И. А. Гончаров. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах
Том десятый. Материалы цензорской деятельности
СПб, «НАУКА» 2013
Мнение по поводу драмы А. Н. Островского «Василиса Мелентьева»
[править]«Василиса Мелентьева», драма, соч<инение> г-на Островского и ***.
По внимательном прочтении нового произведения г-на Островского и по рассмотрении мнения г-на цензора драматических сочинений, который подробно изложил содержание пьесы, присовокупив к тому верную литературную оценку ее, мне остается только безусловно согласиться с заключением Фридберга, что драма «Василиса Мелентьева» может быть допущена к представлению на сцене, тем более что она имеет значительное тождество, внешнее и внутреннее, с драмой графа Толстого «Смерть Иоанна Грозного», уже допущенной на сцену и не производящей никакого неблагоприятного в цензурном отношении впечатления. Г-н Островский — писатель уже искушенный цензурного и литературного опытностью, поставил не один десяток пьес на сцену, и ни одно его произведение, сколько мне известно, не возбуждало особенных со стороны цензуры затруднений. Он знает сцену, знает требования цензуры и, дорожа постановкою своих пьес, предвидит препятствия и избегает их.
Увлеченный достоинствами и успехом драмы графа Толстого, г-н Островский как талант первого разряда не впал в рабское подражание, а вступил в законное состязание с автором «Смерти Иоанна Грозного» — и создал произведение, которое, без сомнения, приобретет заслуженный успех, несмотря на то сродство, о котором я упомянул выше и которого нельзя не заметить в обеих драмах, как в общем плане, так и в отделке некоторых характеров и сцен. Обе пьесы не вредят одна другой и, несмотря на тождественность содержания и некоторое сходство в создании, составят капитальное украшение русской сцены и, в свою очередь, возбудят соревнование в драматических писателях вообще подняться на высший уровень искусства и чистоты вкуса и притом почерпать сюжеты из отечественной истории. Поэтому желательно было бы и в этих видах облегчать путь русским произведениям на сцену, особенно историческим, давая им всю возможную степень свободы, как скоро в них не кроется тенденция сопоставить минувшие события с укоризненным применением к настоящему времени, что было бы тотчас замечено и чего никогда не может быть в строгих художественных произведениях талантливых писателей.
Значительная свобода слова, Всемилостивейше дарованная русской прессе, не могла не отразиться в относительной степени благоприятным образом и на драматическом искусстве. В короткое время существования нового закона о печати, с тех пор как драматическая цензура перешла в ведение Главного управления по делам печати, отменены некоторые стеснительные правила относительно пропуска драматических произведений на сцену; многие старые, бывшие под запрещением пьесы восстановлены — вообще прежний безотчетно боязливый взгляд на сценические представления уступает место новым, разумным, современным понятиям. Некоторые опыты доказали, что цензурная осторожность нередко была излишнею мерою, не приносившею пользы и только стеснявшею движение отечественной драматической литературы. Приведу в пример запрещение выводить на сцену древних русских царей: появление царя Иоанна не произвело ни одного из тех неблагоприятных впечатлений, каких опасалась цензура. Точно так же не оправдались и толки, предсказывавшие дурное действие на публику от постановки на сцену оперы «Рогнеда» с князем Владимиром, с введением христианства в России, с духовным пением иноков и т. п. Ничего подобного не случилось, и публика смотрит на театр более зрело и благонамеренно, нежели предполагала прежняя цензура. Я смею думать, что бесполезны были все прежние маскировки неудобных, по мнению цензуры, сюжетов, вроде того, например, что оперы «Мазаниелло», «Вильгельм Телль» не назывались своими настоящими названиями, а носили имена «Немой в Портичи», «Герцога Бургундского» и т. п. Это не вело к желаемым последствиям: все зрители очень хорошо знали, что под этим кроется, и, конечно, не воздерживались от нареканий на излишнюю строгость цензуры. К этим примерам можно отнести недопущение на сцену или, лучше сказать, снятие со сцены «Разбойников» Шиллера, «Свадьбы Фигаро» Бомарше и некоторых других; некоторые из этих запрещений состоялись вследствие прежних цензурных правил и продолжаются поныне, хотя, по моему мнению, они могли бы в настоящее время быть отменены без всякого вреда.
