Книга одиннадцатая. О законах, устанавливающих политическую свободу в ее отношении к государственному устройству
[править]Глава I. Общая идея
[править]Я отличаю те законы, которые определяют политическую свободу в ее отношениях к государственному устройству, от тех, которые определяют ее отношения к гражданину. Первые составляют предмет настоящей книги; о вторых я буду говорить в следующей.
Глава II. Различные значения, придаваемые слову „свобода“
[править]Нет слова, которое получило бы столько разнообразных значений и производило бы столь различное впечатление на умы, как слово „свобода“. Одни называют свободой легкую возможность низлагать того, кого они наделили тиранической властью; другие — право избирать того, кому они должны повиноваться; третьи — право носить оружие и совершать насилия; четвертые видят ее в привилегии состоять под управлением человека своей национальности или подчиняться своим собственным законам. Некий народ долгое время принимал свободу за обычай носить длинную бороду. Иные соединяют это название с известной формой правления, исключая все прочие.
Люди, вкусившие блага республиканского правления, отожествили понятие свободы с этим правлением, а люди, пользовавшиеся благами монархического правления, — с монархией. Наконец, каждый именовал свободой то правление, которое наиболее отвечало его обычаям или склонностям. Так как в республике пороки правления, на которые жалуются люди, выступают не так заметно и назойливо, причем создается впечатление, что там более действует закон, чем исполнители закона, то свободу обыкновенно отожествляют с республиками, отрицая ее в монархиях. Наконец, ввиду того что в демократиях народ, по-видимому, может делать все, что хочет, свободу приурочили к этому строю, смешав, таким образом, власть народа со свободой народа.
Глава III. Что такое свобода
[править]Действительно, в демократиях народ, по-видимому, делает, что хочет. Но политическая свобода состоит совсем не в том, чтобы делать то, что хочется. В государстве, т. е. в обществе, где есть законы, свобода может заключаться лишь в том, чтобы иметь возможность делать то, чего должно хотеть, и не быть принуждаемым делать то, чего не должно хотеть.
Необходимо уяснить себе, что такое свобода и что такое независимость. Свобода есть право делать все, что дозволено законами. Если бы гражданин мог делать то, что этими законами запрещается, то у него не было бы свободы, так как то же самое могли бы делать и прочие граждане.
Глава IV. Продолжение той же темы
[править]Демократия и аристократия не являются государствами, свободными по самой своей природе. Политическая свобода имеет место лишь при умеренных правлениях. Однако она не всегда встречается и в умеренных государствах; она бывает в них лишь тогда, когда там не злоупотребляют властью. Но известно уже по опыту веков, что всякий человек, обладающий властью, склонен злоупотреблять ею, и он идет в этом направлении, пока не достигнет положенного ему предела. А в пределе — кто бы это мог подумать! — нуждается и сама добродетель.
Чтобы не было возможности злоупотреблять властью, необходим такой порядок вещей, при котором различные власти могли бы взаимно сдерживать друг друга. Возможен такой государственный строй, при котором никого не будут понуждать делать то, к чему его не обязывает закон, и не делать того, что закон ему дозволяет.
Глава V. О цели различных государств
[править]Хотя у всех государств есть одна общая им всем цель, заключающаяся в охране своего существования, тем не менее у каждого из них есть и своя особенная, ему только свойственная цель. Так, у Рима была цель — расширение пределов государства, у Лакедемона — война, у законов иудейских — религия, у Марселя — торговля, у Китая — общественное спокойствие, у родосцев — мореплавание; естественная свобода есть предмет заботы дикарей, цель деспотических государств — наслаждения государя, цель монархий — слава государя и его государства, цель законов Польши — независимость каждого отдельного лица и вытекающее отсюда угнетение всех.
Есть также на свете народ, непосредственным предметом государственного устройства которого является политическая свобода. Обратимся к рассмотрению общих начал, на которых он ее утверждает. Если они хороши, то свобода отразится в них, как в зеркале.
Нам не потребуется много труда для того, чтобы обнаружить в конституции политическую свободу. Если можно увидеть ее там, где она есть, если она уже найдена, то зачем долее искать ее?
Глава VI. О государственном устройстве Англии
[править]В каждом государстве есть три рода власти: власть законодательная, власть исполнительная, ведающая вопросами международного права, и власть исполнительная, ведающая вопросами права гражданского.
В силу первой власти государь или учреждение создает законы, временные или постоянные, и исправляет или отменяет существующие законы. В силу второй власти» он объявляет войну или заключает мир, посылает или принимает послов, обеспечивает безопасность, предотвращает нашествия. В силу третьей власти он карает преступления и разрешает столкновения частных лиц.
Последнюю власть можно назвать судебной, а вторую — просто исполнительной властью государства.
Для гражданина политическая свобода есть душевное спокойствие, основанное на убеждении в своей безопасности. Чтобы обладать этой свободой, необходимо такое правление, при котором один гражданин может не бояться другого гражданина.
Если власть законодательная и исполнительная будут соединены в одном лице или учреждении, то свободы не будет, так как можно опасаться, что этот монарх или сенат станет создавать тиранические законы для того, чтобы так же тиранически применять их.
Не будет свободы и в том случае, если судебная власть не отделена от власти законодательной и исполнительной. Если она соединена с законодательной властью, то жизнь и свобода граждан окажутся во власти произвола, ибо судья будет законодателем. Если судебная власть соединена с исполнительной, то судья получает возможность стать угнетателем.
Все погибло бы, если бы в одном и том же лице или учреждении, составленном из сановников, из дворян или простых людей, были соединены эти три власти: власть создавать законы, власть приводить в исполнение постановления общегосударственного характера и власть судить преступления или тяжбы частных лиц.
В большинстве европейских государств установлен умеренный образ правления, потому что их государи, обладая двумя первыми властями, предоставляют своим подданным отправление третьей.
У турок, где эти три власти соединены в лице султана, царствует ужасающий деспотизм.
