Машенька (Афиногенов)/Сцена шестая
Акт третий. Сцена шестая
Песня раздается...
Маща. Так ты никогда не напишешь своей книги, дедушка.
Окаемов. В мире написано столько книг, что, если я не напишу еще одной, ровно ничего не изменится.
Маша. Неправда. Леонид Борисович сказал, что твою книгу ждут во всем мире.
Окаемов. Но во всем мире ее ждут восемь человек, которым она как-то интересна. Ты скажи лучше, что это ты с таким старанием записываешь?
Маша (встает, бежит в кабинет, неся в руках бумату). Заявление.
Окаемов. Ты умеешь сочинять заявления? (Читает.) «В комсомольскую организацию нашей школы...» Хм... «Прошу принять меня в ряды Ленинского комсомола ввиду того, что мне вчера исполнилось уже шестнадцать лет и я хочу бороться за победу коммунизма».
Маша. А что еще добавить — не знаю.
Окаемов. Видишь ли, мне не приходилось подавать подобных заявлений, и я, право, не сумею тебе ответить... Но, может быть, достаточно? Ведь бороться за коммунизм — это же цель всей человеческой жизни!
Маша. Потом анкету надо заполнить. В графе родителей мне как писать? Кто моя мама?
Окаемов. Хм. Мещанка, наверное.
Маша. Что ты, дедушка, разве можно так про маму говорить! Мещанка — это которая сплетничает, склоки любит, жадная.
Окаемов. Нет-нет, я имею в виду социальное происхождение, а не нравственный облик.
Маша. Все равно нельзя. Я напишу — домашняя хозяйка, и все. Я живу у дедушки, уже полтора года. (Пишет. Потом задумчиво.) Шестнадцать лет. Странно. Позавчера было пятнадцать, а вчера сразу стала на год старше. А через четыре года мне будет двадцать. Поскорее бы!
Окаемов. И что тогда?
Маша. Не знаю, просто так. Двадцать лет... (Подходит к корзине с цветами.) Эту сирень мне подарили за концерт... Они знают, что я люблю цветы.
Окаемов. Хм... Видишь ли, внучка, меня тревожат эти цветы... Слишком много цветов. Даже аплодисменты на пленку записаны.
Маша. О чем ты, дедушка?
Окаемов. О тебе написали в газетах. Снимок с тебя поместили. Я сорок лет работаю в палеографии и еще не видел своего снимка в печати, а ты выступила на трех концертах, и тебя уже приглашают выступать постоянно. Даже за деньги. Я, конечно, отбил охоту соваться с подобными предложениями, но, может быть, тебе самой хочется... может быть, ты в глубине души уже ревниво считаешь, сколько секунд аплодируют тебе и сколько твоей подруге. А?
Маша. Нет, дедушка, не считаю...
Окаемов. Не поддавайся, Машенька, на ранние похвалы. Останься простой и милой, какой я тебя люблю и знаю...
Маша. Дедушка, милый, я никогда не зазнаюсь! И я совсем не о том мечтаю. Ты знаешь, о чем я мечтаю? Вот... когда мне будет двадцать лет... или двадцать один... я стану настоящей певицей, знаменитой певицей... Нет, ты постой... Люди от моих песен будут радостными, станут думать о чем-то большом, стремиться к подвигам, помогать товарищам... и любить детей. И вот меня позовут спеть во Дворце Советов. И я перед пением выйду и скажу речь. Речь о моем дедушке.
Окаемов. Хм-хм... лишнее, внучка, лишнее...
Маша. Я скажу им — вот настоящая слава: трудиться, как дедушка, и сделать свой труд целью жизни! И все двадцать тысяч зрителей встанут тогда и устроят тебе овацию. Вот о чем мечтаю.
Окаемов. Хм-хм. (Отвернувшись, отходит к книтам, якобы по делу.) Я, пожалуй, оглохну.
Леонид (в передней). Мотя! За мной! (Вбегает в кабинет.)
(Бросает чемоданы на пол.) Друзья мои! Тише! Сядьте! Все сядьте! Тихо! (Выдержав паузу.) Час назад родилась девочка!
Мотя. Господи!
Маша (всплеснув руками). Я так хотела, чтобы девочка!
Леонид. И я настаивал именно на девочке. Чтобы назвать ее Машенькой. Маша большая и Маша маленькая, каково! Говорил с Ниной по телефону. Просила обнять вас. (Обнимает всех троих.) Необыкновенной силы ребенок! Вылитый отец! Это я — отец! Я! Ха-ха-ха! (Валится на диван.) Я помню первый в моей жизни поцелуй — зажмуренный, глубокий, когда все во мне было насыщено мучительным блаженством. И вот сейчас — опять. То же самое, но в кvбе! Отец! Это значит — жизнь продолжается, черт возьми! Окаемов. Как Нина?
Леонид. Чудесно! И вас всех зовет.
Маша. А зачем чемоданы?
Леонид. Какие чемоданы? Надо же было что-нибудь купить на радостях. Продавщице я подарил неceccep. Xa-xa-xa! Я — отец!
Мотя. Бельишка бы лучше приобрели новорожденной.
Леонид. В этом чемодане белье, а в том — игрушки.
Маша. Где, где? (Вместе с Мотей и Леонидом рассматривает чемоданы.) Да ей же штанишки рано. Ей Пеленки нужны.
