Основательное знание отечественной старины никогда не было столь ощутительною потребностью общества, как в наше время: Русская История имеет ныне высокое значение в круге наук общественного образования. В скрижалях её мы ищем не одних любопытных фактов, пленяющих воображение или согревающих наше сердце, даже не одного связного, стройного раскрытия причин и следствий, не одних уроков, которые заменяют для нас долговременную опытность: мы следим, по её указаниям, за постепенным развитием государственного организма, чтобы постигнуть основные начала своей народности, или те элементы, из коих образовалась наша жизнь государственная, общественная и семейная; мы ищем в ней ответа на великий вопрос, что такое Россия? Этот вопрос может быть разрешён только сравнением настоящего с прошедшим.
Не взирая однакож на высокое значение Русской Истории в круге наук нашего образования и на постоянную заботливость учёных изыскателей озарить новым светом давно минувшие веки, мы ещё не успели достигнуть той степени убеждения, или лучше сказать, той определительности понятий, относительно многих исторических вопросов, которая так необходима для науки, так много содействует её успехам, так благоприятствует её влиянию на умственное и нравственное образование народа. Скажем более: едва ли есть наука, для изучения коей требовалось бы столько трудов, столько напряжённых усилий, столько тщательных изысканий и с тем вместе осторожных соображений, как Русская История. Поля её ещё так мало возделаны, что редкий соберёт с них обильную жатву. Трудность приобресть основательное знание о минувшем времени заключается не в запутанности событий, даже не в скудости материалов: первые ясны для ума опытного и беспристрастного; вторые до известной степени удовлетворительны; она заключается преимущественно в недостатке надёжного путеводителя, который мог бы поставить вступающего в святилище науки, с первого, так сказать, шагу на прямую дорогу и избавил бы его от многих недоумений. Вообще два важные недостатка заметны в большей части наших исторических изысканий: с одной стороны, при всём уважении к истине, при всём беспристрастии и трудолюбии, мы не имеем счастливого дара переноситься воображением в минувшие веки, отделяться от современных понятий и представлять события в истинном их свете и значении. Кому неизвестно, например, как запутан нами удельный период, имевший решительное влияние на судьбу Руси? Явление само по себе очень естественное и при всей многосложности совершенно ясное, если только вникнуть в основные начала его и отделиться от несвойственных ему понятий о праве. Мы думали найти в удельном периоде феодальную систему, и результатом одной этой ошибки был неправильный, односторонний взгляд на всю Русскую Историю. С другой стороны, в надежде пролить новый свет на минувшую судьбу своего отечества, мы пытались представить события в ином виде, отличном, даже противоположном идее современников: мы захотели быть умнее своих дедов и прадедов, доказывая, что они ошибались на каждом шагу, и результатом наших высших взглядов было: во 1, то, что мы не пощадили даже своих драгоценных летописей, которым Русские верили с таким детским простосердечием, которые берегли они, как завет праотцев, вместе с книгами душеспасительными, находя в них нередко отраду в своих злосчастиях; во 2, мы открыли, что Монголы вовсе не были лютым бичем, посланным небесами, как думали наши предки, страдая под ярмом Татарским, что нашествие их заменило для Русской земли крестовые походы, что они даже спасли её от каких-то страшных Литовцев, которые без них завоевали бы всю Русскую землю. Вследствие подобных взглядов, Русская История представляется уму малоопытному, не посвящённому в таинства науки, какою-то непрерывною цепью задач, вопросов, противоречий. Нет почти события, сколько-нибудь замечательного, на которое мы смотрели бы с одной определительной точки. Конечно, исследование предмета, в особенности исторического, с разных сторон, в высокой степени благоприятствует основательности знания; но эти исследования не должны ограничиваться одними намёками, или затейливыми выводами, тем менее могут основываться на доказательствах отрицательных. Вспомним, чего не наговорил учёный Вихман об избрании Царя Михаила Фёдоровича, полагая, что все акты об этом важном событии впоследствии уничтожены патриархом Филаретом, и сколько толков не породил он в учёной Германии? Но акты уничтожены не были: через несколько лет по издании его диссертации, они найдены в подлинниках и напечатаны в Румянцевском собрании государственных грамот и договоров. Замысловатые предположения Вихмана рушились сами собою, в урок многим из подобных изыскателей.