В республиках Италии, где эти три власти также соединены, свободы меньше, чем в наших монархиях. Поэтому там правительство нуждается в целях самосохранения в столь же свирепых мерах, как турецкое, о чем свидетельствуют государственные инквизиторы[1] и ящик, куда всякий доносчик может в любое время бросить свою обвинительную записку. Подумайте, в каком положении находится гражданин такой республики. Каждое ведомство обладает там, как исполнитель законов, всею полнотой власти, которую предоставило себе, как законодатель. Оно может разрушить государство своей волей, облеченной в форму общеобязательных законов; обладая, кроме того, судебною властью, оно имеет возможность погубить каждого гражданина своей волей, облеченной в форму единичного приговора. Все три проявления власти являются тут в нераздельном единстве; и хотя там и нет той внешней пышности, которая отличает деспотического государя, но дух его чувствуется ежеминутно.
Поэтому государи, стремившиеся к деспотизму, всегда начинали с того, что объединяли в своем лице все отдельные власти, а многие короли Европы — с того, что присваивали себе все главные должности в своем государстве.
Конечно, чистая наследственная аристократия итальянских республик не воспроизводит в точности азиатского деспотизма. Многочисленность должностных лиц иногда смягчает там самую должность; там не все дворяне бывают согласны в своих намерениях; там существуют различные суды, взаимно ограничивающие друг друга. Так, в Венеции Большой совет обладает законодательной властью, прегадия — исполнительной, а кварантии — судебной. Но дурно то, что все эти различные трибуналы состоят из должностных лиц одного и того же сословия, вследствие чего они представляют собою в сущности одну и ту же власть.
Судебную власть следует поручать не постоянно действующему сенату, а лицам, которые в известные времена года по указанному законом способу привлекаются из народа для образования суда, продолжительность действия которого определяется требованиями необходимости.
Таким образом, судебная власть, столь страшная для людей, не будет связана ни с известным положением, ни с известной профессией; она станет, так сказать, невидимой и как бы несуществующей. Люди не имеют постоянно перед глазами судей и страшатся уже не судьи, а суда.
Необходимо даже, чтобы в случае важных обвинений преступник пользовался по закону правом самому избирать своих судей или по крайней мере отводить их в числе настолько значительном, чтобы на остальных можно было бы уже смотреть как на им самим избранных.
Обе же другие власти можно поручить должностным лицам или постоянным учреждениям ввиду того, что они не касаются никаких частных лиц, так как одна из них является лишь выражением общей воли государства, а другая — исполнительным органом этой воли.
Но если состав суда не должен быть неизменным, то в приговорах его должна царить неизменность, так чтобы они всегда были лишь точным применением текста закона. Если бы в них выражалось лишь частное мнение судьи, то людям пришлось бы жить в обществе, не имея определенного понятия об обязанностях, налагаемых на них этим обществом.
Нужно даже, чтобы судьи были одного общественного положения с подсудимым, равными ему, чтобы ему не показалось, что он попал в руки людей, склонных притеснять его.
Если власть законодательная предоставит исполнительной право заключать в тюрьму граждан, которые могут представить в обеспечение своего поведения поручительство, то свобода будет уничтожена, за исключением случаев, когда человека арестуют для того, чтобы без всякой отсрочки привлечь к ответу по обвинению в уголовном преступлении. В этих последних случаях арестованные на самом деле свободны, так как они подчиняются лишь власти закона.
Но если бы законодательная власть оказалась в опасности вследствие какого-нибудь тайного заговора против государства или каких-либо сношений с внешним врагом, то она могла бы разрешить исполнительной власти арестовать на короткое и ограниченное время подозрительных граждан, которые в таком случае утратили бы свободу на время для того, чтобы сохранить ее навсегда.
И это — единственная сообразная с разумом замена тирании эфоров и столь же деспотической власти государственных инквизиторов Венеции.
Ввиду того что в свободном государстве всякий человек, который считается свободным, должен управлять собою сам, законодательная власть должна бы принадлежать там всему народу. Но так как в крупных государствах это невозможно, а в малых связано с большими неудобствами, то необходимо, чтобы народ делал посредством своих представителей все, чего он не может делать сам.
Люди гораздо лучше знают нужды своего города, чем нужды других городов; они лучше могут судить о способностях своих соседей, чем о способностях прочих своих соотечественников. Поэтому членов законодательного собрания не следует избирать из всего населения страны в целом; жители каждого крупного населенного пункта должны избирать себе в нем своего представителя.
Большое преимущество избираемых представителей состоит в том, что они способны обсуждать дела. Народ для этого совсем непригоден, что и составляет одну из слабейших сторон демократии.
Нет необходимости в том, чтобы представители, получив от своих избирателей общую инструкцию, получали от них еще и частные указания по каждому особому делу, как это делается на сеймах в Германии. Правда, в последнем случае слова депутата были бы более верным отзвуком голоса нации; но это повело бы к бесконечным проволочкам, дало бы каждому депутату власть над всеми остальными, и в самых неотложных случаях вся сила народа могла бы быть парализована чьим-нибудь капризом.
Сидней[2] совершенно прав, говоря, что если депутаты являются представителями сословий, как в Голландии, то они должны отчитываться перед теми, кто их уполномочил; но иное дело, когда они являются представителями городов и местечек, как в Англии.
Право подавать голос в своем округе для выбора представителей должны иметь все граждане, исключая тех, положение которых так низко, что на них смотрят как на людей, неспособных иметь свою собственную волю.
Большинство древних республик имело один крупный недостаток: народ имел здесь право принимать активные решения, связанные с исполнительной деятельностью, к чему он совсем неспособен. Все его участие в правлении должно быть ограничено избранием представителей. Последнее ему вполне по силам, так как если и мало есть людей, способных установить точные границы способностей человека, то всякий способен решить в общем, является ли его избранник более способным и сведущим, чем большинство остальных.
