Осатаневший драмкружок (Ильф и Петров)
| Осатаневший драмкружок |
| Опубл.: 1934. Источник: Илья Ильф, Евгений Петров. Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска / сост., комментарии и дополнения (с. 430-475) М. Долинского. — М.: Книжная палата, 1989. — С. 242-245. • Единственная прижизненная публикация: Крокодил. 1934. № 11. |
«Севильский обольститель» — сочинение Тирсо де Молины в переделке Николая Михайловича Горчакова и Павла Александровича Маркова. Постановщик — Ник. Волконский, Директор ГОМЭЦ — Александр Морисович Данкман. Московский мюзик-холл
На премьере «Севильского обольстителя» в мюзик-холле было два иностранных гостя — голландец и эстонец.
— Ну, как? — спросили гостей, когда в последний раз опустился шелковый занавес — гордость ГОМЭЦ.
— Плоохо, — ответил голландец.
— Плохоо, — сказал эстонец.
Других русских слов они не знали. Но большего и не надо было для определения художественных достоинств этого спектакля. Плоохо, плохоо и просто плохо.
Ну, что? Кричать, топать ногами громко заявлять, что мюзик-холл не сумел дать Испанию сегодняшнего дня, что не дал даже Испании вчерашнего или позавчерашнего дня не вскрыл, не поднял на высоту, не ударил, не трахнул? Стоит ли? Не в этом дело. Мюзик-холл — не Комакадемия.
Но почему-то было скучно, и взгляд все время направлялся к дверям, над которыми сверкали синие фонарики с надписью «Запасный выход».
Пожалуйста, не обижайтесь, — так было. Очень хотелось убежать домой, «нах хаузе». Не пугала даже мысль о том, что придется возвращаться в трамвае. Лучше трамвай, чем красочное испанское действо в постановке Волконского. А городская железная дорога не такое уж приятное развлечение! Но все-таки там интереснее, больше красок, темперамента и веселой возни. Наконец, в трамвае острят удачнее, чем на сцене мюзик-холла. И стоит дешевле. Билет любого ряда — от 10 до 20 коп.
Это — не беспринципная травля передового театра, это — не беспочвенные наскоки, это. —«ростая жалоба зрителя.
Зритель удивлен. Так любить эстраду, и быть так обманутым!
Есть такое выражение — «положа руку на сердце». Так вот, положа руку на этот важнейший орган человеческого тела, мо сказать, что так разыграть спектакль, как это сделали в мюзик-холле, может всякий старатель драмкружок.
Это было непрофессионал
На сцене все занимались не своим делом. Драматический актер Мартинсон пел, танцовщица Чернышева говорила. И также пела. Актер Тенин, который умеет и говорить и петь, главным образом бегал.
В ниспосланных им природой рамках удержались только Лепко и Бугров. Спасибо вам, товарищи, за тактичное поведение!
Даже зрители, зараженные дурным примером, делали не то, что им полагается. Вместо того, чтобы смирно сидеть на своих местах, они подымались и уходили из театра.
Дорогой Мартинсон, вас все любят. Но не пойте. Это комнатное пение. Так поют инженеры, техники, ответработники, портнихи, художники, электромонтеры на своих стремянках, рыболовы у тихих речек, личные секретари, отдельные дворники и все соседи по большой коммунальной квартире.
Дорогая Чернышева, помните, было такое время, вы танцевали? А теперь вы вдруг заговорили. Не отбивайте хлеб у народной артистки Блюменталь-Тамариной. И не пойте, не отбивайте хлеб у народной артистки Неждановой. Танцуйте. Отбивайте, по мере сил, хлеб у народной артистки Гельцер. Вот это действительно будет величественное зрелище.
Глубокоуважаемый и дорогой Тенин, вам, наверно, хотелось играть, говорить смешные слова, но вас заставили бегать. А слов вам не дали, реплики все вычеркнули. Худо вам пришлось. Ох уж этот Волконский. А еще из Малого театра, из дома Щепкина! Он всех заставил бегать в мудром предвидении, что если «Севильский обольститель» и провалится, то уж, во всяком случае, все участники спектакля блестяще сдадут норму на значок ГТО.
Эта беготня и была главным художественным приемом режиссера. Когда артисты убегали со сцены, зритель испытывал неподдельную радость. Но беда в том, что они сейчас же прибегали назад. Кроме того, сцена все время вертелась. Очевидно, только по той причине, что она вертящаяся, — других причин не было.
Стыдно, живя в одном городе с Мейерхольдом и Станиславским, заманивать московского зрителя, приученного к блестящим работам советского театра, на спектакль однообразный, утомительный, неталантливый. В текстильной промышленности изделия такого сорта помещают в витрине брака с унизительными и самобичующими объяснительными надписями.
Кстати, о текстиле. Давно не случалось видеть таких некрасивых, даже уродливых костюмов, как «Севильском обольстителе». Можно подумать, что их шили по эскизам управляющего делами какого-нибудь швейного треста, человека, занятого преимущественно сочинением так называемых цифровых данных и докладных записок. Так что глаз страдал наравне со слухом.
Особенно беспомощным казалось это рядом с точной, полной стремительности и ритма работой Лос-Амбатос на трапециях, работой чистой и профессиональной. А наверно, были покушения со стороны постановщика заставить их петь, декламировать изодранный в клочья текст Тирсо де Молины.
Была сделана попытка приковать к испанскому действу Смирнова-Сокольского. Но ему удалось отбиться. Смирнов-Сокольский вышел на сцену, как ему полагается, в бархатной толстовке и с пышным
козьма-прутковским бантом на шее.
Сокольский — весьма популярный представитель эстрадного фельетона, но за ним числится грешок. Он всегда острит насчет того, что писатели получают гонорар.
Николай Павлович, писатели всегда получают гонорар. И будут получать до тех пор, пока не отменят деньги. И ничего ужасного здесь нет. Вы ведь тоже, Николай Павлович, получаете гонорар за работу. И мы не острим по этому поводу. Получайте на здоровье, что тут смешного!
Жалоба кончается.
Артисты и вообще люди, близкие к театру, ужасно любят, когда их называют по имени-отчеству. Ну, просто обожают. Ругай его, вскрывай его корни, делай с ним что угодно, но называй по имени-отчеству. Это как-то смягчает удар, вносит в дело какую-то такую уважительность.
Николай Михайлович! Павел Александрович! Ну зачем вы переделывали Тирсо де Молину для эстрады? Ну что вам сделал Тирсо Федорович? Это, наконец, не в традициях МХАТа. Что скажут Константин Сергеевич с Владимиром Ивановичем? Неудобно! Что подумает Антон Павлович?
Александр Морисович! Вы же — покровитель искусств, старый работник цирка. Неужели долгая совместная работа со львами, тиграми и другими гадами не приучила вас к осторожности? Александр Морисович! Как это у вас театр оказался без актеров? Ах, как вышло нехорошо! Некрасиво вышло!