К числу задач, не вполне удовлетворительно нами разрешаемых, принадлежит вопрос, который, и по новости и по важности своей, достоин обратить на себя особенное внимание. Дело в том: какое место должно занимать Литовское княжество в Русской Истории? Этот вопрос возник в недавнее время и возбудил всеобщее участие. Мнения разделились: с одной стороны многие охотно приняли мысль, что Литовское княжество, Русское по своему началу, Русское по своему составу, по массе народа, по вере и языку, должно занять в отечественной Истории, по крайней мере, такое место, какое даёт бытописатель княжеству Галицкому или Новгородскому. С другой стороны нашлось немало и таких учёных людей, которые смотрят на Литву и соединившиеся с нею области, как на Польские провинции, и полагают, что в Русской Истории о делах Литовских надобно рассуждать не более, ни менее, как о делах Крымских или Ливонских. Впрочем ни та, ни другая сторона не подтвердила своего мнения критическим исследованием дела, и вопрос о Литовском княжестве, подобно многим другим, остался темою для будущих изыскателей.
Для решения этого вопроса необходимо объяснить: 1, что такое было Литовское княжество, как возникло оно в виде самостоятельного государства, как утратило свою самостоятельность и подпало чуждому влиянию; 2, как смотрели на него Московские Государи во времена его величия и падения; 3, как понимали его современные писатели до конца XVII века; и 4, что думали об нём позднейшие историки наши, имевшие все средства соображать связь событий, причин, следствий и отношений. Объяснение сих четырёх пунктов укажет точку, с которой Русский бытописатель должен смотреть на Литовское княжество. Здесь не место входить в подробное исследование и изложение фактов, известных впрочем каждому любителю отечественной Истории; я постараюсь разрешить предложенные мною задачи в общих исторических выводах.
I. Основанная мечом и умом Норманнских витязей, исключительно подвластная одному дому Рюрикову, уже в первый век своего бытия Русь вошла в те пределы, которые потом остались навсегда рубежом Русской народности. На западе этот предел простирался до гор Карпатских, до Бреста, Гродно и Динабурга. Неизбежное зло, следствие современного понятия о праве всех потомков Рюрика на господство в Русской земле, раздробило её на мелкие уделы, из коих в XII и XIII столетиях образовалось множество княжеств, одно от другого независимых. Невзирая однакож на стремление Князей к самостоятельности, на взаимную вражду целых поколений, мысль о единстве Руси никогда не исчезала. Поддерживаемая единством веры, церковных уставов, языка, одноплёменностью Князей и преданиями Истории, она постоянно и живо обнаруживалась в разных пунктах, в Киеве, Чернигове, Галиче, Владимире на Волыни, Владимире на Клязьме, наконец с половины XIV века утвердилась и в полном блеске развилась в Москве. Пользуясь многими благоприятными обстоятельствами, в особенности всеобщим убеждением современников в необходимости положить предел княжеским распрям, умные владетели Москвы быстро взяли перевес над соседними Князьями, покорили их одного за другим и к концу XV века все почти удельные княжества к востоку от Днепра слились в одно государство Московское, в одну могущественную, нераздельную державу, Великую Россию.
Но в состав Московского государства вошли уделы только восточной Руси; в западной, из Русских княжеств Полоцкого, Витебского, Минского, Туровского, Владимирского, Луцкого, Киевского и Черниговского, образовалось другое самостоятельное государство, независимое от Москвы и подвластное не Рюрикову дому: то было Великое княжество Литовское, основанное Гедимином. Он и преемники его действовали также точно, как и Князья Московские: имели на своей стороне перевес ума и силы, с успехом пользовались благоприятными обстоятельствами и оружием довершали то, что прежде приготовляли искусною политикою, союзами, родством с потомками Владимира святого, господствовавшими в юго-западной Руси.
