Нурмагала[1]
(Восточная повесть соч. г-жи Жанлис.)[править]
Султан Козру, сын Жеангира, могольского императора, был храбр, умен, добродетелен, но имел страсти неукротимые и характер высокомерный, который редко в удел достается детям азиатских деспотов, воспитываемым в страхе и зависимости. Отважность показалась в нем еще в самом детстве и полюбилась Жеангиру. Сей государь, будучи от природы чувствительным и добрым, ласкал своего сына, но не смел любить его со всею нежностью родительской; иногда изъявлял недоверчивость к нему и принимал осторожные меры, которые жестоко терзали гордую душу юного Козру; оттого любовь императора столько действовала на принца, сколько благосклонность государя может действовать на придворного честолюбца. Сердце родительское неизменно; кто может в нем сомневаться? Кто не полагается на него с полною доверенностью? Но любимицы азиатских государей столько же ревнивы, как любовники; они всегда недоверчивы, всегда опасаются перемены, и часто сомневаются в самых клятвах о нежной привязанности. Козру отличился на ратном поле, сражаясь под начальством отца своего и храброго Абкара, персидского генерала бывшего в службе моголов. По окончании славной войны, Козру просил себе губернаторского места в провинции; просьба его не уважена; губернаторство отдано простому подданному, которой не имел никакого права на сие отличие. Досада и негодование молодого принца были чрезмерны. Абкар, столько же недовольный раздражал в нем честолюбие. Составилась партия. Козру принял решительное намерение сделаться независимым, не думая впрочем о низложении могола. Шекур, первый министр Жеангира, открыл заговор, и донес о нем государю. Абкар и принц были взяты под стражу. Император, даровав прощение своему сыну, осудил Абкара, и велел ему через три дня готовиться к смерти. Абкар имел одну только дочь, которая, быв от роду пятнадцати лет, помрачала всех красотою, знала многие языки, любила чтение и отличалась талантами. Она имела все качества, которыми приобретается общая привязанность: простоту и приятность в обхождении, ум живой и проницательный, характер терпеливый и решительный; сверх того получила от натуры дар, превосходящий все прочие: душу чувствительную и благородную. Узнав о несчастии своего отца, нежная дочь поспешно накинула на себя покрывало, в первый раз в жизни вышла из дому родительского, провожаемая верною невольницею, и отправилась в чертоги первого министра. Не сказывая о своем имени, она просила дозволения говорить с ним, и была впущена в кабинет вельможи. Там, сняв с головы покрывало: «Шекур! — сказала она — я пришла доставить тебе способ сделать благородное дело. Я дочь Абкара; хочу предстать пред Жеангира, и ходатайствовать у него за несчастного моего родителя. Ты неприятель его, нет нужды! Будь великодушен, и укажи мне дорогу к подножию престола». Молодая, пятнадцатилетняя девушка без сомнения не знала, что сим необычайным поступком достигнет своей цели; со всем простодушием, молодости и неопытности она полагалась только на чувствительность Шекура, надеясь тронуть сердце старого вельможи и погасить в нем на сей случай искры старинной вражды.
Изумленный Шекур пристально смотрел на красавицу, которая в столь юных летах уже открывала великую душу… Если откажу ей — думал министр — она найдет другой способ войти во дворец; а государь наш еще не стар и любит женщин… Сии рассуждения заставили Шекура решиться на великодушный поступок. «Хорошо — отвечал он — охотно поведу тебя к государю, и вместе с тобою стану просить его…» Милая дочь Абкарова исполненная чувством благодарности накинула на себя покрывало и пошла за Шекуром. Представши пред лицом Жеангира, она упала на колена и с трогающим красноречием молила его даровать жизнь своему родителю. Растроганный император поднимает красавицу, смотрит на нее примечательно, потом говорит: «Можно ли отказать тебе? Абкар отец твой — прощаю его и дозволяю ему уехать в Персию со всем богатством, требую только, чтобы из благодарности он оставил при мне дочь свою. Останься в моих чертогах, отец твой завтра отправится; сего дня ввечеру ты должна с ним проститься».
Дочь Абкарова залилась слезами и опять упала к ногам Жеангира, который немедленно приказал отвести ее в сераль. После смерти матери Козру император не имел более супруги и обещался ни одной женщине не давать сего высокого титла. Однако он столько пленился красотою и прелестями дочери Абкаровой, что в тот же день назвал ее Нурмагалою, или светом сераля. Сие название много обещало; новая любимица тотчас почувствовала, что оно дало ей такие права, которых не имели ее соперницы.
На другой день в серале приготовлен был праздник для Жеангира. Нурмагала явилась во всем блеске, приличном ее имени. Она обратила на себя внимание не одними прелестями, но и талантами; император увидел искусство ее в танцевании, услышал ее пение и игру на лютне — и страстно в нее влюбился. Ввечеру пошли гулять в сад; Жеангир отвел Нурмагалу от подруг ее, и посадил на дерновой лавке. «Как пристало к тебе новое название! сказал он любимице: ты одна здесь блистаешь; ты помрачаешь прелести всех моих красавиц; я никого кроме тебя не вижу!..» Нурмагала вздохнула, качая головою; подняла глаза к небу, устремила их на светлый месяц, которого все лучи, казалось, собрались на прелестном лице ее, и потом отвечала: «Государь! взгляни на светило небесное; посмотри на его кроткое, величественное сияние, занятое от солнца… Не отлично ли оно от звезд, едва светящихся?» — Скажи, милая Нурмагала! ах! скажи; какого желаешь отличия? — «Есть, государь, отличие знаменитое и высокое; оно столько любезно моему сердцу, что нет вещи в свете, которая могла бы заменить его…» — Что такое? — «Название супруги первого монарха в мире».
