Ноэль (Амфитеатров)
 |
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях их перевод на русский язык.
|
| Ноэль : Французские святки |
| Источник: Амфитеатров А. В. Старое в новом. — СПб.: Товарищество «Общественная польза», 1907. — С. 89. |
Праздник Рождества был, во все времена, окутан очаровательною дымкою легенд и преданий; сочельник — вечер великой тайны, и народной фантазии любо населять его сумрак баснословными образами и историями.
Однако, многие из легенд, связанных с этим ночным празднеством, мрачны и печальны. Причины тому могут быть двоякого происхождения. С одной стороны, духовенство средних веков, желая приучить свою грубую малограмотную паству к празднованию великого дня, пускало в народ грозные повести, гласившие всем и каждому: беда! трижды беда тому, кто небрежет святым Рождеством!.. Вот образец такой повести.
В одной деревушке, восемнадцать парней и пятнадцать девушек вздумали плясать и петь песни на погосте, во время рождественской всенощной. Монах, служивший всенощную, отлучил безобразников от церкви. Проклятие постигло их немедленно. Они продолжали петь и танцевать ровно целый год, не зная ни отдыха, ни срока. Во всё время этого странного покаяния, на нивы их не падали ни дождь, ни роса; они не чувствовали ни голода, ни усталости, не износили ни платья своего, ни обуви — до тех пор, пока какой-то проезжий епископ не снял с них отлучения. Тогда некоторые из плясунов умерли, другие тотчас заснули и спали без просыпа тридцать дней и тридцать ночей, а у иных на всю жизнь остались конвульсивные подёргивания — вроде пляски св. Витта.
С другой стороны, на светлый праздник Рождества ополчались остатки языческой темноты, стараясь омрачить его сияние. Из всех христианских торжеств — праздник этот, знаменующий начало Христовой победы над миром, — самый неприятный для силы злобной и суеверной. «Слава Тебе, показавшему нам свет!» слишком грозно звучит в ушах слуг мрака. В защиту себе, они насочинили всяких чертей и привидений, и эти фантомы, как толпа грязных нищих, толкутся на паперти великой церкви добра и света, первый камень которой заложен Христом в эту священную ночь.
Noël — означает радость, веселье. В прежние времена этим криком встречали королей, желали им — в одном слове — всех житейских благ и успехов.
В первые века христианства, сочельник — по легенде, впрочем, сомнительной — справлялся в мае. Колыбель божественного Bambino[1] утопала в гирляндах вешних цветов. Первой улыбке Христа-младенца отвечала первая улыбка возрождённой природы. Папа Юлий I передвинул Рождество к декабрьским снегам и морозам.
По старому народному поверью, животные получают в рождественскую ночь дар слова.
В особенности, бык — в почётном качестве потомка тех быков, что согревали лежащего в яслях Божественного Младенца. Он в состоянии даже прорицать будущее, а из прошлого рассказывает много подробностей достопамятной ночи, пропущенных в Св. Писании. Он был свидетелем поклонения пастырей и волхвов, знает все приключения последних в путешествии их с высоты Востока и может восстановить события до последней чёрточки. Когда волхвы вошли в вертеп, Младенец Иисус бросил на них взгляд и — гласить провансальская легенда — испугался, потому что один из волхвов «был чёрен, как чёрт».
— Господи! — вопросила Дева Мария, что с тобою? — отчего ты так встрепенулся?
Младенец отвечал:
— Увидал Я мужа — |
— Не бойся, Сын мой! — возражает Мария, — негр тоже пришёл поклониться Тебе, и его благое намерение искупает уродство его лица.
Другая трогательная легенда сводит у колыбели Иисуса пастырей и волхвов вместе.
— Кто вы такие? — что вам надо? — спрашивает св. Иосиф.
— Мы три царя, пришли по пути, указанному нам звездою, поклониться Спасителю мира.
Святая Дева показала им Младенца Иисуса. Цари пали ниц и принесли дары. Пастыри, которые только что убрали Христову колыбель полевыми цветами, с завистью смотрели на золото, серебро и драгоценные каменья, рассыпанные царями, и грустно толковали между собою:
— Вот так подарки сделали Ему волхвы! Теперь Он о нас и думать забудет, — где уж тут помнить о наших цветах!
Но, не успели они сказать этих слов, как Младенец Иисус оттолкнул ножкою кучу золота и, зажав в ручке подснежник, поднёс его к устам и поцеловал. С тех пор у подснежника — во дни оны совершенно белого — кончики лепестков стали розовые, а сердцевинка золотая.
