НОЧЬ НА ГРОБАХЪ
Подражанiѣ Юнгу
Князя Сергiя Шихматова,
члена Императорской Росiйской Академiи, и Бесѣды
любителей рускаго слóва.
СТ-ПЕТЕРБУРГЪ. ВЪ ТИПОГРАФIИ Ѳ. ДРЕХСЛЕРА, 1812
«Im Werden Verlag». Некоммерческое электронное издание. 2007.
Текст подготовлен Кириллом Корчагиным.
Благослови, Душа моя! Господа,
избавляющаго отъ истлѣнiя животъ твой.
Псаломъ 102.
Блаженъ, кто въ мiрѣ семъ воюя съ суетами,
Скучая пышными ничтожества мечтами,
Для отдыха души, охотно каждый день,
Спѣшитъ подъ смертную, безмолвну, мрачну тѣнь,
Къ усопшей братiи, подъ вѣтвiя унылы!
Кто любитъ посѣщать пустынныя могилы,
Между гробами жить, и взвѣшивать свой прахъ,
И вѣрой исторгать изъ сердца смертный страхъ,
И въ смерти почерпать безсмертiя доводы!
Уже скончался день, и вечеръ канулъ въ воды,
И перлы по лугамъ разсыпались въ росѣ;
Нисходитъ свыше Ночь, во всей своей красѣ;
Вмѣщающа въ себѣ величество съ прiятствомъ,
Явилась въ небесахъ со всѣмъ ея богатствомъ,
Со всѣми строями безчисленныхъ мiровъ:
Волнисты облака, истканны изъ паровъ
Художествомъ драгимъ всесильныя десницы,
Порфира у нея, достойная царицы,
Воскрилiемъ своимъ касается землѣ;
Въ подобiя вѣнца, сверкаютъ на челѣ,
Какъ камни честные слiянные рядами,
Славнѣйшiя изъ звѣздъ, изъ славныхъ межъ звѣздами,
И блескомъ трепетнымъ какъ искры свѣтятъ въ долъ
Возсѣла съ тишиной на черный свой престолъ,
И скипетръ отъ свинца простерла надъ вселенной.
Живитель сладостный природы утомленной,
На легкихъ крылiяхъ летитъ врачебный Сонъ,
Плѣняетъ смертныхъ всѣхъ подъ кроткiй свой законъ,
И подвергаетъ мiръ своей отрадной власти;
Уснули суеты, и воздремали страсти,
Забылись горести, отъ слезъ едва преставъ;
И крѣпость немощнымъ вливается въ составъ.
Безмолвствуютъ земля и воздухъ и пучина,
Какъ будто общая приближилась кончина;
Природа кажется движенья лишена,
И все творенiе покоитъ тишина.
Затмились призраки блестѣвшiе при свѣтѣ,
И смертнаго душа, сама съ собой въ совѣтѣ,
Избавясь, разрѣшась, отъ видимаго зла,
Предъ строгой совѣстью цѣнить свои дѣла,
Въ доброты собственны вперяетъ мысль прилѣжну,
И къ вѣчности летитъ чрезъ временность мятежну,
Чрезъ море бурное въ незыблемый покой;
Ликуетъ разумомъ средь родины драгой,
И сими пользуясь небесными часами,
Вкушаетъ на землѣ общенье съ небесами.
И я ли потерплю вращаться на одрѣ,
Когда мой бодрый духъ возносятся горѣ,
Къ лучамъ премудрости, свѣтить ему готовымъ?
О Сонъ! не возбраняй моимъ восторгамъ новымъ;
Собравъ вокругъ себя всѣ радостны мечты,
Спустись подъ низкiй кровъ стенящей Нищеты,
Плачъ въ сердце усыпи, сомкни слезящи вѣжды,
Отчаянной являй отрадныя надежды,
И силы обнови къ томительнымъ трудамъ;
А я, ни внѣшнихъ чувствъ нечувствiю не вдамъ,
Объемля сердцемъ мiръ, объятый тишиною,
Возвыситься потщусь надъ бренностью земною,
Учиться разуму, отвергнувъ буйство прочь.
Подруга Мудрости, способствуй мнѣ, о Ночь!
И направляй мои стремленiя отважны;
Ты Юнгу на гробахъ вдыхала мысли важны,
Когда, паря умомъ, сей Мудрости пѣвецъ,
Безсмертiю души безсмертный плелъ вѣнецъ:
Въ ученiи его горитъ небесный пламень,
И силою своей растаяваетъ камень,
Безбожныхъ хладныя, жестокiя сердца;
И нудитъ ихъ познать, хвалить, любить Творца.
Ученiемъ его согрѣтый, вдохновенный,
Я въ слѣдъ ему стремлюсь, не въ мѣру дерзновенный,
И ежели, о Ночь! преткнуся на пути,
Ты мрачный свой покровъ на стыдъ мой опусти.
Се нива Божiя, насѣянна тѣлами!
Виситъ надъ нею тма, — и черными крилами,
Надъ спящимъ множествомъ наводитъ страшну тѣнь,
И ждетъ когда придетъ ужасный, вѣчный день,
Который осiявъ пещеры мертвыхъ темны,
Затмитъ сiяющи величiя наземны.
Здѣсь взоръ недремлющiй лишь слышитъ тишину;
Чуть мраморы, сквозь мглу, мелькаютъ часты, блѣдны,
Престолы Смерти злой и знаменья побѣдны,
И всѣ безмолвствуя вѣщаютъ мнѣ мой рокъ.
По дремлющимъ древамъ летаетъ вѣтерокъ,
И шорохомъ листовъ и вѣяньемъ шумливымъ,
Задумчивость зовешь къ мечтанiямъ страшливымъ;
Здѣсь время съ вѣчностью сошлися на земли,
И мiръ вещественный съ духовнымъ сопрягли;
И здѣсь изъ нѣдръ земныхъ, сквозь каменные своды,
Я слышу съ трепетомъ священный гласъ природы:
"Живущiй, ты умрешь! Будь въ мысляхъ бодръ и строгъ
«И гордости своей сломи высокiй рогъ.»
О тлѣнiя удѣлъ! рушенiя жилище!
Уму надменному приличное гульбище!
Не весь ли шаръ земный подобится тебѣ?
Народы безъ числа вмѣщаетъ онъ въ себѣ,
Вмѣщаетъ вновь и вновь, и дмится непрестанно;
И все его лице, обширно и пространно,
Корою облеклось изъ труповъ и костей;
Моря его текутъ по черепамъ людей,
И грады зиждутся отъ каменiй надгробныхъ;
Мы жнемъ насущный хлѣбъ отъ персти намъ подобныхъ,
И сею перстiю земля пресыщена:
И мѣста нѣтъ на ней не бывшаго могилой.
Трепещетъ цѣлый мiръ предъ страшной Смерти силой,
Предъ ужасомъ ея подъ солнцемъ торжества.
И солнце въ небесахъ, сей образъ Божества,
Всесильнымъ предано ея державной волѣ,
И солнце нѣкогда сорветъ она оттолѣ.
И вы, о свѣтлые, небесные Огни!
Сверкающи сребромъ въ полунощной тѣни,
Отъ хищности ея и всѣ вы не изъяты;
Но лютая, имѣвъ добычи толь богаты,
До времени судьбы оставя горнiй сводъ,
Ревнуетъ поражать словесныхъ слабый родъ,
Надъ нами истощать свой тулъ неистощимый,
Падутъ — и властелинъ, вселенною служимый,
И самый низкiй рабъ — всѣ бренiе одно. —
Средь хлябiй водъ морскихъ теряются равно,
Безвѣстные ручьи и громки въ мiрѣ рѣки;
Такъ въ смерти равными творятся человѣки.
Очами разума во гробы я проникъ:
Кто нищъ, и кто богатъ; кто малъ, и кто великъ?
Гдѣ гордое чело, гдѣ образъ величавой,
На коихъ златъ венецъ покоился со славой,
На коихъ съ трепетом, страны и племена,
Читали жребiй свой на многи времена?
Гдѣ прелесть красоты, соборъ очарованiй,
Къ которой каждый мигъ, на крылiяхъ желанiй,
На крылiяхъ любви, съ восторгомъ безъ конца,
Парили юныя, пылающи сердца?
Гдѣ сильная рука, которая громами,
Сражала смертныхъ въ персть, и тысящми и тмами,
И землю облила потоками кровей?
Все тлѣнiя корысть! Все смрадъ и снѣдь червей!
О горестный конецъ! Видъ срамной, достослезной,
И жизни временной, и славы намъ любезной!
Для смертныхъ смертiю ровъ пагубы изрытъ;
До ада углубленъ, какъ самый адъ несытъ,
Глотаетъ каждый мигъ бесчисленныя жертвы.
Мы зримъ — но буйные не мнимъ быть сами мертвы,
Какъ бы со смертiю поставили завѣтъ:
Но смерть вступаетъ въ нас, лишь мы вступаемъ въ светъ,
И дѣлитъ съ жизнiю всѣ наши дни и годы;
И нужны ли для насъ сей истиннѣ доводы? —
Гдѣ время прежнее, гдѣ каждый прошлый часъ?
Увы! едва мелькнувъ, промчались мимо насъ
Въ пространство вѣчности, для мыслей необъятно;
Въ бездонной пропасти погрязли невозвратно!
Всѣ прочiе летятъ — еще единый мигъ,
И я до смертныхъ вратъ, до вечности достигъ,
И мiръ исчезнетъ мнѣ со всею красотою,
И солнце будетъ мракъ, и звѣзды темнотою.
Какъ гибнетъ слѣдъ орла парящего къ звѣздамъ,
Громады корабля текуща по водамъ,
Змiи по камени вiющейся волнами,
Такъ жизнь претекшая теряется за нами,
И развѣ въ памяти витаетъ въ видѣ сна.
Межъ мертвыхъ и живыхъ коль слабая стѣна!
Коль слабый щитъ живымъ отъ смертного навѣта!
Быть можетъ мигъ одинъ — быть можетъ многи лѣта,
Быть можетъ цѣлый вѣкъ — и все то мигъ одинъ.
Отринуть смерть свою не льстися, Исполинъ!
Вспять море устреми, сдержи стремленье бури,
И солнцу воспяти катиться по лазури,
Но смерть остановить на день, на часъ, на мигъ,
Отчайся, Суетный! Коль рокъ тебя постигъ.
Со свистомъ окрестъ насъ летаютъ смерти стрѣлы,
Валятся всѣ и всѣ — и мы ли будемъ цѣлы?
Доколѣ, Смертные! забвенiе какъ тма,
Сокроетъ страшный часъ отъ вашего ума?
Доколѣ малостямъ стѣснять вашъ умъ обширный?
Премудрость здѣсь живетъ — отсель, какъ пастырь мирный,
Который пѣснiю духъ скорбный веселя,
Изъ хижины своей взираетъ на поля,
Изъ нѣдра тишины взираю я на битву,
И вижу жаркую тщеславiя ловитву,
Какъ суетныхъ людей волнуются толпы,
И рушатъ истинны оплоты и столпы.
Одни другимъ корысть, гонящи и гонимы,
Какъ лисы хитростны, какъ львы неукротимы,
Доколѣ всѣхъ ихъ Смерть, могущiй сей ловецъ,
Въ желѣзну сѣть свою загонитъ наконецъ.
Предѣлъ сей положенъ Судьбою вѣчной, правой:
Въ богатствѣ ли плывемъ, паримъ ли къ небу славой,
Почiемъ ли склонясь подъ свѣтлый щастья щитъ,
Вся слава кончится симъ словомъ: — Здѣсь лежитъ!
И все величiе: — Земля отходитъ въ землю!