Вместе с Русскими землями в состав Литовского княжества вошла и Литва в собственном смысле, отчина Гедиминова, заключавшаяся в пределах нынешней Виленской губернии. Но Литвин, язычник, ещё мало знакомый с гражданскими уставами, исчезал в огромной массе Русского народа, не мог передать ему ни своей веры, ни своего языка, сам заимствовал от него то и другое, и Литовское государство, при первых преемниках Гедимина, представляло такую же систему княжеств, какую мы видим в Московском государстве до Иоанна III. Там всё было Русское, и вера, и язык, и гражданские уставы; самые князья Литовские, рождённые от Русских княжён, женатые на Русских княжнах, крещённые в православную веру, казались современникам потомками Владимира святого.
Было даже время, когда и в западной и в восточной Руси, они брали перевес над Князьями Московскими не только силою оружия, могуществом своей державы, но и мнением народным: Русские смотрели на них, как на истинных Государей Руси, и Тверь, Новгород, Рязань охотнее становились под знамёна Литовские, чем под знамёна Московские. Объяснить это явление нетрудно. Князья из дома Гедимина не платили дани Татарам, даже были грозою орды и казались спасителями Руси от тягостного ига, между тем, как Московские Князья усердно угождали ханам, правда, по расчётам политики дальновидной, но ещё не ясной для современников. Случайное обстоятельство дало иной оборот делу.
Внук Гедимина Ягелло женился на Польской Королеве Ядвиге и, вместе с её рукою получив корону Пястов, дал слово соединить Литовское княжество с Польским королевством, чего усердно желали и Польские магнаты и Польские епископы. Русские подданные его с опасением и явным ропотом смотрели на тесный союз с страною иноверною, чуждою по языку, чуждою по гражданским уставам, и как бы предчувствуя все бедствия, которые потом обрушились на их отечество, вследствие этого несчастного союза, несколько раз пытались разорвать оный, успевали в своём намерении, возвращали свою самостоятельность, имели своих отдельных Князей, и не прежде, как через 200 почти лет после восшествия Ягелла на престол Пястов, при последнем потомке его совершилось соединение Литовского княжества с Польшею в одну Речь Посполитую. Когда угас знаменитый дом Гедиминов, и Литовское княжество подпало власти Государей не Русской крови, не Русской веры, не Русского языка, некому было охранять в нём священный залог народности, в продолжение многих веков неприкосновенный: западная Русь сделалась добычею иезуитов, старавшихся истребить в ней всё Русское, и к концу XVII века она действительно утратила многие черты своей национальности: Русские законы уступили место Польским; язык был искажён; правы и обычаи изменились; Уния поколебала и веру православную.
