Иероним Ясинский
[править]Месть
[править]Молодой старик, т. е. человек, которому было уже пятьдесят пять лет, который красил свои волосы и не без труда держал грудь колесом, сидел в старосветской деревенской гостиной, убранной полинялою мебелью. Перед ним стояла девушка лет семнадцати, которую все считали еще девочкой, неразумным ребенком, покорным и воспитанным в страхе божием, и поэтому выдавали замуж за молодого старика.
С тех пор как Иван Львович похоронил свою вторую жену, он в течение трех лет безуспешно сватался за одну из дочерей помещика Маровского. Он был влюблен и каждый день привозил ей букеты — из своих оранжерей. Наденька Маровская вышла замуж за другого; тогда Иван Львович влюбился в Сонечку Трандакурову.
Послеобеденные лучи солнца весело освещали стройную девушку, и жених любовался ее цветущим видом, молодостью и красотой. На ней было легкое светло-розовое платье с короткими рукавами, обшитыми тоненьким кружевом. Стан ее, схваченный корсетом, был тонок, и на голой шее чернелась бархатка с бриллиантовым медальоном, который Иван Львович подарил недавно невесте.
Платье красивыми складками лежало на девушке; глядя на эти складки, Иван Львович проводил рукой по своему затылку и приятно улыбался.
Старики Трандакуровы считали за честь породниться с богатым Иваном Львовичем Жовниным, род которого принадлежал к древнейшим дворянским родам в Малороссии. Родители приказали, и Сонечка стала невестой.
Ни разу Сонечка не огорчила своего жениха так, как огорчала его Наденька Маровская. Обыкновенно Сонечка потупляла свои хорошенькие глазки, краснела, молчала и даже позволяла ему целовать у ней руку, которую он нежно называл «лючкой».
Но сегодня, оставшись наедине с Иваном Львовичем, Сонечка не потупила глазок, а пристально посмотрела на него. В ее взгляде он прочитал чувство, которое едва ли было похоже на любовь. Она не захотела сесть рядом с ним, и прелестные пухлые губки ее побледнели и дрожали. Она собиралась с духом и, наконец, сказала:
— Иван Львович, я считаю вас добрым человеком. Откажитесь от меня. Неужели вы можете жениться на девушке, которой вы будете ненавистны, как муж?
— Сонечка, вы способны шутить? — с улыбкой спросил Жовнин.
— Я вовсе не шучу, — серьезно проговорила девушка.
Иван Львович почувствовал к Сонечке такой прилив любви, что даже лоб его покраснел.
— Я никогда не откажусь от вас, — произнес он.
— Я умоляю вас, Иван Львович!..
— Вы подумали о том, что вы говорите? — начал с легким раздражением Жовнин. — Вот уж полгода, как вы моя невеста. Об этом знает весь уезд. С мечтой о вас я ложусь спать и просыпаюсь. Ваши почтеннейшие родители торопят свадьбой. Сделаны все приготовления. В церкви уже два раза происходило оглашение… Нет, оставьте, Сонечка! Право, я думал, что вы серьезнее!
— Я потому и говорю об этом, что я серьезнее, чем меня считают. У меня только нет силы воли. Но если вы действительно любите меня, неужели вы захотите сделать меня несчастной? Слышите, я не перенесу брака с вами!
— Почему же, Сонечка? — вкрадчиво и просительно сказал жених.
— Потому что мне этот брак кажется чем-то чудовищным. Вы чуть не вчетверо старше меня!
— Для мужчин лета не имеют значения, — произнес Жовнин и, приободрясь, откинулся на спинку кресел. Потом он хотел положить ногу на ногу, но подагрическая боль в коленке заставила его воздержаться от этого. — Я совсем не стар, — продолжал жених с увлечением. — Я люблю вас — это ли не молодость?
— Так я стара, потому что я вас терпеть не могу, — сказала Сонечка.
— Может быть, вы любите другого? — с тревогой спросил Иван Львович.
— Жаль, что не люблю никого — у меня была бы возможность убежать от вас.
— Вы привыкнете ко мне, — проговорил Жовнин. — Да полно, однако, шутить! Откуда у вас эти мысли? Кто это вам наговорил? Разве вы способны сами додуматься до таких ужасных вещей?
Сонечка услышала шорох платья и стук башмаков своей матери. Она торопливо сказала:
— Послушайте, даю вам три дня сроку. Если вы не откажетесь от меня, я должна буду выйти за вас замуж, но я вам страшно отомщу. Вы будете самым жалким и презренным мужем.