Представительное собрание следует также избирать не для того, чтобы оно выносило какие-нибудь активные решения, — задача, которую оно не в состоянии хорошо выполнить, — но для того, чтобы создавать законы или наблюдать за тем, хорошо ли соблюдаются те законы, которые уже им созданы, — дело, которое оно — и даже только оно — может очень хорошо выполнить.
Во всяком государстве всегда есть люди, отличающиеся преимуществами рождения, богатства или почестей; и если бы они были смешаны с народом, если бы они, как и все прочие, имели только по одному голосу, то общая свобода стала бы для них рабством и они отнюдь не были бы заинтересованы в том, чтобы защищать ее, так как большая часть решений была бы направлена против них. Поэтому доля их участия в законодательстве должна соответствовать прочим преимуществам, которые они имеют в государстве, а это может быть достигнуто в том случае, если они составят особое собрание. которое будет иметь право отменять решения народа, как и народ имеет право отменять его решения.
Таким образом, законодательная власть была бы поручена и собранию знатных, и собранию представителей народа, каждое из которых имело бы свои отдельные от другого совещания, свои отдельные интересы и цели. Из трех властей, о которых мы говорили, судебная в известном смысле вовсе не является властью. Остаются две первые; для того, чтобы удержать их от крайностей, необходима регулирующая власть; эту задачу очень хорошо может выполнить та часть законодательного корпуса, которая состоит из знати.
Законодательный корпус, состоящий из знатных, должен быть наследственным. Он является таким уже по самой своей природе. Кроме того, необходимо, чтобы он был очень заинтересован в сохранении своих прерогатив, которые сами по себе ненавистны и в свободном государстве неизбежно будут находиться в постоянной опасности.
Но так как власть наследственная может быть вовлечена в преследование своих отдельных интересов, забывая об интересах народа, то необходимо, чтобы -во всех случаях, когда можно опасаться, что имеются важные причины для того, чтобы ее развратить, как, например, в случае законов о налогах, все ее участие в законодательстве состояло бы в праве отменять, но не постановлять.
Под правом постановлять я разумею право приказывать самому или исправлять то, что было приказано другим. Под правом отменять я разумею право обратить в ничто решение, вынесенное кем-либо другим, — право, в котором заключалась власть трибунов Рима[3]. И хотя тот, кто имеет право отменять, имеет также и право одобрять, однако это одобрение в данном случае не что иное, как заявление об отказе пользоваться своим правом отмены, и вытекает из этого права.
Исполнительная власть должна быть в руках монарха, так как эта сторона правления, почти всегда требующая действия быстрого, лучше выполняется одним, чем многими; напротив, все, что зависит от законодательной власти, часто лучше устраивается многими, чем одним.
Если бы не было монарха и если бы законодательная власть была вверена известному количеству лиц из числа членов законодательного собрания, то свободы уже не было бы:обе власти оказались бы объединенными, так как одни и те же лица иногда пользовались бы — и всегда могли бы пользоваться — и тою, и другою властью.
Свободы не было бы и в том случае, если бы законодательное собрание не собиралось в течение значительного промежутка времени, так как тогда произошло бы одно из двух: либо законодательная деятельность совсем прекратилась бы и государство впало бы в состояние анархии, либо эту деятельность приняла бы на себя исполнительная власть, вследствие чего эта власть стала бы абсолютной.
Нет никакой надобности в том, чтобы законодательное собрание было постоянно в сборе. Это было бы неудобно для представителей и слишком затруднило бы исполнительную власть, которой в таком случае пришлось бы заботиться уже не о том, чтобы выполнять свои обязанности, а лишь о том, чтобы защищать свои прерогативы и свое право на исполнительную деятельность.
Кроме того, если бы законодательное собрание было в постоянном сборе, то могло бы случиться, что все изменения в его личном составе свелись лишь к замещению умершего депутата новым. В таком случае, если бы законодательное собрание оказалось не соответствующим своему назначению, этому уже ничем нельзя было бы помочь. При смене одного состава законодательного собрания другим народ, не расположенный к данному законодательному собранию, возлагает не без основания свои надежды на то, которое придет ему на смену, между тем как при бессменности этого собрания он в случае испорченности последнего не ожидает уже ничего хорошего от его законов и впадает в ярость или в равнодушие.
Законодательное собрание должно собираться по собственному усмотрению, так как всякий политический организм признается обладающим волею лишь тогда, когда он уже находится в сборе. Если бы оно собралось не единодушно, то нельзя было бы решить, какая часть является действительно законодательным собранием: та ли, которая собралась, или та которая не собралась. Если же оно имело бы право само распускать себя, то могло бы случиться, что оно никогда не постановило бы этого роспуска, что было бы опасно в случае, если бы оно замыслило какое-нибудь покушение на исполнительную власть. К тому же одни времена более благоприятны для деятельности законодательного собрания, чем другие; необходимо поэтому, чтобы время созыва и продолжительность заседания этих собраний определяла исполнительная власть, основываясь на известных ей обстоятельствах.
Если исполнительная власть не будет иметь права останавливать действия законодательного собрания, то последнее станет деспотическим, так как, имея возможность предоставить себе любую власть, какую оно только пожелает, оно уничтожит все прочие власти.
Наоборот, законодательная власть не должна иметь права останавливать действия исполнительной власти. Так как исполнительная власть ограничена по самой своей природе, то нет надобности еще как-то ограничивать ее; кроме того, предметом ее деятельности являются вопросы, требующие быстрого решения. Один из главных недостатков власти римских трибунов состоял в том, что они могли останавливать деятельность не только законодательной, но даже исполнительной власти, что причиняло большие бедствия.
Но если в свободном государстве законодательная власть не должна иметь права останавливать власть исполнительную, то она имеет право и должна рассматривать, каким образом приводятся в исполнение созданные ею законы; и в этом состоит преимущество такого правления над тем, которое было у критян и в Лакедемоне, где космы и эфоры не отчитывались в своем управления.