Признание столь нечаянное и чистосердечное, изумило Жеангира. Недолго помолчав, он сказал: «Как, Нурмагала! ты еще во цвете юности, и так честолюбива!..» Государь! отвечала прелестная: помысли о моем воспитании; помысли, что будучи единственной дочерью человека, возведенного тобой на высокую степень достоинства, я никогда не готовилась занимать место в серале, в толпе невольниц. Конечно, я не надеялась удостоиться твоего внимания; но всегда была уверена, что получу руку того, кому отдам свое сердце. Почитаю себя счастливой, находясь в твоих повелениях; но смею донести тебе, государь! что прежде несчастного приключения с отцом моим, я не позавидовала бы состоянию, для которого ныне судьба меня назначила".
Сия речь еще более изумила императора, не привыкшего слушать язык свободы и чистосердечия. Любовь и досада боролись в душе его; чувствуя впечатление, столь необыкновенное, он не знал, строгость или ласковость ему надлежало обнаружить. «Итак — сказал он: тебе противно нынешнее твое состояние?» — Нет, Государь! потому что люблю тебя. Но если б я не чувствовала своего унижения, то не была бы достойною получить то, чего желаю, — «Знаешь ли, Нурмагала, что я отрекся жениться на дочери обладателя Персии?» Отрекся потому, что не знал ее; разве я менее персидской принцессы, если удостоилась быть любима тобою? Какой сан может равняться с твоею любовью? Растроганный Жеангир перервал разговор, и удалился.
Оставшись наедине, он начал размышлять о словах любимицы, и ужаснулся. Ему в первый еще раз в жизни удалось видеть женщину, благовоспитанную и умную; он подумал, что такое существо должно быть весьма опасно; несмотря на то, каким образом перестать любить Нурмагалу?.. Отдаться во власть идолу, не имеющему общего смысла, весьма натурально; это не вредит ни достоинству частного человека, ни славе монарха; но обижать умную женщину! какой стыд! какая опасность! Такая женщина иногда вздумает подавать добрые советы; можно предполагать, что она будет высокомерна, властолюбива, нагла, пронырлива, коварна… Вот мнение, всеми принятое в Азии!
Недаром один государь[2] побоялся жениться на прекрасной Икассии, услышав от нее ответ остроумный. Может быть, Жеангиру известно было сие происшествие. Как бы то ни было, несмотря на любовь свою к прекрасной Нурмагале, он решился обуздать ее честолюбие и унизить ее гордость; открыл план свой Шекуру, рассказал ему разговор с Нурмагалою, и требовал совета. Министр ясно видел, что государь обожал Нурмагалу, и что она могла получить все желаемое — видел и остерегся говорить против любимицы, которую только для того хотели унизить, что удивлялись ее совершенствам. Шекур не одобрял Жеангирова намеренья; государь настаивал. «Я не хочу — сказал он, — открыть ей, что имеет неограниченную власть над моим сердцем; она могла бы употребить во зло мою слабость. Мне хочется без всякого насилия, даже с видом великодушия принудить ее отказаться от своих требований и довольствоваться нынешним состоянием.»
Шекур не отвечал ни слова. Император написал к Нурмагале следующую записку:
«Ты сказала, что недовольна нынешним своим состоянием. Я не тиран; несмотря на то, что нахожу удовольствие быть с тобою вместе, отдаю жребий твой в собственное твое распоряжение. Ты свободна, Нурмагала; если хочешь отправиться к твоему родителю, от тебя зависит назначить время отъезда. Мои благодеяния последуют за тобою; отряд моих воинов проводит тебя в Персию».
Император прочитал вслух записку, будучи весьма доволен своим вымыслом. «Ты верно угадываешь — сказал он министру — что Нурмагала не решится ехать. По восточным обычаям, ей нельзя будет помышлять о замужестве, проведя два дня в серале; сверх того, где найдет она такое великолепие? Она любит меня, следственно, не захочет со мною расстаться; в таком случае могу заставить ее отказаться от требований или по крайней мере она сама не станет упоминать о них».
Жеангир послал вместе с запиской богатые подарки, через полчаса получил ответ следующего содержания:
«Гордость моя, государь! не может быть предметом нарекания для души, столь великой, как твоя; хочу сохранить сие драгоценное свойство: позволь хотя чувствами до тебя возноситься… От тебя зависело бы сказать, что я нужна для твоего счастья — и послушная невольница навсегда осталась бы с тобою. Такая честь удовлетворила бы и сердце мое и гордость; без нее титло супруги твоей для меня ничего не значит… Но ты предлагаешь мне удалиться навсегда не объявив, что тебе жаль расстаться со мною… Завтра еду.
