Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936—1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
На Масленице[править]
На Масленицу решили поехать в деревню.
Как-то наскучило в Москве. Все театр да театр. Конечно, странно писать, что от театра можно соскучиться, но я бывал в нем по обязанности почти каждый день.
А в те времена у Большого театра в Москве нередко стояла очередь с ночи, чтобы утром получить билеты в кассе, — студенты, курсистки, молодежь.
Некоторые брали с собой восковые свечечки, чтобы читать.
На Шаляпина всегда была очередь.
Директор Теляковский удивлялся, что я редко ходил к нему в ложу слушать оперу, но я ему отвечал, что все время ее слушаю, работая декорации в мастерской, куда доносились со сцены голоса певцов и звуки оркестра.
А глушь, деревня, зимняя пустыня, огонек в убогой хижине крестьянина рождали во мне душевное настроение — в тоске и мраке зимней ночи тоже была музыка, какая-то симфония, родная и великая, которая ласкала мне душу.
Друзья! не все ль одно и то же:
Забыться праздною мечтой
В блестящей зале, в модной ложе
Или в кибитке кочевой?
Глухо было в деревне, когда мы приехали ночью к дому. Собаки радостно встретили нас. Замечательный народ — собаки! В радости они прыгали на нас, стараясь лизнуть в лицо.
— Вот верно я говорил, — сказал Василий Сергеевич, — что в сапогах надо ехать, а вы говорите, валенки. Ну-ка, вот ступайте в валенках к крыльцу через лужи. Масленица ведь! Ростепель!
— Это верно, — говорит дедушка, — только ноне так, а то все стужа была.
— Натопил дом-то? — спрашиваю я. — Письмо получил?
— Получил, — ответил дед, — как же, натопил, жарко!
Правда, тепло было в доме, когда мы пришли, как в бане. Пахло сосной и можжухой.
Самовар стоял на столе, деревенские лепешки — туболки, топленное в крынке молоко и сливки.
Приятели поставили ружья в угол, а Коля Курин, сняв сапоги, сел у камина греть ноги.
Хорошо в деревне! К себе приехал. Человеку надо приехать к себе. Каждому человеку нужен свой угол. Нужно приехать к себе.
Василий Сергеевич что-то разговорился с тетушкой Афросиньей.
— Вот пугало, вот пугало надысь, — говорила тетушка Афросинья.
— Я его попугаю! — кричал Василий Сергеевич храбро.
— Чего ж? Он метла и метла, так его и зовут.
За чаем, за закусками, сидя за столом, приятели говорили:
— Жарко натоплено!
Василий Сергеевич разделся весь. Остался в одной «егерской» фуфайке.
— Хороша у тебя фуфайка, — говорил Караулов.
— Да-с, — подтвердил владелец, — у меня ревматизм, фуфаечка-то пятнадцать рубликов стоит — ангорской шести.
— Ангорской шерсти? — прищурившись, спросил доктор Иван Иванович. — А ангорской шерсти и нет. Это из обезьяньей шерсти в Америке делают.
Василий Сергеевич тотчас же вспыхнул:
— Что ты говоришь. Клеймо посмотри — вот видишь: «доктор Егер», не тебе чета… На весь мир работает.
— Да мало ли что… Штемпель-то везде можно поставить. Вот на штемпеле обезьяна и отпечатана.
Василий Сергеевич снял фуфайку и, посмотрев на штемпель, сказал:
— Это не обезьяна, а лев английский.
— Таких не бывает, — сказал Коля Курин.
— А ты чего лезешь? Как — не бывает? Дура!
В это время я и мой слуга Ленька привязали к длинному шесту кольцо. Я ему сказал:
— Полезай на чердак и высунь этот шест в слуховое окно.