Глаголы истинны со трепетомъ я внемлю —
Но что? Съ умертвiемъ сей плоти моея,
Ужели я въ конецъ лишуся бытiя?
Ужели тлѣнiю душа прикосновенна,
И съ храминой своей равно исчезновенна?
На то ли я Творцемъ воззванъ изъ ничего,
Да вдругъ ничтожество истнитъ меня всего?
Или свершится рѣчь глумителей развратныхъ?
Блуждая по стезямъ пороковъ имъ прiятныхъ,
Ослабивъ всѣ брозды бунтующимъ страстямъ,
Упрекамъ совѣсти ругаясь какъ мечтамъ,
Они, и въ сердцѣ зломъ хулу вѣщаютъ тайно,
И явно вопiютъ: — «Родимся мы случайно,
Мелькнемъ и скроемся подобно снамъ пустым;
Какъ искра наша жизнь, дыханiе какъ дымъ;
Едва лишь искры сей угаснетъ блескъ ничтожный,
Престанетъ двигаться нашъ оставъ многосложный,
Падетъ, разсыплется и будетъ прахъ и пеплъ;
И духъ нашъ излетитъ какъ воздухъ вешнiй теплъ,
Какъ паръ разсѣется по дольнему эѳиру,
И весь приложится къ вещественному мiру.»
Прейти въ небытiе! — При мысли сей одной,
Отчаянье, какъ адъ зiяетъ предо мной,
По жиламъ и костямъ стремится трепетъ хладной,
И сердце рушится отъ скорби безотрадной,
Но бурны помыслы, о Разумъ! утиши;
Перстъ Божiй начерталъ безсмертiе души,
Во всемъ созданiи и дольнем, и небесном,
Въ душевныхъ качествах, въ сложенiи тѣлесномъ.
Пусть вникнетъ человѣкъ въ себя своимъ умомъ,
Достоинство свое прочтетъ въ себѣ самомъ:
Отъ всѣхъ земныхъ существъ колико онъ отличенъ!
Какъ небо надъ землей, надъ всѣми возвеличенъ!
Межъ тѣмъ какъ прочiе, несмѣтные въ числѣ,
И тѣломъ, и главой поникшiе къ землѣ,
Блуждаютъ взорами по смертной сей юдолѣ,
Да зрится разуму что въ небѣ нѣтъ имъ долѣ;
Одинъ лишь человѣкъ, прямой имѣя станъ,
Возносится челомъ ко свѣту горнихъ странъ,
Да презритъ суетность творенiя земнаго,
И взыщетъ въ небесахъ свое верховно благо,
Да зритъ превыше звѣздъ отечество свое,
И вѣчнаго, Отца и вѣчно житiе.
Коль въ чувствахъ онъ богатъ! Онѣ къ изрядствамъ средства,
Земля и небеса имъ преданы въ наслѣдство.
Онѣ къ Зиждителю въ душѣ питаютъ жаръ,
Природы щедрыя вкушаютъ всякiй даръ,
И всякiй даръ творятъ, могуществомъ велики:
Плодамъ даруютъ вкусъ, дубравамъ стройны лики,
И солнцу свѣтъ златый, и злату блескъ лучей;
Одно малѣйшее отверстiе очей
Объемлетъ твердь сiю, и всѣ ея свѣтилы.
Безъ сихъ чудесныхъ чувствъ, безъ ихъ волшебной силы,
Хаосомъ и по днесь казалась бы земля.
Онѣ рисуютъ намъ и пестрыя поля,
И холмы злачные, и сребренныя воды,
Небесную лазурь и всѣ красы природы;
И каждое гласитъ, и всѣ вѣщаютъ вдругъ,
Что человѣкъ душа всего, что зритъ вокругъ.
Толико внѣшнiя блестятъ его богатства!
Но славой выше сихъ сокрыты въ немъ изрядства,
Какъ ночи темныя блистательнѣе день.
Въ немъ Вображенiе, всемощной власти тѣнь:
Оно чрезъ цѣлый мiръ преносится мгновенно,
И силой творческой отъ Неба вдохновенно,
Ревнуетъ подражать въ дѣлахъ своихъ ему,
Составить зрѣлища любезныя уму,
Природу превзойти своимъ искуствомъ чуднымъ.
Въ немъ Память хвалится богатствомъ неоскуднымъ:
Она, хотя бы палъ, погибъ бы цѣлый свѣтъ,
Сильна его воззвать изъ мрачной бездны лѣтъ,
И видъ его блюсти для мысли любопытной
Во блескѣ красоты и славы первобытной.
В ъ немъ Разумъ свѣтится, единый изъ лучей
Отъ Солнца мудрости, начала всѣхъ вещей.
Онъ требуетъ на судъ воображенье, чувства;
Изъ дани ихъ творитъ науки и искуства,
Правленiе, законъ, гражданской жизни честь…
Но разума труды возможно ли исчесть?
Возможно ли изречь тѣлесному глаголу? —
Взлетимъ на облака: оттолѣ призримъ долу,
И се — Что видимъ мы? Земныя чудеса
Своею славою затмили небеса:
Тамъ грады пышные стоятъ какъ исполины,
Златые ихъ верхи златятъ вокругъ долины,
И держитъ океанъ зерцало ихъ красамъ;
Тамъ храмы стройные коснулись небесамъ,
На мраморныхъ столпахъ легли небесны своды;
Тамъ тысящми людей обременны воды,
Для пользы и утѣхъ, богатства и войны;
Смиряется отъ нихъ бунтъ бурной глубины,
И прящихся стихiй претящiе навѣты:
Имъ служатъ какъ царямъ и солнце, и планеты,
И вѣтры, и моря, ихъ разумъ ощутивъ;
Тамъ край не видится волнующихся нив,
Тамъ въ долы излились пучины водъ глубоки;
Сквозь царства цѣлыя изрытые протоки
Спрягаютъ межъ собой далекiя моря;
Тамъ громомъ возшумѣвъ, и молнiей горя,
Громады руша въ персть, летятъ перуны грозны;
Отъ взоровъ разума, и звѣзды свѣтоносны,
Въ убѣжищахъ своихъ укрыться не могли;
Изрыто нѣдро горъ и внутренность земли;
Измѣрены уже и небеса далеки;
И смертныхъ рукъ дѣла одолѣваютъ вѣки:
Такъ ихъ могущество подъ небомъ возрасло!
Но доблестямъ души едва ли есть число
Способной размышлять о Сущемъ, Несозданномъ;
Удобной совмѣстить, въ умѣ ея пространномъ,
Да будетъ вѣчное и вѣчный гласъ трубы;
Могущей постигать Всевышняго судьбы;
Дивиться мудрости въ творенiяхъ явленной;
Познать что было, есть и будетъ во вселенной;
И въ мысляхъ повелѣть востать другимъ мiрамъ,
Украсить, разширить огромнѣйшiй сей храмъ,
Гдѣ каждая звѣзда, олтарь неугасимой,
Горитъ предъ Благостью, себѣ лишь постижимой,
И жертвою хвалы чествуетъ Божество.
Таковъ есть человѣкъ! Толь славно существо,
Хотя на всѣ мiры простретъ свою державу,
Не можетъ въ жизни сей свою умножить славу.
Сiя ли мудрая, чудесная душа,
Которая теперь, безсмертiемъ дыша,
Паритъ, свергается, летаетъ повсемѣстно
И смѣетъ посѣщать святилище небесно,
Угаснетъ ли на вѣкъ? Эѳирный огнь, въ пыли
И будетъ тлѣнiемъ, и глыбою земли,
Какъ мертвыя тѣла сей смертныя ограды,
Смѣсится съ толщею вещественной громады,
Которой не почтилъ и жизнiю Творецъ!
На сей ли суетный, ничтожнѣйшiй конецъ,
Всесильный далъ душѣ толь многи совершества?
Всесильный есть любовь; творитъ лишь для блажества,
И цѣль сiя видна во всѣхъ Его дѣлахъ;
Во всѣхъ является великъ, премудръ и благъ,
И благости Его самъ адъ не дастъ упрека.
И благость ли Его отвергнетъ человѣка,
Чтобъ самый подлый гадъ предъ онымъ возгордѣлъ?
И естьли здѣшнiй мiръ есть весь его удѣлъ,
Блаженство здѣсь вкушать онъ долженъ полной чашей;
Но чувствуемъ ли мы блаженство въ жизни нашей?
Увы! Что наша жизнь? Смертей различныхъ цѣпь,
Пустыня дикая, безплоднѣйшая степь,
Стягченна черными тлетворнѣйшими мглами;
И странникъ человѣкъ, обуреваемъ злами,
Безумiя корысть, игралище страстей,
Влечется въ тысящи погибельныхъ путей
Доколѣ жизнь его поглотитъ смерть лихая. —
Въ печаляхъ живучи, въ болѣзняхъ издыхая,
Блаженствуетъ ли онъ на сей своей землѣ?
Подобна наша жизнь утесистой скалѣ,
Дрожащей отъ громов, чело ея разящихъ,
И мрачной, будто ночь, отъ тучъ надъ ней висящихъ;
И бѣдный человѣкъ, искидокъ бытiя,
Мертвѣетъ въ ужасѣ на высотѣ ея,
Внимая подъ собой ярящееся море,
Въ которое упасть онъ долженъ вскорѣ, вскорѣ.
Увы! коль много золъ воюютъ наши дни!
Война, и моръ, и гладъ, и бури, и огни,
Раздоры внутренни, тиранство съ сердцемъ мѣднымъ,
Терзаютъ смертнаго навѣтомъ многобѣдным.
Сей образъ Божества, здѣсь въ руды погруженъ,
Забылъ, что солнце есть, лучей дневныхъ лишенъ,
И, смрадною дыша воздушной густотою,
Въ истокахъ золота томится нищетою.
А тамъ, подпавшiе плѣнившему ихъ злу,
На вѣкъ прикованны къ кровавому веслу,
Разумны существа, студа и срама полны,
До немощи орутъ осенни моря волны,
И пожинаютъ съ нихъ — отчаянье одно.
А тамъ, съ презрѣнными забвенные равно,
Безстрашны витязи, побѣдой украшенны,
За пользу общества во брани сокрушенны,
Часть членовъ потерявъ на бѣдственныхъ поляхъ,
Съ оставшей частiю скитаясь на жезлахъ,
Обходитъ области, ихъ мужествомъ спасенны;
И часто за труды, за раны понесенны
У хладной Жалости, лишенны всѣхъ потребъ,
Не могутъ испросить ниже насущный хлѣбъ!
А тамъ, что слышу я? — Рыданiя и крики,
Со скрежетомъ зубнымъ смѣшенны вопли дики,
Несутся съ ужасомъ въ трепещущiй мой слухъ,
Пронзаютъ какъ мечи страдающiй мой духъ:
Тамъ, смерти злой слуги, болѣзни, полны злости,
На смертныхъ укрѣпясь, рвутъ жилы, рушатъ кости,
И мучатъ ихъ тѣла и мразомъ, и огнемъ;
Отъ мукъ не престаютъ ни нощiю, ни днемъ,
Сосутъ изъ сердца кровь, снѣдаютъ ихъ утробы,
И тысящми путей низводятъ ихъ во гробы.
Всякъ смертный подлежитъ страданiямъ всегда:
Воздержность строгая болѣзней не чужда;
Невинность иногда не избѣгаетъ казни;
И доблесть жертвою бываетъ непрiязни.
Тамъ звѣри хищные, страшилища лѣсовъ,
Терзаютъ и людей, какъ агнцевъ и тельцовъ;
11
Грызутъ еще живых, убiйствомъ распаленны,
Глотаютъ съ жадностью трепещущи ихъ члены,
Пируютъ надъ костми безсильныхъ ихъ царей.
