На рубеже старого и нового года. (Панаев)

На рубеже старого и нового года.
автор Иван Иванович Панаев

Опубл.: 1859. Источник: az.lib.ru • Грезы и видения Нового Поэта

<И. И. Панаев> На рубеже старого и нового года. Грезы и видения Нового Поэта

Свисток. Собрание литературных, журнальных и других заметок. Сатирическое приложение к журналу «Современник». 1859—1863

Серия «Литературные памятники»

М., «Наука», 1981

НА РУБЕЖЕ СТАРОГО И НОВОГО ГОДА Грезы и видения Нового Поэта

«Чудная картина,

Как ты мне родна…

Белая равнина,

Полная луна,

Свет небес высоких

И блестящий снег»…³⁸

Эти стихи всякий раз вертятся у меня на языке, когда, закутавшись с ног до головы в шерсть и мех и все-таки замирая от холода, я прохаживаюсь, как все праздные люди, для здоровья и аппетита по петербургским улицам…

Чудная картина! Вот она — настоящая-то русская зима, во всем своем трескучем и колючем величии и во всей своей леденящей поэзии!..

В самом деле, что за прелесть! Петербург весь окутан белым пушистым покрывалом: на крышах, на карнизах домов, на драконах, на кариатидах, на заборах, на столбах, на сточных трубах, на монументах — везде груды снега; на улице у тротуаров снежные стены выше роста человеческого; все зеркальные и цельные стекла магазинов расписаны снежными пейзажами и узорами; все граниты и мраморы опушены снегом; все фонари покрылись матом и сквозь этот мат чуть-чуть мерцает газ; прозрачное, ясное небо ночью усеяно миллионами ярко сверкающих звезд; первая четверть месяца ярко вырезывается на синеве неба; весь Петербург топится, и белый дым поднимается кверху над исполинскими зданиями, застилая прозрачную синеву; пар от лошадей и людей стелется по улицам; длинные, прозрачные, как хрусталь, капели висят на украшеньях домов, как стекла на люстре; высунувшиеся из шуб носы белеют; колесы и санные полозья визжат и скрыпят по плотной снежной равнине, искрящейся звездочками; Нева вся всколы-шена снежными волнами и буграми; все ветви на кустах и деревьях петербургских садов и скверов висят, отягченные снегом; гремя бубенчиками, тройки, птицы-тройки, как их называл Гоголь в поэтическом экстазе, летают по улицам, с весельчаками, покрытыми инеем и морозною пылью…³⁹

Восхитительная картина,

«Чудная картина,

Как ты мне родна»!..

И сколько в тебе поэзии, особенно для нас, у которых камины и печи, войлоки и ковры на полах, подушки на окнах и которым нечего заботиться о цене дров, — а дрова-то, говорят, очень вздорожали. Бедные эти люди, живущие в Галерной, на Выборгской и Петербургской сторонах, в Семеновском полку, на Песках!⁴⁰ «Им теперь вовсе не до поэзии зимы!..» — подумал я, вздохнув довольно эгоистически и поправив уголья в камине…

Это было накануне Нового года. Я чувствовал себя не то чтобы совсем здоровым, не то чтобы больным… У меня так, слегка болела поясница. Эта легкая боль доставляет мне всегда большую приятность: она располагает к лени, к неге, к разным мечтам и фантазиям. В комнате моей было хорошо, тепло и уютно: с одной стороны раскаленный каменный уголь в камине и синий огонек, пробегавший по его трещинам; с другой лунный блеск, освещавший стекла окон, причудливо расписанные морозом, и на треножнике, освещенном карселем⁴¹, небольшой, но прекрасный пейзаж Пуссеня⁴², за несколько часов перед этим подаренный мне. Я отказался от всех приглашений и решился встретить Новый год один.

Приятнейшая теплота разливалась по моим членам, я ощущал удивительное внутреннее спокойствие и довольство; кругом меня была ничем не нарушаемая тишина, и я только от времени до времени потягивался и позевывал смотря то на моего Пуссеня, то на перебегавшие огоньки в камине, то на узоры стекол…

Никакие желания, никакие надежды, никакие ожидания не раздражали моей крови, — а сколько петербургских чиновных и сановных сердец бьется накануне этого дня желаниями и ожиданиями наград, украшений, повышений и тому подобного!.. И как они, бедные, волнуются в эту минуту, когда я лежу спокойно на моем диване!

Я потянулся и взглянул на часы.

Оставался только час до Нового года.

Теперь эти господа бреются, моются, чистятся, душатся, помадят свои парики, прикрывают остатками волос свои лысины, облекаются в белые или красные панталоны с золотыми лампасами, надевают свои расшитые и раззолоченные мундиры.

И при этой мысли я крепко завернулся в свой байковый халат…

В воображении моем грустно мелькнули было заштатные, отставленные служащие труженики, ожидающие крупицы из остаточных сумм, — вся эта корпящая над бумагами мелюзга и мой бедный Андрей Петрович на Выборгской стороне; но я тотчас же, чтобы ничем не тревожиться, отогнал от себя все эти мрачные тени…

Вот уж и половина двенадцатого…

Прощай, 1860 год! Несмотря на оскорбления, клеветы и насмешки, претерпенные мною от тебя, я не питаю к тебе ни малейшей злобы и провожаю тебя с миром!

Ты совершил много, и имя твое не забудется.

Ты одушевлял великий итальянский народ патриотическою мыслию единства; ты сокрушил чужеземное владычество в Италии и троны мелких владельцев; ты дал силу Гарибальди с горстью патриотов и почти без пролития крови совершить чудо и войти победителем в Палермо и Неаполь; ты высоко поднял пред изумленным взором европейских дипломатов знамя итальянского единства; ты затронул вопрос о светской власти папы⁴³; ты поколебал упорство габсбургского дома и заставил его прибегнуть к некоторым уступкам и реформам⁴⁴; ты во Франции дозволил рассуждать о тронных речах и не без благосклонности улыбнулся французской прессе⁴⁵; ты даже в апатической, налитой пивом Германии пробудил какое-то смутное стремление к единству⁴⁶; ты обнаружил вполне бессилие Турции⁴⁷ (это, впрочем, небольшая заслуга… кто же не знал до тебя об этом бессилии?); ты расшевелил неподвижный Китай с его громадным населением и с горстью европейцев победоносно вошел в Пекин, блистательно доказав, что перед одним дуновением цивилизации падают, как карточные куклы, миллионы людей, коснеющие в мертвых формах… Эту горсть европейцев могли бы, казалось, закидать своими шапками только одни почтенные мандарины⁴⁸. Ты поднял горячий, грозный вопрос о постыдном невольничестве в Американских Штатах⁴⁹ и поставил во враждебное положение Север с Югом. Ты разрабатывал в нашем любезном отечестве великий вопрос об уничтожении крепостного права. До какой степени ты серьезно смотрел на этот вопрос и подготовлял его к разрешению — мы еще не знаем; это может быть обнаружит нам твой преемник, но все-таки ты усердно занимался этим вопросом, что делает тебе, конечно, большую честь…

В короткое время твоего существования ты обнаружил большую и полезную деятельность, и грешно было бы тем, которые веруют в прогресс человечества, не помянуть тебя добрым словом!

Ты и для нас не прошел даром. Ты сделал первый шаг к нашему народному образованию… Ты завел тысячи комитетов и комиссий по поводу различных имеющихся в виду реформ и улучшений⁵⁰.

Сколько утонченных удовольствий дал ты нам, поклонникам искусства (хотя бы и не для искусства). Ты заставил Тургенева подарить нас двумя прелестными повестями, из которых в одной он изобразил нам благородного болгара — Инсарова, тщетно порывающегося освободить свое отечество… Ты оживил нашу сцену новою драмою Островского, в которой столько народной правды и поэзии… Из таинственного портфеля Гончарова ты вынул тайком несколько страниц и опубликовал их почти против воли автора, доставив ему чуть не капитал, потому что он каждую строчку справедливо ценит на вес золота… Ты доставил г. Авдееву за его «Подводный камень» тысячу прелестнейших поклонниц…⁵¹ У нас в Петербурге по крайней мере большинство дам восхищены этим романом!.. Ты пригласил к нам в Петербург великую артистку⁵², доставившую нам минуты высокого эстетического наслаждения… Ты был так снисходителен, что бескорыстно для себя выхлопотал дозволение поставить на сцену «Свои люди — сочтемся»⁵³ и поднес великодушно этот неожиданный подарок своему преемнику… Ты из пожарных развалин петербургского цирка воздвигнул великолепный театр⁵⁴, осветил газом несколько петербургских улиц — и только никак не мог совладеть с водопроводной компанией⁵⁵, в трубы которой — увы! — до сих пор не проходит вода…

А гласность-то! гласность-то!.. Никак нельзя сказать, чтобы она сделала при тебе исполинские шаги… да и можно ли требовать этого? Она еще родилась у нас так недавно, она дитя — у ней шажки неверные и маленькие, голосок неустановившийся, она ковыляет и спотыкается, шалит и кричит о пустяках, воображая, что делает дело, — все это, конечно, довольно смешно и забавно для взрослых. Но что бы ни говорили, а это милое дитя подает большие надежды, по крайней мере более основательные и прочные, чем те надежды, которые так недавно еще возбуждали в нас, неисправимо увлекающихся людях, гг. Случевский и Апухтин!⁵⁶ Ты был немилосерд, 60-й год, к этим юным поэтам!..

А каких удивительных героев гласности вывел ты перед нами. Как они смешно размахивали своими картонными мечами! Как гордо издевались над своими жертвами!.. И кто забавнее — герои или жертвы — решить трудно.

Прелестное дитя — русская гласность — открыло нам великие истины, что драться на улицах и бить дам в вагонах⁵⁷ — совершенное готтентотство; что юродивые дурачки, прикидывающиеся пророками, вроде московского лжепророка Ивана Яковлича, — праздношатающиеся негодяи⁵⁸, достойные преследования, а их поклонники и поклонницы — жалкие, невежественные ханжи… Шаловливая гласность, к великому удовольствию настоящего г. Якушкина⁵⁹, открыла нам еще Лже-Якушкина и какую-то милую даму, грациозно подносящую лавровый венок больному и лежащему в постеле Гарибальди⁶⁰.

С каким горячим и благородным негодованием малютка — гласность — изобличала и преследовала калужских прогрессистов⁶¹, шумевших в театре; г. доктора Николина за перенесение из больницы г-жи Требуховой с рвотою и болью в животе; почтенного московского аптекаря Миндера за фунт железного купороса, который он, вместо назначенной министерством внутренних дел цены 4 к. с, продает (будто бы) за 1 р. 25 к. с… С какою любовию и жаром трактовала она о жалованье предводителям дворянства; описывала орлиный нос какого-то шарлатана г. Грабянки⁶² и его зубы, которыми он гордился, грыз орехи и любил кожу ветчины, которую жевал свободно. В какое негодование приходила она на каких-то забулдыг-цыганистов, шумевших и неприлично державших себя в увеселительном саду московского эрмитажа перед дамами и перед мундирами. — Какие необыкновенные открытия совершала она, открыв в Москве, в ее сердце — Кремле, залу с барельефами, на которых иносказательно изображены подвиги императрицы Екатерины II. Это открытие принадлежит нашему земляку, петербургцу, что особенно лестно для нас, петербургских жителей, в которых москвичи не признают никаких достоинств и талантов …"А вот-таки пригодился же на что-нибудь москвичам наш петербургский земляк!« — подумали мы с гордостию.