Но к чему бы ни привело это рассмотрение, законодательное собрание не должно иметь власти судить лицо, а следовательно, и поведение лица, отправляющего исполнительную власть. Личность последнего должна быть священна, так как она необходима государству для того, чтобы законодательное собрание не обратилось в тиранию; свобода исчезла бы с того момента, как исполнительная власть подверглась бы обвинению или была бы привлечена к суду.
В таком случае государство было бы не монархией, а республикой без свободы. Но так как тот, кому принадлежит исполнительная власть, может дурно пользоваться ею только потому, что у него дурные советники, которые как министры ненавидят законы, хотя и покровительствуют им как люди, то эти советники могут быть привлечены к ответу и наказаны. И в этом заключается преимущество этого рода правления над правлением Гнида, где закон не дозволял привлекать к суду амимонов[4] даже по окончании срока их управления[5], вследствие чего народ никогда не мог добиться удовлетворения за причиненные ему несправедливости.
Хотя вообще судебную власть не следует соединять ни с какою частью власти законодательной, это правило допускает три исключения, основанные на наличии особых интересов у лиц, привлекаемых к суду.
Люди знатные всегда возбуждают к себе зависть; поэтому если бы они подлежали суду народа, то им угрожала бы опасность и на них не распространялась бы привилегия, которой пользуется любой гражданин свободного государства, — привилегия быть судимым равными себе. Поэтому необходимо, чтобы знать судилась не обыкновенными судами нации, а той частью законодательного собрания, которая составлена из знати.
Возможно, что закон, в одно и то же время дальновидный и слепой, окажется в некоторых случаях слишком суровым. Но судьи народа, как мы уже сказали, — не более как уста, произносящие слова закона, безжизненные существа, которые не могут ни умерить силу закона, ни смягчить его суровость.
Поэтому и в настоящем случае должна взять на себя обязанности суда та часть законодательного собрания, о которой мы только что говорили как о необходимом суде в другом случае. Верховному авторитету этого суда предстоит умерять закон для блага самого же закона произнесением приговоров, менее суровых, чем те, которые им предписываются.
Может также случиться, что гражданин нарушит в каком-либо общественном деле права народа и совершит преступления, которые не смогут и не пожелают карать назначенные судьи. Но, как правило, законодательная власть не имеет права судить; тем менее она может пользоваться этим правом в том особенном случае, когда она представляет заинтересованную сторону, какой является народ. Итак, за ней остается только право обвинения. Но перед кем же будет она обвинять? Не перед теми ли судами, которые поставлены ниже ее и к тому же состоят из людей, которые, принадлежа, как и она, к народу, будут подавлены авторитетом столь высокого обвинителя? Нет: для охранения достоинства народа и безопасности частного лица надо, чтобы часть законодательного собрания, состоящая из народа, обвиняла перед тою частью законодательного собрания, которая состоит из знатных и потому не имеет с первой ни общих интересов, ни одинаковых страстей.
И в этом заключается преимущество такого рода правления перед правлением большей части древних республик, имевших тот недостаток, что народ там был в одно и то же время и судьей, и обвинителем.
Исполнительная власть, как мы сказали, должна принимать участие в законодательстве своим правом отмены решений, без чего она скоро лишилась бы своих прерогатив. Но она погибнет и в том случае, если законодательная власть станет принимать участие в отправлении исполнительной власти. Если монарх станет участвовать в законодательстве своим правом издавать постановления, то свободы уже не будет. Но так как ему все же надо участвовать в законодательстве ради интересов собственной защиты, то необходимо, чтобы его участие выражалось только в праве отмены.
Причина изменения образа правления в Риме заключалась в том, что сенат, обладавший одною частью исполнительной власти, и судьи, обладавшие другою ее частью, не имели, подобно народу, права отмены законов.
Итак, вот основные начала образа, правления, о котором мы ведем речь. Законодательное собрание состоит здесь из двух частей, взаимно сдерживающих друг друга принадлежащим им правом отмены, причем обе они связываются исполнительной властью, которая в свою очередь связана законодательной властью.
Казалось бы, эти три власти должны прийти в состояние покоя и бездействия. Но так как необходимое течение вещей заставит их действовать, то они будут вынуждены действовать согласованно.
Так как исполнительная власть участвует в законодательстве только посредством своего права отмены, она не должна входить в самое обсуждение дел. Нет даже необходимости, чтобы она вносила свои предложения; ведь она всегда имеет возможность не одобрить заключения законодательной власти и потому может отвергнуть любое решение, состоявшееся по поводу нежелательного для нее предложения.
В некоторых древних республиках, где дела обсуждались всенародно, исполнительная власть, естественно, должна была и вносить предложения, и обсуждать их вместе с народом, так как иначе получилась бы необычайная путаница в постановлениях.
Если исполнительная власть станет участвовать в постановлениях о налогах не одним только изъявлением своего согласия, то свободы уже не будет, потому что исполнительная власть обратится в законодательную в одном из- самых важных пунктов законодательства.
Если по тому же вопросу законодательная власть будет выносить свои постановления не на годичный срок, а навсегда, то она рискует утратить свою свободу, так как исполнительная власть уже не. будет зависеть от нее; а если такое право приобретено навсегда, вопрос о том, кому мы обязаны этим приобретением — самим ли себе или кому-то другому, — уже становится безразличным. То же самое произойдет, если законодательная власть станет выносить такие же бессрочные постановления по вопросам о сухопутных и морских силах, которые она должна поручать ведению исполнительной власти.
Чтобы тот, кому принадлежит исполнительная власть, не мог угнетать, надо, чтобы поручаемые ему войска представляли собою народ и были проникнуты одним духом с народом, как это было в Риме до времени Мария. А чтобы это было так, необходимо одно из двух: или те, кто служит в армии, должны иметь достаточные средства, чтобы отвечать за свое поведение перед прочими гражданами своим имуществом. причем служба их должна быть ограничена годичным сроком, как это практиковалось в Риме; или, если имеется в виду постоянное войско, составленное из подонков народа, законодательной власти должно быть предоставлено право распустить это войско, когда ей вздумается; солдаты должны жить вместе с народом; не следует создавать ни отдельных лагерей, ни казарм, ни крепостей.
