В. В. Розанов[править]
Не нужно давать амнистию эмигрантам[править]
«Молю вас, остановите кампанию „Нового Времени“ против амнистии. У меня нет средств общения с вами, кроме письма, которое идет 3 дня. Я хотел телеграфировать вам, но боялся, что вы были бы удивлены моей смелостью — настойчиво беспокоить вас».
«Кому будет плохо, если сотни и тысячи несчастных, истерзанных, замученных жестокой судьбой, вернутся в семьи? Зачем поддерживать эту жестокость, это посрамление всего лучшего, что есть в не окончательно загаженной человеческой душе? Я спрашиваю вас, во имя чего это новое надругательство, новый черный позор? Кому помешают полутрупы, из которых, может быть, половине суждено только приехать умереть в России? Зачем еще мучить, травить, изгонять? Видали вы эмигрантов за границей? Наблюдали вы их беспросветную жизнь, их муки? Кто искупит их, чем они будут искуплены?
А тюрьмы, клоповники, очаги тифа, низости человекообразных зверей, гнусные насилия? Вы вместили в душе вашей много, очень много. Страшно вас читать, мучительно о вас думать. Как бы я хотел вас умолить, чтобы вы сами вам одному известными способами и путями сделали что-нибудь, что нужно сделать, — за что вы отдадите отчет (Богу? В.Р.), когда наше „чтение“ окончится и нужно будет сдавать экзамен по „прочитанному“, — когда настанет вечный (!), как вы раз писали, после „Со святыми упокой“, как вы тоже писали».
Вот, можно сказать, вопль души, — в частном письме, мною сейчас полученном, от корреспондента из Вены, который перебросился до этого письма со мною одним-двумя письмами на историко-религиозные темы. Корреспондент мне лично вовсе неизвестен. Фамилия — русская или, может быть, польская (на « -ский»).
Отвечаю таким же воплем, и, может быть, тоже отчаяния.
Что же нам делать с этими детьми, проклявшими родную землю, — и проклинавшими ее все время, пока они жили в России, проклинавшими устно, проклинавшими печатно, звавшими ее не «отечеством», а «клоповником», «черным позором» человечества, «тюрьмою» народов, ее населяющих и ей подвластных?!! Что вообще делать матери с сыном, вонзающим в грудь ей нож? Ибо таков смысл революции, хохотавшей в спину русским солдатам, убиваемым в Манчжурии, хохотавшей над ледяной водой, покрывшей русские броненосцы при Цусиме, — хохочущей и хохотавшей над всем русским, — от Чернышевского и до сих пор, т. е. почти 1/2 века? Об этой матери в этой «загранице» они рассказывают, что она всего только блудница и всего только воровка, которую давно надо удавить на грязной веревке, и звали сплетать эту петлю на родину кого попало, — шваба, чухонца, армянина, еврея, поляка, литовца, латыша. «Давите эту собаку Россию, давите ее ко благу всего просвещенного и всего свободного человечества: ибо она насылает на человечество мор, голод, болезни и всего больше клопов». Вот литература эмигрантов, засыпающая вас, сейчас как вы переедете через Вержболово и границу. Был ли из этих «эмигрантов» хоть один человек, который обмолвился бы добрым словом о родине, добрым вздохом о России? Напечатайте, если есть доброе слово. Нет ни одного! Ни одного слова доброго за много лет!! Что же вы мучите Россию, что же вы тянете жилы у старухи 900-летней старости, 900-летнего труда, 900-летнего терпения, которая собирала дом свой 900 лет, и вот напоследок «деточки», обратясь к северу, югу, востоку и западу, восклицают: «Тащите все по бревнам, по доске, тащите кому что надо, — бери один крышу, другой стены, третий забирай печь, убивайте скот ее, коровенку ее, лошадь ее, жгите гумно и хлеба, ломайте соху, и борону, и грабли, и заступ, и серп, и прялку!»
Вот смысл революции.
