397[1]
В одной деревне жил шут. Какой-то поп вздумал ехать к нему, говорит попадье:
— Ехать было к шуту, не сшутит ли каку́ шутку!
Собрался и поехал; шут по двору похаживает, за хозяйством присматривает.
— Бог в помощь, шут!
— Добро жаловать, батюшка! Куды тебя бог понёс?
— К тебе, свет; не сшутишь ли шутку мне?
— Изволь, батюшка; только шутку-то я оставил у семи шутов, дак снаряди потеплей да дай лошади съездить за нею.
Поп дал ему лошадь, тулуп и шапку. Шут сел и поехал. Приехал к попадье и говорит:
— Матушка! Поп купил триста пудов рыбы; меня вот послал на своей лошади к тебе за деньгами, триста рублей просит.
Попадья тотчас отсчитала ему триста рублей; шут взял и поехал назад. Приезжает домой, тулуп и шапку положил в сани, лошадь в ограду пустил, а сам спрятался. Поп пождал-пождал, не мог дождаться, собрался и воротился к попадье. Она спрашивает:
— А где рыба-то?
— Какая рыба?
— Как какая! Шут приезжал за деньгами, сказывал, будто ты заторговал триста пудов рыбы; я ему триста рублей дала.
Узнал поп, каковую шутку сыграл над ним шут!
На другой день собрался, и опять к шуту. Шут знал, что поп приедет, переоделся женщиной, взял пресницу[2] и сел под окошко, сидит да прядёт. Вдруг поп:
— Бог в помочь!
— Добро жаловать!
— Дома шут?
— Нету, батюшка!
— Где же он?
— Да ведь он, батюшка, с тобой вчерась пошутил да после того и дома не бывал.
— Экой плут! Видно, назавтрее приезжать.
На третий день приехал; шута всё нет дома. Поп и думает: «Чего же я езжу без дела? Эта девка, знать, сестра его, увезу её домой, пусть зарабливает[3] мои деньги». Спрашивает её:
— Ты кто же? Как шуту доводишься?
Она говорит:
— Сестра.
— Шут у меня триста рублей денег взял, так ступай-ка, голубушка, зарабливай их…
— Дак что! Ехать дак ехать!
Собралась и поехала с попом. Живёт у него уж и долго.
У попа были дочери-невесты. Вдруг к нему сватовщики — какой-то богатый купец начал сватать дочь за сына. Поповски дочери что-то купцу не понравились, не поглянулись, он и высватал стряпку[4], шутову сестру. Весёлым пирком да и за свадебку. Справили всё как следует. Ночью молодая говорит мужу:
— Высади меня в окошко по холсту поветриться; а как тряхну холстом, назад тяни.
Муж спустил её в сад; женушка привязала вместо себя козлуху, тряхнула — молодой потащил. Притащил в горницу, смотрит — козлуха.
— Ох, злые люди испортили у меня жену-то! — закричал молодой; все сбежались, начали возиться с козлухой; дружки взялись наговаривать, чтобы обратить её в женщину, и совсем доконали-замучили: пропала[5] козлуха!
Шут между тем пришёл домой, переоделся и поехал к попу. Тот его встретил:
— Милости просим, милости просим! — угощает.
Шут сидит, ест да пьёт; те-други разговоры; он и спрашивает:
— Батюшка, где же моя сестра? Не увозил ли ты?
— Увёз, — говорит поп, — да и отдал взамуж за богатого купца.
— А как же, батюшка, без моего спросу отдали её взамуж? Разе[6] есть таки законы? Ведь я просить пойду!
Поп биться-биться с ним, чтобы не ходил в просьбу. Шут выпросил с него триста рублей; поп отдал. Шут взял и говорит опять:
— Ладно, батюшка, теперь своди-ка меня к сватушку-то; покажи, каково они живут.
Поп не захотел спорить; собрались и поехали.
Приезжают к купцу; тут их встретили, начали потчевать. Шут сидит уж и дивно[7] времени — сестры не видать, и говорит он:
— Сватушка, где же моя-то сестра? Я давно с ней не видался.
