Городецкий Николай Александрович — лет около 50, полный и видный мужчина с выхоленным лицом и руками.
Серафима Сергеевна — лет 43, женщина с добрым и умным лицом, любит благодетельствовать бедным.
Владимир, студент, 22 лет |
Наташа, девушка 18 лет } их дети.
Сережа, гимназист, 14 лет |
Павел Иванович — за 30 лет, племянник Городецких, вернувшийся из политической ссылки и временно живущий у родных; в очках, похож на профессора.
Липа — сестра его, лет 26, девушка с грустным миловидным лицом.
Полковник Бронников — отец Городецкой, помещик, лет за 65, человек военной выправки и старых взглядов.
Семен Яковлевич — земский начальник, отставной корнет.
Приказчик — управляющий хутором Городецких.
Авдотьюшка — кухонная баба.
Повар.
Горничная.
Кучер Федор.
Николай — староста села Городецкого и содержатель въезжего дома.
Лукерья — его жена.
Ямщик Павел.
Иван Ключников — угрюмый крестьянин с правильными чертами строгого лица.
Степан из Сухого Дола — крестьянин с сверкающими ненавистью глазами.
Солдатик — прохожий.
Старик — лет 60, благообразный.
Девка — его внучка.
Первый возчик.
Второй возчик.
Первый мужик, лысый.
Второй мужик, кудрявый.
Корявый мужичонка.
Бабенка с мальчиком.
Марфутка.
Крестьяне: мужики, бабы, ребятишки.
Ключников (поднимая к небу голову). Ах ты боже мой! Гляди, где солнышко-то!..
Второй мужик (с иронией). А ты сиди!.. Куда торопиться? Слышь — на музыке забавляются?.. Потерпи!..
Ключников. Терпи, терпи, все терпи!.. Когда-нибудь и терпению конец придет… Дождутся…
Ключников. Лошадям вон и то терпеть надоело…
Первый мужик (второму). Тебе хорошо: ты промыслил себе краюшку…
Второй мужик. Сходи на кухню: баба там, солдатка… Попроси! Солдатка всегда пожалеет, только про мужа с ней поговори… Не с кем ей тут про своего мужика побалакать…
Первый мужик. Хитрый ты, погляжу…
Ключников (поднимаясь на ноги). Словно мы бревна какие, а не люди! Безо всякого внимания!..
(Обращается к приказчику.) Долго ли еще нам дожидаться?
Приказчик. Подождешь! Не кушали еще…
Ключников. Да вот уж два часа ждем…
Приказчик (приостанавливаясь). И еще подождешь: не барин.
Ключников (ворчливо). Уж конечно… Кабы барином был, разве ты так стал бы со мной разговаривать…
Приказчик (второму мужику). Эй ты! Кудрявый! Слезь с колодца! Насоришь. Слезь, говорят!
Ключников. Жрут, жрут, конца этому жранью нет!..
Староста. А ты, Иван, помолчи! Нехорошо. Чай, можно и подождать… Только бы уж чего ни на есть дождаться…
Ключников. «Подожди» да «потерпи»… Слышали мы это! Сколько годов слышим, а все…
Староста. Нехорошо…
Ключников. Раз вышла бумага — нечего ее в кармане держать.
Первый мужик. Верно! (Старосте.) Ты лучше сходи да скажи земскому, что его народ на крылец требует…
Ключников (мрачно). Пусть сперва манифест прочитает, а потом уж обедает!
Второй мужик. Не тронь его, поест! Сытый-то человек добрее бывает.
Ключников. Все они сыты… Знаем мы доброту эту. В Сухом Доле — нажрался да за девкой послал… Эх!
Первый мужик. Старосте нечего торопиться: он каждый день печку топит!
Староста (начальственно). А тебе что? Твоими дровами, что ли, топлю?
Второй мужик (тихо). Нашто — своими? В барском-то лесу мало ли их, дров-то?
Ключников. А в каком это законе сказано, чтобы перед всеми ими шапку скидывать?..
Корявый мужичонка (весело). Как это хлобыснет меня по морде!..
Ключников (насмешливо). А тебе и весело?! Эх!..
Корявый мужичонка. А вот енерал-полковник — тот на чай дает, если ему поклонишься! Ей-богу!.. Уж как он это любит, чтобы ему уважение сделали!.. Два раза мне давал: однова — гривенник, а в другорядь — двугривенный!.. Ей-богу!
Ключников (корявому мужичонке). Как псы вы!.. Право! (Отходит.)
Староста (направляется к бревнышкам). Не пойте, ребята!
Корявый мужичонка. Что ты все препятствуешь?
Староста. Экие люди! Нехорошо… Прямо без понятия…
Корявый мужичонка. А ты подтяни — хорошо выйдет… в два-то голоса!
Староста. Не подходит… Коли на улицах земский петь не дозволяет, стало быть, здесь-то… помолчать надо… (Отходит.) Лежит на барском дворе, а думает — на гумна пришел… Не велено, стало быть, и нечего…
Ключников. Они слышат, как мы поем, да не слышат, как мы воем!..
Голоса из толпы. Это им не слыхать.
— Кабы услыхали — и выть не дозволили бы.
Второй мужик. Вот ты и поговори с ним! Не смеете, говорит, губернатора беспокоить… Через меня, говорит, просите… Я, говорит, вам все равно как царь и бог!..
Первый мужик. Ничаво не сделаешь!.. Хлопочи не хлопочи — все одно: они всегда правы останутся… И судиться не поможет… Пошел это я и заплакал…
Ключников. Может, когда-нибудь и мы их судить будем, ну тогда… они плакать будут…
Первый мужик. У его какая сила: просидел я трое суток, а потом сызнова на трое суток.
Горничная (встретясъ с приказчиком). Олимпиада Ивановна во флигеле?
Приказчик (невнимательно). Там…
Корявый мужичонка (вслед горничной). Вишь как она каблучками-то пристукивает…
Ключников. Барской курице — племянница!
Земский начальник (громко). Павел!
Корявый мужичонка (вторит). Павел! Тебя!
Земский начальник. Лошадей поил?
Ямщик. Никак нет. Не поил… Недолго…
Земский начальник. Напой! Скоро поедем. (Обратив внимание на народ.) Это что за народ? Откуда?
Староста (робко выступая вперед). Ваше благородие приказали согнать… Для объявления… С утра здесь…
Земский начальник. Ты волостной старшина?
Староста. Нету… Я городецкий сельский староста.
Земский начальник. А старшина? Не явился?
Староста (смущенно). Сказывали… под арест, что ли, его назначили…
Земский начальник. За что?
Староста. Не могу этого знать… Что-то вашему благородию, сказывали, не потрафил, что ли…
Земский начальник (вспомнил). Ага!.. Да-да.. Пусть посидит, в другой раз будет поумнее. (Уходит.)
Ключников. Хм! Сколько он теперь нас, дураков, в умные переделал!..
Ямщик (тихо). В Поповке весь сход посадил! Ей-богу! Не хотели приговор подписывать… Всех! До одного! (Уносит ведро.) Вот как у нас!..
Первый мужик. Будто не помнит, зачем приказал народ согнать! Запамятовал!.. Жди вот: поест да уедет, только его и видели.
Второй мужик. Все может быть… Господа его сладко покормят — он и про манифест забудет.
Ключников. Забудет — и напомнить можно… Прошло теперь… Покуражились…
Староста (успокаивающе). Что вы? Будет уже! Как он может уехать, не прочитамши? Раз приказал народ согнать, стало быть — не зря же?
Корявый мужичонка (убежденно). Не может! (Весело.) Я за колеса ухвачусь обеими руками, со двора не выпущу, покуда он…
Барышня! Корми их, что ли, скорее! Скажи там: ожидаем, мол, беспокоимся!
Горничная (не останавливаясь). Как скоро, так сейчас!
Корявый мужичонка. Загадала! Эту голыми руками не возьмешь…
Первый голос. Мало земли в нашем царстве?!
Второй голос. Видимо-невидимо!
Первый голос. Что мне в Сибирь ехать? Я хочу в родной земле помереть, вот что! Где родился, там и помру, вот что!
Третий голос. Когда волю давали, отрезали они от нас луга-то! И лес — тоже! Сказывают, межа-то за рекой шла, а теперь вон она где!..
Первый голос. Землемеры-то нас продали…
Повар (вслед Авдотьюшке). Скажи барыне — жарю!
Авдотьюшка. Ладно.
Второй мужик. Жарь, что ли, поскорей! Эй! Солдаточка! Ставь сюда к нам самовар-то!
Корявый мужичонка. Попой нас чайком-то, бабочка!
Авдотьюшка. Вишь лакомый! Лучше вот пособи-ка!
Корявый мужичонка (вскакивает, догоняет Авдотъюшку, берет у ней самовар и несет его до крыльца). Награда какая теперь будет? А? (Что-то шепчет и подмигивает.)
Авдотьюшка. Ладно уже, не подлещивайся! (Уносит самовар.)
Староста. А вы помолчите! Вон наша барышня!
Липа. Кого ждете?
Староста. Земского, Лимпияда Ивановна! С утра морит нас… Велел народ согнать…
Корявый мужичонка. А сам не кажется…
Ключников (хмуро). Долго ли нам еще ждать?! Бревно, что ли, человек?
Староста. Чай, не помрете? Люди!
Ключников. Скажи ему, чтобы отпустил народ, вот что! Нам некогда тут… вон оно где, солнышко-то!
Липа. Скажу, скажу… Не дорожат эти господа временем…
Ключников. Раз бумага вышла — надо объявить…
Липа. Конечно, конечно… (Хочет идти.)
Первый мужик. А как, барышня, касательно земли-то?
Второй мужик. Сбавку-то обещали?
Липа. Насчет земли… я сделаю для вас все, что можно. Я думала все, да еще не решила…
Ключников. А что тут долго думать-то? Дело ясное, нечего зря и голову ломать!..
Липа. Вот видите, как вы все скоро решаете! На днях приедет брат… Земля у нас общая, неразделенная. Без него я не знаю, как все устроится…
Староста. Чай, Павел Иваныч не обидит нас?
Липа. Да уж, конечно, не обидит! Брат за бедный народ и в тюрьмах сидел, и в Сибирь был сослан…
Староста. Сказывали тогда… Мы ему очень даже… барин он хороший, доброй души человек… Я ведь его сызмальства знаю… Конечно, твое дело женское… Подождем…
Липа. Ну вот и отлично! Приедет, перетолкуем и все покончим.
Корявый мужичонка. Чтобы никому не обидно было…
Липа. Я думала бы так сделать: нашу землю сдать вам в долгосрочную аренду по самой маленькой цене… Ну, ну… хоть по пяти рублей… И часть этих денег обратить в вашу же пользу: накопится небольшой капитал, мы вам выстроим школу, например, ну баню… можно… хорошую; еще что-нибудь… такое… полезное…
Корявый мужичонка. Это уж после… Очень даже это разлюбезное дело.
Старшина. С вами сладимся… Николай Лексаныч вот — он крутой…
Липа (хочет идти, но приостанавливается). Да, вот еще что! Скажите городецким мужикам, чтобы пока не посылали ко мне ребятишек. Пусть подождут…
Ключников (недоверчиво). Что? Наскучили уж они вам?
Липа. Нет, не наскучили. Я люблю с ними возиться… Говорят, что без разрешения от начальства нельзя учить их, а у меня этого разрешения нет… Буду хлопотать!..
Голоса. Погодят.
— Похлопочи — все-таки и ребятам лестно, да и тебе занятие!
— Без дела-то, поди, и самой скучно?
Липа. Конечно! Ну так вот… пока, до приезда Павла Ивановича, подождем…
Староста. Конечно, твое дело — женское…
Первый мужик и второй мужик. Подождем!..
Липа. В четверг или в пятницу он непременно приедет.
Староста. Павел-то Иваныч?
Липа. Да. Тогда мы соберемся и потолкуем.
Староста. Знамо так!.. Твое дело — женское!
Ключников (строго и наставительно). Теперь нечего с ними толковать. Надо сперва узнать, как в манифесте написано! (Первому мужику.) Нашто высунулся? Кто тебя уполномочивал про землю говорить? Заместо земли-то баню вот тебе! Дурак!
Второй мужик (первому мужику). Кто тебя просил? Дурья голова!..
Корявый мужичонка. Сейчас никакого ответу не давать! Высунулся!
Голоса в толпе (тихо). Погодить надо!
— Верно!
— Промахнешься — не поправишь!
Второй мужик (вполголоса). Изжарил, белый черт!..
Повар (услыхал, приостановился). Что такое? Кто облаялся? За этакие слова знаешь что можно сделать? (Идет дальше.)
Староста. Зря он болтает.
Первый мужик. Дурак он! Что с него взять?
Корявый мужичонка. По зубам его надо!
Повар (с крыльца). Невежи!
Корявый мужичонка. Верно! Невежи и есть!
Староста (второму мужику). Ты со своими разговорами не вылазь! Мы тебя не уполномочиваем! От твоих слов всегда хуже бывает… (Пауза.) Выйдет земский — ты от греха подальше отойди! Вот что! После там… промежду себя… а теперь помолчать надо…
Корявый мужичонка. Он съел краюху-то, прыткий стал разговаривать-то!
Ключников (сплюнув). Запели!
Корявый мужичонка. Ты думаешь — это взаправдашний человек поет? Машина это! Ей-богу! Сундучок этакий, а из него труба серебряна… Ей-богу! Завинтят, ткнут — она и поет, труба эта. Думаешь, вру?
Староста. Правильно говорит!.. Машина это!
Корявый мужичонка. Ей-богу! Сам видел… вплоть! Закрутят, она и поет… И бабьим голосом может…
Городецкий (идет с земским начальником через двор, объясняет). Зерночистилка графа Берга удобнее! В ней — зерно из ковша высыпается в железную миску… Рабочий действует на рукоятку ворота, вследствие чего развивается громадная центробежная сила… (Оглядывается вокруг и кричит.) Дайте ключи от сарая!
Ключи от сарая!
Земский начальник (на ходу). Я, Николай Александрович, предпочитаю обыкновенные русские шевырялки!.. Проще и продуктивнее…
Городецкий. Это заблуждение… Вот извольте взглянуть…
Серафима Сергеевна (выходит из сада). Куда они ушли?
Голоса из толпы. В сарае они!
— Там они!
Серафима Сергеевна (идет в сарай). Неужели нельзя было после?.. Простынет все… (Зовет.) Коля! Семен Яковлевич! (Исчезает в сарае.)
И всегда эта веялка у нас чинится… Не покупайте, Семен Яковлевич! Коля очень увлекается этими фокусами… (Смеется.)
Земский начальник. То ли дело по старому русскому способу?! И дешево и сердито…
Городецкий. А рабочие руки? По нынешним временам это очень важно! Поищите-ка рабочих в горячее время!
Земский начальник. Сколько угодно! У нас удивительно выходит: голодают, а не работают… Избаловали пособиями, субсидиями…
Ключников. Избаловали!.. Не знаю, кто кого избаловал: мы их али они нас!..
Первый мужик. Так и уедет… с манифестом-то.
Ключников (сердито). Узнаем! Его в карман не спрячешь.
Второй мужик. Может, он у него в кармане не одну уж ночь ночует, манифест-то!
Староста. Чего городите? Как его спрячешь? В церквах с амвона должны его объявить попы… Не могут!..
Вон они, полезли! (Идет к воротам.) Сказано было, чтоб обождать! Бабы все это! (Машет рукой, чтоб отходили; переговаривается о чем-то.)
Авдотьюшка (на крыльце, оборачиваясь к невидимой зрителю горничной). Чай, у меня не четыре ноги?!
Горничная (строгий голос). Не груби, пожалуйста! Я вот скажу барыне, тогда будет и четыре ноги!..
Авдотьюшка (сбегая с крыльца). Пожила в городу — так думает, что барыней стала!
Корявый мужичонка. Эй, куфарочка! Много ли у них еще не съедено?..
Авдотьюшка (не останавливаясь). А ну вас! Есть мне время с вами… (Исчезает в кухне.)
Корявый мужичонка. Позабавиться, барин, пошли?
Сережа. Удить на речку!
Первый мужик. А ты, барчонок, на Светлое озеро иди! Вот наловишь! А в речке одни пескари…
Второй мужик. Там раки ловятся… Во каки раки! Раков, поди, едите?
Ключников (с презрением). Они все едят…
Сережа (Павлу). Ты сегодня на белых лошадях приехал?
Ямщик. На гнедых… А тебе что?..
Сережа. Хотел волос подергать… на лески…
Ямщик. Э-э, брат! Это, видно, ты у меня в прошлый раз, почитай, полхвоста у лошади отрезал?
А? Знает кошка, чье мясо съела!.. Я вот папаше скажу!
Сережа (оглянувшись). Не больно боюсь! (Уходит.)
Ямщик. У вас своих лошадей достаточно! Ты бы своим хвосты-то обрезал. Скажу папаше, он тебе…
Корявый мужичонка. У них не боятся отцов-то! Мамашу у них больше боятся…
Ямщик (громко). Мамаше ужо скажу! (Идет к лошадям.)
Староста. Вот дедушка слышал, что в городу объявили…
Мужики обступают со всех сторон старика, который им что-то объясняет.
Корявый мужичонка. Так, стало быть, в колокола звонить…
Староста. Нашто звонить? Спросить надо…
Ключников. Когда объявят, молебствие надо, а опосля того — звон.
Старик (таинственно). И сказывали, всем способие от казны, кому семенами, а кому деньгами… Кто как жалает… Как я сказывал, так оно и выходит…
Корявый мужичонка. И лошадей выдадут… У кого ежели нет. Без лошадей какой я хрестьянин? Назола[1] одна! На бабе пахать не будешь!
Второй мужик (корявому мужичонке). Да ведь у тебя и бабы-то нет?
Корявый мужичонка. Бабу найти можно… А вот лошадь!..
Старик. И земству приказано миллион хлеба закупить… Читали, говорят, в газете пропечатано, что поехали закупать в Одесту! Миллионы хлеба!
Первый мужик. Способия не выдадут, тогда и с землей делать нечего.
Второй мужик. А я так слыхдл, что хлеб, действительно, скупают, но только, дескать, для продажи… Сколько себе стоит.
Старик. Зачем миллионы хлеба?! Не господ же им кормить!