Всё это мое объяснение клонится к тому, что в настоящей пьесе г-на Островского «Василиса Мелентьева» г-н цензор отметил до 16-ти мест, «наиболее резких», по его мнению, которые он представляет на усмотрение Совета, особенно указывая на последнюю сцену убийства жены Грозного Колычевым в присутствии царя. Об этой сцене прежде всего замечу, что Колычев убивает не царицу, а невенчанную женщину, и притом не по приказанию царя, как говорит г-н цензор: Иоанн иронически хвалит Колычева и велит казнить его за излишнее усердие. Сцена эта, может быть, покажется зрителю неудобною не в цензурном, а в чисто художественном отношении, она натянута, мелодраматична и подлежит суду литературной критики.
Что же касается до прочих отмеченных г-ном цензором мест, то очевидно, что в большей части их он основательно с принятой точки зрения руководствовался еще существующими при пропуске большинства пьес на сцену преданиями прежней цензурной строгости, которая могла бы быть устранена, особенно в пьесах исторических и такого достоинства, как произведения Островского и графа Толстого. То, что прежняя цензура обозначала эпитетом резкого, часто можно было назвать сильным. Шекспир не был бы Шекспиром без своих резкостей. Предлагаемое г-ном цензором исключение или сокращение иных мест лишило бы драму Островского некоторых если не сильных, то характеристических выражений.
По внимательном просмотре всех 16-ти мест я нахожу нужным исключить только слова Иоанна: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа», которыми он открывает (на стр<анице> 30) совещание с боярами в первом акте, так как на сцене не допускаются вообще никакие религиозные символы, так же как и точные слова молитв. Понятна неуместность таких предметов на сценических подмостках.
Всё же остальное затем не представляет ни нарушений приличий, ни неудобных намеков и применений, не исключая и слов царицы: «Придешь к царю с слезами и любовью: от царских рук людскою пахнет кровью», — слов, относимых огорченною царицею к царю Иоанну. Слова эти не резки, а сильны и верны, скандализировать никого не могут, а между тем сохранение их нужно для драмы, и они дороги для автора. Прочие отметки вовсе незначительны, и места, ими обозначенные, решительно могут быть сохранены без всяких со стороны цензуры препятствий.
4 декабря 1867 <года>.
Резолюция: Совет определил исключить на 92-й стр<анице> слова Иоанна: «Ты б поджарил легонечко, так всё бы рассказала» — и, кроме того, слова же Иоанна в первом акте, на стр<анице> 30: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа». Всё же остальное затем разрешено пропустить.
ПРИМЕЧАНИЯ
[править]Автограф: РГИА, ф. 776, оп. 2, № 4, 1867, л. 420—422 об.
Впервые опубликовано: Дризен. С. 156—160, с многочисленными пропусками и неточностями.
В собрание сочинений включается впервые.
Печатается по автографу.
Документ относится к цензурному прохождению драмы А. Н. Островского «Василиса Мелентьева» для представления на сцене.
Пьеса Александра Николаевича Островского (1823—1886) «Василиса Мелентьева» представляла собой существенно переработанный и дописанный текст «хроники» из эпохи Ивана Грозного, созданной Степаном Александровичем Гедеоновым (1816—1878), историком, драматургом, с 1867 г. директором Императорских театров, который и предложил Островскому в сентябре 1867 г. соавторство. Его имя на рукописи пьесы было обозначено звездочками, а при публикации в журнале «Вестник Европы» (1868. № 2) имена авторов были указаны так: «А. Островский и Г--в».
Цензор П. И. Фридберг, отнесшийся к пьесе благожелательно, писал в своем рапорте 28 ноября 1867 г.: «Драма эта, замечательная во многих отношениях, отличается своею новизною: в ней в первый раз раскрывается отчасти внутренняя жизнь женщины тогдашнего времени, — тайны терема разоблачаются. О слоге и языке говорить нечего — русская речь льется потоком — звучно и правильно». Отметив несколько резких, с его точки зрения, мест в пьесе, Фридберг высказался за разрешение ее к постановке, «принимая во внимание последовавшее разрешение разыгрывать на нашей сцене трагедию гр<афа> Толстого „Смерть Грозного“» (РГИА, ф. 776, оп. 2, № 4, 1867, л. 419). Гончаров отозвался о пьесе еще более одобрительно, и в соответствии с его «Мнением» Совет принял 5 декабря решение дозволить ее к представлению, исключив, как и предлагал Гончаров, слова при крестном знамении и, кроме того, еще одну реплику царя (см.: РГИА, ф. 776, оп. 2, № 4, 1867, л. 417), что и было утверждено П. А. Валуевым. Премьера драмы состоялась 10 января 1868 г. в Александрийском театре в Петербурге.