Государь! благоволи принять обратно богатые свои подарки; они для меня не нужны. Что мне делать с блестящими нарядами? Кому захочу нравиться, расставшись, с тобою?.. Благодарность и печаль повсюду последуют за мною…»
Жеангир совсем не ожидал сего ответа, которой растрогал его сердце, и привел в замешательство рассудок. «Что делать, Шекур? Нет, не отпущу ее, признаюсь, что не могу жить без Нурмагалы… Но как теперь удержать ее, не обнаружив своей слабости? Если объявлю ей всю страсть мою, то она верно захочет быть моею супругою…» — Какая же другая женщина достойна сего высокого титла? «Что ты говоришь, Шекур!» — Государь! самое лучшее, достойное тебя средство удержать здесь ту, которая требует одной только любви твоей, есть — возвести ее на престол императорский".
Жеангир не отвечал на слова, но вольность Шекурова не показалась ему противною; догадливый министр знал, с какой стороны польстить своему государю. Он служил Нурмагале ревностно, потому что она уже и прежде была одолжена им, и что сама она чувствовала всю важность его одолжения; сверх того Козру был неприятель Шекура, а брак сей совершенно лишил бы принца доверия и могущества. Наконец, Жеангир обожал Нурмагалу, следственно немудрено было предусмотреть, что государь женится на ней рано или поздно; ускорить же сие важное событие значило утвердить навсегда благосклонность монарха к министру, который дал совет столь полезный.
Император провел остаток дня, не видавшись с Нурмагалою, которой велел объявить, что она может готовиться к отъезду, и требовать нужное количество носилок. Нурмагала с прискорбным изумлением услышала сию весть, но гордость запрещала ей жаловаться. Она отвечала присланному, что не имеет нужды в многочисленной свите, и прибавила, что на другой день на рассвете уедет.
В самом деле на другой день рано печальная Нурмагала оделась в простое кисейное платье, накинула большое кашемирское покрывало, взяв с собою одну невольницу, вышла из сераля в шесть часов поутру, села на носилки и отправилась в дорогу. Надлежало перейти несколько дворов, чтобы очутиться вне замка; тут она уже не в силах была удержаться от слез… «Какой стыд! сказала Нурмагала: какое презрение!.. Жестокий отсылает меня… ни слова не отвечал на письмо мое, исполненное нежной покорности!.. Какая обида!.. Чем я заслужила ее?» Нурмагала плакала и рвалась от досады, между тем как носильщики быстро шли по улицам Делийским. Нурмагала велела идти медленнее, но ей с грубостью отвечали, что исполняют волю государя. «Боже мой! вскричала рыдающая любимица: ему хочется, чтобы я как можно скорее отсюда удалилась!..»
Спустя полчаса носилки остановились, Нурмагале сказано было, что нужно сделать некоторые поправки; просили ее выйти и подождать, пока починка будет окончена. Один из невольников предложил ей войти в большую пагоду, стоявшую подле самой дороги. Нурмагала согласилась. Пройдя первые двери, она с изумлением увидала многочисленную толпу собравшегося народа, и еще более изумилась, когда, вступив во внутренность храма, увидела зажженные светильники и самого императора великолепно одетого, окруженного придворными и телохранителями. Дрожащая Нурмагала прислонилась к столбу… Жеангир подходит к ней, берет ее за руку, и говорит: «приблизься; все готово для совершения обряда, который соединит нас вовеки…» При сих словах Нурмагала едва не лишась чувств от внезапного изумления и радости, преклонила колено перед императором, который поднял ее, и возлагая на голову ее алмазную корону, произнес громко: «Нурмагала, дочь Абкарова, да будет моею супругою!..»
Счастливая Нурмагала получила руку Жеангира. По окончании обряда император воссел на пышном престоле, воздвигнутом среди капища; султанша заняла место на парчовых подушках у подножия престола; потом при звуке трубном и народных восклицаниях вышла из храма, села в драгоценные носилки, и была отнесена во дворец, в сопровождения свиты, блестящей и многочисленной.
Принца Козру не было при совершении обряда. Услышав о сем происшествии, он не скрыл своего негодования, о котором Шекур немедленно уведомил султаншу. Сие обстоятельство не огорчило Нурмагалу; души благородные иногда оскорбляются в несчастии, но в минуту триумфа они более расположены к снисхождению. Шекуру весьма неприятно было видеть Нурмагалу великодушною, даже готовою ходатайствовать за принца перед императором; он скрыл страх свой и притворился будто охотно разделяет ее чувства.
В государстве Моголовом женщины гораздо свободнее, нежели в Турции; они в присутствии мужей своих иногда принимают у себя коротких приятелей семейства. Нурмагала жила не в серале, но в особом доме, имела множество телохранителей и невольников; ей оказывались все почести, приличные сану императрицы. Шекур был стар; Нурмагала, помня, что ему обязана жизнью родителя и счастьем своим, выпросила дозволение принимать его у себя в доме, но не осмеливалась просить подобного исключения в рассуждении принца Козру, по причине его молодости. Однако ей весьма хотелось познакомиться с ним и дать ему полезный совет о том, как он должен вести себя против императора. Единственный сын Жеангира не мог быть чуждым ее сердцу; сверх того, она часто слыхала от государя похвальные отзывы о храбрости принца Козру и об отличных качествах души его. Ей неизвестно было что принц уже знает по слуху о ее достоинствах. Абкар еще прежде несчастного происшествия дал заметить молодому принцу желание выдать за него дочь свою; это подало повод Козру разведать о дочери Абкаровой и узнать, что она прекраснейшая девица в империи; его воображение воспламенилось и он влюбился в красавицу, никогда не видавши ее. В такой земле, где женщина почитается божеством таинственным и невидимым, одна молва о достоинствах ее может вдохнуть любовь в сердце мужчины. Козру просил у Абкара дочери его за себя в замужество накануне того дня, когда их взяли под стражу… Узнавши потом, что Нурмагала находится в серале, Козру был неутешен от горести, которая наконец еще более усилилась, когда его любезная, сделалась супругою императора. Он не мог слушать, когда говорили об уме, красоте и прелестях Нурмагалы, не мог скрывать чрезмерной своей досады; жестоко сердился на Нурмагалу, думая, что она знала о любви его и об условии с Абкаром. Гордость и любовь заставляли его почитать постыдною неверностью дело, на которое решилась нежная дочь для сохранения жизни своего родителя, и на которое она должна была бы решиться даже и тогда, когда сердце ее чувствовало бы склонность к принцу. Но Нурмагала совсем не знала о намерениях Абкара, который иногда, отзывался с похвалою о принце в ее присутствии, но ничего не говорил о замужестве. Наконец Козру изъяснился; Абкар готовился объявить дочери свою волю, и в то самое время взят под стражу.