Я взял метлу, прикрепил к ней тулуп, подвесил валенки, а метлу подвязал к длинному шнурку, конец которого продел через кольцо. Слуга Ленька залез на чердак и из слухового окна продвинул наружу шест и чучело: когда дергали шнурок, оно прыгало и плясало на снегу перед окном.
Выходило неплохо. Прыгал странный человек, голова у которого — метла.
Когда я вернулся в дом, тетушка Афросинья рассказывала:
— Он ведь — метла. Сторож лесной. В сторожке завсегда в лесу живет. Знать, от горя, что ли: жена у него ушла, голова его прутьями обросла. Вестимо — все лес да лес кругом. Ну, и пугает. Девок, баб, что по грибы аль за ягодами в лес ходят. Он за ними ка-ак пустится бежать!.. Ну они ему и бросают — кто оладьи, кто краюху хлеба. Вреда от его нет. Надысь смерклось, в окно-то и стучат на кухне. Я поглядела — сердце упало. Гляжу, из тулупа-то у него хворост — метла торчит. Ну, дедушка с ружьем вышел. Тот бегом побег. А мне жалко стало. Я дедушке и говорю: «Поди, дай ему пирога с капустой».
Ну, позвал, дал ему.
«Чего, — говорит, — хозяин третий год за сторожку не платит, с голоду помираю…»
— Смотрите, — закричал, указывая в окно, Василий Сергеевич, — метла!.. И он стал наскоро надевать на себя полушубок, шарф, валенки. Приятели смотрели на пляшущую при луне фигуру, вытараща глаза.
— Ну вас к черту всех с вашими делами…
Василий Сергеевич схватил свое ружье, хлопнул дверью и пошел в деревню. Я поднялся на чердак и сказал Леньке:
— Убирай, довольно!
Ленька потянул чучело кверху, но оно оборвалось и упало у окна. Доктор и Павел Александрович Караулов подошли смотреть.
— Ловко придумали, — сказал Иван Иванович.
Все пошли в деревню звать не на шутку рассердившегося Василия Сергеевича. Василий Сергеевич стоял у избы крестьянина Феоктиста Андреевича, который запрягал лошадь:
— Чего ехать ночью на станцию — дорогой нападет кто… Метла, чего метла?.. Ведь он это так — полоумный. Христа ради просит. Позабавить вас хотел.
Василий Сергеевич стоял молча. Сурово глядел желтыми глазами.
— Не уезжай, — говорила и тетенька Афросинья. — Куда ехать? Блины я заготовила на утро. Рыжики — гриб к грибу. Ну метла — чего напугался?
Василий Сергеевич махнул рукой и пошел с нами домой. Но, остановившись у крыльца дома, подняв палец, он сказал:
— Вот что, знаете, Константин Алексеевич, это в последний раз… Больше моей ноги у вас не будет. Пусть все будут свидетели. А ты чего ржешь, мятные капли? — внезапно накинулся он на Ивана Ивановича.
Приятели рассмеялись.
— Это Ленька пугал, — сказал Феоктист. — Повеселить хотел. Масленица…
— Скажите вашему Леньке, что я ему уши оборву!.. Да-с!
Василий Сергеевич проснулся мрачный. Но, кушая блины с икрой и рыжиками, отошел и стал смеяться.
— Непонятно, почему ночью, когда эта метла плясала под окном, было все же как-то страшно. А днем и не поверишь — чего испугался.
— Это чего… — сказала тетенька Афросинья. — А у нас дьячок напугался: полотенце на кольце висело. Так он всю ночь на брюхе пролежал — взглянуть боялся. Думал — упокойник. В темени ночной все страшнее…
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
На Масленице — Впервые: Возрождение. 1938. 11 февраля. Печатается по газетному тексту.
Друзья! не всё ль одно и то же… — из стихотворения А. С. Пушкина «Калмычке» (1829). У Пушкина во второй строке вместо слова «мечтой» написано «душой».
…в… «егерской» фуфайке — см. прим. к с. 649 кн. 1 наст. изд.