II. Между тем Государи Московские никогда не упускали из виду западной Руси: со времён Димитрия Донского до воцарения Петра Великого, все они постоянно выражали мысль, что Литовское княжество, за исключением Литвы, т. е. не более 12 части его, есть родовая их отчина. Яснее всего обнаруживалась эта мысль в договорах Иоанна III с Императором Германским, с Королём Венгерским, с Господарем Молдавским, с самим Великим Князем Литовским Александром Казимировичем: он говорил торжественно, что отчина королевская есть Литва и Польша, Русские же земли, присвоенные домом Гедиминовым во времена невзгоды отечества, он намерен добывать оружием, как собственность своего дома. Заметим важное обстоятельство: Иоанн не творил и не вымышлял ничего нового: он стремился к той же цели, которую имели ввиду его предшественники, но стремился твёрдо, постоянно, с редким умом и искусством. Мысль его о Литовском княжестве, или что всё то же, о необходимости соединить всю Русскую землю в одно целое, была основанием политики даже первого Великого Князя Московского Иоанна Калиты, который именовал себя Великим Князем всея Руси. С той же точки смотрел Димитрий Донской; также думали и действовали преемники Иоанна III: сын его, Василий, требовал короны Литовской, как достояния своего дома; внук, Иоанн Грозный, обращал своё оружие более на Ливонию; но в переговорах с Сигизмундом Августом и Стефаном Баторием неоднократно доказывал права свои на Литовское княжество. Умный Борис старался скрепить связь восточной Руси с западною духовною властью, и едвали не это побуждение было главною виною основания патриаршества в Москве. Злосчастное время Самозванцев надолго ослабило Россию, и Михаил Фёдорович желал возвратить только то, что было утрачено среди междоусобий. Но как скоро государство успокоилось и окрепло, мудрый Алексей с усердием вступился сперва за часть Литовского княжества, за Малороссию; вслед за тем потребовал и остальных областей западной Руси. Намерение его едва не увенчалось вожделенным успехом. Польский Король Ян Казимир, Государь умный, дальновидный, лучше всех предшественников понимавший и состояние Польши и отношения её к соседям, договором в Вильне уступил Алексею Михайловичу всё Литовское княжество. Польские магнаты и епископы употребили все усилия, чтобы уничтожить это соединение: война с Польшею возобновилась, и Государь, озабоченный делами внутренними, в особенности грозою со стороны Турции, отказался до времени от Заднепровской Руси, заключив однакож с Польшею, по примеру предков, не вечный мир, а только перемирие; последнее обстоятельство очень замечательно: все вообще Московские Государи постоянно уклонялись от постановления окончательного договора по делам Литовским, в надежде собраться с силами и возобновить свои требования. Один только Михаил Фёдорович должен был согласиться на вечный мир Поляновский, но это потому, что в то время, с потерею всего войска под Смоленском, борьба казалась невозможною, и действительно Москве и всему государству грозила великая опасность.
Таким образом, никогда не теряя из виду западной Руси, мудрые Цари наши постоянно старались исполнить мысль Иоанна III о соединении Литовского княжества с Московским государством в одну державу. Соперники их, Ягеллоны, с своей стороны естественно не хотели отказаться от прав своих, напрягали все усилия, чтобы спасти свои владения, имели все к тому средства и боролись с успехом. Но подвластный им Русский народ неоднократно выражал живейшее желание видеть своим Государем Царя православного. Это желание стало ясно обнаруживаться с тех пор, когда потомки Калиты свергли с себя ненавистное для Русских иго Татарское, и озарённые славою дел, явились достойными владыками Русского народа: многие княжества по Днепру, присвоенные домом Гедимина, добровольно поддались Иоанну III. Мало того: когда угас дом Ягеллонов, Литовские чины охотно предложили корону их Иоанну Грозному; с тем же предложением впоследствии обратились к сыну его Фёдору Иоанновичу; а Стефан Баторий, Владислав IV, Ян Казимир имели даже намерение включить и Польшу, вместе с Литовским княжеством, в один состав с государством Московским. Этот ряд фактов ясных, несомнительных указывает нам на истинные отношения западной Руси к восточной с конца XIV до конца XVII столетия: он свидетельствует, что мысль о соединении обоих государств в одно целое, ни в той, ни в другой стороне никогда не исчезала, и эта мысль служила главным основанием политики нашего двора до времён Петра Великого.
