Потехин А. А.[править]
Мишура.[править]
Источник: А. А. Потехин Сочинения, т. 9, 10, 11. СПб.: Просвещение, 1905
Оригинал здесь: http://cfrl.ru/prose/potexin/potexin.shtm
Владимир Васильич Пустозеров, советник губернского правления.
Анисим Федорыч Побединский, секретарь его.
Дашенька, дочь Анисима Федорыча.
Дмитрий Николаевич Золотарев, богатый помещик и откупщик.
Пурпуров, становой пристав.
Потап Егорыч Зайчиков, секретарь градской думы.
Николай Потапыч Зайчиков, сын его, столоначальник губернского правления.
Никифор Михайлович Губанчиков, недоросль из дворян, 50 лет.
Прасковья Михайловна Губанчикова, сестра его.
Частный пристав.
Приказчик купца Трезимова.
Андрей, слуга Пустозерова.
Матрена, горничная Дашеньки.
Действие первое.[править]
Андрей. С дни рождения честь имею проздравить.
Владидмр Васильич (сухо). Что за глупость такая! Что еще за поздравления, что за деревенщину вытащил? Полтинника, что ли, захотелось?…
Андрей (мрачно). Что мне, сударь в вашем полтиннике… Сызмальства вашего… завсегда… об Иванове дни со дни вашего рождения проздравляли…
Владимир Васильич. Ну, я тебе, кажется, еще прошлого года говорил, чтобы этого не было… Я терпеть не могу этих патриархальностей. Оставь их до того времени, как я тебя вдеревню отошлю… Там этим довольны будут, а меня прошу избавить, потому что это ведет только к тому, чтобы выпросить на водку, а потом напиться.
Андрей. Как угодно! (Свирепо взглядывает на барина и медленно идет к дверям.)
Владимир Васильич. Ну, да, мне так угодно! (Вслед Андрею.) Да прошу там никому не благовестить, что сегодня день моего рождения… Слышишь… (Про себя.) А то эта губернская братия не может представить себе никакого подобного дня без закуски насчет виновного. (Смотрится в зеркало и охорашивается.) В двадцать семь лет советник губернского правления… не дурно!.. А хотел бы я для сегодняшнего дня назвать Дашеньку моею… (Встает и подходит к письменному столу; осматривает кипы бумаг.) Эк их сколько! Есть ли человеческая возможность все это прочитать… И за 900 целковых жалованья!… (Откидывает бумаги в сторону и звонит.) Высокое наслаждение чувствовать себя бескорыстным. Для этого чувства я готов все перенести, готов умереть, но и существовать на 900 целковых, в пору самой пылкой молодости… поставленному на вид у целой губернии, развитому и образованному человеку, видеть беспрестанно возможность обогатиться и отталкивать все соблазны с презрением, — это не последний подвиг… (Опять звонит с нетерпением.) Эй… (Звонит.) Андрей…
Андрей (высовывая голову через двери). Чего?
Владимир Васильич. Что же я звоню, а ты не откликаешься, осел!… Что за дурацкая манера? Отчего ты никогда не откликаешься, когда я звоню? (Андрей молчит.)
Владимир Васильич. Тебя спрашивают?
Андрей. Да чего звонить-то? Фатера-то не больно велика. Чай, слышу, как позовете.
Владимир Васильич. Так что же ты не пришел, когда я звонил?
Андрей. Прибирался… Видно, недослышал.
Владимир Васильич. Что за скотина! То слышал, то недослышал!.. Скоро ли же чай?
Андрей. Готов чай!
Владимир Васильич. Ну, так подавай.
Андрей. Сейчас.
Владимир Васильич (передразнивая его). Сейчас… Экой тон поганый. Стыдно держать-то при себе эдакое животное.
Андрей. подает на подносе стакан чаю.
Владимир Васильич. Вот сколько раз тебе было приказано, чтобы ты не показывал своих грязных ручищ… Отчего ты не в перчатках?
Владимир Васильич. Тебя спрашивают?
Андрей. Не надел.
Владимир Васильич. Отчего? Ведь тебе приказано!
Андрей. Да что их надевать-то. Ведь не гости.
Владимир Васильич. Что ты, свинья, со мной рассуждаешь. Тебе ничего не приказано подавать без перчаток.
Андрей. Да перчатки-то, сударь, о двух пальцах: все износились, а изволите взыскивать… (Отворачивается.)
Владимир Васильич. Так ты должен был сказать. Тебе бы купили.
Андрей. Никакой купец спрашивает… Войти, что ли, прикажете?…
Владимир Васильич. Никакой купец! Экой язык топорный… Вели войти… (Андрей уходит.) Что за дичь такая! Господи, когда образуется наша Русь православная!
Приказчик. Здравствуйте, сударь, ваше высокоблагородие!
Владимир Васильич. Кто ты такой?
Приказчик. Старший приказчик, сударь, Ивана Алексеича Трезимова.
Владимир Васильич. Ну, что ж тебе надо.
Приказчик (вполголоса). По следствию, сударь, ваше высокоблагородие, что изволите производить над нашим хозяином насчет винного завода.
Владимир Васильич. Ну, так что же? Следствие, будет произведено, и хозяин твой за свои мошенничества дорого поплатится.
Приказчик. Помилуйте, сударь, ваше высокоблагородие! Хозяин наш ни в чем не виноват в эвтом… по одному невежеству только, что не знал вашего высокоблагородия… Но одначе хозяине наш не такой… (Вынимает из-за пазухи толстый конверт.) Только не оставьте вашим знакомством… (Подает конверт.) Пожалуйте, ваше высокоблагородие.
Владимир Васильич. Это что такое?
Приказчик (таинственно и тихо). Иван Алексеич приказали благодарить…
Владимир Васильич. За что благодарить?
Приказчик. За ваше неоставление и приятное знакомство… и для предбудущего времени.
Владимир Васильич (удерживая внутреннее волнение). Да что это такое?
Приказчик. Сумма, достойная вашего высокоблагородия.
Владимир Васильич (несколько повышая голос). Это мне прислал твой хозяин?
Приказчик. Точно так, ваше высокоблагородие, пожалуйте!.. (Старается отдать в руки пакет.)
Владимир Васильич. Прислал для того, чтобы я взял эти деньги и оправдал его по следствию…
Приказчик. Одного неоставления и приятного знакомства вашего для наипредбудущего времени.
Владимир Васильич. Так твой хозяин надеется подкупить меня, купить у меня правду и долг службы?.. (Вдруг повышая голос до крику.) Да как ты осмелился, борода, как осмелился твой мерзавец хозяин подумать подкупить чиновника, которому вполне доверяет губернатор, о бескорыстии и неподкупности которого знает вся губерния?…
Приказчик. Помилуйте, ваше высокоблагородие, об этом никто не может знать, — дело семейное… Здесь никого нет… Пожалуйте, ваше высокоблагородие, получите… Сумма достойная!… Окромя одной благодарности… будьте покойны. Получите, ровно, сказать к примеру: умрет…
Владимир Васильич (с бешенством). Да как ты смеешь, брадатое животное, как ты смеешь!… Да знаешь ли ты, что за это… я твоего хозяина в Сибирь упеку… Он думал, что начальник губернии будет доверять таким чиновникам, которых подкупить можно… Он думал… Погоди же… (Звонит). Это надобно довести до сведения генерала… Я тебе дам… Я вас обоих… (Опять звонит.)
Приказчик (пряча пакет за пазуху). Одначе помилуйте, ваше высокоблагородие, я ничего… Что же такое… Извините, не знали вашей милости…
Владимир Васильич. Погоди, я тебя заставлю узнать… Я вас выучу… (Звонит с усилием.) Андрей, Андрей!
Приказчик. Ничего, сударь, я ничем не обеспокоил вашего высокоблагородия… Как угодно! Кобиде вашей ничего не докладывал… Счастливо оставаться…
Владимир Васильич. Нет, погоди, я тебя не отпущу… Я тебя велю взять в полицию… Андрей, Андрей!…
Андрей. Чего изволите?
Владимир Васильич. Где ты пропадаешь, осел?… Пошел, позови ко мне квартального или частного, там кого-нибудь… Пошел скорей…
Андрей. Да нельзя отойти. Повар на рынок побег, а печь растопил; надо присмотреть.
Владимир Васильич. Пошел, тебе говорят…
Андрей. Так как же печка-то? Ведь, не сами же станете смотреть? Того и смотри искра стреконет: беды наживешь.
Владимир Васильич. Тебе что приказывают…
Приказчик. Да напрасно изволите беспокоиться, ваше высокоблагородие… Ничего я вам не докладывал, ни об какой мзде…
Владимир Васиьлич. Как ничего? А деньги?…
Приказчик. Никак нет-с, сударь… Ни об каких деньгах вашу честь не беспокоил… Напрасно изволили в сердце войти… Хозяин, то есть, приказал только спросить, когда изволите его к ответу потребовать… А это напрасно только изволите себя тревожить…
Владимир Васильич. А, теперь запираться стал… Да, хорошо, вот в полиции тебя сейчас допросят… (к Андрею.) Пошел же за квартальным… (Андрей уходит.)
Приказчик. Как вам угодно, а я ничего-с.
Владимир Васильич. Как тебя зовут?
Приказчик. Как угодно вашей милости, а у меня дела хозяйские. Мне время продолжать некогда… Счастливо оставаться… (Проскальзывает в двери за Андреем).
Владимир Васильич. Стой… А, ушел. Ловок, мошенник!… Когда же, наконец, убедится этот дикий народ, что могут быть на Руси чиновники совершенно неподкупные?… А соблазн был не мал: пакет порядочный… Знали, к кому шли… О, как бы можно обирать этих мошенников, если бы захотеть… Я рад, что судьба послала мне новый соблазн в день моего рождения, и я не поддался ему! Говорят, как проведешь первый день нового года жизни, так и весь год… Андрей… Андрей… Ну, теперь зашел. Не скоро его дождешься… (Кладет перед собой кипу бумаг и начинает их читать. В соседней комнате слышится робкий кашель и шарканье ногами.) Андрей, это ты? (Кашель продолжается.) Кто же бы это? (Встает, подходит к дверям направо и, приотворивши их, заглядывает в соседнюю комнату). Что вам угодно?… Что же вы стоите тут? Пожалуйте сюда…
Владимир Васильич. Что же это вы через заднее крыльцо…
Потап Егорыч (в мундире, при шпаге и с треугольною шляпой в руках, робко и неловко входя в кабинет). Да я не… не посмел-с…
Владимир Васильич. Чего же не сметь? Помилуйте…
Потап Егорыч. Да я… это все равно, ничего-с… я, чтобы не беспокоить… Честь имею явиться, секретарь захарьевской градской думы, титулярный советник Зайчиков.
Владимир Васильич. Не угодно ли вам садиться?
Потап Егорыч. Помилуйте, я и постою-с…
Владимир Васильич. Садитесь, садитесь, без церемонии…
Потап Егорыч. Не устал-с… все сидел…
Владимир Васильич. Да садитесь же, пожалуйста… Вот стул, вот… Садитесь.
Потап Егорыч. Что вы так изволите беспокоиться?.. Не успел заслужить такой чести… (Присаживается на конец стула.)
Владимир Васильич. Что же вы, по делу здесь?.. Да, как бишь вы называли свою фамилию?
Потап Егорыч (привставая). Зайчиков, титулярный советник.
Владимир Васильич. Зайчиков…. У меня в отделении есть молодой человек Зайчиков… Вы не родственник ли ему?
Потап Егорыч. Мой собственный сын… (Вставая.) Почел долгом принести вашему высокородию мою родительскую благодарность за ваши к нему благодеяния… Поверьте, ваше высокородие, моя молитва за вас… всегда…
Владимир Васильич. Полноте, какие же благодеяния… Садитесь, пожалуйста… Я сделал только то, что был обязан. Вижу, молодой человек из университета, я сам университетский, мы стараемся окружить себя подобными людьми… Он теперь столоначальник… Ну, хоть это и немного, но что делать? Я сам так же начал… Теперь, по крайней мере, он хоть имеет возможность существовать, а главное, может показать свои способности… Я говорил о нем и губернатору.
Потап Егорыч (со слезами на глазах). Не знаю, как благодарить, не знаю как…
Владимир Васильич. Да благодарить и не нужно. Я это сделал не для вас и не для него, а для дела… Он молодой человек, образованный, развитый, с новыми взглядами, следовательно, вероятно, будет и бескорыстен… а мы с генералом только этого ижелаем… Одно мне не нравится в вашем сыне: он очень пылок, и не знаю, как вам сказать, жизни ли он не понимает, или слишком много думает о себе, но нет внем этой необходимой в службе уступчивости, терпежа…
Потап Егорыч. Молод-с… Это по молодости, от неопытности.
Владимир Васильич. Нет, вот видите ли. Все, ведь, мы в университете думаем министрами быть, но потом, когда послужишь год, поосмотришься, видишь, что для всего есть свои законы, правила, дороги, и… покоряешься… Ну, и ему бы, кажется, пора понять это, — три года служит…
Потап Егорыч. Четыре, ваше высокородие.
Владимир Васильич. Вот видите, а между тем до сих пор он позволяет себе некоторые выходки: то из присутствия уйдет прежде времени, то не явится вечером… под тем предлогом, что дело свое сделал. Да ведь порядок нарушает… Ну, и формы не соблюдает, иногда даже умышленно. Конечно, смешно, что какой-нибудь столоначальник рассуждает об установленном и уже существующем порядке, а между тем это может повредить его служебной карьере…
Потап Егорыч. Внушаю, стараюсь внушать. Как можно позволять себе свое рассуждение… Должен все исполнять, что тебе начальство приказывает, в том вся наша служба… Когда начальство к нам благоволит, в том все наше счастие, а не будет милости от начальства, что с нами станется… Не знаю, как это он так… ветреник этакой… А должен сказать, вот как перед истинным Богом, никогда я не видал от него непочтения, али там какого ослушания. Не смотрит на свою ученость, не гнушается моими словами, благодарение Богу, почитает отца-старика неученого… Внушу, буду внушать, не оставьте только своими милостями… Что мы без милости начальства? Долго ли нашего брата уничтожить?..
Владимир Васильич. Он у вас единственный сын?..
Потап Егорыч (жалобно). Никак нет, ваше высокородие, семерых имею… Три мальчика в гимназии, а еще три дочки при мне находятся в девках…
Владимир Васильич. А сколько вы жалованья получаете?
Потап Егорыч. 85 рублей серебром с копейками.
Владимир Васильич (сухо). Скажите, пожалуйста, как же вы могли дать такое воспитание вашим сыновьям?..
Потап Егорыч. По милости Божией тащился кое-как: хоть не наживал, да без хлеба не сидел и деток хотелось людьми сделать… (Встает.) А теперь… осмеливаюсь прибегнуть к вашему великодушию… С тем пришел. Защитите, ваше высокородие. Заставьте за себя Бога молить. Не дайте старику от печали умереть и семью без куска насущного оставить…
Владимир Васильич. Что это? Что такое вам нужно?