Корявый мужичонка. Они пшенишный кушают…
Старик. И про манифест, сказывают, в газетах пропечатано, а только прячут… В Семеновку, бают, газета попала, так урядник О=отобрал. (Говорит совсем тихо; его слушают с жадным вниманием.)
Постой! Вона барышня идет. Тихо!..
Староста. Помолчите!.. Здравствуйте, барышня!
Наташа. Что?
Староста. Разгуляться, знать, ходили?
Наташа (гордо). Да. Купалась. Жарко! (Поравнявшейся горничной.) У нас еще не завтракали?
Горничная. Давно уже сели, кончают.
Наташа. Мне оставили?
Горничная. Мамаша сердятся: как обедать или завтракать, так вас ищи!.. (Проходит в кухню.)
Наташа (строго, с гримаской). Пожалуйста, без выговоров! (Мужикам.) Это чья там пара? Кто приехал?
Голоса. Земский!
— Земский!
Наташа (состроив гримасу). Мм… Надоел. (Проходит в садовую калитку, оборачивается.) Почему ваши девки не приносят земляники?
Корявый мужичонка. Рано ты захотела земляники-то.
Наташа (прищурясь). Что такое?
Старик. Не поспела еще она, земляника!
Наташа. Как поспеет — сейчас же приносите… Пусть девки никому другому не продают!
Корявый мужичонка. Как поспеет, так сею же минутой!
Наташа (строго). Смотрите же! Если другим будете продавать, папа запретит вам собирать ягоды в нашем лесу… и грибы! (Скрывается.)
Ямщик. Земский-то все к ней присватывается. Раза три на неделе сюда заезжает… Не выходит дело-то… Упирается. Не хочет барышня-то.
Второй мужик (про Наташу). Чаво это у ней на башке-то надето?
Первый мужик (махнув рукой). Кто их знает!
Корявый мужичонка. Восейка я видал на ней во этаку!.. Ровно крыша на повети!..
Второй мужик. Бабы сказывали — видели ее верхом на лошади… в штанах! Ей-богу!
Ключников (с презрением). Оне могут…
Повар (появившись на крыльце, наскоро докуривает папиросу). Невежи! Право! Только вот я узнаю, кто обругался… Я этого не оставлю! (Плюет на папиросу, бросает ее и исчезает.)
Земский начальник (стоя в калитке). Николай Александрович! Я вовсе не утверждаю, что мужики сыты. Я только настаиваю на осторожности, с которой следует прибегать к пособиям от казны. Ведь это, наконец, обратится в привычку. В конце концов они вообразят, что казна обязана их кормить…
Городецкий. Вы говорите — нет голода… Конечно, таких случаев, чтобы ложились, корчились и умирали буквально от голода, не было. Но жизнь впроголодь… болезни… Сказать, что голода нет, я не могу!.. Я, я умываю руки и такой ответственности взять на себя не могу… (Отходит в сад.)
Земский начальник. Староста!
Староста (выбегая вперед и оправляя на груди бляху). Здеся!
Земский начальник. Уполномоченные от сходов все?
Голоса из толпы. Все!
— Здесь!
— Так точно!
Староста (перечисляет). Из Городецкого, из Микифоровки, из Сухого Долу, из Колышек, из… (Оглядывает народ.) Из Репьевки…
Голоса (подсказывают). Из Кочек!
— Из Обираловки!
— Из Хуторков!
Земский начальник. По двое от общества?
Староста. Так точно, по двое.
Земский начальник (оглядывая толпу, первому мужику). Эй ты! Лысый!
Первый мужик. Ась? (Недоумевающе смотрит вокруг.)
Земский начальник. Ты!
Первый мужик. Ась?..
Земский начальник. Как ты стоишь? Что расставил ноги на два аршина! Встань как следует…
Староста (тихо, корявому мужичонке). Прими ноги-то!
Земский начальник (вынимая из кармана бумагу). Новый губернатор… Вам известно, что у нас высочайшей волей назначен новый губернатор?
Голоса. Знаем!
— Известно!
— Покорно благодарим!
Земский начальник. Так вот… Новый губернатор обращается ко всем вам с добрым словом… (Развертывает бумагу.)
Голоса. Благодарим на добром слове!
— Покорно благодарим!
Земский начальник. Слушайте, что пишет вам новый губернатор в этой вот бумаге. (Потрясает бумагой.)
(Читает.) «Неурожаи последних лет ясно показали, что необходимо всегда иметь хлеб в запасе…».
Голоса (одобрительно). Верно!
— Правильно!
— Нельзя без хлеба!
Староста. Помолчите!
Земский начальник (читает). «Не менее должно быть понятно крестьянам и то, что если подати и повинности оплачены, то лучше живется, а еще лучше, когда и подати уплачены и деньги у общества в наличности есть, чтобы на случай нужды помочь друг другу…». Понятно?
Вот то-то и есть…
Корявый мужичонка. Уж это на что лучше!..
Второй мужик. Тогда, ваше благородие, и помирать не надо!..
Староста. А вы помолчите!
Земский начальник (опустив бумагу, объясняет). Пала ли лошадь, поломалась ли у кого телега или какая-нибудь другая нужда вышла в хозяйстве, раз есть мирской капитал… (Читает.) «Раз есть мирской капитал, общество пособит. И всего этого можно достигнуть: для этого не-об-хо-ди-мо молиться богу да постоянно работать…
…твердо па-мя-туя, что честный труд господь наградит успехом…». (Потерял строку, ищет глазами.)
Корявый мужичонка (глядя в небо). Господь… Он милосердный!..
Земский начальник (сердито взглянул на говорящего). Ну-с… (Объясняет.) В молитве и труде — основа вашего благополучия. Тот, кто усердно работает, в праздник в церковь ходит, не сквернословит, а в кабак дорогу забыл, — прокормит безбедно и себя, и семью, да и на черный день кое-что сбережет… (Опуская бумагу.) Так ведь?..
Верно?
Староста. Это действительно… который пьяница, ничего не выйдет.
Земский начальник. Да… Дале… М-мм… (Читает раздельно и внушительно.) «Поэтому мой совет крестьянину: начинать всякое дело молитвой, работать постоянно, усердно; в кабак не ходить, не сквернословить, не петь непристойных песен. Волостным и сельским должностным лицам я приказываю держать в селах порядок, составлять хлебные запасы, исполняя в точности данные мною через господ земских начальников (показывает на себя) приказания, и стараться составлять мирские капиталы на случай нужды. Должностные лица, которые сумеют выполнить указанные мною задачи, заслужат мою сердечную благодарность». (Опускает бумагу.) Слышали? Слышал, староста?
Староста. Слышал… Постараемся…
Земский начальник (объясняет). Некоторые полагают невозможным составлять хлебные запасы ввиду сырости зерна. Правда, хлеб бывает действительно сыр, но его легко высушить на печах и сухой уже засыпать в магазины. Беда не в том, что хлеб сыр, а беда, если нет его вовсе.
Голоса. Вот это правильно!
— В этом и дело-то!
Ключников (угрюмо). А где его взять?!
Земский начальник (объясняет). Что касается уплаты повинностей, то я уже говорил вам, что следует стараться уплачивать деньгами не от продажи хлеба, а заработанными. Хлеб же следует беречь, продавать его за бесценок не следует…
Ключников (хмуро). Нет его, хлеба!
Земский начальник. Нынче нет, а на будущий год будет! Губернатор советует не на один только нынешний год, а всегда поступать так. Понял?
Корявый мужичонка. Это дай бог ему здоровья…
Голоса. Дай бог!
Земский начальник. Что вы там? Поняли?
Если что непонятно, прошу заявить!
Старик (прячась за спины других). Они говорят — в нонешний год не могут магазеи пополнить!
Земский начальник. Говори громко! Ничего не слышу!.. Кто там говорит?
Староста (робко). Народ толкует, что нечем магазеи пополнить.
Голос из толпы. Не то, чтобы продавать, а самим есть нечего!
Ключников (насупясь). Нет хлеба!..
Земский начальник (с раздражением). А я что же говорю? Нынче бог не дал, на будущий год даст.
Голоса. Дай бог!
— Когда родится — можно…
Старик (из-за чужой спины). Большое притеснение… На ревизскую душу у нас… Когда это, размежовка была…
Земский начальник (обрывая). Что такое? Какая размежовка?
Староста!
Староста. Здесь, ваше благородие!
Земский начальник. Завтра собирай сход и объясни им, что я здесь читал и говорил!
Староста. Можно…
Земский начальник. Не «можно», а я тебе приказываю!
Староста. Слушаю… Будет исполнено… Не сумлевайтесь…
Земский начальник. Затем — все ли у вас благополучно?
Староста. Слава богу, все благополучно!
Земский начальник (строго). Нет ли каких-нибудь толков, разговоров в народе о прирезке земли?.. О том, что земля скоро к вам отойдет, и других подобных росказней?..
Староста! Говори правду!
Староста. У нас? У нас, ваше благородие, спокойно. Не слыхать этого… У нас народ, как тихая вода! Болтают разное, да ведь…
Земский начальник. Пусть не болтают… А кто будет болтать — немедленно сообщить уряднику.
Староста. Разве можно не заявить?!
Земский начальник. Теперь ходят по деревням и селам злонамеренные люди и обманывают народ разными вздорными слухами.
Староста. Не видать у нас этаких…
Земский начальник. Эти люди — ваши враги. Они смущают вас, пользуются вашей глупостью, невежеством и доверчивостью… Ушей не распускать, смутьянов не слушать! Если такой человек появится в деревне, хватайте его и ведите к уряднику!
Второй мужик. Не ходят у нас такие…
Корявый мужичонка. Неприметно у нас… Разя где в других местах…
Голоса. Ежели что — пымаем, ваше благородие!
— Пымаем!
Староста. Постараемся, ваше благородие.
Ключников (хмуро). Некого ловить…
Земский начальник. Знайте, что это волки в овечьей шкуре! Помните!
Староста. Будем помнить.
Земский начальник. И всем другим скажите! Ну теперь с богом, можете отправляться по домам! (Поворачивается и медленно идет по направлению к садовой калитке.)
Старик (пошептавшись с Ключниковым, бежит рысцой за земским начальником, держа шапку в левой руке, догоняя земского). Ваше благородие! Погодь малость!
Земский начальник оглядывается и приостанавливается у калитки сада. Ключников останавливается в отдалении и ждет чего-то.
Земский начальник. Ну! Что еще?
Старик. Разное народ болтает. (Задыхаясь от волнения.) У нас… на ревизскую душу две с четвертью десятины, а народ множится… тварь живая, ваше благородие… Что поделаешь?
Земский начальник (нетерпеливо). Ну?
Старик. Вот оно и выходит… Податься некуда… Разное болтают. Вышла будто от батюшки-царя льгота народу насчет земли… Болтают тоже, что…
Земский начальник (перебивая). Очень скверно делают, что болтают… И если ты сам будешь повторять эту болтовню, то…
Старик (испуганно). Я ничего не знаю, ваше благородие. Народ мы темный… Вот мы до вашей милости… Лучше спросить… Вы как наши начальники… Болтают другие…
Земский начальник (кричит). Староста!
Отправь этого дурака под арест на трое суток!
Не болтай! И другим закажи! Понял? (Хочет идти.)
Старик (со слезами в горле). Ваше благородие! Ваше благородие! За что?!
Земский начальник (оборачиваясь). Не понял? Ну посидишь и поймешь! Под арест! На трое суток! Возьми его, староста!
Старик. Ведь я что же… Я им говорю…
Староста. Пойдем! (Вздохнув.) Ничего не поделаешь! (Идет к воротам.)
Яркий весенний полдень. Боковой фасад барского дома с мезонином. Ветхая терраса с облезлыми, когда-то штукатуренными колоннами и с широкой лестницей в сад. В линию с фасадом дома — изгородь с калиткой во двор, далее — глухие бревенчатые стены кухни. В глубине за оградой — огород и пустырь, где устроена столовая для крестьянских детей. Павел Иванович сидит на террасе и, облокотись руками на перила, читает книгу. С пустыря доносится пестрый веселый гомон крестьянских ребятишек: кто-то из них плачет, кто-то бранится; звучат голоса Серафимы Сергеевны и Наташи. Городецкий выходит из дома на террасу с заткнутой за шею салфеткой, чистит зубы перышком.
Городецкий. На совещании выяснилось, что в среднем по нашему уезду на сто домохозяев приходится сорок семь целых и три десятых лошади, или, другими словами… мм… Сколько это на человека?.. Забыл, как делятся десятичные дроби…
Павел Иванович (поднимая голову). Что?
Городецкий. На сто дворов у нас сорок семь и три десятых лошади…
Павел Иванович (рассеянно). Ага! Мало… (Читает.)
Городецкий (глядит по направлению пустыря). Как они там!.. Словно пчелы в улье…
А что же ты, Павел, не сходишь туда… посмотреть? Ужасно люблю детвору! (Позевывает, уходя в комнаты.)
Павел Иванович. Нашла себе наконец дело?
Наташа. Правда, Павел, я похожа на горничную из порядочного дома? (Смеется.)
Павел Иванович. Душа у тебя цветет от добрых дел?
Наташа (входя на террасу). Хочу их побаловать: дать по конфетке. Они преуморительные! И любят меня ужасно! Все это очень интересно и приятно, Павел.
Павел Иванович. Так уж бог строил, чтобы доставить тебе удовольствие.
Наташа (с гримасой). Уж пожалуйста! Не острите! Ничего смешного… (Исчезает в дверях.)
Бабенка (жалобно). А вот тебе с места не сойти, если он обманывает… Зря ты нас обижаешь.
Серафима Сергеевна. Как только я увидала этого мальчишку с разбитой губой, так моментально вспомнила, что он уже обедал… И вчера не хватило троим…
Бабенка. Хошь, я образ сниму?..
Серафима Сергеевна (строго). За мной прошу не ходить… Сюда нельзя лезть. Уходи!
(Медленно следует к террасе.) Одним по два обеда, а другим — ничего… (В калитку во дворе.) Федор! Поди и скажи, чтобы расходились: поели, и нечего больше там делать! Всю голову прокричали…
Серафима Сергеевна. Представь, Павел! Обманывают; съест свою порцию, а через десять минут опять лезет как ни в чем не бывало, словно ему не давали.
Павел Иванович. Один офицер, тетя, рассказывал… Командир спросил на смотру солдата: хорошо ли кормят? «Хорошо, ваше высокоблагородие, так что остатки бывают!» — «Куда же вы деваете остатки?» — «Доедаем, ваше высокоблагородие!»
Серафима Сергеевна. Ах, ну тебя тут! Им хоть по три порции давай — все недовольны!.. (Идет в комнаты.)
Наташа. Я им, мамочка, хочу — по конфетке… побаловать…
Серафима Сергеевна. Только, пожалуйста, не шоколад, который привез сегодня папа! (Идет в комнаты.)
Наташа. Монпансье, мамочка. Никто не любит… (Сходит с террасы.)
Павел Иванович (смотрит ей вслед, ухмыляется). Наташа!
Когда я был студентом и сидел в тюрьме, однажды ко мне на свидание пришла девушка, которая назвалась моей невестой, но которая меня не знала… И я не знал ее… Право! Она была немножко похожа на тебя… Живая такая и веселая. Она была у меня только один раз — принесла мне фиалок, и больше я никогда уже не видал ее…
Наташа. Ну?
Павел Иванович. Вот здесь, в книге, я нашел сухую фиалку. (Грустно покачивает головой.) Почти десять лет она лежала здесь, а посмотри: словно живая… словно все это было прошлым летом.
Она была немножко похожа на тебя, но… она, наверно, не кормила голодных ребятишек конфетками…
Наташа (рассердилась). А я вот кормлю! (С презрительной гримаской бежит с террасы на пустырь.)
Городецкий (выходит с террасы, тихо приближается к калитке, кричит). Федор! Федор! (Манит пальцем и отходит.)
Кучер (вбегает). Меня, барин, кликали?
Городецкий. Ты не забыл, что к поезду надо выехать за молодым барином?
Кучер. Зачем… Больше часу, как уехали, Ваську послал.
Городецкий. Вятку запрягли?
Кучер. Ее. (После паузы.) Николай Алексаныч? Мужики опять насчет лугов пришли. Что им сказать?
Городецкий. Где они?
Кучер. На канаве. Больше часу лежат. Просят вас… поговорить…
Городецкий. Скажи управляющему.
Кучер. Они с ним не желают… Вас просят.
Городецкий. Пусть идут к парадному крыльцу — я сейчас выйду.
Ах, Серафимочка! Надо же смотреть!..
Серафима Сергеевна. Павел! Не разберешь ли вот эту фамилию? Земский начальник пишет, словно какой-нибудь министр! Извольте разбирать и догадываться…
Павел Иванович (берет лист). Действительно! Иван… Иван… Черт его знает? Почему это одни подчеркнуты синим карандашом, а другие — красным?
Серафима Сергеевна. Синие — это «едоки», которых, по его мнению, следует кормить, а красные — этих он исключает: могут своим трудом прокормиться. Беда мне с этими списками! Сколько неприятностей, ошибок! Кто «едок», а кто «не едок»… (Уходит, взяв у Павла лист.)
Павел Иванович. То ли дело у нас: все «едоки». Как это, тетя, удобно! Не правда ли? Никаких ошибок…
Кучер (подходит к калитке). Барыни нет?
Павел Иванович. А что?
Кучер. Там, на дворе, один больно безобразничает… Поденщина! А скажешь барину — себя очень обеспокоит…
Павел Иванович. Лучше и барыню не беспокоить. Пойдем-ка: что там? (Спускается с террасы.)
Кучер. Вас ведь, Павел Иваныч, не послушают… Они вас не боятся…
Наташа (идет с пустыря, ведя за руку девочку лет девяти, хорошенькую, пугливо озирающуюся). Не бойся! Марфушей тебя зовут, а?
Девочка (альтом). Да-а, Марфуткой!
Наташа. Наелась? Досыта?
Девочка. Да-а, досыта!
Наташа. Больше не хочешь? (Намеревается поласкать.) Дай я тебя поцелую! Ух, какая ты грязнуля!..
Девочка. Кабы дали, еще бы съела!
Наташа (хохочет). Это великолепно! Пойдем в кухню — там еще чего-нибудь поедим!
Девочка. А тетенька не заругает?
Наташа (со смехом). Нет-нет!.. (Влечет девочку в калитку.) Потом я покажу тебе ту машину, которая поет! (Уходят.)
