Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Критика. Публицистика. Письма. Тома 11—15
Том одиннадцатый. Книга вторая. Критика. Публицистика (1847—1869)
Л., «Наука», 1990
Осада Севастополя, или Таковы русские. Москва, 1855.[править]
Осада Севастополя! Тот темный именем и не блистающий талантом автор, который выставил это громкое заглавие над несколькими страницами плохих виршей, вероятно, и не подозревал всего величия избранного им заглавия. Этим только можно извинить смелость бедного писаки, который рассказывает в своей брошюре один из эпизодов этой колоссальной эпопеи — смерть адмирала Корнилова, — эпопеи, развязка которой находится еще в руках судеб.
Нет надобности говорить, что стихи неизвестного сочинителя нисколько не соответствуют предмету. Но это было бы и тогда, если б он имел дарование; можно сказать утвердительно, что ни один из существующих ныне талантов, не в одной России, но и во всей Европе, не в состоянии произвесть что-либо равняющееся величию совершающихся перед нами событий. Несколько времени тому назад корреспондент газеты «Times» сравнивал осаду Севастополя с осадою Трои. Он употребил это сравнение только в смысле продолжительности осады, но мы готовы допустить его в гораздо более обширном смысле, именно в смысле героизма, которым запечатлены деяния защитников Севастополя, в смысле громадности борьбы и великих неожиданных случайностей и катастроф, наконец, в смысле того глубокого и страстного интереса, с которым приковано к этой борьбе внимание целого света. «Илиада», содержание которой составляет осада Трои греками, не принадлежит к временам историческим; время, в которое совершаются эти события, — время мифическое, когда еще боги принимали явное участие в делах смертных… Можно думать, что эта отдаленность эпохи, это участие богов невольно увеличивают в глазах читателя колоссальность событий «Илиады»; но совершающееся ныне перед нами, и без участия богов, и без того покрова таинственности, которую сообщает предметам дальность времени, — разве всё это лишено величия и колоссальности? Мы решительно утверждаем, что только одна книга в целом мире соответствует величию настоящих событий — и эта книга «Илиада». В обыкновенное, так сказать будничное, время не всегда и не вдруг возбуждает она в читателе сочувствие к своим воинственным событиям; но теперь, когда внимание всех трепетно приковано к театру войны, когда каждая удача, каждая неудача отзываются во всех сердцах радостию или скорбию, в это великое время «Илиада», как полнейшее выражение героического настроения, читается с наслаждением и сочувствием невыразимым. В какое иное время, как не теперь, когда воображение поневоле наполнено представлениями адского бомбардирования, кровавого поля, усеянного трупами, в какое иное время можно сильнее почувствовать, например, следующую сцену:
…Ахиллес Демолеона там же
В брани противника сильного, славную ветвь Антенора,
Пикой в висок поразил сквозь шелом его медноланитный:
Крепкая медь не сдержала удара; насквозь пролетела
Пика могучая, кость проломила и, в череп ворвавшись,
С кровью смесила весь мозг и смирила его в нападенье.
Вслед Гипподама, который, на дол соскочив с колесницы,
Бросился в бег перед ним, поразил он копьем в междуплечье;
Он, испуская свой дух, застонал, как вол темночелый
Стонет, кругом олтаря Геликийского мощного бога
Юношей силой влекомый, и бог Посидон веселится:
Так застонал он, и дух его доблестный кости оставил.
Тот же с копьем полетел на питомца богов Полидора,
Сына Приамова. Старец ему запрещал ратоборство;
Он из сынов многочисленных был у Приама юнейший,
Старцев любимейший сын; быстротою всех побеждал он,
И, с неразумия детского, ног быстротою тщеславясь,
Рыскал он между передних, пока погубил свою душу.
Медяным дротом младого его Ахиллес быстроногий,
Мчавшегось мимо, в хребет поразил, где застежки златые
Запон смыкали и где представлялася броня двойная:
Дрот на противную сторону острый пробился сквозь чрево;
Вскрикнув, он пал на колена; глаза его тьма окружила
Черная; внутренность к чреву руками прижал он. поникший.
<. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .>
Словно как страшный пожар по глубоким свирепствует дебрям,
Окрест сухой горы; и пылает лес беспредельный;
Ветер, бушуя кругом, развевает погибельный пламень:
Так он, свирепствуя пикой, кругом устремлялся, как демон;
Гнал, поражал; заструилося черною кровию ноле.