Сразу после этого события Гончаров писал Тургеневу: «Островский, очевидно тронутый успехом „Грозного“, написал было известного Вам своего „Шуйского“, но неудачно. К счастию, ему предложил готовую тему для драмы новый директор театра Гедеонов — и они вдвоем написали „Василису Мелентьеву“, шестую жену Грозного. Это положительно хорошо, хотя Василиса смахивает немного на леди Макбет. Стихи отличные, а в строе пиесы, в некоторых лицах и сценах есть что-то напоминающее Толстого „Иоанна“». К творчеству Островского Гончаров и прежде относился сочувственно; 11 ноября 1858 г. он одобрил к печати его комедию «За чем пойдешь, то и найдешь. (Свои люди — сочтемся)» (см.: наст. том, Приложение II, № 342).
С. 280. …с драмой графа Толстого «Смерть Иоанна Грозного», уже допущенной на сцену… — Трагедия А. К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного» (1866) была опубликована в «Отечественных записках» (1866. № 1) и поставлена в Александрийском театре в Петербурге (с незначительными цензурными купюрами) 12 января 1867 г. (отзыв Гончарова о драме «Смерть Иоанна Грозного» см. в его письме к П. А. Вяземскому от 22 декабря 1865 г.). Однако трагедия Толстого «Царь Федор Иоаннович» (1868) на сцену допущена не была: Совет Главного управления по делам печати дважды (4 мая и 23 июля 1868 г.) обсуждал вопрос о разрешении пьесы к представлению, но, несмотря на сделанные автором изменения в тексте и на одобрительные суждения большинства членов Совета, новый министр внутренних дел А. Е. Тимашев наложил на постановку окончательный запрет, действовавший до 1898 г.
С. 282. …оперы «Рогнеда»… — Опера композитора, музыковеда, музыкального критика Александра Николаевича Серова (1820—1871) «Рогнеда» была поставлена в 1865 г. в Мариинском театре в Петербурге. Ее либретто было написано прозаиком и драматургом Дмитрием Васильевичем Аверкиевым (1836—1905), и цензуру могло смутить, что сюжетно и некоторыми деталями текст был близок к думе К. Ф. Рылеева «Рогнеда» (1821—1822) и что в либретто князю Владимиру отчасти противостоит нравственно превосходящий его христианин Руальд.
С. 282. …оперы «Мазаниелло», «Вильгельм Телль» ~ а носили имена «Немой в Портичи», «Герцога Бургундского»… — Опера французского композитора Даниэля Франсуа Эспри Обера (Aubert; 1782—1871) «La muette de Portici» (1828; второе название — «Fenella»; либретто Э. Скриба и Ж. Делавиня) была написана на тему восстания неаполитанских рыбаков в 1647 г., возглавленного молодым рыбаком Ма-заньело, с чьим именем связано упоминаемое Гончаровым название некоторых постановок этой оперы. В России постановка ее на русском языке была разрешена в 1857 г. под названием «Палермские бандиты»; позже она шла под названием «Немая из Портичи», переведенным с оригинального — «La muette de Portici».
Опера итальянского композитора Джоаккино Антонио Россини (Rossini; 1792—1868) «Guillaume Tell» (1829, поставлена в Париже на французском языке; либретто Ш.-Г. Этьенна и И. Би) была написана на сюжет о легендарном тираноборце начала XIV в. Вильгельме Тел-ле; в России эта опера с 1838 г. долгое время шла под названием «Карл Смелый» (см.: Карл Смелый. Большая опера: В 4 действиях. Сюжет заимствован из романа Вальтер-Скотта с сохранением всей музыки известной оперы «Вильгельм Телль», соч<инение> Россини, Р. Зотова. СПб., 1837), в том числе и в 1864—1867 гг. в Мариинском театре. Ставилась она и в Итальянской опере в Петербурге под названием «Carlo il Temerario (Guilllaume Tell)»; в 1846—1881 гг. было дано 117 представлений. Упоминая название «Герцог Бургундский», Гончаров имеет в виду вариант названия данной оперы — «Карл Смелый, герцог Бургундский» (см.: Карл Смелый, герцог Бургундский: Опера Россини / Пер. Э. Е. Фейгина. СПб., 1858).
