В. В. Розанов[править]
О «народо» -божии как новой идее Максима Горького[править]
Максим Горький в своей «Исповеди» страстно и горячо провел мысль о том, что масса народная — это и есть «Бог, творяй чудеса»… Как все горячее, — это сказалось у него красиво. Но одно — красота, и совсем другое — истина.
«Обожение» русского народа, выраженное Максимом Горьким в его «Исповеди», повторяя отчасти славянофилов, отчасти Гоголя, главным образом и почти буквально повторяет известное исповедание Достоевского, вложенное им в уста Николая Ставрогина в романе «Бесы». Вот отрывки из этого исповедания, как передает их исступленный Шатов, ученик Ставрогина: «…Бог есть синтетическая личность всего народа, взятого с начала и до конца»… «Единый народ-богоносец — это русский народ, которому даны ключи жизни и нового слова и который грядет обновить и спасти мир»… Как известно, сам Достоевский конец жизни своей веровал совершенно по Ставрогину и его «Дневник писателя», как равно и оставленные заметки в «Записной книжке», свидетельствует о безудержи этого исповедания. Но Достоевский при этом забыл то осторожное замечание, которым сам Ставрогин поправляет исповедание Шатова. Именно, он говорит, что тот в этом исповедании «низводит Бога до простого атрибута народности». В самом деле, это, очевидно, так. Обожение народа, к которому приходит интеллигент, есть довольно естественное заключение его атеизма; есть подставка чего-то кажущегося лучшим, кажущегося более утешительным на место пустого и безотрадного безбожия, внебожия. В интеллигенте, который в таком исповедании отрицается от себя и своей личной скудости и кладет свое сердце и ум к ногам громадной и пока страдающей массы народа, есть что-то благородное. Но представьте сам народ, так верующий; представьте француза или русского, говорящего о себе: «Я есмь Бог, и нет других, кроме Меня», — и вы почувствуете, до чего это мизерно, жалко, невозможно! Достоевский, говоря в том же исповедании Шатова Ставрогину, что «народы даровитые исключают всех богов, кроме своего», что «тот народ обращается в простой этнографический материал, который не верует, что в нем одном истина, — именно в одном и именно исключительно», подчеркивает и усиливает он, и что всякий народ от этого «ищет первой роли в человечестве, исключительно первой», — выговаривает именно эту формулу, этот призыв и программу: «Пусть для каждого народа его я станет Богом». Ну-ка, спросить толпу, спросить русских Иванов, Петров: не захотели ли бы они быть Господом Богом? «С нами крестная сила! Что за бусурманство!» — ответили бы они Достоевскому и Горькому. Да и воистину так: никогда человек не сливал себя с Богом, ни как масса, ни как личность. Это — последняя степень безбожия, безбрежное безбожие. Скажем попросту: это — нахальство. И таким нахалом никогда не был русский народ. Напротив, совершенно напротив: русский простолюдин величайшим счастьем считал, и будет считать всякий здоровый народ — умереть за Бога, умереть для Бога, пострадать за исповедание истинного Бога. Народ и каждого в себе лично, и всю свою массу считает подножием другой Истины — не себя и не из своей души вынесенной. «Умираем за греческую истинную веру», — говорят самосжигатели и морелыцики, т. е. фанатичнейшие, могущественные вероисповедники в народе; и в последнем анализе и обобщении — «умираем за Истину, с неба нам данную». «С неба дано», — вот величайший для народа критерий подлинности веры, истины веры, настоящего в вере. «С неба» — т. е. именно не «наше», не «мое», не «народное». «С неба» — это другой полюс исповедания Достоевского и Горького. И это вполне правильно: нужно совершенно забыться и личности, и народу, чтобы начать изводить из своих немощей «богов» и «божеское», «божественный порядок». Народ русский совершенно правильно ищет «преклониться перед другим», а не ищет поклонения себе. В миг, как ему сказали бы и заставили поверить: «Нет другого, перед чем тебе поклониться, — поклонись себе», — народ русский запил бы такую «горькую», как и не слыхано, и прямо зарезался бы, не захотел жить. Да, право: сочти я себя лучше всех на свете, — я тоже зарезался бы. Должно быть, это — общечеловеческая черта. Ведь это такая скука, такой отрепок веры. Ведь самосознание говорит, что мое «я» — мало, скудно, жалко; и потерять веру, что есть что-то лучшее, — значит, конечно, прийти в отчаяние. От этого народ русский простодушно и нравственно верит, что «у немцев — лучше», что «англичанка мудрее нас», что в итоге значит только: «У нас ой-ой как скверно». И пока есть это скромное и истинное сознание о себе, — народ радостен, живет, надеется и ищет лучшего. Это — в подробностях и это — в мировом итоге. «Бог» — именно «не я», как утверждают Достоевский и Горький, «не я» и лично, и коллективно, народно. Бог — другое, небесное, т. е. вне-земное. «Пришел с неба и сказалслово», — вот суть религии и начало богопочитания. Посмотрите, как мы все ищем в мелочах «другого лучшего»; верим, что найдем; радуемся, когда находим что-то «обещающее» в этом роде, и как скучаем, томимся, когда «везде такая же гадость, как у нас». Таким образом, вера в народобожие есть наша логическая интеллигентная мечта, совершенно не народная — во-первых, совершенно противоположная общечеловеческим инстинктам — во-вторых, совершенно атеистическая — в-третьих. Поверим первой строке Библии, что человек создан Богом, что он есть тварь и обусловленное, зависимое; и поэтому он не только не стоит на своих ногах, но и не может и, наконец, не должен стоять, а может только опереться на Сотворившего его, который Один безначален и бесконечен, совершенен и силен ко всему. Такое сознание своей страшной конечности и слабости есть первая ступень к религии, есть дверь в религию. «Помилуй мя, Боже» — вот голос пробужденной веры; «кто на море не бывал», т. е. не боялся, не трепетал, не сознавал своей безграничной малости и слабости, — «тот Богу не маливался», — говорит русский народ. И мудрый Давид, и русский простец здесь оба говорят одно и то же. И это проницательнее Горького и Достоевского. Даже человек огромных и исключительных даров сказал: «Нет Бога, кроме Бога, а я только пророк Его». И Моисей говорил, что он видел Бога, а не сказал: «я — Бог».
Впервые опубликовано: «Русское слово». 1908. 13 декабря. № 289.