Словно когда земледелец волов сопряжет кретткочелых
Белый ячмень молотить на гумне округленном и гладком;
Быстро стираются класы мычащих волов под ногами:
Так под Пелидом божественным твердокопытные кони
Трупы крушили, щиты и шеломы; забрызгались кровью
Снизу вся медная ось и высокий полкруг колесницы.
В кои, как дождь, и от конских копыт, и от ободов бурных
Брызги хлестали; пылал он добыть между смертными славы,
Храбрый Пелид, и в крови обагрял необорные руки.
Или смерть Астропея, погибшего также от руки Ахиллесовой:
…налетел и мечом у надменного душу исторгнул:
Чрево близ пупа ему разрубил, и из чрева на землю
Вылилась внутренность вся; и ему, захрипевшему, очи
Смертная тьма осенила; Пелид же на грудь его бросясь,
Пышные латы срывал и вещал, величаясь победой:
«В прахе лежи! Тебе тяжело всемогущего Зевса
Спорить с сынами!» <…>
Рек и из брега стремнистого вырвал огромную пику,
Бросил врага, у которого гордую душу исторгнул,
В прахе простертого; там его залили мутные волны;
Вкруг его тела и рыбы, и угри толпой закипели,
Почечный тук обрывая и жадно его пожирая.
Или эту мольбу о жизни сына Приамова Ликаона к Ахиллесу:
…тот подходил полумертвый,
Ноги Пелиду готовый обнять: несказанно желал он
Смерти ужасной избегнуть и близкого черного рока.
Дрот между тем длиннотенный занес Ахиллес быстроногий,
Грянуть готовый; а тот подбежал и обнял ему ноги,
К долу припав; и копье, у него засвистев над спиною.
В землю воткнулось дрожа, человеческой жадное крови.
Юноша левой рукою обнял, умоляя, колена,
Правой копье захватил и, его из руки не пуская,
Так Ахиллеса молил, устремляя крылатые речи:
«Ноги объемлю тебе, пощади, Ахиллес, и помилуй!
Я пред тобою стою, как молитель, достойный пощады!
Вспомни, я у тебя насладился дарами Деметры
В день, как меня полонил ты в цветущем отца вертограде.
После ты продал меня <…>
Брата уже ты сразил в ополчениях наших передних;
Острым копьем заколол Полидора, подобного богу.
То ж и со мною несчастие сбудется! Знаю, могучий!
Рук мне твоих не избегнуть, когда уже бог к ним приблизил.
Слово иное скажу я; то слово прими ты на сердце:
Не убивай меня; Гектор мне брат не единоутробный,
Гектор, лишивший тебя благородного, нежного друга!»
Так говорил убеждающий сын знаменитый Приамов,
Так Ахиллеса молил; но услышал не жалостный голос:
«Что мне вещаешь о выкупах, что говоришь ты, безумный?
Так, доколе Патрокл наслаждался сиянием солнца,
Миловать Трои сынов иногда мне бывало приятно.
Многих из вас полонил и за многих выкуп я принял.
Ныне пощады вам нет никому, кого только демон
В руки мои приведет под стенами Приамовой Трои!
Всем вам, троянам, смерть, и особенно детям Приама!
Так, мой любезный, умри! И о чем ты столько рыдаешь?
Умер Патрокл, несравненно тебя превосходнейший смертный!
Видишь, каков я и сам, и красив и величествен видом;
Сын отца знаменитого, матерь имею богиню!
Но и мне на земле от могучей судьбы не избегнуть;
Смерть придет и ко мне поутру, ввечеру или в полдень,
Быстро, лишь враг и мою на сражениях душу исторгнет,
Или копьем поразив, иль крылатой стрелою из лука».
Так произнес, и у юноши дрогнули ноги и сердце.
Страшный он дрот уронил и, трепещущий, руки раскинув,
Сел; Ахиллес же, стремительно меч обоюдный исторгши,
В выю вонзил у ключа, и до самой ему рукояти
Меч погрузился во внутренность: яиц он по черному праху
Лег, распростершися; кровь захлестала и залила землю.
