На заре[править]
Плакала мать, плакал отец, поспешно смахивая со щетинистых усов набегавшие слезы. Не плакала только старая бабка Сусанна, да он сам — Стась Бжега.
Бабка-то, впрочем, ничего не понимала, потому что была стара, глуха и только шмыгала носом и бегала круглыми красными глазами по лицам людей, темным иконам в углу и стенам избы.
Стаею плакать хотелось, но он еще хорошенько не понимать, почему плачут отец и мать и что случилось страшного или горестного.
Когда пришел сосед Ружицкий, старый Бжега начал ему все подробно и внятно рассказывать.
Тогда только Стась понял, что его двоюродный брат Гжесь скоро придет к ним сюда и станет стрелять в людей, топтать рожь и поджигать хаты в деревне.
Гжесь очень хороший малый. Красивый, веселый и ловкий. Он показывал всегда Стаею и другим деревенским мальчишкам гимнастику и говорил:
— Вырастете — соколами будете, и все эти штуки сами сумеете проделать!
Понял Стась из рассказа отца, что Гжесю австрийские офицеры велели куда-то идти, а потом пошлют его сюда. Стась знал, что теперь война, что «наши» бьют немцев, но никак не мог понять, зачем же Гжесь пойдет против своих.
— Все поляки теперь будут вместе, русские нам — братья, мы — дети одной матери… А они там не знают, им этого не говорят… и польется наша польская кровь…
Стась тихонько заплакал, когда представил, что польется кровь Гжеся, такого веселого и доброго хлопца.
Никто на Стася не обратил внимания; все были заняты тяжелыми, невеселыми думами, и мальчик незаметно вышел из избы.
Стась пошел по меже среди ржи, а впереди его бежала «Лиска», желтая собачонка с пушистым хвостом, смешно мотающимся из стороны в сторону.
Когда мальчик заслышал шум речки и увидел дубовый лес, он остановился, немного подумал, а потом без оглядки пустился бежать к реке.
Стась решил сбегать в деревню Гжеся и сказать ему и всем там, что «русские — наши друзья» и «что теперь все поляки будут вместе», и что не надо стрелять, топтать ржи и поджигать хаты.
Деревня Гжеся была за рекой, верстах в пятнадцати от села, где жили Бжеги. Речку почему-то называли «границей», и никто не смел через нее переходить.
Стась сто раз переходил на другой берег и ловил там под камнями раков.
Вместе с «Лиской» перешел он по камням на австрийский берег и побежал по узкой лесной тропинке.
Когда уже стало смеркаться, «Лиска» вдруг залаяла и шарахнулась в кусты. Испуганный Стась тотчас же шмыгнул за ней в дубняк и, таясь, пробрался к невысокой холмистой гряде, видневшейся впереди.
Когда «Лиска», прыгая и визжа, вынеслась на холм, в лесу что-то несколько раз коротко и сухо щелкнуло.
Собачонка вдруг взвизгнула, захромала, потом присела, поджав под себя окровавленную переднюю лапу, и протяжно, грустно завыла.
Стась нагнулся над ней, но в это время из-за кустов выбежали солдаты и кружили мальчика.
— Кто ты? Откуда? Что несешь? — засыпали его вопросами солдаты.
Оторопевший сначала Стась начал рассказывать, что ищет он своего Гжеся и хочет передать ему важную весть.
И опять пошли вопросы. Стась рассказал, что русские — братья, что они хотят, чтобы все поляки были вместе, и что не надо стрелять в своих и поджигать хаты…
Солдаты внимательно слушали и думали о чем-то.
— А ты не брешешь? — спросил один.
— Отец говорил! — важно ответил мальчик и тряхнул головой.
— Отец не брешет?..
— Если мальчуган правду говорит… — начал было пожилой солдат, но сразу оборвал речь, заметив неслышно подошедшего вахмистра. Толстое лоснящееся лицо его было потно, и красные, узкие глаза злобно смотрели.
— По местам! — крикнул он.
Солдаты разбежались, а вахмистр дал мальчику подзатыльник и сказал:
— Ступай к тем сараям и жди меня!
Стась пошел, а вахмистр скоро догнал его на лошади и молча поехал рядом.
У сараев их встретил офицер. Поговорив с вахмистром, он спросил Стася, зачем пришел он на австрийский берег? Стась все повторил, что говорил солдатам и что слышал от отца. Не солгал и ничего не утаил.
Офицер втолкнул мальчика в сарай и запер дверь на засов. Стась долго плакал, стучал в дверь и просил выпустить его. Никто не откликнулся, и только громко фыркали стоящие за стеной лошади.
Стемнело. Появилась луна, и сквозь щели двери видел Стась, что плывет она по серебряному небу и смотрит прямо на него. Мальчик тихо заплакал. Он вспомнил, что эта же луна плывет теперь над его деревней, а там никто не знает, что его заперли и не пускают злые австрияки.
Долго плакать Стасю не пришлось. Где-то вдалеке затрещала перестрелка, донеслись крики людей и жалобное ржание лошадей. Проскакали на конях солдаты, потом что-то со звоном и грохотом пронеслось по косогору, и вслед за этим заревели, заухали орудия, и от их выстрелов заревом осветился дальний лес и стоявший у дороги высокий, пошатнувшийся крест.
Всю ночь шел бой, и мучился Стась сомнениями и тосковал, боясь, что Гжесь, который еще ничего не знает, будет биться с «нашими», а потом будет стрелять в отца и мать, в старую бабку Сусанну, и подожжет их новую липовую избу.
Когда на востоке загорелась заря, Стась увидел, что люди, подпираясь ружьями, тихо брели в гору, вдали летели во весь опор шестерки лошадей и тянули за собой какие-то ящики и пушки, а над лесом стоял серый дым. Все ближе и ближе трещали частые залпы.
Наконец, из-за косогора показались австрийские солдаты. Они шли быстро и вразброд, то рассыпаясь по полю, то сбиваясь в толпу, откуда несся тихий, тревожный гул голосов.
К сараю подбежал вахмистр и два солдата с темными лицами и черными усами. Они вывели Стася, еле державшегося на ногах от усталости, и повели в ложбину, поросшую ивой.
Здесь они поставили мальчика у откоса и, вдруг, подняв ружья, прицелились в него.
Стась повернул к ним голову и с любопытством смотрел на солдат.
— Feuer! — скомандовал вахмистр, махнув рукой…
Где-то вдали веселее затрещали выстрелы, тревожно звенела труба, громко кричали люди, и в ложбине остался только Стась.
На косогор взлетали казаки, вставая на стременах и стреляя в убегающих австрийцев.
Но Стась этого уже не видел.
На бледном лице его играли розовые и золотые лучи солнца, и рядом сидела «Лиска» и, жалобно взвизгивая, зализывала простреленную лапу.
Впервые: Лукоморье. 1914. № 26, 7 ноября.