Павел Иванович (появляясь в калитке, вслед ушедшим). Да, будущая красавица! И за это ей можно дать два обеда. (Идет к террасе, где появляется Городецкий.)
Городецкий (чем-то раздражен). Нет ничего глупее, как сентиментальность с мужиками! Ваши душевные разговоры о земле уже дали некоторые результаты… Они думают, кажется, что я не имею права распоряжаться своими лугами так, как это мне хочется и как выгоднее… удобнее…
Павел Иванович. Ты делай так, как нравится и удобно тебе, мы с сестрой — по-своему…
Городецкий. Нельзя этого! Если вы будете дарить свою землю мужикам, этим вы дадите им повод ждать того же и от меня, от другого, третьего… от всех нас, помещиков…
Павел Иванович. Скажи, чтоб не ждали.
Городецкий. Да они, видимо, ждут уже!
Павел Иванович (обиженно). Во-первых, я земли не дарил; я только предложил им взять нашу землю в долгосрочную аренду на льготных условиях, а во-вторых…
Городецкий. Теперь надо быть поосторожнее. Мужики фантазируют, и всякий опрометчивый шаг может повлечь большие неприятности…
Павел Иванович (прохаживаясь и скептически ухмыляясь). Ну дальше!
Городецкий. Дальше? Скверно! Скверно! Ничего хорошего, кроме арестантских халатов, для них в результате не предвидится. Каждый день приносит известия о захватах, буйствах, грабежах, а вы подливаете в огонь масла…
Павел Иванович (серьезно). Имею я право распоряжаться своею собственностью? На каком основании ты ограничиваешь мои права? И права моей сестры?
Городецкий. Бывают в истории такие моменты, когда…
Павел Иванович (перебивая). Мужики несомненно думают, что наступил именно такой момент…
Городецкий. Я говорю серьезно, и спорить, для того чтобы переспорить, не желаю!
Павел Иванович (после паузы, волнуясь). Тебя считают в земстве демократичным, радикальным, а между тем ты рассуждаешь, как самый умеренный аграрий…
Городецкий. Кем меня считают — это мне решительно все равно! Жизнь и программа никогда не могут совпадать в частностях… И только люди, изучавшие эту жизнь по книжкам да из тюремных окошек, могут рассуждать так… наивно, прямолинейно!.. Я думаю, что твоя сестра смотрит на дело гораздо благоразумнее…
Павел Иванович. Жизнь, жизнь!.. Жизнь-то именно и требует, чтобы мы с тобой поступились своими интересами… Ты вот все толкуешь о необходимости отдать крестьянам казенные и удельные земли. А там, где их нет?! Как там? У нас, например, почти нет!
Липа. Все спорите?!
Городецкий. Скажи, пожалуйста, Липа, кто из вас придумал сдать имение мужикам по пяти рублей за десятину и на эти деньги выстроить им баню?
Липа. Вы все о том же… Не одну баню, Николай Александрович, а главное — школу, а потом и баню… Каюсь: придумала это я!..
Павел Иванович. Ты, дядя, желаешь ссориться? Отлично! Мы… мы строим бани… А вы?
Городецкий. Во всяком случае, я не буду воздвигать мужикам какие-то там бани, когда им жрать нечего… В нашем уезде сорок семь и три десятых лошади на сто дворов, а они… (Злорадно смеется.)
Павел Иванович (очень раздраженно). Опоганить можно все, что угодно! Что строите вы? Тюрьмы? Арестантские халаты? Виселицы?.. (Сердито сходит с веранды, направляясь к калитке.)
Наташа (выбегая на террасу). Опять умные разговоры? Beau frere![2] Вернитесь! Вот кипяток.. (Бежит следом за Павлом Ивановичем, но скоро возвращается.) Изволили разгневаться… Ты его, папа, верно, обидел?
Липа (угрюмо глядя в пол). Успокойтесь: мужики отказались не только от бани, но и от школы…
Городецкий. И отлично сделали!
Липа. Отказались и, значит, сделали по-вашему… И не стоит больше об этом разговаривать. Мы все так изнервничались, что разучились разговаривать…
Городецкий. Трудно оставаться спокойным, когда там хлеб растащили, в другом месте — лес вырубили, в третьем… А тут еще вы с вашими утопическими проектами!.. (После паузы.) Я, Липа, не ретроград! Вы с Павлом отлично это знаете. Я согласен, что народ беден, нищий, что он раб — все, что угодно… Но согласитесь, господа, что не подарками и не банями можно поправить экономическое положение народа!..
Наташа. Не горячись, папочка!
Липа. Тут, Николай Александрович, нет никаких проектов. Тут только личное дело мое и Павла… Личное! Мы не говорим, что спасаем народ… Вероятно, это сделает сам народ лучше нашего. Вы вот кормите похлебкой крестьянских ребятишек и, наверно, тоже не думаете, что изменяете экономическое положение народа?..
Наташа (с большими глазами). Что же? По-твоему, не надо их кормить? Мама делает глупо, что кормит? Глупо?
Липа. Погоди, Наташа… Не в этом дело… Прекрасно делает…
Наташа. А может быть, несколько детей умерли бы, если бы мы… Бабы маме руки целуют…
Городецкий. Вы с Павлом все хотите вылезти из собственной кожи… Отлично! Ликвидируйте свое постыдное положение землевладельцев! Снимите эту тяготу со своей души! Успокойте совесть! Продайте имение!
Липа. Кому это?
Городецкий. Да хотя бы тем же мужикам!
Липа. Не купят, Николай Александрович! Во-первых, им не на что купить, а во-вторых, они так уверены, что земля перейдет к ним без всяких покупок, что ничего не выйдет…
Городецкий. «Уверены»? Конечно, если мы сами будем давать пищу мужицкой фантазии… Вы полагаете, что, предлагая им взять землю по пяти целковых вместо десяти, вы не кружите им головы?
Липа. Но что же делать? Знать, что десять рублей нельзя брать, и все-таки брать?
Городецкий (не слушая). Если бы все помещики согласились, что земля — ничья, божья, то, конечно, все совершилось бы без пожаров, грабежей, без арестантских халатов, но…
Наташа (повернувшись на каблуках). Надоели мне хуже горькой редьки ваши споры и умные разговоры! Пойду Володю встречать. (Берет с окна простенький платочек и покрывается им по-крестьянски.) Хорошо? Идет? (Спускается с террасы.) Пойдем, Липа, Володю встречать! В поле! Колокольчиков нарвем! (Уходит, бурча что-то веселенькое.)
Городецкий (ходит). Но ведь согласитесь, господа, что я-то, который всадил в имение все свое и женино состояние и хожу теперь в долгу как в шелку, я-то не могу согласиться, что земля — ничья, а божья? Проценты-то ведь я плачу!
Горничная. Что вы, барин, говорите?
Городецкий (сердито). Не с тобой! Наконец, я возился с вашим имением не меньше, чем со своим… Я вложил в него столько забот и труда…
Липа (с раздражением). Ну а если мы с Павлом хотим подарить мужикам свою землю. Какое тебе, дядя, дело, в самом деле? Мы живем для себя и распоряжаемся своим… Ты… ты бери десять рублей… Можешь даже двенадцать, а мы хотим по пяти! Даром хотим! И нет никому дела! Никому! (Тихо сходит с террасы, отирая платком слезы, и направляется через калитку во флигель.)
Серафима Сергеевна (входя на террасу с листом бумаги). Коля! Почему Иван Ключников вычеркнут из числа едоков? Ведь у него четверо детей?
Городецкий. А ну вас тут с едоками! (Вслед Липе.) Можете не только дарить, а даже еще от себя приплачивать за каждую десятину!
Серафима Сергеевна. Ведь ты знаешь Ивана Ключникова? Картошку в прошлом году копал у нас со своей женой?
Городецкий. Черт его знает… Иногда кажется, что взял бы и плюнул на все: и на хозяйство, и на всяких едоков, и на идейных помещиков!
Городецкий (чувствует это, оглядывается). Что такое еще?
Приказчик. Надо, Николай Александрович, убрать одного поденщика… Степана из Сухого Дола!
Городецкий. Почему это? (Идет, приказчик — за ним.)
Приказчик. Произносит разные слова… За такие слова надо прямо к уряднику.
Городецкий (приятельски). Вот что, Григорий: рассчитывать ты можешь, но еще с урядниками возиться — пожалуйста, уж без этих кляуз… Я тебе несколько раз говорил, что с полицией нечего связываться…
Приказчик. Как знаете… Если такие слова оставлять без внимания, я уж не знаю… тогда уж все можно говорить, что хочешь…
Городецкий. Что же это за ужасные слова? Ругань трехэтажная? Меня, что ли?
Приказчик. Ругань — это пустяки. Разве я стал бы вас беспокоить из-за ругани?! Другое…
Городецкий. Именно?
Приказчик. Вынес я из флигеля мебель проветрить, а он, Степан, сел в кресло, ноги — врозь, и не слазит! «Пошел!» — кричу… Никакого внимания. «Не все, говорит, барам на мягком сидеть, пришло время и нам позабавиться»… И пошел, и пошел! «Земля — божья, моим потом полита, моей кровью вспоена», — и другое разное… И так везде неспокойно, а тут этакие слова произносит…
Городецкий. Откуда завелся этот господин? Давно он у нас?
Приказчик. Только второй месяц. Незаметно было… Трезвый — степенный человек, никогда никакого себе неприличия не позволял, а тут ему немножко попало — Павел Иваныч поднесли — и нет никакого сладу! Стенька Разин, да и только! Или разбойник Чуркин какой…
Городецкий. Гм!..
Приказчик. Оставить его с такими слова невозможно: у меня — народ… Дозвольте его покуда хоть в баню запереть?
Городецкий. В баню, говоришь?.. Гм!
Приказчик. А как же иначе? В рыло дать вы тоже не дозволяете, а…
Городецкий (прерывая). Только не драться! Я сам себе этого не позволяю и тебе запрещаю… Боже тебя избави! (Грозит пальцем.)
Приказчик. Раз нет вашего разрешения, как же я могу? Никогда! Пусть лучше меня изобьют, а я пальцем не трону.
Городецкий. Сильно пьян?
Приказчик. Не шатается, ходит ровно!
Городецкий (после паузы). А ну-ка, приведи его сюда. Что это за субъект…
Приказчик. Как-с?
Городецкий. Приведи его сюда. Я с ним побеседую.
Приказчик. Как бы он… Сейчас приведу-с! (Уходит, поскрипывая сапогами.)
Серафима Сергеевна (в дверях). Чем с ними лучше, тем они хуже. (Идет к столу, за чай.) Кажется, уж делаешь для них все: и отсрочки всякие, и льготы, и кормишь, и заработок даешь хороший, и лечиться ко мне бегают… И все-таки! Полное отсутствие всякого чувства благодарности! У Виноградовых никакой пощады не дают: за все — штраф, и ничего… лучше…
Городецкий. Ну, матушка, Виноградовым я никогда не был и не желаю быть. И что там ни говори, а мужики отлично понимают, что такое я и что — Виноградов…
Серафима Сергеевна. Я начинаю убеждаться, что потрав и порубок прощать не следует. На той неделе простили, а вчера опять поймали в лесу с лыками! Маленькие молоденькие липки! Даже простой жалости к растениям нет…
Городецкий. Ты, матушка, кажется, скоро убедишься, что следует загонять мужицких гусей и поросят и потом заставлять отрабатывать убытки, как это делает и Виноградов и даже… твой родной батюшка…
Серафима Сергеевна. На что ты сердишься? Я тебе ничего не рекомендую. Я только вижу, что так нельзя, немыслимо вести хозяйство. Раньше ты все-таки давал понять, что рубить чужой лес нельзя, что мы сеем овес вовсе не для того, чтобы они пасли там свой скот.
Городецкий (сердито). То было раньше, а теперь другое… Из-за пустяков не стоит портить отношений… На грош экономии, а… а…
Серафима Сергеевна (поднимаясь и уходя в дом). Еще какую-нибудь гадость тут услышишь… Предпочитаю не присутствовать. Чай тебе налит.
Приказчик (останавливая Степана). Погоди, не лезь! Стой здесь! Сними картуз-то: не в кабаке…
Степан. Постоим… Снимем… (Неохотно снимает картуз.)
Приказчик. Привел его… Здесь он!
Степан. Звали меня?
Городецкий. Не звал, а велел привести.
Степан. Что меня вести-то… Сам приду… Не допускали, а то…
Городецкий. Чем ты там недоволен? Платой? Пищей?
Степан. Никаких неудовольствий я вам не заявляю… А если я выпимши сел в креслу, так неужто я вам этим убыток сделал?!
Городецкий. Ты, пожалуйста, дурака не ломай!
Приказчик. А что ты говорил, когда в кресле сидел? Ну-ка! Про землю ты что говорил?
Степан. Что сказал, то и сейчас повторю. Мне отпираться нет причины. Приказчик сказал: «Как это земля этаких жуликов носит», — про меня это он. А я ему: «Земля, говорю, не ваша, а божья, и жулик тоже божий человек…» Верно! Что тут толковать? Все мы — боговы, как я, так и барин, и ты, неправильный ты человек, и все движимое и недвижимое!..
Приказчик (со злостью). Не так было! Врешь, а еще на бога ссылаешься… Потерял совесть-то?
Степан. Если ты никаких свидетелей не допустил, на кого мне, окромя бога, сослаться?
Городецкий. Ну а дальше что?
Приказчик. А не говорил ты, что земля твоим потом полита, твоей кровью вспоена? Что по этой причине неурожаи пошли?
Степан. И верно! Кто свой пот над землей проливает? Ты, что ли? Кто Россию от неприятеля защищает? Ты?
Приказчик. Да и не ты ведь!
Степан. Мой брат в сражении свою кровь пролил, а твой в монополии сидит!
Городецкий. Во всяком случае, если тебе хочется в мягком кресле сидеть, а не работать — можешь получить расчет и — с богом! (Приказчику.) Рассчитай его!
Приказчик. Пойдем… Получай и — с богом!
Степан. Что я в кресле посидел-- каюсь, а чтобы от работы отлынивать — это грех будет… Наплевать тому в глаза надо…
Приказчик. Ладно… Иди, брат!
Серафима Сергеевна. Нечего больше разговаривать. Барин сказал тебе! И… все… уходи!
Степан (с озорством). Как же не разговаривать? Корова и та мычит…
Городецкий (в дверях, с раздражением). Получи расчет и мычи сколько твоей душе угодно!
Ну! Пшел!.. (Уходит в комнаты.)
Степан (отнимая руку от приказчика). А вы не цепляйтесь! Мне от бога язык дан!..
Серафима Сергеевна (радостно). Приехал!.. Володя приехал!
Наташа. У него, мама, эспаньолка выросла! Видишь? (Берет брата за подбородок.)
Степан (у калитки, оглянувшись). А запирать человека в баню не можете! Крепостное право прошло!
Городецкий (в дверях, выходя из терпения). Я тебя отправлю к земскому начальнику!
Серафима Сергеевна. Коля! Перестань! Сдерживайся… Не унижайся…
Степан. А еще образованные! (Подталкиваемый приказчиком, скрывается за калиткой.)
Наташа. Какой грубый!
Владимир (целуясь с отцом). Что, и у вас мужички пошаливать начали? Вот тебе и добрые отношения!
Городецкий (строго). К твоему огорчению, пока все благополучно: не ограбили, не сожгли и не убили…
Наташа (мягко ласкаясь к отцу). Какую ты, папочка, ерунду говоришь! На тебе колокольчик в петличку… Тебя Гладстоном[3] называют, а Гладстон, говорят, всегда носил цветочек…
Серафима Сергеевна. Ты, отец, напрасно говоришь таким тоном эти несуразные вещи…
Владимир. Да пусть… Папа, видимо, раздражен чем-то…
Городецкий. Они — народ прямолинейный. Летают, как галки. Для приближения к будущему строю будет, матушка, небесполезно, если все это случится с нами…
Владимир. Все это, папа, либеральные парадоксы…
Брось, чертова кукла!
Серафима Сергеевна (с упреком). Володя! Кель выражанс!!!
Городецкий (с улыбкой). Это очень демократично. Социал-демократично! (Уходит в комнаты.)
Владимир. Однако какой отец сердитый… На что он обиделся… Я, кажется, ничего не успел сказать!
Серафима Сергеевна. Сегодня он с утра рассердился… Что-то у него там с мужиками из-за лугов вышло.
Наташа (стоя позади брата). У-у! Какая у тебя, Володечка, шея! Как голенище! (Хохочет.)
Владимир (отстраняясь). Постой! А где же Павел? Липа? Живы они?
Наташа (весело). Вели умные разговоры и все разбранились!
Серафима Сергеевна. Они — в своем флигеле. Мы, Володя, теперь все ссоримся… И ты попал как раз в такое время, когда мы расходимся по разным половинам…
Владимир (встает). Я вас помирю около самовара! Тут-то, вероятно, не выйдет никаких разногласий… Идем, Натуська!
Наташа (хватая брата под руку). Все дуются! Как было в прошлом году весело! Я думала, что опять… А где тот студент, который гостил у нас прошлым летом? Вот премилый человек…
Владимир. Увы! В тюремном заключении!
Серафима Сергеевна (подойдя к двери). Николай Александрович! Иди! Ты не допил своего чая…
Городецкий (входит с сигарой во рту). Приехала еще одна живая программа! (Ходит по террасе.)
Серафима Сергеевна. Ты, Коля, все забываешь, что Володя — не мальчик… Он совершеннолетний.
Городецкий. «Либеральные парадоксы»! Гм!.. (Садится к столу.) Сынок — демократ, племянник — народник, тесть — ретроград… Эсдеры, эсеры, кадеры и кто там еще…
Серафима Сергеевна. Какие же мы либералы?!
Городецкий. Э-э, матушка, они всех валят в одну кучу… У каждого из них… свой аршин, и, если вершка не хватит, кончено: вали его в либеральную кучу… вроде мусорной ямы…
Серафима Сергеевна. Ты, Коля, все-таки очень несдержан… Довел Липу до слез… Зачем? Пусть их делают как хотят.
Городецкий. Когда женщина в споре не находит логических аргументов, она орошает противника слезами. Принципиальные слезы! Нет ничего противнее! И подарить хочется, и баню выстроить… (Смеется.) Уж если так надоело быть помещиком, взяли бы да подарили мне… Да! А что же? Если сосчитать долги банку, Виноградову, недоимки разные… если, говорю, ликвидировать хозяйство, то, ей-богу, мы окажемся не богаче мужиков!
