Об английском театре[править]
— «Нет никаких практических средств для поощрения драматического искусства. У каждой нации свое искусство. Англия, по-моему, наиболее изолирована от остальных наций, и ее народ все еще пробавляется мелодрамой. Мне сдается, что исключительная любовь к спорту убила среди англичан „интеллектуальную“ драму!!.»
Такой непочтительный ответ получили «просвещенные мореплаватели» от известного голландского драматурга Гейермана, на запрос одного журнала, — как изменить, как исправить то ужасное положение, в котором находится теперь английский театр.
Чтобы намекнуть читателю, каково это положение, мне достаточно сказать, что та декоративная пьеса Сарду, которая в России провалилась с первого же раза, «Данте», — там в Друрилэнском театре выдержала сотни представлений. Наши театральные завсегдатаи сочли пьесу неуважением к себе со стороны антрепренера, наша театральная критика отметила, что даже от Сарду нельзя было ожидать ничего подобного, а в Лондоне эта драма исполнялась с участием такого имени, как сэр Генри Ирвине, и, когда я возмущенный уходил со второго акта, я слышал восторженные возгласы публики и видел ее довольные лица.
На английской сцене господствует теперь «тенденция сделать пьесу — предлогом для триумфов декоратора, или для выставки туалетов актрисы», — по выражению W. Stead’a [Review of Reviews 1905, February: Democratise the drama]. Пьесы, которые у нас имели бы громадный успех (и чего смотрят переводчики!) — пьесы Оскара Уайльда, Пинеро, Бернарда Шо (Shaw) — здесь проваливаются зауряд, и вряд ли какой антрепренер примет вашу пьесу, если в ней не будет американской тетушки с наследством, добродетельного героя в чистом воротничке, адского злодея, у которого в каждом кармане по револьверу и т. д. Заграничных влияний нет никаких. И в то время, как Чехов, Гауптман, Метерлинк волнуют Европу новыми переливами жизни, новыми оттенками ее, — там, на «зеленом острове», все задачи драматургии сводятся к воспроизведению на сцене столкновения поездов, войны, наводнения и т. д.
Если к этому прибавить театральную цензуру, о моральном горизонте которой можно судить хотя по тому, что она запретила между прочим представление «Призраков» Ибсена и «Монны Ванны» Метерлинка, то читателю станет понятно, почему положение английской драмы сделалось предметом таких бурных споров в наиболее сознательных кругах английского общества.
Очень типична для нынешних мнений о британском театре такая тирада Review of Reviews:
«В идеале театр — проводник культуры и цивилизации. Только подумайте об этом идеале, представьте себе его, а потом взгляните на нынешнее его положение, на это разбитое жалкое суденышко без руля и без ветрил; оно могло бы быть ковчегом, это суденышко. Религия, мораль, искусство сыскали бы в нем верное убежище; а теперь в нем спасаются от скуки разные себялюбивые люди с единственным стремлением — убить время; представьте себе это, — и разве сердце не загорится в вас, и разве не захочется вам рыдать над таким мерзостным, позорным святотатством!»
Теперь вам будет понятно, почему все следили с таким напряженным вниманием за оперой, которую соорудил недавно English Illustrated Magazine, обратившийся чуть ли не ко всем авторитетам Европы с просьбой ответить на такие вопросы:
1) Существует ли какое-нибудь действительное средство для поднятия драматического искусства? Если да, то в чем оно?
2) Полезен или вреден был бы в этом направлении покровительствуемый государством театр?
3) Была бы какая-нибудь помощь драматическому искусству, если бы реформировать цензуриpoвaниe пьес, или для этого нужно совершенно уничтожить театральную цензуру?
Ответы получены от Бьернстерна-Бьернсона, от Эдмунда Госсе, от Жюля Кларетти, от Кармен Сильвы и других общепризнанных судей в этом деле…
Считаю прямо-таки необходимым познакомить русского читателя с этими ответами — они ведь и ему пригодятся. Но предварительно позволю себе сделать некоторое предисловие. В июльской книжке Rev. of Rev., за прошедший год есть статья Стэда о театре. Этот журналист достиг 55-летнего возраста и ни разу не был в мельпоменовом храме. Почему? А вот послушайте:
«Половина лучших пьес вращается на прелюбодеянии или, — в лучшем случае, — на борьбе с ним… Это очень опасно. Ибо соединенный гений драматурга и артиста придает особую свободу, особую силу выражения этому вопросу и более всего возбуждает похоть… Было бы большою наивностью полагать, что вопрос этот может подвергаться такому всенародному обсуждению и не заразить, не развратить зрителей, особливо если в их жилах течет горячая кровь юности».