Но человѣкъ и самъ превыше всѣхъ звѣрей
Восходитъ лютостью и злобой кровожадной;
Подобному себѣ бываетъ бичъ нещадной,
Бываетъ мщенiе съ притворствомъ съединя. —
О Звѣзды кроткiя! не слушайте меня.
Прострись сторичный мракъ по выспренней лазури;
Не мчится ли крутясь вихръ шумный прежде бури,
И башни ветхiя, шатаясь въ высотахъ,
Не прежде ли трещатъ, чѣмъ свергнутся во прахъ?
Не прежде ли ревутъ и горы огнеметны,
Чѣмъ станутъ извергать, какъ молнiи несмѣтны,
Свой пламень гибельный на холмы и поля?
Не прежде ли изъ нѣдръ колеблется земля,
Чѣмъ безднами своей расторженной громады,
Какъ челюстьми пожретъ селенiя и грады?
Не прежде ли чрезъ дымъ является пожаръ?
Отъ человѣка лишь тѣмъ скрытнѣе ударъ,
Чѣмъ къ сердцу ближняго онъ болѣе приближенъ.
Ужели человѣкъ Всеправеднымъ обиженъ,
Коль далѣе земли ему надежды нѣтъ,
Что страждетъ на землѣ отъ бѣдствiй и суетъ,
И мучится всю жизнь и гибнетъ невозвратно?
Страданiя дѣтей Отчу ли зрѣть прiятно?
Возможетъ ли Благiй быть дѣлателемъ зла?
Никакъ! — Бѣги отъ насъ толь черная хула. —
А естьли зло живетъ, растетъ подъ небесами,
Живетъ, растетъ и въ насъ — вина тому мы сами;
Но Разумъ Божества, ему же нѣсть числа,
Изъ тмы создавшiй свѣтъ, добро творитъ изъ зла:
Да въ нашей немощи Его свершится сила,
Да души грѣшниковъ, какъ злато средь горнила,
Отъ бренiя страстей очистятся въ бѣдах;
Миръ вѣчный улучатъ по краткихъ ихъ трудахъ,
Безмѣрность радостей за малость ихъ страданiй,
И тамъ, гдѣ нѣтъ скорбей, болѣзней, воздыханiй,
Красуяся въ лучахъ нетлѣннаго вѣнца,
Участвуютъ съ Творцемъ въ блажествѣ безъ конца.
Коль смертный гибнетъ весь, коль жизни нѣтъ иныя,
Почто же малы намъ всѣ щастiя земныя?
Почто на всякiй день, почто на всякiй часъ,
Желанья новыя смущаютъ, борятъ насъ,
И мы чрезъ цѣлу жизнь спокойству непричастны?
Почто и царь, и рабъ, и тотъ, кому подвластны
Обширныя страны, тмочисленный народъ;
И тотъ, кто свой шалашъ, отъ зимнихъ непогодъ,
Чуть можетъ защитить соломою и мохомъ,
Встревоженны равно, износятъ вздохъ за вздохомъ;
О лучшей участи вздыхаютъ день и ночь,
И щастье вздохами далече гонятъ прочь,
Толь разны жребiемъ, толь жалобами сходны?
Почто животные отъ скорби сей свободы?
На тучныхъ пажитяхъ пасомыя стада,
Ни жалобъ, ни заботъ не знаютъ никогда;
Въ утѣхахъ чувственныхъ не могутъ быть порочны;
Долины не оравъ снѣдаютъ травы сочны,
Пьютъ здравiя струи изъ чистых, свѣтлыхъ рѣкъ
И пищу, питiе, не омерзятъ во вѣкъ
Чрезъ ядъ сомнѣнiя, боязни и надежды;
Чужихъ далекихъ странъ не грабятъ для одежды,
И братьевъ не влекутъ въ судебный мрачный адъ.
На каждой пажити Эдемскiй видятъ садъ,
Гдѣ клятвы не висятъ на вѣтвяхъ запрещенныхъ;
Лишь чувства страждутъ въ нихъ, злымъ рокомъ посѣщенныхъ;
Ни страхъ предшествуетъ, ни ропотъ идетъ въ слѣдъ,
Чтобъ лютость умножать терпимыхъ ими бѣдъ;
Одинъ ударъ начнетъ и кончитъ все ихъ горе.
Не вѣдая того что смерть истнитъ ихъ вскорѣ,
Безъ страха смертнаго проводятъ мирный вѣкъ:
Блаженная ихъ судьба! — И гордый человѣкъ,
Читающiй въ звѣздахъ, владеющiй вселенной,
Стремится къ ней вотще подъ игомъ плоти тлѣнной;
И гордый человѣкъ, заботами смущенъ,
Безпечности ихъ чуждъ, довольства ихъ лишенъ,
Не можетъ раздѣлять ихъ радости невинной;
Скорбитъ и сѣтуетъ въ юдоли сей пустынной,
Гдѣ первенства его поругана вся честь
И гдѣ природа вся не можетъ произвесть
Желанiямъ его приличной, крѣпкой пищи.
И чѣмъ же, чувствуя вещей земныхъ тщету,
Чѣмъ сердца своего наполнимъ пустоту?
Совмѣстно ли, увы! съ Величествомъ небеснымъ,
Щедрѣе быть скотамъ, чѣмъ существамъ словеснымъ?
И мы ли созданы единые для мукъ,
Мы, дѣло славное Зиждителевыхъ рукъ,
И духомъ устъ Его едино вдохновенно?
Есть пажить и для насъ тучнѣе несравненно,
На время скрытая отъ бренныхъ нашихъ глазъ,
Гдѣ вѣчная Любовь, скитающихся насъ,
Наставитъ, упасетъ, на вѣчны жизни рѣки;
И мы, испивъ отъ нихъ, не вжаждемся во вѣки,
И всѣ желанiя насытимъ до конца
Лучами Божiя Трисвѣтлаго лица.
Безсмертiя души и страсти знакъ неложной:
Надмѣру сильныя для сей страны ничтожной,
Бунтуя востаютъ, подъемлютъ споръ и шумъ,
Обуреваютъ жизнь и погубляютъ умъ,
И душу во плоти низводятъ къ бездамъ ада. —
И что же въ мiрѣ семъ за бурю намъ награда?
Почто же ихъ возжечь все тщится на землѣ?
Изъ тѣснаго гнѣзда, огромны ихъ крилѣ,
Широко распрострясь, распростираясь ширѣ,
Далече за предѣлъ всего, что славно въ мiрѣ,
Чего для смертныхъ насъ желательнѣе нѣтъ,
Предвозвѣщаютъ намъ изящнѣйшiй полетъ,
И проявляютъ здѣсь на небо наше право.
И страсти самыя вѣщаютъ величаво,
Что жизнь безсмертная за гробомъ ждетъ меня;
И страсти суть лучи отъ вѣчнаго огня.
Имъ подвигъ предлежитъ въ державѣ совершенства,
И требуетъ отъ нихъ, на поприщѣ блаженства,
Дабы онѣ могли достичь своей мѣты,
Всей силы огненной и всей ихъ быстроты.
Хоть долу Промысломъ низвержены со трона,
Какъ полный гордости царь сильный Вавилона,
Питаться суетой, и пищею быть злу:
Но лучъ величiя блеститъ еще сквозь мглу;
И естьли востягнетъ брозды ихъ умъ небесный,
Онѣ, какъ тотъ же царь, изъ звѣря вновь словесный,
Воздвигнутся отъ зла, оставятъ суету,
Востанутъ, возлетятъ на прежню высоту;
И будутъ тамъ парить со славою безмѣрной,
Отколѣ, Евою прельщенны легковѣрной,
Низринулись блуждать и рыскать по земли,
И весь подлунный мiръ огнемъ своимъ зажгли.
Хоть страсти для души бываютъ остро жало,
Хоть рабствуютъ грѣху, не грѣхъ есть ихъ начало:
Безсмертiе души есть корень всѣхъ страстей.
Желанiе богатствъ, веселiй и честей
Живетъ у насъ въ груди, нашъ врагъ непримиримой,
И всѣ мы жаждою горимъ неугасимой.
Не токмо лишь цари, — послѣднiе рабы,
Желаютъ безъ конца блистательной судьбы:
Знакъ жизни безъ конца желанье безконечно,
И души вѣчныя должны взноситься вѣчно,
Иль злато прiобрѣсть, или ничтожный блескъ.
Отъ Вѣчнаго хвалу, или отъ смертныхъ плескъ.
Коль смертнаго душа, ущедренна обильно,
Вспылаетъ, возгоритъ, возпламенится сильно,
Высокимъ мнѣнiемъ о доблести своей,
Вѣкъ цѣлый похвалы малъ кажется для ней;
И славы нашея блистанiя и громы,
Парящимъ временемъ изъ рода въ родъ несомы,
Должны промчаться вдаль до самыхъ поздныхъ лѣтъ,
Чтобъ наши имена наполнили весь свѣтъ,
Дивили бы собой народы нерожденны,
И вѣчно жили бы, отъ смерти неврежденны.
Толь дикая мечта, надъ смертью торжество!
Взошла ли бы на умъ, коль наше естество
Желанной вѣчности не было бы причастно?
Колико чтитъ душа, коль любитъ славу страстно!
Мечтаетъ въ ней стяжать блаженнѣйшую часть;
Коль тщательно таитъ свою любиму страсть!
Краснѣетъ человѣкъ, въ сей страсти обличенный,
Хоть славы бы искалъ, мечтами не прельщенный,
Отъ лучшихъ изъ людей, за лучшее изъ дѣлъ.
Творецъ безсмертiю учить насъ восхотѣлъ,
И крови нашей далъ движенiя сокрыты;
Велѣлъ ей восходить на палменны ланиты,
И сердце укорять въ заботахъ мѣлочныхъ,
Да взыщемъ мы похвалъ небесныхъ — не земныхъ,
Безсмертны существа — безсмертнаго успѣха.
Почто и сладкая для смертныхъ чувствъ утѣха
Огнемъ стыдѣнья жжетъ преступныхъ смертныхъ видъ,
И смертныхъ гордости наноситъ срамъ и стыдъ?
Стыдѣнiя сiи, отъ неба порожденны,
Вѣщаютъ громко нам, что люди заблужденны,
Возшедъ на самый верхъ всѣхъ чувственныхъ сластей,
Свергаютъ съ высоты достоинство людей:
Зане одни они, изъ всѣхъ земныхъ творенiй,
Отъ неба созданы для вѣчныхъ наслажденiй,
На кои Чистота, любезна предъ Творцемъ,
Взираетъ радостнымъ, смѣющимся лицемъ.
Почто въ насъ мудрости раченiе влiянно?
Въ познанiяхъ душа восходитъ непрестанно,
И знанiй множествомъ не можетъ быть полна.
Способность познавать вотще ли ей дана?
Хотя бы человѣкъ и солнцу былъ совѣченъ,
Ученiе любя не пребылъ бы безпеченъ,
И днями обветшавъ учился бы еще,
И весь толь долгiй вѣкъ труждаяся вотще,
Некончанъ свой урокъ оставилъ бы при гробѣ,
И самъ недовершенъ возлегъ въ земной утробѣ.
На нѣкую степень восходятъ и скоты:
Но вѣчно не взойдутъ до большей высоты;
Всѣ знанiя свои, внушенiя природы,
Дары немногiе стяжавъ въ немноги годы,
Хоть вѣки проживутъ въ довольствѣ, безъ труда,
Всѣ тѣже самые пребудутъ навсегда;
Безумны начались и кончатся безумны.
Но какъ вообразить, что существа разумны,
Изрядствомъ разума растущи безъ конца,
Едва возвеселясь познаньемъ ихъ Творца,
Въ теченiи своемъ насильственномъ и скоромъ,
Творенiе Его едва окинувъ взоромъ,
И въ сей, ихъ житiя, мерцающей ночи,
Едва проусмотрѣвъ слабѣйшiе лучи
Всесвѣтлой благости, премудрости и силы,
Отыдутъ на всегда во мрачныя могилы?