Потап Егорыч. При несчастии нахожусь… Вы добродетельный человек. Не оставьте несчастных…
Владимир Васильич. Пожалуйста, без предисловий. В чем дело? Мне некогда, извините меня.
Потап Егорыч. Будьте милосердны, позвольте все подробно объяснить.
Владимир Васильич. Ну, говорите, только покороче.
Потап Егорыч. В одну минуту-с… Простите великодушно, что беспокою ваше высокородие, не прогневайтесь… Как изволили их превосходительство в последний раз по губернии на ревизию ездить… изволили поехать инкогнито, никто ничего не знал, — приехали вдруг в наш городишко и прямо по присутственным местам… Ятолько что успел сбегать домой, мундиришко натянуть, перепыхался совсем по старости лет, а они уж и к нам пожаловали. Изволили войти и прямо на меня оборотились, а я и от попыхов-то, и со страху, что наслышался об ихней строгости, духу не могу перевести, даже язык к гортани присох, в горле стеснение сделалось… Посмотрели на меня и спрашивают: «Ты секретарь?..» Только я голосом знак подал, а язык даже не проговорил и ихнего чина не произнес… Посмотрели этак на меня и на мундиришко мой, а он уж, правда, старенек же был, да и спрашивают: «Сколько лет у тебя мундиру?..» И опять я не мог дать ответа; мну, мну языком — не говорит… Тут опять посмотрели на меня их превосходительство иизволили сказать: «И видно, говорят, у кого совесть-то не чиста». Пошли в присутственную комнату, — не понравилось убранство: «Кто, спрашивают, канцелярскую сумму расходует?» Голова отвечает, что секретарь. Стали они тут на меня гневаться, что канцелярскую сумму будто бы себе в карман кладу, а велика ли она, извольте справиться: только бы на бумагу, да на свечи стало; нынче же бланки и книги все с печатными заголовками приказано иметь. Откуда тут на убранство взять?.. Мне бы все это изъяснить, а ужасть меня обуяла: язык точно деревянный… Тут стали ревизию производить, а у меня за два последних дня и журналов не выведено, потому общество у нас маленькое, делов никаких не было… Конечно, для порядку следовало бы поверстать из других дел, да ведь не знали и ничего даже не слыхали, что скоро будет ревизия. Так этим разгорячились их превосходительство, что все уж тут стало не по них: в архиве порядок не понравился, у одного служащего сапоги худые на ногах усмотрели, спросили меня, который мне год; на беду язык проговорил, что шестьдесят пять лет, и это им обидно показалось, зачем до таких преклонных лет службу продолжаю, что, хотя разуму я и лишился, но в лихоимстве будто бы и купцов обирать понятие не потерял. Конечно, против их превосходительства я к сердцу этих слов принять не осмелился, потому того заслужил, хотя и не чувствую себя в том виноватым, как перед истинным Богом говорю, но полагал, что их превосходительство погневаются, да и рассудить изволят, не думал того, что вдруг меня постигло: вместе с распоряжениями по ревизии пришло от их превосходительства предписание, чтобы я немедленно подал в отставку… Войдите в мое положение, ваше высокородие, на вас одних надежда.
Владимир Васильич. Чего же вы хотите от меня?
Потап Егорыч. Их превосходительство вам доверяют. Одно ваше слово много значит, заступитесь за несчастного…
Владимир Васильич. Что же? Вы, значит, считаете генерала несправедливым?
Потап Егорыч. Осмелюсь ли я только это подумать против начальства…
Владимир Васильич. Так что же вы хотите, чтобы я для вас покривил совестью, прося губернатора изменить его правильное распоряжение?
Потап Егорыч. Ничего я не осмелюсь желать, прошу только вашего милосердия… нахожусь на службе сорок пять лет, и никто про меня худо не скажет, весь город до последнего мальчишки знает меня, и никто на меня не пожалуется, хоть справку извольте навести, — это Бог видит…
Владимир Васильич. Ну, послушайте, о чем же вы хлопочете. Прослужили сорок пять лет, будет с вас, пора другим дать место: вы уже стары, в вас не может быть той энергии, как в молодом человеке; молодым людям надо уступать дорогу, — они будут полезнее вас для отечества. А вам, по-настоящему, должно быть совестно даже оставаться на службе. Пенсию вы выслужили, чего вам еще ожидать от службы?
Потап Егорыч. Но будьте же великодушны, чем я буду существовать? Велика ли моя пенсия?
Владимир Васильич. Так послушайте же, мой любезнейший, что я вам скажу: во-первых, служба не богадельня, во-вторых, как же вы могли существовать при вашем малом жалованье?..
Потап Егорыч. Ваше высокородие, сами рассудите — можно ли жить одним нашим жалованьем с эдакой семьей?.. Дай Бог здоровья, меня купцы не оставляли…
Владимир Васильич. Вот видите, почтеннейший, вы сами признаетесь, что брали с купцов, а еще смеете просить, чтобы я ходатайствовал за вас перед начальником губернии!
Потап Егорыч. Да, ваше высокородие, будьте милосердны. Я никому не оказывал притязания, брал, что принесут, как милостыню. Купцы меня без души любят… Да если бы я не брал от них, так не то что дать детям какое-нибудь ученье, а и грамоте-то бы их не на что было выучить… И как бы я мужик, али мещанин был, так хоть бы мастерству их какому обучил, а то ведь мы тоже чиновники… дворяне называемся…
Владимир Васильич. И гораздо бы лучше вам было оставить их неучами, нежели образовывать на незаконно нажитые деньги.
Потап Егорыч. Бог видит, ваше высокородие, делал ли я что незаконное…
Владимир Васильич. Всякий чиновник должен жить на те средства, которые ему дало правительство, атот, который позволяет себе побочные доходы, не может быть терпим на службе!…
Потап Егорыч. Ваше высокородие, пощадите. На вас одних надежда…
Владимир Васильич. Ничего я для вас не могу сделать: было бы низко с моей стороны хлопотать за вас. Я знаю, что можно существовать одним жалованьем. Конечно, я больше вашего получаю, но я и живу в другом обществе, у меня и потребностей больше вашего, однако я существую же; бедствую, терплю лишения, но существую одним жалованьем.
Потап Егорыч (нерешительно). Ваше высокородие, я и благодарить готов, только не оставьте…
Владимир Васильич (грозно). Что-о-с? Так еще вы осмеливаетесь и мне даже предлагать взятку, мне?.. Вы до такой степени сроднились со взятками, что даже верите в возможность подкупить меня… И вы еще смели просить моего ходатайства?..
Потап Егорыч (оробев). Ваше высокородие, ваше высокородие!.. Только по вашим ласкам, по вашему вниманию осмелился…
Владимир Васильич. А, так вы привыкли думать, что если вам подают руку, сажают вас, так хотят с вас взятки… О, чернильное племя, да когда же оно выродится?.. Не только защищать, буду настаивать, чтобы вас выгнали…
Потап Егорыч (на коленях). Простите, пощадите… одна надежда на вас… Рад последнее отдать для семьи…
Владимир Васильич. Оставьте меня, извольте идти… хм… Дворянин на коленях… Не позорьте своего звания… это гнусно…
Потап Егорыч. Ведь ничего у меня нет, ведь пропадет моя семья от бедности.
Владимир Васильич. Оставьте меня, говорят вам! Я ничему не поверю после того, что вы осмелились… Вы заставляете меня думать, что и сын пойдет по вашей дороге…
Потап Егорыч. Нет, нет… его-то не погубите. Он ни в чем не виноват… Батюшка, ваше высокородие… (Плачет.)
Владимир Васильич. Подите же вон, если не хотите, чтобы я велел вас вывести.
Андрей. Пришел частный-то.
Владимир Васильич. Позови сюда…
Андрей. Да еще секретарь, Анисим Федорыч.
Владимир Васильич. Проси.
Потап Егорыч. Так не будет милости?
Владимир Васильич. Подите, а то будет худо.
Потап Егорыч. Хоть сына-то не оставьте! (Уходит, сдерживая рыдания.)
Владимир Васильич (к Анисиму Федорычу). Здравствуйте, Анисим Федорыч! (Подает ему руку.) Здравствуйте! (Кивает головою частному приставу.)
Частный пристав. Изволили требовать.
Владимир Васильич. Да вот видите, зачем я вас просил.
Частный пристав. Что изволите приказать?
Владимир Васильич (обращаясь то к секретарю, то к частному приставу). Вообразите! Сейчас приходил ко мне приказчик купца Трезимова…
Анисим Федорыч. Верно того, что снял завод у помещика Ахтубова и, вместо десяти тысяч ведер, производил сто тысяч…
Владимир Васильич. Да, да! И представьте — осмелился предлагать мне взятку: огромный пакет с деньгами…
Частный пристав (подобострастно ухмыляясь). Хм… какой… негодяй… Как же он смел-с?
Анисим Федорыч. Верно ходатайствовал по этому самому делу?..
Владимир Васильич. Да!.. Ведь вы знаете, что генерал, не доверяя никому и зная, что тут замешана вся земская полиция, нарочно поручил это дело мне… Они уж об этом пронюхали и вздумали подкупить — кого же? меня!..
Частный пристав. Хм… Да-с… (Неодобрительно качает головой.) Народ смелый-с…
Анисим Федорыч (спокойно). Мошенники!.. (Отворачивается и украдкой нюхает табак.)
Владимир Васильич (к частному приставу). Я хотел его задержать и послал за вами. Как он только заметил, что человек мой ушел, сейчас и скрылся…
Частный пристав. Хм… Скажите-с… Какой народец…
Владимир Васильич. Так отыщите его, пожалуйста: имени своего он мне не сказал, да я его сейчас узнаю, — такой смуглый и рябоватый, рожа плутовская.
Частный пристав. Слушаю! Постараю-с!..
Анисим Федорыч. Запрется… Это с опытом был подослан…
Владимир Васильич. Ну, вот я им покажу, что значит делать со мной эти опыты…
Анисим Федорыч. Запрется-с… признание не сделает..
Владимир Васильич. Все равно, пусть не делает. Губернатор и без признания прикажет с ним распорядиться…
Частный пристав. Прикажете идти?
Владимир Васильич. Да, пожалуйста, потрудитесь его отыскать…
Частный приставь. Слушаю-с… (Кланяется и уходит.)
Анисим Федорыч. Журналы изволили просматривать?
Владимир Васильич. Да, читал, только не все подписал, уже в присутствии… Возьмите их, пожалуйста, с собой… А насчет замечания сената… тут можно выйти редакцией… изложением этого… вы не можете… Ну, это я сам сделаю.
Анисим Федорыч (собирая и укладывая в портфель бумаги). Вице-губернатор вчера требовал меня к себе…
Владимир Васильич. Это зачем?
Анисим Федорыч. Не соглашается на предание суду чернокрутского и верхнеязинского земских исправников за медленность взыскания недоимок…
Владимир Васильич. Да что нам за дело, что он не соглашается, когда губернатор приказал… Генерал непременно хочет, чтобы все недоимки к новому году были очищены… во что бы то ни стало.
Анисим Федорыч. Да ведь и несообразно, Владимир Васильич, и суду-то их предать. За это бы и нельзя по-настоящему…
Владимир Васильич. Вы ведь знаете, что это губернатор приказал, — так вице-губернатор может не соглашаться, сколько ему угодно; пусть подаст мнение, а между тем журнал привести в исполнение… Верно, ему исправники очень дороги, что он так вступается за них…
Анисим Федорыч. Не могу знать-с… Опять приказали сорокинскому становому приставу Пурпурову написать строжайший выговор по жалобе вольноотпущенной женки Петровой, на медленность производства следствия о покраже у нее имущества на двадцать пять рублей с копейками…
Владимир Васильич. Ну, да…
Анисим Федорыч. По закону сначала следует потребовать объяснение… Ему уже и то было пять выговоров, а за шестым следует предание уголовного суда.
Владимир Васильич. Мне этого-то и хочется; я слышал, он большой мошенник.
Анисим Федорыч. Прикажете написать выговор?
Владимир Васильич. Да, да, непременно.
Анисим Федорыч. Слушаю-с.
Владимир Васильич. Больше ничего нет особенного?
Анисим Федорыч. Никак нет-с.
Владимир Васильич. Не слыхали ли чего новенького?
Анисим Федорыч. Вице-губернатор на вас в большой претензии остаются. Вчера даже и на меня кричали. Если что случится — защитите…
Владимир Васильич. Уж об этом не беспокойтесь: за мною вы совершенно безопасны. Что же такое, расскажите, пожалуйста?
Анисим Федорыч. Не извольте огневаться. Фанаберией, говорит, забирается, а дела не смыслит: из пустяков, говорит, шум заводит, а важное из виду упускает. Бедняков, говорить, преследует, а настоящих взяточников около себя держит…
Владимир Васильич. Ага! Не по душе ему это преследование… Знает кошка чье мясо съела… Ну, да не долго и ему насидеть: говорят, что не берет, ни за что не поверю; не может тот не брать, кто защищает взяточников… Надобно об этом передать губернатору…
Анисим Федорыч. Только вы, Владимир Васильич, меня пожалейте. Тоже и вице-губернатор человек случайный…
Владимир Васильич. Я вам сказал, что вы, пока держитесь меня, можете быть совершенно покойны…
Андрей (входя). Дмитрий Николаич Золотарев приехал.
Владимир Васильич. Проси, проси. До свидания, Анисим Федорыч.
Золотарев (входя). Здравствуйте, Владимир Васильич… Извините, я, кажется, помешал вашим занятиям?
Владимир Васильич. Извините, что я встречаю вас в таком дезабилье… А занятия мои никогда не прерываются: это бесконечная история… (К Анисиму Федорычу.) Так, пожалуйста, сделайте поскорей исполнение по этим бумагам.
Анисим Федорыч. Слушаю-с. Честь имею свидетельствовать почтение. (Кланяется Золотареву.)
Золотарев. Прощайте, почтеннейший Анисим Федорыч. (Подает ему руку.)
Владимир Васильич (подавая кресла Золотареву). Прошу вас покорнейше. А вы знакомы с моим секретарем?
Золотарев. Помилуйте, кто же из здешних помещиков не знает Анисима Федорыча? Он ведь несколько лет назад был секретарем здешней гражданской палаты, да при прежнем председателе его, кажется, попросили удалиться, был несколько времени без места, и вот опять действует на пользу службы… (Двусмысленно улыбается.)
Владимир Васильич. Да и в губернском правлении ему бы не усидеть на месте. Слухи о нем ходили не совсем хорошие, да я заметил, что он отличный делец, и упросил губернатора оставить его; он может быть очень полезен для службы, только его надобно держать в руках…
Золотарев. Смотрите, не хвастайте: он опытная щука, как раз выскользнет из рук, и не заметите.