Армия, после того как она создана, должна находиться в непосредственной зависимости не от законодательной, а от исполнительной власти; это вполне согласуется с природой вещей, ибо армии надлежит более действовать, чем рассуждать.
По свойственному им образу мыслей люди более уважают смелость, чем осторожность; деятельность, чем благоразумие;силу, чем советы. Армия всегда будет презирать сенат и уважать своих офицеров. Она отнесется с пренебрежением к приказам, посылаемым ей от имени собрания, состоящего из людей. которых она считает робкими и потому не достойными ею распоряжаться, Таким образом, если армия будет зависеть единственно от законодательного собрания, правление станет военным. Если и были где-либо уклонения от этого правила, то лишь вследствие каких-нибудь чрезвычайных причин:оттого, например, что армия была изолирована; оттого, что она состояла из нескольких частей, зависящих от разных провинций; оттого, что главные города страны были отлично защищены по своему природному положению и потому не содержали в себе войска.
Голландия еще лучше защищена, чем Венеция. Она может потопить взбунтовавшиеся войска или уморить их голодом. Там войска размещаются не по городам, которые могли бы снабжать их продовольствием, поэтому их легко можно лишить этого продовольствия.
Но если в случае непосредственной зависимости армии от законодательного корпуса какие-нибудь особенные обстоятельства и помешают правлению стать военным правлением, то этим не устраняются другие неудобства такого положения.
Должно будет случиться одно из двух: или армия разрушит правительство, или правительство ослабит армию.
И это ослабление явится следствием причины поистине роковой: оно будет порождено слабостью самого правительства.
Всякий, кто пожелает прочитать великолепное творение Тацита о нравах германцев, увидит, что свою идею политического правления англичане заимствовали у германцев. Эта прекрасная система найдена в лесах. Все человеческое имеет конец, и государство, о котором мы говорим, утратит свою свободу и погибнет, как погибли Рим, Лакедемон и Карфаген; погибнет оно тогда, когда законодательная власть окажется более испорченной, чем исполнительная.
Не мое дело судить о том, пользуются ли в действительности англичане этой свободой или нет. Я довольствуюсь указанием, что они установили ее посредством своих законов, и не ищу большего.
Я не имею намерения ни унижать другие правления, ни говорить, что эта крайняя политическая свобода должна служить укором тем, у которых есть свобода умеренная. Да и как мог бы я сказать это, когда сам считаю, что в избытке даже разум не всегда желателен и что люди почти всегда лучше приспосабливаются к середине, чем к крайностям?
Гаррингтон[6] в своей Oceana стремился выяснить, какова та высшая ступень свободы, которой может достигнуть конституция государства. Но можно сказать, что он разыскивал эту свободу, отвернувшись от нее, и что он построил Халкедон, имея перед глазами берега Византии.
Глава VII. Об известных нам монархиях
[править]Монархии, которые нам известны[7], не имеют своим непосредственным предметом свободу, подобно той монархии, о которой мы только что говорили; они стремятся лишь к славе граждан, государства и государя. Но из этой славы проистекает дух свободы, который может в этих государствах творить дела столь же великие и. возможно, столько же способствовать счастью людей, как и сама свобода.
Распределение и соединение трех властей там осуществлено не по образцу того государственного устройства, о котором мы говорили выше. Каждая власть распределена там особым образом, который более или менее приближает ее к свободе, без чего монархия выродилась бы в деспотизм.
Глава VIII. Почему древние не имели достаточно ясного представления о монархии
[править]Древние совсем не знали правления, основанного на сословии знати, и тем более правления, основанного на законодательном собрании, составленном из представителей нации. Республики Греции и Италии были городами, каждый из которых управлялся по-своему и заключал в своих стенах всех своих граждан. Прежде чем все эти республики были поглощены римлянами, королей не было почти нигде; в Италии, Галлии, Испании. Германии — всюду были небольшие народы да маленькие республики. Даже Африка находилась в подчинении у большой республики, а Малая Азия была занята греческими колониями.
Городского представительства и государственных собраний не было нигде, и надо было добраться до Персии, чтобы найти правление одного лица.
Существовали, правда, федеративные республики; несколько городов посылали своих представителей на общее собрание. Но монархии, устроенной по такому образцу, не было.
Вот как возникли первоначальные очертания известных нам монархий. Племена германцев, которые завоевали Римскую империю, как известно, пользовались очень большой свободой. Стоит только почитать, что говорит Тацит о нравах германцев, чтобы убедиться в этом. Завоеватели распространились по всей стране; они расселялись по деревням, и очень немногие жили в городах. Пока они жили в Германии, весь народ мог сходиться на общее собрание. После того как они рассеялись по завоеванной территории, это уже стало невозможным. Но так как народ все же должен был совещаться о своих делах, как он это делал до завоевания, то он стал совещаться посредством представителей. Вот зародыш готического правления[8] у наших предков.
Первоначально оно представляло собой смесь аристократии с монархией и имело то неудобство, что простой народ был там рабом. Но все же это было хорошее правление, обладавшее способностью сделаться лучшим. В нем установился обычай давать освободительные грамоты, и вскоре гражданская свобода народа, прерогативы знати и духовенства, власть королей были так хорошо согласованы, что я не знаю, было ли когда-нибудь на земле правление, столь хорошо уравновешенное, как то, которым пользовались все части Европы в то время, когда оно там существовало. И не поразителен ли тот факт, что самое разложение правления народа-завоевателя породило лучшее из правлений, которое люди могли только себе вообразить.
Глава IX. Воззрения Аристотеля
[править]Видно, что Аристотель испытывает затруднения, когда он говорит о монархии. Он устанавливает пять родов ее и различает их не по форме государственного устройства, а по случайным признакам, каковы добродетели или пороки государя, или по признакам внешним, каковы захват тирании или ее преемственность.