При всѣхъ усилiяхъ не можетъ человѣкъ,
Всю мѣру знанiя испольнить въ краткiй вѣкъ,
Умъ твердо воцарить, въ страстяхъ вселить равенство,
Природы своея постигнуть совершенство,
Какъ рвется вонъ уже со зрѣлища сего.
Въ началѣ опытовъ, не свѣдавъ ничего,
Угаснетъ ли на вѣкъ, какъ искра въ быстромъ токѣ?
Свѣтило ли мiровъ заходитъ на востокѣ,
И съ утренней зарей кончается ли день?
(Коль съ блескомъ молнiи, осенней ночи тѣнь,
Полдневный солнца свѣтъ съ душею человѣка
Возможно соравнить безъ праваго упрека!)
И сей ли дивный блескъ по смерти будетъ тма?
Сiи ли славныя способности ума
Увянутъ, несозрѣвъ подъ тлѣющимъ покровомъ?
Не могутъ спѣть онѣ въ семъ воздухѣ суровомъ,
Средь тернiй и волчцевъ растущихъ безъ числа;
Едва прозябнувъ здѣсь, межъ вредныхъ плевелъ зла,
Пресадятся онѣ чрезъ временну кончину
Подъ солнце вѣчное, на райскую долину,
Отъ сей безплодныя подлунныя гряды;
Тамъ славой процвѣтутъ, произрастятъ плоды,
Которыхъ сладостью прославится Содѣтель.
Коль нѣтъ безсмертiя, не зло ли добродѣтель?
Не часто ли она любителей своих,
За пламенну любовь, за тверду вѣрность ихъ,
Лишая всѣхъ утѣхъ и щастiя земнаго,
Отъемлетъ, лютая, единственно ихъ благо?
Велитъ влачить имъ дни въ презрѣньи, въ нищетѣ,
И имени ея, сей суетной мечтѣ,
На жертву приносить и кровь, и жизнь безцѣнну,
И чашу смертныхъ мукъ, порокомъ растворенну,
Велитъ имъ всю испить до ѣдкости дрождей?
Какая скорбь душѣ помыслить, что злодѣй,
Всю жизнь торжествовавъ, найдетъ, въ награду злобѣ,
Равно спокойное возглавiе во гробѣ,
Какъ самый ревностный поклонникъ Божества!
Здѣсь добродѣтель, трудъ, и подвигъ, и битва —
И чтоже нудитъ насъ стезею острой, тѣсной,
На бѣдства къ ней бѣжать? — Вѣнецъ ея небесной,
Которымъ въ вѣчности украситъ насъ Господь!
Лишь онъ даетъ намъ мощь попрать и мiръ, и плоть,
Навѣты одолѣть и злобы, и коварства.
Нещастенъ ли тотъ рабъ, который чаетъ царства
Лишь первый утра блескъ разсѣетъ темну ночь?
Онъ, мракъ унынiя отгнавъ отъ сердца прочь,
Не чувствуетъ цѣпей, не мнится быть въ неволѣ:
Но въ мысляхъ воцарясь на будущемъ престолѣ,
Владѣетъ царственнымъ отсутственнымъ жезломъ,
И духомъ возносясь, яснѣется челомъ.
Когда въ безсмертiи надежда наша тщетна,
Почто же твердь сiя, звѣздами искрометна,
Какъ нѣкiй свѣтлый кровъ объемлетъ насъ кругом?
Почто отчаянью толь пышный созданъ домъ?
На то ли славныя, безчисленны свѣтилы,
Катясь по небесамъ, отъ дѣйства Вѣчной Силы,
Свершаютъ ихъ пути въ извѣстны времена,
Чтобъ смертныхъ бѣдственныхъ несчетны племена
Всю длительность ихъ бѣдъ могли исчислить вѣрно,
Всю мѣру ихъ познать и сѣтовать безмѣрно?
На то ли красотой красуется земля,
Блестящей жатвою златитъ свои поля,
Пестритъ свое лице цвѣтами и плодами,
Холмами, пажитми, дубравами, водами,
Чтобы средь зрѣлищъ сихъ, смѣющихся вкругъ насъ,
Мы горко плакались на всякiй день и часъ?
Пещера аспида и вепря логовище
Ничтожнымъ было бы приличнѣйше жилище,
Чтобъ выли тамъ они, пускали вопль и стонъ.
Какъ Ѳивы стройныя, какъ пышный Вавилонъ,
О коихъ хвалятся умъ смертнаго и чувства,
Созданные трудомъ временъ, богатствъ, искуства,
Изъ мраморовъ драгихъ, изъ кедровыхъ лѣсовъ,
Прилично соградить для аспидовъ и совъ!
Такъ звѣздный сей чертогъ создать для человѣка,
Коль бренiю сему нѣтъ будущаго вѣка!
Мѣжъ тѣмъ какъ мы, плѣнясь небесной красотой,
Гордимся мыслiю, желанiй высотой,
Едва ползущiй червь, но въ мiрѣ семъ блаженной,
Изъ храмины своей во прахѣ соруженной
Не въ правѣ ли насъ звать витать въ пыли съ собой:
Коль тлѣну съ нимъ равно мы преданы судьбой,
Коль жизнь ему и намъ равно невозвратима,
Коль смерти хищныя рука неумолима
Нещадно подавивъ стенанiй нашихъ гласъ,
Навѣкъ завѣсой тмы завѣшиваетъ насъ?
Скрывая въ мрачный гробъ Великихъ добротою,
Геройствомъ, мудростью и правдою святою,
И всѣми свойствами достойными хвалы,
Уже ли можно намъ помыслить безъ хулы,
Что всѣ сiи дары, что всѣ сiи изрядства,
Которымъ равныхъ нѣтъ въ блистающихъ мiрахъ,
Единый будутъ смрадъ: потомъ исчезнутъ въ прахъ?
Творецъ ли нашъ благiй, и въ самое то время
Когда небесныхъ имствъ раскинется въ насъ сѣмя,
Когда у насъ въ груди свѣтаетъ Божество,
Разрушитъ до конца все нашъ существо?
Сомнѣньемъ устрашитъ селенiя небесны,
Что могутъ умереть и духи безтѣлесны?
Безсмертiе лiетъ свѣтъ истинны уму;
Сомнѣнiй пагубныхъ разсѣеваетъ тму;
Созданiя души оно вскрываетъ тайны;
Противности въ душѣ несмѣтны, чрезвычайны,
Умѣетъ согласить въ устройство и союзъ;
И душу свободивъ отъ рабскихъ тлѣна узъ,
Возноситъ съ торжествомъ въ свободу чадъ небесныхъ.
Подъ ноги наши въ низъ свергаетъ безсловесныхъ,
Намъ первенство даетъ и царскую хвалу,
Свѣваетъ всякую съ лица природы мглу,
Являетъ намъ, что благъ, безмѣрно благъ Содѣтель,
И паки на престолъ возводитъ Добродѣтель,
На небѣ для нея созданный искони.
Живутъ ли на землѣ, и люди ли они,
И какъ мнѣ ихъ назвать, да правды не нарушу,
Которые въ себѣ безсмертну носятъ душу,
Не вѣдая о томъ, къ ихъ сраму и стыду,
Подобно какъ гора лежащу въ ней руду,
Подобно какъ скала алмазъ въ ней заключенный?
Когда послѣднiй день, Всесильнымъ ополченный,
Скалы разсыплетъ въ персть, растаетъ твердость горъ,
Познаютъ и они — но въ вѣчный свой позоръ,
Богатство собственныхъ, безвѣстныхъ имъ сокровищъ.
Но какъ еще назвать тѣхъ мерзостныхъ чудовищъ,
Которые, увы! людей имѣя видъ,
Безсмертiе свое себѣ вмѣняютъ въ стыдъ,
И борятъ мысль о немъ, въ душѣ ихъ востающу?
Толь славну истинну, толь громко вопiющу,
Стремятся подавить въ рожденiи самомъ;
И, сердцемъ ожестѣвъ, и обуявъ умомъ,
Скотами быть хотят, скоты по произволу,
И гордость превративъ, жадаютъ падать долу!
Которыхъ чаянье — ужасна, вѣчна нощь,
Которые прiявъ отъ ада хитрость, мощь,
Нечестiя рабы средь мнимой ихъ свободы,
Ревнуютъ низлагать безсмертiя доводы,
Стремятъ въ неистовствѣ на доблести одни
Удары всѣ свои и черные огни,
Чтобъ въ мiрѣ нравственномъ, въ душѣ истнить устройство;
Истнить безсмертiе, божественное свойство,
Дражайшiй изъ даровъ Всещедрыя руки.
Природа востаетъ вѣщать имъ вопреки:
«Воззрите на меня, Исчадiя строптивы!
Безумцы жалкiе, безумiемъ кичливы!
Премѣна все во мнѣ; премѣна — но не смерть:
Се звѣзды сребренны взошли на синю твердь,
И паки скроются, и вновь явятся въ славѣ;
Се ночь уснувшiй мiръ хранитъ въ своей державѣ:
Но вскорѣ придетъ день и воцарится въ немъ;
Такъ день за нощiю, и нощь течетъ за днемъ.
Все тоже на земли: се радостное Лѣто,
Душистой зеленью какъ ризою одѣто;
Цвѣтами увѣнчавъ златистое чело,
Блеснуло красотой — и въ осень перешло.
Се вьюгами шумя, и жизнь земли снѣдая,
Отъ мразовъ каменна, идетъ Зима сѣдая:
Сдуваетъ Осень прочь, въ плодахъ ея красну —
И вдругъ изнемогла, растаила въ весну.
Пригожая Весна приходитъ съ сердцемъ мирнымъ,
И холодъ разрѣшивъ дыханiемъ зефирнымъ,
Поля озеленивъ, олиственивъ лѣса,
И птицамъ возвративъ ихъ стройны голоса,
Глашаетъ лѣто вновь изъ теплыхъ храминъ Юга.
Такъ все мѣняется, катится въ видѣ круга,
Падетъ и востаетъ, какъ въ быстромъ колесѣ;
Все вянетъ, чтобъ процвѣсть, и цвѣсть во всей красѣ.
Се образъ смертнаго — и часть его блаженну,
Познайте, Буйные! во мнѣ проображенну;
Се образъ смертнаго — такъ точно человѣкъ,
Преходитъ отъ земли, не умираетъ въ вѣкъ.»
Такъ жизнь отъ мертвости раждаясь несказанно,
Громаду всей земли вращаетъ безпрестанно,
И въ цѣлости хранитъ всѣ сущности ея.
Былинка ни одна, лишенна бытiя,
Творца не обвинитъ въ непостоянствѣ воли.
Одинъ ли человѣкъ, чуждъ общiя всѣмъ доли,
Подсолнечной страны величественный царь,
Погибнетъ навсегда, для коего вся тварь
Прiемлетъ нову жизнь отъ Благости всеплодной?
Который лишь одинъ, разсудкомъ превосходной,
Способенъ, оцѣнить блажество бытiя,
Оплакать бѣдствiе кончины своея,
Разлуку вѣчную и съ мiромъ, и съ собою,
Одинъ ли осужденъ завистливой судьбою,
Его лишь одного зiяющей угрысть,
Быть смерти хищныя единственна корысть?
Какъ всѣ творенiя въ природѣ постепенны!
Коль близки степени! Коль твердо съединенны!