Наша гласность, между прочим, оказывала бойкость и смелость не по летам. Она вступала в открытую борьбу… с кем бы вы думали? — с пожарными командами (астраханской и полтавской)… ⁶³ Ребенок, воюющий с полицеймейстерами, брантмейстерами и их командами… Какое зрелище! Чего же не ожидать от такого ребенка, когда он подрастет немного?… Какую глубокую ученость высказала милая гласность в спорах по поводу упраздненного города Никитска⁶⁴, в гербе которого были три отесаные камня и в уезде которого родился один из скончавшихся недавно светильников нашей церкви!..⁶⁵

Невозможно ни припомнить, ни перечесть всех подвигов, совершенных гласностию в 1860 году.

Меня особенно интересовали ее безымянные обличения дурных поступков и злоупотреблений разных лиц под буквами А, Б, В, Г, Д и так далее.

— Какого рода пользу могут приносить такого рода таинственные обличения? Это нелепо! — восклицали строгие судьи, следившие за подвигами гласности…

Эти господа не хотели принять в соображение, что то были только риторические упражнения малютки, первые ее опыты в красноречии, пробы еще неопытного пера, но опыты и пробы, в которых виден талант и которые подают большие надежды…

Они были помещаемы на страницах журналов (как выражаются журналисты) именно в этом смысле. Неужели же наши ученые редакторы смотрели на них серьезно, думали придавать им какое-нибудь значение?.. Конечно, они только поощряли малютку-гласность и гладили ее по головке…

В таком же, кажется, смысле „Современник“ печатал на своих страницах стихотворения гг. Случевского, Апухтина, Кускова и других… Некоторые журналы подняли при этом страшный гвалт и закричали, что „Современник“ серьезно принимает их за великих поэтов (это было бы забавно!), и пустились строчить пародии на гг. Случевских и Кусковых⁶⁶. Не явись произведения этих господ на наших страницах, ни один бы журнал наверно не упомянул об них… Мы замечаем это не потому, что самолюбиво придаем себе какое-нибудь значение, — боже сохрани! но хотим только показать, до какой степени любезны и внимательны к нам наши собраты по журнальному ремеслу…

Кстати о пародиях… Как человек неученый и веселый по натуре, в противуположность ученому редактору „Отечественных записок“ (я говорю не о г. Дудышкине, а о г. Краевском)⁶⁷, я очень люблю шуточные стихотворения и пародии, имеющие какой-нибудь смысл и значение… Стихотворения австрийского поэта Хама в переводе Лилиеншвагера приводят, например, меня в восторг, так же как и некоторые оригинальные его произведения; но, признаюсь, эти пародии для пародий разных неувенчанных, увенчанных, обличительных и других поэтов, которых развелось так много в 1860 году, — явление весьма жалкое и запоздалое ⁶⁸. Есть что-то оскорбительное и неприятное в этом пошлом, бесцельном, грязном и тупом передразниваньи наших лучших поэтов… Такого рода пародии не могут заставить никого даже улыбнуться.

Неужели, например, есть что-нибудь остроумное в таких стишках:

Не гляди так убийственно строго,

Дай мне сроку еще хоть немного,

А уж деньги когда получу,

Ты увидишь, как я закучу…

или:

Если ж ты джин и коньяк

Ставишь на мой произвол,

Я напиваюся так,

Что упадаю под стол…

или:

Я верю: пьян я, пьян. Да и нельзя не верить,

Мошенник этот, хмель, не может лицемерить.

Все непритворно с ним: лица багровый жар,

Над бровью резь и лом, — слепой оглобли дар,

К бульварным мотылькам стремительная нежность,

И с ног, пустившись к ним, свалиться неизбежность…

Ко мне захаживал во время оно майор А *⁶⁹, один из тех вечно полупьяных героев, просителей в форменных сюртуках и с подвязанною рукою, которые часто останавливают на петербургских улицах просьбами о пособии. Мой герой-проситель имел чрезвычайно галантерейное обращение и, входя в комнату, всегда говорил: „Екскюзе пур деранже“, расшаркивался и потом заговаривал обыкновенно стихами…

— Я считаю вас не иначе, как моим благодетелем, — сказал он мне однажды, принимая целковый и потом прикладывая два пальца ко лбу… — Мне пришла в голову третьего дня вечером фантазия… ву саве ке жем ла поэзи^[1]… Я взял перо и тряхнул стишками… позвольте прочесть?

Он стал в позицию и, поводя плечами, прочел немного в нос свое стихотворение, из которого я запомнил только четыре стиха:

Когда для смертного умолкнет шумный день,

И после выпивки заляжешь, утомленный,

Полезет в голову такая дребедень,

Глаза закатятся и захрапишь мгновенно…

Где теперь этот господин?.. Я потерял его из виду… Уж не он ли под различными псевдонимами снабжает наши сатирические газеты такими милыми подражаниями и переделками?..

Мысли мои начинали немного мешаться, глаза застилал легкий туман, в этом тумане изредка пробегали то синие огоньки, то морозные искорки… Майор А* кланялся г. Козляинову, выставив локти вперед, — тому самому Александру Павловичу Козляинову, который приобрел такую громадную известность на Руси своим подвигом на железной дороге, о котором пресса наша не умолкает до сей минуты и через которого мы имели случай познакомиться с гг. Львом Камбеком, князем H. H. Голицыным ⁷⁰ и другими.

Каким образом г. Козляинов очутился передо мною и почему это был именно г. Козляинов? — Я спрашивал себя об этом, но не мог дать себе отчета.

Майор А* остановился перед ним, поднял правую руку и произнес в нос:

С прекрасным полом обращаться

Нежнее следует, mon cher *,

Какой решится кавалер

Бить даму или с дамой драться?…

• мой дорогой (франц.). — Ред.

Г. Лев Камбек отталкивал майора и кричал, что с г. Козляиновым следует говорить не стихами, а приказной прозой, и грозился начать с ним иск. Князь H. H. Голицын, глядя на г. Камбека, иронически улыбался и спрашивал:

— Ну что же вы не начинаете его?

Вдруг откуда ни возьмись небольшой, очень почтенной наружности господин, в котором я почему-то узнал провизора Лубянской аптеки г. Фосса.

— Справедливо изобличать, — произнес г. провизор с расстановкою, — дурные поступки какого-либо господина — это принято во всяком благоустроенном государстве, и я против этого не могу сказать ничего; но обвинять человека публично и несправедливо — это значит злоупотреблять печатным словом. Г. Забелин, обвинивший меня в том, что я продаю фунт железного купороса вместо 4 к. 1 р. 25 к. — вполне доказывает незнание своего предмета, ибо на 48 странице аптекарской таксы, изданной от медицинского совета, значится: Ferrum sulphuricum цена за 1 унцию 1 к., то есть за фунт 12 к. сер. — Здесь идет речь о простом неочищенном купоросе — crudum; очищенный же железный купорос — ferrum sulphuricum purum за 1 драхму платится 3 к. — то есть за унцию 18 к. с, а за фунт 2 р. 16 к. сер. — Да позволено же мне будет удивляться, что г. Забелин не знал и не догадался о существовании двух различных сортов железного купороса.

— Placet probis suo rem quamque nomine appellare!^[2], — воскликнули в один голос провизор г. Фосс и занимающий должность рецептариуса Лубянской аптеки г. Миндер…

На это возражение не отвечал никто…

„Отчего же молчит г. Забелин?“ — вскрикнул я, очнувшись, протирая глаза и озираясь кругом…⁷¹.

— Я, кажется, наяву брежу, — подумал я и продолжал думать лениво: Все прошлогодние проделки гласности не перечтешь! Вот сколько месяцев г. Илья Арсеньев ожидает вызова к суду⁷², которым грозят ему генерал Кабат, гг. Ефремов, Лампе и Виттенгейм, нынешние директоры царскосельской железной дороги, оскорбившиеся тем, что г. Арсеньев заметил о беспорядках, происходивших на Павловском празднике 9 июля… Г. Арсеньев предложил почтенным директорам порешить дело третейским судом, без апелляции… и просил их ответа на это предложение…

Последовал ли ответ? Кончилось ли чем-нибудь это важное дело, о котором трубила гласность почти так же долго, как о г. Козляинове?..

Что если все господа обличаемые вздумают вести дела с своими обличителями судебным порядком и станут путаться по нескольку лет в канцелярских формальностях и тайнах?.. Это было бы оригинально… А ведь гласность, заварившая всю эту кашу, останется в стороне, да еще будет подсмеиваться над тяжущимися.

Вот, например, славная тема для процесса:

В каком-то городе (я уж не помню) разыгрывалась лотерея в пользу чего-то или кого-то (я также забыл). В числе выигрышей была „Искра“ 1859 года. Эту „Искру“ выиграл какой-то гимназист⁷³, и вообразите — о, ужас!.. вместо неоказавшейся „Искры“ гимназисту выдали деньги… Из этого возникает страшный шум… Сейчас является обличитель… Он мечет громы и молнии на учредителей лотереи, учредители, в свою очередь, бросают в обличителя грязью: говорят, что он пользуется в их городе самой незавидной репутацией, из службы уволен… и прочее. За обличителя против учредителей вступается несколько граждан, против этих граждан восстают другие граждане. Завязывается бесконечный бой, дела принимают страшные размеры; в течение десяти месяцев гласность не умолкает о гимназисте и „Искре“. Человек десять, а может быть и более оскорбили друг друга по этому делу… А между тем гимназист, получивший вместо „Искры“ деньги, вероятно, очень доволен своей судьбой!..

Глаза мои совсем слипались, мне показалось, что кто-то положил мне руку на плечо, наклонился к моему уху и прошептал старческим голосом:

— Знаете ли, за что я люблю гласность?

— За что? — спросил я.

— За то, что по ее милости теперь чаще являются перед нами изящнейшие писатели нашего времени, нашего доброго старого времени, наши первые стилисты и люди — это только, бога ради, между нами (старческий голос прошептал едва слышно), и люди… с либеральными воззрениями!!

— Да что вы шепчете-то? Не бойтесь… Опасности нет никакой — ведь теперь все либералы…

— Как? неужели? — воскликнул наивно старческий голос и засмеялся.