Владимир Васильич. Если и выскользнет, то, надеюсь, не в реку, а в садок, где ей будет уж очень голодно.
Золотарев. Щука и в садке сумеет найти поживу; впрочем, это не беда, пусть ее ест, лишь бы другие были сыты… Но не в том дело… Я приехал к вам с просьбой, Владимир Васильич…
Владимир Васильич. Что вам угодно, Дмитрий Николаич? Готов все исполнить с величайшим удовольствием.
Золотарев. Ловлю на слове. Согласие дано прежде просьбы, следовательно, можно высказать, просьбу не стесняясь… Скажите, пожалуйста, за что вы напали так на Трезимова…
Владимир Васильич. О, это величайший мошенник…
Золотарев. Вот уж ничего не видя и мошенник! Как вы, молодые люди, щедры на приветствие…
Владимир Васильич. Да помилуйте, Дмитрий Николаич, вообразите, что он осмелился со мной сделать не дальше, как сегодня…
Золотарев. Знаю, знаю, и полагаю, уже половина города знает о его преступлении и о вашем геройстве.
Владимир Васильич (смущаясь). Да каким же образом вы могли так скоро узнать?
Золотарев. Очень просто: я ехал к вам, как встретился с частным приставом Тебетенниковым; у меня была маленькая просьбишка, требующая немедленного исполнения по случаю покражи некоторой суммы денег, тысяч в десять серебром, совершенной сегодняшнею ночью у одного из моих поверенных, тоже порядочного вора, признаться сказать… Так я, благо встретился, и просил было его принять немедленно меры к отысканию такого искусного вора, который умел обокрасть своего товарища. Никак, говорит, не могу: Владимир Васильич приказал отыскать мошенника, который давал ему денег; а, ведь, таких мошенников не много, Владимир Васильич, которые бы деньги-то давали!… Должен, говорит, отыскать этого мошенника во что бы то ни стало, а до тех пор, говорит, никакими государственными делами заниматься не дозволено…
Владимир Васильич (смеется, чтобы скрыть невольное смущение). Ха-ха-ха!… Вы вечный остряк и шутник… Но что же вам до Трезимова?
Золотарев. Как что, помилуйте! Он в части со мной по откупу, а если, ведь, вы его подберете к рукам, так он, пожалуй, обанкрутится, а чрез это, во-первых, государство потеряет один из производительных капиталов. Ну, да государство, положим, не будет плакать, оно останется довольно неподкупностью и распорядительностью своих чиновников, а вот мои-то дела пострадают, вот что прискорбно…
Владимир Васильич. Так зачем же, скажите, пожалуйста, он решился тайно производствовать большее количество ведер? Ведь, он перестроил и усилил завод, не испросивши дозволения и не заплативши узаконенных пошлин; а он, говорят, очень богат.
Золотарев. Да, за это, конечно, он дурак, а по капиталу он, действительно, субъект очень интересный для анатомических исследований как неподкупной, так и другой противоположной ей администрации, ибо первая может отличиться неподкупностью воззрений и честностию труда, другая, обогатиться разнообразными приобретениями… Но оставим все эти побрякушки и обратимся к делу; вот в чем моя просьба: нельзя ли как замять это дело?
Владидпр Васильич. Что вы говорите, Дмитрий Николаич? Уж на это-то я никак не решусь, и даже удивляюсь, как вам вздумалось оскорблять меня такою просьбой…
Золотарев. Ну, послушайте, удивляться тут нечему и оскорбляться также; ведь я вам денег не предлагаю, а каждому просить о том, что для него нужно, позволяется… не правда ли?… Так на этом-то законном основании я и прошу вас, а вот и резоны: вы начнете производить следствие, Трезимов, может, успеет доказать, не то, что вам хочется, — и тогда все дело будет пустяк… Ну, положим, что вы и докажете противное, так ведь не вы последние судьи, может быть, и следствие окажется неправильно произведенным, приедут новые следователи, для которых дело предстанет в другом свете… и тогда ваше рвение пропадет даром… Так не заводите шуму из пустяков, и если ваша совесть так щекотлива, что вы не можете покривить ею, так вот вам средство: уступите это дело другому следователю…
Владимир Васильич. Губернатор мне его поручил, и я его должен произвести…
Золотарев. То есть, может быть, вы опасаетесь, что губернатор заподозрит вас в чем-нибудь, если вы передадите это дело другому, — не бойтесь. Вы можете именно представить ту причину, что вы советник и что вам неловко производить следствие, или, наконец, даже то, что уже к вам приходили с подкупом, и что по этому уже самому вы не можете быть совершенно беспристрастны… Вы уже теперь огласили, что вас подкупали. Хорошо, если откроете, что вам хочется, а если не успеете, то, уверяю вас, весь город будет думать, что вы приняли деньги, а распустили слух о своей неподкупности для того, чтобы замаскировать свой поступок.
Владимир Васильич. Я ничего не боюсь, уверяю вас… В моей честности никто не смеет сомневаться… И разве это не значит покривить своей совестью, — передать дело от себя в другие руки для того, чтоб оно было произведено противозаконно…
Золотарев. Эх, Боже мой! Неужели вы думаете, что при вашем губернаторе нет честных людей, кроме вас? А хотите, вы мне верьте или нет: я уважаю честных людей и поэтому-то желаю вам добра… Я вам расскажу притчу: в одном месте явился богатырь, начал все рубить и крошить, что ни попадалось под руку: летели секретари, столоначальники, заседатели, исправники, — ничто не могло сопротивляться… Очень расхрабрился наш богатырь и вздумал померяться силами с некоторым чудовищем, называемым миллион, а, ведь, это многоглавая гидра. Сшиб одну голову, сшиб другую, только вступились за обиженных прочие, — и слетел богатырь с места, как ни крепко стоял на нем…
Андрей (торопливо входя). Владимир Васильич!
Владимир Васильич. Что тебе нужно?
Андрей. Пожалуйте сюда…
Владимир Васильич. Да что тебе?
Андрей. Да папенька с маменькой приехали.
Владимир Васильич (меняясь в лице). Где?
Андрей. Здесь, в прихожей раздеваются. (Уходит).
Золотарев. Ну-с, очень рад, что наш разговор прерывается таким радостным для вас событием.
Владимир Васильич (в сильном замешательстве). Нет, вот видите… Ведь он врет… Ведь он дурак… Это дальние дядя и тетка мои, укоторых я воспитывался после смерти моих родителей… Они… они…
Золотарев. Но все-таки для вас это дорогие гости… Надеюсь, что хоть ради их приезда вы исполните мою просьбу…
Владимир Васильич. Я, право, не знаю… Извините меня…
Голоса за сценой. Да где он? Где наш Володя?
Никифор Михайлович и Прасковья Михайловна (входя). Вот он, вот наш Володя. (Бросаются к нему и стараются обнять. Владимир Васильич, смущенный, старается уклониться от объятий, улыбается, хмурится, бледнеет и краснеет).
Никифор Михайлович. А, каковы мы, Володя? Прикатили? Ха, ха, ха! (Потирает руки.)
Прасковья Михайловна. Да что ты, здоров ли, что точно не в своей тарелке… Али не рад нам?
Владимир Васильич. Нет, помилуйте, тетушка… Вот у меня… (Указывает на Золотарева.) Извините, Дмитрий Николаич.
Золотарев. Извините меня… Позвольте…
Прасковья Михайловна (перебивая его). Нет, как ты меня тетушкой-то назвал… Неужели уж совсем отвык… (Обращаясь к Золотареву.) Не имею, сударь, чести знать вашего имени, отчества… Вы люди губернские, мы люди деревенские, не взыщите на нашей простоте… Рада чести вас видеть у моего Володеньки, и карету вашу видели, карета прекрасная, — видно, вы люди богатые, мы люди бедные.
Никифор Михайлыч. А мы в кибиточке притащились… ха, ха, ха!… В кибиточке.
Прасковья Михайловна. Извините, батюшка, на нашем необразованье, на нашем неученье… Вы люди губернские, мы люди деревенские, из простых простые…
Золотарев. Очень приятно, сударыня, очень приятно… (К Владимиру Васильичу вполголоса.) Вполне понимаю ваше положение, и, если угодно, оставлю для одного себя тайною вашу радость… Но как ж ваше согласие?
Владимир Васильич (совершенно смущенный). Извольте, я согласен… Это так странно случилось…
Золотарев. Будьте покойны… Прощайте…
Прасковья Михайловна. Прощайте, сударь…
Золотарев. Прощайте сударыня…
Никифор Михайлыч. Позвольте познакомиться: недоросль из дворян, Никифор Михайлов Губанчиков… В пятьдесят лет недоросль, а все-таки из дворян, заметьте! … Ха, ха, ха… Да, да вот какого воспитал… (Указывает на Владимира Васильевича.)
Прасковья Михайловна. Это все я, все я хлопотала. И в гимназию я определяла, и в ниверситет… Не верьте, батюшка, где бы ему…
Золотарев. Очень рад, очень рад… Прощайте, Владимир Васильич! (Уходит.)
Прасковья Михайловна (подбегая к Владимиру Васильичу). Ну, ну, перестань, не бойся, ведь не сержусь… Все высказала и с души долой… Ну-ка, обнимай ласковей-то…
Никифор Михайлыч. Кого сначала-то станешь, Володя, — всякому обидно… Лучше обоих вдруг… Ха, ха, ха…
Прасковья Михайловна. Ну, перестань же кобениться-то. Говорят, все с сердца спало… Ведь, мы как тебя любим-то, а сердилась, сердилась… Ну, а теперь ничего… (Обнимают его и целуют.) Ведь мы к тебе недельки на две приехали, а, может быть, и…
Владимир Васильич. Очень рад, только извините, у меня квартира тесная, мне вас поместить негде…
Прасковья Михайловна. Что, что? Что ты сказал? У тебя отцу с матерью места нет?
Никифор Михайлыч. Вот тебе раз… ха, ха, ха! Вот тебе раз!
Владимир Васильич. Послушайте, тетушка. Пора это кончить… Вы могли от меня требовать, чтобы я считал вас матерью, когда я был ребенком, и когда вы меня кормили кашей и пирогами с капустой… А теперь я всем себе обязан, и потому позвольте мне быть только вашим племянником…
Прасковья Михайловна. Что, что?… Так вот как! Так эдак-то?.. Так ты всем себе обязан? Так не я тебя в гимназию определила, не я за тебя последние деньги платила, не на свой счет тебя в Москву, в ниверситет свезла? Много ли после родителей-то у тебя осталось? Кукиш… Так вот благодарность?… Так знай же, бессовестный, не есть твой хлеб ехали, а тебе везли… (Со слезами.) Бог с тобой… Не надо тебе нас, нет же и тебя у нас… Тетушка Глафира Ивановна померла, и все имение нам в раздел отказала…
Владимир Васильич. Как?
Прасковья Михайловна. Так, голубчик… Мы было с братом свою часть тебе хотели отдать, теперь не видать тебе ее… Получай свои тридцать душ… да и поминай, как нас звали… Нет нам у тебя места — и нам тебя не надо… Подем, Никифор Михайлыч, подем… (Плачет.) Было дитя, нет дитя… Подем…
Владимир Васильич. Тетушка… Маменька…
Прасковья Михайловна. Нет, стара штука… Минуты не хочу быть здесь… Андрюшка, скажи Ваське, чтобы лошадей подавал… Было дитя, нет дитя… (Уходит.)
Никифор Михайлыч. Плохо, брат, Володя… Грех тебе… Что, обанкрутился?… Ха, ха, ха!… (Уходит.)
Владидир Васильич. Что за несчастие!… (Бросается в кресло.) А в городе-то что будут говорить… Маменька… Маменька… (Бежит вслед за ушедшим.)
Действие второе.[править]
Анисим Федорыч. Хорошо, что вы поспешили своим прибытием, а то Владимир Васильич настоятельно было приказывал послать исполнение о шестом выговоре и о предании вас суду.
Пурпуров. Помилуйте, Анисим Федорыч, я тотчас поспешил по получении вашего письма, ни минуты не мешкал… Но будьте милостивы, Анисим Федорыч, рассудите великодушно. Ведь это несправедливо и даже, могу сказать, противозаконно.
Анисим Федорыч. Докладывал… приказывают…
Пурпуров. Так ведь как же, Анисим Федорыч, теперь, если по каждой жалобе будут нашему брату становому делать выговоры, не потребовавши даже объяснения, так что же это такое будет? Это нельзя служить… Это выходит одно мщение против нашего брата…
Анисим Федорыч. Начальство!…
Пурпуров. Конечно, начальство, Анисим Федорыч, но неужели начальство не может рассудить, что хоть бы я становой, — я не могу же заниматься каждым мужиком и бабой: у меня вон их в стану-то двадцать семь тысяч… А мужик, известно, народ глупый, необразованный, неуч. Ему только поблажку дай, — он каждый день будет жаловаться… Ну, вот хоть бы теперь по этому делу о покраже имущества у вольноотпущенной женки Петровой… Там стащили у нее коробишку с тряпьем, чай, всего алтына на три, а она объявляет пропажу в 25 рублей серебром и жалуется еще на медленность производства следствия… Да разве есть мне время заниматься такими пустяками? У меня есть дела поважнее… У меня их в стану-то двадцать семь тысяч, а им что больше делать, как не воровать друг у друга? Если во все их дрязги входить, так это давно надобно здоровья лишиться, болезнь себе получить, да и времени не достанет…
Анисим Федорыч. Требуют распорядительности…
Пурпуров. Гм… Да разве вы не знаете, Анисим Федорыч, моей распорядительности?… Кажется, давно знакомы. Знаете сами, ваш дом был в моей части, когда еще состоял я здесь частным приставом, был ли какой беспорядок, или там упущение, медленность?… Так уж, кажется, насчет этого мне не учиться… Ведь, начальство, может, того не знает, над мужиком какая нужна распорядительность. Чтобы он был тих, покорен, не возмечтал об себе, — кулак, да плеть нужна на него… Коли в строгости он содержится, не дает ему становой потачки, вот и порядок в стану, вот и распорядительность вся, чтобы он голоса не смел подать, потому знал бы, что он есть мужик… А вот у кого должно спросить начальство, распорядителен ли я, — у помещика. Становой постановлен для ограждения помещиков, у них и спросите про меня, так уж я знаю, что ни один на меня не пожалуется. Кто усмирил в самом начал возмущение крестьян против помещика Летаева? Я!… Кто отыскал троих беглых дворовых людей помещика Отрубкина? Я!… Кто поймал воров, что обокрали полковника Шипина? Я же, ведь… Так разве это не распорядительность?… Да на меня теперь ни один господин не пожалуется, чтобы я не занялся, не приказал при себе отодрать последнего лакеишка, которого пришлют ко мне для наказания… Так вот бы на что должно было начальство обратить внимание… Как еще служить, — не знаю…
Анисим Федорыч (с невольной горечью). Начальство нынче требует, чтобы ко всякому последнему рабу оказывать такое же внимание, как к хорошему настоящему дворянину или чиновнику…
Пурпуров. Гм… Так я теперь должен служить мужику, с ним и знакомство вести, а дворянскую компанию я оставлять должен… Ах! (С глубоким вздохом.) Чудеса, чудеса! чего только начальство требует! Так я теперь чиновник, имею себе сорок пять лет от роду, имею при себе жену и семейство, дочь на возрасте, и должен я водиться с мужиком? Да пустит ли тогда меня к себе в дом хоть один помещик, или я должен со всем своим семейством в уединении оставаться, в дикости эдакой, как в ссылке какой?… А где же хоть бы моим дочерям и перенять что-нибудь, как не в господском доме? А меня, слава Богу, вон генеральша фон Дризендорф, так и та принимает к себе в дом… Опять я то знаю, что помещик меня ни в чем и не оставит, если я ему услужу, а от мужика чего мне ждать?…
Анисим Федорыч. Начальство ни во что это не входит. Это вот вы мне только так по знакомству говорите, а начальство делает взыскание только по одним делам.