III. Теперь взглянем, как понимали современные писатели дела Литовские. Летописцы восточной Руси XIV, XV и XVI столетий устремляли всё своё внимание на Москву: судьба её была главным предметом их сказаний. События Тверские, Рязанские, Смоленские, Киевские, даже Новгородские только тогда находили место в наших летописях, когда они касались Москвы; если же подобного случая не было, летописцы молчали об них. Также точно они смотрели и на Литовское княжество: почти не заметили основания его Гедимином и едва мимоходом упомянули о соединении его с Польшею, следующими словами. «Оженися Великий Князь Литовский Ягайло Олгердович: поял некую королевицу, не имущую ни отца, ни матери, её же ради досталось ему королевство в Лядской земле. И крестися Ягайло в Немецкую веру и пришед в свою отчину, в Литовскую землю, окрестил Литву в Немецкую веру.» Вот всё, что наши историки знали о событии в высшей степени достопамятном, имевшем решительное влияние на судьбу Русского народа. Подробнее говорят они о походах Олгерда, Витолда на Московское государство, о войнах Иоанна III с Александром, Василия III с Сигизмундом I, потому, что тут дело шло о Москве. Впрочем не вникают, по обыкновению, в причины их распрей. Для них непонятна была дальновидная политика дома Иоанна Калиты, в отношении к Литве, так точно, как они не постигали политики его в отношении к ханам Ордынским. Они видели в Литовских Князьях только соперников и опасных врагов Москвы, старавшихся отнять у неё первенство; вследствие того не щадили Ягеллонов и с ужасом рассказывали об их нашествиях. Но, что весьма замечательно, эта борьба Москвы с Литвою изображается в наших летописях совсем не теми красками, какими описываются нашествия иноплеменных народов: современные историки не скрывают, что Литовские Князья находили нередко в восточной Руси многих доброжелателей, что Новгород, Тверь, Рязань неоднократно склонялись на их сторону, и если иногда у летописцев вырываются укоризны этим опасным соперникам Москвы, то не надобно забывать, что в том же духе они рассказывали и о бранях удельных, когда Русь была подвластна одному дому Владимира св. Стоит вспомнить, как отзываются Новгородские летописцы о Суздальцах, Черниговцах, или Волынские о Киевлянах. Одним словом, наши летописцы имели тёмные, неопределительные понятия о Литовском княжестве; но из их сказаний нельзя вывести заключения о народной вражде между восточною и западною Русью. Иначе они стали смотреть на Литовское княжество в XVII столетии, после Самозванцев, когда Литвин и Лях стали для них словами однознаменательными.
Летописцы западной Руси прекратили свои сказания в XIV столетии, или справедливее, труды их продолжателей истреблены временем, оставив след в полубаснословной Истории Стрыйковского. На Русском языке сохранились немногие известия времён Унии, поясняющие это важное событие. Литовское княжество не имеет своего национального историка. Всё, что узнала об нём учёная Европа, всё почёрпнуто из мутного источника, из Польских летописцев не старее конца XVI столетия, когда Поляки уже привыкли считать Литву своею древнею провинциею. Вследствие этой идеи, они представляют как образование Литовского княжества, так и судьбу его в превратном виде: они смотрят на Литовцев в собственном смысле как на старинных союзников Польши, покоривших, при содействии Польских панов, всё пространство от пределов Галиции до Двины, от Бреста до Калуги, и воображают, что уже Гедимин ввёл во всех подвластных ему землях Литовские законы, Литовские нравы и обычаи. Соединение же Литовского княжества с Польшею, по их понятию, было следствием не личного честолюбия Ягелла и домогательства Польских магнатов видеть его своим Государем, а плодом усердного желания обоих народов заключить тесный, братский союз. Впрочем не все Польские современные историки представляют это дело в таком виде: лучшие из них, более основательные и менее пристрастные, например Кромер и в особенности Коялович, писавшие в то время, когда политика иезуитов ещё не созрела, не скрывают, что соединение Литовского княжества с Польшею, совершилось с большим трудом, что главным препятствием тому была разноплемённость народов, что престол Великих Князей Литовских окружали большею частью Русские вельможи, что при дворе их господствовал Русский язык, что подвластные им народы с величайшим усердием берегли свою святыню, что иезуиты уже отчаивались поколебать православие и что в самой Вильне находилось гораздо более храмов Грекороссийских, чем костёлов Римских. Новейшие писатели Польские утаили все сии обстоятельства и разными софизмами запутав Историю Литовского княжества, успели внушить Европе мысль, что оно издревле составляло часть Речи Посполитой. Правда, некоторые из учёных писателей Немецких и Французских (Шлёцер, Малтебрюн) старались рассеять это заблуждение и представить дело в настоящем виде, но Польские понятия взяли верх и ввели в заблуждение нас самих.
