За Русь Святую!
М.: Институт русской цивилизации, 2014.
ОТВЕТ В. И. АСКОЧЕНСКОГО ШЕФУ ЖАНДАРМОВ[править]
Дневник В. И. Аскоченского, печатаемый в «Историческом вестнике» в извлечениях Ф. И. Булгакова, воскресил живые воспоминания в тех, кто лично знал покойного издателя «Домашней беседы». На столбцы ежедневных газет проникло уже немало заметок, свидетельствующих, что личность В. И. пользовалась большою известностью и была не вполне понята при его жизни. Но из всех заметок наибольший интерес представляет напечатанная В. А. Васильевым [1] выдержка из его собственной памятной тетради, куда занесена она была со слов В. И. Аскоченского. Выдержка эта любопытна для характеристики отчасти личности В. И., частью же тех условий, в каких в его время находилась печать. Тем с большим удовольствием позволяем себе привести целиком воспоминания В. А. Васильева, что они касаются именно того времени, о котором в «Дневнике» не сохранилось записей.
"Заходил сегодня к Аскоченскому Поднимаясь к нему, встретил на лестнице монаха; и затем, войдя в кабинет, не успел я еще обратиться к нему с приветствием, он уже ко мне с вопросом:
— Встретил монаха, который пред тобой от меня вышел?
— Да.
— Узнал его?
— Нет.
— Это цензор мой, архимандрит Фотий…
— Что же в этом важного?
— Важного нет, а курьезное — есть.
— Секрет?
— Слушай. Месяц назад, довольно поздно вечером, приезжает он и со страхом и трепетом рассказывает, что навязалась беда, и не знает, как она разыграется.
— Если музыканты хороши, говорю, то должна и разыграться хорошо.
— Вам шутки, а мне, право, не до них.
— В чем же дело?
— Я вчера получил запрос о том, что мною ли пропущен к печати № 32 «Домашней беседы».
— Ну, конечно, вы ответили, что вы пропустили.
— Ничего еще не отвечал, но завтра надо идти к его высокопреосвященству с повинной.
— Скажите, дело-то в чем?
Тут о. архимандрит вынул из кармана официальное к нему отношение с вопросом, на верху которого написано было: «секретно». При отношении положен № 32, в котором по тому случаю, что после Высочайше утвержденного проекта памятника тысячелетия России кем-то исключен из барельефа св. Митрофаний, — напечатано было:
«…итак, угодник Божий, деятельно при жизни своей помогавший и доныне предстательством своим у Бога способствующий благосостоянию России, оплаканный Петром I, возвеличенный самим Богом, сравнен с поэтом и актером, как лицо малозамечательное».
Против подчеркнутых слов красными чернилами написано черным карандашом: «фраза возмутительная».
— Что же, о. архимандрит, и вы, как вижу, тоже возмущены?
— Знаете ли, что это идет от шефа жандармов к товарищу обер-прокурора Святейшего Синода? Дело может быть худо. Научите, что ответить…
— Оставьте эти бумаги у меня, а завтра, до предъявления отзыва вашего митрополиту, заезжайте ко мне, я приготовлю вам ответ.
— Пожалуйста, В. И., чтобы это было между нами. Написано ведь — секретно, — сказал мне архимандрит на прощанье.
— Помните, отец, это секрет для того, кто написал это знаменательное слово, а для нас оно нуль, и мы будем действовать гласно, — и по его уходе я тотчас же сел и написал князю Урусову письмо.
Объяснив в начале письма суть дела, я продолжал: что «я никогда не только не писал, но даже не мыслил и не мыслю ничего возмутительного; свидетель этому моя прежняя и теперешняя литературная деятельность, обратившая на себя внимание всей православной и царелюбивой России, и потому такое замечание принимаю только за личное оскорбление меня и от души прощаю возмутившемуся фразой, в которой ровно ничего нет возмутительного. Другое дело — факт, вызвавший эту фразу: он, точно, возмутителен. Меня засыпали письмами со всех сторон, настоятельно требуя от меня голоса в защиту поруганной святыни. Почему возмутившемуся фразою в „Домашней беседе“ не показался возмутительным самый факт, теми же словами опубликованный во всех наших газетах? Видно, как говорит Грибоедов, „грех не беда, молва не хороша“.