Нурмагала извиняла первые движения принцевой досады; но услышав через несколько месяцев, что он везде говорил о ней с чувством негодования, начала оскорбляться. Такая несправедливость возмутила душу ее. Пользуясь всею доверенностью государя, она никогда не употребляла ее во зло. Нурмагала скучала праздностью, но и не терпела пронырства: вот в чем состояла главная невыгода для любимицы. Обладая самовластно сердцем Жеангира, она почти совсем не имела влияния на дела государственные; иногда останавливала их течение строгим наблюдением справедливости, которая, как известно, часто бывает вредною для желаемого успеха. Нурмагала просила без околичностей и приготовлений, выслушивала отказы с равнодушием: сими средствами можно только приобрести почтение при дворах, но они не дают возможности действовать по желанию. Шекур часто представлял султанше, что умея притворяться, жертвуя иногда своими забавами, она легко получила бы власть беспредельную. «Дорого стоило бы мне приобретение такой власти — был ответ Нурмагалы: надлежало бы переменить свой характер, отказаться от любимых упражнений, и для чего? Чтобы за все пожертвования, за все усилия — иметь в своих руках власть, принадлежащую другому. Впрочем, чувствую, как несносно бесполезно тяготить землю, и не оставить по себе следа в мире… Чтобы трудиться для славы, надобно иметь характер твердый, неутомимый, которого удел я не получила от природы; чтобы прославить имя свое, надлежит отличиться знаменитым подвигом, для которого сил во мне не достанет».
Подобные размышления огорчали султаншу, и родили в ней мысль поискать способа прославиться, не мешаясь в дела государственные, и не переменяя образа своей жизни. Что ж могла она сделать? построить больницы, воздвигнуть капища? Но другие государыни строили больницы, воздвигали капища. Нурмагала, кроме сих человеколюбивых подвигов, хотела отличиться еще каким-нибудь, новым и блестящим. Наконец, после долговременных, глубоких размышлений, она выдумала странный план, который требовал многих приготовлений, и который она положила непременно исполнить, тем охотнее, что для того требовалось только: знатная денежная сумма, преданность некоторых людей и хранение тайны. Она продала большую часть своих драгоценностей и сделала повренным Шекура, который служил ей всем усердием.
Уже три года Нурмагала неограниченно господствовала над сердцем Жеангира, как Шекур, жестоко ненавидев Козру, узнал, что сей принц влюбился в дочь Фазелькана, богатейшего вельможи в Моголовой империи, непримиримого врага министра. Он решил воспользоваться сим открытием и погубить Козру. В сем намерении, не упоминая о новой страсти принца, он объявил султанше, что желает с ним помириться и выдать за него дочь свою Зораиду, прекраснейшую девицу в Дели. Султанша, которая знала и любила Зораиду, одобрила план сей и взяла себя попечение стараться об успехе; она с жаром ходатайствовала у императора в пользу министра. Государь обещался склонить принца и дать приданое за Зораидой; в самом деле, он предложил о женитьбе своему сыну, который не только не согласился исполнять волю Жеангира, но объявил еще, что никогда не женится на дочери человека ненавистного, и что любит Симу, дочь Фазелькана. Император, оскорбленный сим ответом, не скрыл своего негодования; однако, спустя немного, опять принял вид благосклонный и настоял в своем требовании, превознося красоту Зораиды. «Государь! — с живостью отвечал Козру — одна Сима будет моей супругой, а Зораиду не соглашусь иметь ниже невольницей, хотя бы она красотой равнялась с Нурмагалой». Раздраженный Жеангир с неудовольствием отпустил принца. Через полчаса Фазелькан взят под стражу. Козру, боясь также лишиться свободу, поспешно оставил Дели и скрылся в доме одного поселянина, недалеко от столицы на берегу реки Гемны.
