О Тэффи (Ляцкий)
| О Тэффи |
| Источник: “Пражская” критика о творчестве Н. А.Тэффи / Публ. Д. Д. Николаева // Творчество Н. А. Тэффи и русский литературный процесс первой половины XX века. — М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 1999. — С. 158. — 1000 экз. • Впервые: Огни (Прага). — 1924. — 25 февраля (№ 8). — С. 4. |
В широких кругах читающей публики Тэффи знают как неподражаемую и в настоящее время единственную писательницу-юмористку. Ее меткая и живая наблюдательность, обращенная на все мелко-обывательское, претенциозно-пощлое и безнадежно-мещанское и глупое, сочеталась со смехом, по внешности добрым и милым, но по существу женски- и женственно-злым. Чувствуется по ее забавным и, подчас, грустным рассказам, что она, в отличие от многих и многих юмористов, только наблюдала, только схватывала на лету, но отнюдь не переживала и не перевоплощала в себе те образы человеческой глупости, низости и духовного убожества, какие отразились в ее оригинальном творчестве. Она не вживается в свои изображения, не роднится с ними, и вдумчивый читатель, как всегда, ощущает присутствие души автора, не растворенной в житейском типе.
Может быть, это происходит от того, что у Тэффи есть свой ангел-хранитель — ее поэтическая Муза. За шумом и грохотом современной ломки стиха и стиля, готовой привести или к неслыханному совершенству формы или к фабричному производству, голос этой музы почти не слышен. Он гармоничен, нежен, хрустален и поет о том, что есть на свете и любовь и счастье, но больше страдания и горя. И вот здесь-то, в этих милых и прекрасных песнях, за которыми неизменно слышатся звуки тоскующей арфы, сказывается то, чего нет в рассказах Тэффи: лично пережитое, лично передуманное, лично выстраданное, лично любимое. Без них литературный образ Тэффи не полон и даже неясен. Теперь, когда техника стиха способна, кажется, оживить искусственные цветы поэтической изобретательности, стихи Тэффи — свежие, неподдельные ландыши, незабудки, какие хотите полевые цветы из тех, что вы любите, только непременно свежие и простые-простые, расцветающие под песнью жаворонка и томящиеся страхом близкого увядания. Их грусть — грусть воспоминания, в котором было так много отрады и муки. Их нежность — в доверчивой наивности к людям и к Богу. Их общий фон — примиренность с жизнью, двоящаяся между жестокой реальностью и прекрасной мечтой.