И еще: «Зрелище страстной любви к прекрасной женщине — да лучшего средства для воспламенения чувств и не придумаешь! Я искренне признаюсь, что обязан своей нравственностью „традициям пуританского воспитания“.
Знаете, прочитал я эти ханжеские строки, — сразу стало мне ясно, что английский театр — дело проигранное и никакие анкеты, никакие государственные вмешательства тут не помогут… Тут дело гораздо глубже, в самых сокровенных основаниях национальной жизни. Больше всех народов захлестнутые мутной волной буржуазности, — англичане утратили то, что составляет душу всякого искусства — трагедии».
Эти самые «традиции пуританского воспитания» оторвали британцев от ощущения главной трагедии бытия — трагедии любви.
Трагедия мысли — фаустовская трагедия — также чужда стране эмпиризма, стране Бэкона, Спенсера, Гексли…
Трагедия воли не может быть ощущаема там, где идеалы сытости, пищеварения и довольства почти достигнуты теми, кто доселе заведывал общественной сценой — средним сословием.
Словом, трагическое исчезло в стране Шекспира. Жизнь перестала восприниматься, как борьба идеала и действительности, — слишком уж, повторяю, ее захлестнула волна самодовольства, комфорта и мелочной практичности, принесенных правящим классом…
Отсюда небывалое падение искусства. Его хотят поднять, и для этого не могут ничего лучшего придумать, как денежное вмешательство государства. Самая эта идея — о фабрикации гения благодаря денежному вкладу — еще строже осуждает страну на полное духовное бесплодие… Ведь и она из недр того же класса, — убившего искусство.
Покинув приходо-расходную книгу в семь часов вечера, средний англичан ищет отдохновения в театре или… на ипподроме, все равно… Отдохновения, — а не мыслей, для мыслей есть у него парламент; не поэзии — поэзия в развлечение не годится; не поучений, — разве он не бывает в церкви? — нет, ему нужно что-нибудь полегче, поудобнее. Если бы ему изобразили на сцене «Вишневый Сад» — он пошел бы в кассу и потребовал бы свои деньги обратно; когда в прошлом году лондонское Stage Society поставило Горького «На дне» — какой-то шутник из Punch’a объяснял самоубийство Актера тем, что эта пьеса так убийственно скучна. Реформы в искусстве? Нет, это слишком не комфортабельно. Декорации меняй, сколько хочешь, но чистые воротнички добродетельного героя, американскую тетушку и сочетания законным браком в пятом действии оставляй в неприкосновенности: этого требует и пищеварение и «традиции пуританского воспитания».
Наметивши социальные причины упадка английской драмы, перехожу к советам и мнениям об ее поднятии.
Бьернстерне-Бьернсон, вечный защитник установленных учреждений, пытающийся подчинить им человека, — высказывается, конечно, в пользу государственного покровительства театра.
Сэр Фр. Бонар — критик и артист — отрицает даже самый факт падения драмы, рекомендует театральные школы и покровительство государства; защищает цензуру.
Почти все остальные мнения — радикально противоположного характера.
Молодой критик Честертон, стяжавший себе в литературном лондонском мире репутацию парадоксалиста, пишет:
— Единственное по-моему средство для поднятия и обновления драмы таково: все мы должны выкрасить себе физиономии и пойти актерствовать на улицу. Нынче почему-то принято думать, что часовой механизм всяческих комитетов и совещаний может выправить нашу военную организацию, церковную, театральную… А мы тем временем имеем право оставаться в стороне и почитывать спортивные газеты…
Нет, военное дело может быть исправлено только воинственным народом, церковное — религиозным, а дело театра — только народом театральным… Бесполезно требовать от человека, у него в чувствах никогда не было ничего драматического, если никогда не ощущал он потребности надеть маску и громко рыдать. Драма должна выйти из народа, как и все прочее!..
За явными поползновениями на парадоксальность ответа, в нем кроется здоровая мысль о независимости культурных явлений от преднамеренных воздействий человека, — мысль банальная, но почти всегда игнорируемая англичанами, людьми личного почина и личного дерзновения.