Проговорив эти слова, Сонечка села за пианино и стала перебирать клавиши. Мать ее, Агафья Сергеевна, полная дама с круглыми злыми глазами, вошла в гостиную и, приветно улыбнувшись Ивану Львовичу, сказала:
— А я думала, вы воркуете здесь. Птичка, что ж ты молчишь? Спой что-нибудь! Иван Львович так любит твое пение!
Сонечка беспрекословно исполнила приказание матери. Она ударила по клавишам и запела: «Старый муж, грозный муж»…
Глаза у Агафьи Сергеевны потемнели.
— Я не выношу этого романса, — заметила она сердито. — Перестань и ступай к себе. Мне надо переговорить с Иваном Львовичем о деле.
Агафья Сергеевна повела речь о приданом, и ей было приятно услышать, наконец, от Ивана Львовича, что ему не надо решительно никакого приданого. Иван Львович охотно увез бы к себе Сонечку, в чем она стоит. Кроме того, он пожелал подарить Сонечке в день свадьбы Тростинки и Черную Балку — лучшие свои деревни. Такая любовь тронула Агафью Сергеевну, и она подала ему руку, которую Иван Львович поспешил поцеловать. Вечером жених, скрыв от родителей Сонечки свою послеобеденную беседу с ней, уехал в своем венском фаэтоне, запряженном парою породистых лошадей, бледно-рыжих с золотой шерстинкой. По его отъезде, Николай Николаевич Трандакуров сделал дочери, на которую пожаловалась Агафья Сергеевна, строгий выговор за романс «Старый муж». Хотя Николай Николаевич был в душе добрый малый, но он на все смотрел глазами жены. Что прикажет Агафья Сергеевна, то безотложно исполнял Николай Николаевич, слепо ей повинуясь. Верховная власть в доме принадлежала Агафье Сергеевне, а Николай Николаевич был только орудием ее воли.
Сонечка выслушала отца, потупив, по обыкновению, глаза, и родители решили, что романс был спет по ее врожденной ограниченности.
Накануне свадьбы дом Трандакуровых, который был очень велик, хоть на вид и неказист, наполнился гостями.
Из соседних сел приехали к Сонечке подруги и привезли с собою бальные платья. Глядя на Сонечку, нельзя было подумать, что она не хочет выходить замуж. Она бегала с подругами по саду, весело болтала, шутила, и в таком возбужденно-приятном настроении никогда еще не видела ее Агафья Сергеевна.
Шумом молодых голосов был оживлен старый дом. Девушки пели, играли на пианино и рояле, декламировали стихи. Сонечка спала с подругами, и всю ночь не умолкала девичья болтовня.
Агафья Сергеевна с умилением посматривала на дочь.
Несколько раз Сонечка водила подруг в свою брачную комнату, которая была отделана для завтрашнего дня. Комната находилась на конце дома, и прежде в ней помещалась библиотека деда Сонечки, известного археолога. Двойная кровать была завешена шелковым полосатым пологом, что придавало ей вид палатки. Трюмо красного дерева стояло против кровати, и в его бронзовых канделябрах белелись пуки стеариновых свечей. На табуретке возле постели лежал дорогой халат для Ивана Львовича — подарок Агафьи Сергеевны. Вся лишняя мебель, придававшая комнате библиотечный характер, была вынесена. Остался только тяжелый мраморный бюст Мидаса, длинноухая физиономия которого улыбалась из угла спальни, да у входа направо стоял огромный дубовый шкаф, набитый книгами в старинных переплетах. Эти книги вышли в свет еще в прошлом веке. Можно было подумать, что души многих тысяч столетних стариков запрятались в шкаф, чтобы подкараулить оттуда счастье еще одной престарелой души. Так, по крайней мере, подумала Сонечка.
Время шло, и чем ближе была роковая минута, тем оно, казалось, шло еще скорее. Сонечку одели к венцу. Подруги ахнули, когда увидели ее во всем блеске ее подвенечного наряда. Даже Агафье Сергеевне было жаль, что Сонечка выходит замуж за старика. Конечно, пятьдесят пять лет не всегда можно назвать старческим возрастом. Но она кое-что звала об Иване Львовиче. Молодость свою он провел бурно. Когда он владел крепостными, он вел себя так, что лучше об этом не вспоминать. Агафья Сергеевна, как водится, всплакнула, отпуская дочь в церковь. Сонечка была бледна и серьезна. Она шепталась с подругами и так горячо обнимала их, как будто собиралась навсегда расстаться с ними. Наконец, она отправилась в церковь.
