Некролог[править]
За подписью под некрологом «Новостей дня»: «А. Кур-ский» — скрывается поэт и критик Александр Антонович Курсинский (1873—1919?).
В 1890-е гг. он был близок к Брюсову, который советовался с ним по поводу собственных стихотворений (их переписка опубликована в «Литературном наследстве», Т. 98). В 1900-е гг. Курсинский по-прежнему связан с кругом символистов, но со временем все больше проникается оппозиционными настроениями в отношении Брюсова и его команды. 1905 г. — время обострения их несогласий. Впоследствии Курсинский недолгое время сотрудничал в «Золотом руне», но в 1907 г. ушел из редакции.
Тон некролога Лохвицкой как раз отражает его «оппозиционную» настроенность. Курсинский хорошо знал о неприязни к ней Брюсова (кстати, именно ему в 1895 г. Брюсов ради совета посылает стихотворение «О вакханка, о лилия Бога» — см. в разделе «Поэтические отголоски»).
Интересно, что его оценка общей направленности творчества Лохвицкой, в сущности, совпадает с брюсовской («неизменная, неутолимая тоска по неземному, нездешнему»), но направление поиска «путей освобождения» он указывает совершенно противоположное — не «шабаш ведьм» и переход запретной черты ада, а «путь к вожделенному граду».
Новости дня. 1905. № 7987.[править]
…Кто живет песнью и солнцем, тот не живет долго. На Лохвицкой как нельзя более оправдалось это грустное предсказание Красинского детям весны и света.
И десяти лет не прошло еще с тех пор, как впервые зазвучал ее юный голос, жгущий, как дыхание южного ветра, призывающий к любви и благословляющий страдание.
Она была высоко над немой юдолью забот и печалей и жила словно в ином счастливейшем мире, где все — красота и блаженство, бесконечная, хрустально-искристая сказка.
И потому многим и многим тем, чья жизнь — один протяжный мучительный вздох, казалась она далекой и чуждой.
Отзвуки ее песен воспринимались загрубелым слухом с трепетом удивления, но не проникали в души. Пожар ее бурной души вызывал улыбку на устах, а нередко… насмешку.
Но эти многие были неправы.
И на высоте «садов живого Бога», вдыхая «вечный аромат цветка, взыскуемого» от века, она оставлась любящей дочерью земли со всей беспредельностью ее скорбей и тоскований.
Великая любовь — дочь великого страдания, и фантастическая греза о райском блаженстве, испепелившая сердце поэтессы, расцвела огненным светом на этой же почве.
В прекрасном стихотворении «Моим собратьям» с убежденностью роковой необходимости, с примиренностью, достойной великого эллинского духа, она указала на страдание, как на единственно неизбежный и достойный удел поэта:
Страдайте, страдайте,
Страданья венчает бессмертье.
Завет, оставленный ею сыну:
«Неси свой дар в святую скорбь земли» —
был выполнен до последнего дня самой поэтессой.
Ее жгучие грезы были вскормлены общечеловеческой скорбью о недосягаемом счастье, ей слышались райские хоры, но слышались сквозь унылые звоны монотонных напевов земли.
В стремлении свести провидимое небо на землю, а не в стремлении отойти от земли, была трагедия ее души, разделившейся между двумя стихиями, для которых не может быть примирения.
И отсюда этот пожирающий, испепеляющий пожар ее души, пожар ее страсти и безумье «ничтожных» мечтаний, бегство от «наветов унынья», встреченное с недоуменным, но горьким укором.
«Царица нарядных стихов», она неразрывно была связана с нашим сереньким миром печалей, лучистыми нитями своей тоски за несчастную землю, обагренную кровью, изнывающую в удушливой атмосфере злобы, бессилия и обыденщины.
Она ободряла нас на пути к вожделенному граду, даря нам отражение лучшей, изящной жизни в красоте и свете, к которой так беззаветно стремилась ее душа, белоснежный лебедь, рвущийся в
«мир свободы,
Где вторят волнам вздохи бурь,
Где в переменчивые воды
Глядится вечная лазурь»