Те посёмывают[8]. Он опять спрашивает; они и сказали ему, что злы люди похимостили[9], испортили её в козлуху.
— Покажите козлуху! — просит шут; они говорят:
— Козлуха пропала.
— Нет, не козлуха пропала, а вы разве мою сестру убили; как сделаться ей козлухой! Пойду просить на вас.
Те ну просить его:
— Не ходи, пожалуйста не ходи просить: чего хочешь бери!
— Отдайте триста рублей, не пойду!
Деньги отсчитали, шут взял и ушёл, сделал где-то гроб, склал в него деньги и поехал.
Вот едет шут, а навстречу ему семь шутов; спрашивают:
— Чего, шут, везёшь?
— Деньги.
— А где взял?
— Где взял! Вишь, покойника продал и везу теперь полон гроб денег.
Шуты, ничего не говоря, приехали домой, перебили всех своих жён, поделали гроба, склали на телеги и везут в город; везут и кричат:
— Покойников, покойников! Кому надо покойников?
Услыхали это казаки, живо подскакали и давай их понужать плетями; драли-драли, ещё с приговорами: «Вот вам покойники! Вот вам покойники!» — и проводили вон из города. Еле-еле убрались шуты; покойников схоронили, сами и ступай к шуту отметить за насмешку; тот уж знал, вперёд изготовился.
Вот они приехали, вошли в избу, поздоровались, сели на лавку; а у шута в избе была козлуха: она бегала-бегала, вдруг и выронила семигривенник. Шуты увидели это, спрашивают:
— Как это козлуха-то семигривенник выронила?
— Она у меня завсегда серебро носит!
Те и приступили: продай да продай! Шут упрямится, не продаёт: самому-де надо. Нет, шуты безотступно торгуют. Он запросил с них триста рублей. Шуты дали и увели козлуху; дома-то поставили её в горнице, на пол ковров настлали, дожидаются утра, думают: «Вот когда денег-то наносит!» А вместо того она только ковры изгадила.
Шуты опять поехали мстить тому шуту. Тот уже знал, что они будут; говорит своей жене:
— Хозяйка, смотри, я тебе привяжу под пазуху пузырь с кровью; как придут шуты бить меня, я в те́ поры стану просить у тебя обедать; раз скажу — ты не слушай, другой скажу — не слушай, и в третий — тоже не слушай. Я ухвачу нож и ткну в пузырь, кровь побежит — ты и пади, будто умерла. Тут я возьму плётку, стегну тебя раз — ты пошевелись, в другой — ты поворотись, а в третий — скочи да на стол собирай.
Вот приехали шуты:
— Ну, брат, ты нас давно обманываешь, теперича мы тебя убьём.
— Дак что! Убьёте — так убьёте; дайте хоть в последний раз пообедать. Эй, хозяйка! Давай обедать.
Та ни с места; он вдругорядь приказывает — она ни с места; в третий раз говорит — то же самое. Шут схватил ножик, хлоп её в бок — кровь полилась ручьями, баба пала, шуты испугались:
— Что ты наделал, собака? И нас упекёшь тут же!
— Молчите, ребята! У меня есть плётка; я её вылечу.
Сбегал за плёткой, стегнул раз — хозяйка пошевелилась, в другой — поворотилась, в третий — скочила и давай на стол собирать. Шуты говорят:
— Продай плётку!
— Купите.
— Много ли возмёшь?
— Триста рублей.
Шуты отсчитали деньги, взяли плётку, ступай с ней в город; видят — везут богатого покойника, они кричат:
— Стой!
Остановились.
— Мы оживим покойника!
Раз стегнули плёткой — покойник не шевелится, в другой раз — тоже, в третий, четвёртый, пятый — покойник всё не шевелится. Тут их, сердешных, забрали и давай самих драть; плетьми стегают да приговаривают: «Вот вам, лекаря́! Вот вам, лекаря́!» До полусмерти исстегали, отпустили. Они кое-как доплелись до двора, поправились и говорят сами с собой: «Ну, ребята, не докуль шуту над нами смеяться; пойдёмте убьём его! Чего на него смотреть-то?»