Серафима Сергеевна (вспомнив). А страховку ты внес?
Городецкий. Откуда?! Я фальшивых ассигнаций не делаю… Опять придется у этого прохвоста, Виноградова, занимать.
Серафима Сергеевна. Папа хочет приехать. Он рассчитывал, что ты дашь ему до января семьсот рублей…
Городецкий. Все рассчитывают взять у меня, и никто не рассчитывает дать мне… Воображают, что мои латифундии приносят мне громадный доход…
Повар. Барыня! Что прикажете на третье?
Серафима Сергеевна. Что тебе?
Повар. На третье что приготовить: мороженое или пломбир?
Городецкий (сердито). Только не пломбир! Надоел твой пломбир.
Серафима Сергеевна. И не мороженое! Сережа объедается и потом хворает. Спроси барышню, Наталью Николаевну: что она захочет, то и приготовь!
Повар. Слушаюсь… Барышня любит вафли.
Владимир. Ну, пролетарии всех стран, соединяйтесь около самовара!
Серафима Сергеевна. Слава богу! Давно бы так!
Павел Иванович. Чай пить могут из одного самовара все партии.
Липа (Владимиру). Все забастовали?
Владимир. Все! Все! И медички, и высшие…
Липа. А горный институт?
Владимир. Все! Даже путейцы!
Липа. Ах, как мне захотелось в Петербург!
Городецкий (с иронией). И надолго забастовали?
Владимир. На неопределенное время.
Городецкий. Ага! Ну а все-таки? До января, до февраля?..
Владимир. Впредь до изменения общих условий… Я давно бы мог приехать, да не хотелось… Митинги, рефераты, доклады…
Городецкий. Надолго, значит? До этого… как его… до социального устройства?
Владимир. Ладно! Подшучивай! Подождем, торопиться некуда.
Серафима Сергеевна. Не понимаю этого… Или уж я устарела, что ли… Была я когда-то на курсах…
Городецкий (декламирует). «Так сбивчивы и шатки наши мненья, что сомневаться можно и в сомненье!..»
Владимир. Сперва кончи курс, — так, мамочка! А потом уж — в тюрьму?
Наташа (надувая губы). Вот я кончила… и… что же теперь, мама?..
Павел Иванович. Кончи курс, и вот когда ты сделаешься земским начальником, тогда вступай на арену и давай простор своим общественным идеалам…
А ты, Володя, не только еще не кончил курса, но даже не отбыл тюремной повинности, как это требуется для диплома…
Наташа (потягиваясь). А любопытно посидеть в тюрьме?! Право! Я хотела бы… Только ненадолго… С недельку бы!.. А потом на волю!
Городецкий. Будь только порядочным человеком, а там, друг мой (хлопает сына по плечу), жизнь найдет тебе место, распорядится тобой — по-своему…
Владимир. Я сам распоряжаться жизнью хочу!
Липа. Браво, Володя! Молодчина!
Павел Иванович. Верно! Надо, чтобы не жизнь нами, а мы жизнью распоряжались!
Владимир (кланяется на две стороны). Неожиданное одобрение с двух сторон. Очень растроган. Постараюсь быть и порядочным человеком и молодчиной!.. Только не отдаю себе ясного отчета — что такое порядочный человек?
Городецкий. Не понимаешь?
Серафима Сергеевна. Очень жаль.
Владимир. Перчатки и галстук для порядочного человека обязательны?
Городецкий. Довольно-таки глупо. (Уходит в комнаты.)
Наташа. Опять?! Зачем, Володька, сердишь папу?
Серафима Сергеевна (бросает с сердцем чайную ложку). Все могу извинить, но грубости не переношу.
Владимир (целуя у матери руку). Мамочка, не буду! Милая, не буду!
Серафима Сергеевна. Ах, не дурачься, Владимир, пожалуйста! (Уходит.)
Владимир. Все меня оставили…
Наташа. Наша Авдотьюшка всегда чистит ножи под аккомпанемент своих песнопений… Слушайте!
Городецкий (появляясь в дверях). Опять завыла? Скажи, Наташа, что, когда я приезжаю сюда, чтобы этого вытья не было! (Исчезает.)
Липа. Стр-рого у нас!..
Павел Иванович. Знаешь, Володя: наш земский запретил хороводы!..
Липа. Вообще всякое пение! Не веришь?..
Липа. Он мне запретил и ребят учить…
Наташа (тихо). А мне эта песня ужасно нравится. Слова у ней смешные и симпатичные… (Тихо напевает.)
«Из бедных я бедна, плохо я одета,
Никто замуж не берет девушку за это!»
Владимир (Липе). И ты послушалась: не учишь?
Липа. Учу поодиночке… Это можно без разрешения… (С восторгом.) Один мальчуган ходит ко мне, с разбитой губой… С ним заниматься — прямо наслаждение: любознательный, сметливый, смелый…
Павел Иванович. Тетя жаловалась, что он у ней два обеда съедает обманным образом! (Смеется.)
Липа. Говорит басом и смотрит прямо-прямо в глаза, словно видит там самую глубину твоей души. Недавно я читала ему стихотворение… на девятнадцатое февраля… Знаешь?
Наташа (подсказывает по-гимназически).
«И с трудом, от слова к слову
Пальчиком водя,
По печатному читает
Мужичкам дитя».
Липа. Вот этот Савка и спрашивает меня: «А правда, Лимпияда, что манифест вышел, чтобы нам отдать всю землю?» Главное — «нам»!!!
Владимир. Мужичок по-прежнему умиляет вас своей самобытностью?
Наташа. Они хотят подарить свою землю мужикам!
Владимир. Ого! Сами намерены превратиться в пролетариев, а из мужичков сделать благополучных россиян?..
Павел Иванович. Что поделаешь, Володя?.. Мужик никак не соглашается сделаться настоящим пролетарием… (Насмешливо.) Не хочет, каналья!
Наташа (с напряженным вниманием). Не понимаю я, какая между вами разница? Почему вы все ссоритесь… Ты, Володя, ведь тоже любишь бедных?
Владимир. Дайте мужику порядочный кусок земли — и вы увидите, что он сделается врагом всяких социальных реформ… Возьмите мужика в Швейцарии! Вы умиляетесь его благополучием, а мне противно смотреть! Сытое довольство мещанина — и ничего больше!
Павел Иванович. Там совсем другое дело!
Владимир (иронически). Конечно! У нас мужик — самобытный!.. Социалистом родится!
Наташа. Дедушка! Ну-ка иди, поспорь с ними!.. (Смеется.)
Полковник. А-а! Господин анархист приехал! Здравствуй, здравствуй! Хотя мы с тобой и не сходимся в убеждениях, но видеть тебя рад! (Целуется с Владимиром.) Крестничек мой. (Здоровается с остальными. Липе.) Здравствуй, синий чулок! (Павлу.) Имею честь кланяться, народный начальник!.. (Наташе.) Здравствуй, Коза Ивановна!
Наташа. Здравствуй, ретроград!
Полковник. Полюбуйтесь, что у нас происходит. (Лезет в карман за записной книжкой.) Проезжаю по своему лесу и вижу — на сосне белеет бумажка какая-то… Останавливаю лошадей, слезаю, снимаю бумажку. (Вынимает и кладет клочок бумаги на стол.) Читаю… Полюбопытствуйте, вот! Доморощенная прокламация!
Безграмотная прокламация и подписана: «Статский советник»!..
Владимир (читает). «Сея економия будет сожжена в ночь сего мая двадцатого числа, а лес приказано вырубить дочиста в два часа с четвертью. Статский советник».
Полковник. Как это вам нравится, а? (Прячет бумажку.) Статский советник писал! В лаптях! Передам земскому начальнику… Пусть дадут охрану… От этих статских советников теперь житья нет… (Грозя пальцем.) Вы все! (Идет в комнаты.) Серафимочка!.. Полюбуйся!
Наташа. А кто там еще с дедушкой приехал?
Горничная. Земский начальник. (Уносит самовар.)
Наташа (встает). Брр! Противный! Возьму книжечку и уйду, лягу на травку…
Владимир. Хочешь, дам Маркса? Сразу на пятьдесят процентов поумнеешь!
Наташа. Не хочу. Липа давала мне как-то «Экономические беседы»[4]. Тоска смертная… Я читаю «Дворянское гнездо». Милый Тургенев! Люблю его безумно! Где мой Тургенев?.. Не видала, Липа, моего Тургенева?
Липа. А вон на окне — не он?
Наташа. Он! Он! Мой миленький! (Берет книгу и уходит в сад.)
Липа. Владимир! Знаешь, кто мой самый усердный читатель? Дедушка!
Владимир. Неужели читает?
Липа. Все новые брошюрки!
Павел Иванович. Липа дает ему все присылаемые тобой брошюрки по политическим и экономическим вопросам, я дедушка их глубокомысленно изучает, делает какие-то выписки в свою памятную книжку.
Липа. Только результаты получаются самые неожиданные! (Смеется.)
Павел Иванович. Дедушка, брат, всех ученых и поэтов утилизирует в свою пользу! Недавно приехал и говорит: «Сам ваш Маркс осудил реформы шестидесятых годов…».
«Каким это образом?» — спрашиваю. Вынимает свою записную книжечку и читает: «Если Россия пойдет по той же дороге, по которой она двинулась в шестьдесят первом году, то она пропадет, как пропала гнилая Европа»[5].
Липа (встрепенулась). Кажется, сюда земский начальник идет!
Владимир (поднимается). Ну его к черту! Идем, господа!
Городецкий. Трудно, знаете ли, поручиться… Сегодня, например, у меня вышел такой казус. Один мужик сел в кресло и говорит…
Полковник (перебивая). Как? Ты позволяешь у себя в доме…
Городецкий. Не в комнате… На дворе мебель проветривали… Ну-с, сел и говорит: не все барам на мягком сидеть, пришло время и нам побаловаться… или потешиться… уж не помню, как он выразился.
Земский начальник. Удалите немедленно… А я приму со своей стороны меры. Как имя и прозвище этого нахала?
Полковник. Это тоже «статский советник».
Городецкий. Нет… Не выдам! Это уже я считаю лишним… Если я рассказал этот случай, так вовсе не для того, чтобы донести, а просто для иллюстрации…
Полковник (возмущенно). Это удивительно! Это же укрывательство!
Земский начальник. Я ведь, Николай Александрович, могу узнать и помимо вас. Шила в мешке не утаишь! Да и нужно ли…
Городецкий. Это уже ваше дело!
Полковник. Не «ваше», а наше, общее наше дело! Это удивительно!
Городецкий. Я держусь вообще того мнения, что не следует обострять отношений. Об этом я имел честь докладывать лично князю и теперь могу повторить то же самое.
Полковник. Это удивительно! Погодите, господа либералы, я на первом же губернском дворянском собрании дам вам генеральное сражение! Я готовлю доклад, Семен Яковлевич… Работаю с утра до ночи!
Земский начальник. Значит, не слушаетесь доктора: он вам не велел читать и писать при огне…
Полковник. Доктор запретил мне думать и приказал спать по двенадцати часов в сутки! Неужели я могу это делать? Старый воин, Семен Яковлевич, не может оставаться в тылу, когда на аванпостах завязывается бой… Все позиции занимают они, либералы.
Городецкий. Вы что же, опять какой-нибудь проект?
Полковник. Именно. Основные мои мысли таковы: первая — дворянский банк должен служить нам, а не мы банку, вторая — овцы вверяются доброму пастырю, а не наемнику-интеллигенту, и третья — повсеместное введение обязательных в пользу государства работ…
Земский начальник. Это знаете ли, любопытно…
Городецкий (иронически). Особенно третья основная мысль… Кого вы, полковник, привлечете к принудительным работам?
Полковник. Кого? Во-первых, нуждающихся в работе, во-вторых, всех недоимщиков и, в-третьих, всех приговоренных земскими начальниками к штрафам и арестам… Я думаю, Семен Яковлевич, что каждый мужик согласится, вместо того чтобы платить штраф или сидеть под арестом, отработать свое наказание?
Земский начальник. Возможно… А где, Николай Александрович, вы устроили столовую?
Городецкий. А там, за огородом… Пойдемте, покажу… Пока до завтрака…
Горничная. Яичницу, что ли, прикажете еще сделать?
Серафима Сергеевна. Что-нибудь… Можно и яичницу.
Авдотьюшка (у террасы). Уймите, барыня, Сереженьку! Озорует все.
Серафима Сергеевна. А что?
Авдотьюшка. Принесли машину эту самую…
Горничная (поясняет). Граммофон!
Авдотьюшка. Да, грама… Не выговорю уж… Поставили ее к телятам и завели… Там такой скандал… Боятся, конечно… Неразумная тварь…
Серафима Сергеевна (всплеснула руками). Ах! И чего только не придумает!!! (Встает и идет к садовой калитке.)
Ключников (снимая шапку). Сделайте божескую милость! Не оставьте!
Серафима Сергеевна. Ты кто? Что тебе?
Ключников. Да все я же, барыня, Иван Ключников! Уж ежели я не настоящий голодающий, каких же еще нужно? Ведь это лавочник по злобе сказал… Четверо детей, матка, сестра, сам семой!
Серафима Сергеевна. Вон земский идет… Я ничего не могу. Велит записать — запишу… (Уходит.)
Ключников (кланяясь компании). Сделайте божескую милость! Шесть душ, сам — семой… Хоть по миру иди!
Земский начальник. Ну чего же ты хочешь?
Ключников. А так, чтобы в едоки нас записали… Уж ежели мы не голодающие, так кому же и способие выдавать?
Земский начальник. Работать, братец, надо. Руки есть? Голова на плечах?
Ключников (мотнув руками). Куда их дену? Зря болтаются. И рад бы…
Земский начальник. Сделай одолжение — приходи ко мне в усадьбу, — мне рабочие руки нужны… (Отходит.) Все на казенные хлеба желаете…
Ключников (с отчаянием). А семейство? У меня семь душ…
Ах ты, сделай милость! Что станешь делать?! (Топчется, вертит в руках шапку, смотрит вслед ушедшему земскому начальнику.)
Эх вы, господа поштенные! (Уходит.)
Староста. Призвал это он нас к себе и говорит: желаю вам свою землю сдать на вечные времена за малые деньги, но чтобы эти деньги шли в какую-то комессию.
Ключников. Не так говоришь! Подарю, говорит, обществу, но только чтобы вы по пяти целковых с десятины вечно отчисляли и чтобы комитет выбрали, а в этот комитет чтобы барышня Лимпияда Ивановна села.
Староста. Так-так… А на этот капитал, говорит, мы вам баню хорошую выстроим и школу поставим…
Первый возчик. Вишь куда они гнут!..
Староста. В грязи, говорит, живете; помирают, говорит, ребятишки от этого…
Лукерья (за перегородкой). Что бы нам с ними делать-то, кабы они не помирали? Чем их кормить-то? Про то не знают они…
Спи, что ли!.. Назола, прости господи!..
Ключников. У них все сыты… У них собаки ржаного хлеба не жрут.
Старик. У меня вот нечем их кормить-то… Вот девку-то в экономию водил, думал, в услужение определить… Не берут… В город, видно, придется…
Чего, дура, допрежде времени ревешь?.. Кабы было чем их кормить, разя повел бы? Телку и ту жалко…
Первый возчик (встает). Пойти — лошадей посмотреть… (Уходит.)
Староста. Хотел, чтобы приговор составили, что на вечные времена принимаем по пяти целковых с десятины…
Второй возчик. А они этими деньгами будут орудовать? Ловки!
Лукерья (подает миску и ложки). Их только послушай!
Староста. Вот мы отошли на канаву — промеж себя покалякать, в чем тут загвоздка? Что у него в мыслях? Почему такое им охота нас в бане мыть?..
Старик (глубокомысленно). За что-нибудь зацепиться надо? Вот они баню и придумали. Когда волю давали, они нас на кривой объехали… И теперь изловчаются…
Ключников (сердито). Способие от казны всем идет, а они — кому дадут, а кому и не покажут. Ты, бают, не едок: руки у тебя есть! Кабы у меня руки были, а брюха не было!
Староста. Ну потолковали мы промежду себя, видим — дело нечистое. Так и так, говорим, не подойдет дело-то. «Почему так?» Бани, говорим, нам не надо, ни к чему она, а школа только четыре версты — в Сухом Долу; побегают наши ребятишки, не господские… А что касаемое земли — согласны, но только на вечные времена не желаем, а окромя того, по пяти рублей дорого: по три определяем… «Как, говорит, дорого? По десяти платите?» Что было, говорим, то прошло. И опять — вперед деньги платить не можем, а через два года гуртом отдадим…
Первый возчик (входит, постукивает ногами). Вьюга!
Старик. Правильно! Может, через год все обнаружится, и ничего получить им не придется…
Возчики. Все может быть!
Староста. Очень просто!.. Ну, вышла эта барышня, Лимпияда Ивановна, сестра его, и говорит: «Не понимаете своей пользы; дураки, говорит, вы»…
Степан (с полатей). На дурака вся надежа была, а он взял да и поумнел!
Старик (смеется). Бывает всяко!
Староста. Мы это и говорим. Барышня! Земля — божия и ни от кого другого, окромя господа, облегченья не ожидаем.
Лукерья. Лимпияде-то ихней хочется на место попасть, в учительницы, вот она все про школу-то и толкует. Замуж-то не берут, а в девках-то сидеть зазорно… Был у ей жених-то, да, бают, в тюрьме его сгноили… А теперь уж заматерела: не берут…
Староста. Больно у них сам-то барин, Николай-то Лексаныч, кряжист… Павел-то Иваныч с Лимпиядой — как голуби, а только он, Николай Лексаныч, он все их мутит.
Степан. Все они из одного дерева сделаны. Летом я, как работал в экономии, стулья да разные вещи из фригеля вытаскивал… Выпимши маленько был, ну, конечно, сёл я в кресло — Павла Иваныча оно, кресло-то, — а потом вызвал меня земский и три дня под арестом выдержал…
Первый возчик. Вишь, какой ты: на барском месте захотел посидеть!
Степан (голос с полатей). Хвали сено в стогу, а барина в гробу!..
