Мысли и замечания[править]
Скажите женщине сперва, что она имеет дурное сердце, потом, что у нее глаза не хороши: на первое она даст ответ, что вы ошибаетесь; услышав второе, готова будет назвать вас бездельником.
Я люблю оспаривать материалистов доводами логическими; ибо доводы сердца им неизвестны. Если в самом деле между человеком и животным другой нет разницы, кроме организации, то почему страсти, свойственные одному человеку, имеют силу, совершенно отличную от побуждений, общих ему с прочими животными? Прошу изъяснить, почему гордость, сребролюбие, любовь (здесь говорится не о любви между людьми разных полов), почему, говорю, сии страсти такую берут власть над человеком, что, в некоторых случаях, торжествуют над голодом, жаждою, сном, даже над страхом самой смерти? Видим ли это в животных?
Веселый дух и чувствительное сердце часто живут в одном теле. Об этом уже было говорено; какая нужда! повторим. Истинная чувствительность застенчива; она всячески старается прятаться, и боится, чтобы ее не приметили. Кто беспрестанно, кстати и не кстати, кричит о чувствительности; тот — не имеет ее. Редкую вещь не показывают всем мимоходящим. Образ чувствительности видите в недотроге. Не прикасайтесь к цветку сему: он вдруг свернется под вашими пальцами.
Нет вещи, столь мало нам известной, как собственное наше сердце. Мы рассуждаем, стараемся узнать наш разум; а о сердце не думаем. Несмотря на то, по большей части слепо исполняем повеления сердца, думая, что повинуемся внушению разума. Весьма нужно заниматься наблюдением сердца; не без удивления откроем в нем объяснения на многие предметы, о которых мы тщетно советовались с разумом.
Мнение есть своенравная женщина, насмехающаяся над многочисленною толпою своих обожателей, которые, несмотря на худой прием, клянутся ей в верности и почтении.
Есть люди, которым нравится грубость в обхождении. Они уверяют, что под сею негодной корою обитает прямодушие. Может быть это и правда; но зачем думать, что там верно достанете хорошего вина, где на вывеске объявляется о продаже пива?
Монтескье называет самоубийство делом, весьма выгодным для героизма, потому что оно каждому дает средства окончить ролю свою на театре света там, где захочется. Если бы Карл I — продолжает Монтескье — если бы Яков II были воспитаны в религии, дозволяющей убивать себя, то они не подвергнулись бы: один постыдной смерти, другой — постыдной жизни. Нет сомнения — говорит тот же автор — что люди стали менее свободны, мужественны, способны к великим делам, нежели в то время, когда имели полную власть над самим собою, когда каждую минуту могли свергнуть с себя власть постороннюю. — Не нарушая почтения, должного уму знаменитого автора, почитаю себя обязанным оспорить заблуждение, столь опасное. Мученики, кажется, примером своим доказали, что можно быть свободным, мужественным, способным на дела великие, исповедуя веру, запрещающую самоубийство, но дозволяющую умирать геройски. Если бы Карл I умертвил себя в ту минуту, когда узнал о присланных солдатах Кромвелевых для взятия его под стражу — тогда он сделал бы поступок, недостойный своего звания; но Карл презрел судей своих, не отвечал на их вопросы и умер с равнодушием христианина-героя. Какое торжество религии!
Судьба захотела, чтобы мы тем страстнее любили, чем менее нас любят. Препятствия для любви суть то, что ветры для пожара. Ничего нет милее счастья, которым не наслаждаемся. Но когда нас полюбят; когда губы наши прикоснутся к чаше блаженства — тогда душа пресыщается и страсть погасает. Истинное счастье было бы уделом смертных, если б возможно, будучи любимым, любить так, как будто бы нас не любили… Может быть есть из этого исключение; может быть есть сердца, в которых любовь от любви не погасает.
Кориолис Г. Г. Мысли и замечания / Кориолис // Вестн. Европы. — 1805. — Ч. 21, N 11. — С. 204-208.