Ягнёнок вспоминает об Иоанне Крестителе и рассказывает свои невинные игры с Младенцем Иисусом.
Петух излагает историю, как трижды отрекался от Христа Пётр-апостол.
Осёл говорит дольше всех, потому что ему надо рассказать все приключения св. Семейства во время бегства в Египет, а также — что говорил в дороге св. Иосиф, что Богородица, что Младенец.
Переходя пустыню, путники мучились жаждою. Встречный караван отказал им хотя бы в капле воды. Иисус проклял жестокосердных кочевников, и с тех пор караван мыкается по свету, не зная отечества, не находя приюта.
Слуги Ирода гнались за беглецами. Вот-вот настигнут. Божия Мать видит: вышел мужик засевать полосу.
— Добрый человек, не спасёшь ли ты моего Сына?
— С удовольствием, прекрасная дама. Давайте Его мне под кафтан, — тут его никто не найдёт.
— Спасибо, добрый человек! Ступай же — дожинай свою пшеницу.
— Что это вы говорите, прекрасная дама? Она ещё не посеяна.
— Ступай, возьми серп! Пока ты сыщешь его, твоя пшеница созреет.
Не прошло четверти часа, как пшеница зацвела и выколосилась.
Не прошло получаса, — она поспела к жатве.
Первый сноп дал сто мер пшеницы.
Сколько дал второй, — и счёта нет.
Тем часом налетела конная погоня.
— Эй, мужик! Не проходила ли тут Мария с Младенцем на руках?
— Проходила, господа, только это было, когда я ещё сеял мою пшеницу.
— Тогда нам нечего здесь делать, — ведь это, значит, было, в прошлом году. (Légende du Bon Laboureur[2]).
В другой раз, Дева Мария, слыша за собою шаги Иродовых солдат, обратилась за помощью к цветам:
— Роза! Красавица роза! прими моё бедное дитя в свои благоуханные лепестки, спрячь у себя, чтобы не убила его погоня.
Роза отвечала:
— Ступай своею. дорогой! Ища добычи, солдаты, пожалуй, ещё затопчут меня в грязь и оборвут с меня лепестки. Вон гвоздика. Попроси приюта у неё, — авось, она тебе не откажет.
Богоматерь пошла к гвоздике:
— Гвоздика! Прекрасная гвоздика! Открой свои лепестки, спрячь моё бедное дитя, чтобы не убила его погоня.
— Ступай своею дорогой! Мне некогда тебя слушать — мне надо цвести и красоваться. Вон — шалфей, цветок нищих. Проси приюта у него, — авось, он тебе не откажет.
Шалфей послушался Пресвятой Девы и приютил беглецов. Когда опасность минула, Мария, прежде чем оставить своё убежище, благословила шалфей, — и благословение Мадонны наградило «цветок нищих» силою целебною и чудодейственною (Lég. de la Sauge[3]).
Вмешиваться в рождественские собеседования животных — штука не совсем безопасная.
Один фермер из Val d’ ajol (это в Вогезах), более любопытный и посмелее, чем другие его однодеревчане, хотел послушать, что будут говорить его волы в рождественскую ночь.
Когда упали сумерки, он, захватив — на случай опасности — острый топор, прокрался в хлев и зарылся в солому. Ночь была ненастная — чернее тюрьмы. Свистал северный ветер, скрипел флюгер, на дворе выла собака.
Пробило полночь; весёлый звон колоколов огласил деревню радостною вестью Рождества Христова.
В ту же минуту фермер услыхал разговор. Один вол спрашивал другого:
— Что суждено нам делать завтра, приятель?
А тот отвечал:
— Мы повезём на кладбище прах нашего хозяина.
Фермер вскочил вне себя.
— Ну, это ты врёшь, скотина! — вскричал он и замахнулся на вола-предсказателя топором.
Но оружие, словно невидимою рукою, обратилось на него самого, он глубоко рассёк себе голову и повалился на солому, обливаясь кровью. К утру он помер, и волов, напророчивших фермеру смерть, действительно запрягли в телегу, чтобы доставить гроб его к месту вечного успокоения.
В Бретани мужики с вечера стараются закормить скот так, чтобы он проспал роковую полночь. Это — потому, — что беседы волов в рождественскую ночь не обещают людям ничего доброго. Животные то жалуются на дурное обращение с ними в течение прошлого года, то пророчат хозяевам всякие неприятности на будущий. И — чем хуже было обращение, тем сквернее они напророчат. Так уж лучше пожертвовать несколькими вязанками сена и гарнцем-другим отрубей, зато убаюкать скотину и не допускать её до разговоров.