Мертвого за ногу взявши, в реку Ахиллес его бросил,
И, над ним издеваясь, пернатые речи вещал он:
«Там ты лежи, между рыбами! жадные рыбы вкруг язвы
Кровь у тебя нерадиво оближут! Не матерь на ложе
Тело твое, чтоб оплакать, положит; но Ксанф быстротечный
Бурной волной унесет в беспредельное лоно морское.
Рыба, играя меж волн, на поверхность чернеющей зыби
Рыба всплывет, чтоб насытиться белым царевича телом».
Более трех тысяч лет прошло с создания «Илиады», но найдется ли в настоящее время хоть одно сердце, которое не сочувствовало бы следующему превосходному прощанию Гектора с Андромахой?
Он (Гектор) приближался уже, протекая обширную Трою,
К Скейским воротам (чрез них был выход из города в поле);
Там Андромаха, супруга, бегущая ввстречу, предстала,
Отрасль богатого дома, прекрасная дочь Гетиона:
Сей Гетион обитал при подошвах лесистого Плака,
В Фивах Плакийских, мужей Киликиян властитель дерягавпый:
Оного дочь сочеталася с Гектором меднодоспешным.
Там предстала супруга; за нею одна из прислужниц
Сына у персей держала, бессловного вовсе, младенца,
Плод их единый, прелестный, подобный звезде лучезарной.
Гектор его называл Скамандрием; граждане Трои
Астианаксом: единый бо Гектор защитой был Трои.
Тихо отец улыбнулся, безмолвно взирая на сына.
Подле него Андромаха стояла, лиющая слезы;
Руку пожала ему, и такие слова говорила:
«Муж удивительный, губит тебя твоя храбрость! Ни сына
Ты не жалеешь, младенца, ни бедной матери; скоро
Буду вдовой я, несчастная! скоро тебя аргивяне,
Вместе напавши, убьют! а тобою покинутой, Гектор,
Лучше мне в землю сойти: никакой мне не будет отрады,
Если, постигнутый роком, меня ты оставишь: удел мой
Горести! Нет у меня ни отца, ни матери неяшой!
Старца отца моего умертвил Ахиллес быстроногий,
В день, как и град разорил Киликийских народов цветущий,
Фивы высоковоротные. Сам он убил Гетиона,
Но не смел обнажить, — устрашался нечестия сердцем:
Старца он предал сожжению вместе с оружием пышным,
Создал над прахом могилу; и окрест могилы той ульмы
Нимфы холмов насадили, Зевеса великого дщери.
Братья мои однокровные: семь оставалось ах в доме;
Все и в единый день, преселились в обитель Аида:
Всех злополучных избил Ахиллес, быстроногий ристатель,
В стаде застигнув тяжелых тельцов и овец белорунных.
Матерь мою, при долинах дубравного Плака царицу,
Пленницей в стан свой привлек он, с другими добычами брани;
Но даровал ей свободу, приняв неисчислимый выкуп;
Феба ж и матерь мою поразила в отеческом доме!
Гектор, ты всё мне теперь — и отец, и любезная матерь,
Ты и браг мой единственный, ты и супруг мой прекрасный!
Сжалься же ты надо мною и с нами останься на башне,
Сына не сделай ты сирым, супруги не сделай вдовою,
Воинство наше поставь у смоковницы: там наипаче
Город приступен врагам и восход на твердыню удобен:
Трижды туда приступая, на град покушались герои,
Оба Аякса могучие, Идоменей знаменитый;
Оба Атрея сыны и Тидид, дерзновеннейший воин:
Верно, о том им сказал прорицатель какой-либо мудрый
Или, быть может, самих устремляло их вещее сердце».
Ей отвечал знаменитый шеломом сверкающий Гектор:
«Всё и меня то, супруга, не меньше тревожит; но страшный
Стыд мне пред каждым троянцем и длинноодежной троянкой,
Если, как робкий, останусь я здесь, удаляясь от боя.
Сердце мне то запретит; научился быть я бесстрашным,
Храбро всегда, меж троянами первыми, биться на битвах,
Доброй славы отцу и себе самому добывая!
Твердо я ведаю сам, убеждаясь и мыслью и сердцем,
Будет некогда день, и погибнет священная Троя,
С нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама.