Жеангир уведомил султаншу о разговоре с принцем и, желая сделать ее участницей в чувстве своего негодования, не забыл объявить ей ответ Козру, который сказал, что не хочет иметь Зораиды ниже своей невольницей, хотя бы она красотой не уступала Нурмагале. Султанша покраснела, но скрыла досаду свою под наружностью принужденной улыбки. В тот же вечер она дала великолепный праздник для императора и не пощадила никаких усилий блеснуть своими дарованиями и прелестями. Жеангир был восхищен от любви и удивления и в минуту восторга признался, что ни в чем не откажет Нурмагале. «Если так — подхватила султанша, — обещаешься ли оказать мне милость, о которой просить буду?» — Клянусь в том. — «Слово твое священно». — Скажи, любезная Нурмагала! скажи, чего желаешь, и будь уверена, что все получишь. — «Я не сомневаюсь в том, но чувствую какое-то замешательство». — Какое? отчего? — «Просьба моя покажется необычайною». — Нет нужды. — «Женщина, осчастливленная твоим предпочтением, женщина, страстно любимая тобою, должна иметь жребий отличный… ты удостоил меня титулом супруги своей; хочу имя сие сделать бессмертным… хочу прославить твои благодеяния; любовь и благодарность поселяют во мне честолюбие». — Но разве ты не султанша? Что еще могу для тебя сделать? — «То, чему до сих пор не было примера и не будет.» — Нурмагала! я не понимаю тебя; чего, ты желаешь? — «Беспредельной власти на двадцать четыре часа». — Как! — «Уступи мне престол свой только на одни сутки…» — На что это? Разве ты не царствуешь вместе со мной? — «Мой сан помрачается блеском твоего величества… Дозволь мне только одни сутки быть независимой на твоем престоле… не опасайся вверить мне власть самодержавную. Ах! Могу ли употребить ее во зло! Оправдаю любовь твою, выбор твой…» — Отдать бразды правления империей в руки восемнадцатилетней женщины!.. — «Но оказал ли бы ты мне сию милость, когда имела бы я сорок лет от роду!.. Тогда я не была бы тобой любима, следственно не могла бы требовать сего отличия. Молодость, государь, есть время торжества и славы для нашего пола». — А опытность?.. — «Твои примеры послужат мне вместо опытности». — Каких важных ошибок не можно сделать на троне и в одни сутки! — «Так, в ком нет ума и души благородной…» — Если бы не война с Персией, продолжающаяся уже около года, я менее опасался бы. В столь трудных обстоятельствах может ли женщина быть довольно осторожной, и не сделать ошибки, пагубной для государства? — «Одни сутки может». — Нурмагала! При таком честолюбии охотно ли ты сойдешь с престола, сидев на нем так недолго? — «Не завидую престолу, но ищу славы. Царствовать несколько часов и любить всю жизнь… Не блаженна ли такая участь?» — Не переменю данного слова. Нурмагала! Любовь произнесла безрассудный обет, и должна исполнить его… Завтра на рассвете будет возвещено моим подданным, что Жеангир сложит с себя бремя правления на двадцать четыре часа и что в продолжение сего времени Нурмагала будет неограниченной монархиней. — Обрадованная султанша чувствительно поблагодарила Жеангира за оказанную милость.
В самом деле на другой день поутру двор и столица уведомлены, что прекрасная Нурмагала будет их повелительницей. Народ, любящий новости, был вне себя от восхищения. Поэты с поспешностью принялись за работу, потому что столь короткое царствование не дозволяло заниматься долгими приготовлениями; по счастью, редкость происшествия родила множество новых идей и немедленно появились стихи в честь императрицы. Придворные выдумывали новые планы и основывали на них блестящие надежды. В один час написано более двух тысяч разных прошений; честолюбцы и хитрецы работали неутомимо, всякий был уверен, что ненадобно пропускать времени, столь короткого.
Это происходило в июне. В восемь часов поутру выставлено во дворце прекрасное трехцветное знамя с золотой бахромой, в ознаменование начала царствования Нурмагалы, которая в пышном уборе приняла от Жеангира скипетр и диадему. «Будь украшением моего престола, — сказал ей император, — и помни, что только тот в венце сияет, кто сияет царскими добродетелями и великими подвигами».
По совершении обряда Жеангир удалился во внутренние комнаты, обещавшись не показываться до тех пор, пока продолжится царствование Нурмагалы, то есть до восьми часов следующего утра.
Императрица, которая уже два года тайно занималась приготовлениями к торжественному дню сему, узнала о месте пребывания принца Козру. Лишь только герольды возвестили о воцарении Нурмагалы, Шекур, по ее повелению, отправился к жилищу принца, взял его под стражу от имени императора, не объявляя о случившейся перемене, и окольной дорогой привез во дворец, где оставил его под собственным своим присмотром. Нурмагала уже четыре месяца вела с Персией тайные переговоры о мире и с помощью Абкара, снискавшего всю доверенность персидского монарха, успела заключить трактат на условиях весьма выгодных для империи; требовалось только подтверждение великого Могола. Князь персидский, тайным образом приехавший в Дели с уполномочием подписать мирные статьи, торжественно введен в чертоги. Императрица сидела на пышном престоле, блестящем золотом и дорогими каменьями и окруженном стражей многочисленной. Юная и прекрасная Зораида, дочь Шекура, сидела у ног Нурмагалы, на ступени трона. Отворяется дверь, сперва является толпа вельмож, потом входит князь персидский с своей свитой. Начало царствования императрицы ознаменовано двумя действиями: Нурмагала открыла лицо свое и подписала мирный договор, то есть поступила как прилично прекрасной женщине и великой монархине. Все собрание поражено было ее прелестями. Нурмагала, оживляемая чувством уверенности в своих достоинствах, произнесла речь сильную и выразительную о выгодах мира; время было дорого, следственно речь государыни продолжалась очень недолго. По окончании оной вельможи пали на колени и клялись в верности императрице. Может быть, ни одна женщина не имела более основательной причины полагаться на клятву, потому что ни перед одной женщиной не клянутся в верности только на одни сутки. Нурмагала, опираясь на Зораиду, пошла в ближний кабинет, а за ней персидский князь и министры; там подписала мирный договор и повеление о возвращении в Индию Абкарна, к которому в то же время послан нарочный с известием. Отпустив персидского князя, императрица села в носилки и с многочисленной свитой отправилась на городскую площадь, где положила основание великолепному капищу, в другом месте повелела строить больницу, в третьем мост через реку Гемну. Между тем раздавали народу множество новых денег, золотых и серебряных, нарочно выбитых по тайному ее приказанию. На одной стороне сих монет находились боковые изображения императора и императрицы, на другой — их имена. Нурмагала, желая придать более знаменитости сим деньгам, умышленно нарушила старинный закон, которым запрещалось тискать изображения лиц на монетах[3].