Тотчас собрались и поехали; застали шута дома, схватили и потащили на реку топить. Он просится:
— Дайте хоть с женой да с роднёй проститься, приведите их сюда!
Ну, согласились, пошли все за роднёй; а шута завязали в куль и оставили у проруби. Только ушли, вдруг едет солдат на паре каурых, а шут что-то и скашлял. Солдат остановился, соскочил с саней, развязал куль и спрашивает:
— А, шут! Пошто залез тут?
— Да вот высватали за меня убегом таку-то (называет её по имени), сегодня и украли; а отец и хватился, давай искать. Нам некуда деваться; вот мы спрятались в кули, нас завязали да и растащили по разным местам, чтоб не узнали.
Солдат был вдовый, говорит:
— Пусти, брат, меня в куль-от.
Шут упрямится, не пускает. Солдат уговаривать, и уговорил его. Шут вышел, завязал солдата в куль; сел на лошадей и уехал. Солдат сидел-сидел в кулю и уснул.
Семь шутов воротились одни, без родни, схватили куль и бросили в воду; пошёл куль ко дну — буры да кауры! Сами побежали домой; только прибежали, расселись по местам, а шут и катит мимо окон на паре лошадей — ух!
— Стой! — закричали семеро шутов.
Он остановился.
— Как ты из воды выбился?
— Эх вы, дураки! Разве не слышали: как пошёл я ко дну, то сказывал: буры да кауры? Это я коней имал. Там их много, да какие славные! Это что ещё! Я дрянь взял — спереди, а там дальше вороные — вот так лошади!
Шуты поверили:
— Спускай, брат, нас в воду; пойдём и мы коней выбирать.
— Извольте!
Всех извязал в кули и давай спускать по одному; испускал всех в воду, махнул рукой и сказал:
— Ну, выезжайте же теперь на вороных!
398
Жил-был Фомка-шут, умел шутить шутки хитрые. Раз идёт Фомка дорогою; повстречался ему поп:
— Здравствуй, Фомка!
— Здравствуй, батюшка!
— Пошути мне!
— Ах, батюшка, рад бы, да шутки дома забыл.
— Сбегай, пожалуйста!
— Далеко бежать-то!
— Возьми, свет, мою лошадь.
— Давай, батюшка!
Сел и поехал к попадье:
— Матушка, подавай семьсот рублей; батюшка купил семь сёл, семь деревень; меня послал за деньгами, вот свою лошадь дал.
Попадья дала ему семьсот рублей; Фомка-шут взял деньги и поехал на болото; утопил лошадь в болоте, отрезал у ней хвост и воткнул в тину. Приходит к попу:
— Ну, батюшка, верно ты свою кобылу недели две не поил?
— А что?
— Да то — как поехал я мимо воды, кинулась она со всех ног в болото, да там и завязла!
— Что делать! Пойдём вытаскивать.
Пришли к болоту — один хвост торчит.
— Лезь, батюшка, в воду!
— Полезай лучше ты, Фомка!
Фомка полез.
Вот шут ухватился за один конец хвоста, а поп за другой; тянут в разные стороны. Вот тянули, тянули, Фомка взял да выпустил хвост из рук — поп так и ударился оземь.
— Нет, — говорит Фомка, — видно, совсем пропала лошадь! Теперь уж не вытащишь — хвост оборвали!
Поп потужил-потужил и пошёл домой. Попадья встречает:
— Что, батька, купил семь сёл, семь деревень?
— Каких, свет?
— Как же, Фомка-шут от тебя приезжал да семьсот рублей денег взял!
— Ах он вор этакой! Неча сказать: славную сшутил шутку!
А Фомка себе на уме, поехал в город протирать глаза чужим денежкам: у попа-де в сундуке они заржавели!
У Фомки-шута было два брата. Раз как-то затопил он печку, поставил на огонь котёл с водою и сел под окном, глядь — идут одаль братья. Фомка сейчас вытащил котёл из печи, поставил на улицу в снег и покрыл сковородой. Братья подошли и услыхали — что-то в котле шумит. Стали спрашивать:
— Шут, что у тебя в котле-то шумит?