Здѣсь спяще вещество ждетъ гласа съ высоты,
Даръ жизни воспрiять и ризу красоты;
Тамъ мертвое съ живымъ чудесно сопряженно;
Тамъ чувство бытiя, животнымъ всѣмъ врожденно,
Заемлетъ отъ ума единый свѣтлый лучъ,
И блещетъ иногда, какъ молнiя изъ тучъ;
Но въ человѣкѣ умъ сiяетъ полнымъ свѣтомъ,
Какъ златомъ огненнымъ сiяетъ солнце лѣтомъ.
Но какъ же далѣе восходитъ цѣпь чудесъ
Къ безплотнымъ существамъ, къ согражданамъ небесъ,
Въ жилище вѣчности, отъ смерти безнавѣтно?
Представимъ существо полсмертно, полбезсмертно,
Земное частiю и частiю эѳиръ,
Связующе собой съ духовнымъ тлѣнный мiръ,
Пусть будетъ въ немъ душа разумна и безсмертна:
Или прервется вдругъ созданiй цѣпь безмѣрна,
Союзъ межъ тварiю небесной и земной,
И бездна страшная зiяетъ глубиной?
Безсмертенъ человѣкъ! Глаголъ животворящiй,
Какъ сильный гласъ громовъ слухъ смертнаго разящiй,
Сей гласъ гремитъ душѣ и изумляетъ умъ;
Пороковъ и страстей прервавъ нестройный шумъ,
И всю препобѣдивъ возможну благодарность,
Ползущимъ помысламъ даетъ высокопарность,
Творитъ ихъ возлетать отъ праха суеты,
Превыше всякiя мiрскiя высоты.
Какъ узникъ страждущiй, отъ узъ изнеможенный,
Щастливымъ жребiемъ въ отраду отпущенный,
Изъ смрадности и тмы, отъ ужасовъ и слезъ,
Возшедъ на злачный холмъ, подъ чистый сводъ небесъ,
И дышущъ сладостью эѳира и свободы,
Любуется красой весеннiя природы,
Ликуетъ въ радости, въ восторгѣ, въ торжествѣ,
Какъ бы рожденный вновь и въ лучшемъ естествѣ;
Такъ съ радостью душа летитъ надъ круги звѣзды,
Отъ сна нечувствiя, отъ края вѣчной бездны,
И все, воспламенивъ отъ свѣтлыхъ сихъ огней,
Что есть небеснаго, божественнаго въ ней,
И гордость воспрiявъ безгрѣшну, благородну,
Паритъ въ страну ума, въ стихiю ей природну,
Въ единой вѣчности ища утѣхъ, честей,
Гнушаясь горести привременныхъ сластей,
Презрѣвъ величiе безсмертнымъ непримѣтно.
Все, кромѣ вѣчности, обманчиво и тщетно;
Лишь вѣчности дано разрушить яда лесть,
И душу укрѣпить, наполнить, и вознесть
Превыше благъ и золъ сей жизни поднебесной.
Сiи теряютъ страхъ, а тѣ ихъ блескъ прелестной,
Къ намъ небо близится, земля уходитъ вдаль,
Сливаются на ней и радость, и печаль.
Безсмертный человѣкъ, взыскующiй блаженства,
Возшедъ по крутизнамъ на гору совершенства,
Сѣдитъ въ блистающемъ изъ доблестей вѣнцѣ;
Небесной кротостью цвѣтетъ его лице,
И взоры въ небесахъ, и мысли небомъ полны:
Вотще подъ нимъ шумятъ житейски бурны волны;
Навѣты зависти, въ отчаянье врагамъ,
Какъ громы тщетные падутъ къ его ногамъ;
Надъ нимъ распространивъ крилѣ свои златыя,
Летаютъ Ангелы, друзья его святые,
Даютъ ему покровъ и плещутъ въ похвалу.
Страсть каждая его, подобяся орлу,
Паритъ въ превыспренность безмрачну, безмятежну.
Воздержность строгую вмѣняя въ роскошь нѣжну,
Желанiя свои разсудкомъ оковавъ;
Чтя подвиги къ добру въ числѣ своихъ забавъ,
Онъ чувствуетъ въ груди веселiя всегдашни.
Къ нему съ улыбкою взираютъ дни вчерашни,
Ниже какъ Парѳяне язвятъ бѣгущи вспять;
И щастiя его не въ силахъ адъ отъять.
Пусть твердь небесную трясутъ удары громны,
Пусть всѣ обрущатся миры сiя огромны,
И землю разразятъ, и насъ истнятъ во прахъ,
Души не повредятъ, ниже повергнутъ въ страхъ;
Изникнетъ человѣкъ изъ толщи раздробленной,
Какъ пламя высася отъ пепела вселенной,
Взойдетъ въ духовный мiръ, предъ вѣчную Любовь,
Да съ пламенемъ ея на вѣкъ слiется вновь;
И тамъ себя святитъ чрезъ вѣчную святыню.
Узритъ съ веселiемъ всемирную пустыню;
Рушенiемъ мировъ онъ вѣчность прiобрѣлъ;
Безсилiемъ громов, тщетою смертныхъ стрѣлъ,
Побѣдой славною надъ бурями подземной,
Увѣрится въ своей свободѣ неотъемной.
Но се, изъ облаковъ, царица звѣздъ, луна,
Въ величiи течетъ и кротости полна,
Видѣнiемъ своимъ ночь темну просвѣтила;
Зерцало сребренно державнаго свѣтила,
Умѣривъ яркiй огнь златыхъ его лучей,
На землю сыплетъ блескъ, прiятный для очей,
Являетъ мнѣ вокругъ стези между гробами,
Да шествую межъ нихъ неробкими стопами.
Такъ Вѣра свѣтлая, въ житейской сей ночи,
Отъ Солнца истинны заимствуя лучи,
Лiетъ во мракъ души свѣтъ тихiй, неоскудный,
И озаряетъ ей путь мирный, незаблудный,
Сквозь смертную юдоль въ селенье Бога силъ.
Она стремитъ мой умъ парить поверхъ могилъ,
И съ оныхъ пожинать, какъ съ нивы класы хлѣбны,
Сладчайши истинны, и чувствiя цѣлебны;
Тлѣнъ жизни обнажить, и взвѣсить жизнь и смерть;
Дать смерти похвалу, и страхъ въ ничто сотерть.
Мятежну смертну жизнь вотще мы любимъ страстно,
И смерти кроткiя трепещемъ мы напрасно;
Или для радостей прильпнули мы къ землѣ?
Но гдѣ же радости? — Весь мiръ лежитъ во злѣ:
Въ немъ бѣдства хищныя, въ немъ страсти ядовиты,
Терзаютъ нашу грудь, мученiемъ несыты,
Воюютъ внутреннiй и внѣшнiй нашъ составъ;
И въ пламени битвы желать ли намъ забавъ?
Когда мятется духъ отъ роковой обиды,
Теряютъ весь свой блескъ волшебны жизни виды,
Скрываются во мглѣ, умалясь высотой,
Какъ грады на поляхъ, со всей ихъ красотой,
Съ златыми кровами и съ бѣлыми стѣнами,
Для бѣдной ладiи, боримыя волнами,
И рушимой уже, и сущей близъ конца.
Воспомнивъ свой конецъ, и грубыя сердца
Въ унынiе впадутъ средь самыя отрады;
И все строенiе всемiрныя громады,
Предъ жизнью новою, предъ жизнью въ небесахъ,
Какъ пыль легчайшая явится на вѣсахъ.
И намъ ли на землѣ желать безсмертны лѣта?
Во чревѣ вѣчно жить, и вѣкъ не видѣть свѣта,
Искать всегда премѣнъ, путь топтанный топтать,
Вкушать вкушенное, что зрѣли зрѣть опять,
И слышать до конца одну и туже повѣсть?
Всечасно раздражать карающую совѣсть,
И съ нею вѣчную вести въ себѣ войну,
Иль пѣснями Сиренъ склонять ее ко сну,
На мягкихъ льщенiяхъ покоить, какъ на розахъ,
И лаской утишать немолчную въ угрозахъ?
Но хитрая межъ тѣмъ, какъ кажется нѣма,
И послабляюща страстямъ брозды ума,
И насъ непомняща, и дремлюща небрежно,
Умѣетъ соглядать, изслѣдывать прилѣжно,
Всѣ злыя склонности, дѣла нечистоты,
Пороки, слабости, и самыя мечты,
И пишетъ нашу жизнь о точности радѣя;
И Смерть ее прочтетъ въ слухъ блѣднаго злодѣя,
И громко возвѣститъ безчисленнымъ мiрамъ,
И Вѣчность стонами провозгласитъ нашъ срамъ.
Подъ солнцемъ искони, ничто, ничто неново:
Что было, то и есть, и быть еще готово;
Кто прожилъ мигъ одинъ, тотъ прожилъ цѣлый вѣкъ.
Ничтоженъ дольнiй мiръ! — И въ немъ ли человѣкъ
Рѣшается зарыть небесныя надежды?
Для зрѣлищъ будущихъ сомкнувъ сонливы вѣжды,
Душевны доблести связует; рабъ земли,
И скошенъ ставъ умомъ, валяется въ пыли;
Отъ неба щедраго для неба воскрилѣнной,
Безмѣрность постигать въ невидимой вселенной,
Вкушать межъ Ангеловъ струи живой воды
И съ древа животы безсмертiя плоды,
Гдѣ нѣтъ уже премѣнъ, гдѣ нѣтъ вѣковъ минутныхъ.
Земная наша жизнь есть цѣпь мечтанiй смутныхъ,
И бренный человѣкъ, добыча скукъ, тревогъ,
Нерѣдко жертва бѣдъ, отчаяться бы могъ,
Когда не чаялъ бы чрезъ смерть избыть досады;
И смерть ли намъ страшна, виновница отрады?
Что смерти трепетать? Гдѣ смерть? — Едва пришла,
Уже исчезла въ мигъ, и мы спаслись отъ зла;
И смертный колоколъ, и мглы могилъ густыя,
И тлѣнiе, и червь — суть призраки пустыя.
И мы ли, въ робости не лучшiе дѣтей,
Единыя боясь, претерпимъ тмы смертей?
Что умираетъ въ насъ? — Болѣзни, скорби, стоны.
Что умираетъ въ насъ? — Къ безсмертiю препоны!
Живущи на землѣ, живутъ на персти персть;
Лишь смерть единая сильна для насъ отверсть
Домъ жизни истинной, живущимъ затворенный,
И духъ нашъ оживить, отъ жизни изнуренный.
Здѣсь каждый человѣкъ зародышъ бытiя,
Достигнетъ лишь чрезъ смерть до жизни своея.
Срѣтая въ смерти жизнь вдадимся ли мы страху?
Жизнь душу смертнаго порабощаетъ праху,
Ей смерть даетъ крилѣ оставить мятежи;
Жизнь — плоти торжество; смерть — торжество души.
Доколѣ плоть живетъ, душа лежитъ въ могилѣ,
Когда же плоть умретъ, душа воскреснетъ въ силѣ,
Не жизнью ли, увы! гнѣтется подъ яремъ?
Но смертью свобожденъ, и паки обоженный,
Восходитъ на престолъ въ покой его блаженный.
Смерть сильною рукой сжимаетъ Злобы зѣвъ,
И Скупость съ Роскошью, Тщеславiе и Гнѣвъ,
Влачимы при ея побѣдной колесницѣ,
Даютъ ей плескъ хвалы, невольники царицѣ.
Смерть, всякой горести, не радости конецъ;
И что вѣщать еще? О Смерть, прими вѣнецъ!
Бездушнымъ усмотрѣвъ зракъ ближняго любезный,
Природа слабая прольетъ источникъ слезный:
Но Вѣра, здравый умъ прощаясь съ мертвецемъ,
Вѣнчаютъ гробъ его торжественнымъ вѣнцемъ;
И гонятъ отъ него плачевны вопли, клики.