Но не столько меня сокрушает грядущее горе
Трои. Приама родителя, матери дряхлой Гекубы,
Горе тех братьев возлюбленных, юношей многих и храбрых,
Кои полягут во прах под руками врагов разъяренных,
Сколько твое! как тебя Аргивянин, медью покрытый,
Слезы лиющую в плен повлечет и похитит свободу!
И, невольница, в Аргосе будешь ты ткать чужеземке,
Воду носить от ключей Мессеиса или Гигшерея
С ропотом горьким в душе; но заставит жестокая нужда!
Льющую слезы тебя кто-нибудь там увидит и скажет:
Гектора это жена, превышавшего храбростью в битвах
Всех конеборцев троян. как сражалися вкруг Илиона!
Скажет; и в сердце твоем пробудится новая горесть:
Вспомнишь ты мужа, который тебя защитил бы от рабства!
Но да погибну и буду засыпан я перстью земною
Прежде, чем плен твой увижу и жалобный вопль твой услышу!»
Рек и сына обнять устремился блистательный Гектор;
Но младенец назад, пышноризой кормилицы к лону
С криком припал, устрашася любезного отчего вида;
Яркою медью испугал и гривой косматого гребня,
Грозно над шлемом отца всколебавшейся конскою гривой.
Сладко любезный родитель и нежная мать улыбнулись.
Шлем с головы немедля снимает божественный Гектор,
Наземь кладет его, пышноблестящий, и, на руки взявши
Милого сына, целует, качает его и, поднявши,
Так говорит, умоляя и Зевса, и прочих бессмертных:
«Зевс и бессмертные боги! о, сотворите, да будет
Сей мой возлюбленный сын, как и я, знаменит среди граждан;
Так же и силою крепок, и в Трое да царствует мощно.
Пусть о нем некогда скажут, из боя идущего видя:
Он и отца превосходит! И пусть он с кровавой корыстью
Входит, врагов сокрушитель, и радует матери сердце!»
Рек и супруге возлюбленной на руки он полагает
Милого сына, дитя к благовонному лону прижала
Мать, улыбаясь сквозь слезы. Супруг умилился душевно,
Обнял ее и, рукою ласкающий, так говорил ей:
«Добрая! сердце себе не круши неумеренной скорбью.
Против судьбы человек меня не пошлет к Аидесу;
Но судьбы, как я знаю, не избег ни один земнородный
Муж, ни отважный, ни робкий, как скоро на свет он родится.
Шествуй, любезная, в дом; озаботься своими делами;
Тканьем, пряжей займися, приказывай женам домашним
Дело свое исправлять; а война — мужей озаботит
Всех, наиболе ж меня, в Илионе священном рожденных».
Речи окончивши, поднял с земли бронеблещущий Гектор
Гривистый шлем; и пошла Андромаха безмолвная к дому,
Часто назад озирался, слезы ручьем проливая.
Мы заключим наши выписки отрывком из посещения Приамом неприятельского лагеря, с целью выпросить у Ахиллеса труп убитого им Гектора, напомнив при этом читателям, что вся эта сцена — одна из величественнейших в самой «Илиаде»:
…если муж, преступлением тяжким покрытый в отчизне,
Мужа убивший, бежит и к другому народу приходит,
К сильному в дом, — с изумлением все на пришельца взирают:
Так изумился Пелид, боговидного старца увидев;
Так изумилися все, и один на другого смотрели.
Старец же речи такие вещал, умоляя героя:
«Вспомни отца своего, Ахиллес, бессмертным подобный,
Старца, такого ж, как я, на пороге старости скорбной!
Может быть, в самый сей миг и его окруживши, соседы
Ратыо теснят, и некому старца от горя избавить.
Но по крайней он мере, что жив ты, и зная и слыша.
Сердце тобой веселит и вседневно льстится надеждой
Милого сына узреть, возвратившегось в дом из-под Трои.
Я же, несчастнейший смертный, сынов возрастил браноносных
В Трое святой, и из них ни единого мне не осталось!
Я пятьдесят их имел при нашествии рати Ахейской:
Их девятнадцать братьев от матери были единой;
Прочих родили другие любезные жены в чертогах;
Многим Арей истребитель сломил им, несчастным, колена.
Сын оставался один, защищал он и град наш и граждан;
Ты умертвил и его, за отчизну сражавшегось храбро,
Гектора! Я для него прихожу к кораблям Мирмидонским;
Выкупить тело его приношу драгоценный я выкуп.