Пурпуров. Я, Анисим Федорыч, ни в каких делах не замаран. Я это в своей совести чувствую… А я знаю, откуда все это происходит: это все исправник мне мстит, и за что он мне мстит, понять не могу… Он разыгрывает ту роль, что по Владимиру Васильичу от нынешнего губернатора поставлен, так будто бы ни к чему не причастен. Точно, я два раза приносил ему следующее, как по-прежнему было, он не взял, но этим ведь нас тоже не обморочишь. Между тем, слышу, требует от откупщика, чтобы становым не давать, а что прежде шло на исправника и двух становых, все бы это ему одному доставлять… Опять по делам будто бы не берет, а с раскольниками что делает? Знает, что генерал строго следит по этой части и всячески старается о преследовании раскола, так прибудет в какой-нибудь раскольничий дом в ночное время с обыском, перепугает всех, — одна старуха даже через этот испуг смерть получила, — оберет там все книги и образа запрещенные, да и говорит: вот, — говорит, — коли хотите, чтобы все оставил и не открывал, так деньги давайте, и напишу, что ничего не нашел. Те известно: бери, что угодно, только их святости не тронь… Так он деньги-то возьмет, а образа-то, да книги все-таки представит… А наш генерал да и Владимир Васильич, известно, как думают. Уж коли раскольников обижает, значить, дескать, человек бескорыстный; так на эдакое-то бескорыстие всякого станет. А по-нашему это низость, что взял с подначального человека и не сделал для него… Мы еще эдак не поступаем… Вот спросил бы меня Владимир Васильич, я бы ему порассказал про ихнего-то честного исправника…
Анисим Федорыч. Не поверят: скажут выдумка…
Пурпуров. Да оно точно выдумка, только выдумка-то хороша; он с этой выдумкой тысяч десять в год нажил… ихный-то честный исправник…
Анисим Федорыч. Разумеется, мошенник!
Пурпуров. То-то и есть, Анисим Федорыч! А нашему брату, бедняку, жить нельзя: ты какими-нибудь крупицами пользуешься, а тебя взяточником зовут… Нет, это все, Анисим Федорыч, от счастья; кому какое счастье. Вот хоть бы господин вице-губернатор за Зайчикова, за думского секретаря, за того вступился, хоть тот по глупости сам, говорят, признался ему, что благодарности принимал, а на меня прошлого года опрокинулся, стращал от должности удалить… Изволите знать, по делу о засечении дворовой девки помещиком Быстриковым… А я тогда, видит Бог, не из низости из какой, не из корысти, а просто потому, чтобы не погубить хорошего человека из-за эдаких пустяков, хотел дело потушить… Нет, это, право, кому какое счастье… На меня, как на бедного Макара, все шишки валятся…
Анисим Федорыч. А я вам скажу, что вы в большом сомнении. Примите меры, а то можете должности лишиться…
Пурпуров. Анисим Федорыч, по нашему давнему знакомству прошу вас, не оставьте… Вы знаете меня… Я человек не непризнательной какой… Изволили получить стерлядочек, что я послал к вам о запрошлой неделе?…
Анисим Федорыч. Благодарю вас, получил, только половина дорогой уснула…
Пурпуров. Я вам, Анисим Федорыч, привез штучку подрагоценнее, да еще и не одну, а две, белорыбишку провесную, да балычок осетровый… Такие штучки, признаюсь, — посмотреть, слюнки текут… Они здесь, кому прикажете отдать? Или самим посмотреть угодно?…
Анисим Федорыч. Благодарю вас, там люди получат. Отдадите… Ведь, я думаю, даровщинка… Хе!… (С улыбкой.) У вас ведь там купцы на Урал торговать ездят, так на поклон по возвращении, чай, десяточек-другой привезли…
Пурпуров. Эх, Анисим Федорыч, нет! Нет, видно, настали времена: не очень нынче и купцы-то распоясываются… Кровные свои денежки, Анисим Федорыч, посылал. Именно хотелось вас почтить этим гостинчиком, как по себе знаю, сколько приятен эдакой редкий и лакомый кусок…
Анисим Федорыч (сухо). Благодарю вас… Хотя и могу, как объяснил уже вам, заменить журнал о сделании вам выговора другим — об истребовании от вас объяснения по жалобе женки Петровой и, незаметно, подам его к подписанию, но только опять вас предупреждаю: примите меры. Относительно вас в большом сомнении и генерал, и Владимир Васильич; только еще я вас и поддерживал… Но за дальнейшие распоряжения начальства не отвечаю, — с нами не всегда советуются… Без всякой причины и вдруг можете всего лишиться… А вы человек семейный…
Пурпуров. Ах, Анисим Федорыч, для кого же я и живу, как не для семейства?… В семействе своем всю отраду для себя нахожу…
Анисим Федорыч. Знаю я, знаю эти чувства. У меня у самого дочь, знаю, как дети дороги и сколько им желаешь добра… Поэтому, из участия, вас и предупреждаю.
Пурпуров. Что же мне делать, что предпринять? Научите…
Анисим Федорыч. Надо подумать…
Пурпуров. Но что же я могу придумать? Я готов бы служить начальству… Да ведь все зависит от Владимира Васильича, а к ним не подойдешь с благодарностью…
Анисим Федорыч. Сс… Избави Бог…
Пурпуров. Так что же мне делать?…
Анисим Федорыч. Надо постараться угодить начальству, заслужить его доверие…
Пурпуров. Но какими средствами?
Анисим Федорыч. Может быть, и есть средства. Надо подумать…
Пурпуров. (быстро отворачивается в сторону, поспешно раскрывает бумажник и вынимает из него пачку ассигнаций). Анисим Федорыч… я вам обязан много… Душа моя только знает, сколько я вам обязан. Позвольте поблагодарить вас… от души… (Подает деньги.)
Анисим Федорыч (спокойно берет деньги). Благодарю вас. (Искоса посматривает на деньги в своей руке.)
Пурпуров (вполголоса). Полтораста…
Анисим Федорыч. Опускает деньги в карман.
Пурпуров. Одной прошу милости… Научите, как войти в расположение начальства… А я для службы готов распинать себя.
Анисим Федорыч. В вашем стану ведь есть раскольники?
Пурпуров. Есть, Анисим Федорыч, есть…
Анисим Федорыч. И богатые?
Пурпуров. Есть с большими достатками.
Анисим Федорыч (в раздумье). А нет ли такой старой девки… у них бывают такие, что книги читает, к ней сходятся молиться, она и кадилом эдак кадит, и на себя что-то такое надевает…
Пурпуров. Должен признаться перед вами, зная всю вашу высокую честность, что не выдадите своего, — есть и такая…
Анисим Федорыч. Вы с нее, стало быть, до сих пор получали… Ну, теперь… нечего делать…
Пурпуров (в восторге). Понял, Анисим Федорыч, понял, сообразил. (Скороговоркою.) Дабы заслужить перед начальством, лишиться этого дохода, подкараулить ее во время сходки, оцепить, схватить, представить со всем, что найдется, даже можно выдумать новую секту, а ее, как главную сектантку… Анисим Федорыч, благодетель… Вот, ведь, оно что… Вот она выдумка-то…
Анисим Федорыч (спокойно). Не хотите ли чайку? Теперь время… Может быть, и с прибавлением любите…
Пурпуров (еще в волнении). С удовольствием могу с вами.. Ах, Анисим Федорыч, оживили вы меня… Да я на этой же неделе представлю…
Анисим Федорыч. Дашенька!
Голос за сценой. Сейчас, папаша.
Пурпуров. Ваша милая дочка?
Анисим Федорыч. Да.
Пурпуров. Давно уже не имел чести видеть…
Дашенька (вбегая). Чего изволите, папаша? (делает книксен Пурпурову и подходит к отцу.)
Пурпуров (раскланиваясь). Как изволили вырасти, сударыня, и похорошели… Давно уже не имел чести вас видеть…
Дашенька (насмешливо). Разве я прежде дурна была?
Пурпуров. Были всегда прекрасны, а теперь стали еще прекраснее…
Дашенька. Для вас, я думаю, это все равно…
Пурпуров. Как это можно, сударыня, приятно видеть, когда цветут… У меня, у самого дочь-невеста…
Дашенька (со смехом). Итоже цветет?
Анисим Федорыч. (с улыбкой удовольствия смотря на дочь). Ну-ка, полно, полно, болтушка. Поди-ка, пришли нам поскорее чайку…
Дашенька. Сейчас… (Идет к дверям.)
Анисим Федорыч (вслед ей). Да и ромку… Слышишь?…
Дашенька. Слышу, чайку и ромку. История известная. (Уходит.)
Пурпуров. Веселая барышня…
Анисим Федорыч. Да, весела, пока отец жив…
Пурпуров. Ах, Анисим Федорыч. Что может быть этого приятнее, как свои законные дети, икак есть чем их воспитать и образовать…
Анисим Федорыч (со вздохом). Да, вот у меня единственное утешение на старости.
Пурпуров (тоже со вздохом). Да, а вот как у меня их шестеро, Анисим Федорыч, надо для всех приготовить!… (Входит слуга и подает чай).
Анисим Федорыч. Может быть, много детей еще лучше. Меньше любишь их, больше себя рассчитываешь… А вот, я все ей готов отдать, только бы была весела… Там один умрет, — другие останутся, а я без нее, кажется, совсем пропаду…
Пурпуров. Правда ваша, Аниим Федорыч, велики чувства родительские; говорят, с детьми нехорошо, а без детей еще хуже того… Теперь хоть иногда и душой покривишь, так и перед Богом покаешься: для детей, Господи!… Не одного себя кормишь, отечеству слуг приготовляешь, а жалованьем одним не проживешь… Правду ли яговорю, Анисим Федорыч?
Анисим Федорыч. молча качает головой.
Пурпуров. Вы, теперь, Анисим Федорыч, такую мне мысль подали… Такое я для начальства удовольствие сделаю, что и не ожидают… А ведь в самом деле, Анисим Федорыч, ведь эти раскольники большой вред нашему государству, России, причиняют. Это начальство справедливо поступает, что приказывает их всячески преследовать…
Анисим Федорыч. (повеселевши от пунша и возбужденных чувств родительской любви) Выгодную статью делает для нашего брата чиновника, — кто хочет, получай деньги, а кто не хочет денег, — чины.
Пурпуров (смеется). Истинную правду изволите говорить…
Анисим Федорыч. А кто половчее, да поумнее, так тот и деньги, и чины получать может, как ваш исправник… (Оба смеются.)
Пурпуров. И все так, Анисим Федорыч, все из одного этого бьются… Отчего же это только нынче эти бескорыстные чиновники завелись…
Анисим Федорыч. Отчего?.. От самолюбия…
Дашенька (входя). А что, папаша, не пора ли вам в правление?…
Анисим Федорыч. А в самом деле уж пора…
Пурпуров (поспешно допивая стакан). Позвольте пожелать вам, Анисим Федорыч, всякого благополучия.
Анисим Федорыч. Прощайте… Когда же вы домой?…
Пурпуров. Сейчас же в путь… Вы знаете, ведь я инкогнито, без отпуска, только по вашему…
Анисим Федорыч. Ну-с… Желаю вам… А там те вещи, что привезли, отдайте человеку…
Пурпуров. Очень хорошо-с… Отведайте: замечательные штучки, я сам по этой части охотник. Прощайте, сударыня!
Дашенька (незаметно передразнивая его). Прощайте, сударь!
Пурпуров. Ах, вы, барышня веселая! Ну, да Бог с вами… (Кланяется и уходит.)
Дашенька. Что у вас, папаша, за уроды бывают?…
Анисим Федорыч. Ах, Даша, зачем ты над каждым человеком насмехаешься? Неужели вас этому в пансионе учили? Матушка моя, иной урод полезнее для нас с тобой всякого франта.
Дашенька. Ну, уж я думаю! Разве только тем полезен, что посмеяться есть над чем… (Передразнивая.) Были прекрасны, а теперь стали еще прекраснее…
Анисим Федорыч (невольно улыбаясь). Ну, что же делать? Не всем же быть таким молодцам, как Владимир Васильевич…
Дашенька (вспыхнув). Что мне Владимир Васильич? Есть и кроме него хорошие люди на свете…
Анисим Федорыч. А я думал, что уж лучше его для нас и на свете нет…
Дашенька. Я ничего не говорю про него ни дурного, ни хорошего, а ласкова с ним потому, что вы сами того хотите…
Анисим Федорыч. Поди-ка, сядь возле меня… Вот что я тебе скажу: ты будь с ним ласкова, любезна, только не забывай, что он мой начальник.
Дашенька. А мне-то что до того за дело?…
Анисим Федорыч. Да, разумеется, тебе нет дела, а все-таки помни, что от него зависит моя служба ивсе твое благополучие; но будь осторожна с ним, потому что он все-таки чужой человек…
Дашенька. То есть как осторожна?
Анисим Федорыч. А не доверяй ему очень. Ты девушка умная, должна понять, что он ходит сюда так часто не для меня, а для тебя… Ну, и пусть ходит: от этого служба моя зависит… Только смотри, чтобы больше ничего не было…
Дашенька. Про что это вы говорите? Я не понимаю…
Анисим Федорыч. Ну, да хорошо!… Понимаешь: ты не дура… Помни, что ты ведь у меня одна, а он нашим не будет…
Дашенька. Как это — нашим?…
Анисим Федорыч. А так. Ни твоим мужем, ни моим зятем… Нечего краснеть-то… Если бы мы и захотели этого, так он не захочет… Так и будь осторожна… Нам бы как только провести время, покамест он здесь служит, а ведь он из таких, что как раз в Петербург переведут… Эдаким, ведь, здесь не лафа. Они только из того и хлопочут, чтобы как в Петербурге местечко получить… Он уж, кажется, и в виду имеет… Что ты точно побледнела…
Дашенька. Нет, ничего… Ну, а послушайте, папаша. Вот он у нас почти каждый день бывает; вы приказываете, чтобы я была с ним любезна; ну, а если я очень привыкну к нему, а он уедет в Петербург, вы поедете ли туда?…
Анисим Федорыч. И не подумаю…
Дашенька. Ну, а если я привыкну так, что умру без него?…
Анисим Федорыч. Что? Что? Что, ты шутишь, или дело говоришь?
