Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936—1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Натурщица[править]
В Москве жарища. Скучно. Праздник, все уехали на дачу.
В Рогожской, в своем доме, Никита Иваныч Ершов лежит в постели. По случаю того, что нездоров.
После подведения годового баланса всю ночь проужинал с компаньонами в «Стрельне». Крепко выпили.
Никита Иваныч жалуется сидящему против него доктору и говорит:
— Степан Иваныч, это, конечно, печень, все это верно, а вот почему Фрунсон старше меня и из себя субтильный, а пьет и коньяк, и водку, и шампанское почем зря. И заметьте, ни в одном глазу. А я вот, верите ли, две рюмки водки выпил, рюмку коньяку и шампанского не более бокальчика. И нынче — никуда. Тоска ест, и в голову все неприятности одни лезут. Думаю я, что все это у меня через дело. Щетинная мойка в Пеньделке виновата. Забота это — шерсть мыть. Хочу я это дело переменить.
— Не оттого вы нездоровы, — говорит доктор, — Никита Иваныч, а двигаетесь мало. Моциону нет. Все на лошадке ездите, в клубы, в карты играете, кушаете много. У вас давление на сердце получается.
— Да, так-то так, — говорит Никита Иванович, — но не совсем. Фрунсон тоже всегда из пролетки не вылезает, картежник первый. Всю ночь жарит у нас в Купеческом и ужинает — за троих ест. Веселый, как вьюн живой. Заметил я другое, и вот что: он ювелир. Вот у него дело какое. Кругом его всегда они вертятся. И такие, и этакие, и артистки, и танцовщицы. И такие крали — красота. И он среди них — чисто мед. Вот дело настоящее. И глядят они на него ласково. А он показывает. Вынет из кармана в пакетиках жемчуг, изумруды, бриллианты, рубины. У них глаза, как звезды, загораются. Я подглядел это самое, думаю — дай-ка попробую. Купил пакетик с товаром и поехал в «Стрельну». Двух приятелей захватил. Нарочно постарше взял. Ну, конечно, цыганки поют. Матреша там — прямо пава! Я ей и показываю. Смотрю — глаза горят. А приятели, конечно, выпили. Один-то и говорит:
— Что этот камушек стоит?
Я говорю цену, а он, недолго думая:
— Купил.
И другой говорит:
— А это что стоит, рубинчик?
Я опять говорю цену. И тот:
— Купил.
Я спрашиваю:
— Зачем вам?
А они:
— Постой, — говорят, — Матреше это не в коня корм. Цыгане не понимают.
Позвали венгерский хор, посадили с собой солисток, камни мои им показывают.
А те-то рады. Дальше — больше, пятое, десятое, домой ехать пора. Выходим. Они прямо на лихачей, с этими-то солистками, да айда. А я за ними тоже на лихаче, один. Они заворачивают в парк, гонят туды, сюды… и из глаз пропали. Я на другой день к ним. Они веселые. Я им говорю:
— Что же вы меня оставили одного?
— А ты сам прозевал. Мы-то подарили камни, а они про тебя спрашивают. Мы и говорим: «Это ювелир». Ну они и думают: с ювелира не возьмешь. Ювелир-то сам из ужей — подешевле купить норовит…
Вот, Степан Иваныч; я на том и расстроился, и жара такая сегодня! За тобой и послал. Женский пол в голову лезет. Я вот камни-то перебираю и разделяю: который какой дать. Пропиши-ка мне капель, что ли, чтобы это самое отошло.
— Можно, — сказал доктор. — Пустяки, выспитесь, а потом покупаться хорошо.
— Лекарство-то лекарством, покупаться можно, а вот как Фрунсон-то с ими управляется, скажи? Ведь ювелир!
— Для них Фрунсон первый человек. Он им показывает, на кого им глазами-то стрелять. Всю Москву знает. Это дело для вас неподходящее, — сказал доктор. — Ювелиром вам любви не найти.
— Думаешь? Я ведь вдовый, сам посуди, мне ведь сорока нет… Я с одной поговорю, с другой поговорю, а им скучно. Чисто как рыба дохлая на меня смотрят. Вот я на ювелира-то и пошел. Думал, через камни подойти. А вот не вышло…
Расстроился Никита Иваныч, и Пеньделку забыл. Ювелир не вышел, так он адвокатом притворяться стал. Потому, у тех успех есть. Тоже не вышло. Наконец, ему кто-то посоветовал художником стать.
Снял Никита Иваныч комнату в стороне, чтобы приказчики не видали, как он художником заделался, — смеяться, боялся, будут, да ведь и чудно.
