Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936—1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
На Пасхе[править]
До самого вечера в канун великого праздника Москва суетливо, озабоченно спешила и готовилась к празднику.
Сновал народ по всем улицам, лавкам, магазинам. В Охотном Ряду — сутолока, едут на извозчиках во все стороны. Везут кульки, свертки, корзинки с покупками — все для розговен.
Кучера, проезжая, кричат: «Берегись!»
К вечеру магазины на Тверской, Петровке горят огнями. Битком набиты покупателями. Булочные Филиппова, Севастьянова, кондитерские — полны.
Потом вдруг, к восьми часам вечера, все улицы пустеют. Торговля закрывается. Во всех домах московских окна горят огнями.
Ночь, и блистают звезды в весеннем небе.
К полночи идут и идут москвичи к пасхальной заутрене. Несут святить куличи и пасхи.
Дворники ставят плошки на тумбах тротуаров. Тишина.
Вдруг среди ночи раздается по всей Москве звон колоколов. Всех сорока сороков.
И гудит Кремль красным звоном Светлого Праздника.
Христос Воскрес!
Как торжественна и восхитительна Пасхальная ночь!
Утро ясное, весеннее…
Светлое Христово Воскресение…
И торжественно, не смолкая, несется колокольный звон по всей Москве…
Красный пасхальный звон.
На улицах народу мало.
Дома встречают праздник.
Простой народ ходит кучками. Картузы новые, сапоги бутылками с набором, начищенные, блестят. При часах и галошах. Идут поздравлять и христосоваться к хозяевам. В карманах крашеные яйца.
Встречают знакомых, молча снимают картузы и три раза целуются.
Женщины в новых шелковых платках.
Проедет извозчик, на нем ранний визитер в перчатках, с тросточкой с набалдашником.
Дворники и кучера сидят на скамейке у ворот и лузгают подсолнухи. Мостовая сухая. За забором, в саду, воркуют голуби и весело выглядывает зеленый бисер распускающейся бузины.
— Ишь, поглядите-ка, — говорит дворник, — Ильюшка-то пьяней вина. Ишь, как разговелся…
Ильюшка ковылял по улице, останавливался, вздыхал, покачиваясь, шел, переставляя нетвердые ноги. И, сонными глазами глядя на дворников, сказал:
— Ух ты, и куда иттить? В Рогожскую иттить, ведь это что. А надо. Самому Никите Иванычу. Чижало.
— Ишь, рано разговелся, — сказал дворник, — куда пойдешь. Видать ведь, пьян, скажут, страмота…
— Чего… ничего. Ему без меня закрывай кондитерскую. Ему без меня бисквиты не взойдут. Первый мастер я. Вот что.
— Ну и набискитился ты, — говорит нарядная жена кучера.
— Ничего. Я вот полежу здесь, у лавочки, вздремну малость…
И Ильюшка ложится у скамейки на тротуаре.
Нарядный, в форме, идет толстый околоточный. Останавливается и смотрит на Ильюшку.
— Чего?
Дворник встает, говорит:
— Это свой — отдыхает.
— Хучь и свой, а в калитку его на двор затащи. А то я за вас отвечать должон.
Дворник тянет за ноги пьяного Ильюшку, а тот слабым голосом говорит:
— Ну чего… Жил по 22 — положь по 25… Без меня бисквит не взойдет. Кондитер я. Пусти, куда тянете.
И Ильюшка, встав, плюнул.
— Эх, народ… Понятие иметь не может, что я главный мастер. И-и-их! Гуляньице мое! До чего меня гулянье довело… — завел Ильюшка и пошел, шатаясь, у забора.
Блестит белая скатерть. Весеннее солнышко освещает стол, уставленный графинами. Окорок ветчины, поросенок заливной, жареный гусь, пасхи и куличи.
Приятели мои — охотники — как будто переменились.
В сюртуках, при белых галстуках, лица серьезные, торжественные. Как-то скромно наливают из графина березовую, полынную, английскую горькую, рябиновую. И пьют, закусывают как-то модно, учтиво.
И разговора пустого нет.
— У меня, — говорит Коля Курин, — еще семнадцать визитов.
— Это к кому же у тебя семнадцать визитов? Что-то много… Я не что-нибудь, а архитектор, — говорит приятель Вася, — и то у меня только три. А ты что! Семнадцать визитов!
— У меня, брат, ученицы, директора. У меня знакомых побольше твоего…
— Ну ладно, — говорит Вася, — ты меня в праздник не расстраивай. Эх, хорошо, знаете, третьего дня в Перервах, под Москвой, на Москва-реке. Березкин говорил, сбоку у плотины, где тихо, вода натаскала лещей — все по шести фунтов… Сегодня же еду на ночь, а вы как хотите. Если бы это вот все, что на столе, — в корзинку, да туда…
Я заметил, что у всех моих приятелей-охотников загорелись глаза.
— Ну, Вася, ты просто гений. Ведь верно, — сказал Караулов. — У меня тоже визиты. Один обязательно нужно. Сейчас поеду. А когда ты на Курском вокзале будешь? Поеду с тобой.
«Действительно верно, — подумал я, — не поехать ли? День ясный, весна, кстати, у меня и визитов никаких нет».
— И я поеду, — сказал доктор Иван Иванович. — Съезжу к пациенту — и на вокзал…
— Ну, если так, то и я поеду, — мрачно сказал Коля, — сделаю два визита — и ну их, правда. Хоть на воле побуду.
Со станции ночью шли пешком. Несли кульки, удочки.
— Вот что, — сказал Василий Княжев. — В утро пойдем к плотине, а сейчас пойдемте в Кусково, рядом, на пруд. Тихо, скромно на бережку и закусим, а глядишь, как зазвенят бубенчики на донной — значит, линь попал.
— Верно, — сказал Василий, — правильно.
На пруду, где сквозь весенние деревья проглядывал дворец Шереметева, около высокого парка с ацетиленовым фонарем, закусывали приятели.
— Чу! — сказал Василий.
Тихонько мы подошли к расставленным удочкам. На одной качался бубенчик и потом задрожал и зазвонил. Василий быстро схватил короткое удилище и стал тянуть, перебирая леску, большого линя. Он кружился в темной воде у берега. Приятель Вася ловко подхватил его подсачком.
Большой линь бился на берегу и открывал рот.
— Не хотел я ехать, — с досадой сказал, глядя на пойманную рыбу, Иван Иванович. — В такую-то ночь! Я возвращаюсь на станцию.
Все как-то смущенно замолчали.
— Тогда вот что, — предложил доктор. — Пойдемте на станцию, там поспим, а утром сюда же, наловим живцов и закинем на щук. Щук не жалко. Ведь на морду щучью посмотреть — жалеть не станешь.
Он взял леща и бросил в воду.
А наутро подошел поезд, и все мы поехали дальше, в Царицыно. Там, на царицынских прудах, был клуб рыболовов, стоял дом на самом берегу пруда.
Когда мы приехали, в нем было полным-полно, и пошли такие розговены, разговоры охотничьи, что застряли мы в клубе на три дня. Не могу не упомянуть о том, что когда приятель Вася, поймав судака, рассказал за ужином о том, что судак его смеялся, то все рыболовы замолчали…
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
На Пасхе — Впервые: Возрождение. 1938. 22 апреля. Печатается по газетному тексту.
Булочные Филиппова… — здесь и далее, см. прим. к с. 224 кн. 1 наст. изд.
…Савостьянова — см. выше, прим. к с. 178.