Обрыв (Гончаров)/Часть V/Глава XXI
XXI
На другой день Райский утром рано предупредил Крицкую запиской, что он просит позволения прийти к ней в половине первого часа, и получил ответ: "Charmee, j'attends" {Очень рада, жду (фр.).} и т.д.
Сторы у ней были опущены, комнаты накурены. Она в белой кисейной блузе, перехваченной поясом, с широкими кружевными рукавами, с желтой далией на груди, слегка подрумяненная, встретила его в своем будуаре. Там, у дивана, накрыт был стол, и рядом стояли два прибора.
- Мой прощальный визит! - сказал он, кланяясь ей и останавливая на ней сладкий взгляд.
- Как прощальный! - с испугом перебила она, - я слушать не хочу! Вы едете теперь, когда мы... Не может быть! Вы пошутили: жестокая шутка! Нет, нет, скорей засмейтесь, возьмите назад ужасные слова!..
- Что это у вас? - радостно произнес он, вдруг уставив глаза на стол, - свежая икра!
Она сунула свою руку ему под руку и подвела к столу, на котором стоял полный, обильный завтрак. Он оглядывал одно блюдо за другим. В двух хрустальных тарелках была икра.
- Я знаю, что вы любите... да любите...
- Икру? Даже затрясся весь, как увидал! А это что? - с новым удовольствием заговорил он, приподнимая крышки серебряных блюд, одну за другой. - Какая вы кокетка, Полина Карповна: даже котлетки без папильоток не можете кушать! Ах, и трюфли - роскошь юных лет! - petit-fours, bouchees de dames! Ах! что вы хотите со мной делать? - обратился он к ней, потирая от удовольствия руки. - Какие замыслы у вас?
- Вот, вот чего я жду: этой улыбки, шутки, смеха - да! Не поминайте об отъезде. Прочь печаль! Vive l'amour et la joie {Да здравствует любовь и веселье (фр.).}.
"Эге! какой "abandon" {Непринужденность! (фр.).}! - даже страшновато..." - подумал он опасливо.
- Садитесь, сядем рядом, сюда! - пригласила она и, взяв его за руку, усадила рядом с собой, шаловливо завесив его салфеткой, как делают с детьми и стариками.
Он машинально повиновался, с вожделением поглядывая на икру. Она подвинула ему тарелку, и он принялся удовлетворять утренний, свежий аппетит. Она сама положила ему котлетку и налила шампанского в граненый стакан, а себе в бокал, и кокетливо брала в рот маленькие кусочки пирожного, любуясь им.
После жареной дичи и двух стаканов шампанского, причем они чокались, глядя близко друг другу в глаза, - она лукаво и нежно, он - вопросительно, и отчасти боязливо, - они, наконец, прервали молчание.
- Что вы скажете? - сбросила она выразительно, будто ожидая чего-то особенного.
- Ах, какая икра! Я еще опомниться не могу!
- Вижу... вижу, - сказала она лукаво. - Снимите маску, полноте притворяться...
- Ах! - вздохнул он, отпивая из стакана.
- Enfin la glace est rompue {Итак, лед сломан? (фр.).}? На чьей стороне победа? Кто предвидел, кто предсказывал? A votre sante {За ваше здоровье! (фр.).}!
- A la votre {За ваше! (фр.).}!
Они чокнулись.
- Помните... тот вечер, когда "природа, говорили вы, празднует любовь..."
- Помню! - шепнул он мрачно, - он решил все!..
- Да, не правда ли? я знала! Могла ли удержать в своих слабых сетях бедная девочка... une nullite, cette pauvre petite fille, qui n'a que sa figure {Ничтожество, жалкая девочка, у которой нет ничего, кроме хорошенькой внешности? (фр.).}?.. Ни опытности, ни блеска, дикая!..
- Нет, не могла! Я вырвался...
- И нашли то... что давно искали: признайтесь!
Он медлил.
- Buvez - et du courage {Пейте - и смелей! (фр.).}!
Она придвинула ему стакан. Он допил его, она сейчас наполнила его опять.
- Признайтесь...
- Признаюсь.
- Что тогда случилось там... в роще?.. Вы были так взволнованы. Скажите... удар?..
- Да, удар и... разочарование.
- Могло ли быть иначе: вы - и она, деревенская девочка!
Она гордо оправилась, взглянула на себя в зеркало и выправила кружево на рукавах.
- Что же там было? - спросила она, стараясь придать небрежность тону.
- Это не моя тайна! - сказал он, будто опомнившись.
- Oh, je respecte les secrets de famille... {О, я уважаю семейные тайны (фр.).} Пейте же!