Трудно было Никите Иванычу сначала. Но он себе волосы, как у художника, отпустил и достал себе художника. Тот его скоро научил картины писать. Говорил:
— Смелей, — говорит. — Вали. Красок больше, ну и жарь. Это нетрудно.
Никита Иваныч и жарил картину за картиной, ландшафты сначала писал, потом натурщицу нашли, художник ему поставил. И — пошло. Попишет с нее, а потом в ресторан обедать приглашает. А она рестораны-то все попроще выбирает, в богатый не идет. К «Яру» позвал. А она говорит:
— Что с вами, ведь это дорого. Где же художнику у «Яра» кутить.
— Ишь какая, — думает Никита Иваныч. — Подарю-ка я ей камни, серьги сделать. Погляжу, что будет.
Удивилась модель и спросила:
— Настоящие эти камни?
— Да что вы, — обиделся Никита Иваныч. — За кого вы меня принимаете. Неужто я вам фальшивые дарить стану.
— Не слыхала я что-то, чтобы художник натурщице бриллианты дарил.
Камни не взяла и на сеанс не пришла.
Совсем расстроился Никита Иваныч, ничего не понимает. Опять захворал и позвал доктора. Доктор Степан Иваныч прописал капли и сказал:
— Никита Иваныч, вы теперь художником пребываете. Вы бы на веселье с ней бы пошли, в Сокольники на круг позвали бы, там музыка, танцы, вода ланинская вишневая. Она бы и увидела, что художник как художник. А вы ей бриллианты дарите. Она, естественно, напугалась: «Жулик, думает, попадешься с ним, беды не оберешься».
— Да что ты, Степан Иваныч. Что говоришь-то. И в голову не придет.
— Подумайте, не надо было дарить, — сказал доктор. — Ну где такой художник есть — натурщице бриллианты дарить? Что ей думать?
Пришел художник-учитель и спрашивает:
— Хвораешь, Никита Иваныч?
— Да как сказать — отдыхаю. Куликова-то, натурщица, не приходит. Расстроился я.
— Да, не ходит. Боится.
— Чего боится-то?
— Вот и я говорю, что боится, — сказал доктор.
— Да что вы все, с ума сошли? Приведите ко мне ее, пожалуйста, — сказал Никита Иваныч художнику. — Что случилось, чего боится?
— Ну, примешь капелек, Никита Иваныч, вот этих, — сказал доктор. — Успокоишься, а я завтра зайду.
И доктор ушел.
Никита Иваныч хмурился, поохивал и как-то сказал художнику:
— Поедем-ка с тобой на круг в Сокольники, там музыка играет, к вечеру танцы, сделай милость — привези ее туда.
— Ладно, привезу, — согласился художник.
В Сокольниках выпил с горя Никита Иваныч. Вдруг видит, идет Куликова.
— Здравствуйте, Никита Иваныч, — ласково позвала она его. — Как поживаете?
— Эх, не спрашивайте. Тяжело. Пойдемте, по аллейке пройдемся.
— Мы сейчас с ней вернемся, а ты, друг, закажи вот столик подальше, — сказал он художнику. — Мы там поужинаем. Бутылочку шипучего закажи…
— Какая ночь прекрасная, — говорит Никита Иваныч, идя с Куликовой по аллее. — Вот вы не пришли ко мне. Напугались серег-то. Не мазурик ли? Правильно. Я что ни на есть червонный валет, вор и мошенник. Для вас ворую, потому нравитесь вы мне. Люблю вас. Вот видите, — вынул из кармана и развернул пакетик. — Изумруды и бриллианты блестели таинственно в лунной ночи. — Все это для вас я украл.
— Зачем же, — испугалась Куликова. — Неужели вы это для меня сделали? Господи! Да как же мне вас спасти. Несчастный вы человек… Это ужасно!
— Иди. Заказано! — услышали они сзади голос художника.
Бледная Куликова смотрела во все глаза на Никиту Иваныча.
— Не художник я, — сказал Никита Иваныч за столом, наливая натурщице шампанское, — и не вор, и не мошенник, а фабрикант и человек богатый. Надоело мне все. Души я искал и вот нашел. И уж теперь не отпущу… Нет…
— Друг мой, — обратился он к художнику, — подними бокал, и выпьем за невесту мою…
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Натурщица — Впервые: Возрождение. 1938. 24 июня. Печатается по газетному тексту.
…вода ланинская… — см. прим. к с. 161 кн. 1 наст. изд.