I[править]
Статьи П. Б. Струве по украинскому вопросу дают основание высказать принципиальные соображения о постановке национального вопроса в России1. Исходная точка зрения Струве в украинском вопросе верна. И я думаю, что украинофильство есть лишь провинциализм, который не может и не должен нарушать единства общерусской культуры. Но Струве вступил на ложный путь, до крайности преувеличив значение украинофильства и вызвав призрак украинской опасности. Если что-нибудь и опасно для России, так это — создание разных опасностей. Сколько «опасностей» отравляло русскую жизнь!
Польская опасность, еврейская опасность, финляндская опасность, католическая опасность, сектантская опасность, революционная опасность и т. п. Не дай нам Бог создать еще украинскую опасность! На призраках всех этих опасностей слишком спекулировали темные силы России. Запугиванье опасностями держало Россию в рабстве. Так создавалось унизительное и постыдное самочувствие великой и могущественной государственности. Господствующая великорусская национальность в своем собственном могущественном государстве чувствовала себя так, как будто все подчиненные ей и более слабые национальности сильнее ее и могут утеснить ее. И господствующая церковь чувствовала себя более слабой и менее соблазнительной, чем самые незначительные секты, чем ограниченные в правах инославные исповедания. Такое неверие в свою национальность, в свое государство, в свою церковь, в свою правду — ужасно, оно в корне подрывает всякий творческий порыв.
Невозможно, чтобы русский всегда чувствовал себя слабее еврея и боялся еврея, как опасности, чтобы православный чувствовал себя слабее католика и боялся католика, как опасности. Такой ужас перед окружающими со всех сторон опасностями может быть выражением лишь младенческой незрелости. Возмужалый народ должен чувствовать себя иначе: он не нуждается в вечной опеке, он не потерпит опеки, он собственную внутреннюю мощь противополагает всему чуждому и враждебному. Великий и господствующий народ не может кричать об опасностях, исходящих от более слабых и подчиненных, часто от угнетаемых. У русского народа должно, наконец, проснуться царственное, не рабское сознание и пусть сопровождается оно проявлением царственных добродетелей. Сильному должно быть свойственно великодушие, способность одарять более слабых. И настоящая сила русского народа почувствуется не тогда, когда он утесняет и ограничивает из страха перед опасностями, а тогда, когда он будет одарять от своего избытка. Как более сильный, освободит и великодушно одарит русский народ поляков и евреев. Теснит же он их, как более слабый. И украинцам мог бы сознавший силу свою русский народ подарить провинциальные культурные особенности. Превращение украинского провинциализма в украинский сепаратизм было целиком создано ложной политикой утеснений и ограничений, русской по официальному лозунгу, но не русской по Духу.
Один пессимистически-скорбно настроенный поляк сказал мне: «Русские достигнут чуда, они сделают друзьями поляков и украинцев в Галиции». Русскому горько слушать эти слова. И мы должны приложить все старания, чтобы такая язвительность стала навеки невозможна. Подлинно русская, народная наша политика не должна быть официально и нарочито «русской»; она будет русской, если будет политикой правды. Будем искать правды в политике, и остальное приложится нам. Только атеизм и безверие не хотят признать, что идеальная политика — наиболее реальна по своим результатам. Очень тяжело, когда господствующая национальность, обладающая сильным государством, настроена мнительно, всюду подозревает опасности и из боязни быть утесненной сама утесняет. От этого необходимо излечиться.
II[править]
Большого уважения заслуживают искренность и нравственное мужество П. Б. Струве как публициста. Но, думается мне, он делает безнадежные усилия привить русской душе пафос государственности. Его национализм — не национален. Это — не русский, интернациональный национализм. В отвлеченной идее государственности, как высшего критерия для решения всех общественных вопросов, нет ничего специфически русского. Это крайне западническая идея, обезличивающая Россию, уподобляющая ее Германии, Англии и другим европейским государствам.
В русской душе всегда живут вопросы Льва Толстого ко всякому государству. Русская душа острее всякой другой души чувствует, что «государство — самое холодное из чудовищ»2. Русская душа никогда не примирится с тем, чтобы решать все национальные и общественные вопросы с точки зрения «государственной необходимости». Государственная необходимость должна знать свое место, место подчиненное, она должна смиряться перед высшими ценностями. Если мы будем решать вопрос еврейский, польский, украинский лишь с точки зрения «государственной необходимости», то мы изменим самому существенному в нашей национальной душе — тому русскому и христианскому сознанию, что душа человеческая стоит больше, чем все царства и все миры. Струве сейчас недостаточно внимателен к основной антиномии личности и государства, которую христианство так обостряет. Лишь в дохристианском, языческом мире возможна была самодовлеющая, ничем не ограниченная государственность. «Государственная необходимость» не хочет знать человеческой души, она беспощадна к лицу человеческому. Для «государственной необходимости» существует лишь общее, массовое, количественное и не существует индивидуальное, качественное, частное. «Государственная необходимость» с легкостью может раздавить и индивидуальность личную, и индивидуальность национальную, все человечески ценное и божественно ценное. Само государство есть некая ценность, но ценность подчиненная и возрастающая в меру преодоления тяжести его «необходимости».