IV. Первая главная ошибка наша в том, что мы привыкли считать Литву в собственном смысле народом могущественным, племенем господствующим, бравшим над обитателями западной Руси решительный перевес и силою оружия и гражданским устройством. Так говорит один из критических писателей наших о Литве времён Гедиминовых: «Литва, могущественная, превышающая великое княжество Московское силою, образованностью, поставленная рукою Гедимина в ряд государств самобытных, обхватила всё, что прежде называлось на Днепре и за Днепром Русью, преобразовала нравы, обычаи тамошних Руссов.» Вот точка, с которой мы обыкновенно смотрим на Литовское княжество: т. е. мы видим в образовании его повторение весьма обыкновенного в Истории случая, когда нашествие сильных иноплеменников уничтожает самостоятельность слабого народа и даёт начало новому государству, в коем господствуют законы, язык, нравы и обычаи завоевателей. Так возникли Германские государства на развалинах Римской империи; так возникло, вследствие вышеприведённого мнения, и Литовское государство на развалинах Русских Заднепровских княжеств: оттого на дела его мы смотрим, как на чужие, и не даём им места в своей Истории. Идея неосновательная! Литва в собственном смысле, заключаясь в пределах нынешней Виленской губернии, обитая среди дремучих лесов в бедности, в грубом невежестве, до времён Гедимина с трудом отбивалась от Русских Князей, от Ливонских рыцарей, всегда была народом малочисленным, слабым, и тем менее могла взять перевес над соседями в гражданском устройстве, что до исхода XVI столетия она постоянно была погружена в язычество и не имела письменных законов. Не силою, не храбростью Литвы, а умом, искусством, политикою Гедимина, соединились Русские княжества за Днепром в одно целое и образовали великое княжество Литовское. Он действовал Русскими против Русских так точно, как и Государи Московские, и гордился именем Русского князя. Оттого при нём и первых преемниках его, в основанном им государстве всё было Русское, вера, язык, гражданские уставы, понятия, нравы, обычаи, как удостоверяет в том целый ряд письменных памятников XIV и XV столетий, самый ход событий. Мы не вникли ни в то, ни в другое, поверили Польским писателям, смешали Литву с Польшею, вообразили, что Литовское княжество возникло по тем же началам, как образовались Германские государства, и исключили его из своей Истории.
Эта ошибка породила другую не менее важную: взирая на Литовское княжество глазами Польских историков, видя в нём государство чуждое, неприязненное, опасное для России, мы не замечали мудрой политики Государей Московских, и постоянный спор дома Иоанна Калиты с домом Гедимина казался нам обыкновенным соперничеством двух соседей, равно властолюбивых, из коих один старался усилиться на счет другого. Мы не могли только понять этой беспрерывной брани, удивлялись, как самые ничтожные предлоги могли породить столь кровавые войны, жалели о бедствиях народов, и обременяя Князей Литовских строгими упрёками, не щадили и Государей Московских, за их мнимое излишнее честолюбие. Если б мы вникли, что и потомки Гедимина и потомки Калиты стремились к господству над всею землёю Русскою, что и те и другие были убеждены в справедливости своих притязаний, и что распря их до конца XVI века была распрею семейною, а не враждою народною, мы увидели бы, что они спорили не по личному честолюбию, а вследствие неизбежной необходимости, и дела Литовские, так несвязные, так утомительные под пером наших бытописателей, имели бы высокое значение в нашей Истории.