Уже смеркалось, когда рыже-золотистые лошади Ивана Львовича подкатили карету к подъезду Травдакуровского дома. Молодые вышли из экипажа, и счастливые родители, стоя на крыльце, осыпали их, по старинному обычаю, хмелем. За каретой Жовнина тянулись разнообразные экипажи гостей. Дом озарился огнями, грянула музыка, и начался бал.
Бал в деревне — это целое событие. В Малороссии до сих пор живут весело. Это обетованный край, при воспоминании о котором у кого из малороссов, живущих в Петербурге, не забьется сердце?
Шумно была отпразднована свадьба Сонечки. Тень задумчивости омрачала ее красивое лицо, но это было приписано естественному волнению, которое она должна была испытывать в такой торжественный момент своей жизни. Иван Львович не сводил глаз с молодой жены. Несмотря на преклонный возраст, он танцевал контрданс, и его подагрические коленки выделывали те солидные па, по которым можно узнать человека хорошо пожившего.
Так как было душно в залах, то все двери и окна были раскрыты. Звездная ночь была необыкновенно тиха, и ни один листочек на деревьях сада, примыкавшего к дому, не шелохнул. Казалось, летняя ночь с затаенным любопытством смотрит на деревенский бал.
Сонечка несколько раз выходила на балкон со своими подругами. Затем она быстро возвращалась, принимала участие в танцах и вдруг разражалась смехом, который врач назвал бы нервным.
После ужина гости стали разъезжаться. Подруги Сонечки остались еще гостить и ушли в свою комнату, раздев невесту и накинув на нее батистовый халат. Агафья Сергеевна вошла в спальню дочери, дала ей несколько материнских советов и, убедившись, что в спальне все на месте, постель постлана, свечи зажжены, и приготовлены туалетные принадлежности, она поспешила в кабинет к мужу и объявила Ивану Львовичу, который дрожащими губами досасывал свою последнюю сигару, что Сонечка его ждет.
Жовнин почтительно поцеловал у Агафьи Сергеевны руку, пожелал Николаю Николаевичу покойной ночи и отправился в брачную комнату.
Он вошел — там никого не было. Ярко горели свечи в канделябрах около трюмо, и пахло духами.
Иван Львович подождал несколько минут и переменил свою фрачную пару на легкий шелковый халат, после чего прождал еще некоторое время. Он слышал, как дом постепенно затихал, и как, наконец, погрузился в молчание. Короткая летняя ночь уже зарумянилась на востоке. Стала шириться бледная полоса рассвета и захватывать собою все небо. Звезды гасли одна за другой. Сонечки все не было.
Иван Львович подумал, что ей пора вернуться в спальню. Он сделал по комнате несколько шагов взад и вперед. Райская перспектива брачных наслаждений начинала тускнеть в его воображении. Что же это значит? Вот уж полчаса, как ждет новобрачный свою жену, — а ее нет как нет!
Иван Львович приотворил дверь и, пройдя несколько комнат, вошел в залу. Он брел в сумраке, словно ночная тень, потревоженная первыми лучами зари. Разумеется, он не мог встретить Сонечки и безуспешно вернулся в спальню.
Тут он вспомнил об угрозе Сонечки и об ее обещании отомстить ему. Сердце его забилось, он не на шутку встревожился и опять вышел из спальни в припадке тоски и злобы.
Агафья Сергеевна не спала. Она не могла заснуть, потому что она была мать Сонечки. Она услышала шаги в зале, вышла в свою очередь, разглядела фигуру Ивана Львовича, облеченного в халат, и спросила с удивлением:
— Что это, никак вы, Иван Львович?
— Я.
— Отчего же вы ходите, как тень? Я, право, испугалась.
— Сонечки нет, — гробовым Голосом отвечал Иван Львович.
— Да что вы говорите! Может ли это быть! — сердито вскричала Агафья Сергеевна.
— Да-с, ее нет, и это скандал, что я женился на вашей дочери! — вне себя вскричал Иван Львович.
— Как вы смеете говорить это?!
— Я это говорю, потому что имею право. Ваша дочь насмеялась надо мной. Сударыня, это не рекомендует воспитания, которое вы ей дали.
— Милостивый государь, вы сами невоспитанный человек, и я жестоко ошиблась в вас. Дочь моя сейчас придет. Она у меня; ступайте и ждите.