Нурмагала не приказала отворять темницы, не даровала свободы всем преступникам; но заблаговременно собравши нужные известия о содержащихся под стражей, некоторых простила, смотря по тому, какие причины побудили их впасть в преступление; все безвинно страдавшие в оковах получили свободу. Нурмагала отдав должное почтение религии, изъявив любовь свою к общему благу, правосудие и великодушие, насладясь удовольствием от восторгов бесчисленного народа, который был свидетелем ее благодеяний, возвратилась во дворец. В полдень села за стол. В продолжение обеда выслушивала поданные прошения; до шести часов занималась рассмотрением бумаг, раздавала приказания, исправляла ошибки и назначала места по достоинству; не забыла ни ученых, ни литераторов, ни художников; многих неизвестных сделала известными; она знала, что гораздо похвальнее ободрить талант, скрытый от публики по каким-нибудь причинам, нежели осыпать милостями людей, которые довольно уже награждены громкой славой. Потом затворилась в кабинете с министрами и написала несколько полезных узаконений, которые заблаговременно обдумала, и которые клонились к облегчению участи женского пола.
В десять часов, отпустив министров, велела позвать к себе Насуфа, начальника стражи; отдала ему нужные приказы и наставления относительно принца Козру. Насуф немедленно пошел к принцу, который сидел взаперти, никого не видал, ни о чем не знал и думал, что его заключили по воле Жеангира. Насуф объявил принцу, что император, раздраженный его отказом жениться на дочери Шекура, требует, чтобы он по крайней мере увидел свою невесту. «Пойдем со мной, принц! — продолжал Шекур. — Прекрасная Зораида теперь находится в кабинете императора». — Иду, отвечал Козру с улыбкой негодования, но Зораида не изгладит в моем сердце образа Симы. — Сказав это, пошел за Насуфом. Начальник стражи думал, что принц в самом деле увидит дочь Шекура, но ошибался; женщины, подобно политикам, редко удастаивают полной доверенностью и всегда что-нибудь оставляют для себя. Нурмагала не сочла нужным открыть Насуфу, что она сама под именем Зораиды явится принцу. Хитрость сия выдумана для того, чтобы наказать Козру, который нескромно отзывался о султанше и о дочери Шекура. Читатель припомнит слова принца, сказавшего, что не хочет иметь Зораиду ниже своей невольницей, хотя бы она красотой равнялась с Нурмагалой.
Благодетельная, великодушная Нурмагала не забыла сего оскорбительного отзыва и решилась отомстить за свою любимицу. Ни государственные дела, ни счастье, ни слава не могли отвлечь ее от сей мысли. Беспристрастный повествователь обязан открыть свету слабость Нурмагалы, но прежде, нежели станем осуждать ее, посмотрим, как она отомстила.
Насуф оставил принца у дверей кабинета и удалился, предуведомив его, что сквозь стеклянную дверь, завешенную флером, он увидит Зораиду, которой велено здесь дожидаться султанши. Козру зпключил, что ему хотят показать дочь Шекура, не сказавши о том ей ни слова. Принц стоял в темном месте, в которое проходил свет из кабинета. Приблизившись к стеклянной двери и заглянувши в кабинет, он увидел лежащую на столе лютню. Ожидание казалось для него несносным, он нетерпеливо хотел взглянуть на Зораиду и поскорее уйти. Нетерпеливость усиливалась в нем беспрестанно более, разные мысли производили в нем какое-то движение. Имея двадцать четыре года от роду, можно ли с равнодушием ожидать появления молодой красавицы! «Надобно, чтобы она в самом деле была прекрасна — думал Козру: иначе не заставили бы меня дожидаться ее… Может быть, ей известно, что я говорил о ней с презрением… Чувствую, что, смотря на нее, должен буду терзаться, если она в самом деле прелестна…» Сии размышления еще более смутили принца… Послышался легкий шум, Козру трепещет и смотрит с живейшим любопытством, отворяется дверь, африканская невольница входит в кабинет и приготовляет подушки в расстоянии весьма недалеком от принца; спустя минуту является Нурмагала, Козру, взглянув на нее, каменеет от изумления. Он никогда не видал красоты столь разительной, правильной, совершенной…