Аристотель причисляет к монархиям и государство персов, и государство лакедемонян. Но кто не видит, что первое было деспотическим государством, а второе республикой?
Не зная распределения трех властей в правлении одного, древние не могли составить себе верного представления о монархии.
Глава Х. Воззрения других политиков
[править]Аррибас, царь Эпира. видел в республике средство умерить власть одного. Молоссы, не зная, как ограничить ту же самую власть, поставили двух царей; этим они более ослабили государство, чем государей; они думали создать соперников и получили врагов.
Существование двух царей могло быть терпимо лишь в Лакедемоне; там они были не сущностью государственного устройства, но лишь одним из его элементов.
Глава XI. О греческих царях героической эпохи
[править]У греков в героическую эпоху установилось нечто вроде монархии, которая продержалась недолго. Лица, которые создавали ремесла, вели войны за народ, соединяли людей в общества или наделяли их землями, получали царскую власть и передавали ее своим детям. Они были царями, жрецами и судьями. Это один из пяти родов монархии, о которых нам говорит Аристотель, и единственный действительно имеющий сходство с монархическим строем. Но характер этого строя противоположен устройству наших нынешних монархий.
Распределение трех властей было в нем таково, что народ имел законодательную власть, а царь — исполнительную власть вместе с судебной; между тем как в известных нам государствах государь обладает властью исполнительной и законодательной или по крайней мере частью законодательной, но сам не судит.
В правлении царей героической эпохи распределение трех властей было проведено очень дурно. Эти монархии были недолговечны, так как народ, обладая законодательной властью, мог уничтожить их по малейшему капризу, что он повсюду и сделал.
У народа, свободного и обладающего законодательной властью, у народа, заключенного в стенах города, где все ненавистное является еще более ненавистным, высшее искусство законодательства состоит в умении хорошо распорядиться судебной властью. Но ею нельзя было распорядиться хуже. чем поручив тому, кто имел уже исполнительную власть. С этого момента монарх становился страшным. Но так как в то же время он не участвовал в законодательстве и потому был перед ним беззащитен, можно сказать, что у него было и слишком много, и слишком мало власти.
Тогда еще не было обнаружено, что истинная деятельность государя состоит в том, чтобы назначать судей, а не судить самому. Противоположная этому политика сделала власть одного невыносимой. Все эти цари были изгнаны. Греки не составили себе правильного представления о распределении трех властей в правление одного; они дошли до этого представления только в применении к правлению многих и назвали государственный строй такого рода политией.
Глава XII. О правлении царей Рима и о том, как там были распределены три власти
[править]Правление царей Рима в некоторых отношениях сходно с правлением царей у греков героического периода. Оно пало. как и прочие, вследствие общего им всем порока, хотя само по себе и по своей природе оно было очень хорошим.
Для ознакомления с этим правлением я разделю его на правление пяти первых царей, правление Сервия Туллия и правление Тарквиния.
Царя избирали, но во времена пяти первых царей сенат играл преобладающую роль при его избрании.
По смерти царя сенат обсуждал, следует ли сохранить существующую форму правления. Если он находил нужным сохранить ее, то он назначал из своей среды сановника, который избирал царя; сенат должен был одобрить избрание, народ — утвердить его, гадания — освятить. Если одного из этих трех условий не было налицо, совершались новые выборы.
Государственный строй был монархическим, аристократическим и народным; между властями была установлена такая гармония, что в период первых царствований не было ни зависти, ни вражды. Царь предводительствовал войсками и ведал жертвоприношениями; он имел власть судить дела гражданские и уголовные; он созывал сенат и собирал народ; некоторые дела он выносил на рассмотрение народа, а остальные решал совместно с сенатом.
Сенат пользовался большим авторитетом. Цари часто призывали сенаторов для участия в своем суде и не выносили на рассмотрение народа ни одного дела, которое не было бы предварительно обсуждено в сенате.
Народ имел право избирать должностных лиц, изъявлять согласие на издание новых законов и с дозволения царя объявлять войну и заключать мир. Но он не имел власти судить;и если Тулл Гостилий отдал на его суд Горация, то у него были для этого особые причины, которые приводит Дионисий Галикарнасский.
Государственный строй изменился при Сервии Туллии. Сенат уже не участвовал в избрании этого царя; он был провозглашен народом. Он перестал судить гражданские дела и оставил за собой только уголовные; он выносил все дела на обсуждение народа; он облегчил налоги и все бремя их возложил на патрициев. Так, ослабляя царскую власть и авторитет сената, он соответственно этому усиливал власть народа.
Тарквиний не был избран ни сенатом, ни народом. Он видел в Сервии Туллии узурпатора и занял престол, считая, что имеет на него наследственное право. Он истребил большую часть сенаторов, а с оставшимися не совещался и не привлекал их даже к участию в своем суде. Его власть увеличилась; но все, что было в этой власти ненавистного, стало еще более ненавистным.
Он захватил власть народа; он создавал законы без него и даже против него. Он соединил бы в своем лицо все три власти, но народ, наконец, вспомнил, что законодатель — он сам, и Тарквиния не стало.
Глава XIII. Общие рассуждения о состоянии Рима после изгнания царей
[править]Расстаться с римлянами невозможно; так еще и теперь в их столице люди покидают новые дворцы и ищут развалин;так глаз, успокоенный зеленой эмалью лугов, любит созерцать скалы и горы.
Патрицианские фамилии всегда имели большие привилегии. Эти привилегии, столь значительные в эпоху царей, стали еще значительнее после их изгнания. Это возбудило зависть плебеев, которые захотели принизить патрициев. Недовольство было направлено против государственного строя и не ослабляло правления: поскольку учреждения сохраняли свою власть, было в общем безразлично, к каким семьям принадлежали должностные лица. Избирательная монархия, какою был Рим, должна по необходимости опираться на могущественную аристократию, без которой она превратится в тиранию или народное государство. Но народное государство не нуждается для своей поддержки в родовых привилегиях. Поэтому патриции, которые были необходимым элементом государственного строя во времена царей, стали в нем излишними во времена консулов. Народ мог принизить патрициев без вреда для себя и преобразовать строй, не извращая его.