Наше сознание не может и не должно быть послушным отражением процесса «государственной необходимости», как и процесса необходимости экономической. Чисто государственная идеология, в конце концов, роковым образом подчиняет наши моральные оценки «государственной необходимости» и лишает нас духовной свободы. Конечно, еврейский и польский вопросы могут и должны быть обсуждаемы с государственной точки зрения. Но прежде всего, это вопросы моральные и религиозно-христианские, и в этом своем качестве они не зависят ни от какой «необходимости». Для нашего русского сознания бесконечно важнее, чтобы мы были хорошими, чем чтобы нам было хорошо. И пусть лучше нам будет плохо, чем чтобы мы были плохими. О, конечно, на нашей стороне должна быть не только правда, но и сила. Утверждение бессилия правды есть неверие. Но можно верить в праведную силу, силу жертвенную и дарящую, а не корыстную, не хищническую. Хищничество и корысть есть еще бессилие и бедность. Подлинная сила и богатство избыточны. И сила политики русского народа может быть лишь дарящей, избыточной, великодушной, готовой на жертву. Голая «государственная необходимость» и ею подсказанная государственная мудрость так бедны, так еще слабы! А я верю в богатство России.
Великий народ не может основывать свои мировые цели на арифметике «государственной необходимости». Нужна высшая математика духа. И если по арифметике "государственной необходимости* русский национализм оказывается таким же корыстным и эгоистичным национальным самоутверждением, как и всякий другой национализм, то по высшей математике духа русский национализм в свободе от национализма, в сверхнационализме, в народной жертвенности и дарящей избыточности. Отнимать — это слабость, а не сила. Солнце излучает свет и тепло, вечно одаряет… Быть сильным — значит быть солнечным.
III[править]
Ужаснее всего, когда «государственная необходимость» превращает религию в свое орудие. Утилитарно-государственное отношение к религии всегда есть предел цинического неверия. Атеист больше уважает религиозную жизнь, чем религия государственная. Насильственное обращение в православие в интересах государственных и национальных и есть самый настоящий атеизм и материализм. Одарить светом православия — религиозный факт. Но насильственно обращать в православие — значит не одарять, а отнимать, и это всегда факт антирелигиозный. Религиозный вопрос в Галиции (вопрос об униатстве3) сейчас так тесно сплетен с политикой, так подавлен интересами государственными и национальными, что почти невозможно выделить в нем религиозное зерно. Ведь униатство есть сплошная политика, утилитарное приспособление.
И не дай нам Бог присоединить к этому исконному политиканству в религии еще свое собственное политиканство. Возможно лишь одно подлинно религиозное, христианское и русское решение религиозного вопроса в Галиции — бесстрашное утверждение свободы совести, свободы религиозной жизни.
И здесь мы должны одарять, а не отнимать. Политиканство в религии есть духовное бессилие, неверие в правду, религиозная бедность. Духовное богатство, религиозная сила излучают свет, пленяют и заражают. Когда религиозной жизнью начинает управлять «государственная необходимость», наступает духовная смерть. Религиозная жизнь по существу пребывает в сфере свободы, а не в сфере необходимости. Боюсь, что государственная идеология П. Б. Струве, при всем его принципиальном либерализме, на практике может привести к утилитарно-государственной точке зрения на религиозный вопрос. Так может быть проверена ошибочность исходной точки зрения. Если православие берется не столько как религиозная ценность и святыня, сколько как ценность национальная и нужность утилитарно-государственная, то исходная точка зрения не религиозна. Чисто религиозная точка зрения не имеет ничего общего с утилитарными целями — она дарует свободу духовной жизни.
Я думаю, что государственная идеология Струве есть государственное созревание России. В лице Струве наша общественность делается государственной и получает иное самосознание.
