Машенька (Афиногенов)/Сцена четвёртая
Акт второй. Сцена четвёртая
Нина. Тебе не терпится поскорее запеть. Но искусство — прежде всего труд, Маша. Упорный, ежедневный труд. Тяни свое ля и не думай пока о песенках и романсах... и вдобавок ты сегодня какая-то вялая, Маша, рассеянная.
Маша. Я? (Смущается.) Нина Александровна, милая. Я хочу заработать деньги. Много денег. Я умею ноты переписывать, принесите мне побольше нот переписывать, я вечером буду, после уроков...
Нина. Зачем тебе деньги?
Маша (торопливо). Дедушка свои книги продал из-за меня. Он книги так любит, так любит, а взял и продал и мне шубу купил... и коньки... А я решила — заработаю деньги и куплю ему книги обратно. Я уже в той лавке была, где книги, сказала, что буду понемногу платить, чтобы они никому не продавали. Они сначала не соглашались, а потом я им сказала, по секрету, зачем, и они согласились. Я все заплачу — возьму книги и отдам дедушке. И скажу, чтобы больше он своих книг не продавал, потому что я поступлю в оперу, буду много петь и все деньги ему приносить...
Нина (смотрит на Машу, притягивает ее к себе). Машенька, я помогу тебе купить книги. Я достану тебе работу, но ты больше никогда ни мне, ни дедушке не говори, что скоро поступишь в оперу за деньги. Ты только лишь начинаешь учиться.
Маша (обнимает ее). Не скажу, Нина Александровна, никогда не скажу. Мне только хотелось дедушке поскорей помочь — пусть он покупает самые дорогие книги. Я даже и не знала, что дедушка меня так любит. Совсем не знала. Мне так нравится жить, когда меня любят. Всем, наверное, нравится, правда?
Нина. Правда.
Маша. Ах, Нина Александровна, как я вас люблю! Больше всех, после дедушки. И Леонида Борисовича я тоже очень люблю. А вы?
Нина. Он почему-то избегает меня.
Маша. Он говорит, что вам некогда. И не хочет поэтому вам мешать. Если бы вы знали его, как я, вы бы его так полюбили... так полюбили... как я. (Шепотом.) Мы в кафе сидели. Пили кофе и музыку слушали. И про вас рассуждали...
Нина (заинтересованно). И до чего дорассуждались?
Маша. Он сказал: «Чудесная женщина». А я сказала: «Правильно». А он сказал: «Это я ведь вас познакомил...» А я сказала: «Правильно». Ведь верно, Нина Александровна, без него мы даже и не повстречались бы. Я бы даже не знала, что мне хочется учиться пению.
Нина. И что он еще сказал?
Маша. Мы с ним Третьяковскую галлерею смотрели, потом в цирк пошли. Он сказал, что, не будь он геологом, он бы хотел поступить клоуном. Ему нравится, когда кругом смеются, он сам тогда веселый делается.
Нина. У него хороший смех.
Маша. А вы приходите к нам как-нибудь вечером. Мы иногда в подкидного дурака играем. Дедушка, я, Леонид Борисович и Мотя. Ох, и смеется он, когда дедушка в дураках! Мне раз жалко дедушку стало — все они с Мотей оставались, я дедушке нарочно туза подмешала в карты... а Леонид Борисович увидел. У-у, что было!
Нина. A вот со мной побыть у него времени не находится...
Маша. А вдруг это он? Хорошо бы.
Туманский. Я сдержал свое обещание, Нина Александровна. Виктор через пять минут явится просить у Маши прощения. Как видите, сын мой не настолько испорчен. (Подходя ближе, вполголоса.) Вы получили мое письмо?
Нина (вполголоса). Целых три.
Туманский. Я говорю о последнем.
Нина. Зачем вы мне его послали?
Туманский. Поедемте со мной. Здесь не место для объяснений. Я не привык объясняться вполголоса...
Нина. А вообще-то вы объясняться, значит, привыкли?
Туманский. Не ловите на слове. Поедемте. Я сумею вас убедить.
Нина. Меня не нужно убеждать ни в чем, Павел Павлович, и мне некуда ехать.
Туманский. Тогда к вам хотя бы...
Нина. Маша, спустись ко мне, перепиши страницу нот на пробу и принеси.