Дашенька. Ну, а если дело…
Анисим Федорыч. Послушай, Дарья… Даша… ты мне лучше прямо скажи… Ты знаешь, ты одна у меня… Я для тебя и живу, и служу, и коплю… Я тебя берегу… Я не с тем тебя заставляю ласкать его… А если что у тебя на душе… ты лучше скажи мне… Я и службу брошу, и его прогоню… Слышишь?… Ты мне скажи… Ты мне дороже всего… Я на тебя надеялся, оттого так и пускал его, и тебе позволял, а то смотри… Ты мне скажи лучше…
Дашенька (хохочет). Ах, папаша, и испугался уж, а чего — и сами не знаете… Полноте, папаша, что мне в вашем Владимире Васильиче! Есть ли, нет ли, все равнехонько… Ха, ха, ха!… Вот еще что вообразил…
Анисим Федорыч. Да ты правду скажи… Как же ты… Что ты говорила…
Дашенька. Да я пошутила, попугать вас хотела…
Анисим Федорыч. Ну, то-то!… Смотри… Ты ведь умница… Ты ведь знаешь, как я тебя люблю… Не шути эдак никогда…
Дашенька. Я хотела только узнать, как вы меня любите… так пошалить…
Анисим Федорыч. Ну, то-то пошалить! Совсем было с ума свела… Поцелуй-ка меня… Да и ничего внем нет хорошего, так только одни разговоры пустые… Фанфаронство одно… Нет в нем ничего существенного: все для одного близиру и говорит, и делает…
Дашенька. Вот, папаша, уж не люблю, все разное говорите: то хвалите его, то браните…
Анисим Федорыч. Ну, ты меня не учи: я знаю что говорю, для предостережения твоего… У этих молодчиков совести мало, хоть и рассказывают там россказни свои про честь, да про бескорыстие… А мы знаем: не берет деньгами, так рад взять чем другим… Знаю я, не будь ты такая красавица, давно бы уж быть мне без места. Только помни! Не женится он на тебе никогда…
Дашенька. Да перестаньте, папаша! Что это вздумалось твердить одно и то же! Говорят вам, мне дела нет никакого до вашего Владимира Васильича… Угодно вам, чтобы я его принимала, и принимаю, а не прикажете, и выходить не стану при нем… Очень мне нужно!…
Анисим Федорыч. Нет, не выходить нельзя, будь только осторожна… Ушей не развешивай.
Дашенька. Уж слышала, слышала, слышала… А вот если он услышит, что вы говорите, так иотдаст вас под суд…
Анисим Федорыч. Ах ты… ветер!… И то дело, нечего и говорить, кажись, не дура девка, в обиду сама себя не даст… Ну-ка, прощай, пора мне в правление идти…
Дашенька. А чаю не хотите еще?
Анисим Федорыч. Нет, не хочу… Ром славный прислал Трезимов, с одного стакана в голове зашумело… (Собирает бумаги, лежавшие на столе, берет фуражку и приготовляется идти.)
Дашенька. Вот Владимир Васильич пришел… За то, что вы мне говорили, уйду в свою комнату и не выйду… Занимайте его сами, как знаете… (Убегает).
Анисим Федорыч (вслед ей). Погоди, не уходи… Эка вострушка!…
Владимир Васильич. (подавая руку Анисиму Федорычу, быстро осматривает комнату). А я к вам мимоездом, хотелось сообщить приятную новость: вице-губернатор переведен в другую губернию… (Садится.)
Анисим Федорыч (стоя). Будто-с…
Владимир Васильич. Я сейчас от губернатора, обедал у него… С нынешней почтой пришел указ, перемещен в Архангельск… Ничего, пусть прокатится тысячи две верст, коли с нами не умел ужиться…
Анисим Федорыч. И прекрасно… Да что, пустой, беспокойный человек… Через него одни неприятности… Свое самолюбие любил тешить… Редкий журнал пропустит, все свое мнение подает…
Владимир Васильич. Скажите лучше, взяточник и покровитель взяточников. И с кем же вздумал тягаться?… Я давно говорил, что упеку его… Еще когда я был чиновником особых поручений и приехал сюда с генералом, он имел дерзость не заплатить мне визит и еще вздумал делать мне замечание по следствиям… Хотел бороться с губернатором, с этим благороднейшим, бескорыстнейшим человеком… И кто же, кто?… Он, защитник Зайчиковых и им подобных старых мошенников…
Анисим Федорыч. Хм… да!…
Владимир Васильич. Да что вы не садитесь?… Одолжите огня… закурить сигару… Э, да вы и с фуражкой. Видно, в правление собирались?
Анисим Федорыч (зажигая спичку). Да, хотел было. Уже время… Да не прикажете ли чаю?
Владимир Васильич. С удовольствием… Я еще не пил… Да где же Дарья Анисимовна?… Я вас не задерживаю ли?…
Анисим Федорыч. Нет-с, ничего… Я вот ее сейчас позову… А мне уж позвольте отправиться… (Подходит к дверям и кричит.) Дашенька! Поди сюда, да прикажи чайку подать для Владимира Васильича…
Владимир Васильич. Да, вот еще что я вас хотел просить. Кстати вы едете в правление, возьмите вот эту бумагу и рассмотрите ее, пожалуйста, справьтесь там с законами… Это копия с духовного завещания двоюродной тетки моей, по которому я должен получить часть из наследства… Вместе со мной покойницей назначены наследниками родные дядя и тетка мои Губанчиковы, с тем, чтобы имение разделить поровну между троими… Кажется мне, воля умершей незаконна, и имение не может быть разделено, а должно следовать мне одному… Вы лучше знаете гражданские законы, служили в гражданской палате: подумайте, пожалуйста, хорошенько и скажите мне. Я вам буду очень благодарен.
Анисим Федорыч. Слушаю, рассмотрю-с… (К дверям.) Дашенька, что ж ты нейдешь?…
Голос за стеной. Иду, иду… (Входит Дашенька.)
Владимир Васильич (вставая). Здравствуйте, Дарья Анисимовна. Здоровы ли вы?…
Дашенька. Слава Богу…
Анисим Федорыч. Ну, а мне уж позвольте. Вот хозяйка…
Владимир Васильич. Сделайте милость, Анисим Федорыч… Займитесь, пожалуйста, этим завещанием…
Анисим Федорыч. Непременно… (Раскланивается.)
Владимир Васильич. Прощайте…
Дашенька. Прощайте, папаша, (целует его.)
Владимир Васильич (садится возле Дашеньки). Ну, что вы поделывали в это время, пока мы не видались?
Дашенька. По обыкновению, ничего…
Владимир Васильич. Ну, что же, веселились или скучали…
Дашенька (насмешливо). Веселилась… с папашей… с его милыми посетителями… Отчего вы у нас давно не бывали?…
Владимир Васильич. Три дня назад. Разве это давно?…
Дашенька. Не знаю, как для вас…
Владимир Васильич. А для вас?… Что же вы молчите?… Хотя я и не был у вас эти три дня, но я не переставал о вас думать, а вы?… Что же вы не хотите сказать?… Доротея… (Хочет взять ее за руку.)
Дашенька (отдергивая руку). Я Дарья…
Владимир Васильич. Но ведь вы дали мне право называть вас этим именем?…
Дашенька. Отчего вам не нравится мое настоящее имя?…
Владимир Васильич. Доротея благозвучнее… То имя, которое вам дали, не стоит вас…
Дашенька. Так же, как я не стою вас…
Владимир Васильич. Послушайте, Доротея, что это за фразы… Иногда мне кажется, что вы капризный ребенок, которому нравится мучить меня…
Дашенька. Если вы находите меня капризным ребенком, это ваше дело… Но зачем же мне мучить вас?…
Владимир Васильич. Так, от нечего делать, или из кокетства.
Дашенька. Зачем же вы позволяете играть собою капризному ребенку или кокетке?…
Владимир Васильич. Но ведь вы знаете, что я люблю вас, что любовь моя к вам безмерна, что я готов всем для вас пожертвовать… Отчего же вы никогда не скажете, любите ли вы меня хоть немножко, или ненавидите…
Дашенька. Отчего я никогда вас не спрашиваю об этом, а вы вечно с одним и тем же вопросом?
Владимир Васильич. Оттого, что я люблю вас, а ваше молчание, напротив, убеждает меня в вашем равнодушии ко мне…
Дашенька. Если вы убеждены в этом, о чем же вы спрашиваете?…
Владимир Васильич. Так вы не любите меня?
Дашенька. Ну, полноте, Владимир Васильич, что у вас за страсть спрягать этот глагол? Мне уж это и в пансионе надоело… Поговоримте о чем-нибудь другом…
Владимир Васильич (надувшись). О чем же прикажете?
Дашенька. Ну, хоть о том, что вы делали в эти три дня, пока не были у нас.
Владимир Васильич. О, я это время провел очень приятно в обществе милой, образованной, очень хорошенькой и богатой, которая приехала из Петербурга хлопотать по своим делам…
Дашенька. Не сбираетесь ли и вы в Петербург?
Владимир Васильич. Очень может быть, и даже больше, нежели вероятно.
Дашенька (бледнея). На службу, или на время?…
Владимир Васильич. Конечно, с тем, чтобы никогда более сюда не возвращаться…
Дашенька (скрывая внутреннее волнение). Счастливый путь!
Дашенька. Ах, Николай Потапыч, как я рада, что вы пришли… Садитесь, пожалуйста.
Владимир Васильич. А, Зайчиков, вы каким образом сюда?
Николай Потапыч (садясь). Да той же самой дорогой, что и вы, Владимир Васильич.
Владимир Васильич (сухо). Отчего же вы не в правлении?
Николай Потапыч. Да нечего делать, так и ушел.
Владимир Васильич. Как это? Прежде секретаря?
Николай Потапыч. У Анисима Федорыча, верно, есть дела, а у меня особенно нужных и спешных нет…
Владимир Васильич. Всякое дело и нужно, и спешно! Мне это не совсем приятно, что вы самовольничаете; этак все столоначальники уйдут из правления, а за ними и писцы прежде секретаря… А почем вы знаете, может быть, Анисиму Федорычу нужно отдать вам какое-нибудь приказание?..
Дашенька. Ну, полноте, Владимир Васильич, о ваших делах! Еще вам не надоело!.. За папашу я отвечаю, он не рассердится… Садитесь сюда поближе, Николай Потапыч… Ну, что ваша повесть?.. Вы знаете, Владимир Васильич, Николай Потапыч пишет повесть. Он читал мне несколько глав… Как хорошо, если бы вы знали!..
Владимир Васильич (колко). Вижу, вижу, что повести г. Зайчикова вам очень нравятся… Не смею с вами спорить. Может быть, они точно заслуживают такого восторга с вашей стороны, только признаюсь, мне не нравится, что господин Зайчиков пустился в литературу: все литераторы плохие чиновники, а Зайчикову нужно служить… и, следовательно, дорожить мнением о нем начальства… (Обращаясь к Зайчикову.) Как вы об этом думаете?
Николай Потапыч. Я думаю, что начальство будет составлять обо мне мнение на основании моих служебных трудов, а не на основании моих литературных занятий, до которых, яполагаю, кроме меня, никому дела нет…
Владимир Васильич. Нет, вот видите, и Дарья Анисимовна принимает в вашей повести большое участие…
Николай Потапыч. Дарья Анисимовна была единственная женщина, которая приласкала меня в этом городе, и ей одной только решился я прочитать, что пишу на досуге, надеясь, что не станет смеяться надо мною…
Дашенька. Нет, Николай Потапыч, прелестно, превосходно. Вы будете замечательный писатель…
Владимир Васильич (со смехом). Писатель из губернского правления…
Николай Потапыч. Острота, Владимир Васильич, довольно не новая…
Владимир Васильич (презрительно). Что-с?
Дашенька. Я так не знаю, как благодарить Николая Потапыча: с тех пор как он познакомился с нами, я постоянно имею книги…
Николай Потапыч (с горечью). Если пошло на благодарность, Дарья Анисимовна, так и я с своей стороны за знакомство с вами должен благодарить должность столоначальника, которую получил недавно. В низшей должности я бы, верно, не удостоился чести быть в одном доме с Владимиром Васильичем…
Дашенька. Почему это?.. Я не понимаю
Николай Потапыч. А я очень хорошо помню, что Анисим Федорыч пригласил меня к себе в тот самый день, как я был утвержден столоначальником…
Дашенька (с упреком). Ах, Николай Потапыч, зачем вы так говорите о папаше? Это нехорошо!..
Николай Потапыч. Простите меня, ради Бога, я становлюсь желчен.
Владимир Васильич. Это все от литературных занятий…
Николай Потапыч. Нет, Владимир Васильич, скорее от служебных…
Владимир Васильич. Ах, да, да! Понимаю что вы хотите сказать. Писателю неприлично служить, он неспособен к службе… Совершенная правда, г-н Зайчиков…
Николай Потапыч. Понимаю и я, что вы хотите сказать… Действительно, я не стал бы служить, но не потому, что считаю службу недостойною себя, или себя неспособным к ней. Язнаю, что следует служить и что я могу служить не хуже других… Но потому рад бы я был оставить службу, что в ней много возмутительной лжи и неправды, что даже в людях, считающих себя бескорыстными, один эгоизм и ни малейшей снисходительности, а не только самопожертвование…
Владимир Васильич. А вам хотелось бы, чтоб начальник снисходил всем уклонениям от службы подчиненного, чтобы он, может быть, даже из глупого сострадания щадил мошенников и взяточников?.. Вам этого бы хотелось?.. Это взгляд, недостойный даже поэта…
Дашенька. Ах, полноте, господа! Это даже скучно… Оставьте этот разговор.
Николай Потапыч. Нет, Дарья Анисимовна, позвольте мне ответить Владимиру Васильичу, потом даю вам слово ничего не возражать… Нет, не того бы я хотел, но желал бы, чтобы в людях, облеченных властно, было побольше сердца, чтобы они умели отличать настоящее зло от кажущегося, чтобы умели ценить людей, которые служат сорок лет никого не обижая, не притесняя, окруженные любовью и доверием всех близких к ним людей, чтобы не пускали по миру целую семью за то только, что глава, ее вскормивший, вырос и воспитался на иных убеждениях, аумели бы оценить в нем настоящую честность, хотя и несогласную в формах с их собственною… Вы понимаете, чего бы я хотел, Владимир Васильич?..