— В нашу молодость, — продолжал он, — между нами, людьми либеральными и образованными (а таких избранных было тогда немного; мы считались, так сказать, общественными перлами), отличался в особенности один⁷⁴ — своим блестящим умом, светскостию и литературным талантом. Он появлялся через пять-шесть лет со статьею (разумеется, по какому-нибудь важному поводу). Появление каждой его статьи была эпоха: изящество выражений, остроумие, тонкость оборотов, выделка фраз, глубина взгляда, все это поражало нас, — и мы после появления такой статьи несколько лет сряду кричали об ней. Через четыре года автор дарит нас новой статейкой; опять шум и гвалт на несколько лет. Слава его таким образом дошла до новых поколений, и он, ободренный возникшею у нас гласностию, вздумал издавать „Наше время“…

„А-а! так вот о ком идет речь“, — подумал я.

— Откровенно скажу вам, господа, — продолжал старческий голос, — что вы, по-моему, относительно стиля далеко отстали от нашего времени, — вы только все хлопочете об одной мысли — и представляете нам ее голою, без всяких украшений, без всяких фиоритур. А сколько теперь прелестных предметов для изощрения слога… Вот, например, кто-то задел недавно калужских молодых прогрессистов, шумевших в театре. Г. Жемчужников вступился за прогрессистов. Это прекрасно, но дело в том, что хотя молодые прогрессисты заслуживают, по его свидетельству, полную благодарность за их благородную и честную деятельность, все-таки остается факт, что они вели себя в театре перед публикою не совсем осторожно… Вы бы, господа нынешние, и возразили на это г. Жемчужникову в двух словах, как я теперь возражаю вам, а стилист „Нашего времени“ воспользовался этим случаем, чтобы, так сказать, рассыпать перлы своего красноречия. Он умел сделать из этого прелестную статейку, обделанную, как игрушечка, и, читая ее, ощущаешь такое же наслаждение, какое доставляет вам на сцене отличный и грациозный танцор. Послушайте, я вам прочту из нее отрывок:

„Что же хотели мы выразить, куда метили, какое нравоучение извлекли из показаний калужского жителя? Нам подумалось, что это обыкновенная история, нисколько не любопытная и не оригинальная; что у нас иногда бывает странное смешение чувств, понятий и поступков; что они соединяются в одном лице, когда между ними нет ни химического сродства, ни логической связи; что люди, называющие себя или слывущие передовыми, прогрессистами, принадлежащие к так называемому хорошему обществу, львы или сливки его, умеют сберечь в своем сердце уголок для диких побуждений; что они точно так же, как эти несчастные, загнанные и грубые натуры, известные под позорными именами вандалов, готтентотов, отсталых, — способны в случае надобности наругаться над личностью человека, за которую так горячо ратуют, оказать пренебрежение к обществу, которого права так превозносят, совершенно потеряться в самообожании, в наслаждении своим я и думать, что этому я должно быть все позволено, потому что оно образовано, просвещено, стремится к распространению великих идей, имеет в виду высокие цели. Отвергнете ли вы эту мысль? Найдете ли ее ложной или преувеличенной! Согласитесь ли, что, высказывая ее, мы думали собственно не о калужском театре? Конечно, не отсталые хоронили Мартынова⁷⁵, не невежды показали столько чувствительности к искусству и столько благоговения к таланту. Это было утешительное явление нового времени, тут находились будущие надежды России, все обожатели человечества, все просвещенные люди, не пропускающие ни одного дня, чтоб много и много раз не повторить, как молитву, прекрасных и заветных слов: развитие, народ, прогресс! Но в то самое время, как, попирая ногами рутину, они воздавали неслыханные почести актеру, не их ли язык грозно кричал на присутствующих и проходящих: шапки долой. Становилось страшно] Ну, если кто-нибудь из этих прогрессистов да попадет в квартальные, ведь в городе жить будет нельзя. Власть присоединится к теории, и тогда пошла писать. Может быть проходил мимо гроба человек с больною головой, который боялся открыть ее на воздухе; может быть он отроду не бывал в театре и ходить в него считает грехом; может быть он задумался о затруднении, в какое эти похороны ставят итальянцев на случай смерти Гарибальди, как надо будет хоронить его? Наконец, может быть он, оставаясь с покрытою головой, хотел заявить свой протест и полагал, что если человек сотворен человеком, то ему не следует отправлять должность лошади и возить на своих плечах кого бы то ни было из мертвых и живых“.

— Согласитесь, что это прелесть! Какая текучесть фраз, какие тонкие a propos о Мартынове, Гарибальди; какие вариации на самую простую тему. Вот это мастерство! Это стиль!..

Кстати о Гарибальди, или лучше о той русской даме, которая напечатала в „Московских ведомостях“ о своем визите к Гарибальди, о поднесении ему венка и прочее. Какое тонкое светское остроумие, какую изящную иронию возбудила в публицисте „Нашего времени“ эта дама!.. Слушайте, слушайте!

„Мы молчали“ (начинает он и ставит точку)… „Московские ведомости“ вводили нас в искушение, но мы вооружились твердостию и не поддавались соблазну. Они, по чувству беспристрастия или от притуплённой чувствительности, не пощадили прекрасного пола и приняли в свои столетние недра отрывок из письма русской дамы»…

Молчание публициста «Нашего времени» было нарушено только появлением того же отрывка в газете «Le Nord»… Появившись в «Норде», русская дама делается для него, как он прелестно выражается, «чужой, каким-то неземным существом, которому мы и не смеем причесться в родню…»

«Она, — продолжает он, — превратилась для нас в бесплотного духа, в идею; мы видим уже не одну путешественницу; за нею тянется длинный ряд других, многих»…

И пошел и пошел о русских путешественницах, да ведь с каким красноречием!.. Досталось же им!

«Дело в том, — восклицает красноречивый публицист, — что до сих пор ни одна русская дама, кроме княгини Голицыной в прошлом столетии, г-жи Свечиной и княгини Ливен в нынешнем, не заявили себя в Европе наряду с теми женскими именами, которыми гордится общество, воспитавшее их»… и так далее, и так далее… Прелесть!

"А-а! опять Свечина! — подумал я, — праху этой бедной Свечиной не дают покоя в могиле… Для нее забывают наши ученые, журналисты и публицисты современные внутренние вопросы; из-за нее вступают в спор г-жа Тур и г. Катков, причем обнаруживается деспотизм последнего относительно его сотрудников; г-жа Свечина — ну кто мог подумать это? — причиною того, что от «Русского вестника» отделяются некоторые из его деятелей и основывают «Русскую речь»… Вот какие чудеса производит после смерти своей в русской литературе эта русская дама, не знавшая отечественного языка, но которой, по мнению г. Павлова, гордится общество, воспитавшее ее… то есть какое же? Иезуитское общество?

— Ну-с, так какой же результат выводит г. Павлов из своей статейки о русской барыне, поднесшей венок Гарибальди?..

— Автор заключает свою статью блестящим образом, — произнес с некоторой торжественностью старческий голос. — Он оправдывает и Гарибальди, принявшего русскую даму, и русскую даму, посетившую его, для которой, как он выражается, спасение народа и величие человека есть не что иное, как препровождение времени. «Они (то есть Гарибальди и русская дама) хотя поговорили дружелюбно, но вышли из противоположных станов, из разных атмосфер и имеют не ту же родословную. Усилия одного человека, как бы он ни напрягался, не дадут ему той серьезности воззрений, тех святынь души, которыми так сладка и разумна жизнь…»

Я ничего не понял. Я чувствовал, что от усилия понять эти слова у меня кровь приливает к голове, жилы на висках бьются. Эти слова показались мне даже просто собственным бредом…

А старческий голос продолжал нашептывать мне еще какие-то витиеватые фразы, восхищался ими и повторял мне под самое ухо: «Вот стиль-то!.. Нет, воля ваша, вы, нынешние, не умеете так писать. Писатели „Нашего времени“ пишут, точно жемчуг нижут! Вы, господа, пренебрегаете изяществом слога, красотою формы… К тому же вы пускаетесь все в крайности, увлекаетесь различными несбыточными утопиями, отвлеченными общечеловеческими теориями опередивших нас народов, забываете, что синица в руке вернее журавля в небе; вы не знаете никакой меры, не признаете никакой постепенности, не чувствуете земли под ногами, стремитесь в какую-то выспрь. Все это юношеская заносчивость, безумное увлечение, непростительная гордость, необузданное самолюбие… Умерьте свои порывы, не заноситесь в облака, не забегайте вперед, идите наряду с нами, благонамеренными людьми, тихим, ровным и сдержанным шагом, обрабатывайте ваш стиль, изучайте отечественные нравы, потребности и постановления, вникайте во все это, пусть каждый действует в своем небольшом кружочке; будьте справедливы, незлобивы, беспристрастны, больше делайте, чем говорите, ибо во многоглаголании нет спасения».

Старческий голос стал, признаться, немного надоедать мне.

— Да и Аскоченский говорит то же самое⁷⁶, ваше превосходительство! — перебил я.

Мне почему-то показалось, что старческий голос принадлежал одному из тех некогда горячих защитников прогресса, которых лета, чин и связи с разными значительными лицами остановили в должных границах светского приличия.

— Мы, пожалуй, для удовольствия вашего превосходительства последуем вашему мудрому совету, но — я не могу этого скрыть от вас, простите великодушно моей откровенности, — мне очень больно, что вы с таким пренебрежением изволите отзываться ныне об утопиях и общечеловеческих теориях⁷⁷, от которых некогда так горячо билось ваше чистое, юношеское сердце, Мне больно это потому, что я в первый раз от вас же услышал об этих утопиях и теориях; вы первый, ваше превосходительство, расширили мой кругозор, показали мне смысл жизни, заставили меня прозреть, объяснив мне значение прошедшего и настоящего, с любовию и верою указав на будущее. Я никогда не забуду того, чем я обязан вам, тех чудных и поучительных вечеров, которые я имел честь проводить в вашем обществе…

Старческий голос при этих словах смягчился немного. Послышался глубокий вздох.

— Эх! — произнес он, — все-то это, батюшка, было кипение крови, порывы молодости. Благоразумие, лета смиряют это и ставят нас на настоящую, благоразумную и умеренную точку зрения.

— Положим, что лета, — возразил я, — потушили у нас с вами юношеский пыл, но как же вы хотите остановить этот пыл в молодых людях? Что бы сказали вы, ваше превосходительство, если бы кто-нибудь вздумал останавливать ваши порывы в молодости? Как бы вы отозвались тогда об такого рода людях?.. Слово «отсталой» в устах молодых людей приводит вас в трепет; при этом роковом слове губы ваши бледнеют, точно так же, как бледнели губы у тех убеленных опытом практических мудрецов, которых вы некогда, да еще с презрительной иронией, клеймили этим словом…

Старческий голос ничего не отвечал мне на это, и мне показалось, как будто кто-то удаляется от меня на цыпочках.