— Она у вас? В таком случае, извините меня, ради Бога! — медовым голосом проговорил Иван Львович. — Я подожду сколько угодно!
Он скрылся в спальню. Агафья Сергеевна бросилась в комнату, где спали подруги Сонечки. Уже настолько рассвело, что легко можно было различить спящих.
Сонечки между ними не было. Агафья Сергеевна была убеждена, что Сонечка здесь, и поэтому она так смело солгала Ивану Львовичу. Теперь она почувствовала страх и разбудила барышень.
— Mesdames, вы наверно знаете, где Сонечка?
Но девушки спросонья сначала не поняли вопроса Агафьи Сергеевны. Потом они встревожились, и кто-то из них сделал предположение, что Сонечка убежала в сад: в окно было видно что-то белое, мелькавшее меж деревьев. Агафья Сергеевна подняла на ноги всех горничных, а горничные подняли лакеев и кучеров.
Иван Львович, сидя в спальне и глядя на улыбающегося Мидаса, услышал вскоре голоса в саду. В сумраке среди дерев замигали там и сям огоньки фонарей. Все аллеи, все кусты были обысканы. Прислуга была послана на чердак, осмотрены кладовые — Сонечки нигде не было!
— Уж не утопилась ли Софья Николаевна? — проговорила кухарка.
Агафья Сергеевна смертельно испугалась: руки и ноги у ней словно отнялись. Николай Николаевич, дрожа от утреннего холода, вышел на балкон и стал распоряжаться.
Под его командой к пруду направились люди и закинули сети. Целый час барахтались они в воде. Все кричали, все советовали, и много наловили рыбы, но трупа несчастной Сонечки не нашли. Кучеру Пархому показалось, что он схватил в воде чью-то ногу, но это была старая резиновая калоша.
Совсем рассвело. Солнце явилось было среди темнопурпурных и лиловых тучек, но они его затмили, слились в одно темное облако, которое зловеще висело над трандакуровским садом. Стал накрапывать дождь.
Убедившись, что Сонечка не наложила на себя рук, Агафья Сергеевна несколько успокоилась. Она опять стала допрашивать барышень, куда девалась их подруга; но они клялись ей, что не знают, и некоторые из них плакали. «Она убежала», — решила Агафья Сергеевна и сама заплакала, потому что этого она никак не ждала от Сонечки.
В качестве энергичной женщины она, однако, плакала недолго. Предстояло решить вопрос, куда Сонечка убежала. Может быть, с кем-нибудь из гостей? Но с кем?
После тщетных поисков, которые еще раз были произведены в доме, все собрались в зале. Супруги были в отчаянии: Николай Николаевич вздыхал, а Агафья Сергеевна горячилась. Посылать погоню — бесполезно. Скандал на весь уезд! С другой стороны, все равно от скандала не уйдешь. Был приглашен на семейный совет и Иван Львович. Он явился в утреннем бархатном пиджаке и с таким огорченным лицом, что в другое время можно было бы рассмеяться при взгляде на него.
— Итак, ваша дочь убежала? — резко сказал он. — Благодарю. Я действительно осрамлен и опозорен. Что мне остается делать? Позвольте вас спросит: куда мне деться теперь со своим стыдом? — горячо спросил он, размахивая руками и воинственно подступая к супругам Трандакуровым.
Он допускал, что они решительно ни в чем не виноваты, и что скорее виноват он сам. Но злость душила его, и он не мог удержаться от укоризн. По выражению лиц обоих супругов, он мог заключить, что они вполне разделяют его взгляд на безвыходное положение и на то, что ему некуда деваться.
Николай Николаевич развел руками, поднял брови на лоб и, в придачу к ним, поднял плечи.
Агафья Сергеевна смотрела на зятя не то злыми, не то виноватыми глазами.
— Сядьте лучше, Иван Львович, успокойтесь, да поговоримте благоразумно. Что нам упрекать друг друга? Мы от всей души желали выдать за вас Сонечку, а вы сами умирали от любви к ней. Лучшие имения вы записали на ее имя. Это ли не истинная страсть? Но если Сонечка теперь убежала, значит, такова воля божья. На то вы муж, чтобы разыскать свою жену. Нам неловко рассылать гонцов. Смешно: скакать, а куда — неизвестно. Подождем день, другой, узнаем. Горе большое, да что же делать? Лишь бы только она была жива!