Ключников (злобно). Вот тоже и луга… Всегда нам луга сдавали, а прошлое лето взял да Виноградову сдал. Мы эти луга для себя караулили, ездить не пускали, скотину отгоняли, а он — Виноградову!.. «Давайте, говорит, вперед все деньги: мне, говорит, деньги нужны». А где их сразу-то взять?.. Мы — к земскому: как же, мол, это? «Никакого, говорит, вам дела нет, кому луга сданы»… Мы — к губернатору: как же это выходит, что наша скотина с голоду дохнуть должна?.. «Ничего не могу сделать!..» (Разводит руками.)
Старик. Ничего не добьешься!.. У нас вот земли на ревизскую душу две с половиной десятины, а душа у человека не ревизская, а живая. У меня вот в семье трое сыновей взрослых да две девки-внучки…
Лушка начинает опять плакать.
а ревизский я один!.. А есть-то живая душа хочет, а не ревизская. Приехал это к нам земский, мы его насчет земли и спросили: правда ли, что прирезка будет?.. «Ничего, говорит, не будет. Зря». Я говорю: как же жить-то живому человеку?.. А он говорит: «Которые души не имеют, пусть у барыни арендуют». А барыня у нас за деньги не сдает, а бери на отработки, а на отработки-то вдвое дороже выходит… да ежели чего не угодишь — штрах, да опять на отработки перекладывают… Так на них всю жизнь и работай! А сломаешь ихни вилы — вся цена им четвертак, а штрах — шесть гривен, а отработаешь его — выйдет рупь, а то и больше.
Ключников. Им все в пользу!
Старик. А придешь домой — твою полосыньку ветром повыдуло…
Степан (с полатей). Они премудры: с камня лыки дерут!
Старик. Некуда податься… Что делать, господи? А помирать — все будто бы не охота. Вот и надо что-нибудь придумать. Старший сын на заработки ушел, а вот девку одну, видно, в город придется…
Степан (свешивая голову с полатей). Ты вот хочешь в город, а я — из городу… Живут там, братец, люди суконные; дома у них — глухие, каменные, решетками огорожены; окошки — рукой не достанешь… А в окошках двойные рамы: ничего им там не видать и ничего не слыхать… Придешь, помаешься — да с тем и уйдешь… Да и Христа ради-то просить не приказывают: в часть за это-- и больше никакого разговору…
Много, старина, на небе звезд, да высоко; много в земле золота, да глубоко… Я вот полгода в городе прожил, из них четыре месяца на фабрике проработал, да два — в тюрьме, на казенной квартире, прогостил… А теперь домой иду… Попробовал!
Старик (вздохнув). Не родит земля! Устала! Греха на ней много! Крови человеческой да слез сиротских!..
Степан (с полатей). У кого и родит, не устала… (Жест на возчиков.) Вот они хлеб везут!
Первый возчик. У Виноградова завсегда урожай. Семена ли какие заморские али машины — бог его знает! Все амбары хлебом забиты…
Ключников (с угрюмым раздумьем). Вон в народе сказывают, что в других местах крестьяне начали барскую землю запахивать, леса рубить, хлеб снимать…
Старик. У нас народ смиренный. Который выпьет лишнее — поспорит с барыней, а проспится — придет прощенья просить…
Степан. Напьется — с барином дерется, а проспится — свиньи боится?
Солдатик. Мир вашей компании!
Голоса. Спасет бог!
— Поди-ка к нам!
Лукерья. Милости просим!
Солдатик. Дозвольте переночевать прохожему человеку!.. Народу, как видно, много, да и мне, чай, можно приткнуться где-нибудь… Я — не взыскательный… (Хлопает ногой о ногу.) Эх, ноги задрогли! Вертит, крутит в поле непогодушка. Как это в песне поют: «не проехать, не пройти, — нельзя к миленькой зайти»… Эх!
Староста. А ты что за человек?
Солдатик. Солдатик. (Снимает со спины котомку.)
Лукерья. Настоящий али так… не служишь уж?
Солдатик. Служу, а только в отпуску нахожусь. На поправку уволен.
Лукерья. Разные теперь люди по земле ходят. На прошлой неделе вот этак же зашел с котомкой — книжками да картинками торгует. А потом, слышим, урядник его пымал… А мы вот эту картинку (показывает на стену) у него купили…
Солдатик. Меня ловить нечего. Я теперь сам не дождусь, как опять в Двинск добраться… в полк свой… девяносто девятый Ивангородский… (Разувает лапти.) Ноги словно чужие.
Лукерья (подозрительно). Солдат, а в лаптях…
Солдатик. Это ничего не означает. Пришел как следует, в сапогах. Домой пошел на поправку, а вышло вот как. Жалко было на родителей смотреть… Продал сапоги. Все лишнее продал, в чем есть остался. Вот она какая поправка моя вышла! (После паузы.) А дозвольте спросить, откудова с обозом едете?..
Первый возчик. Из Виноградовской экономии… хлеб везем.
Солдатик. А кому предназначается?
Первый возчик. А кто его знает!
Второй возчик. В город… Мы до чугунки только.
Солдатик. Нет, я полагал, не для господ ли голодающих жителей?
Степан (с полатей). Разевай рот, распоясывай брюхо! На чугунку — да в заграницу… А в Расее жрать нечего, едят мякину да отруби, да и то не досыта…
Первый возчик. Экономия опасается, вот и вывозит… У княгини в Белом Ключе весь хлеб сгорел…
Солдатик. От какой причины: подожгли или по неосторожному обращению?
Степан (сердито, с полатей). А ты что, становой, что ли?
Солдатик. Нет, зачем же?! Для любопытства спросил. (Вешает лапти у печки.) Как в лаптях к воинскому начальнику буду являться?.. Пропил сапоги, скажет… А я не только что пить, у меня с утра маковой росинки во рту не было…
Первый возчик. Может, с нами похлебаешь горячего? Садись!
Солдатик. Горячего? Что же, если дозволите, господа…
Возчики. Садись!
— Осталось тут…
Солдатик (присаживаясь к миске). Скучно человеку без горячего. Если у него к этому манера есть — тоска берет.
Степан. Привыкли на казенном хлебе!
Ключников. Не сладко небось, опять в мужика-то перевертываться? С хлеба-то на мякину?
Лукерья. Откуда ты родом-то?
Солдатик. Далеко! Верст двадцать пять отсюда… Из Преображенского… А что говорите про казенный хлеб, то это совершенно точно так. Солдатская пища хорошая, кажний день щи и каша.
Старик. Щи-то, они сытны!
Солдатик. Каша с салом! Это уж у нас положение такое… И опять — ужин. Против деревенской жизни это даже без сравнения… Невозможно видеть, как только люди живут! А у нас кажний день щи и каша…
Степан (злобно). Нажрешься щей-то, а потом пойдешь своего брата, голодного человека, прикладом потчевать? Чтобы у него в брюхе не ворчало? Так, что ли?
Солдатик (сконфуженно). Меня не посылали. Один только раз на охранении стояли… А чтобы там в действие — этого не было. Что же сделаешь? Служба! Которому богу служишь, тому и кланяешься…
Степан. У человека только один бог бывает…
Старик. Как это в писаниях сказано: «Аз господь бог твой, и не будет тебе бози, окромя меня»… Читал, поди?
Степан. Их этому не обучают. Они только и знают: «пятки вместе, носки врозь!»
Солдатик (встает, вытирает усы). Спасибо, господа честные! Пошел на поправку, а с чего поправишься? Пошел в сапогах, а вертаюсь в лаптях. А они, сапоги-то, казенные — вот в чем штука… Жену два года не видал. Пришел вот из Польши… больше тысячи верст… Пешком больше сотни верст прошел, а даже одной ночки с женой не ночевал!.. Другие там балуются, а я — ни боже мой!..
Староста. Где же она у тебя, жена-то?
Солдатик. Не обнаружил. Родители сказывали, в экономию к Виноградову ушла, в услужение, а там ее не видимо… Приходила, говорят, да не взяли, ушла куда-то… в город, надо полагать… А в какой опять город? Я вот, может быть, больше сотни городов видел… Где найдешь?
Степан. Как же это не найти? Баба не иголка, в щель не завалится.
Солдатик. Просил обнаружить ее господина урядника… Мне, говорит, не до баб ваших… Ежели баб вам искать, надо, говорит, жалованья прибавить и хороших собак держать…
Ключников. Господская жена и та пропадает, а наша… кому она нужна?
Лукерья. А в нашей экономии был? Как у тебя жену-то звать?
Солдатик. Авдотьей!
Лукерья. Видно, она и есть! Рябая, что ли?
Солдатик (радостно). Около носу и на лбу — действительно! Бланденка из себя…
Лукерья. И то сказывала, что солдатка… У вас ребенок помер?
Солдатик (радостно). Верно! Помер! Действительно! Вот оно как вышло! А я цельный месяц прожил… и не знал, где найти-отыскать. Надо ведь идти…
Лукерья. Куда пойдешь? На улице погляди, что делается! Нехорошо — придешь ночью-то… Собаки у них. Сторожа. Из себя-то ты больно уж жуликоватый…
Солдатик. Ах ты, боже мой, какое случайное нахождение! До утра, видно, уж придется… А утром чуть свет и пойду… Али идти сейчас?!
Староста. А вдруг — рябая, да не твоя?
Солдатик. Надо по этому случаю прикурить… (Раскрывает котомку, делает цигарку.) А то ищи в городу, а в каком — неизвестно. А сколько теперь народу в города бегут! Как я с чугунки шел — ползут, словно тараканы… Куда? В город!
Старик. А оттуда, сказывает вон человек, гоняют. Сиди по своим местам!
Ключников. Способия не дают, — работай! А работать нечего…. А в город работу искать пойдешь — гоняют… Что ж теперь делать остается! Куда деться человеку?
Степан (с полатей). Места много, а деться некуда!
Старик. Когда в Белом Ключе барыню спалили, приехал земский… У нас на ревизскую душу две с половиной десятины, а у меня вот восемь душ, живых-то! Как же, говорим, ваше благородие, жить прикажешь? «Если, говорит, вам тесно, земли мало, мы, говорит, вас переселим на привольные земли… Никто, говорит, в тех местах от сотворения мира не жил, земля, говорит, там жирная»… А я его и спрашиваю: нельзя ли, ваше благородие, на эту жирную землю нашу барыню посадить? Она — одна, одинокая женщина, ей без хлопот, а нам очень уж трудно подняться, сил не хватит… Как он рассердился!.. «За такие, говорит, слова можно в тюрьме сгноить»… Господи боже мой! Сотворил господь землю, и небо, и всякую тварь, а крестьянину негде… места нет…
Степан (свесив голову с полатей). Кому и просторно!
Солдатик (поднимая голову к полатям). А дозвольте спросить, господин, откуда вы будете?
Степан. Из того места, где земля с небом сходится…
Солдатик. Шутите все!.. Я гляжу и ровно признаю вас. Вы не из Сухого ли Дола? Вас было три брата, одного в Сибирь угнали?
Степан (глухо). Все может быть. (Скрывается на полатях.)
Ключников (тихо). Он самый…
Лукерья (тихо). За что его в Сибирь-то?
Ключников. Дохторов в холеру били…
Старик. За мир, значит, пострадал…
Солдатик. За глупость свою…
Старик. Морят народ хрещеный…
Лукерья (таинственно). Случалось, морили… Мне один человек сказывал, будто своими глазами видел, как фершал заразу в воду наливал из пузыречка… Махонький пузыречек, в кармашке на груди доржит…
Солдатик (с пренебрежением). Что-нибудь видал, да понятия настоящего не имеет…. Для санитарности что-нибудь, а вы — отрава! Кислота какая-нибудь… (Идет на печь.) Вот теперь и на печке полежать можно… (Скрывается на печке.)
Ключников (с тяжелым сомнением). А кто их, дохторов, посылает? Понаедут со всех сторон… И как приехали тогда — хуже народ помирать начал…
Степан (с полатей). Темнота! Какая им нужда народ морить?..
Старик. Вот что, служивый: когда в позапрошлом году у нас две коровы сдохли, приехал это к нам скотский доктор — и давай живых коров приканчивать… Понял теперь?
Солдатик (с печки, задорно). Что этим вы желаете доказать?
Старик (наставительно). А вот, значит, и тогда было так; двое у нас, действительно, сами померли, нечего говорить: померли так померли… а остальных они прикончили… Чтобы зараза до города не дошла… Идет народ в города с голоду, а господа боятся, что они с собой заразу принесут… И слыхал я, что в нонешнем году опять холеру станут пущать — приготовленья разные делают… На войне много народу прикончили, а все-таки еще тесно, вот они и придумали… Множатся люди, а земли не прибавляется… А вот сказывают еще, что убавляться она, матушка, стала: будто море-окиян из берегов выходит и все больше землю заливает….
Солдатик (поучает). Окиян имеет свой прилив и свой отлив… Это у него кажний месяц — закон такой от природы, а не то чтобы беспорядок какой…
Ключников (смотря в землю). А что, служивый, правда, что в городах панов бьют?
Солдатик (спуская босые ноги с печки). Это которые вроде жидов: прокламации распускают, народ мутят, а хорошего господина — зачем же? Это — врагов, которые внутренние…
Степан (сердито). Поел щей и спи, «пятки вместе, носки врозь»! Разговорчивый стал.
Старик. Начальство теперь очень беспокоится: все ездит, ездит… У нас, как барыню спалили, все перебывали… и становой, и исправник, и земский… Неспокойно стало на земле… В писаниях сказано: «на земле мир и в человецах благоволение», а теперь смута по земле пошла…
Солдатик. От жидов все… Враги, которые внутренние…
Первый возчик. У нас народ волнуется, а никаких жидов нет. Вот тоже говорят, что студенты забастовку делают, а тоже… у нас и звания нет и — каки-таки студенты эти, не знаем…
Ключников (угрюмо). Жить стало невозможно народу… Податься некуда… (Пауза.) А что, солдат, будто в газетах было написано, что манифест вышел насчет земли?
Солдатик (с уверенностью). Ожидается, действительно, но только не сказано, чтобы скоро…
Второй возчик. Как на станцию мы приезжали, там в трахтере бумагу читали… В ней сказано, что они неправильно землей владеют… Пусть они с нами попашут, а ежели неохота белые руки марать, то, значит, нечего и за землю держаться…
Старик. Правильно! Нашто господь бог землю сотворил? Для них одних, что ли? Чтобы они ее, матушку, в аренду нам сдавали? В писаниях сказано: «…плодитесь и наполняйте землю, и пусть она вам произрастит всякую злаку»… а мы без хлеба! Сказывают, что в Петенбурхе теперь размежевка идет: сколько душ и сколько всей земли… Нашего старшину в город вызывали и спрашивали, от каких причин притеснение народу… Только что старшина на их сторону перекинулся… Земский его поставил, он его руку и держит…
Ключников. Барской курице племянник!..
Старик. А тоже вот у нас болтают, будто по земле наследник ходит; будто хочет он от самого народа всю правду узнать, а не от чиновников… Секретно ходит… Ходит и будто горючими слезами заливается, на нужду нашу хрестьянскую глядючи. И будто скоро праведный закон в силу войдет, и кончится наше страданье… (Очень таинственно.) Вот они и ездят беспокоятся… Сказывают, всех, кто с ним разговаривал, всех в тюрьму заточают…
Ключников. Правду не спрячешь…
Девка (гнусаво). У нас одна девчонка видела его, наследника-то!… Сверху он в нашей крестьянской одеже, а под ей светлы пуговицы… Вплоть видела!.. Как она в лесу грибы искала, он к ей подошел и — ласковый такой… «Что, говорит, девонька, устала?.. Сколько, говорит, у вас земли на душу приходится?»
Старик (печально). Не пойдет, чай, он по лесу?
Солдатик (задорно). Позвольте вам сказать: это даже очень сомнительно! Наследник у нас трех годов от рождения, как же он может ходить один, без присмотру, по лесам? Это даже, можно сказать, глупость одна…
Ключников (раздумчиво). Уж если что — брательник царский, а не наследник…
Солдатик. Есть им время ходить… Разве они могут подобное… Что-нибудь видели, да понятия настоящего нет… Надо было к уряднику этого человека. Может быть, и награду бы получили… У нас один солдатик этакого поймал, — пять целковых выдали, и в приказе благодарность была…
Ключников (встает). Разное говорят, не знаешь, кому и верить… Один человек спросил станового насчет земли-то, так не знал, как развязаться… Таскали его, таскали, под арестом держали, по морде били… Добивались все, кто сказал, а он и сам не знает… (Помолчав.) Что-нибудь должно же быть, не иначе… (Стоит и тупо смотрит в землю.)
Лукерья. Человек какой-то… вроде как барин… Что за оказия? Поди-ка, Миколай!
Старик (словно испугавшись). Спать надо… Ляг, Лушанька! А я — на полати… Не начальство ли какое прибыло… (Лезет на полати.) Сколько этого начальства разного развелось. И все ездят, все беспокоятся… (Скрывается на полатях.)
Староста (входит). Не оступись, барин!
А мы думали — кто-нибудь заблудящий… Лукерья! Самоварчик поставь: барин это наш, Павел Иваныч!
Лукерья (выходит). Что это ты, барин, в такую непогодь? Али что случилось?
Павел Иванович (отряхиваясь от снега). Достаньте мне лошадь до почтовой станции… Напьюсь чаю и поеду.
Лукерья. Самоварчик можно… У меня и угли горячие есть… А что на своих-то лошадях?
Павел Иванович (сбрасывает башлык, шапку, расстегивается). У меня своих нет…
Лукерья. Пешком пришел? Что ты это?! (Уходит и бренчит самоваром.)
Павел Иванович. Пешком… (Пожимается от холода.) В сугроб попал… (Садится на лавку, снимает валенок и вытрясает снег.)
Староста. Али что у вас неблагополучно, Павел Иваныч?
Павел Иванович (взволнован). Ничего особенного… Неприятности разные…
Староста (вздохнув). Крутой он человек, Николай-то Александрыч. Сколько его упрашивали луга за нами оставить — не уважил… Грех ему будет…
Павел Иванович. Как же насчет лошади?.. Можно у кого-нибудь достать? (Ходит.)
Староста. Уж не знаю как… Погода-то какая… У кого у нас лошади-то?.. (За перегородку.) Может, Иван, свезешь барина-то?
Ключников (недружелюбный голос из-за перегородки). Не поеду…
Лукерья (размышляя). Может, Игнат поедет?.. Добежал бы, Миколай, спросил!
Староста (почесываясь). Что же, можно спросить… Почему не спросить? Где у меня тулуп-то? (Ищет тулуп.) У Игната саней-то хороших нет, наши — крестьянские… Вот если бы Афанасий дал саночки-то. Сани есть — лошади нет, лошадь есть — саней настоящих нет.