Вслед затем я почувствовал страшный шум в ушах, какие-то лица замелькали перед моими глазами, толкая, перебивая и стараясь перекричать друг друга. Крики эти, сначала неясные, постепенно усиливались; сначала слышны были слова: журналистика, литература, искусство для искусства, истина в искусстве, истина в науке, истина в жизни, прогресс, цивилизация, современные вопросы, критика чисто эстетическая и философская. Потом уже можно было различать целые фразы: «Мы проводники исторического направления в литературе». «Мы презираем всякое скороспелое решение трудных общественных вопросов»… «Мы будем изучать коренные народные свойства я смело прилагать к ним последние выводы науки, следить за развитием русской жизни и науки»…⁷⁸ «Мы люди самостоятельные, потому что наши теории пользуются сочувствием просвещеннейшего меньшинства»…⁷⁹ «Мы останемся верны однажды принятому нами направлению…»⁸⁰ Мы, мы!! — и все снова слилось в мычание и нестройный гул… Кричавшие и шумевшие господа развертывали различных форматов объявления и программы и помавали ими в воздухе.

Я догадался, что это объявление о журналах и газетах на 1861 год.

Из этой кричащей и помавающей печатными листами толпы резко отделились два господина: один из них возвещал с большою торжественностию, что с наступающего 1861 года критическим отделом русской литературы в «Отечественных записках» будут заведывать С. С. Дудышкин и Андрей Александрович Краевский⁸¹.

Возвещение это было принято с криками: Bravo! Bravo! Bis! Bis!

Господин, возвещавший такую неожиданную новость, раскланялся и повторил еще громче — и Андрей Александрович Краевский…

Снова раздались рукоплескания и крики: «Bravo!»

— Но как же мы узнаем, — раздался голос, — критические статьи, принадлежащие перу Андрея Александровича?.. В стары годы думали, что все критические статьи пишет сам Андрей Александрович…⁸² Необходимы подписи под статьями. Нам приятно будет познакомиться с критическим дарованием г. Краевского, а без подписей это невозможно. Сколько подписчиков прибудет у г. Краевского, когда появятся на обертке статьи с его подписью… Любопытно, в высшей степени любопытно!!

— Подписи! Подписи! — раздалось со всех сторон.

Другой господин, выступивший из, толпы, объявлял также с неменьшею торжественностию, что «Библиотека для чтения», при хорошем расположении к ней многих литераторов, не исключая и тех, которые наиболее пользуются любовию публики, будут с таким же успехом продолжать свое дело — и скромно заметил, что в конце 1860 года «Библиотека» успела счастливо соединить повесть Тургенева, драму Островского и драму самого редактора: «Горькая судьбина», удостоенную Уваровской премии⁸³.

— Да кто же говорит это? — спросил я у какого-то человечка, вертевшегося передо мною.

— Боже мой, да сам же редактор — г. Писемский.

— Странно! — заметил я.

— Что ж тут странного? Почему же не отдать самому себе должную справедливость, заметил человечек…

Среди этой самолюбиво шумящей толпы прохаживались разные весьма оригинальные личности. Мне между прочими бросились особенно в глаза два джентльмена: один совершенно лысый и полный, с двойным лорнетом на носу, очень гордо посматривавший на всех, в тончайшем белье и с дырявыми сапогами, все потиравший рукою у ложечки и жаловавшийся, что страдает гастритом. Мне сказали, что это один из героев «Нашего времени», по имени Феопотала⁸⁴. Он подходил ко всем и всем объявлял, что он самого аристократического происхождения, а именно сын черта, и потому наследовал от своего почтенного батюшки все его добродетели — сомнение, ядовитую иронию, адскую насмешку и т. п., рассказывал о своих коротких связях со всеми замечательными современными дипломатами и решал судьбы Европы.

Другой джентльмен, человек весьма уже пожилых лет, но с необыкновенно приятной и добродушной физиономией, беспечно прохаживался, страстно закатывая глаза под лоб и распевая в экстазе любовные стихотворения. Он не обращал внимания ни на кого и не заботился о том, слушают его, или нет. Это был один из последних приверженцев искусства для искусства. Он пел, как поет соловей на ветке:

Мой ангел, не гляди так строго и сурово… и проч.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Расстались грустно мы. В окно кареты прямо

Свет падал от луны, мы мчались по шоссе… и т. д.

Пылкий поэт становился на колени то перед воздушною блондинкою, то перед энергическою брюнеткою, то бросал обеих, кидался к восхитительной шантретке и восклицал:

Не правда ли, чужда душа твоя обмана?

Но если… о солги!…

Седые волосы его развевал ветер… Он, вздыхая, расхаживал с своею лирою и подглядывал под шляпки, не пропуская ни одной барыни, ни одной барышни… Он им дарил сладкие взгляды и страстные строфы… Он не видел ничего в мире, кроме природы и женщины… Природу и женщину, женщину и природу воспевал он, приводя в негодование г. Розенгейма, который все обличения, печатающиеся в «Московских» и других «Ведомостях» усиливался перелагать в стихи и отыскивал поэзию (вот чудак-то!) в надворных и уголовных судах…

"О, пламенный поэт! — думал я, глядя на вздыхающего поэта, задумавшегося над фиалкою и в то же время срывавшего розу, — тебе простится многое, потому что ты так много любил… Но послушайте! послушайте! Он уже не верит в любовь… это ужасно!.. На шестидесятой весне он доходит до горького разочарования и называет себя ребенком. Он поет, обращаясь — к кому бы вы думали?… к камелии:⁸⁵

Дитя! не верю я любви,

Но благодарен всей душою

За ласки нежные твои,

За страстной поцалуй порою.

Твое роскошно так плечо,

Так кудри веют ароматом,

Ты так сжигаешь душу взглядом!

Зачем любовь?… и т. д.

Я не мог выдержать долее. Я выскочил из моего фельетонного уголка, где скрывался до сих пор никем не замечаемый, бросился к поэту и вскрикнул невольно:

— Милый поэт! Бога ради… Что вы делаете, и в ваши лета! Зачем вы клевещете на вашу бессмертную душу (вы как поэт, вероятно, верите ее бессмертию) и заставляете ее унижаться перед какою-нибудь камелиею!.. Вы знаете, что мои благородные литературные собраты, так много занимавшиеся мною в последнее время, прозвали меня певцом камелий и пишут в честь мою стихи…⁸⁶ Я могу вас уверить как специалист по этой части, что Камелии не понимают душевной благодарности и что их никто никогда не благодарит душою!..

Я хотел сказать еще что-то, но меня сурово оттолкнул «Московский вестник» и принял пламенного поэта, с ропотом любви, в свои объятия⁸⁷.

Толчок был так силен, что я чуть было не сшиб с ног какого-то меланхолического господина с благородным, гордым и умным челом, прохаживавшегося в отдалении от всех с знаменитым бельгийским политико-экономом г. де-Молинари⁸⁸.

— Меня оставили почти все мои сотрудники, — говорил меланхолический господин, — почти все… и если бы не вы, мой благородный европейский друг… я не знал бы, что делать… О, самолюбие! ты перессорило меня со всеми моими сотрудниками-соотечественниками…

И я стою теперь — один,

Как голый пень среди долин!

Он вздохнул и продекламировал с выражением:

Так поздним хладом окруженный,

Как бури слышен зимний свист…

Один на ветке обнаженной

Трепещет запоздалый лист…⁸⁹

— Но с вами и с вашею помощию я не трепещу за свое издание, — прибавил он через минуту и крепко сжал руку г. де-Молинари…

В эту минуту вдруг из одного угла раздались неистовые крики: «Измена! измена!»

Все всполошились.

— Что за измена? какая измена? кто изменил и кому? — раздалось отовсюду.

— «Современник» изменил своим принципам, — кричали «С.-Петербургские ведомости», — и отныне никто уже не будет верить «Современнику» и викто, к нашему удовольствию, не будет подписываться на этот журнал…

— Что же такое он сделал? В чем его преступление?

— Г. Григорович издал нелепейшие книжонки⁹⁰ для «Народного чтения», а «Современник» — это ужасно! невероятно! — хвастающий своей любовью к народу, промолчал об этих книжонках, и отчего бы вы думали! — оттого, что г. Григорович сотрудник этого журнала. Такого поступка еще не бывало в русской журналистике!!. Измена! измена! Тот, кто после этого будет подписываться на «Современник», — должен быть предан позору!!

Когда шум поутих немного, я осмелился заметить, что г. Григорович и без того уже достаточно наказан журналами за свой опрометчивый поступок, что гласность была к нему беспощадна и почти целый год обличала его и что «Современник» промолчал о «Народном чтении», придерживаясь одной очень умной пословицы, которую приводить здесь бесполезно…

Слова мои подняли страшную бурю. Григорович был мгновенно забыт, и рецензенты, критики, фельетонисты с неописанным ожесточением кинулись на мои «Заметки о петербургской жизни», имевшие дерзость появиться отдельными книжками. Остроты, колкости, насмешки, намеки, несколько, впрочем, притупившиеся от частого употребления, посыпались на меня.

Господами этими предводительствовали «Отечественные записки», которые, ко всеобщему изумлению, вдруг изменив свой мрачный и строгий характер, обнаружили какую-то неестественную и яростную веселость. Они начали с того, что сорвали с меня маску псевдонима, стали подпрыгивать передо мною, кривляться, дразнить меня языком и восклицать:

"Ах, Иван Иваныч! если бы вы знали, что вы сделали! вы напечатали свои повести и вместе с вами Новый Поэт напечатал свои «Очерки». Я вас знаю, как свои пять пальцев, Иван Иваныч!.. Ах, что вы сделали!..

Глядя на эти странные кривлянья и шуточки ученейшего журнала, я улыбался и думал:

«Ах, Андрей Александрыч, Андрей Александрыч! что с вами сделалось! Вы выходите из себя. Ну, идет ли такой балагурный тон к вашей глубокомысленной и строгой физиономии, к вашему ястребиному взгляду?.. Прилично ли вам, редактору ученого журнала, деятельному сотруднику „Академической газеты“⁹¹, главному директору „Энциклопедического лексикона“, члену разных ученых обществ, акционеру всевозможных компаний, одному из видных петербургских домовладельцев, автору „Мыслей об России“⁹² и так далее, и так далее — прилично ли вам, старцу, умащенному сединами, так счастливо устроившему свою карьеру, даже более самого Ф. В. Булгарина, обеспечившему себя своими учеными и литературными трудами, — прилично ли вам, я повторяю, разгневаться до юмора на какие-то бедные фельетонные статейки, не претендующие ни на что, кроме обличения разных шарлатанов и спекулянтов, прикидывающихся либералами и подвизающихся на журнальных и иных поприщах?…»

Но ученый редактор при моем скромном замечании разгневался еще более, оставил свой гневно шуточный тон и загудел, как набат:

— Вы родоначальник всех литературных гадостей и скандалов! вы первые подняли знамя шутовства своим «Литературным маскерадом»⁹³. Вы ни на что более не способны, как прославлять Шармера⁹⁴, позорить своих приятелей, описывать гнусных камелий… Скандал! скандал!