Пусти меня, о Смерть, въ небесны стройны лики,
Къ старѣйшимъ братiямъ, къ нѣжнѣйшему Отцу!
Небесны пѣнiя земному дай пѣвцу,
Да Вѣчнаго пою въ веселiи великомъ,
И гласомъ радости, и Ангельскимъ языкомъ
За жизнь и смерть и жизнь воздамъ ему хвалу!
Блаженъ, кто отъ души страстей оттрясши мглу,
Согрѣтый къ ближнему сердечной теплотою,
Въ путь узкiй шествуетъ за вѣрою святою!
Надъ жизнiю своей стражъ ревностенъ и бодръ,
Безстрашно онъ воззритъ на страшный смертный одръ;
Готовъ оставить жизнь, для смертности прелестну,
Готовъ, какъ Авраамъ, итти въ страну безвѣстну,
По зову Вышняго, умомъ не усумнясь;
Къ безсмертiю горя, разрушить съ тлѣномъ связь,
Чрезъ смерть родиться вновь для славы безконечной.
Прешествiе его отъ жизни краткой къ вѣчной,
Есть чувство мирное прiятнѣйшаго сна;
Предъ Богомъ праведнымъ смерть праведныхъ честна!
Единаго изъ сихъ въ болѣзненной кончинѣ
Я видѣлъ торжество, и зрю еще понынѣ:
Жилище тихое, гдѣ тихимъ онъ лицемъ
Встрѣчаетъ смерть свою ниспосланну Творцемъ,
Святыней полнится, творится къ небу смѣжно.
Бывъ въ смертномъ подвигѣ онъ молится прилѣжно,
И въ немъ умаленномъ величится Господь.
Болѣзни ѣдкiя его терзаютъ плоть:
Пронзительный огонь, стремясь изъ жилы въ жилу,
Состава цѣлаго испепеляетъ силу,
Но твердый духъ его не зыблется отъ мукъ.
Кадила ѳимiамъ, священныхъ пѣсней звукъ,
Молитвы пастырей, таинственны обряды,
Стенанiя прервавъ, даютъ ему отрады;
Очистясь отъ грѣховъ, въ божественной крови
Устами хладными, но съ пламенемъ любви
Лобзаетъ страждущiй, распятiя любитель,
Знакъ славы твоея, о Боже Искупитель!
И симъ оружiемъ сражаетъ тартаръ въ прахъ;
Отринувъ отъ себя присущей смерти страхъ,
Вселяетъ тишину въ душѣ своей глубоко.
Какъ горнiй башни верхъ, чело горы высоко
На высотахъ своихъ удерживаютъ день,
Межъ тѣмъ какъ съ облаковъ сходяща долу тѣнь,
И облакомъ пары съ лица земли летящи
Тмой, влагой потопивъ, долины прилежащи,
На низменны поля унылу стелятъ нощь:
Такъ въ плоти немощной являя духа мощь,
Онъ небомъ просвѣщалъ мерцающiя вѣжды.
Въ лицѣ его блеститъ лучъ радости, надежды,
24
Что вскорѣ узритъ онъ бѣдамъ и мукамъ край;
И гибель смертная его вѣнчаетъ въ рай
Чудеснымъ паче словъ и несообщнымъ свѣтомъ.
Всѣ мiра прелести презрѣннымъ чтя уметомъ,
И въ ономъ грѣшное окаявъ житiе,
Зря въ Словѣ, бывшемъ плоть, спасенiе свое,
Языкомъ трепетнымъ, прерывнымъ, слабымъ гласомъ
Спасителю хвалу воспѣлъ предъ смертнымъ часомъ,
И Ангелы съ небесъ приникли ей внимать.
Усилился еще, воспѣлъ и Дѣву — мать,
Чистѣйшу Чистоты, святѣйшую Святыни,
Которой сѣменемъ низверглась власть Гордыни,
И змiя древняго сотерлася глава.
Воспѣлъ — и Благодать, внявъ искренни слова,
Лiется на него, какъ дождь на жаждну сушу.
Онъ смерти отдаетъ, не уступаетъ душу;
Въ рушенiи великъ, длань смерти ощутивъ,
Возмогъ еще изречь: Умру, и буду живъ….
Въ отчизну возвращусь: мнѣ Богъ благотворитель!
Онъ бренную сiю души моей обитель,
Лишенну твердости, лишенную красы,
Падущую уже отъ смертныя косы,
Изъ праха возсоздастъ на вѣки нерушиму,
И дастъ ей красоту, уму непостижиму.
Тебѣ, Отецъ утѣхъ! Тебѣ, Отецъ щедротъ!
Себя я предаю, вдовицу и сиротъ,
И духъ мой прiими въ свои святыя руки….
Но се, въ его устахъ уже нѣмѣютъ звуки,
Во взорахъ меркнетъ свѣтъ, мертвѣетъ блѣдный зракъ,
Вселенна для него скрывается во мракъ.
Уже не слышитъ онъ стенящей дружбы нежной,
Ни дѣтскiя любви, во плачѣ безутѣшной;
Безжизненъ — но еще на мертвенномъ челѣ
Я зрю, какъ блескъ луны мелькающiй во мглѣ.
Величiе души и искренность сердечну,
Почилъ отъ всѣхъ трудовъ — и будетъ въ память вѣчну,
И вновь сподобился быть жителемъ рая.
А ты, священный Прахъ! До паки бытiя,
Покойся въ тишинѣ глубокой, безнавѣтной.
Тогда изникнешь ты изъ тмы и сѣни смертной,
Какъ огненнозлатый, стрѣлы быстрѣйшiй лучъ,
Сверкающiй струей изъ толщи черныхъ тучъ,
Изъ гроба возблестишь во славѣ боголѣпной;
И съ плескомъ воспаришь, и съ пѣснiю хвалебной,
И самъ себѣ дивясь въ восторгѣ торжества,
Поклонишся лицу благаго Божества.
Велико таинство, творенiе вторично
Всесильному легко, Всещедрому прилично,
Невмѣстно тѣснотѣ созданнаго ума!
О воскресенiи природа не нѣма;
Но шепчешь смертному сомнительну надежду
О томъ, что приметъ онъ нетлѣнiя одежду;
Но Вѣра возгласивъ, сильна увѣрить насъ;
И сами аспиды ея внимаютъ гласъ,
Внимая прочь спѣшатъ и кроются во мракѣ.
Какъ вождь при радостномъ своей побѣды знакѣ
Ликуетъ, что судьба его превознесла;
Такъ вѣра при гробахъ ликуетъ безъ числа;
На страсти возложивъ желѣзные оковы,
Душамъ даруетъ жизнь, даруетъ души новы.
Но се, красуяся златымъ побѣдъ вѣнцем,
Посредница сiя межъ нами и Творцемъ,
Является очамъ въ червленной багряницѣ;
И въ шуйцѣ здѣшнiй мiръ, и будущiй въ десницѣ,
И на груди ея, составленный изъ звѣздъ,
Сверкаетъ блесками пророчественный крестъ,
Какъ слово судное1 на персяхъ Аарона
Нисходитъ Кроткая съ небеснаго Сiона,
И озаряетъ умъ лучемъ своихъ очесъ,
И каплетъ медъ изъ устъ, медъ сладостныхъ словесъ:
"О смертный! Умудрись. — Что Богу невозможно?
Кто въ Еммануила увѣруетъ неложно,
Хоть умретъ, оживетъ, и будетъ жить всегда;
Кто вѣруетъ въ него, не умретъ никогда.
Онъ воскрешенiе, онъ смерти побѣдитель,
Изъ мертвыхъ первенецъ, умершихъ возродитель.
Живъ Богъ! — И Богъ живый — живыхъ, немертвыхъ — Богъ!
Всѣ мертвые живутъ, ко всѣмъ Онъ благъ и строгъ.
Душею днесь живутъ; но оживутъ и тѣломъ,
Да придутъ всѣ на судъ въ своемъ составѣ цѣломъ,
Награду, или казнь воспримутъ за дѣла,
Въ которыхъ общники и души, и тѣла.
Изыдутъ мертвые изъ нѣдръ земной утробы,
Въ престолы свѣтлые преобразятся гробы,
И Человѣчество, прiемля прежнiй видъ,
Хвалясь возопiетъ заглаженъ зря свой стыдъ
И тлѣнности своей не обрѣтая слѣда:
Гдѣ жало, Смерть, твое? Гдѣ, Адъ, твоя побѣда?
Смерть смерти предана! И адъ низверженъ въ адъ!
О Смертный! Умудрись, очисти умный взглядъ,
Отъ сердца своего отринь сомнѣнiй бремя,
Не буди маловѣръ — не всякое ли сѣмя,
Когда не согнiетъ, не процвѣтетъ во вѣкъ?
И ты ли плотiю погибнешь, человѣкъ!
Ничтожнѣйшiй зерна посѣешься безплоденъ?
Покровъ твоей души священъ и превосходенъ,
Зане его и Тотъ ношенiемъ почтилъ,
Кто твердъ небесъ одѣлъ покровомъ изъ свѣтилъ;
Покровъ твоей души сужденъ прежить вселенну,
Посѣянъ въ тлѣнiе, востанетъ въ жизнь нетлѣнну,
Въ жизнь чуждую скорбей, въ жизнь чуждую суетъ,
Вещественъ сѣется, духовенъ востаетъ,
Изъ мертвыхъ навсегда въ живые претворенный.
Смотри: — у ногъ твоихъ вiется червь презрѣнный;
Онъ кожу грубую оттрясши отъ себя,
И въ круглый видъ зерна длину свою склубя,
Какъ мертвъ лежитъ въ пыли, движенiя лишенный;
Промчится рядъ часовъ, и гадъ сей превращенный,
Доселѣ ползавшiй со срамомъ по землѣ,
Получитъ нову жизнь, и стройность, и крилѣ,
И низменность презрѣвъ, плѣняясь высотою,
На воздухъ возлетитъ, красуясь пестротою.
Такъ смертный, смертности совлекшися чрезъ смерть,
Хоть тлѣнъ его составъ успѣетъ въ пеплъ истерть,
Отъ пепла возродясь какъ фениксъ обновленный,
Въ эѳирѣ воспаришь, безсмертьемъ воскриленный.
И такъ, о Человѣкъ! Знавъ волю Божества,
Зря гибель своего земнаго естества,
Не гибни разумомъ въ унынiи и страхѣ.
Хотя бы о твоемъ давно истлѣвшемъ прахѣ
Всѣ вѣтры спорились, взвиваясь до небесъ;
Хотя бы онъ въ моряхъ и въ пропастяхъ исчезъ:
Безстрашенъ пребывай. — Ты, силою Господней,
Отъ вѣтровъ, отъ морей, отъ нощи преисподней,
Востребуешь свой прахъ — и будешь жить всецѣлъ.
Не се, ты узришь самъ славнѣйшее изъ дѣлъ
Превѣчной Благостью во времени творенныхъ: "
Рекла — и отъ моихъ очей примрачныхъ, бренныхъ,
Завѣсу вѣчности поспѣшно отвлекла.
Исчезла предо мной вѣковъ густая мгла,
Я зрю грядущее, я зрю кончину мiра:
Уже послѣднiй день касается эѳира;
Межъ тѣмъ какъ смертныя безпечны племена,
Въ часы полунощи, вкушаютъ сладость сна,
Блеснулъ, какъ молнiя, изъ тмы десятеричной,
Блеснулъ сей грозный день, отмщенiю приличной,
Который для суда уставленъ искони,
Для коего Творецъ создалъ всѣ прочи дни,
И небо сотворилъ, и въ небѣ сонмы звѣздны;
Для коего земля возникнула изъ бездны,
Изъ праха человѣкъ, и вѣчность, вѣкъ Боговъ,
На бреннаго сошла отъ выспреннихъ круговъ.