Написанная на тот же сюжет драма Ф. Шиллера «Wilhelm Teil» была дозволена к представлению (с исключением пятого действия) как в немецком подлиннике, так и в русском переводе в 1829 г., но уже в 1830 г. Николаю I «благоугодно было повелеть: по представлении драмы в бенефис актера Каратыгина, более не давать» (Материалы о цензуре и печати. Ч. 2. С. 2), после чего пьеса была снята с русской сцены, но продолжала идти в немецком театре в Риге.
С. 282. …снятие со сцены «Разбойников» Шиллера, «Свадьбы Фигаро» Бомарше… — Драма Ф. Шиллера «Разбойники» («Die Räuber», 1781) была известна в России на немецком языке; переведена Н. Н. Сандуновым (1793). С цензурными изменениями ставилась в немецких и русских театрах с 1828 г., но в 1849 г. была «воспрещена к представлению» по Высочайшему повелению и на русской сцене до 1868 г. не появлялась; в 1862 г. было Высочайше дозволено дать представление на немецком языке в Михайловском театре. В 1857 г. вышел перевод драмы, выполненный M. M. Достоевским.
Комедия французского драматурга Бомарше (Beaumarchais; наст. имя — Пьер Огюстен Карон де (Сагоп); 1732—1799) «Le marriage de Figaro» (1784) впервые была поставлена в России на французском языке в Михайловском театре в 1785 г., затем в переводе на русский язык А. Ф. Лабзина (под названием «Фигарова женитьба») в 1787 г.; в 1816—1838 гг. ставилась на французском языке и в различных русских переводах («Свадьба Фигаро», «Женитьба Фигаро»); была снята со сцены по Высочайшему повелению. В 1856 г. прошло несколько представлений, и тогда же последовало Высочайшее разрешение давать эту пьесу только на французском языке.
Дальнейшая сценическая судьба в России названных драматических произведений (и пьесы «Коварство и любовь» Шиллера) решилась в декабре 1867 г. Начиная с 4 декабря на заседаниях Совета рассматривались ходатайства артистов Императорских театров о разрешении запрещенных пьес к представлению. Процедура снятия былых запретов наконец привела к обращению министра внутренних дел А. Е. Тимашева с всеподданнейшим докладом, в котором, в частности, говорилось:
«…1) <…> в пьесах „Разбойники“, „Коварство и любовь“ и „Свадьба Фигаро“, изображающих общечеловеческие страсти и не имеющих никакого тенденциозного характера или отношения к современным обстоятельствам, подлежат исключению лишь некоторые места, могущие подать повод к каким-либо неудобным сближениям.
2) <…> из драмы „Wilhelm Teil“ в 1829 г. не было допускаемо к представлению, как в немецком подлиннике, так и в русском переводе, все пятое действие сцены Вильгельма Телля с герцогом Швабским Иоанном (Паррицидою) <…> сцены эти выпускаются и на немецком театре в Риге, где дается эта пьеса до настоящего времени.
Министр внутренних дел, согласно с заключением Совета Главного управления по делам печати, имея в виду, что вышеупомянутые пьесы, по своему литературному достоинству и классическому значению, пользуются общею известностию, что они были уже допущены в наших театрах в прежнее время и что теперь, и особенно с предположенными исключениями, они, без всяких вредных последствий, могут быть возобновлены на сцене, полагал возможным, ввиду недостатка у нас хороших драматических произведений, удовлетворить ходатайство артистов Императорских театров относительно разрешения к представлению упомянутых пьес с указанными цензурными исключениями» (Материалы о цензуре и печати. Ч. 2. С. 2).
Затем последовало Высочайшее разрешение на представление названных пьес на сцене.
С. 282. …убийства жены Грозного Колычевым… — Дворянин Андрей Колычев в пьесе — вымышленное лицо.