— Вода на снегу кипит! Если в котёл муки положить, так можно и кисель сварить: не надо и дров!
— Подари нам этот котелок.
— Не могу, братцы! Я только им и живу.
— Ну, продай! Что возьмёшь?
— Да ме́не ста рублей не возьму.
— На, бери!
Заплатили братья сто рублей, взяли котелок и принесли домой.
— Эй, жена, — говорит один, — давай кисель варить.
— Дров нету! — отвечает ему баба.
— Да нам дров и не надо; подавай муки.
Баба принесла муки; мужики налили в котёл воды, насыпали туда муки, накрыли сковородой и поставили в снег. Прошло с час времени.
— Ну-ка, бабьё, не готов ли наш кисель?
Посмотрели, а вода совсем замёрзла; стали ножом резать — нож не берёт, стали топором рубить — и разбили котёл вдребезги. Осердились братья и пошли Фомку бить.
Фомка-шут знал, что братья не спустят ему, и загодя придумал новую шутку: убил барана, нацедил крови и налил в пузырь; а тот пузырь привязал своей бабе под мышку. Только братья в избу, он и закричал:
— Таня, делай яичницу, да проворнее!
Таня и с места не встаёт. Фомка за нож, как ударит её под мышку — кровь так и полилась. Таня упала — захрапела, словно душа из тела выходит.
— Что, али умирать вздумала? — говорит Фомка, снял с гвоздя плётку и давай стегать да причитывать:
— Плётка-живилка, оживи мою жёнушку!
Она тотчас вскочила и принялась готовить яичницу.
— Фомка, — говорят братья, — продай плётку-живилку.
— Купите!
Торговаться-торговаться, купили плётку и пошли над своими бабами куражиться… (Окончание то же, что и в предыдущем списке.)
399[10]
Жил-был поп с попадьёй. Вот он, вишь ты, поехал нанимать казака[11]; только что едет поп по деревне — попадается ему мужик.
— Здорово, батюшка!
— Здравствуй, братеник!
— Куды ты, батя, едешь?
— Да ништо ведь, вишь — работа поспела, так надобно нанять казака на летину.
— А что, — бает, — батюшка, найми меня.
— Ладно, — бает поп, — ступай к попадье, скажи, что меня, мол, нанял поп. А я покамест съезжу в деревню, окрещу ребёнка: вишь, Пафнутьевна родила.
— Ступай, батюшка, ступай! — бает казак; а сам пошёл на погост. Пришёл к попадье:
— Здорово, — бает, — матушка! Поп приказал дом сжечь, а сам поехал новый покупать.
И! Попадья взяла пук лучины зажгла и давай со всех сторон дом поджигать. Едет поп, а попадья пепелок развевает да место очищает.
— Что ты, попадья?
— Да ништо! Пришёл Ерёма; меня, бает, батюшка нанял в казаки; дом да село покупает, а этот дом велел сжечь.
— Ах он, лиходей! Где же он?
— Да ушёл домой.
— Делать нечего, разве нанять другого мужика в казаки? — бает поп своей попадье.
— Уж без казака не жить, — бает попадья — найми, найми, поп!
Вот он и нанял другого мужика в казаки. Дело пошло на лад. Только что приходит сенокос — а ведь это время, знаешь, самое трудное! — поп и задумал нанять ещё казачи́ху. Поехал в приход; едет и видит бабу с пяльцами, а это был Ерёма; он узнал, что поп хочет нанимать казачиху, взял да и перерядился в бабье платье и стал как девка. Вот едет поп, а девушка бает:
— Куды ты, батюшка, едешь?
— Да ништо ведь, — бает поп, — надобно нанять казачиху, так вот и ищу.
— Ах, батюшка, да найми меня!
— Да как тебя зовут?
— Маланьей.
— Так что же, ступай с богом ко мне.
Вот и пошла. Живёт Ерёма у попа да работает, а поп и не ведает, что у него в казачихах живёт Ерёма. Только что долго ль, коротко ль, а попу вздумалось женить казака своего на казачихе.