Маша. Сейчас. (Тихо, ей.) А с Виктором мне обязательно надо?
Нина. Если ты сама захочешь.
Маша. Я подумаю. (Уходит.)
Туманский. Нина...
Нина. ...Александровна, с вашего позволения.
Туманский. Вы избегаете меня. Вы не отвечаете на письма. Неужели эта глупейшая история с Виктором тому причиной? Ради бога, не делайте меня ответственным за поведение моего сына. Он сам по себе, а я сам...
Нина. Это не так, Павел Павлович... Но дело совсем не в Вите.
Туманский. А в чем тогда?
Нина (усмехнулась). В несходстве наших характеров.
Туманский. Откуда вы это вывели?
Нина. Как это ни странно, прежде всего из ваших писем.
Туманский. Это действительно странно. Что же вам не нравится в моих письмах?
Нина. Их ложный пафос, Павел Павлович.
Туманский. Вы не верите в искренность моих слов?
Нина. Не верю.
Туманский. Но почему, почему?
Нина. Потому что мне уже тридцать лет и я понимаю разницу между любовью и мелодраматическим флиртом.
Туманский. Вы намерены оскорбить меня?
Нина. Я хочу лишь сказать вам правду.
Туманский. В чем ваша правда?
Нина. В том, что вы не в состоянии глубоко любить, Павел Павлович.
Туманский (запальчиво). Неправда! Я люблю вас! Люблю впервые так глубоко и сильно.
Нина. Это вам только кажется... Жизнь, которую вы вели, измельчила вас. Вы уже перешли грань молодости: прежние ваши минутные привязанности перестали радовать Вас. Вам захотелось настоящей любви. Ho привычка к легким победам оказалась сильнее новых желаний. Я просто нравлюсь вам, как нравились до меня... и вместе со мной другие женщины.
Туманский. А-а! Вот оно! Вам наговорили обо мне!
Нина. Так это правда? Видите, а я ведь ничего не знала, я только догадывалась.
Туманский. Но я же прошу вас стать моей женой.
Нина. Женой? Неужели вы думаете, я не понимаю, что первая же трудность совместной жизни, первое ваше новое увлечение — и все ваши фразы о любви разлезутся на клочки?.. Вы осуждаете Виктора, сердитесь на него, но ведь Виктор просто подражает вам... вашему легкомысленному отношению к жизни. Да, в других областях вы достигли положения, известности, знаний... а в вашей личной жизни, в вашем отношении к женщинам есть что-то оскорбительное.
Простите за резкость, но я не могу говорить безразлично о вещах, которые для меня так важны.
Вероятно, ваш сын. Я пришлю сюда Машу.
Туманский. И все-таки я люблю вас по-настоящему.
Виктор. Старик, опять звонила Ирина Сергеевна. Просила передать, что она ждет твоего звонка.
Туманский. Хорошо. А? Ирина Сергеевна? (Резко.) Не лезь не в свое дело!
Виктор. Подумаешь! То сам просил, а то — не лезь. (Вынимает папиросы, хочет закуригь.)
Туманский. Брось папиросу!
Виктор. С каких это пор, старик?
Туманский. Брось немедленно! Ну!
Сын. Сын. Будто впервые увидел. Эти жесты, манеры, даже тон голоса!.. Или и вправду ты только подражаешь отцу?
Виктор. Такова жизнь, и не нам ее осуждать.
Тумaнский. Замолчи!
(С трудом сдерживая себя, медленно.) Неужели это я? В самом деле... я... сделал тебя таким?
Виктор. Каким?
Туманский (махнув рукой). А! (Уходит.)
Виктор (мрачно). Здорово... Лелька Спирина от имени всех девчонок заявила, что со мной никто танцевать не будет на вечеринке, если я не извинюсь. Раздули из мухи слона и радуются. Ты сама во всем виновата, зачем тогда убежала. Ну, обиделась на меня — и молчи. Подумаешь, Мария Стюарт, — посмеяться нельзя. Я не знал, что ты мямля, разревелась, как мамина дочка с косичками, и скандал. Как будто до революции в институте воспитывалась...
Маша. И пусть! И пусть!
Виктор. Тебе «пусть», а мне отец заявил, что ни копейки денег не даст, пока не помиримся. Ботинок почистить не на что. А все оттого, что в Нинку твою влюбился и перед ней выслуживается.