— Да! плодотворная мысль — писать стихи на смех принадлежит бесспорно Новому Поэту, — вскрикнула, подбоченясь и икнув, «Библиотека для чтения», следовавшая за «Отечественными записками», — от небольших этюдов, писанных на смех, Новый Поэт дошел до значительных книжек, изданных для потехи, просто сказать, дошел до геркулесовских столбов!.. Он сделался значительно староватым и дошел до последней крупицы своего остроумия. Это второй Булгарин!..

Известно, что обиднее этого сравнения уже ничего быть не может в литературе. Я вздрогнул от боли⁹⁵.

— Новый Поэт, — скромным и тоненьким голоском прибавил в свою очередь «Светоч», изредка появляющийся и похожий более на печально мерцающие старинные масляные фонари⁹⁶, — певец хлыщей и моншеров, поэт камелий и женщин из петербургского полусвета⁹⁷. О! в этом роде у него, конечно, нет соперников!! Он имел бы полное право дать своим очеркам название Камелиад…

И произнеся это, скромный «Светоч» замигал и, потухая, пустил легкую струйку копоти.

Признаюсь, что этот шум, возбужденный моим именем, это единодушное ожесточение и даже некоторая ярость, обнаруженная против меня руководителями разных журнальных органов, — подействовали не без приятности на мое самолюбие.

— Trop d’honneur! Trop d’honneur, Messieurs,^[3] — повторял я про себя, — я никак не ожидал от вас такого внимания к себе… До сих пор я имел только одну претензию быть не хуже ваших фельетонистов (это, кажется, не велика претензия!), но вы, удостоивая меня вашей лестной ярости, вашего лестного гнева, придаете мне такое значение, о котором мне и во сне не снилось. Вы делаете меня родоначальником целой школы — правда, школы скандалов, но все-таки родоначальником!… Вы говорите, что я моими стихотворными пародиями развел целую фалангу смехотворцев-подражателей. Ничего подобного никогда не нашептывало мне даже мое самолюбие, а известно, что самолюбие есть тончайший льстец. Вы ставите мне в вину, что я описывал хлыщей, моншеров, камелий и дам петербургского полусвета, но я писал и пишу фельетоны — не более как фельетоны!… нельзя же мне говорить в них о «Борисе Годунове»⁹⁸ или сообщать свои «Мысли об России» — это дело людей ученых, а я не берусь не за свое дело. Я никогда не заявлял претензию быть чем-нибудь кроме фельетониста… Я не приписывал себе никогда чужих ученых и литературных статей, не выдавал себя за критика, не пользовался чужою славою, не жил чужим трудом, « не хвалил самого себя в своих объявлениях и в своих изданиях, не брался за редижирование Энциклопедий, не называл кровожадными тихонями своих литературных противников, не пользовался денежными поощрениями откупщиков — словом, не был причастен к тому, что всеми уже единогласно признается за скандал… Я не злоупотреблял гласностию… Разве скандал выставлять, по мере своих способностей, на позор мелочность, пустоту, тщеславие, закоснелость и дурные поступки литераторов, журналистов, разных ученых и простых смертных?.. Разве кто-нибудь из порядочных людей упрекал вас, г. Краевский, в скандале, когда некогда вы или сотрудники вашего журнала выставляли на позор Булгарина?..¹⁰⁰ Но положим, что я родоначальник литературных скандалов, — как же вы благосклонно принимали мои скандальные статьи в вашем журнале? Вспомните, я в течение почти десяти лет имел честь быть бескорыстным сотрудником „Литературных прибавлений к Инвалиду“ и „Отечественных записок“ под вашей редакцией; имя Нового Поэта вышло из „Отечественных записок“…¹⁰¹ Отчего же вы поощряли некогда скандал, на который нападаете теперь с таким ожесточением?.. Как пояснить такое противоречие? Не принадлежит ли все это к тем тайнам петербургской журналистики, на которые намекает протокол общества пособия нуждающимся литераторам и ученым?..¹⁰²

При последних словах моих, вся окруженная ореолом света, появилась малютка-гласность, притопнула грозно ножкой и вскрикнула детским голоском, несколько косноязычным:

— Кто смеет говорить о тайне! Я ненавижу тайну… Тайна — дитя мрака. Она прикрывает всякую ложь и нечистые деяния — и вы, мои поклонники (она обратилась ко всем органам журналистики), не должны терпеть в среде вашей никаких тайн, если любите меня искренней, нелицемерной любовью… Смотрите, господа! Я разоблачу все ваши тайны, если только, как говорят, они водятся за вами….

— Позвольте, однако ж, гласность гласности — рознь, — сурово и отрывисто возразил ученый редактор, который обещает писать с 1861 г. критические статьи в своем журнале, — на меня пишут шутовские статьи и стишонки, так я должен терпеливо сносить их, во имя гласности? Провались она совсем, такая неприличная гласность!.. Это скандалы, пасквили…

— Если затронуть вас, — произнес голос из толпы, — то это скандал, пасквиль, а если вы затрагиваете других не с литературной стороны, то это вы как называете?

— Я не пишу шутовских статеек, я не свищу…

— Ведь только потому, мой милый, что вы не умеете свистать, — заметила гласность.

— Я, — продолжал ученый редактор злобно, — развиваю истину в науке, истину в искусстве и истину в жизни…

При этом он взглянул как-то особенно на редакцию „С.-Петербургских ведомостей“, в которых принимает деятельное участие, и значительно мигнул ей левым глазом.

В то же мгновение из этой редакции выскочил какой-то маленький, дикий и растрепанный человечек, знакомый только доселе правлениям акционерных компаний и не имеющий ничего общего с литературой… Он дико сверкал глазенками, сжимал кулачонки, на оконечностях рта его была пена… Он походил в карикатуре на Маиерони¹⁰³, в 4 действии „Юдифи“, изображающего пьяного „Олоферна“… Этот невероятный человечек тащил для чего-то за волосы бедного „Алеко“ Пушкина и кричал во все горло и так пронзительно, что все должны были заткнуть уши…

— Эй, вы! перестаньте бить и драться, литераторы!..

А сам между тем, с удивительною наглостию, замахивался на всех московских и петербургских литераторов, попадавшихся ему на глаза.

Все, и литераторы и люди посторонние, с удивлением и улыбкой посматривали на этого человечка и отстранялись от него. Один только ученый редактор, обещающий в 1861 г. свои критические статьи, приятно потирал свои руки и бормотал про себя: „Молодец! молодец!“

Человечек с особенною яростию бросился на меня и, размахивая своим кулачком перед моим носом, кричал:

— Ты наглая бездарность! ты невероятная бездарность! Ты колоссальная бездарность, — бездарнее тебя еще ничего в мире не было! Ты породил множество бездарных и наглых личностей…

И человечек начал перечислять их имена, которые я не повторяю здесь… Я только думал, смотря на буйствующего человечка: боже мой! какое удивительное значение имел бы я в русской литературе, если бы я мог порождать такого рода людей!

— Слышал ли ты, — повторял мне человечек, задыхаясь, — я говорю тебе, что ты чудовищная бездарность и вся ваша редакция…

— Славно! славно! — повторял ученый редактор, обещающий в 1861 г. лично заняться критикой, и начал было рукоплескать своему клеврету, но взрыв единодушного хохота заглушил это рукоплескание…

— Что это за явление? Объясните, пожалуйста! — кричали и литераторы и публика, обращаясь к будущему критику, выпустившему на сцену забавного буяна…

— Что же? — грубо возразил ученый редактор, — ничего… Он говорит дело… Он вступается за истину в науке, за истину в искусстве, за истину в жизни — против шутов и крикунов…

Но при этом раздался хохот еще сильнее и громче…

Вся картина осветилась разноцветными бенгальскими огнями. Ученый редактор и будущий критик, поддерживая яростного человечка, своего нового сотрудника, карабкался вместе с ним на какие-то подмостки… Там на высоте, освещенные этими огнями, они приняли живописную позу, обняв друг друга.

Снова раздался хохот и рукоплескания публики, которые, вероятно, были приняты ими за одобрение, потому что они начали раскланиваться.

Огни, однако, потухали, распространяя чад и смрад. Раздался „Свисток“ — и такой резкий и пронзительный, что ученый редактор и его клеврет вздрогнули и, взглянув друг на друга, произнесли со скрежетом:

— А он все еще свищет, да еще как? — этот проклятый „Свисток“!.. Чад, дым и копоть от бенгальских огней закрыли от меня все видения.

Я начал задыхаться, чихать, кашлять и едва открыл глаза.

В комнате моей дымился потухший карсель.

Я вскочил, как сумасшедший, с дивана, открыл форточку и несколько минут с наслаждением вдыхал в себя холодный воздух, с приятностию ощущая на разгоревшихся щеках освежающие снежинки.

На улице была страшная метель. Снег, сметаемый с крыш, смешивался с снежным вихрем, поднимавшимся с дороги, и крутился вихрями.

Часы пробили час.

Я записал все виденное мною и когда пробежал мою рукопись, то воскликнул невольно:

— В „Свисток“ ее! в „Свисток“, на который теперь обращено в особенности внимание всех наших ученых, публицистов, журналистов; беллетристов, и т. д.

Я знаю. Времени безжалостный поток

Уничтожает все и жертв повсюду ищет,

Лишь посмевается над ним один „Свисток“

И с прежней силою он в новом годе свищет, —

с которым (то есть с Новым годом) имею честь поздравить гг. Краевского и других моих критиков и собратов по журналистике… Mieux tard que jamais!^[4]

ПРИМЕЧАНИЯ

В полном виде „Свисток“ издается впервые. Некоторые произведения перепечатывались в собраниях сочинений Н. А. Добролюбова, Н. А. Некрасова, Н. Г. Чернышевского, M. E. Салтыкова-Щедрина, К. Пруткова. Однако подобные обращения к материалам „Свистка“, преследовавшие свои задачи, не могли дать исчерпывающего представления о сатирическом издании. В настоящей публикации предполагается достичь именно этой цели и познакомить современного читателя с замечательным литературным памятником писателей-шестидесятников.

Тексты всех девяти выпусков „Свистка“ (1859—1863) печатаются по журналу без изменений. Такая текстологическая установка обусловлена принципом издания памятника, воссоздаваемого в том виде, в каком произведения „Свистка“ реально становились достоянием читателей 60-х годов прошлого века. Несмотря на постоянное давление со стороны цензуры, наносившей ощутимый урон не только отдельным произведениям, но порою и составу срочно перестраивающихся выпусков (особенно № 6 и 7), „Свисток“ все же достигал своих целей и оказывал заметное влияние на общественно-литературное движение своей эпохи. Принцип публикации памятника диктует не реконструкцию первоначального замысла, подвергнувшегося цензурному вмешательству, а воспроизведение номеров „Свистка“ в их первопечатном виде.