Храбрый, почти ты богов! над моим злополучием сжалься,
Вспомнив Пелея родителя! я еще более жалок!
Я испытую, чего на земле неиспытывал смертный:
Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!»
Так говоря, возбудил об отце в нем плачевные думы;
За руку старца он взяв, от себя отклонил его тихо.
Оба они вспоминая: Приам знаменитого сыпа,
Горестно плакал, у ног Ахиллесовых в прахе простертый;
Царь Ахиллес, то отца вспоминая, то друга Патрокла,
Плакал, и горестный стон их кругом раздавался по дому.
Но когда насладился Пелид благородный слезами
И желание плакать от сердца его отступило, —
Быстро восстал он и за руку старца простертого поднял,
Тронут глубоко и белой главой, и брадой его белой;
Начал к нему говорить, устремляя крылатые речи:
«Ах, злополучный! много ты горестей сердцем изведал!
Как ты решился, один, при судах Мирмидонских явиться
Мужу пред очи, который сынов у тебя знаменитых
Многих повергнул? В груди твоей, старец, железное сердце!
Но успокойся, воссядь, Дарданион; и как мы ни грустны,
Скроем в сердца и заставим безмолвствовать горести наши.
Сердцу крушительный плач ни к чему человеку не служит:
Боги судили всесильные нам, человекам несчастным,
Жить на земле в огорчениях: боги одни беспечальны…»
Многие даже из образованного класса гораздо более уважают «Илиаду» по преданию, нежели любят читать ее. Если эти люди и в настоящее время не поймут величия ее, то с сожалением скажем, что значение ее навсегда останется для них закрытым.
ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ И ВАРИАНТЫ[править]
С. 127.
17 в руках судеб / в руках судьбы
21 если б он имел дарование / если б он не был лишен дарования
22 не в одной России, но и во всей Европе / во всей Европе
27 но мы готовы / Начато: но его можно
31 случайностей и катастроф / и случайностей, и катастроф, которыми запечатлена она
35-36 не принадлежит к временам историческим ~ время мифическое / не принадлежит к временам историческим, но к временам мифическим
36 совершаются эти события / совершаются изображенные в ней события
С. 127-128.
38-2 Можно думать, что эта отдаленность ~ лишено величия и колоссальности? / Эта отдаленность эпохи, это участие богов невольно, может быть, сообщают событиям «Илиады» вместе с мастерством Гомера величие и колоссальность вечного <не закончено>
40-2 но совершающееся ныне перед нами ~ лишено величия и колоссальности? / но то, что на глазах читателя совершается ныне перед нами, без <нрзб> на отдаленность от нас времен, без участия мифологических богов, разве это не [так же велико] лишено величия и колоссальности [величия]?
С. 128.
3 Мы решительно утверждаем / Можно сказать смело
3-4 Мы решительно утверждаем ~ величию настоящих событий / Да, переживаем великое, чудное время, как будто вновь воротились времена героические… И теперь мы знаем одну только книгу, достойную величия совершающихся событий
6-9 В обыкновенное, так сказать будничное, время "а приковано к театру войны / Начато: В обыкновенное, так сказать будничное, время содержание «Илиады» дается сердцу не всегда вдруг и не всегда <2 нрзб>, и не вдруг возбуждает она в читателе сочувствие к своим простым воинственным событиям; но теперь, когда все сердца прикованы <не закончено>
С. 130.
26 Более трех тысяч лет / Может быть, более трех тысяч лет
КОММЕНТАРИИ[править]
Печатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: С, 1855, № 8 (ценз. разр. — 31 июля, выход в свет — 20 авг. 1855 г.), отд. IV, с. 33—41, без подписи.
В собрание сочинений впервые включено: ПСС, т. IX.