По другому поверью, тоже вогезскому, если пряха не бросит работы во время рождественской всенощной, чёрт так запутает пряжу, что весь наступающий год уйдёт лишь на то, чтобы её распутать.
В Amavilliers[4] одна женщина ещё недавно пекла, во время рождественской всенощной, особые хлебцы, — верующие покупали их по очень дорогой цене, так как хлебцы эти предохраняли якобы их скотину от волков. В других местечках, носят в ладонке кусочек рождественской просфоры, как вернейшее средство уберечься от укушения бешеной собаки. У пастуха, который первый придёт к службе в рождественскую ночь, особенно удачно плодятся овцы.
Мужики верят, что в рождественскую полночь можно видеть духов, гномов, пляску домовых; что грешники чистилища блуждают в это время около живых, прося их молитв. Вот бретонская легенда на этот случай.
В один сочельник, старый благочинный Плоэрмеля сидел у камелька и бормотал молитвы, в ожидании, скоро ли пробьёт полночь. Внезапно слуха его коснулся какой-то сухой стук. Он открыл двери и — к великому своему изумлению — увидал, что вокруг его дома собралась несчётная толпа кающихся.
Ночь была морозная; ярко светила луна; звёзды сияли во множестве, — огромные, сверкающие, — они тоже справляли своё Рождество.
Кающиеся были покрыты с головы до ног белыми саванами; в руках они держали пылающие факелы. Благочинный, в ужасе, сотворил крёстное знамение; привидения ответили ему тем же.
— Кто вы такие и чего хотите от меня в этот час?
Таинственные существа просили его знаками следовать за ними. Благочинный оправился от страха и повиновался. Процессия двинулась в горы, сопровождаемая странным шумом, точно кость щёлкала о кость. Впереди шли дети, высоко воздымая деревянное Распятие. Затем тянулось тысяч десять кающихся — с жёлтыми и красными свечами, льющими зловещий свет на попутные рощи и скалы.
После долгого перехода, совершенного в мрачном молчании, процессия достигла развалин древней часовни. Все преклонили колена. Один из кающихся подал благочинному ветхие ризы. Старик облачился; на алтаре он нашёл ветхий требник, дискос и оловянную чашу.
Привидения усердно молились. Одно из них отвечало на возгласы священнослужителя, за дьячка, страшным голосом.
Благочинный, умилённый благодатью совершаемого таинства, совсем было забыл о своей странной пастве.
Но, когда он повернулся к ней, чтобы возгласить:
— Orate, fratres![5] —
то чуть не упал от страха: молчаливые пилигримы сняли свои саваны, и вся часовня была полна отвратительными скелетами…
Кое-как священник овладел собою и, скрепя сердце, продолжал мессу. По вознесении св. Даров, в капелле разлилось небесное сияние, хор нежных голосов воспел славу Господню, а скелеты превратились в светлые видения чудной красоты.
Когда благочинный обратился к молящимся с заключительным:
— Ite, missa est![6]
капелла была уже пуста. Длинная полоса света дрожала в небе, указуя путь в рай, по которому, воспевая аллилуйю, вознеслись таинственные кающиеся. Благочинный понял, что то были мученики чистилища, и он помог им отбыть срок покаяния.
Всякий округ, всякий околоток справляют сочельник на свою особую стать.
В верхних Альпах все родичи ужинают в этот вечер одною семьёю; хижины иллюминированы свечами. По возвращении с мессы, едят суп с гренками — так называемый creuset[7]; хозяин дома наливает стакан вина, и вся семья пьёт из общего стакана за здоровье отсутствующих родных и знакомых дома.
В Perthuis[8] справляют два сочельника, — как в России: под Рождество и под Крещение. Запрягают ослов в телегу с дровами, дрова зажигают и возят этот костёр по городу, под грохот тамбуринов и в предшествии трёх обывателей, одетых евангельскими волхвами.
В Caen[9] дети бегают по улицам с цветными фонарями, крича: «Ноэль! Ноэль! До свиданья, Ноэль! Уходит Ноэль!»
В богатых долинах Мааса ещё держится, заимствованный у англичан, обычай «валентинства». В день Рождества молодые люди и девицы выбирают своих суженых, и — горе тому, кто изменит обычаю и не женится на своей Валентине!
В Пикардии священнику, пред рождественскою службою, подносят под благословение новорождённого ягнёнка в корзине, богато украшенной цветами, блёстками, лентами и пр. Пастухи с семьями своими сопровождают агнца, держа в руках традиционные посохи и корзины с дарами. Молодые девушки, все в белом, принимают агнца на паперти и вводят его в церковь, распевая старые колядки. Ягнёнок, участвовавший в церемонии, почитается затем как бы покровителем стада. Его нельзя ни убить, ни продать: это принесло бы владельцу несчастье. Животное живёт, окружённое довольством и бдительным уходом, пока не околеет своею смертью, от старости.