К сим двум главным ошибкам присоединилась и третья: на соединение Литовского княжества с Польшею мы привыкли смотреть как на дело постороннее и если упоминаем об нём мимоходом, то для того только, чтобы дать понятие о могуществе Князей Литовских, которые, располагая силами двух народов, тем опаснее были для Москвы. Главное, что наиболее должно обратить на себя внимание Русского историка, остаётся без всякого исследования и результата. Это соединение было источником тягостного ига, которое досталось в удел целой половине Русского народа и около четырёх веков, как лютая язва, терзало страну, где возникла и в полном блеске развилась Русская жизнь, где было истинное наше отечество, где покоятся и бренные остатки наших Князей, прославивших Русское имя в странах отдалённых, и нетленные мощи св. угодников, хранителей Русского народа. Видеть, как страдала Русь под ярмом Польским, как боролась она с своими гонителями, как изнемогала, падала, изобразить все бедствия наших единоплеменников, отторгнутых от лона общей матери случайным сцеплением обстоятельств, и снова возвращённых под кров родимый, представить всё это, — есть без сомнения одна из важнейших задач для Русского бытописателя. Он привык рассказывать о величии, блеске, славе государства Московского, т. е. одной Руси восточной; пусть же покажет нам и злосчастную долю единоверной, единоплеменной нам Руси западной. Этого требует полнота науки; иначе воззрение наше на судьбу Русского народа будет одностороннее, следовательно неправильное.
Кроме того соединение Польши с Литовским княжеством имело самое решительное влияние на главный ход событий нашего отечества: с одной стороны, оно надолго отсрочило слияние западной Руси с восточною, которое без того по всей вероятности, совершилось бы ещё в конце XVI века, когда угас дом Ягеллонов и в права его должен был вступить дом Калиты; с другой стороны оно вовлекло Польшу в пределы Русского мира: судьба её так тесно была связана с судьбою Литовского княжества, что самобытное существование её было невозможно, как скоро государство Ягеллонов вошло в состав Российской империи. Таким образом, событие, почти незаметное под пером наших бытописателей было источником важнейших явлений нашей Истории: это был узел, который необходимо надлежало распутать; целые четыре века мы трудились над ним, — доколе ум Екатерины II не разрешил его.
После всего вышесказанного мною, надеюсь, нетрудно указать Литовскому княжеству место в Русской Истории. Доколе оно было самостоятельно, имело своих Князей из дома Гедиминова, сохраняло все черты Русской народности и спорило с Москвою о праве господствовать над всею Русью, историк обязан говорить с равною подробностью о делах Литовских и Московских и вести оба государства рядом, так точно, как до начала XIV столетия он рассказывал о борьбе удельных Русских княжеств, Киевского, Черниговского, Галицкого, Суздальского, Рязанского, Новгородского и других. Положение дел будет одно и тоже, с тою единственно разностью, что в удельное время было несколько систем, а тут только две: Московская и Литовская. Это будет продолжаться до исхода XVI века. Когда угаснет дом Гедимина и отчина его соединится с Польшею, Русский бытописатель изобразит на главном плане государство Московское или Россию, потому что в недрах её сохранились и развились основные начала общественной и семейной жизни Русского народа, семена, насаждённые Рюриком, Владимиром св., Ярославом Мудрым, взлелеянные потомками Калиты и принёсшие величественный плод под благословенною державою дома Романовых. На втором плане этой картины стоит великое княжество Литовское, опутанное цепями иноплеменников; историк не обязан рассказывать о всех делах Польских, в коих принимало участие Литовское княжество, — потому что это предмет посторонний; но он обязан непременно показать, каким образом в западной Руси, под игом Поляков, постепенно исчезали главные черты её народности, как она боролась с своими гонителями, чтобы спасти свою веру, свой язык, главное, почти единственное наследие, оставшееся ей от предков; как подавали ей руку помощи мудрый Алексей, Великий Пётр, доколе Екатерина II не решила этого старинного, столь запутанного вопроса о восточной и западной Руси: та и другая сливаются в одно целое, в одну Российскую империю, и с тех пор Литовская История должна умолкнуть.
Примечания[править]
- Указанное сочинение прочитано на торжественном акте в Главном педагогическом институте 30 декабря 1838 года.