— А что, попадья, бает, — сыграем-ка свадебку; казак-то парень дюжий, да и казачиха-то девка ра́жа. Давай-ка!
— Так что ж зевать? — бает попадья.
Взяли да и женили казака своего на казачихе и заперли их спать на ночь в клети. Вот Ерёма и бает:
— Что, Сысоюшка (этак звали казака-то), ведь мне на двор надо.
— Да как же, — бает, — быть? Ведь мы заперты!
— Ничего, возмём-ка поднимем половицу, да ты меня привяжи к кушаку, да и пусти туда; я как справлюсь, так и потрясу кушаком, а ты и тащи меня.
— Ну, ладно, ступай!
Вот Ерёма спустился под пол и привязал кушаком козу за рога — оттого что были там козы. Привязал, да и тряхнул:
— Тяни! — бает, а сам и ушёл.
Тот потянул, а коза: «Бяу!» — «Что это, — думает себе, — неужто моя жена козой сделалась? Дай-ка ещё!» — «Бяу!» — «Ах, и взабыль[12] никак она уж оборотень! Ну-ка ещё…» — «Бяу!» — «Делать нечего, пойти к попу… Батюшка!»
— Кто там стучит?
— Откутайся-ка[13].
— Да кто там? — бает поп.
— Да я, батюшка!
— Ты. Сысой?
— Я.
— Пошто ты?
— Да что, батюшка, — бает казак, — никак жёнка-то козой сделалась!
— Пойдём-ка посмотрим!
Казак всё рассказал попу, как дело было. Пришли под клеть, глядь — а кушак-то привязан козе за рога; сосчитали коз: все ли тута, нет ли, бывает, лишних? Нет, всё по-прежнему, а казачихи как не было!
— Уж не Ерёма ль это подделал? — бает поп.
— Да, пожалуй! — бает попадья.
У Ерёмы было ещё два брата: Фома да Кузьма, и были они — ворьё[14]. Только им и вздумалось украсть у попа улей пчёл. Вот и пошли; да в ту самую пору, как Ерёму-то в клеть спать положили; а Ерёма-то уж знал, что братеники думали делать. Вот он ушёл, да и сел в один улей. Пришли братья и стали пробовать, который потяжелее; взялись за тот самый, где сидел Ерёма. «Ого-го! — бают. — Вот где мёд-то! Ну-ка, брат, на плечо, да и потащим!» Подняли и потащили, а Ерёма сидел, сидел, да потихоньку и закричал:
— Вижу, вижу!
— Смотри-ка, брат, никак нас догоняют, слышишь?.. Побежим скорее…
А Ерёма опять:
— Вижу, вижу!
— Уж близко! Бросим-ка лучше, а не то догонят.
Вот они бросили и ушли; и Ерёма ушёл… Вот братья на другой день приходят, видят улей, раскрыли — пустой!..
А это дело Ерёмы; пойдём-ка дадим ему знать!
А Ерёма уж это наперёд знал; бает своей женке:
— Смотри, как придут братья, я тебе велю сбирать на стол; а ты возьми да и не давай нам; мне, мол, надоть ребят накормить. Да ещё подвяжи пузырь под пазуху, а я тебе ножом по ему — ты возьми и ляг; а я тебя плёткой — ты и вскочи поскорее. Смотри ж не забудь!
— Ладно, — бает женка. Вот приходят братья.
— Здравствуй, — бают, — Ерёма!
— Здравствуйте, братцы! Добро пожаловать! Что скажете хорошенького?
— Да ништо! Мы вот хотим…
А Ерёма:
— Э, братцы, я вас наперёд угощу. Жёнка, давай сейчас обедать.
— Некогда.
— Ну же, живее!
— Да дай ребят накормить!
— А вот я те[15] дам ребят накормить! — да как чесанет ножом-то под пазуху — жёнка его так тут и грянулась оземь.
— Ах ты, шельма!
Взял плётку с гвоздя да её и ну пороть, а сам приговаривает:
— Плётка-живилка, оживи мою жёнушку!
И! Жёнка разом вскочила, тотчас собрала на стол.
