В. В. Розанов[править]
Наши миссионеры и мариавитское движение[править]
Русское общество и печать, русские общественные и церковные деятели из частных людей, наконец, русская власть — все с горячим приветом отнеслись к мариавитам в Польше. Отношение это нимало не руководилось эгоистическими побуждениями и содержало в себе простую радость одного славянского племени о том, что другое славянское племя, так сказать, возвращается само к себе, становится на свои славянские ноги, выходя из-под чар и зависимости итальянского католичества, романского католичества. Здесь не было никакой мысли о том, чтобы горсть поляков, принявших мариавитство, так сказать, перевести из одной духовной неволи в другую, из одного могущественного и далекого тяготения в другое. Никому не приходило на ум подсовывать мариавитам вместо Рима — Петербург или Москву. Русские совершенно чужды мысли о «единоспасительности» какой-нибудь вероисповедной формулы, и в деле веры симпатии их располагаются не по степеням близости и согласия «с нами» непременно, а по тому, как сами в себе религиозно устроились люди, как они чувствуют себя, как живут. Русские единственно желают в области веры свободы дыхания всем. И к самому католичеству, если они и имеют предубеждение, то никак не из-за особенностей католического учения, католической вероисповедной формулы, а единственно из-за того, что католики никак не могут усидеть спокойно в своей вере и все усилия прилагают к тому, чтобы в окружающих народах подавить их личное религиозное сознание, их свободную свою вероисповедную совесть, и навязать вместо ее «единоспасительную» римскую формулу. Не будь этих усилий вечной пропаганды из Рима, русские относились бы к католичеству совершенно так же, как относятся к лютеранству, — без малейшей йоты вражды и неприязни, с полным миром. Это есть вековой устой русской психологии, вместе это есть и особенность стихии православия. Практические отступления от этого бывали, но бывали временно, не надолго, и никогда решительно не пользовались сочувствием в русском обществе и среди лучших представителей православного духовенства. Русские и православные никогда не заводили у себя, не сочиняли «православной унии», как промежуточной формы для перехода из иноверия, из лютеранства или католичества в православие. Этот пример, это сравнение убедительнее всего показывают, что нравственный закон души запрещает русскому человеку, запрещает православному чувству сколько-нибудь угнетать чужую веру, сколько-нибудь надеяться и желать всех привести в единство с собою. И это — не только прямо, но и косвенно. Русские не допускают здесь не только насилия, но и двуличности, хитрости, отдаленных целей и косвенных обходов. Не иначе было и с мариавитами. Русские радовались разрыву части польского населения с католическим костелом, но потому единственно, что самый костел-то этот есть лишь сторожевой пост Рима, что он вовсе не польский, не национальный, не народный храм, а лишь одна из петелек римской всемирной пропаганды. Вот и все. Поляки становились сами собою, и этому радовались русские. Поляки выходили из векового духовного подданства Риму: и этому народному движению, но народно-польскому, а нимало ни народно-русскому и не государственно-русскому, — русские радовались. Если что здесь и было эгоистического, то это единственная мысль, что всякая вера будет к России менее враждебна, чем римская «единоспасительная» формула, которая всегда была нападающею в отношении православия, всегда была завоевательною, хотя бы в надеждах только и мечтах, в отношении России. Россия помнила свое Смутное время, двух Лжедимитриев и иезуитов, нахлынувших на Московское царство с королем Сигизмундом и королевичем Владиславом. Но и это воспоминание было далекое и туманное; оно только вызывает к католическому исповеданию опасение и недоверие. Русские сами не кусаются, но поберегают ноги от чужих зубов. И только, и не далее.
Совершенно вразрез с этим вековым духом России и православия пошли наши миссионеры в своем служебном усердии, забыв басню о медведе, который убивает муху на лбу друга и тем убивает и самого друга. Как сообщалось в печати, окружные миссионеры двух епархий Царства Польского довели до сведения Св. Синода о мариавитском движении и, указав на вводящееся у них причащение под обоими видами и уничтожение целибата, выразили надежду, что мариавиты совершенно сольются с православием, а через них и успех их среди польского населения, и все это население со временем перейдет в православие же. Эти миссионеры предлагают теперь же Св. Синоду «использовать» это мариавитское движение в целях православной миссии, для чего организовать православно-мариавитские братства и т. п. Словом, предлагают начинания в направлении «православной унии», по образцу, очевидно, бывшей и неудавшейся «католической унии». Вот старательные копировальщики отцов иезуитов. Все это совершенно чуждо России и русского духа. Россия совершенно отрекается от этих усилий миссионеров, гораздо более наивных, чем хитрых. Ибо если мариавиты бежали от иезуитов, то, заметя их же приемы у православных, они оттолкнутся и от православия, оттолкнутся от самой России, к которой, за ее защиту своей религиозной индивидуальности, они уже начали было поворачиваться открытою, доверчивою, симпатизирующею душою. Миссионеры все это портят и разрушают. В своем рвении заслужить кто «Станислава», кто «Анну» и «Владимира» на шею, эти русские простецы портят великое историческое дело, — и не знай мы очень хорошо русских служебных нравов, где все сводится к «выслуге перед начальством» и «перед ведомством», мы заподозрили, что миссионеры наши попали в руки иезуитов, которые внушили им шаг, могущий наилучшим образом, самым верным способом скомпрометировать мариавитское движение в глазах польского населения и польского общества, всегда чутких в национальном самосознании, всегда готовых поверить всякой клевете о том, что соседние веры стремятся поглотить их, поляков, в себе. Миссионеры именно надавили на эту больную мозоль польской души: они заставили ее вскрикнуть от боли и объявить мариавитов предателями польской народности, всячески ласкаемыми «схизмою» и «москалем». Всякий знает, что значат массовые обвинения, что значат массовые заподозривания, притом темные, глухие. Усилия наших миссионеров, совершенно никому не нужные, дали почву для этих обвинений. Мы ожидаем, что и Св. Синод, и обер-прокурор Синода в открытом ответе на этот «доклад» и «ходатайство» епархиальных миссионеров укажет им на совершенную бестактность вмешательства их в мариавитские дела и что сам Синод не имеет никаких видов на мариавитов, лежащих вне сферы какого-либо интереса его. И в самом деле, переводить в православие мариавитов, этих восторженных христиан, когда вне православия остаются еще сотни тысяч язычников в Сибири и по Волге, совершенно дико. О нелепой затее наших миссионеров можно повторить только слова, сказанные Гусом о старушке, подложившей дров в его костер: «О, sancta simplicitas» («О, святая простота»). Но что было извинительно в XV веке, возмущает в XX. О всем этом «Колокол» г. Скворцова, генерала наших миссионеров, должен хорошо и всем внятно позвонить так, чтобы было внятно в Привислинском крае.
Впервые опубликовано: Новое время. 1909. 14 апр. № 11884.