После того как Сервии Туллий унизил патрициев, Рим должен был перейти из рук царей в руки народа, между тем как народ, принижая патрициев, не имел основания опасаться снова оказаться под властью царей.
Природа государства изменяется двумя путями: или потому, что государственный строй исправляется, или потому, что он разлагается. Если он изменяется, сохраняя свои принципы, — это значит, что он исправляется; если же при изменении он утрачивает свои принципы, — это значит, что он разлагается.
Рим после изгнания царей должен был стать демократией. Народ уже обладал законодательной властью; цари были изгнаны по его единодушному решению; и если бы он не настаивал на этом решении, то Тарквиний могли бы возвратиться ежеминутно. Предполагать, что он изгнал их для того, чтобы стать рабом нескольких фамилий, было бы неразумно. Итак, положение вещей требовало, чтобы Рим стал демократией, и, однако, он не был ею. Надо было умерить власть главных сановников и изменить законы в сторону демократии.
Часто государства более процветают в период незаметного перехода от одного строя к другому, чем в период господства того или другого строя. В такую пору все пружины правления напрягаются, все граждане исполнены честолюбивых стремлений, люди то борются между собой, то ласкают друг друга, и возникает благородное соревнование между защитниками падающего государственного строя и сторонниками строя, получающего преобладание.
Глава XIV. Каким образом распределение трех властей начало изменяться после изгнания царей
[править]Четыре обстоятельства более всего нарушали свободу Рима. Все должности — жреческие, политические, гражданские и военные — доставались одним патрициям; консулам была дана чрезмерная власть: народ подвергали оскорблениям и, наконец, ему не оставили почти никакого влияния на голосование. Эти-то четыре злоупотребления и исправил сам народ.
1. Он добился того, что плебеям было предоставлено право занимать некоторые должности, и мало-помалу распространил это право на все, за исключением должности интеррекса.
2. Власть консулов была разделена, из нее образовали несколько должностей. Была создана должность преторов с властью судить гражданские дела; были назначены квесторы для суда над преступлениями против общества; были установлены эдилы, которым поручили полицейские функции; была учреждена должность казначеев для заведования общественной казной; наконец, посредством создания должности цензоров консулы были лишены той части законодательной власти, которая следит за нравами граждан и касается временного надзора за различными государственными сословиями. Главные оставшиеся за ними прерогативы заключались в праве председательствовать на больших народных собраниях, созывать сенат и предводительствовать войсками.
3. Священные законы установили должность трибунов, которые могли в любой момент останавливать действия патрициев и не допускать не только частных, но и общих несправедливостей.
Наконец, плебеи добились усиления своего влияния в общественных постановлениях. Римский народ был разделен трояким образом: по центуриям, по куриям и по трибам; для подачи голосов его собирали и распределяли по одному из этих трех подразделений.
В центуриях почти вся власть принадлежала патрициям, первым гражданам, богачам и сенату, что было почти одно и то же; в куриях они имели менее власти, и еще менее — в трибах.
Деление по центуриям было более делением цензов и достатков, чем делением лиц. Весь народ был разделен на 193 центурии, причем каждая имела один голос. Первые 98 центурий состояли из патрициев и первых граждан; остальные граждане были распределены по 95 прочим центуриям. Таким образом, в этом делении патриции господствовали при голосовании.
В делении по куриям патриции не имели этих преимуществ. Тем не менее некоторые преимущества были у них и тут. Здесь надо было обращаться к гаданиям, которыми ведали патриции, и нельзя было выносить на рассмотрение плебеев никакого предложения, которое предварительно не было представлено сенату и одобрено его постановлением.
Только в делении по трибам не было речи ни о гаданиях, ни о сенатских постановлениях, и патриции на эти собрания не допускались.
Но народ всегда добивался того, чтобы собрания, которые обыкновенно проводились по центуриям, проводились по куриям, а собрания, которые проводились по куриям, проводились по трибам, вследствие чего дела, наконец, и перешли из рук патрициев в руки плебеев.
Поэтому когда плебеи добились права судить патрициев, чего они домогались со времени дела Кориолана, то они стали судить их в собраниях по трибам, а не по центуриям; когда же были установлены в пользу народа новые должности трибунов и эдилов, то народ добился права избирать этих должностных лиц в собраниях по куриям; а вслед затем, когда власть его достаточно упрочилась, он получил право избирать их в собраниях по трибам.
Глава XV. Каким образом во время процветания республики Рим внезапно утратил свою свободу
[править]В пылу раздоров между патрициями и плебеями последние потребовали установления определенных законов, дабы приговоры суда перестали быть следствием произвола или прихотей власти. После долгого сопротивления сенат дал свое согласие. Для составления этих законов назначили децемвиров. Полагали, что их необходимо наделить большой властью, ввиду того что им предстояло создать законы для сторон, почти ни в чем не согласных друг с другом. Назначение всех должностных лиц было приостановлено; в комициях были избраны децемвиры, для того чтобы они одни распоряжались всеми делами в качестве правителей республики. Они были облечены и консульской, и трибунской властью. Первая давала им право созывать сенат; вторая — созывать народ; но они не созывали ни сената, ни народа. Десять человек в республике обладали всей полнотой законодательной, исполнительной и судебной власти. Рим оказался во власти тирании, столь же жестокой, как тирания Тарквиния. Когда Тарквиний чинил свои насилия, Рим был возмущен властью, которую Тарквиний захватил; когда чинили свои насилия децемвиры, он был поражен властью, которую сам вручил им.