Изъ внутреннихъ небесъ ревутъ немолчны громы,
И гулы, быстротой изъ мiра въ мiръ несомы,
Разятъ во слухъ земли, трясутъ вселенной дно:
Не свѣтитъ славою свѣтило ни одно,
Не блещетъ красота лазурныхъ сводовъ пеныхъ;
Но зрится токмо блескъ отъ знаменiй ужасныхъ, —
И весь пространный свѣтъ, отъ ярыхъ оныхъ грозъ,
Разсыпаться готовъ и вновь прейти въ хаосъ.
Се Ангела полетъ я вижу надъ собою:
Одѣянъ облакомъ спустился онъ съ трубою,
Лицемъ луча какъ день — какъ огненны столпы,
Поставилъ онъ свои незыбкiя стоны,
Десную на моря, и шуюю на суши;
Трубою вострубилъ — и всѣ усопшихъ души
Стремятся изъ своихъ безвѣстныхъ смертнымъ мѣстъ,
Или во глубинѣ, или превыше звѣздъ,
Гдѣ чаяли онѣ съ живительной отрадой,
Или страшилися съ томительной досадой,
Неизмѣняемой, грядущiя судьбы.
Обратно прилетѣвъ на грозный гласъ трубы,
Спрягаются навѣкъ съ ихъ вѣчными тѣлами.
Отъ звука трубнаго эѳиръ потекъ валами,
Содроглись небеса и всѣ земли концы,
Живые умерли, воскресли мертвецы.
Подобно мравiямъ ползущимъ по долинѣ,
Когда ихъ малый мiръ жезломъ изрытъ въ срединѣ,
Исходятъ мертвые изъ ихъ пещеръ и ямъ,
Въ жизнь вѣчную одни, другiе въ вѣчный срамъ.
Не всѣ востали вдругъ, равно легки и скоры:
Иные съ горестью отверзли тяжки взоры,
И вспять водвиглися, и свой померкшiй зракъ
Отъ блесковъ отвратя, взыскуютъ вѣчный мракъ;
Въ неистовствѣ бѣгутъ, терпя болѣзнь жестоку,
Отъ сѣвера на югъ, отъ запада къ востоку,
Отъ гнѣва Божiя убѣжища прося;
Но бѣгство ихъ вотще — и всякая стезя
Приводитъ ихъ на казнь, хулящихъ дерзновенно.
Взываютъ къ пламени, чтобъ ихъ истнилъ мгновенно;
Къ бунтующимъ морямъ, чтобъ скрыли ихъ въ водахъ,
Къ скаламъ, чтобъ зинули, жалѣя ихъ въ бѣдахъ.
Бунтующи моря, изъ тайныхъ ихъ сокровищъ,
Рыгаютъ въ пагубѣ подобныхъ симъ чудовищъ;
Скалы, бѣгущихъ ихъ, глотаютъ на пути,
Чтобъ гнѣву Божiю на жертву соблюсти.
А тѣ, которые къ Евангельскимъ урокамъ
Слухъ сердца приклонивъ, ругалися порокамъ,
Какъ морю бурному кремнистая скала,
Которыхъ твердости позыбнуть не могла
Ни прелесть красоты, ниже тиранства злоба,
Спокойно востаютъ изъ мирнаго ихъ гроба,
Увѣрены, что къ нимъ Богъ правды милосердъ:
Планеты низпадутъ — ихъ умъ на небѣ твердъ;
Трепещетъ нутрь земли — безтрепетны ихъ души;
Зiяютъ пропасти на морѣ и на суши,
Но не коснется имъ смятенiе и зло.
Безбѣдственны они — и ясное чело
На встрѣчу молнiямъ возносятъ безопасно;
Благословляютъ всѣ и мысленно и гласно,
Безсмертiя разсвѣтъ, дня вѣчнаго зарю;
Косненiй не терпя спѣшатъ предстать Царю,
И отъ щедротъ его таланты полученны
Ему же возвративъ, трудомъ ихъ приращенны,
Сподобиться наградъ какъ добрые рабы.
Се паки возшумѣлъ гласъ грозныя трубы,
И вихри бурные, въ пространствѣ поднебесной,
Взвилися, понеслись — и силою чудесной
Сметаютъ отъ земли и гонятъ въ океанъ,
И горы, и лѣса, и грады многихъ странъ,
И вдругъ отверзлося необозримо поле.
Туда, покорствуя Зиждителевой волѣ,
Стекается въ одно, какъ сонмы многихъ водъ,
Весь жившiй иногда словесныхъ смертныхъ родъ:
Какое множество! Земля и воздухъ полны!
Не такъ тмочисленны въ моряхъ обширныхъ волны,
Листы дрожащiе въ угрюмѣйшихъ лѣсахъ
И звѣзды блещущи на чистыхъ небесахъ.
Всѣ войска славныя, которыхъ по глаголу
Стояли царствiя, или свергались долу,
И вся вселенная пустѣла, иль цвѣла,
Здѣсь всѣ теряются, тмы строевъ безъ числа,
Подобно какъ волна въ пучинѣ водъ безбрежной.
Терзается злодѣй предъ казнью неизбѣжной;
Ликуетъ праведникъ, судъ милости хваля;
Но Вышнiй далъ свой гласъ — бысть трепетна земля,
Онъ небо приклонилъ, грядеть надъ облаками,
И тма его закровъ, и мраки подъ ногами;
Блистаютъ молнiи, и съ молнiями дымъ
Багровою стѣной предносится предъ нимъ;
Онъ взоромъ возсiялъ — сiяетъ видъ вселенной,
И слава Божiя всей твари изумленной
Явилася во тмѣ слiянной изъ лучей;
Не смѣю я низвесть мерцающихъ очей:
Се Солнце истинны! Се Слово въ Саваоѳѣ!
Младенецъ Виѳлеемскъ! Страдалецъ на Голгоѳѣ!
Сынъ человѣческiй и Божiй истый сынъ,
Создатель всяческихъ! Отъ Троицы единъ!
Нисходятъ небеса въ величествѣ ужасномъ,
И Боги въ торжествѣ, въ веселiи согласномъ,
Летятъ за Судiей всесильнымъ, всесвятымъ:
Одинъ изъ ихъ числа, криломъ своимъ златымъ,
Сметаетъ солнцы въ низъ, какъ глыбы мрачны, черны,
Которыя пестрятъ сiянiя безмѣрны
Небеснаго сего изъ празднествъ празднества.
Мятется долу адъ отъ свѣта Божества;
Вращаясь въ пропасти отъ края и до края,
И зѣвъ дымящiйся широко растворяя,
Во чревѣ пламенемъ и жупеломъ горя,
Рыгаешь изъ себя кипящiя моря,
И бури знойныя и тучи огненосны;
Скрежещетъ, ощутивъ мученiя несносны:
Но злобствуя еще, творецъ и жертва зла,
Алкаетъ поглотить добычи безъ числа.
Но се Архистратигъ, свѣтящъ и быстръ, какъ пламя,
Взлетѣлъ — и распустилъ Спасителево знамя:
Волнуется оно, шумитъ отъ высоты,
То скроет, то явитъ, полнеба красоты;
Багряный блескъ креста очервленилъ природу,
Поля воспламенил, содѣлалъ кровью воду,
Зарями освѣтилъ вселенную до дна.
Взираютъ на него земныя племена;
И тѣ, которые подъ знаменемъ симъ славнымъ,
Собою немощны, съ оружiемъ неравнымъ,
Но чая въ небесахъ побѣднаго вѣнца,
Противу крѣпкаго сражались до конца,
Прошивъ самихъ себя сражались неослабно,
Тѣ, въ полномъ торжествѣ узрѣвъ сей знакъ внезапно,
Взыграли радостми — и къ славѣ восходя,
Возносятъ славою святого ихъ вождя.
А ты, развратный Мiръ! Ругавшiйся хулами,
И тмы грѣховныя продерзкими дѣлами,
Надъ таинствомъ креста, надъ чудомъ изъ чудесъ!
(Въ которое хотятъ приникнуть отъ небесъ
И сами Ангелы умомъ своимъ высокимъ;
Которое блажать смиренiемъ глубокимъ,
Зане невидимый Творецъ ихъ и Господь
Сталъ видимъ ихъ очамъ, одѣянъ въ смертну плоть,
И первенствомъ вознесъ надъ ними человѣковъ.)
Куда, чудовище избѣгнешь отъ упрековъ,
Отъ дивныхъ Истинны сiянiй и лучей,
Перуновъ для тебя и ламенныхъ бичей?
Куда укроешься отъ совѣсти нещадной,
Которая какъ червь, тоскою безотрадной,
Грызетъ и будетъ грызть рабовъ твоихъ сердца?
О чада лживыя лжи всякiя отца!
Участiя вамъ нѣтъ во благости Господней,
И ваша пагуба не дремлетъ въ преисподней;
Часть мщенiя приспѣлъ, терзайтеся во вѣкъ!
Отъ Слова вѣчнаго глаголъ уже истекъ,
И правые земли, во правдѣ вѣры тверды,
Жестокiе къ себѣ, но ближнимъ милосерды,
Торжественно грядутъ, любимцы Судiи,
Возсѣсть на царскiя сѣдалища свои,
Хвалиться въ вѣчности преславною судьбою;
Измѣну сатаны вознаградивъ собою,
Дополнить праздныя обители небесъ,
И вновь возжечь лучи, которыхъ блескъ исчезъ;
Жить въ нѣдрахъ тишины оставивъ бурны грозы,
Безсмертной младости срывать въ Едемѣ розы,
И пить въ источникѣ отъ истины святой;
Отъ Солнца вѣчнаго блистая красотой,
Расти стяжанiемъ премудрости, блаженства
Не въ тускломъ отъ грѣха зерцалѣ естества,
Не въ таинствахъ писменъ — но въ лонѣ Божества.
Но гдѣ возму я гласъ для горести душевной?
Гдѣ слезы я возму, оплакать рокъ плачевной,
Отверженныхъ, увы! отъ Творческихъ щедротъ?
Громами раздалось проклятiе съ высотъ,
И вихремъ ихъ толпы на воздухъ восхищены
Свергаются стремглав, отчаяньемъ стягченны,
И Ангелъ ужасовъ, гремя за ними въ слѣдъ,
Разитъ и гонитъ ихъ въ жилище вѣчныхъ бѣдъ,
Гдѣ казни лютыя, гдѣ мщенiя свирѣпы;
Низринулъ ихъ туда, и вѣчные заклепы
Надъ ними укрѣпивъ, навѣкъ запечатлѣлъ;
И Гнѣву Божiю оставивъ сей удѣлъ,
Направилъ къ Благости крилѣ свои поспѣшны.
Рыданiе, и плачъ, и стоны безутѣшны
Во тмѣ узилища услышалися вдругъ,
И въ гулахъ далеко разносятся вокругъ
По тмѣ объемлющей весь тартаръ безобразный.
Такъ жителей земли свершился жребiй разный,
Въ награду ихъ добротъ, въ каранiе ихъ злобъ.
Еще ударилъ громъ — и огненный потопъ,
Отъ узъ освободясь по вѣчному глаголу,
Отъ трона Божiя, какъ буря мчится долу,
Бунтуетъ на землѣ, бунтуетъ подъ землей:
Пучины воскипѣвъ пылаютъ какъ елей,
Весь воздухъ зрится огнь, вся суша раскаленна,
Нашъ Богъ въ величiи, и въ пламени вселенна.
