Розанов В. В. Собрание сочинений. Признаки времени (Статьи и очерки 1912 г.)
М.: Республика, Алгоритм, 2006.
МИТРОПОЛИТ АНТОНИЙ В ЕГО ИСТОРИЧЕСКИХ ЗАСЛУГАХ[править]
В эпоху, когда все шумело и выходило из берегов своих, из своих рамок и предназначения, когда необузданность и своеволие кичливо ставило «нрав свой» на место закона, когда все стало анормально, все шло «боком», а не прямо, ложилось «поперек», а не вдоль, — естественно не привлек к себе усиленного внимания человек, стоявший все время в стороне от этого дикого движения. Это — «наш владыка митрополит», скажу старорусским термином, как издревле русская паства привыкла называть своих архипастырей. Двадцать пять лет исполнившегося служения его на митрополии с.-петербургской и «первоприсутствования» в Св. Синоде должны бы вызвать знаки горячей любви и преданности ему от паствы. Во всяком случае дело печати оценить его историческое значение и определить нравственную ценность.
Он не «предал» себя, своего места и сана, того «престола» церковного, на котором восседал и который хранил, оберегал собою. Он все «продолжил» в своем лице, своею волею, и передаст преемнику в том самом виде, в той абсолютной целости, как принял от предшественников, без малейшего изгиба, пятнышка, морщинки. Могло бы и не случиться этого: и не случись этого, — мы, может быть, пережили бы мучительные и позорные дни, наконец, в высшей степени опасные. Митрополит Антоний сберег церковь от опасностей: это такая его заслуга, которая прежде всего бросается в глаза и которая никогда не будет оспорена.
И заслуга эта выполнена им положительно, а не отрицательно; не в силу его «косности» и консерватизма, не по его «упорству» и «непониманию» времени и его задач, а совершенно наоборот: по просвещенности его ума и нравственной его чистоте и спокойствию. Два течения образовались за его время около церкви и пытались увлечь церковь, волнуя духовенство, разделяя его на враждующие стороны: течение анархическое, бес-церковное, срывавшее ризы и закон с церкви, и течение изуверно-старообрядное, рвавшее церковь куда-то назад, к временам допетровским, «стрелецких бунтов» в своем роде, к какому-то виду и состоянию, нелепому, невообразимому, мечтательному и нереальному. Во главе второго течения, быстро одолевшего первое, стояли лица и прямо, и подпольно подкапывавшиеся под его личность, пытавшиеся его свергнуть с занимаемого «первосвятительского» места и осыпавшие, наконец, его открыто невыносимою бранью, невыносимыми личными обвинениями и упреками.
Митрополит не поколебался. Он все чувствовал, все видел и понимал, но остался тем, что есть. За эти дни он не мог страшно не переболеть душою: и ни паства, никто его не поддержал. Дни эти, которые можно назвать днями его мученичества, одни могут составить ореол и славу имени человека. По этим-то дням, когда он не произнес ни одного ложного звука и не совершил ни одного слабого поступка, так возможного и даже так извинительного в его положении, мы и должны оценивать нравственное лицо в нем. Буйный ветер рвал с него ризы; но он сотворил краткую священническую молитву, про себя и глухо: и Бог его сохранил; его — и с ним священное его место.
Митрополит Антоний — из преподавателей академии: едва ли не из священников; и только когда он овдовел, а вскоре после вдовства потерял двух малюток-детей, он поступил в монашество. От этого своего прошлого он никогда не отрицался; не забыл его и не изменил ему; и, можно сказать, этот «уют старопрофессорский», священнический и семейный, дух и приемы этого «уюта», внес и на высоту митрополичьего сана и церковного «первосвятительства». Он таким и остался; так говорил, так поступал. Со временем только будет оценено все это. Он внес учительскую, педагогическую упорядоченность, ответственность, скромность, деликатность в дела митрополии, Синода и церкви. Это страшно много значит. Это незаметно, и в незаметности — велико и прекрасно. Никто, вероятно, никогда им не был оскорблен; никогда и никого он не придавил, не притеснил; никто не ушел от него оскорбленный, униженный, подавленный. Он щепочки не потопил собою: а он был большой корабль и имел великий путь. Это редчайшее качество человека в высшей степени редкостно, как мы знаем, у людей его сана, класса, сословия. И имя прекрасного христианина совершенно ему приличествует. Еще раз повторим: это качество исключительно у людей его сана.
И с этим органически связана его простая благожелательность, прямая и просвещенная. Его можно назвать питомцем нравственной школы покойного протопресвитера И. Л. Янышева, читавшего «Нравственное богословие» в Петербургской духовной академии, — и эти «чтения» составили в свое время эпоху и были переворотом. На место сухих, черствых, закостенелых канонов в их буквальности он дал место порыву благородного, великодушного сердца, веря, что «все, что добро, — тем самым и церковно, канонично». Ибо «церковь» и «сумма добра» были для него нераздельны. Поэтому он не думал, что прежде, чем подать убогому копейку, — надо произвести археологические изыскания, имеет ли это себе «прецеденты» и почву в «канонах». Вот этою высшею и нравственною верою в церковь был одушевлен и митрополит Антоний. «Все хорошее — по Богу», «прекрасное — не может противоречить воле Божией»: с этим упованием он творил дела церковные, вел корабль церковный. Вся самостоятельность ума его и прекрасный, прямой характер выразились в том, что он был первым лицом в его сане, которое склонилось к помощи семье, вместо той сухой монашеской отчужденности, какая всегда стояла на «митрополичьем месте» и в отношении семьи не знала других слов, кроме отказа и «не могу». Имя митрополита Антония никогда не может и не должно быть забыто в истории русской семьи и ее правового положения. Ему принадлежит инициатива и доброе «благословение» в отношении положения внебрачных детей; ему принадлежит полное способствование и благожелательство в отношении облегчения развода. Это гораздо многозначительнее, целебнее и, наконец, это священнее и религиознее «изнурений плоти», «ввалившихся щек» и других знаков «поста и сокрушений сердечных», которые обычно стяжали «славу» лицам его сана и положения. «Veto» митрополита петербургского и вместе первоприсутствующего члена Св. Синода — не дало бы «провес-- тись» всем этим новым законам. Множество русских детей, множество русских женщин обязаны в этот день помянуть в своих молитвах «доброго владыку Антония».
И он был вообще, все 25 лет, добрый и разумный пастырь, без исканий славы и чести, без гордости и превозношения, без «буйства», покрывшего позором многих его современников и многих из личных его врагов. Никакого «грима» он на себя не накладывал; не «потрясал ни жезлом, ни словесами». Эта-то его тишина и была причиною, что он как бы отошел в сторону и для многих стал неприметен. Но здесь выразилась прекраснейшая черта, и церковная, и русская. Вспомним, что любимейший из русских государей прозван народом «Тишайшим». Шум — не русский идеал. Слава и блеск — не русские качества. Еще менее — это церковные идеалы. Помолимся же все, что в эпоху шумную и опасную, когда могло быть бесчисленное множество «драгоценностей» снесено ветром и волнами с нашего церковного корабля, на нем стоял тихий кормчий, который себя не берег, чтобы сберечь корабль и его сокровища. И из этих сокровищ ничему не дал «упасть в море». А когда окончилось или почти окончилось плавание, — вынул тихо из-под своей святительской ризы и несколько драгоценных «новин-подарков» смиреннейшим из русских людей, которые были забыты и законом, и обычаем, и соседями.
КОММЕНТАРИИ[править]
НВ. 1912. 5 мая. № 12983.