Маша. Не смей так говорить!
Виктор. А что, неправда? Они скоро поженятся.
Маша. Кто тебе сказал?
Виктор. Сам вижу.
Маша. А может быть, Нина Александровна не захочет...
Виктор (свистнул). Еще не было такого случая, чтобы женщина замуж не захотела.
Маша. Зачем ты так разговариваешь?
Виктор. Это не я, это папаша мой говорит.
Маша. А ты все время повторяешь чужие слова. Как будто актер на сцене. Тебе трудно самим собой быть, все кого-то изображаешь, кривляешься, как перед зеркалом, лишь бы на тебя внимание обратили, какой ты умный! А разве ты умный? Мое письмо вслух прочел? Похвастаться. Нашел, чем хвалиться! Что я тебя пожалела, думала, ты, как я, одинокий, без мамы. Разве я тебе про любовь писала? Это ты сам приврал, чтобы смешнее было. Я с тобой хотела дружить, а тебе друзей, оказывается, не надо. Ну и уходи! И незачем нам мириться. А если ты ботинок сам не умеешь вычистить, то вот... (Торопливо вынимает из тетради рубль.) Возьми и поди почисть...
Виктор (хмуро). Я соврал про ботинки... И вообще ты чертовски меня поддела. Что здорово, то здорово. Я даже, кажется, покраснел. (Протягивает ей руку.) Прости меня, Маша. Я, честное слово, осел и хам. Заявляю вслух и могу при всех. Осел и хам.
Честное слово, при всех скажу. Ну, Маша! Хоть руку дай!
Маша (протягивает ему руку). Ах, Витя, ты еще совсем мальчик!
Леля (приветливо). Я говорила, что он придет. (Сене.) Кто был прав?
Сеня. Еще неизвестна цель его прихода.
Леля. Пришел извиняться.
Сеня. Сомневаюсь.
Виктор. Подумаешь, какой Сократ! Сомневается!
Сеня. Подумаешь, какой Печорин! Обижается!
Галя. А вы еще подеритесь.
Виктор. Заявляю при всех, что я осел и хам, осел и хам, осел и хам! (Маше.) Убедилась? Пока. (Выходит.)
Сеня. Что он этим хотел сказать?
Галя. Что он «селыхам». Ха-ха-ха! «Селыхам!»
Леля. Галина, остановись! (Маше.) Он извинялся?
Маша. Да.
Леля (Сене). Видишь? Обошлись без резолюций и заседаний.
Сеня. Назвать себя хамом еще не значит извиниться.
Галя. Ах, Сеня, ты всегда придираешься, так придираешься, без конца.
Сеня. Ребенок, не лезь в разговоры взрослых.
Леля. Ну, будет! Маша, зови Василия Ивановича.
Маша. Дедушка работает. Он не любит, когда мешают.
Сеня. Ты скажи официально, что пришла октябрьская комиссия. На пять минут. И все.
Галя. Чур, я не говорю! Пусть Сенька.
Сеня. Леля начнет, а я резюмирую.
Леля. Ты с ним о науке поговори, он — профессор, и ты — профессор. Вы друг друга с полуслова поймете.
Галина, остановись!
Галя. А зачем ты смешишь? Ты знаешь — я смешливая. (Зажимает рот и прыскает.) Ну вот, теперь я за себя не ручаюсь.
Окаемов. Хм. Здравствуйте, молодые друзья!
Маша (называет тех, с кем он здоровается). Леля, Галя, Сеня.
Окаемов. Прошу садиться. Чем могу быть полезен?
Леля. Василий Иванович, шестого ноября мы устраиваем школьный вечер в честь Октябрьской революции. И мы от имени школы просим вас выступить.
Окаемов (поражен). Ме-ня? Выступить? С чем?
Сеня. Во-первых, с небольшим обзором вашего жизненного пути.
Окаемов. Но, позвольте, почему меня?
Галя. Как самого старшего из родителей.
Окаемов. Не-ет, друзья, я не могу. Я никогда не выступал перед детской аудиторией. Я не знаю, о чем говорить. Я, наконец, не умею говорить на митингах.
Сеня. Во-вторых, я могу составить вам конспект выступления.