Императрица села на подушках с видом печальным и не говоря ни слова. Через несколько минут она сказала: «Карисса! Знаешь ли, для чего султанше угодно, чтобы я здесь ожидала ее?» — Не знаю, — отвечала невольница: Нурмагала иногда бывает очень своенравна; мне сказывали, что вы долго будуте дожидаться ее и что она совсем не придет сюда. Не хотите ли поиграть на лютне для прогнания скуки? — Говоря последние слова, Карисса подала лютню Нурмагале, которая, приняв с видом нехотения, сказала: «Ах, Карисса! К чему служат мне суетные таланты?» — К чему? Чтобы восхищать всех, которые знают вас… — «Они не защитили меня от несноснейшей обиды!» — Но принц, о котором вы часто говорите, никогда не видал вас… — «Все, что ни слыхал он обо мне хорошего, родило в нем ненависть и презрение, между тем как я знаю его только по слуху, и…» — Нурмагала не докончила, положила прекрасные ручки на глаза свои… потом, взяв лютню, сказала: «Забудем его, или по крайней мере удалим от себя, если можно, жестокую мысль…» И заиграла с искусством неизъяснимым, соединяя мелодический голос свой со звуком орудия. Окончив песню, положила лютню на стол, вздохнула из глубины сердца и сказала: «Музыка питает мою задумчивость». — "Тешься, прекрасная Зораида, — отвечала Карисса: — разве ты сомневаешься, что пользуясь особливым благоволением султанши, удобно найдешь себе достойного супруга?.. — «Нет! Навсегда отрекаюсь от уз брачных…» — Можно ли! В таких летах! С такими прелестями! — «Ах, Карисса! Не говори о моих прелестях, не хвали бедной Зораиды!.. Не мне похвалы приличны, но Симе, счастливой дочери Фазелькана…» — Сима не имеет ваших дарований, вашего ума, ваших прелестей… — «Она имеет все: ее любят… Козру обожает ее, а меня ненавидит…» — Едва Нурмагала произнесла последние слова, как принц мгновенно очутился у ног ее. Императрица, притворясь до крайности изумленной, хотела уйти. Козру удержал ее. Упоенный любовью, благодарностью и удивлением, он изобразил нежнейшими словами страсть свою; поклялся, что обожает Зораиду, и что она одна будет его супругой. Яркий огонь блеснул в прекрасных очах Нурмагалы… Сей триумф был для нее милее всех подвигов, ознаменовавших день царствования. Правда, не величие, не могущество доставили ей сие наслаждение, но победа, одержанная красотой, всегда приятна для женского самолюбия.
«Так! — вскричал Козру: — так, прелестная Зораида! не обвиняй меня в неверности; ты будешь моей супругой. Тот знает ли любовь, кто не видал очей твоих, не слыхал голоса твоих уст?.. Но я не хочу жениться по принуждению. На требования императора стану отвечать, что человеку, лишенному свободы гражданской, неприлично открывать душевные чувства. Я объявлю их в то время, когда получу свободу, и ты узнаешь мое сердце, уверишься в нежной страсти, которая в нем пламенеет. Зораида! Не пощажу никаких усилий для достижения счастья обладать тобой…» — Принц! Я надеюсь на благосклонность султанши… — «На нее нельзя полагаться… Нурмагала женщина лукавая…» — Не спорю, что она не совсем простосердечна, однако… — «Я очень хорошо знаю душу ее; она не обманет меня…» — «И вы уверены?.. — „О! Весьма уверен. Сперва она казалась мне самой доброй, я воображал ее такой, какой ныне тебя вижу, и ошибался!.. Она моя неприятельница… Правда, я сам подал ей повод ненавидеть меня“. — Она была недовольна вами, но совсем не помышляла о ненависти и теперь прощает вас… — „Как!“ — Разве вы не знаете, что сердце женщины неизъяснимо?.. Уверяю вас, что Нурмагала сама не в состоянии дать отчет в своих чувствованиях… — „Нет, нет! Она от гордости и честолюбия ненавидит меня; будь уверена, что Нурмагала рада бы погубить меня, если б это зависело от ее воли. Но по счастью, говорят, что доверие государя к султанше час от часу слабеет…“ — Это говорят ваши льстецы… — На сем месте разговор прерван шумом, который вдали послышался. Нурмагала убедительно просила Козру удалиться, а чтобы скорее принудить его к тому, сама ушла с Кариссой во внутренние комнаты. Насуф явился и отвел принца на прежнее место. Была полночь. Нурмагала, не желая дремать на престоле, не ложилась спать, но снова занялась чтением прошений и записок и провела ночь в благотворительных упражнениях. В пять часов поутру она приказала позвать к себе друзей своих; после подвигов столь полезных и знаменитых ей думалось, что имеет право несколько минут разделить с друзьями. Нурмагала, обратясь к ним, произнесла следующее: „Не могу совершенно насладиться удовольствием самодержавия, если вы не будете участниками в моем благополучии. Объявите мне свои нужды. Но прошу вас ничего не упоминать о неприятелях; не хочу слышать о ваших ссорах… Не требуйте от меня никакой несправедливости; говорите с полной доверенностью и чистосердечием и надейтесь, что получите желаемое.“
Время было дорого; некогда было притворяться и выдумывать; ложная умеренность, хитрое смирение ни к чему не послужили бы. Просители долженствовали объявить требования своим таким образом, как при дворах никогда не бывает, то есть говорили коротко и откровенно, изъяснились без околичностей и обнаружили все свое честолюбие.