Они захотели, эти «деточки», — «могилки на родной стороне». Нет у них «родной стороны». Родная сторона их — «заграница», там, где в Ницце покоится величественный прах Герцена. И все они «величественные», эти эмигранты: «великий» Лавров, «великий» Крапоткин, «замечательный философ» Плеханов и «пророчественная» Екатерина Брешковская, не говоря уже о праведнице и сотруднице «Русских Ведомостей» Вере Фигнер. Величия столько, что не оберешься, и кто же «за границей», читающий «эмигрантскую литературу» и слушающий «эмигрантские разговоры», не знает той истины, что есть две России: клоповник к востоку от Вержболова и «рай в изгнании» — к западу от Вержболова. Это — «райские люди», все наши эмигранты, невинные, непорочные, без грехопадения в себе и только немного нуждающиеся в деньгах. Вот некоторое «мамашино наследство» им интересно, а нисколько не «могилка на родине». Переехав сюда, они сейчас же найдут применение талантам и врожденному усердию нашептывать, внушать, распространять. Они будут нашептывать нашим детям, еще гимназистам и гимназисткам, что мать их — воровка и потаскушка, что теперь, когда они по малолетству не в силах ей всадить нож, то по крайней мере должны понатыкать булавок в ее постель, в ее стулья и диваны; набить гвоздочков везде на полу… и пусть мамаша ходит и кровянится, ляжет и кровянится, сядет и кровянится. Эти гвоздочки они будут рассыпать по газеткам. Евреи сейчас им дадут «литературный заработок»: в «Копейке» ли, в «Шиповнике» ли, в «Энциклопедии ли Брокгауза и Эфрона» будут платить полным рублем за всякую клевету на родину и за всякую злобу против родины. «Делишки» поправятся у эмигрантов, и они могут кушать не то, что в кухмистерской, но иногда и у Палкина. О, какие они «полутрупы»! — отличные женихи: ведь они ходят петухом, гордость в лице невыносимая, «демонический взгляд» и опаленные крылья Абадонны. Такой меньше генеральской дочери не возьмет. Свадеб в России, конечно, увеличится, и с этой точки зрения я готов бы посочувствовать. Но, с другой стороны, — беспокоит судьба этих генеральских дочерей и дочерей обедневших княжеских и вообще титулованных девиц, до которых женихи «демократического вида» очень охотливы. Видал я таких «титулованных дочек», посаженных демократом в закуту, в провинцию, а то так и совсем за городом, пока муженек-демократ разваливается в креслах и проповедует замечательные свои идеи то у банкира, то у богачки-помещицы, то у многотысячного инженера. Извините за подробности, которые нам видны в России и, может быть, не видны в Вене, в Париже и в Женеве. Вернуться в Россию ищут не евангельские «блудные сыны»; и больше, нежели Христос указал сделать отцу в отношении возвращающегося «домой» сына, — вы не можете и никто не может требовать от России. Раскаявшегося — да, отец примет и Россия примет. Но нераскаявшегося, по-прежнему злобного, по-прежнему с криком и шепотом «жги, уноси, растаскивай, ломай», кто же примет и какой отец обязан принять в свой дом?!
Христос — не указал.
А я отвечу корреспонденту: не нужно.
Не нужно звать «погрома» в Белосток, не надо «погрома» звать и в Россию: ибо «революция» есть «погром России», а эмигранты — «погромщики» всего русского, русского воспитания, русской семьи, русских детей, русских сел и городов, как все Господь устроил и Господь благословил.