Она придвинула стакан. Он отпил глотка два.
- Ах! - вздохнул он на всю комнату. - Нельзя ли отворить форточку?.. Мне тяжело, больно!
- Oh, je vous comprends! - Она бросилась отворять форточку. - Voila des sels, du vinaigre de toilette {О, я вас понимаю! Вот соль, вот туалетный уксус (фр.).}...
- Нет, благодарю! - говорил он, махая платком себе в лицо.
- Как вы были тогда страшны! Я кстати подоспела, не правда ли? Может быть, без меня вы воротились бы в пропасть, на дно обрыва! Что там было, в роще?.. а?
- Ах, не спрашивайте!
- Buvez donc {Пейте же! (фр.).}!
Он лениво отпил глоток.
- Там, где я думал... - говорил он, будто про себя, - найти счастье... я услыхал...
- Что? - шепотом спросила она, притаив дыхание.
- Ах! - шумно вздохнул он, - отворить бы двери!
- Там был... Тушин - да?
Он молча кивнул головой и выпил глоток вина.
Злая радость наполнила черты ее лица.
- Dites tout {Говорите все (фр.).}.
- Она гуляла задумчиво одна... - тихо говорил он, а Полина Карповна, играя цепочкой его часов, подставляла свое ухо к его губам. - Я шел по ее следам, хотел, наконец, допроситься у ней ответа... она сошла несколько шагов с обрыва, как вдруг навстречу ей вышел...
- Он?
- Он.
- Я это знала, оттого и пошла в сад... О, я знала, qu'il y a du louche {О, я знала, что здесь что-то кроется! (фр.).}! что же он?
- Здравствуйте, говорит, Вера Васильевна! здоровы ли вы?..
- Лицемер! - сказала Крицкая.
- Она испугалась...
- Притворно!
- Нет, испугалась непритворно, а я спрятался - и слушаю. "Откуда вы? - спрашивает она, - как сюда попали?" - "Я, говорит, сегодня приехал на два дня, чтобы завтра, в день рождения вашей сестры... Я выбрал этот день..."
- Eh bien {И что же? (фр.).}?
- Еh bien {Что! (фр.).}! "решите, говорит, Вера Васильевна: жить мне или нет".
- Ou le sentiment va-t-il se nicher {Вот где прячется чувство! (фр.).}! - в этом дубе! - заметила Полина Карповна.
- "Иван Иванович!" - сказала Вера умоляющим голосом. "Вера Васильевна! - перебил он, - решите, идти мне завтра к Татьяне Марковне и просить вашей руки или кинуться в Волгу?.."
- Так и сказал?
- Как напечатал!
- Mais il est ridicule {Но он смешон! (фр.).}! что же она: "Ах, ох?!"
- "Нет, Иван Иванович, дайте мне (это она говорит) самой решить, могу ли я отвечать вам таким же полным, глубоким чувством, какое питаете вы ко мне. Дайте полгода, год срока, и тогда я скажу - или нет, или то да, какое..." Ах! какая духота у вас здесь! нельзя ли сквозного ветра? (не будет ли сочинять? кажется, довольно? - подумал Райский и взглянул на Полину Карповну).
На лице у ней было полнейшее разочарование.
- C'est tout {Это все? (фр.).}? - спросила она.
- Oui {Да! (фр.).}! - сказал он со свистом. - Тушин, однако, не потерял надежду, сказал, что на другой день, в рожденье Марфеньки, приедет узнать ее последнее слово, и пошел опять с обрыва через рощу, а она проводила его... Кажется, на другой день надежды его подогрелись, а мои исчезли навсегда...
- И все! А тут, бог знает, что наговорили... и про нее, и про вас! Не пощадили даже и Татьяну Марковну, эту почтенную, можно сказать, святую!.. Какие есть на свете ядовитые языки!.. Этот отвратительный Тычков...
- Что такое про бабушку? - спросил тихо Райский в свою очередь, притаив дыхание и навострив ухо.
Он слышал от Веры намек на любовь, слышал кое-что от Василисы, но у какой женщины не было своего романа? Что могли воскресить из праха за сорок лет? какую-нибудь ложь, сплетню? Надо узнать - и так или иначе - зажать рот Тычкову.
- Что такое про бабушку? - тихо и вкрадчиво повторил он.
- Ah, c'est degoutant {Ах, гадость (фр.).}. Никто не верит, все смеются над Тычковым, что он унизился расспрашивать помешавшуюся от пьянства нищую... Я не стану повторять...
- Я вас прошу... - нежно шептал он.
- Вы хотите? - шептала и она, склоняясь к нему, - я все сделаю - все...