Это процесс, по-видимому, столь же неизбежный, как рост капитализма в экономической жизни России. Это — европеизация России. И национализм Струве чисто западный и западнический4. Но социальная и государственная европеизация России, принимающая форму националистического и империалистического сознания, находятся в очень сложных соотношениях с своеобразной и оригинальной духовной жизнью России. Я не верю в возможность привить русской душе западный национализм и империализм и не хочу этого для России. Все национальное своеобразие России заключается в том, что ее национальная индивидуальность исключает национализм. Россия наиболее национальна, когда она наименее националистична. Торжество националистической и империалистической идеологии и практики может лишить Россию самых своеобразных ее национальных черт, коренных ее нравственных особенностей, ее ищущего и страннического духа. И я не верю в возможность такого обезличения России. Внешняя социальная европеизация России неизбежна и ее нечего бояться. Свободный дух России и связанное с ним призвание ее не может быть приковано к материальным формам. Дух России пребудет и при полном разложении материальных оболочек и одежд России. Коренной грех славянофильства был в том, что оно прикрепляло дух к материальным оболочкам, к отсталому социальному укладу. Но империализм и национализм находятся в глубочайшем противоречии с первоосновами русской души, с ее вечной сущностью. Душе России навеки останется чуждой корыстная жажда захватов и отнятий, и идеал государственного благоденствия никогда не будет ее преобладающим интересом. И Россия окончательно осознает себя сильной, когда до конца будет дарящей, а не отнимающей.
Биржевые ведомости. 1915, No 14720, 11 марта.
Отрывок из этой статьи под названием «Идея империализма и наше призвание» был напечатан в хрестоматии, составленной П. Кудряшовым, «Идейные горизонты мировой войны» (М., 1915, с. 132—135).
1 Имеются в виду статьи П. Б. Струве, опубликованные в «Биржевых ведомостях»: «Австро-германское „украинство“ и русское общественное мнение» (№ 14402, 29 сентября 1914), «К украинскому вопросу» (№ 14476, 5 ноября 1914), «Общерусская культура и украинский партикуляризм» (№ 14524, 29 ноября 1914), «Письма из Галиции» (№ 14586, 14606, 1 и 12 января 1915), «Вероисповедный вопрос и политика в Галиции» (№ 14648, 3 февраля 1915).
Вот, например, как виделось Струве будущее русско-украинских отношений: «При условии такой политики власти, которая была бы твердой в отставании идеала и требований общерусской культуры и в то же время глубоко народной и широко либеральной, нездоровый украинский партикуляризм, взращенный австрийским государством, будет внутренне преодолен. Русское прогрессивное общественное мнение может оказать галичанам огромную заслугу, для самого себя установив правильное отношение к малорусской проблеме. Бережное и тактичное отношение к культурным особенностям галицкой Руси будет тем осуществимее, чем скорее и решительнее русское прогрессивное общественное мнение откажется от поддержки украинской национальной программы. Это чрезвычайно важно не только для сближения Галичины с Россией, но и для умиротворения и смягчения тех разногласий, которые разделяют само русское население края. „Москвофильству“ и украинству суждено будет, по моему глубокому убеждению, переработаться в новое народное течение, которое явится осуществленным носителем русской народной политики» (Биржевые ведомости. 1915, № 14606,12 января).
«Украина, — пишет Р. Пайпс, — всегда оставалась для Струве слабым местом… Он не только наотрез отказывался признавать наличие украинской (как, впрочем, и белорусской) нации, обладающей правом на политическое самоопределение, но и отрицал даже существование отдельной украинской культуры. Нетерпимость Струве в данном отношении заходила столь далеко и настолько контрастировала с его политическим либерализмом, что источники его воззрений на упомянутый предмет надо искать за пределами просто невежества или предубеждения» (Пайпс Р. Струве: правый либерал. 1905—1944. М., 2001, с. 270).
2 Высказывание Ницше. См.: Ницше Ф. Сочинения в 2-х т. М., 1990, т. 2, с. 35 («Так говорил Заратустра», гл. «О новом кумире»).
3 См. прим. 8 на с. 1064—1065.
4 Ср. с мнением Р. Пайпса: «Одной из уникальных особенностей его [Струве] мировоззрения было органичное сочетание национализма и западничества. Традиционный русский национализм всегда противостоял западничеству. Убеждение, что национальное величие России может быть достигнуто только неким „особым путем“, превращает Запад и его культуру в нечто враждебное и таящее угрозу. Согласно опросам общественного мнения, подобные взгляды превалируют и доныне. Тогда как Струве, ревностный патриотизм которого не вызывает сомнения, считал, что величие России невозможно без впитывания ею западной культуры» (Пайпс Р. Струве: левый либерал. 1870—1905. М., 2001, с. 10).