Но се, раждаются изъ пепла чудеса:
Я вижу новыя всесвѣтлы небеса,
Я вижу новую нетлѣющую землю,
Зрю блески радости, шумъ празднующихъ внемлю,
Оттолѣ изгнаны болѣзнь, и смерть, и грѣхъ,
Тамъ правда царствуетъ… Но зрѣлище утѣхъ
Завѣсой вѣчности внезапу прикровенно,
Какъ солнце тучею затмилося мгновенно
И вновь явилась ночь во славѣ надо мной.
Течетъ державная съ безмолвной тишиной,
Имѣюща луну свѣтильникомъ для странства,
Въ пучинѣ плавая небеснаго пространства,
Дѣля кристальныя, еѳирныя струи.
Свершаютъ правильно движенiя свои,
Невмѣстныя числу, чуть блещущи свѣтилы.
Внизу вокругъ себя я вижу вновь могилы,
На кои сыплется свѣтъ блѣдный отъ небесъ
Сквозь влажны вѣтвiя чернѣющихъ древесъ,
По коимъ, какъ зефиръ межъ тѣнями и мглами,
Миръ кроткiй носится нешумными крилами;
Миръ дышетъ на меня — я мирствую душей,
Сокрылись отъ моихъ взыскующихъ очей
Востока вѣчности видѣнiя чудесны,
Но разумъ мой паритъ въ селенiя небесны,
Оставивъ на землѣ дремать словесныхъ родъ.
О какъ витiйственно блеститъ сей звѣздный сводъ!
Наставленъ, вдохновенъ и преисполненъ Богомъ,
Высоки истинны гласитъ высокимъ слогомъ;
И гдѣ, въ обширности творенiя всего,
И гдѣ не слышатся вѣщанiя его?
Безмолвiемъ гремитъ, бесѣдою всемирной,
Поверхъ всея земли, надъ твердiю сафирной;
Гремитъ и въ пропастяхъ подземной губины.
Свѣтильники сiи небесныя страны,
Являютъ намъ Творца, въ могуществѣ безмѣрнымъ,
И въ бездну Божества глубоко свѣтятъ смертнымъ:
Богъ духъ — и зрѣть его не можетъ тлѣнный взоръ,
Но видимъ мы его чудесъ сихъ зря соборъ:
Какая красота, величiе, устройство!
Все быстро движется и все хранитъ спокойство,
Безъ отдыха бѣжитъ — и нѣтъ въ пути преградъ.
Едва мы возведемъ на небо робкiй взгяд,
Почто Всесилiе срѣтаетъ насъ ничтожныхъ
Несчетностью чудесъ, лишь оному возможныхъ?
Чтобъ умъ нашъ возбудить, и всѣ разгнавъ мечты,
Къ Тому его возвесть, который съ высоты
Спускаетъ къ намъ сiи сребристы цѣпи свѣта,
Да тѣми отъ суетъ, отъ низкаго умета
Къ Себѣ насъ привлечетъ заботясь какъ отецъ,
И наши чистыя желанiя сердецъ
Привяжетъ на всегда узломъ неразрѣшимымъ
Къ селенiямъ своимъ, безсмертными блажимымъ.
Вся твердь небесная не книга ли уму,
Которою Творецъ бесѣдуетъ къ нему
И учитъ мудрости всѣ вѣки и народы?
Взирая на лице полнощныя природы,
Не льзя не вопросить: Чьихъ рукъ сiи дѣла?
Чья мышца сильная движенiе дала
Катящимся мiрамъ, въ числѣ росѣ подобнымъ?
Кто глыбамъ вещества, вращаться неудобнымъ,
Громадамъ тягостнымъ далъ легкость, быстроту?
Кто мрачность ихъ облекъ въ блестящу лѣпоту?
Кто свѣтомъ заселилъ пустыни древней нощи?
Кто нѣдра пустоты, бездонные и тощи,
Наполнилъ солнцами для славы своея?
Кто призвалъ въ бытiе изъ тмы небытiя
Всѣ оны чудеса — и всю сiю вселенну
Повѣсилъ на ничемъ, какъ перлу драгоцѣнну
Къ престолу своему, къ подножiю его?
О Буйство! Умудрись отъ зрѣлища сего;
Воззри на небеса и обратись, Безбожникъ!
Кто глыбамъ вещества, вращаться неудобнымъ,
Громадамъ тягостнымъ далъ легкость, быстроту?
Кто мрачность ихъ облекъ въ блестящу лѣпоту?
Кто свѣтомъ заселилъ пустыни древней нощи?
Кто нѣдра пустоты, бездонные и тощи,
Наполнилъ солнцами для славы своея?
Кто призвалъ въ бытiе изъ тмы небытiя
Всѣ оны чудеса — и всю сiю вселенну
Повѣсилъ на ничемъ, какъ перлу драгоцѣнну
Къ престолу своему, къ подножiю его?
О Буйство! Умудрись отъ зрѣлища сего;
Воззри на небеса и обратись, Безбожникъ!
Художество узрѣвъ, познай что есть Художникъ,
И жертвуй Сильному смиренiемъ души;
Или затми всю твердь, всѣ звѣзды потуши,
Безмолвстствовать вели вселенной вопiющей,
Въ творенiяхъ Творца хвалить непрестающей,
Взывающей во дни, и славящей въ ночи.
О Ночь! Которая, взявъ сребрянны ключи,
Полнеба отворивъ по сумракѣ уныломъ,
При свѣтѣ скрытые завистнымъ дня свѣтиломъ
Даруешь намъ узрѣть безчисленны мiры!
Владыку мнѣ открой, чьи щедрые дары,
Чьи царски утвари, блестя на горнемъ сводѣ,
Съ такою пышностью являются природѣ,
Да падши поклонюсь всемiрному Царю.
Къ нему я возношусь! Какъ быстро я парю!
Какъ малится земля, скрывается отъ взоровъ!
Превыше внутреннихъ воздушныхъ громкихъ споровъ,
Пушистыхъ снѣга гнѣздъ, исходища дождей,
Превыше огненныхъ, пылающихъ пещей,
Гдѣ молнiй и громовъ сплавляются перуны,
Превыше тѣхъ пещеръ, гдѣ бури дремлютъ юны
И ждутъ растущихъ крилъ, и строятъ слабый гласъ
На оный грозный ревъ, который въ краткiй часъ,
Позыблетъ, потрясетъ, подвигнетъ мiръ порочный.
Взыскую отъ стихiй, гдѣ кроется Всемощный,
Стихiи мнѣ даютъ молчанiе въ отвѣтъ.
Превыше возношусь блуждающихъ кометъ,
Трясущихъ, въ страхъ землѣ, огнистыми власами:
Въ эѳирѣ вижу степь горящу чудесами,
Гдѣ Солнца вѣчнаго чермнуется заря,
Гдѣ Звѣзды, какъ пески, сверкая и горя,
Своими блесками величатъ славу Бога,
И все ихъ множество — лишь прагъ его чертога;
Но множеству ихъ нѣтъ извѣстнаго конца;
И гдѣ же жительство вселенныя Творца?
Но что мнѣ вопрошать? Едва ли то безгрѣшно!
Смирись, моя Душа! Во прахъ повергнись спѣшно,
И чти всемѣстное, близъ суще Божество.
Сiе чистѣйшее, святое Существо
Съ престола своего на землю приникая,
И взглядомъ обозрѣвъ вся дольняя благая,
Не видитъ ничего толь цѣнаго на ней,
Ниже толь славнаго межъ звѣздныхъ сихъ огней,
Какъ сердце чистое, смиренно, сокрушенно,
Величiю его покоище священно,
Храмъ святости его, совмѣстный небесамъ.
Творецъ непостижимъ — и таинство Онъ самъ,
И всѣ его дѣла таинственны и чудны.
Великость ли его вмѣстится въ мысли скудны?
Единый изъ его безчисленныхъ лучей
Едва, едва стерпимъ для умственныхъ очей:
Безмѣрно возносясь превыше всѣхъ творенiй,
Превыше выспреннихъ мечтанiя паренiй,
Особится единъ, неизреченный Онъ;
На правдѣ, на любви его почiетъ тронъ,
И доблести сiи, объявъ одна другую,
Хвалой превознося Премудрость всеблагую,
И сами удивясь союзу своему,
Гремятъ о ней всегда созданiю всему.
Полнъ въ дѣйствiяхъ своихъ всевластныя свободы,
И манiе его — рожденiе природы,
И сѣнь его руки — природы твердый щитъ:
Ея рушенiе — его суровый видъ!
И адъ бунтующiй — его прещеньемъ связанъ. —
Одѣянъ лѣпотой и силой препоясанъ,
Все сущее творитъ, творя свой произволъ.
На все парящее Онъ смотритъ въ долъ и въ долъ,
И мѣритъ пядiю безмѣрность, безконечность.
Онъ солнце благости — и день его, есть вѣчность.
Симъ Солнцемъ грѣяся духовный мiръ живетъ;
Предъ симъ, свѣтъ зримый — тма; предъ симъ, тма бездны — свѣтъ!
Но кто изъ созданныхъ сочтетъ его изрядства?
Премудрости его исчислитъ всѣ богатства?
Сокровища его раскроетъ естества?
Опишетъ Божество? — Се подвигъ Божества,
Ему единому удобный и возможный.
Сый, Бывый, Будущiй! Прости, что прахъ ничтожный
О имени твоем, и страшном, и святомъ,
Дерзнулъ нѣмотствовать въ умѣ своемъ простомъ.
Тебѣ, котораго не могутъ пѣть достойно
И лики Ангеловъ, поющи дивностройно,
Отъ насъ и самая высокая хвала,
(Толико низки мы) едва ли не хула.
Молчалъ бы мой языкъ, могиламъ симъ подобно,
Когда бы не Господь, призрѣвъ благоутробно,
Далъ слово своему смиренному рабу.
Ты, сердца моего внявъ громкую мольбу,
Усердiе прiялъ въ лишенiи искуства;
Ты гласъ мой укрѣпилъ, очистилъ мысли, чувства,
Ущедрилъ нищету моихъ душевныхъ силъ;
Ты нощiю меня, Свѣтъ вѣчный, посѣтилъ
И пѣсни далъ моей крилѣ высокопарны,
Вселенной прелетѣть предѣлы огнезарны,
Сквозь вѣки пронестись на край временъ и лѣтъ,
На онъ полъ времени направить свой полетъ,
Собрать и провѣщать тѣ истинны священны,
Отъ коихъ познаютъ умы неразвращенны,
Безсмертное прозрѣвъ по смерти бытiе,
Въ семъ свойствѣ Божества участiе свое,
Свой долгъ между живыхъ, свой жребiй за гробами,
И въ прахъ смиряются предъ вѣчными судьбами!
Богъ сердца моего! Благiй! Благоволи,
Да пѣснь сiю къ Тебѣ возславшiй отъ земли,
Свершивъ ко смерти путь на поприщѣ терновомъ,
Да внидетъ въ твой покой — и тамъ, въ Сiонѣ новомъ,
Сiянiемъ твоимъ проникнутъ и объятъ,
Въ соборѣ Ангеловъ воскликнетъ: Святъ! Святъ! Святъ!
КОНЕЦЪ.
Такъ называется въ Священномъ Писанiи (Исх. гл. 28 ст. 15, 30) одно изъ великолѣпнѣйшихъ облаченiй ветхозавѣтнаго первосвященника, а именно: златошвенный нагрудникъ, къ которому прикрѣплялись въ 4 ряда 12 драгоцѣнныхъ камней. По сказанiю Iосифа Флавiя (Древн. Iуд. част. 1 кн. 1 гл. 8) Всевышнiй чрезъ камни сiи, сообщая онымъ чрезмѣрное сверхъ естественное сiянiе, предвозвѣщалъ народу своему побѣду надъ врагами, и вообще, на вопрошенiе первосвященника о будущемъ, издавалъ пророчественные отвѣты.