Нурмагала крайне удивилась, слыша язык необыкновенный, совсем не похожий на тот, к которому привыкла; она одних склонила ограничить требования, других убедила оставить лишние затеи; но все это сделано с таким добродушием, что никто не имел причины досадовать и все были довольны.
В семь часов императрица вошла в залу аудиенции и воссела на престоле. Между тем Насуф, по ее приказанию, явился у принца Козру и уведомил его о важном происшествии, при дворе случившемся. — „Я погиб! — вскричал принц: — Нурмагале остается царствовать еще целый час… Зораида прекрасна, но я не могу быть подлым до того, чтобы, боясь угроз, жениться на любимице Нурмагалы. Нет! Страх не принудит меня из угождения неприятельнице согласиться на то, в чем по безрассудству отказал я моему родителю…“ Вы отказали потому, что еще не знали прекрасной Зораиды… — „Правда… но Нурмагала подумает, что я, страшась ее, соглашаюсь жениться. От нее зависит погубить меня; но не в ее воле поколебать твердость души моей…“ — Императрица желает вас видеть… — „Пойдем, изъявлю ей все мое презрение, потом умру спокойно…“ Сказав это, принц вышел. Проходя комнаты во дворце, он увидел Фазелькана, которого вели в залу аудиенции. Козру, вспомнив о Симе, вскричал с живейшим чувством: „Любезный Фазелькан! Где дочь твоя?“ — Увы! отвечал вельможа: уже двадцать четыре часа находится она во власти султанши. Кто знает, какое мщение ожидает ее! — „Несчастная Сима! прервал Козру: жестокая Нурмагала…“ — Стража понуждала принца идти скорее. Терзаемый досадой, печалью и гордостью, он входит в залу и приближается к престолу императрицы. Как велико было его удивление, когда в лице Нурмагалы он узнал мнимую Зораиду и увидел Симу, сидящую у подножия престола! Гордый Козру бледнеет и трепещет… Императрица, притворясь, будто не замечает смятения на лице Козру, просит его подойти ближе, подает ему саблю, украшенную драгоценными камнями, и произносит: „Даровать тебе оружие и свободу, значит возвратить славе ее любимца; прими из рук Нурмагалы супругу, избранную тобой… Фазелькан и все друзья твои свободны, им возвращены прежние достоинства…“ — Радостные восклицания раздались под сводами залы. Козру, преклонив колено, сказал: „О, Нурмагала! Ты всем победила меня… Узник твой вечно не забудет ни твоего мщения, ни твоих благодеяний… Нельзя не обожать тебя, под каким видом ты ни являешься… Кто не покорится таким прелестям, украшенным блестящими дарованиями и великими свойствами душевными!..“ — Фазеклькан и Сима упали к ногам Нурмагалы; она подняла их, обняла Симу и отпустила все собрание. Приближался конец царствования; было семь часов с половиной… Императрица велела позвать Жеангира, который немедленно явился пред самодержицей обширной монархии. Нурмагала, подавая своему супругу бумагу, сказала: „Вот, государь! Мирный договор, заключенный с Персией на условиях весьма выгодных для империи“. Она в коротких словах уведомила его о своем правлении и о том, как поступлено с принцем, не упоминая о мщении (выше замечено, что женщины не все рассказывают). Император слушал и удивлялся. Гром барабанов и кимвалов возвестил конец царствования… Нурмагала сошла с престола и упала к ногам императора. В сию минуту раздались голоса бесчисленного множества народа, собравшегося перед чертогами: „Да здравствует Нурмагала, наша благодетельница! Да здравствуют Нурмагала и Жеангир! Да будут счастливы вовеки!“ — Исполню желание народа благодарного — сказал Жеангир: разделю с тобой престол, который ты занимала для блага моих подданных… — „Нет, государь! отвечала султанша: чтобы не помрачить славы своей, мне надлежало бы всю жизнь провести подобно дню протекшему; женщина по слабости сил своих не может этого сделать“. Равнодушно возвращаю тебе власть самодержавную; я насладилась ею, сделала добро, приобрела любовь народную и мое имя не погибнет вовеки. В двадцать четыре часа я достигла того, что получается долговременными, неусыпными трудами, разве сего для меня не довольно?»
Нурмагала говорила чистосердечно и устояла в своей решимости. День кончился торжественным бракосочетанием Козру с Симой, а персидского князя с Зораидой. Жеангир с радостью подтвердил все, что императрица начала в свое царствование. Нурмагала навсегда заключилась в серале, не мешалась в дела государственные, не имела неприятелей, не чувствовала огорчений, наслаждалась удовольствиями дружбы, любила науки и художества и до конца жизни хранила свою славу.
[1] Сочинительница уведомляет, что сие происшествие действительно описано в Путешествии Тавернье, который привез в Европу золотые монеты, доказывающие истину его повествования. Г-жа Жанлис прибавила от себя подробности, относящиеся до принца Козру; но сие лицо не есть вымышленное. Козру в самом деле поднимал оружие против отца и был врагом прекрасной Нурмагалы. Жеангир, супруг ее, был дед славного Оренг-Зеба, который царствовал во время путешествий Тавернье.
[2] Император Феофил. См. Историю Византии.
[3] Это не вымысел. Тавернье, как выше сказано, действительно привез во Францию несколько золотых монет Нурмагалы, которые во время славного путешественника уже начинали становиться весьма редки в Азии, потому что наследники Жеангира запретили употреблять сии деньги, и большую часть их приказали переплавить.