В настоящем издании произведена сверка текстов с дошедшими до нашего времени рукописями и корректурами (остается неизвестной лишь корректура № 9 „Свистка“). Наиболее существенные разночтения включены в текстологический комментарий. Таким образом, до цензурная редакция произведений также представлена современному читателю.

Текстологический комментарий опирается в основном на результаты, достигнутые советскими текстологами при подготовке собраний сочинений главных участников „Свистка“ Н. А. Добролюбова, Н. А. Некрасова, К. Пруткова. Добролюбовские части „Свистка“ впервые были приведены в соответствие с первоначальными авторскими замыслами Чернышевским в посмертном издании сочинений писателя (т. IV. СПб., 1862), и это учтено в текстологических комментариях к произведениям Добролюбова. Новое обращение к корректурам позволило в то же время уточнить первоначальный состав номеров, подвергшихся перестройке вследствие цензурного вмешательства. Эти сведения содержатся в текстологических преамбулах. В ряде случаев удалось установить не изученные до сих пор варианты текстов Добролюбова, Некрасова, Пруткова.

Орфография и пунктуация в настоящем издании приближены к современным нормам. Цитаты заключены в кавычки, в названиях литературных произведений и периодических изданий второе слово печатается не с заглавной буквой, как нередко писалось прежде, а со строчной („Московские ведомости“, „Русский вестник“). Без изменений оставлены написания некоторых характерных для тогдашней» эпохи слов (выростут, полнощный, со делал, сантиментальность, нумер и др.). Недостающие части публикуемых в примечаниях вариантов^[5] обозначены многоточием. Зачеркнутый в рукописи или корректуре текст воспроизводится в квадратных скобках. Все редакционные конъектуры вводятся в текст и в примечания в угловых скобках. Отсутствующие в «Свистке» переводы иноязычных слов и фраз даются здесь же под строкой.

Раздел «Дополнения» составился из написанных Добролюбовым первоначальных программ «Свистка», проливающих свет на историю возникновения издания, а также произведений Добролюбова и К. Пруткова, предназначавшихся в «Свисток», но по разным причинам туда не попавших. Прикосновенность их к «Свистку» подтверждается текстуально или документально (корректурными листами, свидетельствами современников и т. д.). Состав раздела определяется принципом воспроизведения памятника. В него не вошли статья Добролюбов а «Стихотворения Млхаила Розенгейма», напечатанная до возникновения «Свистка» («Современник», 1858, № 11), «Атенейные стихотворения» и «Успехи гласности в наших газетах», обнародованные Добролюбовым вне «Свистка» («Искра», 1859, № 6, 9), и долгое время остававшееся не опубликованным его же стихотворение «Средь акрополя разбитого», связь которого со «Свистком» не поддается документальному обоснованию. Исключение составило «искровское» стихотворение Добролюбова «Чувство законности», первоначально включенное автором, как это видно из корректуры, в первый выпуск «Свистка» и перепечатанное позднее в составе этого номера Чернышевским.

Научный аппарат книги включает статью А. А. Жук и Е. И. Покусаева «„Свисток“ и его место в русской сатирической журналистике 1860-х годов», историко-литературный и текстологический комментарий, указатель имен.

Структура комментария вытекает из общего принципа издания: примечания к отдельным произведениям предварены текстологической преамбулой и вступительной заметкой, характеризующей каждый выпуск «Свистка» в целом. Непосредственно за примечаниями к текстам всего выпуска следуют в единой нумерации примечания к вариантам, содержащимся в текстологических комментариях.

Вступительные заметки к каждому из номеров «Свистка», историко-литературный комментарий составлены А. А. Жук (за исключением примечаний в № 9 к произведениям М. Е. Салтыкова-Щедрина, написанных В. В. Прозоровым). Подготовка текста, составление раздела «Дополнения», текстологические преамбулы и комментарии выполнены А. А. Демченко. Общая редакция издания осуществлена Е. И. Покусаевым и И. Г. Ямпольским.

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

В — «Время»

ГБЛ — Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина

Гонорар, вед. — Гонорарные ведомости «Современника». Вступит. статья и публикация С. А. Рейсера. — «Литературное наследство», 1949, т. 53—54

ГПБ — Рукописный отдел Государственной публичной библиотеки им. M. E. Салтыкова-Щедрина

И — «Искра»

Изд. 1862 — «Сочинения Н. А. Добролюбова», т. IV, СПб., 1862

К — «Колокол»

ЛН — «Литературное наследство»

МБ — «Московские ведомости»

HB — «Наше время»

ОЗ — «Отечественные записки»

ПД — Рукописный отдел Института русской литературы АН СССР (Пушкинский Дом)

ПССД (Аничков)-- Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. Аничкова т. I—IX. СПб., 1911—1913

ПССД (Лемке) — Н. А. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений под ред. М. Лемке, т. I—IV. СПб., 1912

ПССД (1939) — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений, т. VI. М., 1939

ПССН (1948) — Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, т. I—XII. Мм 1948—1953

ПССН (1967) — Н. А. Некрасов. Полное собрание стихотворений в 3-х т. Общая ред. и вступит. статья К. И. Чуковского, т. 2. Л., 1967 (Большая серия «Библиотеки поэта»)

ПССП (1884) — К. Прутков. Полное собрание сочинений. СПб., 1884

ПССП (1885) — К. Прутков. Полное собрание сочинений. 2-е изд. СПб., 1885

ПССП (1965) — К. Прутков. Полное собрание сочинений. Вступит. статья и примеч. Б. Я. Бухштаба. М., Л., 1965 (Большая серия «Библиотеки поэта»)

ПССЧ — Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в 16-ти т. М., Гослитиздат, 1939—1953

PB — «Русский вестник»

С — «Современник»

СПб. ведомости — «Санктпетербургские ведомости»

Св. — «Свисток»

СН (1874) — «Стихотворения Н. Некрасова», т. 3, ч. 6. СПб., 1874

СН (1879) — «Стихотворения Н. А. Некрасова», т. I—IV. СПб., 1879

ССД — Н. А. Добролюбов. Собрание сочинений в 9-ти т. М., Л., 1961—1964

ССЩ — М. Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в 20-ти т. М., 1965—1977

Указатель С — В. Боград. Журнал «Современник», 1847—1866. Указатель содержания. М., Л., 1959

ЦГАЛИ — Центральный Государственный архив литературы и искусств СССР

ЦГАОР — Центральный Государственный архив Октябрьской революции

ЦГИА — Центральный Государственный исторический архив СССР

ценз. разр. — Дата цензурного разрешения к печати

НА РУБЕЖЕ СТАРОГО И НОВОГО ГОДА

Св. 7, с. 10—33. Автор — И. И. Панаев. Новый поэт — его постоянный литературный псевдоним. Автограф неизвестен. Цензорская корректура — в ПД (две полосы от начала до слов «совершенно лысый» — стр. 209, строка 22 св.). Ценз. разр. 14 января 1861 (подпись В. Бекетова).

Варианты корректуры

Стр. 197, строки 9—10 сн. Этот абзац читается иначе: Чудная картина! Вот она — настоящая-то русская зима, со всеми своими фантастическими принадлежностями! Говорят, Ристори в восторге от зимы. Что же тут удивительного? И как будто нарочно для нее нынешняя зима явилась в Петербурге во всем своем трескучем и колючем величии и во всей своей леденящей поэзии!..

Стр. 198, строка 18 св. Далее следовал абзац: Вдоль гостиного двора по тротуару Невского проспекта тянутся разукрашенные с вечно зелеными колючими иглами ели, не боящиеся двадцатипятиградусного мороза.

Стр. 199, строки 20—21 сн. Вместо «Ты во Франции дозволил рассуждать о тронных речах и не без благосклонности улыбнулся французской прессе» — «ты поставил в такое положение самого владыку Франции и до того смягчил его, что он дозволил рассуждать о своих тронных речах, дал право простым смертным (из которых состоит его законодательный корпус) выражать свое мнение». (Исправлено автором.)

Стр. 199, строка 12 сн. Слова «закидать» и «шапками» набраны курсивом.

Стр. 199, строка 12 сн. Автором зачеркнуто: одни мандарины, но видно плохо надеяться на одни шапки!..

Стр. 200, строка 1 св. Вместо фразы от слов «ты завел» в корректуре до конца абзаца зачеркнуто и исправлено: [несмотря на разные препятствия, подозрительные взгляды и неблагорасположения к этому делу] Ты завел [тысячи] комитетов по поводу различных имеющихся в виду реформ и улучшений. [Если из этих комитетов не выйдет ничего дельного, если они не приведут ни к какому результату, — то это уже будет не твоя вина, а вина тех почтенных ученых, специалистов и администраторов, которые заседают в них!..]

Стр. 201, строка 8 св. Вместо «перед мундирами» — «и что важнее всего — перед господами в мундирах. В каких прекрасных правилах воспитана наша малютка и какое значение имеют для нее мундиры!»

Стр. 201, строка 8 св. После слова «мундирами» зачеркнуто автором: [Вместе с полковником Лебедевым]

Стр. 201, строки 11—12 св. Вместо «Это открытие принадлежит нашему земляку петербургцу, что» — «Не будь малютки — гласности [и почтенного г. Лебедева, который вместе с другими своими журнальными собратами благосклонно протежирует и поощряет ее] — Москва до сих пор не знала бы, какими художественными сокровищами она владеет… Это открытие [г. Лебедева] (барельефы эти, говорят, появятся скоро в роскошном издании, на удивление не только всей России, но и Западной Европы)». (Зачеркнуто автором.)

Стр. 204, строки 19—20 сн. После слов «по этому делу» следовало: и очень легко, что из всего этого возникнет процесс…

Стр. 204, строка 3 сн. Вместо «один» — «один из замечательнейших писателей нашего времени».

Стр. 206, строка 13 сн. публицист «нашего времени»

Стр. 207, строка 10 сн, В корректуре: [генеральский] чин.

Стр. 208, строка 9 св. После слов «точку зрения» зачеркнуто автором: [«И чины также!» — подумал я.]

³⁸ Чудная картина …И блестящий снег … — стихотворение А. А. Фета из цикла «Вечера и ночи» [1842].

³⁹ …покрытыми … морозной пылью — скрытая цитата из «Евгения Онегина» Пушкина, гл. 1, строфа XVI.

⁴⁰ …в Галерной, … на Песках — упомянуты непарадные районы столицы, местожительство разночинного люда.

⁴¹ карсель — лампа со специальным механизмом для подачи масла в горелку.

⁴² пейзаж Пуссеня — Имеется в виду знаменитый французский живописец Н. Пуссен (1594—1665), мастер классицистических пейзажей.

⁴³ …затронул вопрос о светской власти папы … — Население Папской области в Италии требовало присоединения к Пьемонту, власть Пия IX поддерживалась только силами специально размещенных в Риме французских войск. Гарибальди и правительство Сардинии предлагали отделить духовную власть папы от светской.