Беловой автограф (одновременно наборная рукопись), с довольно значительной правкой и указаниями Некрасова наборщикам относительно цитат («Набирай из „Илиады“. Песнь 20-я, 2 часть, 2-го издания, стих 395, от слов: „…Ахиллес Демолеона там же“ — и далее до стиха включительно: „Черная; внутренность к чреву <руками> прижал он, поникший“. Затем поставить две строки точек и набирать песнь 20. стих 490 (страница 246), от стиха „Словно как страшный…“ и проч. до стиха „Храбрый Пелид…“»; «Песнь 21 (стр. 256) начиная со стиха 179-го: „…налетел и мечом У надменного душу исторгнул“ — до слов (стих 185-й): „Спорить с сынами!“ <…> — т. е. после этих двух слов поставить две строки точек и набирать со следующей страницы — песнь 21, стих 200 (стр. 257): „Рек, <и> из брега стремнистого вырвал…“ и проч. — до стиха включительно: „Почечный тук обрывая и жадно его пожирая“»; «Песнь 21 (стр. 251), стих 64: „…<тот> подходил полумертвый“ — до стиха включительно: „После ты продал меня“. После этого стиха поставить две строки точек и набирай до следующей страницы: песнь 21 (стр. 252—253) — стих 90-й: „Рыба всплывет, чтоб насытиться белым царевича телом“ включительно»; «Набирай: часть 1-я (стр. 184) — песнь VI, стих 393-й: „Он (Гектор) приближался уже…“ — и далее всё сплошь до стиха 496 включительно: „Часто назад озираяся, слезы ручьем проливая“»; «См. часть II-ю, песнь 24 (стр. 361), стих 480: „…если муж преступлением“ и проч. — набирай сплошь до стиха 256 включительно: „боги одни беспечальны…“»), — ИРЛИ, 21.196.СХLVб.20, л. 1—3.
Комментируемая рецензия связана с осадой Севастополя в период Крымской войны. Она отражает патриотические настроения поэта, собиравшегося отправиться на театр военных действий (см. об этом в его письме к И. С. Тургеневу от 30 июня — 1 июля 1855 г.). В качестве редактора «Современника» он усиленно хлопотал о разрешении перепечатывать из «Русского инвалида» военные известия (см.: Евгеньев-Максимов В. Е. «Современник» в 40—50-е гг. От Белинского до Чернышевского. Л" 1934, с. 321—322). Августовская книжка «Современника» за 1855 г., где опубликована настоящая рецензия, была первой книжкой, содержавшей отдел «Военные известия». В этом же номере «Современника» были опубликованы «Заметки о журналах за июль месяц 1855 года», в которых уделено внимание статье Н. В. Берга «Десять дней в Севастополе» (М, 1855, № 9) (см.: наст. кн., с. 156—162). Ощущение грандиозности совершающихся событий, осмысление их в ряду «великих зрелищ, мировых судеб» (ср. стихотворение «14 июля 1854 года», 1854; «Внимая ужасам войны…», 1855; поэма «Тишина», 1857) обусловило повышенный интерес Некрасова к «Илиаде» и усиленное цитирование ее в рецензии. Ср. свидетельство В. П. Боткина в письме А. В. Дружинину от 27 июня 1855 г.: «Иногда вспоминаю Вас, читая Некрасову „Илиаду“» (XXV лет. Сборник Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым. СПб., 1884, с. 481).
С. 127. Тот темный именем и не блистающий талантом автор ~ над несколькими страницами плохих виршей…-- Имеется в виду И. И. Башмаков (ум. в 1865), который под псевдонимом «Иван Ваненко» в 1830—1840 гг. выпустил ряд лубочных книжек для народа. Он был знаком с Некрасовым (см. его письмо к Некрасову от 12 марта 1840 г. (ЛН, т. 51—52, с. 109) и письмо Некрасова к Н. X. Кетчеру от 13 января 1847 г.). В годы Крымской войны издал несколько верноподданнических брошюр: «Святая Русь и враги ее» (М., 1855): «Обхождение русских с врагами, подвиг донских казаков на Черном море 2-го ноября 1854 года» (М" 1855) и др. «Осада Севастополя, или Таковы русские» — одна из подобных брошюр, содержание которой составляют несколько стихотворений этого автора. Брошюра была встречена критикой с одобрением (см., например, рецензию на нее: ОЗ, 1855, № 3, отд. IV, с. 37).
С. 128. …Ахиллес Демолеона там же… — Здесь и далее «Илиада» цитируется по изданию: Гомер. Илиада. Пер. с греч. в стихах, размером подлинника, Н. Гнедича. 2-е изд. Ч. 1—2. СПб., 1839. Цитируются ч. 2, с. 242, 243, 246, 251, 253, 256, 257; ч. 1, с. 184—188; ч. 2, с. 361, 362.