Св. Митрофаний не нуждается в каком-либо памятнике, а тем более в сопоставлении с такими личностями, как Пушкин, Лермонтов и другие; даже хорошо было бы, если бы и все святые мужи земли русской сошли с мике-шинского памятника: но дело в том, чтобы их не ославляли перед миром православным лицами малозначительными. Если г. шеф-жандармов счел своею обязанностью обратить внимание на мою скромную заметку, то почему же Св. Синод не спросил в свое время, кого следует, как дерзнули они св. угодника Божий поставить рядом с актером и поэтом?
Честь имею доложить вашему сиятельству, что статью писал я, а одобрил ее к напечатанию о. архимандрит Фотий, — и вот почему:
1) По чувству верного сына Церкви Православной, оскорбленному таким святотатственно-кощунственным сопоставлением личностей, отнюдь не похожих одна на другую.
2) Потому, что такое заявление сделано печатно, и следовательно, требовало печатной же протестации.
3) Потому, что не видно, чтобы снятие с барельефов св. Митрофания состоялось вследствие каких-либо высших распоряжений, против которых гласность безмолвна.
4) Потому, что чувство человека православного оскорблено здесь, главное, тем, что перемена барельефов в памятнике опубликована так бесцеремонно и дерзко. Сними они барельефы и замени чем угодно, но не говори об этом вслух всей России — я не имел бы никакого литературного повода заявлять об этом.
5) Потому, что если бы хоть я не подал голоса против такого кощунственного поступка строителей микешинского памятника, то православные во всей империи вправе были бы подумать, что в Петербурге все до единого, даже (простите Бога ради) Св. Синод разделяют образ мыслей и убеждения этих строителей.
Кстати: любопытно было бы узнать — был ли микешинский проект памятника на рассмотрении Св. Синода? Если был, то каким же образом допущено сопоставление таких личностей, как преподобный Сергий Радонежский и Фонвизин, Кирилл Белозерский и Кокоринов, строитель академии художеств? Каким образом пропущены великие деятели Руси православной, св. митрополиты Петр и Алексий, а между тем стоят Ф. Прокопович, князь Щеня и Марфа Посадница, бунтовавшая новгородцев?.. Если не был, то с какой же стати и по какому праву спрашивают обер-прокурора Св. Синода: кто из духовных цензоров пропустил статью в „Домашней беседе“ об этом нелепом, по сочинению, памятнике? Статья ведь не памятник, увековечивающий тысячелетие России.
Изложив все это пред вашим сиятельством, прошу оказать защиту как мне, так и цензору, подневольному соучастнику в моем деянии. Прогрессисты и темные цивилизаторы действуют энергически и находят себе покровительство у сильных земли: неужели же святая правда должна оставаться бесприютною? Пусть возмутившийся фразой моей докажет мне, что я сказал ложь, — тогда я безмолвно подвергаю себя всей строгости закона. А пока этого нет, то я остаюсь совершенно покойным, уповая на Бога и заступничество поруганного угодника Божия, св. Митрофания. — С совершенным почтением и проч.»
— Что же далее? — спросил я его, когда он кончил чтение письма.
— Ничего. Он сегодня приезжал поблагодарить за благополучный исход дела".
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Печатается по единственному изданию: Отповедь В. И. Аскоченского шефу жандармов // Исторический вестник. — 1882. — Т. 7. — С. 491—493.
Название изменено составителем.
[1] Васильев Василий Александрович (1819—1899) — офицер, впоследствии филолог, писатель. Печатал очерки, повести, рассказы и грамматические исследования в «Маяке» С. О. Бурачка, в 1880-х гг. публиковал воспоминания в «Историческом вестнике», «Русской Старине» и др.