Павел Иванович (нетерпеливо). Какие есть! Мне все равно…
Староста (уходя). А много ли давать-то?
Павел Иванович. Что?
Староста. Какую цену-то давать?
Лукерья. Чай, уж не обидит…
Павел Иванович. Ну сколько надо? Рубль, полтора…
Степан (слезая с полатей). Здравствуй, Павел Иваныч!
Павел Иванович (нервно вздрагивает). Здравствуйте! (Всматриваясь.) Знакомое лицо, а не припомню…
Степан. Разя нас упомнишь?.. Мы все на одно лицо… Работал у вас в экономии…. На твоем кресле три минуты посидел, а за это трое суток под арестом пробыл, за мягкое-то сиденье… Я-то очень хорошо это помню, а вам — где же?!
Павел Иванович (обескуражен и обижен). Когда? Как это?.. Ах… да… (Виновато ухмыляется.). Помню, но ведь я-то… Вы, кажется, думаете, что я вас посадил?! (Махнув рукой, начинает ходить.) Пора бы всем вам понять, что я никогда не был вашим врагом… что я желаю вам только добра. (Пожимает плечами.) Чудаки!.. Да…
Степан. Уж кто там это устроил — не знаю, а только трое суток я отсидел. (Проходит за перегородку, возвращается и лезет опять на полати.)
Лукерья. А Лимпияда-то Ивановна там осталась?
Павел Иванович. Там!.. (Напряженно курит.)
Лукерья. Как же ты это там ее оставил? Заедят они ее без тебя…
Павел Иванович (с больной улыбкой). Ее? Нет, не заедят… (После паузы.) Кто у вас теперь старшиной?
Лукерья. Все тот же, Семеон Васильич… Разя кого другого поставят? А что тебе?
Павел Иванович. Хотел бы я с обществом еще потолковать насчет земли, прежде чем уехать…
Лукерья. Уж когда теперь толковать? Спят у нас все. Наше какое житье: как темно, так и спать, а как светает — поднимаются… Не выходит у вас все дело-то с нашими мужиками… Народ темный, не вобьешь ему в башку-то… Спасибо Лимпияде, все-таки которых ребятишек выучит, вырастут — мужиками станут, — посветлее в голове-то будет…
Павел Иванович (рассеянно). В том-то вот и дело…
Старик (с печки). Темно, барин; никакого понятия не имеем… Вас господь ничем не обидел, а вот мы… вроде как слепые… Земский все говорит — дураки вы… Оно и верно. Где его, ума-то, на всех набраться?.. Кому-нибудь надо дураком быть… На то он и дурак, чтобы умного заметно было… Много ли нам ума надо, чтобы землю-то ковырять? Вам вот — действительно… У вас в голове-то, господи боже мой!.. Чего, чай, там нет? Всякой премудрости там достаточно…
Павел Иванович. Да-да… Пожалуй, и отбавить бы следовало…
Старик (смеется). Бывает… Другой человек гордится очень перед людьми и перед богом… умом своим… А ведь он, ум-то, от бога же… Вон у нас земский говорит: «Я вам царь и бог!» Что уж это!… Господи!.. И умный будто человек, образованный, на музыке играет, а вот поди…
Староста. Вот ведь народ какой! Три целковых просит… и то кочевряжится…
Лукерья. Где у него совесть-то! За семь гривен ездят…
Староста. Как хотите, говорит, могу и совсем не поехать. К черту я его, Павел Иваныч, послал… Нас, говорю, Павел Иваныч с Лимпиядой уважают, а ты прижать хочешь…
Павел Иванович (обидно ухмыляясь). Эх вы! (Пауза.) Ну ладно! (Смотрит в окно.) Верно, так будет… Ваше счастье — меня прижмете, мое — я вас прижму… Этак, верно, будем? Чудаки вы… да!
Староста. Зачем же, Павел Иваныч? Нас тебе не трудно обидеть, а мы-то что тебе можем сделать?..
Лукерья. Мы тебе, Павел Иваныч, и Лимпияде много благодарны за вашу ласку… Миколай Лексаныч нас, действительно, прижал лугами-то, но только опять же не ты это… Вы с сестрой ласковые… Ты не причинен… (Подает самовар.) Чай-то у нас плохой, кирпичный чай-то! Пить не будешь…
Павел Иванович. Я пил кирпичный лет пять, как в Сибири жил… (После паузы.) Хочу я, Николай, с вашим обществом окончательно переговорить…
Староста. Что же, в добрый час!
Павел Иванович. Надо остаться до завтра… Завтра пусть которые потолковее сюда придут… Я уеду, а оставлять доверенность на землю Николаю Александровичу не хочется… У него приказчик мне не нравится… Пожалуй, с вами неприятности пойдут…
Староста. У-у, неправильный человек!
Лукерья. Вот уж аспид, так аспид! Грех будет Миколаю Лексанычу, что он держит его…
Павел Иванович. Ну, это не мое дело, кого он там держит… Нанимать отдельного управляющего мы не можем. Одним словом, берите у нас землю в аренду на самых выгодных для вас условиях — берите по четыре целковых! Не возьмете — наплевать: не заслужил вашего доверия — и ладно; больше упрашивать не буду… Не понимаете своих интересов, как хотите… Потом вспомните!.. Будете каяться…
Лукерья. Ты только уж баней-то нас да училищем не обижай!
Староста. Чай, сделаемся как-нибудь!
Лукерья. Что уж нам, барин, бело умываться, коли не с кем целоваться!.. (Смеется.)
Павел Иванович (с сердцем). Черт с ней, с баней… Этой баней мне виски простучали! Не я эту баню предложил… Олимпиада Ивановна хотела… Впрочем, теперь нечего толковать… Ни про школу, ни про баню! Или покупайте, или берите на выгодных условиях… (После паузы.) Подарить сейчас не можем… После там, когда изменятся наши обстоятельства, — другое дело….
Лукерья (испуганно). Что такое? Господи помилуй!
Наташа (распахивая везущийся по полу ергак). Павел! Это — глупости! Папа велел… и мы поехали тебя догонять… Сейчас же домой!.. Папа сказал, что он не сердится… и дедушка… Он вспыльчивый, но добрый… Уф! (Садится на лавку.) Стоять не могу… тяжело и жарко! (Поводит носом.) Махоркой воняет.
Лукерья. Вот уж, барышня, напугали! Сперва, как вошли, я думала — какой-нибудь барин, а как вы бабьим голосом заговорили, так у меня инда сердце зашлось.
Липа (нервным голосом). Я тебя, Павел, тоже прошу вернуться… Мы живем вовсе не из милости.
Наташа (подошла к Павлу). У-у! Какие глупости! Мамочка плачет, вы ее и так обидели… и все друг друга обижали… И теперь все хохочут… Ух! Ну, Павел, будет! Погорячились, остыли и… надо ехать… Сейчас будет ужин… вафли со сливками! (Рассматривает лубочные картины на стене.)
Липа (тихо, нервно). Мы можем приехать прямо во флигель и там подумаем. (Подсаживается к брату и совсем тихо говорит ему.) Ты уедешь, а я… У меня все здесь, в деревне. Никому я не нужна, а здесь…. все-таки… (Вынимает платок и прикладывает к глазам.) Ты знаешь: у меня ничего не осталось в жизни...(Стихает.)
Лукерья (подойдя к Наташе). Папашина, что ли, шуба-то? Гляди, с обеих сторон мех-то!.. (Щупает.) Мягкая как пух. Чай, сколько она стоит?!
Наташа. Не знаю, сколько стоит… Вот подержи-ка, я из нее вылезу… (Сбрасывает на руки Лукерьи ергак, тот падает на пол.)
Лукерья (поднимая и кладя на лавку). Уж склизкий какой — так и вылазит из руки-то… (Гладит ергак.)
Павел Иванович (молчит, крутит усы, курит, потом хмуро). Чаю желаете? Кирпичного?
Лукерья (суетливо). Ах вы, гостьи дороги! Чем мне вас попотчевать-то? И чашечка-то у меня одна. (Бежит за перегородку и выносит один стакан и одну чашку.)
Наташа (очень восторженно). Давай, Липа, пить кирпичный чай! Ну! Раздевайся! (Развертывает с головы ее шаль.) Я никогда не пила кирпичного чая!
Лукерья. А вот откушайте-ка! Попытайте! Понравится ли?
Наташа (морщит нос). А вот махорочкой только надушили… (Кашляет.) В рот лезет!
Староста (на печку). Солдат! Ты, что ли, там бесперечь дымишь? Брось покуда!
Солдатик (на печке). Я уж бросил… Которые не выносят…
Старик. Махорка с непривычки-то горло выворачивает. Господа не могут ее… У них табачок кроткий, и дух от него ласковый…
Наташа (шалит). Да, дух здесь… (Морщит нос и хохочет.) Не особенно! Не ласковый!
Павел Иванович (с упреком). Наташа! Ты к ним пришла, а не они к тебе… Не надо это забывать!
Наташа. Слушаюсь! Ну наливай нам кирпичного чаю! Ух, как у меня щеки горят… (Прикладывает ладони рук к щекам.) Я кра-а-сная? (Встает, видит кусок зеркала и смотрится.) У-у… какая я рожа! (Хохочет.) Поди-ка, Липа, полюбуйся!
Лукерья. Мухи летом его изгадили, а помыть-то все руки не доходят… (Наташе.) Уж какие вы, барышня, хорошенькие! Чай, все только на себя и глядите дома-то?
Павел Иванович (сестре). Я думаю, что надо наконец говорить открыто ту правду, которую много лет носишь где-то на дне души… на привязи всяких условностей и родственных отношений… (Подходит к Наташе.)
Наташа. Павел, Павел! Постыдитесь! Что же скверного сделал папа?
Липа. Потом… после… не здесь.
Павел Иванович. Не понимаете, Наташа?
Наташа. Не понимаю… Объясни!
Павел Иванович. Я не могу допустить, чтобы в моем присутствии оскорбляли моих товарищей. Надоело молчать… Все можно опоганить, все! Пусть знают, что не все прощается… Говорят красивые слова, а сами хлещут мужика по морде; пишут разные резолюции…
Липа. Оставь, Павел! Надо вернуться: могут подумать, что ты испугался…
Успокоимся и поедем, а завтра подумаем и решим, как быть и что делать… (Подходит к Наташе.) Будет, Наташа! Что случилось, того не воротишь.
Наташа (сквозь слезы). Я… всех люблю… — и вас, и папу, и дедушку, — и всех мне жалко… (С досадой.) Ах, зачем это люди такие злые, так мало любят друг друга!
Кучер (входит). Стихать стало… Можно бы ехать… Мне еще полковника надо отвезти, барышня…
Наташа. Убирайся с твоим полковником!
Кучер. Как угодно… Я только сказал… Не наша лошадь, господская… (Уходит обратно.)
Староста. Под поветь бы ее надо поставить: продрогнет… (Уходит.)
Старик. Господская лошадь нежная… Простудится — кашлять будет…
Верно, барышня! У нас в Белом Ключе у барыни лошадь была, вот этак же простудилась, и дохтор лошадиный ездил. А как лошадь померла — барыня плакала… Одинокая она у нас женщина, а душа господская жалостливая… как что — так и плачет!
Павел Иванович. Вы, говорят, эту барыню спалили?
Старик. Кто спалил? Огонь спалил. Бог послал, бог и отобрал! (После паузы, Наташе.) Ты барышня добрая… Натальей тебя звать-то?
Наташа. Натальей. Ну?
Старик. А у меня вот тут тоже девка есть… внучка. Лушкой зовут. Что-то все зябнет она… Налила бы ты ей чайку чашечку!
Ну чего ты? Не съедят тебя…
Наташа. На мою чашку!
Сахар туда положен, в чашку! (Липе, тихо.) Не могу пить: неприятно пахнет…
Старик (подавая чай девке). «Спасибо» скажи барышне! Внакладку тебе еще досталось! По-господски! Вот ты какая у меня счастливая! Право!
Павел Иванович. Хорошо, я поеду. Надо все обдумать и решить окончательно. Передам, Липа, тебе свою часть в полное владение, и делай как хочешь… Я хочу быть свободным… Не могу больше… Как хотите!
Липа (сдержанно). Там увидим… После поговорим. Не здесь. Поедемте. (Встает.)
Наташа. Прекрасно! Милый, хороший Павел! Как я вас люблю, если бы вы только чувствовали… Но ты не чувствуешь? Да? (Начинает собираться, надевает шапку.)
Старик. На попа вы, барышня, в этой шапке походите!
Наташа. На отца диакона! Ну, Павел, живо! Поедем — и все обойдется. Побранились, и будет… Помогите-ка ергак напялить!
Лукерья. Что же это вы мало погостили? И чайку не попили. Не нравится вам у нас?
Павел Иванович. Николай! Скажите, пожалуйста, нашему кучеру, что мы сейчас выходим.
Лукерья (любуясь Наташей). Ах, хорошенькая! Краля моя писаная!
Солдатик. Дозвольте вас, барышня, спросить: жену вот я ищу…
Наташа (с хохотом). Что же, думаешь меня посватать?
Солдатик. Зачем же? Я понимаю. Женатый я.
Лукерья. Потерял законную жену!
Солдатик. Сказывают — у вас в кухарках баба есть. Авдотьей звать?
Наташа. Авдотьюшка? Да, служит. А ты ей муж?
Солдатик (радостно улыбаясь). Законный-с! Сомневаюсь только моя это Авдотья али кому другому принадлежит?! Удостовериться надо бы…
Наташа. Я ей недавно письмо к мужу писала куда-то… в Двинск, кажется.
Солдатик (с восторгом). Она самая! Авдотья!
Старик. Вы, барышня, на козлы бы его прихватили… А то он нам всю ночь спать не даст!
Лукерья. А то как же. Это уж у всех одинаково: и у господ и у нас… Все уж к законной-то сердце рвется.
Наташа (громко). Господа! Возьмем этого законного?! На козлы, вместо камердинера!
Липа (глухо). Возьмем… (Отвернулась и прячет слезы.)
Солдатик (радостно). Я сею минуту! (Хватает лапти, лезет на печку.)
Наташа. Вот наша Авдотьюшка замрет от счастья!..
Павел Иванович (вошедшему Николаю). Так вот, Николай, пусть завтра еще ваши побывают… Пусть прямо ко мне, во флигель… Окончательно столкуемся, или уж… как хотите… Поедем!
Старик. Путь-дорога! Лушка, а ты встань да поклонись…
Лукерья. Благодарим вас на ласковом слове! Когда придется, милости просим!
Староста. Столкуемся… Мужикам-то ведь тоже нельзя без земли… Сойдетесь…
Старик. Поехали! Солдат на козлах. Занятные они, право! Ссора вышла промежду себя…
Лукерья (вбегает). Нечего делать-то… Ах ты господи! (У стола.) И пить не пили, а хлопот наделали… Что-то у них все нелады идут с землей-то…
Старик. Что у них на уме — господь знает… Не надо, говорит, мне земли, ослобоните, говорит… А держатся. Поди вот!
Староста (с радостью). Смякли… Они подадутся. Разве можно?
Первый возчик. Сам в руки дается…
Второй возчик. Отдаст… Не надо бумагу подписывать…
Староста. А что, господа, давайте чайку попьем! Все одно надо его выпить…
Для господ готовлен, нам вышло… Слезайте-ка! Солдат-то, солдат-то!.. (Хохочет.) Как он живо приладился! Теперь скоро у своей Авдотьи будет… Сколько он муки принял, прежде чем с женой-то ночевать!
Лукерья. А Иван все около шестка держится… (Зовет.) Иван! Иди чайку попить — будет прятаться-то! Уехали они! (На полати.) Степан! Али спит он…
Ключников (выходит, останавливается около притолоки). Что-то я смотреть на них не могу… То есть вот так бы… Ах! Слушать я их разговору не могу — вот как!
Девка (гнусаво). Я бы чашечку одну еще выпила… (Несет свою чашку к столу.) Уж как сладко они пьют! (Облизывает губы.)
Степан (с полатей). От них сладко!
Лукерья (на полати). Не спишь? Слезай, попьешь чаю-то господского!
Степан. Была охота, да прошла…
Вон и младенец, видно, господского чаю захотел…
Старик (подходит к столу, таинственно пророчески). Все скоро обнаружится, все объявится… Не может господь больше греха этого терпеть… Попомните мое слово: не долго ждать остается!
Занавес
Серафима Сергеевна. Что это там скрипит и стукает? Неприятно!
Наташа (успокаивая). Это же, мамочка, болт у ставни… (Шепчется с Липой.)
Серафима Сергеевна. Точно все кто-то стучится.
Полковник (маршируя из зала). Вот ты, Липа, мне брошюру дала Ю. Либиха[6]… Юлия Либиха, должно быть? Там есть прекрасная мысль. (Останавливается у стола и произносит словно читая.) «Уничтожение производительности полей расхищающим хозяйством положило конец и римскому и испанскому государствам». (Идет в зал.)
Наташа (тихо). Я ужасно боюсь мертвецов… а ты?
Серафима Сергеевна. Холодно у нас: зябнут и руки и ноги…
Полковник (маршируя из зала). То же самое будет и у нас. Вот поэтому-то я и говорю, что дворянские имения никоим образом не должны продаваться банком с торгов. Иначе выходит экспроприация, которой так добиваются разные социалисты… (Останавливается у стола.) Как это сказал поэт? (Припоминает.)
«Не много выиграл народ
(затрудняется),
И легче нет ему покуда
Ни от чиновных мудрецов,
Ни от начитанных глупцов…».
(Разводя руками.) Это, уж извините, про вас сказано: «Ни от начитанных глупцов, лакеев мыслей благородных». Про всех либералов и разных радикалов! (Опять идет в зал и, возвращаясь.) Что же, чай у вас скоро будет? Под Горным Дубняком, когда мы шли в атаку, почти на верную смерть, я страшно захотел стакан чаю с малиновым вареньем…
Серафима Сергеевна. Позвони, папа, в кухню еще раз!
Наташа. Я! (Бежит и сильно дергает за ручку звонка, потом пугливо смотрит в окно и на цыпочках возвращается.) Иногда мне кажется в темноте, что кто-то идет позади меня и хочет схватить…
Липа. Какая ты трусиха!