Владимир Васильич. Горячо и бестолково, как и свойственно настоящему поэту. Но я, как начальник, советую вам, милостивый государь, никогда не рассуждать так смело о поступках людей, которые стоят вас выше, следовательно, и видят дальше, у которых сфера деятельности шире вашей, а, следовательно, и знания, и понимание больше вашего. Вместе с тем не мешало бы вам помнить, что для вас же очищается та дорога, с которой сталкивают все негодное, что, следовательно, если есть семья, которая должна идти по миру, так вы обязаны поддерживать ее… А для этого нужно не соваться вперед носа, не умничать, где не спрашивают, а делать дело, не манкируя им, выучиться сначала повиноваться, чтобы уметь повелевать и чтобы не потерять средств делать добро, если вы желаете его делать, хотя бы для вашей собственной семьи… Поняли вы меня, г-н литератор Зайчиков?..
Николай Потапыч. Понимаю, что во всем этом общие места, эгоизм, ни капли…
Дашенька. А вы дали слово, что больше не будете возражать…
Николай Потапыч. Да, правда… Да оно и лучше молчать, а то, пожалуй, лишусь последних средств делать добро своей собственной семье, которая должна идти по миру для того, чтобы я мог ей помогать… Ну, не в добрый час я пришел к вам, Дарья Анисимовна… Лучше уйти… Прощайте…
Дашенька. Полноте, посидите…
Николай Потапыч. Нет, не могу… Прощайте… Прощайте, Владимир Васильич…
Владимир Васильич. Советую вам не уходить в другой раз из правления прежде времени.
Николай Потапыч (готовый выйти из гостиной, при последних словах приостанавливается). И вот как достаются они, эти средства делать добро, равные трем стам целковых жалованья… Ценой рабской покорности и унижения… (Уходит.)
Владимир Васильич (презрительно). Мальчишка!..
Дашенька. Зачем вы так презрительно с ним обходитесь?
Владимир Васильич (злобно). А вам жалко его?
Дашенька. Конечно, жалко. Он славный молодой человек, умный, добрый… Я не понимаю только, что с ним сегодня сделалось…
Владимир Васильич. О, вижу, вижу ваши отношения. Он вам книжки носит, по вечерам свои повести читает… Какие нежные, идиллические отношения… И отец ваш смотрит на это равнодушно…
Дашенька. Да что вы, Владимир Васильич, разве тут есть что-нибудь непозволительное?..
Владимир Васильич. О, помилуйте, возвышенные высокие чувства… Что же иное может питать душу поэтов…
Дашенька. Я вас не понимаю…
Владимир Васильич. Да я-то вас понимаю. Вы не умели меня ценить, вы меня дурачили, предпочли мне первого встречного мальчишку… Ну, так прощайте!.. О, я теперь понимаю, что все это значило… (Входит Анисим Федорыч.)
Анисим Федорыч. Спешил, чтобы доложить вам. Дело по завещанию можно повернуть в вашу пользу; все одни получите… (Вынимает из кармана бумагу.)
Владимир Васильич (сухо). Хорошо-с! (Берет из рук Анисима Федорыча бумагу.) Прощайте.
Анисим Федорыч. Куда же вы изволите?..
Владимир Васильич. В правление. У вас там беспорядок: чиновники не занимаются делом, самовольно уходят из присутствия…
Анисим Федорыч. Помилуйте… Все при своих местах… (Следуя за уходящим.) Владимир Васильич… Владимир Васильич, закусить не угодно ли?..
Владимир Васильич. Нет, не хочу… Прощайте… (Уходит.)
Анисим Федорыч (к дочери). Что он, рассердился?..
Дашенька (печально и раскаянно). Да…
Анисим Федорыч. На кого? За что?
Дашенька. На меня…
Анисим Федорыч. За что же это?.. Как же тебе не стыдно… Говорил я тебе… Вот что теперь будет… Ах, Дарья, говорил: будь любезна… Да за что же рассердился-то?..
Дашенька (сидит молча и задумчиво, спустя голову на руку). Не знаю…
Анисим Федорыч. Как не знаешь?.. Ведь вот говорил… Ах, Дарья! ах, Дарья! Что теперь будет…
Действие третье.[править]
Анисим Федорыч. И ночи не спится, и после обеда заснуть не мог… Я знал, что все так пойдет… И пошло… Пошли неприятности… Теперь знай только оттерпливайся, пока по шее не прогонят… (Останавливаясь против Дашеньки.) Что, дочка?.. Утешила отца, одолжила… Умела заслужить… Добилась, что отца чуть из службы не гонят, что последний писаришка под нос ему смеется и ни страху, ни уважения никакого не показывает… Что?.. Рада?..
Дашенька. Помилуйте, папаша!.. Да чем же я-то виновата?.. За что вы на меня-то сердитесь?..
Анисим Федорыч. Чем виновата?.. За что сержусь?.. Гм… Не понимаешь!.. Нет, как бы ты дура была, я бы на тебя не сердился и не взыскивал… С дурака нечего взыскивать… А ты не дура, ты понимаешь… Это все капризы одни… Баловство и… Избаловал я тебя… К самовольству приучил… Так надо назло отцу делать, досадить, подразнивать — это ваше женское дело… Гм… не понимает… Ученьем своим, пансионом превозносишься, а отец, дескать, на медные деньги учился… Да через кого ты и образованье-то свое получила, как не через отца?..
Дашенька. Папаша, да клянусь вам, я не понимаю, за что сердитесь… Вторую неделю вы мучите упреками, а все-таки не знаю своей вины…
Анисим Федорыч. Не говори, не серди… Ты знаешь, что я для одной тебя и живу, и служу… Не в гроб же возьму с собой, что коплю… Для тебя же коплю… Я не дурному чему учил тебя, от дурного сам предостерегал!.. А хотелось, чтоб ты была помощницей отцу, хоть сколько-нибудь… Все устроил: правитель канцелярии меня уважал, советники заискивали, от просителей отбою не было. Первым человеком в губернии был… Совсем молокососа к рукам прибрал, все шло, как по маслу, а ты точно назло все испортила… На зло, на досаду отцу… Умела же любезничать с этим фертом Володькой Васильевым, пока ничего не говорил, а как только слово сказал, в предостережение сказал, так взяла, да нарочно и поссорилась с ним тем же днем… Разве я твоих капризов не понимаю?.. А вот теперь что наделала. Показал тебе хвост, много ли видела, и поговорить, полебезить не с кем, самой скучно, а отцу таки досадила, мол… на!..
Дашенька. Это, наконец, невыносимо, папаша, это обидно… Чего вы хотите от меня, чего требуете?..
Анисим Федорыч. Хотел, а теперь ничего не хочу, ничего не требую… Не умела держать, когда давался, а теперь не изловишь… Он сам ловок…
Дашенька (с гневом и со слезами). Папаша, да чувствуете ли вы, что говорите? Ведь вы меня оскорбляете, унижаете…
Анисим Федорыч. Ты оскорбляешься, девчонка… когда тебе нечем оскорбляться… А отцу ничего… Он и оскорбляться не должен, когда его того и смотри с позором, да с бесчестьем из службы выгонят… И теперь уж на меня никто не стал внимания обращать… И теперь стали замечать, что не в ту сторону колесо повернуло… Да как и не заметить? Каждое присутствие неприятности, не говорит хорошенько, не смотрит; а чуть что, пустяки какие, так сейчас и придирка, и замечание… На писаря сегодня закричал, дураком или шельмецом, что ли, назвал, так и тот осмелился, пошел жаловаться на меня, и мне же выговор при всех писарях и столоначальниках… А посмел ли бы всякая мелочь прежде идти на меня пожаловаться?.. Так разве мне это легко переносить?.. Вот другой день ни одного просителя не было. И те, видно, узнали… Прежде, бывало, что ни захочу, что ни посоветую, — все делал!.. А если и сам велит что сделать, да не по-моему, так уж будет так, как хочу, и увидит, что не исполнил, — молчит, точно не замечает… А теперь, что ни предложу, все наперекор делает… Как и просителям не узнать!.. А кто во всем виноват? Ты, ты виновата, из каприза из одного не хотела отца послушать… Хорошо, как уберется, в Петербург уедет, а если пробудет еще хоть с неделю, — прощай служба… Да еще в уголовную, пожалуй, упекут. От них станется, знаю я их, голубчиков… А все отчего вышло?.. От твоего каприза… Да она же еще и обижается, плачет… Вот оно баловство-то… Злость берет, лучше уйти… (Уходит, крепко хлопнувши за собою дверью.)
Дашенька (одна). Так вот что… Вот какую роль заставил меня играть родной отец!.. (Переставая плакать, с грустным смехом.) Славная роль для дочери чиновника-взяточника… Ведь, это обидно, унизительно… (После некоторого молчания, в раздумье.) Так разве я-то виновата, что полюбила его?.. Хоть бы и таким образом… А он… Разве это не любовь, что он терпел моего отца на службе?.. Он, бескорыстный и благородный… Он это делал для меня… Теперь я понимаю, почему он перестал ездить к нам: он подумал, что я в заговоре с отцом, что я только кокетничаю с ним, завлекаю его, чтоб он не отставил отца от должности… Зачем я не сказала ему, что люблю его, зачем дурачилась, скрывалась?.. Вольдемар, Володя, как бы ты знал, как бы ты умел догадаться!.. Неужели он уедет в Петербург совсем?.. (Ломает руки.) Господи, зачем я не сказала ему?.. Он уедет… Я не могу жить без него… (Задумываясь.) Чего я жалею… Кого?.. Отца?.. (Горько улыбаясь). Для него все равно… (Закрывая лицо руками.) Вольдемар… Вольдемар… (Плачет, потом быстро отирает глаза.) Разве не все равно страдать… Разве я виновата… (Задумывается.)
Николай Потапыч (входя). Здравствуйте, Дарья Анисимовна…
Дашенька. А, здравствуйте, Николай Потапыч…
Николай Потапыч (пристально вглядываясь в Дашеньку). Что вы какая бледная, грустная?..
Дашенька. Нисколько.
Николай Потапыч. Простите меня, Дарья Анисимовна, но я замечаю, что вы очень изменились в последнее время и наружно, и, кажется, нравственно: похудели, побледнели; ваша обычная веселость пропала, вы стали как-то печальны и рассеянны…
Дашенька (равнодушно). Может быть.
Николай Потапыч. Но, ведь, должна быть какая-нибудь важная причина такой перемены…
Дашенька. Конечно, должна быть, а, может быть, и нет…
Николай Потапыч. Еще раз простите меня, Дарья Анисимовна. Мы еще не очень давно знакомы, но яуспел так… оценить ваши достоинства… так искренно и глубоко… (Голос его немного дрожит) предан вам, что мне тяжело видеть такую перемену…
Дашенька. Я не замечаю, чтоб изменилась сколько-нибудь в отношении к вам…
Николай Потапыч (с чувством). О, за себя я вам много, много благодарен… Но мне грустно за вас самих…
Дашенька (с грустною улыбкой). А за меня не беспокойтесь. Всякий больше всего дорог для самого себя…
Николай Потапыч. Ну, не знаю, справедливо ли это. Могут быть у каждого такие люди, для которых мы с наслаждением готовы пожертвовать своим счастьем, жизнью, всем.
Дашенька (вдруг оживившись). Да… да… это может быть, я согласна… (Опомнившись и стараясь скрыть волнение.) Но… Вероятно… это случается очень редко, как исключение…
Николай Потапыч. Без сомнения, для этого надобно любить так, как умеют любить немногие.
Дашенька (снова оживляясь). А признайтесь мне, вы любили когда-нибудь так сильно…
Николай Потапыч (в совершенном смущении). Я… я… я, может быть… Для чего вам это знать?..
Дашенька. Так, мне хотелось бы, чтобы вы определили это чувство, если испытали или испытываете его…
Николай Потапыч. Дарья Анисимовна, пожалуйста… Это поведет слишком далеко… А это… это бесполезно… Кончимте этот разговор…
Дашенька (с необыкновенным оживлением). Нет, ради Бога, если вы любили когда-нибудь, расскажите мне, как вы любили… Яхочу, я непременно хочу говорить об этом… Если вы любили… если вы страдали… или были счастливы… расскажите мне…
Николай Потапыч. Но пощадите меня… я не могу… мне тяжело, невозможно… Ради Бога.
Дашенька. Как верному другу, который вас любить, ценит… который вам будет сочувствовать, откройтесь мне… Ну, пожалуйста… Только все подробно день за днем, час за часом… все, все…
Николай Потапыч. Что вы делаете, Дарья Анисимовна?.. Чего вы от меня требуете?.. (Схватывает ее за руку.) Ведь я вас люблю…
Дашенька (отскакивая от него). Как?.. Меня?.. (Смотрит на него.) Разве я… Вы серьезно говорите?.. (Сухо.) Я не ожидала, чтобы вы решились говорить мне такие вещи… Разве я подавала вам повод?
Николай Потапыч. Но, ведь, вы сами вызвали… Я не решился бы… Теперь все сделано… Я сказать вам… Вы сердитесь. Да разве я виноват, что полюбил вас?..
Дашенька. Да, да, я знаю. Вы не виноваты… Я не имею права сердиться на вас за это. Не любить не в нашей воле!… Но ради Бога, для себя, для меня, если можете, разлюбите меня… Как другу, как брату я признаюсь вам, вам первому и последнему: я люблю другого, люблю давно и…
Николай Потапыч. Я знал, видел это давно… догадывался и не ошибся… Но зачем вы это сказали, зачем не оставили хоть сомнения?.. Вам хотелось с одного раза оттолкнуть меня… О, я знаю, кого вы любите…
Дашенька. Говорите, говорите! Кого?.. Я признаюсь, если вы скажете правду… Я так долго молчала, что рада сказать вам все, все…
Николай Потапыч (с горечью). Я вас не спрашиваю, мне не нужно вашей откровенности… Я знаю, что вы любите человека скверного, недостойного вас…
Дашенька. Как вы смеете так говорить?.. Неужели вы думаете, что только вы одни стоите любви?.. Никогда не смейте так говорить о нем, а то вместо дружбы я возненавижу вас…
Николай Потапыч. О, для меня лучше ненависть, нежели любовь ваша к этому человеку: он эгоист, бездушный фразер, который никого не любит, кроме себя, ни даже вас самих…
Дашенька. Да вы не знаете, про кого говорите. Он ваш благодетель…
Николай Потапыч. Он мой благодетель?.. Он?.. Не за то ли, что дал мне должность тогда, как пустил по миру моего отца-старика?.. Он мой благодетель, когда с последней встречи у вас в доме старается притеснять и оскорблять меня на каждом шагу, зная, что должность мне нужна, чтобы поддержать мою семью?.. О, завтра же я сброшу с себя его тяжелое благодеяние, чего бы это ни стоило. Хоть с тяжким трудом, но я найду средство существования и без него.