В Франш-Конте дети, выряженные в восточные костюмы, на подобие царей — волхвов, колядуют по домам, распевая «ноэли» на местном наречии. Иногда они водят за собою барана, убранного лентами. Их кормят, поят, подают им яйца, лепёшки, мелкие деньги — словом, тот же обычай и порядок, что и у нас в Малороссии.
В южных провинциях прочно держится легенда, занесённая сюда ещё крестоносцами. Рыцари и паломники средневековые рассказывали, что в Вифлееме, по соседству с пещерою Рождества Христова, есть куст шиповника. Шиповник этот всегда в цвету, как летом, так и зимою; шипы его не колючи и творят много чудес. Иные пилигримы приносили с собою цветы шиповника. Это — так называемые «розы иерихонские», благочестиво сохраняемые некоторыми аббатствами и церквами даже до сего дня. В сочельник «розу иерихонскую» опускают в сосуд со святой водою и — пока идёт всенощная — сухой цветок понемногу оживает, распускает лепестки и распространяет дивное благоухание. Затем он снова делается сухим и сморщенным, как цветок из гербария. Вода, в которой расцвела иерихонская роза, исцеляет болезни. Впрочем, иерихонской розе приписывают и другое происхождение, более мистическое. Первые розы — красные, как кровь — зародились от капли крови Христовой, обагрившей Голгофу. Семя шиповника было занесено ветром пустыни в окрестности Иерихона, откуда роза и получила своё название. В старых хрониках она известна также под именем «Цветка страстей Христовых».
Вера в чудотворность цветка имела широкое, даже общее распространение. Люди средних веков видели в нём талисман против чумы, столь страшно опустошительной в ту эпоху. За иерихонские розы платили бешеные деньги. Думали, что она имеет свойство — противиться лжи, восстановлять истину против усилий клеветы: если мошенник ложно призывал её в свидетельство своей мнимой правоты, роза — вместо того, чтобы распуститься в святой воде — ещё больше сморщивалась, как бы от презрения к обманщику. Провансальская баллада гласит о любопытном «суде Божием» — путём сравнения двух иерихонских роз. Прекрасная Алиса (Alix) проводила своего супруга в Палестину. Барон пропал без вести. Алиса прождала пятнадцать лет и собралась выйти замуж за другого. Вдруг является пилигрим — старый, дряхлый, безобразный — и говорит:
— Я твой муж.
Алиса потребовала доказательств. Нищий вынул из мешка иерихонскую розу.
— Вот свидетельство, что я справедливо называю себя твоим мужем: эта сухая роза зацветёт, когда я брошу её в фонтан…
Так и сталось. Алиса, скрепя сердце, уже хотела подчиниться своей горькой участи — быть женою урода, но в дело вмешался местный пустынник. Он сказал:
— Чудеса творит Бог, но подобия чудес может творить и дьявол. Не угодно ли будет вам повторить свой опыт с розою в святой воде?
Пилигрим замялся, а пустынник продолжал:
— Ты колдун и мошенник. Ты оживил свою розу силою бесовскою. А вот моя роза — действительно, иерихонская; её подарил мне сам Пётр-Пустынник… Если я лгу, пусть останется она навсегда сухою!
Но, в то же мгновение, роза, освящённая рукою того, кто вёл первых крестоносцев в бой за гроб Господень, расцвела пышным цветом, а роза колдуна завяла и сморщилась. Обманщик бежал, преследуемый свистом и каменьями замковой челяди. Алиса поблагодарила пустынника и благополучно вышла замуж за своего возлюбленного рыцаря.
Дети думают, что «Ноэль» — добрый старичок, который бродит в рождественскую ночь по домам, рассыпая людям свои подарки. Представление о сочельнике, как о добром малом, духе-благодетеле (Bonhomme Noël), явилось в XIII веке. Уличные акробаты того времени бродили по домам с колядкою:
Государь Сочельник |
Колядки эти впоследствии разрослись в длинные представления, подобие которых знает и малороссийская старина — с «вертепом», т. е. театром марионеток, изображавших происшествия рождественской ночи, с примесью вводных лиц и современных намёков.
Вот — одна из оригинальных провансальских колядок:
Когда Христос родился, Когда Христос родился, Когда Христос родился, Когда Христос родился, У ясель разостлали |