- Ну, ну?.. - торопил он.
- Эта баба - вон она тут на паперти у Успенья всегда стоит - рассказывала, что будто Тит Никоныч любил Татьяну Марковну, а она его...
- Я это знаю, слышал... - нетерпеливо перебил он, - тут еще беды нет...
- А за нее сватался покойный граф Сергей Иваныч...
- Знаю и это, она не хотела - он женился на другой, а ей не позволили выйти за Тита Никоныча. Вот и вся история. Ее Василиса знает.
- Mais non {Да нет же!(фр.).}! не все тут. Конечно, я не верю... это быть не может! Татьяна Марковна!
- Что же пьяная баба еще рассказывает? - допытывался Райский.
- Что... в одну ночь граф подстерег rendez-vous {Свидание (фр.).} Татьяны Марковны с Ватутиным в оранжерее... Но такое решительное rendez-vous... Нет, нет... - Она закатилась смехом. - Татьяна Марковна! Кто поверит!
Райский вдруг стал серьезно слушать. У него проснулись какие-то соображения в голове и захватило дух от этой сплетни.
- Дальше? - тихо спросил он.
- Граф дал пощечину Титу Никонычу...
- Это ложь! - вскочив с места, перебил Райский. - Тит Никоныч джентльмен... Он не вынес бы этого...
- И я говорю "ложь"! - проворно согласилась Крицкая. - Он и не вынес... - продолжала она, - он сбил с ног графа, душил его за горло, схватил откуда-то между цветами кривой, садовничий нож и чуть не зарезал его...
Райский изменился в лице.
- Ну? - спросил он, едва дыша от нетерпения.
- Татьяна Марковна остановила его за руку: "Ты, говорит, дворянин, а не разбойник - у тебя есть шпага!" и развела их. Драться было нельзя, чтоб не огласить ее. Соперники дали друг другу слово: граф - молчать обо всем, а тот - не жениться... Вот отчего Татьяна Марковна осталась в девушках... Не подло ли распускать такую... гнусную клевету!
Райский от волнения вздохнул всей грудью.
- Видите, что это... ложь! - сказал он, - кто мог видеть и слышать их?
- Садовник спал там где-то в углу и будто все видел и слышал. Он молчал, боялся, был крепостной... А эта пьяная баба, его вдова, от него слышала - и болтает... Разумеется, вздор - кто поверит! я первая говорю: ложь, ложь! эта святая, почтенная Татьяна Марковна!.. - Крицкая закатилась опять смехом и вдруг сдержалась. - Но что с вами? Allons donc, oubliez tout! Vive la joie {Забудьте все! Да здравствует веселье! (фр.).} - сказала она. - Что вы нахмурились? перестаньте. Я велю еще подать вина!
- Нет, нет, я боюсь...
- Чего, скажите!.. - томно спросила она.
- Дурно сделается... я не привык пить! - сказал он и встал с места. И она встала.
- Прощайте, навсегда...
- Куда! Нет, нет!
- Я бегу от этих опасных мест, от обрывов, от пропастей!.. Прощайте, прощайте!..
Он схватил шляпу и быстро ушел. Она осталась, как окаменелая, потом проворно позвонила.
- Коляску мне! - сказала она вошедшей девушке, - и одеваться - я еду с визитами!
Райский вышел от нее, и все вылетело у него из головы: осталась - одна "сплетня"! Он чувствовал в рассказе пьяной бабы - в этой сплетне - истину...
У него в руках был ключ от прошлого, от всей жизни бабушки.
Ему ясно все: отчего она такая? откуда эта нравственная сила, практическая мудрость, знание жизни, сердца? отчего она так скоро овладела доверием Веры и успокоила ее, а сама так взволновалась? И Вера, должно быть, знает все...
Образ старухи стал перед ним во всей полноте.
Думая только дать другое направление слухам о Вере, о себе и о Тушине, он нечаянно наткнулся на забытую, но живую страницу своей фамильной хроники, другую драму, не опасную для ее героев - ей минула сорокалетняя давность, но глубоко поглотившую его самого.
Он понял теперь бабушку. Он вошел к ней с замирающим от волнения сердцем, забыл отдать отчет о том, как он передал Крицкой рассказ о прогулке Веры в обрыве, и впился в нее жадными глазами.
- Борюшка! - с изумлением сказала она, отступая от него, - что это, друг мой, - от тебя, как из бочки, вином разит...
Она посмотрела на него с минуту пристально, увидела этот его, вонзившийся в нее, глубоко выразительный взгляд, сама взглянула было вопросительно - и вдруг отвернулась к нему спиной.
Она поняла, что он узнал "сплетню" о ней самой.