Дашенька. Да вы врете, врете! Он благородный, бескорыстный, честный человек… Он не берет взяток, хотя сам бедный человек и мог бы очень скоро обогатиться… Он из любви ко мне не удалил от должности моего отца, тогда как… А вы хотите уверить, что он не любит меня…
Николай Потапыч. Так знайте же! Этот человек в одно и то же время ухаживал за вами и за пожилою вдовой, почти старухой, за то только, что она богата и имеет связи в Петербурге!…. Видите: я слежу за ним и знаю, что он делает больше всех и гораздо больше вас…
Дашенька (бледная и дрожащая). Вы клевещете, вы лжете на него из зависти, из злобы… Этого быть не может… (Удерживая истерические рыдания.) Я вас не спрашивала об этом… Вы это выдумали… Яне поверю… Я люблю его, а вас ненавижу…
Николай Потапыч (смягчаясь). Дарья Анисимовна… Я не хотел вас так огорчить… Я хотел вразумить, остановить вас… Простите меня…
Дашенька. Подите прочь… Вы хотели остановить меня… Нет, того нельзя уничтожить, что стало жизнью!.. Отец думал дать мне низкую, скверную роль… Он хотел меня сделать средством своих целей… Он ошибся… Это был первый человек, с которым я сблизилась… Я сама не знаю, как случилось, что полюбила его… Но я люблю его другой год… И он сам, мой Вольдемар, не знает об этом… Но разлюбить его никакие силы меня не заставят… Слышите ли? Его, его люблю я, авсех, кто про него говорит дурно, ненавижу, презираю… Слышите ли вы это?..
Николай Потапыч (почти со слезами). За что же я-то вас люблю?..
Дашенька (откидываясь в изнеможении на спинку кресел). Уйдите, пожалуйста… Оставьте меня… Вы не услышите от меня ничего утешительного… (Николай Потапыч стоит молча, уныло спустя голову.)
Анисим Федорыч (к Николаю Потапычу, не отвечая на поклон его). Что вы тут шляетесь?.. Что вы тут торчите у меня?.. Вас никто не зовет сюда… а за вас там неприятности от начальства получай…
Николай Потапыч. Что вы хотите сказать?..
Анисим Федорыч. Что хотите сказать?.. Что сказал, то и говорю. Вы вот здесь незваный, непрошеный сидите, а Владимир Васильич приехал в правление, да мне неприятностей при всех наговорил, что вас не было там на своем месте…
Николай Потапыч. Завтра же, Анисим Федорыч, я избавлю вас от неприятностей ответственности за меня, я завтра подаю в отставку…
Анисим Федорыч. И давно бы пора, а то и так бы выгнали… А здесь вам все-таки делать нечего, извините вы меня…
Николай Потапыч. Не ожидал я от вас подобной любезности… Впрочем, теперь я ничему не удивляюсь… (Взглядывает на Дашеньку.) Будьте счастливы… Я прощаю вас, Анисим Федорыч… (Вздыхает и уходит.)
Анисим Федорыч (вслед ему). Ступайте, ступайте… Каков еще!.. Прощение дает! Обойдемся и без него… Молокосос! (Обращаясь к дочери.) А ты, вместо того, чтоб отцовской воле повиноваться, на всякую дрянь вешаешься… (Дашенька смотрит на него с изумлении.) Что смотришь?.. Все твои штуки теперь понял. Отец просил тебя в службе его поддержать, желал только расположение начальника удержать за собой… а ты вместо того около этого молодчика лебезишь, а тот на это злится, а отец из-за этого службу теряет… Дочь ты недостойная!..
Дашенька. Да перестанете ли вы меня оскорблять?..
Анисим Федорыч. Не потерплю я распутства от тебя…
Дашенька (вскакивает, как ужаленная). Что?..
Анисим Федорыч. То… В монастырь отдам…
Дашенька (закрывает лицо руками и падает в кресло) Это ад, а не жизнь…
Анисим Федорыч. Ты у меня не смей и думать об этом нищем. От нас не тем пахнет… Он нам не пара… Знай, Дарья, я ничего для тебя не пожалею, жизнью пожертвую, все для тебя одной приобретаю, так ты мне плати тем же… Ну, Дарья… Даша… перестань… Я опять все дело поправил, чуть не на коленях у него прощения просил… Он прямо сказал, что он застал у нас Зайчикова, тот наговорил ему дерзостей, а ты за него же заступилась… Это его и обидело… Да и какой след советнику быть в одном месте с столоначальником?… Я ему побожился Зайчикова в дом не пускать… Обещался сегодня приехать…
Дашенька (живо). Как? К нам приехать?
Анисим Федорыч. Да… Ну, смотри же, Даша, веди себя умненько, так за все старое Бог простит… Ато ты видела, каков я, как что не по мне… Люблю тебя, а из моей воли не выходить… Ну, я уйду со двора. Вы помиритесь, а смотри, будь осторожна… Этого не забывай… Прощай же… Вели чаю изготовить… (Уходит.)
Дашенька (одна). Он опять приедет… (Хватается за грудь). Что со мной?.. Что я буду делать?.. И рада… и боюсь чего-то… и опять в прежней роли… Но что мне за дело, лишь бы он был со мной… Отчего же я вся дрожу?.. Сама судьба помогает мне… Папаша ине подозревает, что он делает… Но зачем он оскорблял меня?.. Разве я заслужила эти подозрения, эти упреки… Он не понимает меня… Он меня делает орудием своих целей… Что ж? Я рада… Мне бы надобно оскорбляться…. а я счастлива… И что такое в душе?.. Обиды не забыты… но я как будто довольна, что все это случилось… (Схватывает себя за голову.) Ну, лучше не думать… (Молчит несколько минут, потом подбегает к зеркалу и смотрится в него.) Вот теперь не бледна… Вся горю… Что ж? Я хороша… Он не может не любить меня… Матреша, Матрена!
Матрена. Чего изволите, барышня?
Дашенька. Поправь, пожалуйста, мне волосы…
Матрена. Сейчас, сударыня, гребенку только возьму. (Уходит.)
Дашенька (садится). Что он будет говорить?.. (Задумывается.) Ну, что будет… (Входит Матрена.)
Дашенька. Ты, Матреша, прикажи согреть самовар и разлей чай сама, там в девичьей… когда я спрошу, и вели подать…
Матрена (приглаживая гребенкой волосы у Дашеньки). Да что, барышня, гости, что ли, будут?
Дашенька (старается казаться равнодушною). Да, Владимир Васильич…
Матрена Владимир Васильич!.. Ну, слава Богу…
Дашенька. Что же это тебя так обрадовало?
Матрена. Да как, барышня, не радоваться! Сколько времени не бывали…
Дашенька. Так тебе-то что же?
Матрена. Да уж мы думали, что он совсем к вам ездить перестал…
Дашенька. Ну, так что же? Тебе, ведь, я думаю, все равно?
Матрена. Да оно известно, что все равно, а одначе же…
Дашенька (улыбается). Что одначе же?..
Матрена. Ах, барышня, хоть мы люди у вас и не ваши, нанятые, а тоже привыкли к вам, любим…
Дашенька. Ну, так что же?..
Матрена. Ну, то и есть…
Дашенька. Да тебе-то что же, ездит ли к нам Владимир Васильич, или нет…
Матрена. Как что, барышня? Мы хоша люди, а тоже видим…
Дашенька. Да что же вы видите?
Матрена. Да как что? Все видим!..
Дашенька. Ну, что же, например?
Матрена. Так разве мы не видим, что, как перестал только ездить к вам Владимир Васильич, так и с папенькой у вас пошли неприятности, и сами вы совсем другие стали… А вон теперь только духом-то его запахло, так вон как расцвели…
Дашенька. Какие ты глупости врешь… Для меня решительно все равно… Это так, здесь жарко… А у папеньки неприятности были по службе, вот он и был не в духе, сердился на всех и на меня…
Матрена. Ну, да хорошо, ладно, сударыня! Я говорю, мы хошь и люди, а тоже понимаем.
Дашенька. Да скажи, что же ты понимаешь?
Матрена. Так, ведь, надо правду говорить, барышня. Ведь, уж сейчас видно, что жених с невестой.
Дашенька (притворно смеется). Вот что выдумала, чего быть-то никогда не может…
Матрена. Ну, да смейтесь, барышня, смейтесь, а, ведь, уж это все видно, не сыкроитесь: как разошлись-то было, так не одни вы тосковали, и Владимир-то Васильич не больно весел ходил…
Дашенька. Это ты это как знаешь?..
Матрена. Ах, батюшки мои, мудрено узнать! Мы с ихным-то людям знакомы…
Дашенька. Полно, Матрена, какие ты глупости говоришь… Все вздор…
Матрена. Ну, да как угодно, сударыня, надо правду говорить… Что же! Эдакой жених вам не в обиду… этаких красавцев, да молодцов поискать… Сокол барин!.. Надо правду говорить…
Дашенька. Ну, отстань же, Матрена, этого быть никогда не может… И я ему никогда не понравлюсь, и он мне не нравится… Папенька только потому так его уважает, что он его начальник, а для меня решительно все равно… Не говори никогда этих глупостей…
Матрена. Не прикажете, так не буду говорить. Это, как вам угодно… Тут гневаться не за что. Для вас же добра желаем… Вот погодите-ка, кажись, приехал… Приехал и есть… Так чай-от сейчас подавать, или погодить?..
Дашенька. Нет… погоди… Я скажу, когда… только приготовляй теперь… (Матрена уходит.)
Дашенька. Что это со мной?.. Как бьется сердце…
Владимир Васильич. Здравствуйте, Дарья Анисимовна.
Дашенька. Здравствуйте.
Владимир Васильич (садясь). Папенька ваш дома?
Дашенька. Нет… он ушел… скоро придет…
Владимир Васильич (с улыбкой). Позволите мне подождать его?..
Дашенька. Если вам угодно…
Владимир Васильич. Да вам это не будет неприятно?..
Дашенька. Разве когда-нибудь ваше присутствие было для меня неприятно?..
Владимир Васильич. Может быть, вы желали бы видеть кого-нибудь другого вместо меня…
Дашенька. Кого же другого?.. У меня так мало знакомых…
Владимир Васильевич. Что и я даже могу быть приятным гостем. (Усмехается.) А, может быть, например, хоть господина Зайчикова…
Дашенька. Зайчиков был сегодня, и папаша его почти выгнал из дома.
Владимир Васильевич (улыбаясь). А-а!.. Так вот причина того волнения, в котором я вас застал?.. Понятно…
Дашенька (сквозь слезы). Владимир Васильич, вы-то за что меня оскорбляете?
Владимир Васильич. Разве я оскорбляю вас?.. Может быть, вам досадно, что я отгадал ваше душевное состояние… Но чем же тут оскорбляться?..
Дашенька. Нет, вы не понимаете меня… Я в вас ошиблась… Вам весело смеяться надо мной… мучить меня… Зачем же вы говорили… уверяли меня?
Владимир Васильич. Что я вам говорил? В чем уверял?
Дашенька. Неужели нужно напоминать вам ваши слова?..
Владимир Васильич. Да, я не отказываюсь от своих слов, но… быть соперником Зайчикова, — не могу, быть игрушкой вашего каприза, — тоже не могу… Это не моя роль…
Дашенька. У вас никого нет соперников… Я никогда вами не играла…
Владимир Васильич. Зачем же вы не хотите сказать мне то, о чем я вас спрашивал.
Дашенька. Я боюсь… Я не знаю… что мне мешает… (Опуская голову на руку.) Разве вы не знаете сами?..
Владимир Васильич. Ну, Доротея, утешьте меня. Скажите… если вы меня любите… Ну, Доротея… (целует ее руку.)
(Дашенька целует его в голову. В соседней комнате слышатся громкие шаги и кашель Анисима Федорыча).
Дашенька (быстро отдергивая руку, вполголоса). Папаша.
Владимир Васильич (стараясь скрыть волнение). Мне очень нужно бы видеть Анисима Федорыча, чтобы поговорить об одном деле… Досадно, что его нет дома…
Владимир Васильич (как бы не замечая входящего Анисима Федорыча). Как вы думаете, скоро придет ваш папенька?.. (Увидя его.) А-а… да вот и Анисим Федорыч… Здравствуйте… А я только что приехал к вам… (Подает ему руку.) Куда вы это побывали?..
Анисим Федорыч (униженно раскланиваясь). А ходил-с в правление. Давеча позабыл захватить журналы, надо рассмотреть вечерком… Дашенька, что же ты чаю… (Дашенька быстро уходит.)
Владимир Васильич. Благодарю вас, я пил… Ну, а что?.. Вы написали мне прошение по моему наследству?..
Анисим Федорыч. Как же-с, как же… написал… Надо полагать, что дело выиграется в вашу пользу…
Владимир Васильич. А вообразите, — как отличился сорокинский становой пристав, помните, которого я хотел было отдать под суд. Открыл, батюшка, страшную сектантку, раскольницу, представил ее, книги, образа, множество интересных рукописей раскольничьих… Я виноват, ошибался в нем. Он молодец…
Анисим Федорыч. Чиновник распорядительный-с!
Действие четвертое.[править]
Матрена. Так он сегодня едет, Андрей Капитоныч?
Андрей (укладывая платье в чемодан). Хотел сегодня ехать беспременно в ночь, а либо завтра об утре рано… А и то сказать! Кто его знает…
Матрена. Так как же, вы совсем в Петербург, али на время только?..
Андрей. Кто его знает!.. Разве он станет со мной разговаривать?.. Небель-то продал: видно уж не приедет сюда.
Матрена. Так вот вы как, Андрей Капитоныч, уедете от нас. Прощайте…
Андрей (со вздохом). Да… Мало здесь наблажили, в Петербург поедем себя показывать…
Матрена. А что бы и вправду, чем ему здесь не жизнь? Зачем уехать хочет…
Андрей. Жить было хорошо. Теперича сколько просителей ходило кажинной день… Кто полтинник, кто четвертак сует, только доложи… Ведь, сам-то ничем не пользовался, нет… эта у него была фанаберия… Ну, так меня больше и благодарили…
Матрена. Что же он в чины, что ли, произойдет в большие там, в Петербурге?..
Андрей. Кто его знает!.. Может, невесту хочет себе искать богатую…
Матрена. Так, значит, наша барышня, Андрей Капитоныч, так и останется… (смеется) ни при чем…
Андрей (улыбается). Вам лучше знать, при чем останется… (Оба смеются.)
Матрена. А молодец… Ловок! Дельцо свое обделал…
Андрей (серьезно). Ну… Бог-от, ведь, накажет…
Матрена (принимая тоже серьезную физиономию). Известно, что уж накажет… Чего только смотрел отец, этого я понять не могу, Андрей Капитоныч…
Андрей (глубокомысленно). Ну… всяк о своих делах думает…
Матрена. А как она, бедная, в него влюблена это… до страсти!..