Серафима Сергеевна. Восемь! Я ужасно беспокоюсь за Николая… Лучше бы уж не ездил… (После паузы.) Что же, папа, вскрывать Григория будут?
Полковник. Безусловно. Иначе нельзя предать тело земле. (Вздохнув.) Вечная память! Таких управляющих нынче мало…
Наташа (пожимаясь от страха). Авдотьюшка говорит, что ей рассказывали, как его убили… Григорий стоял на коленях и плакал, а один мужик закричал: «Молись!» — и ударил его по голове киркой! Он и покатился…
Серафима Сергеевна. Господи, какое зверство!..
Полковник (идет в переднюю, звонит и возвращается). Оглохли!
Серафима Сергеевна. Они боятся ходить по двору. Зачем было перевозить на двор?! Пусть бы там и остался…
Полковник. И не имели права трогать, пока не прибыли следственные власти…
Наташа. Я тоже боюсь ходить по двору. Он прикрыт рогожей, а одна рука, со скрюченными пальцами, выставилась… похожа на птичью ногу!
Мама! Мамочка! Что с тобой?
Липа. Тетя! Бог с вами!
Серафима Сергеевна. Испугалась… Показалось, что в углу… за Колиным гардеробом… кто-то стоит… Надо там огня зажечь… Боже мой! Дайте воды!
Полковник (возвращаясь, серьезно). Моя шинель висит, и больше ничего!
Эти женщины всегда пугают своим визгом… Я неоднократно смотрел в лицо смерти, а вот от этого женского визга… вот видите: руки трясутся… Удивительно!
Что такое? А? (Смотрит на окружающих.)
Наташа (вскакивает). Ай-ай-ай! Я и забыла, что заперла дверь на крючок! (Бежит отпирать.)
Полковник (Наташе). Вот видишь, Коза Ивановна: заперла двери и забыла. Не могут же подать самовар сквозь затворенные двери?!
Павел Иванович. Все-таки ты поосторожнее… Не споткнись!
Владимир. Как это кстати вышло, что ты когда-то занимался медициной!
Павел Иванович. Я в Сибири практиковал. На триста верст в окружности у нас не было ни одного врача, и я, брат, был у якутов своего рода знаменитостью!
Наташа. У тебя, Павел, говорят, даже роман был с якуткой?!
Липа (останавливая). Наташа! Тсс!.. (Грозит пальцем.) Не надо об этом!
Наташа (тихо). Нельзя? (Делает гримасу.)
Полковник. Ну что, как твоя нога, анархист?
Серафима Сергеевна. Лучше, Володя?
Владимир. Прекрасно!
Павел Иванович. Его счастье: попади пуля чуточку ниже — остался бы хромым!
Полковник. И пенсии не дали бы, брат! Эти сражения не одобряются…
Серафима Сергеевна (прислушиваясь). Погодите-ка! Кажется, колокольчики? Нет. Послышалось…
Наташа. Это, мамочка, в часах пружина звенит… всегда…
Горничная. Ведь они поехали, барыня, без колокольчиков! На бегунках.
Серафима Сергеевна. Да… я и забыла… И зачем только было ехать!
Полковник. Пожалуйста, не нервничай! Не ехать было нельзя: повалили около двухсот дерев строевого леса… Если не принять мер, то от вашего леса останутся одни пеньки!
Серафима Сергеевна. Ах, да бог с ним, с лесом!
Владимир. Ничего не поделаешь. Температура народного терпения поднялась до точки кипения…
Павел Иванович. Идет волна… И ничем ее не запрудишь.
Полковник (сердито). Ну конечно! Сперва — лес… «бог с ним, с лесом», а потом и земля… Это уж мы слыхали… И, конечно, бог с ним, с дворянством! И его не нужно… Ваш капитализм садится на нашу шею и гонит в омут анархии, разрушений и всяких безобразий.
Владимир. Не из той, дедушка, оперы!
Полковник. Вот у вас там пишут о надстройках. Вот все эти безобразия: забастовки, уличные драки, грабежи — вот все это и есть надстройки! Не ухмыляйтесь… Ничего смешного. Только будьте спокойны: все эти надстройки легко сломать, снести. И останется прежний крепкий фундамент. Старинный фундамент.
Владимир. Очень старинный! Прогнил!
Полковник. Не прогнил… Фундамент крепкий, старинный, каких нынешние архитекторы не умеют и строить.
Владимир (насмешливо). Липа! Ты бы перестала давать дедушке брошюрки! А то в конце концов он сделается марксистом!
Полковник (строго). Я слишком стар, чтобы менять свои убеждения! А что ваши забастовки устраивают жиды — в этом нет никакого сомнения!
Наташа. Дедушка! Не горячись! Садись, вот твой чай!
Серафима Сергеевна. Папа! Это неправда… Перестаньте повторять чужую ложь!
Полковник. Правда! Им все хочется забрать нашу империю в свои руки, — вот и забастовки!
Наташа. Ну а Володя? Ты скажешь, пожалуй, что Володя тоже жид?!
Полковник. Не суйся прежде отца-матери! Володя! Володя — жертва своей глупости…
Владимир. Ого!
Полковник (Владимиру). Попробовал нагайки? Вкусно? Потомственный дворянин! Как это благородно!
Липа. Бить людей нагайкой?
Полковник. На этот раз приехал хромым, а вмешаешься еще раз в уличные скандалы, кривым можешь вернуться…
Владимир. Случается…
Полковник. Да это уж поверь мне!
Наташа. Ты, дедушка, ужасно любишь пророчествовать! Словно ты рад, что Володе прострелили ногу…
Полковник. А как же иначе?!
Наташа. Злой ты! (Встает из-за стола.)
Полковник (подходит к Наташе). Коза губы надула…
Наташа. Убирайся от меня! Не хочу с тобой… (Отвертывается и отходит.)
Павел Иванович. Милые бранятся… (Пройдясь по комнате, садится на диван.)
Наташа! Сыграйте-ка лучше что-нибудь… На прощанье? Завтра я уеду, и бог знает когда увидимся…
Наташа. Боюсь… Там темно…
Владимир. Что это, Натуся! Ты ведь не ребенок… постыдись!
Липа. Пойдем вместе… (Берет ее под руку, идут в зал.)
Наташа (оглядываясь). Что сыграть? «Марсельезу», дедушка, хочешь?
Полковник. Ну конечно!
Серафима Сергеевна. Папа не любит…
Владимир. «Марсельезу»!
Наташа. Назло дедушке сыграю «Марсельезу».
Полковник. А мне наплевать! Решительно все равно!
Ну, ты! Пожалуйста, не махай палкой! Демагог! Здесь не улица…
Серафима Сергеевна. Володя! Оставь!
Липа (грустно). Ты уедешь… я останусь одна…
Павел Иванович (очень нежно). Пиши мне чаще… Не скучай. (Берет ее руку, ласкает.)
Липа. Скучать не буду, Павел… Некогда… Может быть, удастся эту… воскресную школу. Уйду с головой… Они меня любят, Павел! И это дает силы… и радость…
Павел Иванович. Хорошая ты, Липка! Право…
Липа (смущенно). Я тебя попрошу об одном… Может быть, это сентиментально, но… когда будешь в Петербурге… (Обрывает.)
Павел Иванович. Ну?! Что сделать в Петербурге?
Липа. Сходи на… к Васе на могилу…
Павел Иванович. Хорошо…
Липа. Отнеси ему венок из живых цветов… Он любил астры… Сделай это… Очень прошу! (Склоняет голову, прячет слезы.)
Павел Иванович. Схожу… Непременно! (Встает и взволнованно ходит по комнате.)
Полковник (Павлу Ивановичу). Отъезжаешь? Решил? А Липа?
Павел Иванович. Липа не хочет. Остается… Не хочет бросать деревню… Работать здесь хочет.
Полковник. Было бы тебе известно. Я вчера видел Виноградова, целиком все имение он купит, но один лес — не желает… Рубят теперь лес… ваши милые мужички.
Павел Иванович. Не желает — не надо… Ничего не поделаешь.
Горничная. Можно мне, барыня, в кухню идти? (Улыбается.)
Серафима Сергеевна. Тебе нечего там делать…
Горничная. Авдотье надо в кухню, а одна она боится идти!
Авдотьюшка (жалобно, из передней). Боюсь я, барыня! (Приближается к дверям.) Что-то вот трясется во мне… Словно подняла чего не под силу…
Полковник (строго). Что же это в тебе трясется?
Авдотьюшка. Боюсь! На дворе темно, как в печке. Я и так давеча чуть не померла от страху-то… Бегу по двору, вдруг — человек предо мной… (Очень таинственно и взволнованно.) Словно из земли вырос… Я так и обмерла. (Нервно смеется.)
Горничная. Дура! Это, верно, был десятник, который покойника караулит, а она думала — разбойник! (Смеется.)
Авдотьюшка (таинственно). Нашто десятник? Разя я не знаю десятника? Десятник в кухне сидел… Я подумала — студенты пришли забастовку делать!
Серафима Сергеевна. Не болтай пустяков!
Владимир. Я, Авдотьюшка, студент тоже… Меня не боишься?
Авдотьюшка. Что мне вас бояться…
Горничная. Они студентами называют мужиков, которые усадьбы громят. Не понимают.
Авдотьюшка. Да, это которые господ выжигают. Вечор какой-то приходил, так сказывал: «Ждите, говорит, гостей!» Я этто его и спрашиваю: каких таких гостей? А он и говорит: «Студенты придут забастовку вам делать!»
Полковник. Что же ты, дурища полосатая, не пришла и вовремя не сказала?!
Авдотьюшка. Кто их знат… Ничего я не знаю…
Полковник. Пусть кучер сейчас же едет верхом ко мне в имение! Пусть мои стражники немедленно скачут сюда!
Наташа (с нервным смешком). Никто не придет… Нас мужики любят… Мы для них все делаем… и папа им всякие льготы дает… и… и кормим… За что нас? Все ты выдумала! Не смей!
Авдотьюшка. Что мне выдумывать-то? Я икону сниму, ежели вру… А вот говорят еще, что управляющий-то живой: рукой будто шевелит… Бают, видели, как он кулак сжимал!
Серафима Сергеевна (раздраженно). Убирайся вон!
Владимир. Мама! На что сердишься? Разве она виновата…
Наташа. Она всегда так! И вчера… наговорит, напугает, а потом я спать не могу… (Тихонько плачет.) Пусть уходит!
Серафима Сергеевна (горничной). Поди и проводи эту глупую бабу.
Полковник. Пусть кучер немедленно скачет ко мне за стражниками! Поняла?
Авдотьюшка. Поняла.
Горничная. Я прикажу, барин!
Павел Иванович. У всех вас измотались нервы… Поскорее перебирайтесь в город, чем жить под вечным страхом…
Серафима Сергеевна (сквозь слезы). Я прошу Николая скорее перевезти семью. Отделывают квартиру. Зачем? Лишь бы поскорее… (Замолкает.)
Владимир. Мама, мама! Сдержи нервы! Не надо, не распускайся!
Полковник (Владимиру и Павлу Ивановичу). Это вы все! «Волна, волна! Идет волна!»
Павел Иванович. Ведь это говорилось вообще… Здесь может и не быть ничего… (Ходит взад и вперед по комнате.)
Полковник. Дайте мне полсотни казаков, и никакой волны не будет. Глупо церемониться… (Передразнивает кого-то.) «Как можно! Нам стыдно обращаться к оружию против безоружного мирного населения!» Хорошо мирное население!
Павел Иванович (увидя зарево). Господа! Что такое?! Зарево? (Торопливо идет в зал.)
Серафима Сергеевна (поднимаясь, с ужасом). Где? Где? Близко?! Володя! Липа! Там — пожар!..
Близко! Близко! Господи! Где же отец?! Зачем он уехал… Что делать?! (Почти в истерике.) Подите сюда!
Наташа. Мамочка! Не волнуйся! Далеко, дальше кирпичных сараев.
Липа. Тетя! Ничего опасного… Право…
Полковник (очень распорядительно). Серафимочка! Прежде всего — спокойствие! Не волнуйся… Иди в спальню и ляг… Уведите мать… А я сейчас…
Серафима Сергеевна. Я в кабинет. На диван… Ты, папа, не уходи… Не пускайте его!
Павел Иванович. Подожгли…
Владимир. Подожгли.
Павел Иванович (очень тихо). Надо увезти женщин.
Липа (вслушиваясь и идя на цыпочках к группе мужчин). Вы ничего не слышите?
Павел Иванович. Это набат… в Городецком.
Владимир (тихо). Куда же поедешь? На станцию — мимо завода… Опасно…
Полковник. Все — ко мне! (Идет в переднюю и снова звонит в кухню.)
Горничная (хочет говорить громко, полковник останавливает жестом). Кирпичный сарай горит.
Полковник (приказывает). Сию же минуту лошадей! Одну в тарантас, а другую… хоть в телегу… все равно! Живо!
Липа! Приготовь Серафимочке пальто, плед… На дворе ветер. Живо! Все!
Липа. Вы, господа, думаете, что…
Полковник. Некогда думать! Собирайтесь! (Делает руками какие-то жесты.)
Павел Иванович. Стоит ли, господа?
Владимир. Заберу редкие книги. (Кладет на пол и снова идет в библиотеку.)
Наташа (выходит из кабинета и останавливается, с ужасом озираясь вокруг). Что? Зачем?! Вы думаете, что… А как же папа?
Что это?
Авдотьюшка (вбегает в переднюю, запыхавшись). Идут они… Едут… Телег, телег едет! Что будем делать-то! Голубчики!
Наташа. Кто? Зачем?
Авдотьюшка. Барышня! Милая! Что делать-то будем? Они идут!..
Полковник. Оденьте мать! Владимир! (Авдотье.) Помоги одеть барыню! Живо!
Есть какое-нибудь оружие? Оружие есть?
Павел Иванович (спокойно). Не надо оружия! Нас не тронут…
Наташа (в ногах у матери). Мамочка! Они убьют нас…
Горничная (вбегает). Едут мужики… Подвод, подвод! В сад все выходите, в беседку всем надо…
Авдотьюшка. А из сада-то огородом в луга… В сено заройтесь!
Полковник. А лошади готовы?
Авдотьюшка (машет рукой). Все разбежались!..
Господи! Никак, на дворе уж!
Серафима Сергеевна (бессильно опускается в кресло). Поздно уж… Не могу… Ноги не слушаются… Где Коля? Коля, Коля!
Полковник (приосаниваясь). Кто вы такие, и что вам надо?
Степан. Люди мы! Хрещеные!
Полковник. Кто вас звал?
Ключников (угрюмо). Сами пришли! Ждали, что позовете, — не дождались…
Старик. А вы постойте! Ничего не сказамши, вздорить начали. (Выдвигается вперед.) Ты, енерал, нам не нужен… покуда.
Староста (входит, молится богу). Еще здравствуйте! (Кланяется.) Здравствуй, Павел Иваныч! Как у нас тут дело-то?
Старик (Степану и Ключникову). Погодьте! Вот староста должен поговорить… А свару зря нечего делать…
Полковник. Ты староста?
Староста. Я… (Заметив Липу.) Барышня! Мое почтение! (Подает Липе руку.)
Полковник (строго). Как же это? Ты староста, а закона не знаешь!
Павел Иванович (полковнику). Не кричите! Не кричите! Дайте — я буду с ними…
Староста. Обчества, Павел Иваныч, приговора составили: землю у вас всю отобрать, а вам только под усадьбу, чтобы летом было где разгуляться, десять десятин оставляют. Это раз! А потом…
Полковник (издали). Незаконный приговор!
Ключников. Законы господа писали… для своей пользы! Вот что!
Степан. Свои законы сделаем!
Старик (приближаясь к плачущим). Что вы зря плачете? Вы бы пошли в опочивальню, а мы потолковали бы промеж себя… с вашими мужиками…
Полковник. Жгете, грабите — и плакать не надо?
Степан (окрик). Помолчи! Будет ломаться!
Серафима Сергеевна. Папа! Оставьте!
Наташа. Дедушка! Молчи, ради бога!
Староста. А вы погодите! Разберемся! Ты, енерал, не кричи, да и ты, Степан, тоже… послабже! Вот я вам, Павел Иваныч, приговор объявляю… Обчество Городецкое, Сухого Долу и Никифоровки… Десять десятин вам под усадьбу… Всем, стало быть, — делитесь промежду себя как хотите… И еще две десятины леса и две лугов…
Павел Иванович. Садись!
Приговор, говорите… Вы меня знаете… Я вас никогда не обманывал… Мы с сестрой… Мы хотели вам только добра… Не верите… ваша сила… и ваша воля…
Ключников (вызывающе). Да, уж не без этого! Довольно вы над нами покуражились.
Павел Иванович. Дайте договорить! Надо же выслушать! Я никогда не был вашим врагом!
Старик (вскакивая). Погодь, Иван!
Староста. Пущай скажет! Что вы?! Говори, Павел Иваныч! Тебе верим.
Полковник (кричит из дверей библиотеки). А земский начальник утвердил ваш приговор?
Степан |
Ключников |(вместе). Не пугай! Не страшно!
Полковник. Вот как!
Степан. Этак! Поговори там…
Павел Иванович. Мы с сестрой предлагали вам свою землю взять почти даром. Почему вы не хотели? Берите!.. Берите даром… Мы с сестрой ничего вам не скажем… А приедет начальство и распорядится по-своему: отберут у вас обратно и вас будут судить… Потом уже нас не вините!
Старик. Судить, так судить… всех!
Ключников. Уж конечно! Вы друг за дружку крепко держитесь! (Ударяя кулаком по столу.) А манифест знаешь?!
Где он? Нашто его прячете? Жулики, а не господа!
Липа (со слезами в голосе). Иван! Мы ничего не прячем! Ничего! Разве я вас обманывала когда-нибудь?!
Староста. Не зевай! Не в кабаке…
Старик. Что зря кричать?.. Испугал баб… Эх! Шли бы они на свою половину!
Староста. Лимпияда Ивановна! Мы против тебя ничего не имеем… Верно оно. Идите-ка все с богом! Чаво тут? Дело не женское…
Серафима Сергеевна (поднимаясь с кресла). За что? Разве мы вам не помогали в нужде? Мы всегда делали для вас все, что могли… А вы пришли и оскорбляете. Грех вам…
Наташа (гордо и робко). Кормили ваших ребятишек… Папа всегда за вас заступался.