Вот братья пообедали, переглянулись:
— А что, — бают, — Ерёмушка, дай-ка нам своей плётки, и мы своих жён поучим; они у нас нешто заленились.
— А как вы её потеряете?
— Небось!
— Ну так возьмите, да смотрите отдайте.
Они взяли и пошли.
— Пойдём, — бает Фома, — сперва ко мне; сперва я поучу свою жёнку.
Пришли.
— Давай, жёнка, — бает Фома, — нам есть!
— Погоди; вот я ребят накормлю, тогда и сберу.
— Нам некогда, давай скорее!
— Да погоди!
Фома схватил нож да как чесанёт свою жёнку под пазуху — та и грохнулась наземь. Схватил плётку и ну пороть, а сам приговаривает:
— Плётка-живилка, оживи мою жёнушку!
Не тут-то было: жёнка лежит себе да лежит.
— Постой-ка, — бает Кузьма, — ты не умеешь пороть; дай-ка я!
Хлоп, хлоп!.. Не встаёт.
— Ну, ну, брат, ишь твоя жена какая непослухмяная[16]. Пойдём к моей.
— Пойдём, — бает Фома, — ведь моя-то ух как была непослухмя́на! Видно, и плётка её не берёт.
Вот и пошли.
— Жёнка, — бает Кузьма, — сбирай мне на стол.
— Некогда, — бает жена.
Ещё стала отговариваться.
— Вот я тя! — да как чесанёт ножом-то, та и грянулась оземь. Он схватил плётку и ну стегать, а сам приговаривает:
— Плётка-живилка, оживи мою жёнушку!
Не тут-то было: жёнка лежит себе да лежит.
— Ну, делать нечего! Обманул Ерёма. Пойдём мы его утопим.
Идут, а Ерёма попадается навстречу. Вот они и схватили его.
— Мы те, — бают, — дадим знать! Станешь ужо нас обманывать!
Взяли да и потащили к реке; а это дело-то было уж осенью, только что река замёрзла. Притащили его к реке, а проруби-то и нету такой, чтоб его в воду бросить.
— Поди, — бает Фома Кузьме, — поди, принеси топор.
— Не пойду, — бает Кузьма.
— Ну так останься здеся, а я принесу.
— Нет, братеник, не останусь.
— Ну так делать нечего, пойдём оба.
Вот они взяли и пошли, а Ерёму так тут и оставили, только ноги ему кушаком связали. Видит Ерёма — барин едет; вот он и начал кричать:
— Пожалуйте сюды!
Барин подъехал; а Ерёма развязал себе ноги да как крикнет:
— Скидывай попону-то[17]!
Тот скинул. Ерёма снял с себя армяк да надел на барина, связал ему и руки и ноги.
— Лежи, — бает, — здеся, пока опять приду.
Только что Ерёма ушёл, а Фома да Кузьма и вернулись, прорубили прорубь да не посмотревши — бух в неё барина!
Немножко погодя едет Ерёма на бариновой лошади и в бариновом платье.
— Здравствуйте, — бает, — братцы!
— Здравствуй, — бают братья, — где ты взял лошадей-то?
— А вот где! Только что вы пихнули меня в воду, а я бурл!.. бурл!.. бурл!.. вот мне и явились буры кони; я на них и выехал из реки.
— Ах, братец родимый, пихни и нас туды, чтоб и нам достать по бурым лошадям.
Он взял да и пихнул их в прорубь; а сам стал поживать, добра наживать.
Примечания
- ↑ Записано в Шадринском уезде государственным крестьянином А. Н. Зыряновым.
- ↑ Прялку.
- ↑ Зарабатывает.
- ↑ Кухарку, работницу.
- ↑ Издохла.
- ↑ Разве.
- ↑ Много.
- ↑ Переминаются, беспокоятся.
- ↑ Заворожили, заколдовали.
- ↑ Записано в Тверской губ. писателем И. И. Лажечниковым.
- ↑ Батрака, работника.
- ↑ В самом деле.
- ↑ Отворись, отомкнись.
- ↑ Воры.
- ↑ Тебе.
- ↑ Непослушная.
- ↑ Одежду.