Окаемов. Нет, я не умею излагать чужие конспекты. He-ет.
Галя. Ничего, ничего, вы расскажите, как умеете, мы поймем.
Окаемов. Но о чем, о чем? Не о том же, что знак плюс появился в тринадцатом веке.
Сеня. А когда появилась запятая?
Окаемов (серьезно). Видите ли, к нам запятая перешла с пятнадцатого века, и она не отличалась сперва в своем употреблении от точки.
Сеня. Правильно.
Окаемов. Хм. Я полагаю, что правильно. Ибо я это, некоторым образом, первый установил.
Сеня. Первый!..
Галя. А что такое крестный ход, вы знаете? Я думала, что это машина скорой помощи, которая с красным крестом всегда... а потом Сенька сказал, что это глупости, а сам не знает.
Сеня. Попросил бы воздержаться от инсинуаций. Крестный ход — это средство одурманивания широких масс ядом религии при помощи сказок о боге и ангелах.
Галя. Это я и сама знаю, что ангелов нет. У них есть крылья, они живут на небе, но их нет.
Леля. Галина, остановись!
Окаемов. Хм. Нет, нет, весьма любопытно. Так сказать, отживающие понятия... Хм... (Гале.) Вы знаете, например, кто такой был «надворный советник»?
Галя (несмело). По-моему, они по дворам ходили и советовали.
Сеня. Неверно. Надворный советник — это представитель эксплуататорских классов. Муж Анны Карениной был надворный советник.
Окаемов. Каренин был, скорее, действительным тайным советником.
Сеня. Ну да, и тайным, потому что все делал втайне от широких масс.
Леля. Ты мелешь глупости, хоть и профессор!
Окаемов. Хм. Вот как? Уже профессор?
Леля. Мы его так зовем, потому что он ужасно много знает. Про все. Он за год прочел двести восемьдесят книг. А в нынешнем году дал обязательство прочесть триста.
Окаемов. Хм. По мне — одна усвоенная книга полезнее сотни просто прочитанных.
Галя. Ага! Ага! Попался! (Заливается смехом.)
Окаемов. Хотя в детстве я сам пожег немало свечей на книги.
Маша. Ты был бедный, дедушка, да? У тебя не было денег на керосин?
Окаемов. Нет-с. Просто тогда еще и керосина не было.
Все. Керосина? А что ж было?
Окаемов. Сальные свечи и масло. Керосин появился позднее. Потом стали жечь газ. А уж недавно, лет сорок пять назад, зажглось первое электрическое освещение.
Леля. И вы видели первую лампочку?
Окаемов. Видел.
Маша. А еще что ты видел первое?
Окаемов. Хм. При мне, например, появился первый автомобиль. Он гремел на всю улицу, а потом прохожие начали бить шофера и орали: «Бензиновый черт, бензиновый черт!»
Сеня. Хм. Сомневаюсь.
Окаемов. Тем не менее это так. Я уже был бородатым, когда изобрели кинематограф. Я видел, как поднялся в воздух первый аэроплан. Он едва пролетел над забором и шлепнулся в траву, поломав крылья... А мне все казалось, что я сплю и вижу чудо.
Галя. Ой, как интересно!
Окаемов. А когда первый раз я надел наушники и услышал голос из эфира, я возблагодарил судьбу, что дожил до такого дня... Вот сколько вещей появилось в течение одной моей жизни. Сколько же дано увидеть вам, чья жизнь едва начинается!
Леля. Вот обо всем этом вы и расскажите на школьном вечере, Василий Иванович.
Окаемов. Но кому это интересно?
Все дети. Всем, всем! Пожалуйста, расскажите!
Леля. А что мы, по-вашему, еще увидим в жизни?
Все. Да, что, что?
Окаeмoв. Что?.. Хм... (Задумался.) Вы увидите, как кусочек угля с мой кулак будет отапливать громадный дом... Вы увидите, как жизнь человеческая будет продлена на много лет... Вы услышите, как прозвучит на земле последний выстрел, и люди забудут, что такое война. Вы будете жить в новом мире, без войн... Все это вы увидите и переживете...
Маша. Как интересно жить, дедушка!
Сеня. И это будет называться коммунизм.
Окаемов (серьезно). Совершенно с вами согласен, коллега профессор.