Леонид. Рано? Ничего, вырастет — пригодятся.
Окаемов. Судя по началу, она будет самой избалованной дочкой в мире. (Садится, пишет.)
Леонид. Да уж вы меня сдерживайте, дорогой старик. Я еще не представляю себе, как возьму дочку на руки. Уроню, должно быть, на радостях. Или поломаю ручки. Боже, которого нет, как идет время! Я — отец! Я должен бежать. Расспросить дежурных. Заказать цветы.
Окаемов. И от меня, пожалуйста. От нас с Машей и Мотей. (Протягивает бумагу.) Я тут написал Нине... передайте. Хм...
Маша. И я, и я припишу. (Садится, пишет на письме Окаемова свое.) Леонид. Все передам... И все перепутаю. (Подхватывает чемоданы, выходит в переднюю. Возвращается.) Мотя, готовьтесь. Мотя, готовьтесь. Прощайтесь с этим домом, вы будете Машиной няней.
Мотя. Что вы, Леонид Борисович, что вы... не могу.
Леонид. Никаких разговоров! Я знал, что делал, когда дарил вам золотой халат. (Выбегает.) Маша (задумчиво). Машенька. Как будто моя сестричка.
(Весело.) Опять он. (Подражая.) Граждане, я — отец! (Надевает забытую Леонидом шляпу, идет.)
Мотя. Ой! (Бежит в кабинет.) Василь Иваныч! Машенька! Ой! (Убегает в кухню.)
Маша (потрясенная). Мама?!
Вера (плачет, приговаривая). Прости свою маму, Maшa!
Маша. Что ты, мама, зачем? Мне хорошо здесь. Дедушка — это ведь моя мама.
Окаемов (здороваясь). Рад вас видеть.
Вера (нервно). Рады? Правда? А мне казалось, что вы прогоните меня... Я едва поднялась по лестнице от волнения.
Окаeмoв. Что вы, что вы...
Вера. О, я так благодарна вам, Василий Иванович, за ваши заботы о моей дочурке. Вы приютили ее, согрели, мы с Машей будем вечно признательны. Правда, дочка?
Маша. Конечно, мама. Сними шляпку. Где твои вещи?
Вера. В гостинице. Ты выросла, девочка, ты совсем взрослая. (Гладит ее лицо.) Моя дорогая! Прости свою маму!
Маша. Мама, милая, не надо так... Я ведь сама, сама...
Вера. Но я не должна была тебя отпускать. Но теперь я с тобой не расстанусь. Ты у меня одна на свете. Я слишком поздно это поняла, дочурка... Я была слишком занята собой. Своей жизнью. Василий Иванович, мы вам мешаем?..
Окаемов (на ходу). Вы... хм-хм... вы беседуйте, я тут... по делу... (Выходит из кабинета.)
Вера (опять обнимая дочь). Мое сокровище! Моя ли ты еще? Или уж чужая, дедушкина? Чья ты, Маша?
Маша. Я... я не понимаю тебя, мама.
Вера. Кого ты больше любишь? Меня или дедушку?
Маша. Я... я... зачем ты спрашиваешь?
Вера. О, скажи мне, что ты моя... что ты поедешь со мной...
Маша. Куда?
Вера. В наш город. Тебя ждут там. Твои подруги по школе.
Маша. А как же дедушка?
Вера. Ты будешь писать ему. Часто-часто.
Маша. Писать?.. Но, мама... значит... А разве нельзя, мама, нам с дедушкой... вместе... тут...
Bepa. Нет, Maшa.
Маша. Почему?
Вера (после паузы). Он меня не любит, Маша.
Маша. Не любит? Как же?.. Я спрошу его, мaма.
Вера. Нет, Маша, нет. Не спрашивай. Нельзя. Я тоже не люблю его, девочка. (Пауза.) Пойдем со мной, в гостиницу.
Маша. А? В гостиницу?.. Нет... я в школу должна. В школу... Меня ждут... Я... я пойду, мама...
Вера. Хорошо, ступай. Я приду за тобой в школу... (Провожает Машу и возвращается. Шепчет про себя.) Лишь бы хватило сил, лишь бы не показать ему, что я боюсь... нет-нет... (Выпрямляется, принимает непринужденный вид, когда входит Окаемов.) Все те же книги. Так же стоит диван. Как будто и не было этих семнадцати лет. Разве на столе только стало чище. И появились цветы. Цветов раньше не было... Но даже Мотя совершенно не изменилась. А вот я постарела. Да?
Окаемов. Людям это свойственно.
Вера. Да, постарела. Но такова жизнь — и не нам осуждать ее, как любил повторять один из моих знакомых.
Окаемов. Доктор Туманский?
Вера. Разве? Да, вспоминаю, он... А вы, как всегда, пишете новую книгу о каком-нибудь пятнадцатом веке... Не буду дольше отвлекать вас своей болтовней... До свиданья, милый Василий Иванович. Еще раз благодарю вас за все, что вы для Маши сделали. (Прощается, идет к двери.)
Окаемов (глухим, надтреснутым голосом). Вера Михайловна...
Не отнимайтс у меня Машу.
Вера (вздрогнула). Василий Иванович, Маша — это все, что у меня осталось в жизни. (Хочет еще говорить, но повернулась, пошла.)