Ключников. Покормили — и будет! Мы вас, может, больше тысячи годов кормили! Нас едоками…
Старик. Брось, Иван!
Староста. Оставь, говорю!
Ключников. Нас едоками зовете, а сами бесперечь жрете!
Полковник (проходя из библиотеки в кабинет). Что только творится в России — понять невозможно…
Степан. Не понимаешь? А еще енерал!!! (Кричит хрипло.) С голоду, что ли, нам помирать? Сколько вас, а сколько нас?
Ключников. Захотим — всем вам отставку дадим!
Полковник (из двери). Я уже, голубчик, и без того в отставке, стало быть…
Старик. Ах ты боже мой! Будет вам зря толковать!
Павел Иванович (встает). Давайте тихо, без крику…
Староста. Верно! Будет! Садись, Павел Иваныч… Так касательно земли вам сказано. Вам она ни к чему… Нашто вам?
Ключников (сердито, но тихо). Попашите ее вместе с нами, а так нечего вам и за землю держаться!
Староста. Теперь обчества приговора сделали… Так что теперь время тяжелое, голодное, а у вас, промежду прочим, хлеб в амбарах крысы едят… приговор такой, чтобы хлеб этот у вас отобрать… для народа… Согласны?
Павел Иванович. Что же я могу сказать? Все равно ведь возьмете.
Степан. А то, думаешь, оставим?
Староста. Уж ничего, Павел Иваныч, не сделашь… Надо уж по-хорошему… Пожалуйста, распорядитесь ключи от амбаров выдать!
Корявый мужичонка (с гармоникой под мышкой, весело). Принимайте гостей!
Второй мужик. Мир честной компании! Павлу Иванычу! Владимиру Николаичу! (Оборачивается к передней.) А вы идите! Чего боитесь?!
Староста. Потише, православные! Так ключи пожалуйте уж!
Павел Иванович. Ключи? (Беспомощно озирается.) Где же ключи? Володя! Где ключи?
Владимир. Не знаю… Неизвестно… Были у управляющего, а теперь неизвестно… (Идет в кабинет.)
Полковник. А-а зачем сарай-то подожгли? Ну хлеб… я понимаю, а сарай чем вам помешал?
Корявый мужичонка. Сарай зажгли для свету… Не зря же! Темно было ехать.
Второй мужик. Заместо лампы!
Корявый мужичонка. Вот она, грош дана! Сыграл бы, да некогда!
Староста. Не играй! Может, у них которые не любят…
Владимир (идет из кабинета). Никто не знает, где ключи…
Полковник. Ну а кто из вас управляющего убил? За что? У него — жена, дети…
Ключников. А у нас, думаешь, нет этого добра?!
Степан. Они нас за людей не считают. Мы скотина. Хуже скотины!
Павел Иванович. Неправда. Неверно. Городецкие мужики нас знают. Кто из них скажет, что я крестьян за людей не считаю?
Староста. Зря болтают… Это, Павел Иваныч, действительно… Мы против тебя ничего не имеем… Зла против тебя и Лимпияды никто в сердце не носит…
Лукерья (из передней). Про них этого нельзя сказать! Грех…
Корявый мужичонка. Правильно!.. Ты человек душевный… Дал бы мне стаканчик водки, я бы тебя век не забыл… Страсть охота!
Голоса. Чай, им не жалко…
— По-хорошему надо!
Степан (усаживаясь в кресло). Вот и сел! И ничего не сделать!
Корявый мужичонка (подняв книгу, вырывает листок и делает себе цигарку). Прикурить следует!
Владимир. Эх! Напрасно вы книгу рвете! Хорошая книга… Я лучше вам…
Корявый мужичонка. Я ведь маленько! У тебя их вон сколько! Гора!
Владимир. Я лучше папиросу бы дал вам! (Раскрывает портсигар.)
Степан. Что, Павел Иваныч, не любишь, когда я в креслу сажусь?
Павел Иванович. Сделайте одолжение — сидите, пожалуйста!
Степан. «Сидите», «пожалуйста»! А как в прошлом году посидел на твоей кресле, так в каталажку запрятали? (Встает, пинает ногой кресло, — оно падает.) Видел? Я, брат, помню! Не забыл!
Степан. Довольно посидели, теперь мы — на мягком, а вы подите на снегу посидите! Да! На снегу тоже мягко!
Ключников (громко). Насчет земли надо от них расписку взять!
Голоса. Верно!
— Пусть дадут отказ!
Ключников. Пущай отрекутся, чтобы опосля не кляузничали!
Корявый мужичонка. Младенец! Хрестьянский! Не плачь, не плачь! Теперь, брат, сам помещиком будешь!
Степан (встает, проталкивается к выходу). Какие там ключи! (Показывает кулак.) Вот он, ключ. (Уходит.)
Староста (ласково). Лучше бы отдали без шкандалу! Все одно возьмут! Не удержишь… Лучше по-хорошему бы!
Голоса. Ладно и так!
— Пес с ними!
Староста. И касательно земли: пусть ты с сестрой насчет своей земли отдельный документ выдадите, а Миколай Лександрыч касательно своей… по форме… Согласны, мол, и обязуемся… прочее такое… Правильно надо.
Ключников. И чтобы больше никакого разговору! А раз от своей подписи откажутся — хуже будет! Все одно не житье вам здесь… Всех, как вшей из рубахи, выжарим.
Корявый мужичонка. Все одно, подадитесь.
Ключников. А манифест прятать — это которые без совести! Да! А еще господа!
Павел Иванович. Я ничего не прячу…
Старик (Павлу Ивановичу). Как его, хромого-то барина, звать?
Староста. Володимер.
Старик. Володимер, принесь-ка сюда бумагу, чернильницу, всякий струмент.
Второй мужик. Сами пусть напишут! Собственноручно! Отдаем, дескать, землю в полную собственность, с лесом и лугами и всяким угодьем.
Голоса. Скотину отобрать!
— Знамо, отобрать!
Второй мужик. И со всем скотом, который держим в экономии, в пользу хрестьян… трех обчеств… И все, дескать, за землю и прочее сполна с хрестьян получили, в чем и расписуемся.
Полковник. Это с кого же получили? Когда?
Ключников (раздраженно). Как — с кого? С кого вы аренду брали? Сколько годов вытягивали? Больше того и земля ваша не стоит, что с нас получили… Когда? От веку веков — вот когда! И с банку получили, и с нас! Какого вам лешего еще надо? Али опять на выкуп хотите?! Прошло! Вот! Возьми! (Показывает кукиш.)
Голоса. Правильно!
— Все свое из земли вынули!
— Больше вынули!
— Нечего с ними толковать! Требовать!
Староста. Ребята! Тише: условие будем писать!
Что это народ шумит?
Старик. Амбары ломают… Надо было ключи отдать, тогда бы этого беспорядку не было!
Полковник. Вот ты — старик, скоро пред судом божиим предстанешь…
Старик. Ничего не сделать… И ты не молодой: вместе, верно, преставимся…
Полковник. Что ты скажешь господу? Он тебя спросит: «Зачем, старик, в разбойничье дело впутался?..» Что ответишь?
Корявый мужичонка. Чай, и за нас, хрестьян, кто-нибудь на небе-то заступится? Неужто и там (показывает на потолок) опять вам же, господам, послабление будет, а мы, мужики, на вас пахать будем?
Староста (аккуратно разделяет бумагу). Будет вам. Повремените!
Полковник. Там, брат, пахать никому не придется… Все сравняются…
Ключников (со злобой). А здесь равняться не жалашь? Енералом хошь остаться?.. Ловкий!
Староста. Ладно! Будет уж… Пиши, Павел Иваныч!
Павел Иванович (берет ручку). Чудаки… Ну! Что писать? Говорите!
Ключников. А ты не прикидывайся! Будто не знашь?!
Старик. Небось с нами условие писать, так хорошо знаешь, как его надо написать.
Староста. Пиши: сего года, числа… которое у нас число-то… семнадцатое? Мы, нижеподписавшиеся, помещики Городецкого хутора… Поминай всех: Миколай Лексаныча, жену его, себя, сестру и других сродственников. Написал?
Павел Иванович (пишет. Пауза). Написал.
Корявый мужичонка. И енерала-то припиши! Заодно!
Полковник. Бумага все стерпит.
Староста. Не надо его! Он — другой волости! Там другие будут отбирать… Пиши, Павел Иваныч!
Павел Иванович. Ну?
Староста. Все мы, нижеподписавшиеся, которые по доброй воле, без принуждения решили исполнить хрестьянскую волю: оставить себе — под усадьбу, сад, огород и другое хозяйство — десять десятин; из лесу две десятины строевого и две десятины лугу заливного. А всю остальную землю, луга и лес, какой незаконно владеем с воли императора Лександра II, согласны вполне возвратить хрестьянам по принадлежности… В чем и подписуемся…
Старик. Добавь: спорить и прекословить не будем, а ежели начнем судиться, все убытки принимаем на себя же.
Ключников (с угрозой). Коли начнете судиться, духу вашего не останется!.. Звания!..
Полковник. Теперь только к нотариусу… Прекрасно… Удивительно!
Староста. Ладно и так! Подписку теперь давайте!
Голоса. Пусть все распишутся!
— Пусть икону сымут! Перед богом откажутся!
— Сперва пусть подпишутся!
Павел Иванович. Подписываться? Мне?
Старик. Сперва пусть сам, Николай Лексаныч!
Павел Иванович. Нет его!
Староста. Пусть за его жена! Все одно! Спорить не будем… И Володимер, и барышня ихняя. Зови их сюда!
Ключников. Скажи: народ требует для подпису!
Павел Иванович. Сходи, Володя! Объясни!..
Старик (подойдя к двери кабинета). А вы не пугайтесь! Ничего не будет… Только расписаться… (Отходит.) Они пугливые!
Наташа (с пером в трясущейся руке). Я капнула… Ничего это?
Староста. Ладно! Сойдет у нас.
Корявый мужичонка (вслед ей). Теперь без приданого останется.
Второй мужик. У них и так возьмут…
Лукерья. Она красивенькая… У них этаких-то без ничего берут…
Староста (слизывая кляксу). Теперь ты, Павел Иваныч, подписывайся и Лимпияда Ивановна…
Липа. Нам ничего не надо… Берите все… все… (Подписывается.)
Ключников (злобно). Не надо, а держишься? Баню придумала!
Павел Иванович. Липа! Липа! Перестань!
Ключников. Жалко небось! Печать надо! Староста! Печать есть?
Голоса. Верно!
— Печать надо.
— Без печати нельзя… Прикладывай! Свечка есть?
Корявый мужичонка. Вот она! (Бежит, берет свечу со столика, зажигает и подает.)
Ключников. Прикладывай!
Староста (коптит на свечке печать и прикладывает, кряхтя и напрягаясь). Хорошо видать! Четко вышло!
Полковник. Отлично! Теперь все по форме… Идите с богом! (Громко.) Расходитесь!
Степан. Барин приехал! Со стражниками. В народ стреляют! Бей их, проклятых!
Ключников. Бей их! (Бежит за полковником.)
Степан (подбегает к Павлу Ивановичу). В народ стрелять?! В народ! (Замахивается топором на Павла Ивановича, тот хватается руками за голову.)
ПРИМЕЧАНИЯ
[править]Историко-литературному комментарию к публикуемым пьесам предпосланы краткие биографические справки об авторах. Все упоминаемые произведения датируются по времени их первого издания. В том случае, если между написанием и опубликованием пьесы прошло более года, сообщаются обе даты. В скобках указываются варианты заглавий.
При ссылках на цитируемые источники в комментариях приняты следующие сокращения: ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства (Москва); ЦГИАЛ — Центральный государственный исторический архив в Ленинграде; ИМЛИ — Институт мировой литературы имени А. М. Горького при Академии наук СССР, Архив А. М. Горького (Москва); ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР, Отдел рукописей (Ленинград); ОРБЛ — Всесоюзная государственная библиотека имени В. И. Ленина, Отдел рукописей (Москва); ЦТБ — Центральная государственная театральная библиотека имени А. В. Луначарского, Отдел рукописей (Ленинград).
Пьеса «Мужики» впервые была напечатана в Сборнике товарищества «Знание» за 1906 год, кн. 8 (Спб., 1906). Одновременно для закрепления авторских прав Е. Чирикова за границей пьеса отпечатана на русском языке социал-демократическим издательством И. Дитца в Штутгарте.
Названная автором «общественная драма целой эпохи» (Е. Чириков, Письмо А. А. Измайлову от 9 мая 1913 г. — ИРЛИ, ф. 115, оп. 3, ед. хр. 361, л. 10) и рисующая охваченную революционным брожением деревню пьеса создавалась по горячим следам событий.
В ночь на 23 февраля 1905 г. в Глуховском уезде, Черниговской губернии, крестьяне окрестных хуторов и деревень сожгли крупный сахаро-рафинадный завод миллионеров братьев Терещенко. Спешно вызванные войска подавили мужицкий «бунт» с большой жестокостью. Из 167 представших перед судом «зачинщиков» 165 человек были приговорены к каторге и тюремному заключению общим сроком на 243 года (см. «Начало первой русской революции. Январь — март 1905 г.», М., АН СССР, 1955, стр. 623—628). Открытый судебный процесс по делу о крестьянских волнениях в Черниговской губернии продолжался в Глухове с 5 по 14 сентября 1905 г. Вопреки желанию его организаторов на процессе вскрылась страшная картина народного бесправия и нищеты. Даже царский суд был вынужден признать, что «расхищение и истребление экономии с сахарным заводом Терещенко произошло На почве как тяжелого хозяйственного положения крестьян, так и столь же тяжелой экономической зависимости их от местных землевладельцев» (Сб. «Революция 1905—1907 гг. на Украине», т. 2, ч. 1, Киев, 1955, стр. 136).
2 сентября 1905 г. Е. Чириков написал К. П. Пятницкому: «Сегодня я еду в Глухов (Черниг. губ.) на крестьянский процесс по разгрому терещенских владений… Необходим материал для будущей пьесы» (Е. Н. Чириков, Повести и рассказы, М., Гослитиздат, 1961, стр. 16). Присутствуя на процессе в качестве корреспондента журнала «Правда», Е. Чириков, потрясенный рассказами свидетелей и обвиняемых, 12 сентября 1905 г. выступил на суде как защитник группы крестьян (см.: «Киевская газета», 1905, 19 сентября, № 259). Написанный по материалам судебного разбирательства очерк Чирикова «В Сахарном королевстве» («По поводу Глуховского процесса») помещен в журнале «Правда», 1905, № 9, 10 (отд. изд., М., 1907).
«Я только что вернулся из Глухова… — рассказывал Е. Чириков в письме К. П. Пятницкому от 23 сентября 1905 г. — Впечатления ужасны!.. В голове картины и сцены… забеременел драмой… Если слажу — может выйти хорошая вещь, только боюсь, что пороху не хватит…» (Е. Н. Чириков, Повести и рассказы, стр. 16). Об окончании «Мужиков» он писал ему же 11 ноября 1905 г.: «Перепечатываю на машинке. Вот в чем дело. „Мужики“ такая штука, что необходимо их выпустить возможно скорее. Тема животрепещущая, а события бегут, как молонья. Прошу Вас, напишите мне, есть ли теперь возможность печатать и надеяться на быстроту?..» (ИМЛИ).
После одобрения М. Горьким рукопись «Мужиков» была принята Пятницким для сборника. Сличение опубликованного «Знанием» текста с текстом отдельного бесцензурного (штутгартского) издания пьесы выявило некоторые разночтения, главным образом во второй картине. Часть их, очевидно, является простым исправлением опечаток и технических погрешностей зарубежного издания «Мужиков». Другие, возможно, объясняются цензурными соображениями.
Демократическая критика положительно оценила «документальность» пьесы, но упрекнула автора за отсутствие в столь реальной и правдивой пьесе «истинно народного деятеля, каких теперь не мало» (Н. Геккер, "Одесские новости, 1906, 29 марта, № 6890). Выпадение из поля зрения Е. Чирикова образа народного вожака, организатора было закономерным следствием ограниченности мировоззрения писателя.
«Мужиков» взялся ставить Н. Н. Арбатов в театре В. Ф. Комиссаржевской, однако цензура запретила спектакль в день премьеры 13 декабря 1905 г. Цензор драматических сочинений О. И. Ламкерт в рапорте на имя начальника Главного управления по делам печати доносил: «Автор рисует картину бесправия и обнищания мужиков, доводимых безвыходным своим положением до самовольного захвата помещичьей земли […]. Признавая дозволение в настоящее время пьесы, в которой аграрные погромы выставляются чуть ли не стихийной необходимостью, несвоевременным, полагал бы пьесу эту запретить» (цит. по сб.: «Первая русская революция и театр. Статьи и материалы», М., «Искусство», 1956, стр. 338).
14 июня 1907 г. «Мужики» были показаны в харбинском театре И. М. Арнольдова (см. «Новый край» (Харбин), 1907, 14 июня, № 126). Второй спектакль в Харбине состоялся 21 июня в Даниловском общедоступном театре. Собранные деньги поступили в кассу профсоюза парикмахеров (там же, 1907, 21 июня, № 132). Известна постановка «Мужиков» Е. Чирикова в Болгарии (см. «Театр», 1907, № 103).
Пьеса печатается по тексту т. 8 Собрания сочинений Е. Чирикова, сверенному с первой публикацией в сборнике «Знание».
- ↑ Беда, грусть, печаль (обл.).
- ↑ Кузен! (франц.).
- ↑ Гладстон Уильям Юарт (1809—1898) — английский государственный деятель, один из лидеров либералов, в 1859 г. министр финансов.
- ↑ Подразумевается книга буржуазного экономиста З. Геринга «Экономические беседы» (Основы политической экономии). Перевод А. Б., М., 1901 (Популярно-научная библиотека, № 3).
- ↑ «Если Россия пойдет по той же дороге…» — цитата из неотправленного письма К. Маркса в редакцию «Отечественных записок» (1877), являющегося ответом на статью Н. К. Михайловского («Отечественные записки», 1877, № 10) «Карл Маркс перед судом г. Ю. Жуковского» (см. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 19, стр. 119); в русской легальной печати в переводе с французского письмо помещено в журнале «Юридический вестник», 1888, октябрь.
- ↑ Либих Юстус (1803—1870) — немецкий химик. Цитируется его книга «Химия в приложении к земледелию и физиологии растений», перевод проф. Ильенкова, изд. второе, дополн., М., 1870, стр. 75.