Андрей. Ну… девичье дело!..
Матрена. Только какая скрытная… Ведь, уж вижу, что у них делается, все вижу… А уж не скажет ни под каким видом… Когда нарочно об нем заговорю, так еще осержается… Ну, а уж чего тут… (Смеется.) Этого не спрячешь!..
Андрей. Ну, так, ведь, кому лестно про это рассказывать… Хоть бы до вас доведись…
Матрена. Чтой-то вы, Андрей Капитоныч, разве я из таких…
Андрей. Ну, да ладно… Года мои только ушли, а то бы вы не увернулись от меня…
Матрена. Навряд ли уж… Насчет этого поищите прочих… Ай, батюшки, закалякалась я с вами. Послали, ведь, за сухарями, да наслышана, что не сегодня — завтра собираетесь в дорогу: дай, думаю, забегу… А вы, ну-ка, на прощанье-то неприятности какие говорите…
Андрей. Ведь, я не к обиде вашей, а так насчет всех… то есть женского вашего пола…
Матрена. Ну, да хороши и вы, мужчины: сами во всем виноваты, а мы отвечай…
Андрей. Вона!.. Видно, сам приехал…
Матрена. Ну, прощайте, Андрей Капитоныч, счастливого вам успеха. Худом не помяните, адобром не за что…
Андрей. И вам также… (Опять звонок.) Ну, поспеешь… Эк!..
Матрена (У дверей направо). Прощайте же… (Уходит.)
Андрей. Да сейчас… Эк тебя!.. (Уходит в дверь задней стены.)
Владимир Васильич. Ну, что же ты, уложился?
Андрей. Укладываюсь…
Владимир Васильич. Укладывайся проворнее, да сходи за лошадьми, чтобы сейчас же приезжали… Слышишь?..
Андрей. Слышу… Маменька, сударь, опять приехали…
Владимир Васильич. Как!.. Ко мне?
Андрей. Нету, а в город приехали. Кирюшка ихный прибегал, говорит, маменька в большом на вас гневе; наслышана, что вы наследство хотите отнять у нее, так судиться с вами хочет. Мне, говорит, не надо, а ему не уступлю…
Владимир Васильич. Ну, ну, хорошо… Укладывайся поскорее, да лошадей…
Андрей. Так что же, мол, не у нас остановились? И видеть, говорит, его не хочу, а не то что… С чужих, говорит, не берет, а родных хочет грабить… Батюшка, Владимир Васильич, ведь нехорошо… Маменьку-то огорчаете…
Владимир Васильич (грозно). Что-о? Ах ты сюська! Наставления мне вздумал говорить!.. Это еще что!..
Андрей. Рабски докладываю, Владимир Васильич! Вся дворня в ужасть пришла от этого самого…
Владимир Васильич. Молчать, осел!.. Скажи у меня еще хоть слово… Пошел вон!..
Андрей (угрюмо). Зайчиков еще приходил… два раза…
Владимир Васильич. Какой Зайчиков?
Андрей. Этот, что у вас в правлении служил… молодой…
Владимир Васильич. Что ему надо?
Андрей. Почем я знаю… Хотел опять придти…
Владимир Васильич. Не пускать… Скорей укладывайся…
Владимир Васильич (один). Убраться бы отсюда поскорее. Надоел мне этот проклятый городишко… В Петербург, в Петербург! Одного жаль: Доротею… Ну, что делать: сама виновата… Такой страстной натуры, как ее, нельзя не поддаться… Тут никто бы не устоял… Жениться на ней?.. А карьера, а служба, а общественная польза, для которой живу… Тесть-взяточник! Нет, это невозможно… (Задумывается.) Э, да утешится… Поплачет и перестанет… Тот же Зайчиков женится… (С усмешкой.) Бессмертным писателям всего приличнее исправлять ошибки смертных людей… (Ходит насвистывая.) А жаль ее, бедняжку… Взял бы с собой, если б не пугали последствия… (Слышится звонок.) Кто это?.. Неужто, Зайчиков?.. Чего ему от меня нужно?..
Андрей (вбегая). Дмитрий Николаич Золотарев.
Владимир Васильич (поспешно). Проси, проси…
Владимир Васильич (осматривая комнату). Какой беспорядок! И свечка одна горит. (Зажигает другую свечу.)
Владимир Васильич (идя к нему навстречу). Извините меня, Дмитрий Николаич, как дорожного человека: у меня здесь страшный беспорядок!… Прошу вас покорно. (Пододвигает кресло.)
Золотарев. Сделайте милость, пожалуйста! Для меня все равно… (Садится.) Вы у меня были сегодня…
Владимир Васильич. Два раза заезжал, но не заставал вас дома…
Золотарев. Виноват, виноват… захлопотался сегодня… Но я свою вину загладил, сам явился… Ну-с, так вы собрались совсем?.. Ну, желаю вам счастливого пути… успехов… генеральского чина…
Владимир Васильич (улыбаясь). Благодарю вас, Дмитрий Николаич… Этого слишком долго дожидаться, не доживу!..
Золотарев. Э, еще доживете, молоды!.. Должность, надеюсь, вам понравится. Вы будете всегда на виду. Начальник, ручаюсь вам, отличный человек, он вас оценит. Я с ним приятель лет пятнадцать и знаю его хорошо: он любит окружать себя такими даровитыми и бескорыстными чиновниками, как вы…
Владимир Васильич. Благодарю вас, Дмитрий Николаич; я чувствую, какое добро вы для меня сделали… Без вашей рекомендации я никогда не надеялся получить такого места…
Золотарев. Э, пожалуйста, что за благодарности… Добра я никогда не делаю и в добродетельных людей не верю… Но должником никогда не остаюсь… Долг платежом красен, — вот мой девиз, и вот вся добродетель земных смертных… Без цели ничего не делается… Всякое дело требует вознаграждения… Требовать, чтобы человек делал что-нибудь даром, значит нарушать право собственности… Аплатить долги, вот, повторяю, величайшая добродетель, которой я только и требую от человека… Извините за многословие, но мне хотелось только оправдать себя перед вами и избавить вас от тяжелого чувства благодарности, которая, по-моему, то же, что неуплаченный долг… Вы исполнили мою просьбу, следовательно дали мне взаймы, я сделал для вас, следовательно расплатился, затем мы квиты, и друг другу ничем не обязаны.
Владимир Васильич (с улыбкой). Ваша философия и проста, и удобопонятна…
Золотарев. И, надеюсь, основана на здравом понимании человеческого сердца… Прибавлю еще маленькую сентенцию в дополнение, она послужит вам пищею для размышления во время дороги, да авось и пригодится, особенно в Петербурге!…. Вы вот не любите денег, получаемых не из рук казначея, а я уважаю их во всех видах и во всех руках; ну, о вкусах не спорят… Это ваше дело, вам так лучше, и я не советую вам изменять вашего вкуса… Вы так созданы, и оставайтесь тем, чем создала вас природа, ибо вкус зависит от природного характера. Но не забудьте двух вещей: во-первых, всякий должен каким бы то ни было образом заработать себе что-нибудь, чтобы пообедать и прикрыть свое бренное тело; во-вторых, самый страшный враг и самый верный друг — миллион… Но, может быть, ученого учить, только портить. Впрочем, ваше образование из книг, мое — из жизни, пополнять одно другим не мешает… Затем имею честь кланяться и пожелать вам счастливого пути и такого же успеха во всех ваших предначинаниях… Вы, кажется, укладывались; я вас остановил… (Встает.)
Владимир Васильич. Нет, Дмитрий Николаич, я вас слушаю, как оракула, и удивляюсь вашей житейской мудрости…
Золотарев. А я редко говорю с кем о своих убеждениях так охотно, как с вами… Извините меня, но я полюбил вас душевно… Прощайте, мой любезнейший…
Владимир Васильич. Прощайте, добрейший Дмитрий Николаич… Еще раз благодарю искренно…
Золотарев. Ради Бога, не называйте меня добрым и никогда не благодарите, а то я буду думать, что вы не поняли моей философии…
Владимир Васильич. О, понял совершенно и совершенно согласен. В этом вы можете быть уверены…
Золотарев. Надеюсь… Прощайте…
Владимир Васильич. Прощайте, Дмитрий Николаич… (Обнимаются и целуются.)
Владимир Васильич (один ходит в раздумье). Он прав совершенно… Если бы все рассуждали так, как он, то бескорыстие и честность на службе никогда бы не оставались не вознагражденными, как это иногда случается… Да, жизнь учит лучше книг… Полчаса беседы с подобным человеком дороже десяти томов… Все убеждения, почерпнутые из книг, уясняются этой мудростью, вычитанною из книг жизни… Замечательный человек!..
Владимир Васильич (с испугом). Доротея, ты каким образом попала сюда?
Дашенька. Вольдемар, ты уезжаешь отсюда совсем, ты обманываешь меня, что воротишься… Ты хочешь бросить меня, оставить здесь, одну…
Владимир Васильич (в замешательстве). Кто это тебе сказал?.. Нет, я приеду опять… я в отпуск только…
Дашенька. Нет, нет, Вольдемар… ты и мебель продал, все… Ты не приедешь… Ты разлюбил меня…
Владимир Васильич. Да как же ты решилась придти сюда?.. Ну, тебя хватятся дома… Что подумают?..
Дашенька. Я ушла потихоньку, никто не видал… Здесь прошла чрез заднее крыльцо… Никто со мной не встретился… Вольдемар, я не останусь здесь… Ты возьми меня с собой…
Владимир Васильич. Помилуй, что ты, Доротея… Разве это возможно?..
Дашенька. Все возможно, если любишь…
Владимир Васильич. Послушай, душа моя!.. Ты не понимаешь жизни… Как мне взять тебя?.. Ну, узнает твой отец, вступится: я могу испортить карьеру, потерять службу…
Дашенька. Для меня отец мой должен быть страшнее, нежели для тебя, но видишь, я ничего не боюсь, я ушла от него… Вольдемар, я все потеряла… Мне невозможно жить без тебя…
Владимир Васильич. Доротея, душа моя!.. Да разве мне не так же тяжело расстаться, как и тебе?.. Ведь ты знаешь, я люблю тебя… Но это невозможно, моя радость… Погоди… Вот я съезжу в Петербург, устрою свои дела и опять приеду сюда…
Дашенька. Нет, Вольдемар, нет, одна мысль, что я не увижусь с тобой, одно ожидание может убить меня.
Владимир Васильич. Ах, Доротея! Я боюсь, право: дома тебя хватятся… Ты погубишь себя…
Дашенька. Я давно уже погибла… Только ты один для меня дорог… Вольдемар, пожалей меня…
Владимир Васильич (с испугом). Что это? Уж не за тобой ли?.. Ах, Доротея…
Дашенька. Мне все равно… Я не боюсь…
Голос Андрея (за сценой). Говорят, не велено пускать…
Голос Зайчикова (за сценой). Пусти, мне нужно… Пусти, говорят… А то я силой войду…
Владимир Васильич. Доротея, прощай, уйди…
Дашенька. Нет, я не пойду…
Владимир Васильич (растерявшись). Ах, Боже мой! Хоть спрячься вот сюда за ширмы… А я пойду туда… Это Зайчиков…
Владимир Васильич. Что вы за шум там делаете?.. Как вы смеете насильно врываться в чужой дом?.. Что вам угодно?
Николай Потапыч. Что мне угодно?.. Мне угодно было проститься с вами… Я услышал, что мой благодетель уезжает, и пришел рассчитаться с ним…
Владимир Васильич. Вы пьяны, вы шумите! Ступайте вон, а не то я вас велю свести в полицию…
Николай Потапыч. Я пьян, — это правда… но пьян от горя и злости, пьян для того, чтобы высказать тебе правду… Ты меня хочешь свести в полицию… Можешь, но прежде выслушай правду…
Владимир Васильич. Эй, человек… Андрей…
Николай Потапыч (схватывает его за руку). Погоди, герой честности и бескорыстия… Ты должен выслушать меня; я пришел сказать тебе спасибо за то, что ты чуть не убил моего отца, разорил мою семью, помешал мне быть ей полезным, почти выжил и меня из службы… Ведь, отец пешком притащился сюда, узнавши, что я вышел в отставку; он меня винит в этом, называет сыном неблагодарным… Стой… Еще это не все… Ты держал при себе известного взяточника-секретаря, а для чего?.. Для того, чтобы соблазнить его дочь, прекрасное, чистое создание… И ты достиг этого, подлец. Я все знаю… Страхом изгнания из службы ты заставлял отца потворствовать вашим отношениям… Ты увлек и погубил ее, неопытную…
Дашенька (выходит из-за ширм, быстро подходит к Владимиру Васильичу и обнимает его). Вы врете. Он ни в чем не виноват, я сама полюбила его.
Николай Потапыч (отскакивая в изумлении). Дарья Анисимовна, вы ли это?.. Где вы?.. Он все задавил в вас — и стыд, и совесть…
Дашенька. Вас никто не просит быть моим защитником и принимать во мне участие; вам давно сказано, что я не люблю вас, ненавижу, и люблю только его одного… Чего вам еще нужно?
Николай Потапыч (в наступлении). Га!.. Так пришло время мести. Пришло время наказать этого мерзавца и вашего отца, который жертвует дочерью из корыстных целей… Оставайтесь же здесь, я сейчас приведу сюда вашего отца… (Убегает.)
Владимир Васильич. Ах, Доротея… Боже мой, что за несчастие!.. Уходите домой поскорее… ради Бога… Андрей, готовы ли лошади?..
Андрей (выглядывая в двери). Лошади у крыльца.
Владимир Васильич. Выноси чемоданы проворней, живо… Доротея… Уйдете ли же вы?.. Чего вы еще дожидаетесь?
Дашенька. Так разве ты и теперь не возьмешь меня?..
Владимир Васильич. Да разве ты не понимаешь, что это невозможно?.. Чего ты хочешь? Чтобы погоня, что ли была за нами, скандал сделать?.. Что это такое?.. Это невыносимо…
Андрей. Пожалуйте… Готово…
Владимир Васильич. Ну, прощай, ради Бога, прощай… Я скоро опять приеду.
Дашенька (на коленях). Вольдемар, не оставляй меня… Подумай, что со мной будет… (Обнимает его колени.)
Владимир Васильевич (освобождаясь). Боже мой! Говорят, это невозможно… Ты просто сумасшедшая… Или уходи скорей, или оставайся здесь… Я уеду… Что это такое?.. Вот ад!.. Вот казнь!.. (Идет к дверям.)
Дашенька (ломает руки). Пусть же мое проклятие преследует тебя всю жизнь, на каждом шагу… Господи… (Всплескивает руками, рыдает и приклоняется к полу.) (Чрез несколько минут слышен звон колокольчика).
Дашенька (вздрагивает и поднимается на ноги). Уехал… Все кончено… (Медленно, пошатываясь идет к дверям).