⁴⁴ ты поколебал упорство габсбургского дома и заставил его прибегнуть к некоторым уступкам и реформам.-- 19 апреля 1860 г. австрийский император Франц Иосиф в письме на имя генерала Л. Бене дека обещал, что «для империи откроется новая эра»; как совещательный орган при монархе был учрежден Государственный совет, было принято решение пересмотреть законы по делам печати; манифест и грамота императора от 20 октября 1860 г. известили страну о конституционных намерениях правительства.

⁴⁵ …во Франции дозволил рассуждать о тронных речах … улыбнулся французской прессе … — см. с. 505, прим. 29.

⁴⁶ …в … Германии пробудил … стремление к единству.-- Имеются в виду первый съезд немецких юристов в Берлине (август 1860 г.), совещание Немецкого национального общества в Кобурге (сентябрь 1860 г.), где были заявлены требования общегерманского парламента и централизации под эгидой Пруссии. Другая идея: объединения разрозненных германских государств вокруг Австрии — была менее популярной.

⁴⁷ …обнаружил … бессилие Турции …-- Речь идет о событиях в Сирии (см. с. 502), которые турецкое правительство не смогло предотвратить; в европейских дипломатических кругах и прессе началась кампания за широкое европейское вмешательство в дела Турции, предлагалось организовать протекторат над некоторыми ее территориями (Сирия, Палестина).

⁴⁸ мандарины — европейское наименование китайских чиновников (гуань).

⁴⁹ …поднял… вопрос о постыдном невольничестве в Американских Штатах…-- После восстания в 1859 г. аболиционистов во главе с Д. Брауном, добивавшихся освобождения негров от рабства, в США особенно обострились противоречия между капиталистическим Севером и рабовладельческим Югом. Вскоре это привело к гражданской войне 1861—1865 гг., окончившейся победой Севера и отменой рабства.

⁵⁰ Ты сделал первый шаг к нашему народному образованию …завел тысячи комитетов и комиссий… — 1) Воскресные школы для народа, где преподавание вела преимущественно студенческая молодежь, появились на Украине с 1859 г. Это движение быстро распространилось. Воскресные школы стали опорными пунктами революционно-демократической пропаганды в массах и уже в июне 1862 г. были закрыты по высочайшему повелению за «вредное направление, обнаруженное в некоторых из них» (см. MB, 1862, 15 июня, № 130); 2) В 1860 г., кроме Редакционных комиссий по крестьянскому вопросу, работали комиссии для пересмотра податей и пошлин, для выработки проекта питейного акциза, комиссия о земских банках, узаконений о паспортах и т. д.

⁵¹ …заставил Тургенева подарить нас … повестями… оживил нашу сцену … драмою Островского … Из … портфеля Гончарова … вынул … несколько страниц… доставил г. Авдееву за его «Подводный камень» тысячу … поклонниц… — В 1860 г. были опубликованы «Накануне» (PB, январь, кн. 1—2) и «Первая любовь» («Библиотека для чтения», № 3) И. С. Тургенева; напечатана («Библиотека для чтения», № 1) и поставлена в московском Малом театре (16 ноября) «Гроза» А. Н. Островского; в № 2 «Современника» появились четыре главы из «Обрыва» И. А. Гончарова (под заглавием "Софья Николаевна Беловодова. Пять глав из романа «Эпизоды из жизни Райского»); там же (№ 10—11) М. В. Авдеев (1821—1876), второстепенный либеральный писатель 1850-х —1870-х годов, поместил роман «Подводный камень», посвященный злободневной теме женской эмансипации.

⁵² …пригласил … великую артистку … — А. Ристори.

⁵³ …бескорыстно для себя выхлопотал дозволение поставить … «Свои люди — сочтемся». … Пьеса А. Н. Островского «Свои люди — сочтемся» в течение 10 лет с момента первой публикации ее («Москвитянин», 1850, № 6) была запрещена для сценического представления. Разрешение состоялось (после переделок и исправлений) лишь в 1860 г. Премьера прошла 16 января 1861 г. в петербургском Александрийском театре.

⁵⁴ …из пожарных развалин … цирка воздвигнул … театр — На месте сгоревшего в начале 1859 г. «театра-цирка» был построен Мариинский театр.

⁵⁵ …не мог совладать с водопроводной компанией … — «Общество СПб водопроводов», начавшее работу в 1859 г., шло к финансовому краху: капитал был растрачен, росли долги, а недобросовестно выполненные работы требовали переделки. Оно надолго стало постоянной мишенью юмористов.

⁵⁶ Случевский и Апухтин — см. прим. 66.

⁵⁷ …бить дам в вагонах … — см. с. 489, прим. 12.

⁵⁸ …дурачки … вроде … Ивана Яковлевича — негодяи…-- Упомянут московский юродивый И. Я. Корейша, слухи «о чудесных подвигах» которого ходили по Москве и «поклонение» ему дошло «до непозволительного изуверства» (Вести и слухи. — MB, 1860, 28 августа, № 188).

⁵⁹ г. Якушкина — см. Дополнения, с. 337—347.

⁶⁰ …милую даму … подносящую лавровый венок … Гарибальди. — См.: Свидание с Гарибальди (из письма одной дамы). — MB, 1860, 17 ноября, № 250.

⁶¹ …преследовала калужских прогрессистов … — См.: MB, 1860, 24 сентября, № 207; 25 октября, № 230. Здесь и далее, следуя манере, прочно утвердившейся в «Свистке», Панаев перечисляет мелочные газетные выступления (главным образом, «Нашего времени», «Северной пчелы», «Московских ведомостей» и «СПб ведомостей») по поводу совершенно ничтожных происшествий, случайных печатных обмолвок и т. п.

⁶² …описывала … нос …г. Грабянки… — См. «Рассказ очевидца о графе Грабянке (письмо М. Н. Лонгинову)» М. Муромцова. — PB, 1860, т. 30. Современная летопись, ноябрь, кн. 1, с. 19—21.

⁶³ …вступила в открытую борьбу …с пожарными командами (астраханской и полтавской) … — «Письма» из Астрахани и Полтавы о плохом состоянии пожарных команд в этих городах появились в «Московских ведомостях» (1860, №№ 113, 164, 184); вскоре последовали опровержения официальных лиц (№№ 174, 206, 212), ряд корреспонденции за и против каждого сообщения. Посторонний читатель газеты подытожил: «Читаешь — и изумляешься! Вот хоть бы статьи о полтавском п астраханском пожарах: что это за нить личностей, сплетен и лжи!» (Смирнов В. Заметка провинциала. — MB, 1860, 12 ноября, № 246).

⁶⁴ …ученость … в спорах по поводу упраздненного города Никитска … — Село Колычево Московской губернии переименовывалось в г. Никитск с 1781 по 1802 гг. — об этом шла долгая бессодержательная полемика между «Московскими ведомостями» и «Нашим временем».

⁶⁵ …один из … светильников … церкви! — митрополит Санктпетербургский, Новгородский и Эстляндский Григорий.

⁶⁶ …«Современник» печатал … Случевского, Апухтина, Кускова … — Стихотворения К. К. Случевского появились в №№ 1—3 журнала, П. А. Кускова (1834—1909) — в № 4, А. Н. Апухтин (1840—1893) публиковался там не в 1860, а в 1859 г. (№№ 9, 11). Произведения Кускова пародировал в «Искре» Г. Н. Жулев (1860, № 24), Случевского — Н. Л. Ломан (там же, №№ 8, 25) и Добролюбов в № 6 Св.

⁶⁷ …в противуположность ученому редактору «Отечественных записок» (я говорю не о г. Дудышкине, а о г. Краевском) … — С. С. Дудышкин (1820—1866) --либеральный литературный критик, сторонник теории «чистого искусства». Намек на «ученость» А. А. Краевского (1810—1889), который окончил Московский университет в 1828 г., имеет иронический характер: Краевский литературной деятельностью не занимался, и «ученость» его не имела повода проявиться.

⁶⁸ …пародии для пародий … неувенчанных, увенчанных обличительных и других поэтов … явление … жалкое…-- «Обличительный поэт» — псевдоним Д. Д. Минаева (1835—1889), который на страницах «Искры» и «Светоча» не раз задевал Панаева. Кроме того в «Искре» выступали под псевдонимом «Скорбный поэт» — Г. Н. Жулев (1836—1878), «Неувенчанный поэт» — П. И. Вейнберг (1831—1908). На фоне блестящего расцвета пародии в «Свистке» («прутковские» и добролюбовские произведения), во многих стихотворениях поэтов-искровцев, действительно, стали обнаруживаться подмеченные Панаевым признаки кризиса жанра: беспредметная травестийная перелицовка классических образцов. Это проявилось у Б. Н. Алмазова («С похмелья жаждою томим Вкруг заведенья я влачился», «За все, за все тебя благодарю я, За стерлядей, за трюфели, за джин» — 1859), А. П. Сниткина («Я мрачно сидел за бутылкой» — 1859). Иногда не отвечали высоким требованиям и минаевские стихи.

⁶⁹ Ко мне захаживал … майор А. … — Упомянут эпизод из произведения Панаева «Внукрусского миллионера» (см.: Сочинения Ив. Панаева. СПб., 1860, т. III, с. 367—368) и его герой — отставной майор Астафьев.

⁷⁰ …познакомиться с гг. Львом Камбеком, кн. Н. Н. Голицыным … — Названы авторы газетных заметок о случае с Козляиновым (см. с. 489, прим. 12).

⁷¹ Забелин — см. с. 109.

⁷² …г. Илья Арсеньев ожидает вызова к суду … — Реакционный журналист И. А. Арсеньев (1820—1887) дал в «Северной пчеле» (1860, № 155, см. также №№ 164, 167) анонимную критическую корреспонденцию о концерте в Павловском вокзале. Дирекция Царскосельской железной дороги пригрозила автору судебным преследованием, однако своего намерения не выполнила.

⁷³ …«Искру» выиграл какой-то гимназист … — В корреспонденции из Астрахани газета «Русский инвалид» (1860, № 144) обвинила устроителей местной лотереи в том, что один из призов (комплект «Искры» на 1860 г.) был утрачен. В ответ появилось письмо (MB, 1860, 8 сентября, № 195), авторы которого утверждали, что выигравший «Искру» выпускник астраханской гимназии сам попросил выдать ему не журнал, а его денежную стоимость. По этому поводу между газетами возник спор.

⁷⁴ …отличался в особенности один … — речь идет о Н. Ф. Павлове.

⁷⁵ …не отсталые хоронили Мартынова… — Выдающийся русский артист А. Е. Мартынов умер 16 августа 1860 г., его похороны вызвали манифестацию демократической молодежи, которая повлекла нападки консервативной печати.

⁷⁶ …и Аскоченский говорит то же самое … — реакционный журналист В. И. Аскоченский (1813—1879) издатель анекдотически-мракобесного журнала «Домашняя беседа» (1858—1877) был своего рода «эталоном обскурантизма» не только для демократических, но и для либеральных литераторов.