Вильям Стэд, напр., в недавнем своем сообщении лондонскому театральному обществу все надежды относительно поднятия театра возлагает на… плутократию, на короля, на дворян, и на… газетных издателей… Он твердо уверен, что стоит только ото всех этих лиц собрать побольше денег — и потом выстроить на эти деньги большое здание театра, как все пойдет хорошо… «Священный ковчег» вновь станет убежищем «религии, нравственности и искусства». Bсe эти вздорные затеи вызваны совершенно правильной оценкой истинного положения вещей: театр перестал быть продуктом культурного творчества нации, он оторвался от народа, он перешел в руки «себялюбивых скучающих людей», он стал средством «препровождения времени».
— «Театр-святыня!» кричит Стэд. Святыня требует служения, жертв, мученичества. Нужно, чтобы все «верующие в театр» сплотились воедино и создали бы нечто, вроде церковной коммуны, и были бы готовы «претерпеть» за святое театра. Он взывает к вере, и преданности к пылу «истинных театралов», — чтобы создать из них зерно будущей театральной коммуны, — пусть истинные почитатели театра теперь же внесут известную долю своего имущества, своего времени, своей энергии, — дабы осуществить идеалы будущего театра…
А к равнодушным, к безразличным посетителям театра (indifferent playgoers) — он обращается с грозным: «покайтесь!»
Нужно, чтобы в театральном творчестве участвовала не только труппа, но и все зрители. Нужно, чтобы среди зрителей не было безучастных, равнодушных — иначе театр, вместо блага, принесет зло: он разовьет в толпе привычку к зрелищу чужих радостей и страданий, разовьет грех «спектаторизма», очерствит и закалит душу зрителя и т. д. Нужно привлечь народ к театру, создать народный демократический театр, вроде того, который дал Англии — Шекспира. К концу XVI-гo века в Лондоне насчитывалось 180.000 человек населения — и у них было 200 театров. Теперь в Лондоне всего 50 театров — для населения в 4,5 миллионов. Стало быть, при Елисавете было по одному театру на каждые 900 человек, а при Эдуарде — по одному на каждые 90,000… Нужно вновь восстановить эти численные отношения.
И увлекающийся журналист предлагает обложить граждан «театральным налогом» — вроде школьного налога, но покуда ограничиться подачками от короля, плутократии, газетных издателей и лордов. Вот куда приводит английскую буржуазию сознание, что «театр — святыня».
Гораздо больше социального смысла выказал известный романист Голл-Кэйн:
— «Я не думаю, чтобы существовали какие-нибудь внешние средства для поднятия драматического искусства. Толчок, по-моему, должен быть дан изнутри. Только новый дух и новый гений может одарить драму новой жизнью».
Поэт Давидсон вспоминает вред, который принесла художественная академия, и предостерегает поэтому нацию от распространения театральных школ.
Сам директор театральной школы Крэйг, высказывается о вреде учреждения, во главе которого он стоит; он говорит:
— "Было бы всего лучше, — дешевле для государства и выгоднее для народа — если бы государство оставило театральное дело в покое. Искусство — непосильная вещь для государства.
И, наконец, Ф. Дюкнель (Duquenel), известный парижский рецензент, говорит тоже самое:
— "Не существует никаких искусственных средств для создания chef d’оеuvre’ов и я не верю, хоть это и было сказано в стихах, что, — «Le regard de Louis ait couve Corneille» — и так дальше — с тем же разнообразием выражения и однородностью идеи. Подавляющее большинство авторитетнейших голосов высказалось против искусственного вмешательства в дело искусства, против буржуазных средств исправить буржуазный же грех. Все так или иначе осуждают это циничное, святотатственное отношение к искусству — и предрекают неудачу этой наивной попытке поднять деньгами то, что деньгами же убито.
Английский театр — это широкое капиталистическое предприятие — и ничего больше. Он не развивает талантов, а убивает их. Обширность лондонского населения делает то, что антрепренер ставит одну и ту же пьесу 600—800 раз и ничуть не боится истощения аудитории. У театра нет постоянного контингента зрителей, да они и не нужны ему. Каждый вечер у его кассы новые данники, пьеса исполняется, как заведенная машина: ни вдохновения, ни огня, ни любви не может быть у артиста, который в шестисотый раз поднимает руку вот этак и говорит речи, смысл которых затуманила для него привычка [Об этом см. интересную статью В. Лазурского «Англ. Театр» в 8-й книжке «Весов» 1904].
В театральном искусстве — да и вообще в искусстве, самое главное — свежесть, новизна, искренность ощущения. — Заученность игры чужда искусству. Страшно подумать, сколько талантов ежегодно всходит на английскую сцену для того, чтобы через год сойти с нее жалкими ремесленниками, с мертвой техникою, с задавленной индивидуальностью…
Впервые: «Театральная Россия» № 13, 23 / 1905 г.