Да, господь благословил Россию, несмотря на все ваши проклятия и все ваши «гвоздочки». Гимназистом шестого класса я читывал в «Отечественных Записках» в отчетном январском (или декабрьском) нумере: 75 000000 населения и 670 000000 годового дохода. Теперь мне 57 лет, а прошло с того времени всего сорок лет, и Россия удвоилась: населения 160 миллионов, а дохода более двух миллиардов, чуть ли не подползает к трем. Вы ее проклинаете, — а она все богатеет, вы ее презираете, — а она все могуществует. И много всякого «добра» уродил Господь России: кроме «поразительного» Крапоткина есть у нас Менделеев, Бутлеров, Меншуткин, Зимин; кроме «философа» Плеханова есть «истинно русский философ» Страхов, да был еще «благочестивый» Сковорода. Кроме «праведницы» Веры Фигнер у нас была истинная героиня подвига милосердия — княжна Дондукова-Корсакова. Кроме «большевиков» и «меньшевиков» социал-демократии были Никита Панин, Сперанский, Милютин, Блудов. Россия вообще не оставлена своими детьми, вы напрасно думаете, и эмигранты тоже напрасно это думают. Около той безграничной ненависти, какую к ней питают заграничные refugies (термин Герцена), параллельно ей горит восторг к ней, восторг и уважение, восторг и преданность все забыть и простить матери, простить ее ошибки, простить ее увлечения, простить ее слепоту — просто за то одно, что она нас родила — других ее сынов, — тех, заплеванных эмигрантами (начиная именно с Герцена) и проклятых эмигрантами сынов, из коих — если ограничиться литературой — последними были Н. Я. Данилевский, Н. Н. Страхов, Ап. Григорьев, С. А. Рачинский, средними — Тютчев, Аксаковы и Самарины, а старыми — Хомяков, Киреевские и князь Одоевский. А если не ограничиваться литературою — то были все смиренные строители домов и хижин в России, все заводившие коровенок и лошаденок в России, все умиравшие на полях Манчжурии и в Турции за освобождение славян. Вообще, было довольно. И не «великим шлиссельбуржцам» говорить, что они «терпели и страдали», не героям вроде Савенкова-Ропшина кричать, что они были «в подвиге и крови»…
Господа, имейте стыд:
Да рота солдат, идущая на штурм, — вот вам целый Шлиссельбург с его «многотерпением». Да в каждом батальоне «героизма и самопожертвования» больше, чем во всей революции, со всеми ее героями и вшами…
Что вы расхвастались? О чем вы писали в «Былом»: все «Былое», в своих глупеньких двадцати томах, не рассказало того, не рассказало столького героизма, сколько есть ну хоть в каком-нибудь «Псковском полку», в «Зарайском полку», который сражался и при Суворове, и три Кутузове.
Что расхвастались?
Сидите смирно!
Вы подвига этого не видели, потому что вам об этом не рассказывали в «Былом», но этот подвиг был в молчании и смирении пронесенный: но Россия-то его видела, знает, а «проклятое правительство» тоже знает и оплачивает раны в государственном казначействе на Литейном. Там есть целое окошечко: «за раны и увечья воинским чинам», и подходят к нему с костылями, подходят старые, подходят убогие, подходят старухи или дочери павших и изувеченных воинов. Нет, наша мать — не «воровка», вы напрасно блудили и блудите языком; и эта мать — не франтиха-блудница, как вы тоже расславляли в «эмиграции». Она все сосчитала, все подвиги записала; мать эта — была героиней, бывали минуты — становилась она и святою, мученицею; теперь и пока и вовсе не вечно — она чиновница и экономка. Но и это — порядочное занятие и лучше, чем шляться за границей и болтать попусту.
Вообще, наша мать — почтенная.
И почитающие ее сыны не хотят, чтобы она прощала и возвращала тех негодных сынов, которые ей изменили и предали врагам дом свой.
И если они вернутся: раскроются раны и заточатся вновь кровью всех настоящих мучеников русских, погибших при Цусиме, в Манчжурии, в Турции, в Польше, на Кавказе.
Вот наши герои.
Нам не нужно других.
Выбор нужно сделать такой: чтобы Россия отвернулась от своих тысячелетних хранителей и оберегателей, проливших за нее кровь и точивших мозг свой в труде для нее, и, уж воистину перерядясь в мачеху, в нарядную кокотку, — вдруг поклонилась Плеханову, Крапоткину и «женатому» Морозову с «Грозой и бурей» в кармане, сказав:
«Pardon, mon fils! J’etais grande pecheresse contre toi. Allons a cancan…» [«Извини, сын мой! я согрешила перед тобой. На канкан!» (фр.)]
Не будет.
Не будет гадостей.
И эмигранты не вернутся.
«Дом» их сожжен ими самими. Сожжен ими в сердце своем. Нет у них «родной земли». Нет им ни жизни, ни могилы в проклятой, «отреченной» земле.
Отреклись — пусть отречение будет полным. Ни киселя, ни помады, ни крапленых карт.
Впервые опубликовано: «Богословский вестник». 1913. № 3. С. 644—650.