⁷⁷ …мне … больно, что вы с таким пренебрежением изволите отзываться ныне об утопиях и общечеловеческих теориях … — На строках о человеке сороковых годов, пережившем свою былую приверженность к прогрессу, без сомнения, отразился раскол в «Современнике». О разочаровании Панаева в связи с этим в своих «старых друзьях», к которым он «до ослепления был привязан» вспоминала А. Я. Панаева (Воспоминания, М., 1956, с. 277—278). Эволюция В. П. Боткина, Е. Ф. Корша, M. H. Каткова, К. Д. Кавелина, к 1860-м годам растерявших свободомыслие своей молодости, давала материал для этого обобщающего суждения об исторических судьбах дворянской интеллигенции.

⁷⁸ "Мы проводники исторического направления … "Мы будем изучать… народные свойства … Из объявления о подписке «Отечественных записок» на 1861 год (см. MB, 1860, 13 октября, № 221).

⁷⁹ …наши теории пользуются сочувствием просвещеннейшего меньшинства … — Из объявления об издании «Библиотеки для чтения» (см. прим. 83).

⁸⁰ "Мы останемся верны … направлению … — Из объявления об издании «СПб. ведомостей» на 1861 г. (см. MB, 1860, 12 октября, № 220).

⁸¹ …с … 1861 года критическим отделом русской литературы в «Отечественных записках» будут заведовать С. С. Дудышкин и Андрей Александрович Краевский.-- Это извещение, сделанное в дополнении к подписному объявлению журнала (см. MB, 1861, 3 января, № 2), вызвало сенсацию, ибо Краевский пользовался репутацией человека, который «в продолжение своей литературной карьеры не успел, за делами, сделаться литератором» (Достоевский Ф. M. Каламбуры в жизни и в литературе. — Полн. собр. худ. произв., т. XIII. М., Л., 1930, с. 354).

⁸² …думали, что все критические статьи пишет сам Андрей Александрович… — О том, что Краевский любил «приписывать себе те из статей <…> которые обращали на себя особенное внимание публики», Панаев свидетельствовал в своих «Литературных воспоминаниях» (М., 1950, с. 341).

⁸³ «Библиотека для чтения» … успела счастливо соединить повесть Тургенева, драму Островского и драму самого редактора «Горькая судьбина», удостоенную Уваровской премии. — Панаев цитирует объявление А. Ф. Писемского «Об издании журнала „Библиотека для чтения“ в 1861 году» («СПб. ведомости», 1860, 13 ноября, № 248), где упомянуты «Первая любовь» Тургенева и «Гроза» Островского. Уваровские премии, учрежденные в 1857 г. сыном николаевского министра просвещения графа С. С. Уварова (1786—1855) в его память, присуждались ежегодно за лучшие исторические труды и драматические произведения.

⁸⁴ …один из героев «Нашего времени» по имени Феопотала.-- Под псевдонимом «Феопотал» в газете Н. Ф. Павлова сотрудничал экономист, публицист Н. И. Сазонов (1815—1862), в молодости — участник герценовского кружка, политический оппозиционер.

⁸⁵ Камелия — нарицательное имя женщины легкого поведения.

⁸⁶ …мои … литературные собраты, так много занимавшиеся мною в последнее время … пишут в честь мою стихи… — После выхода «Очерков из петербургской жизни Нового поэта» (2 ч., СПб., 1860), где были собраны прежние «современниковские» фельетоны Панаева, он стал мишенью ожесточенных нападок (см.: Непризнанный поэт <Вейнберг П. И.> Литература скандалов. — ОЗ, 1860, № 9, с. 29—37); А. Ф. Писемский, поместив в «Библиотеке для чтения», 1860, № 11 крайне резкую статью H. H. Воскобойникова, сам выступил с отрицательным отзывом во «Времени», 1861, № 1; к нему присоединились MB, 1861, 17 января, № 13 (II. Литературные заметки); в «Светоче» (Страхов H. H. Письма о жизни, IV), 1860, кн. VIII, с. 32—37, также содержался пренебрежительный отклик на книгу, в него была включена «Ода петербургских камелий (посвящается Новому поэту)» Д. Д. Минаева.

⁸⁷ …«Московский вестник» … принял пламенного поэта, с ропотом любви, в свои объятия.-- Речь идет, видимо, о Н. П. Грекове (1807(?)—1866), поэте, выступавшем еще в тридцатые годы и в 1860 г. опубликовавшем в еженедельной либеральной газете «Московский вестник» (№№ 3, 8, 10) несколько своих старых любовных стихотворений; «с ропотом любви» — скрытая цитата из заключительной строки лермонтовского стихотворения «Дары Терека» (1839).

⁸⁸ …меланхолического господина … прохаживавшегося … с … де-Молинари.-- Речь идет о редакторе «Русского вестника» (где постоянно участвовал Молинари) M. H. Каткове.

⁸⁹ Так, поздним хладом окруженный … трепещет запоздалый лист … — заключительное четверостишие стихотворения Пушкина «Я пережил свои желанья» (1821).

⁹⁰ Г. Григорович издал нелепейшие книжонки … — речь идет о «Народных беседах», изданных Д. В. Григоровичем (1860), которые были подвергнуты дружной критике в большинстве газет и журналов.

⁹¹ «Академическая газета» — «Санктпетербургские ведомости», издававшиеся при Академии наук, соредактором которых с 1852 г. был Краевский.

⁹² …автору «Мыслей об России» …-- Статья А. А. Краевского «Мысли об России», развивавшая, в духе «официальной народности», идею автономии русской истории от общеевропейского развития, напечатана в «Литературных прибавлениях к „Русскому инвалиду“», 1837, № 1, редактором которых, начиная с этого номера, стал Краевский.

⁹³ …подняли знамя шутовства своим «Литературным маскерадом».-- «Литературный маскарад накануне нового (1852) года. Заметки Нового поэта» — пародийное обозрение русской литературы за 1851 г., помещенное Панаевым в С, 1852, № 1 с. 153—173.

⁹⁴ Шармер — петербургский портной.

⁹⁵ …обиднее этого сравнения уж ничего быть не может… Я вздрогнул от боли.-- Травля Панаева либерально-консервативной публицистикой определялась его принадлежностью к кругу «Современника». «В тех сферах, которые он выводил на посмеяние, Ивана Ивановича не только не терпели, но, можно сказать, ненавидели его» — писал позже В. А. Панаев («Русская старина», 1901, № 9, с. 501). Конкретным поводом данной кампании не только против книги, но и против личности Панаева (особенно — со стороны изданий Краевского), было появление его «Воспоминания о Белинском» (С, 1860, № 1, с. 335—376) и начало систематической публикации (там же, с № 1, 1861) «Литературных воспоминаний».

⁹⁶ …«Светоч» … похожий более на … старинные масляные фонари … — «Учено-литературный» журнал «Светоч» (1860—1862), пытавшийся «примирять» западничество и славянофильство, издавался Д. И. Калиновским, в нем принимали участие члены кружка А. П. Милюкова (в том числе — Д. Д. Минаев). Эти.выпады Панаева против «Светоча» вызвали полемический ответ В. С. Курочкина в «Искре», первоначально давшей отпор противникам Панаева (см.: «Поэты „Искры“», т. 1. Л., 1955, с. 157, 166—170, с. 734, 736).

⁹⁷ певец хлыщей … поэт камелий — см. Письмо о жизни. IV. — «Светоч», 1860, кн. VIII, с. 34—35. Слово «хлыщ» (переогласовка народного новгородского «хлыст») — введено в литературный язык Панаевым, в 1854—1856 гг. писавшим цикл «Опыт о хлыщах».

⁹⁸ …нельзя же мне говорить … о «Борисе Годунове» … — Апологетическая статья Краевского о Борисе Годунове, помещенная в «Энциклопедическом лексиконе» А. Плюшара, т. VI, СПб., 1836 и в том же году вышедшая отдельным изданием, является одним из немногочисленных собственных литературных опытов Краевского.

⁹⁹ …не пользовался чужою славою, не жил чужим трудом… — Панаев намекает на хорошо известную русским литераторам 1840-х годов эксплуатацию Краевским В. Г. Белинского в период его сотрудничества (1839—1845) в «Отечественных записках»; об этих взаимоотношениях он подробно рассказал в памфлетном очерке «Петербургский литературный промышленник», первоначально опубликованном в С, 1857, № 12, с. 257—268, затем вошедшем в «Очерки из петербургской жизни Нового поэта» (ч. 2, с. 83—102), и в «Воспоминании о Белинском».

¹⁰⁰ …сотрудники вашего журнала выставляли на позор Булгарина… — Бескомпромиссную борьбу с Ф. В. Булгариным на страницах «Отечественных записок» вели Белинский и Некрасов, Булгарин сам жаловался, что в этом журнале он «всегда на наковальне» (см. ЛН, т. 53—54, М., 1949; Некрасов Н. А. Соч., т. III, с. 3—8, 17—21).

¹⁰¹ …имя Нового Поэта вышло из «Отечественных записок» … — См. 03, 1843, № 1, Смесь; «Спешим обрадовать любителей всего высокого и прекрасного. Скоро на горизонте литературы <…> появится новый могучий поэтический талант <…> Но пусть о таланте нового поэта С.) судят сами читатели» (с. 53—54). «Новый поэт» стал постоянной иронической литературной маской, объединив все выступления Панаева в качестве поэта — пародиста, а также фельетониста и публициста журнала Краевского (затем «Современника»)"

¹⁰² …к … тайнам петербургской журналистики, на которые намекает протокол общества пособия нуждающимся литераторам … — В «Протоколе 26 заседания Комитета Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым от 4 октября» Комитет, возражая против печатной критики своих действии, заявлял, что такие выступления «вредят целому Обществу в мнении <…> той части публики, которая не посвящена в тайны петербургской журналистики и петербургских литературных отношений» (MB, 1860, 29 октября, № 234).

¹⁰³ …растрепанный человечек … походил … на Майерони … — А. Майерони — артист труппы А. Ристори, участник ее петербургских гастролей, выступавший в роли Олоферна в пьесе П. Джакометти «Юдифь». С ним сравнивается журналист, критик H. H. Воскобойников, сотрудник изданий Краевского и «Библиотеки для чтения» (ср.: «Он был малого роста, неловкий в движениях, чрезвычайно нервный, всегда небрежно одетый, с беспорядочной бородкой и длинной шевелюрой». — Боборыкин П. Д. Воспоминания, т. 1, 1965, с. 338). Далее упомянута его нашумевшая статья «Перестаньте бить и драться, гг. литераторы» — см. с. 499, прим. 103.

---

1. Вы знаете, как я люблю поэзию (франц.). — Ред.
2. Порядочным людям положено называть каждую вещь своим именем (лат.). — Ред.
3. Много чести, много чести, милостивый государь (франц.). — Ред.
4. Лучше поздно, чем никогда (франц.). — Ред.
5. Некоторые корректуры дошли до нашего времени в дефектном состоянии.