Иван Львович должен был согласиться с доводами Агафьи Сергеевны. Он стих, ворча, и стал сосредоточенно курить сигару.
Агафья Сергеевна, воспользовавшись его молчанием, вышла из гостиной и направилась в спальню новобрачных, чтобы осмотреть задвижку у окна. Ее все терзала мысль о том, как убежала Сонечка.
Но едва она вошла в спальню, как увидела свою дочь, которая сидела на краю постели и одевалась. Авдотья Сергеевна остолбенела.
— Ты откуда взялась?! — вскричала она.
— Да ни откуда, мама, — с удивлением ответила Сонечка. — Откуда ж я могла взяться? Я спала.
— Но тебя не было в спальне?
— Нет, мама, я спала здесь, на этой постели.
— Да что же ты лжешь, Сонечка! Иван Львович взбудоражил весь дом, вся дворня искала тебя в саду! Мы искали тебя даже в пруде. Ведь это же Бог знает что!..
— Мама, какой ужасный скандал! — с тревогой сказала Сонечка, торопясь окончить свой туалет. — Как, вы думали, что я убежала?
— Иван Львович в этом убежден.
— Он смел это сказать обо мне? — таким тоном сказала Сонечка, каким она еще ни разу не говорила при Агафье Сергеевне.
— Иван Львович, Иван Львович! — закричала Агафья Сергеевна. — Подите сюда! Что же это вы, батюшка, — начала она, вся трясясь от гнева, когда он приблизился к ней, семеня своими несгибающимися ногами, — позвольте, на что же это похоже? Подняли тревогу, опозорили наш честный дом, а Сонечка ведь здесь!?. Вот она! Что это за шутки, Иван Львович?
На крик Агафьи Сергеевны пришел Николай Николаевич, собрались все подруги Сонечки, все горничные и лакеи. Иван Львович стоял ошеломленный.
— Где у вас были глаза, Иван Львович? — продолжала кричать Агафья Сергеевна. — Разве так поступают порядочные люди? Жена спит спокойно, а он ее ищет. Убежала! Да у нас в роду никто не бегал! Да этакого срама еще никогда не случалось с Трандакуровыми!
— Я решительно не понимаю… не постигаю… — бормотал уничтоженный Жовнин.
— Сонечка, объясни вот Ивану Львовичу, — начала Агафья Сергеевна. — Скажи, где ты была?
— Я была здесь, мама, — переглянувшись с подругами, произнесла Сонечка. — Я очень благодарна Ивану Львовичу, что он ушел из спальни, а зачем я ровно ничего не знаю. Я только что проснулась.
— Но, друг мой, как же он тебя не заметил? — спросил Николай Николаевич, которому жаль стало своего зятя. — Все же это, мой друг, что-то странное!
— Да странного, папа, ничего нет, — возразила Сонечка. — Он меня не заметил, потому что у него старые глаза.
Слова Сонечки были встречены смехом барышень. Даже горничные взвизгнули. Сконфуженный Иван Львович хотел подойти к жене.
— Уйдите от меня! — крикнула она с отвращением. — Я вам все могла бы простить, и даже ваш преклонный возраст. Но, оказывается, вы заявили, что я убежала. Меня искали всю ночь. Нет, этого никогда я вам не прощу!
Тут Сонечка нашла нужным заплакать. Быть может, это не были притворные слезы. Она припала на грудь к матери, и Агафья Сергеевна обняла дочь, сама залившись слезами, так как она всю ночь волновалась, и так как теперь поток слез был также ей необходим, как дождь — туче, долго сбиравшейся на горизонте.
Сонечка отомстила Ивану Львовичу. Она была теперь самостоятельной особой, и Агафья Сергеевна даже ухаживала за ней. Весь уезд, узнав о скандале, принял сторону Сонечки. Вот уж полгода, как Иван Львович живет в своей Жовинке соломенным вдовцом. Его мучает подагра, и вражда, которую он питает к обобравшим его Трандакуровым и к своей жене, беспредельна.
Как скрылась Сонечка из спальни и где она спряталась — об этом долго никто ничего не знал. Но женщины — народ болтливый. Подруга Сонечки, Вера Самойлович, рассказывает, что на книжном шкафе в брачной комнате была заблаговременно устроена постель, и как только Сонечка осталась одна, подруги подсадили ее на шкаф, и она пробыла там до утра. Конечно, трудно сказать, в какой степени это достоверно. Но в этом рассказе, во всяком случае, нет ничего невероятного.
1889 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.