Но какова же была система тирании, проводимая людьми, которые получили политическую и военную власть только потому, что они были сведущи в гражданских делах, и которым по обстоятельствам того времени внутри страны было необходимо малодушие граждан, чтобы они позволили властвовать над собою, а вне ее границ — их мужество, чтобы они могли защищать своих владык?
Зрелище смерти Виргинии, закланной своим отцом на алтаре стыда и свободы, низвергло власть децемвиров. Каждый стал свободным, потому что каждый был оскорблен; все стали гражданами, потому что все почувствовали себя отцами. Сенат и народ вновь обрели свободу, которая была доверена жалким тиранам. Римский народ более, чем какой-либо другой, был чувствителен к зрелищам. Зрелище окровавленного тела Лукреции положило конец власти царей. Покрытый ранами должник, появившийся на площади, заставил изменить форму республики. Образ Виргинии побудил изгнать децемвиров. Чтобы заставить осудить Манлия. надо было скрыть от народа вид Капитолия. Окровавленная тога Цезаря снова ввергла Рим в рабство.
Глава XVI. О законодательной власти в римской республике
[править]Раздоры были воспрещены при децемвирах, но зависть воскресла .вместе со свободой; пока у патрициев оставались какие-то привилегии, плебеи не переставали отнимать у них эти привилегии.
Большого зла тут не было бы, если бы плебеи удовлетворились тем, что лишили патрициев их преимуществ и не оскорбили их еще и как граждан. В народных собраниях по куриям или по центуриям народ состоял из сенаторов, патрициев и плебеев. В ходе борьбы плебеи завоевали себе право создавать законы одни, без участия патрициев и сената. Эти законы были названы плебисцитами, а комиции, в которых они создавались, — комициями по трибам. Таким образом, были случаи, когда патриции не имели никакого участия в законодательной власти и когда они были подчинены законодательной власти другого государственного сословия. Это было какое-то опьянение свободой. Во имя установления демократии народ ниспровергал основы демократии. Казалось бы такая чрезмерная власть должна была уничтожить власть сената; но Рим имел превосходные учреждения. Особенно хороши были два, из коих одно регулировало законодательную власть народа, а другое — ограничивало ее.
Цензоры, а до них консулы каждые пять лет, так сказать, формировали и создавали политическое тело народа; им принадлежало законодательство над самой законодательной властью. «Цензор Тиберий Гракх, — говорит Цицерон, — переместил вольноотпущенников в городские трибы не силой своего красноречия, но одним только словом и жестом; и если бы он не сделал этого, то у нас не было бы этой республики, которую мы теперь с таким трудом поддерживаем».
С другой стороны, сенат имел власть изъять, так сказать, республику из рук народа посредством назначения диктатора, перед которым преклонял голову самодержавный народ и смолкали самые благоприятные для народа законы.
Глава XVII. Об исполнительной власти в той же республике
[править]Народ, столь ревниво охранявший свою законодательную власть, менее дорожил своей исполнительной властью. Он отдал ее почти целиком сенату и консулам, а за собою оставил только право избирать должностных лиц и утверждать распоряжения сената и полководцев.
Вследствие своей страсти повелевать и честолюбивого стремления все подчинить своей власти, вследствие узурпации, которые он всегда производил и продолжал производить, Рим был постоянно обременен большими заботами: то против него составляли заговор его враги, то он сам составлял заговор против своих врагов.
Все это обязывало его действовать, с одной стороны, с героической отвагой, а с другой — с величайшим благоразумием и создавало такое положение вещей, которое требовало, чтобы делами его руководил сенат. Народ оспаривал у сената все отрасли законодательной власти, потому что дорожил своей свободой. Но он не оспаривал у него ни одной из отраслей исполнительной власти, потому что дорожил своею славой.
Доля участия сената в исполнительной власти была так велика, что, по словам Полибия, все иностранцы считали Рим аристократией. Сенат распоряжался общественной казной и отдавал на откуп государственные доходы, был третейским судьей в делах между союзниками, решал вопросы о войне и мире и руководил в этом отношении консулами. Он определял численность войск римлян и союзников, распределял провинции и войска между консулами или преторами и по истечении их служебного года мог назначать им преемников. Он присуждал триумфы, принимал и отправлял послов, возводил на престол царей, награждал, наказывал, судил их, жаловал им звание союзника римского народа или лишал их этого звания.
Консулы собирали войска, которые они должны были вести на войну; они командовали сухопутными и морскими силами, располагали союзниками; они имели в провинциях неограниченную власть; они заключали мир с побежденными -народами и предписывали им условия мира сами или отсылали их для этого к сенату.
Даже в те времена, когда народ принимал некоторое участие в делах войны и мира, он проявлял при этом более свою законодательную власть, чем власть исполнительную. Он только утверждал то, что было сделано царями, а после них — консулами или сенатом. Он не только не объявлял войны, но мы даже видим, что консулы или сенат часто вели ее вопреки сопротивлению его трибунов. Но, опьяненный своим могуществом, народ усилил свою исполнительную власть. Так, он сам стал назначать военных трибунов, которых ранее назначали полководцы, и незадолго до первой пунической войны постановил, что ему одному принадлежит право объявления войны. .
Глава XVIII. О судебной власти в римском государстве
[править]Судебная власть была предоставлена народу, сенату, государственным сановникам и судьям. Надо рассмотреть, как она была распределена. Начинаю с дел гражданских.
Консулы судили после царей, а преторы — после консулов. Сервий Туллий сложил с себя обязанность творить суд по делам гражданским; консулы тоже не решали этих дел, за исключением очень редких случаев, которые поэтому получили название чрезвычайных. Они довольствовались тем, что назначали судей и формировали трибуналы, которые должны были судить. Судя по речи Аппия Клавдия, переданной Дионисием Галикарнасским, начиная с 259 года от основания Рима в этом видели установившийся обычай; и мы не зайдем слишком далеко, если отнесем установление этого обычая к Сервию Туллию.
Претор каждый год составлял список, или табель, лиц. которых он избирал для выполнения обязанности судей в продолжение года отправления им своей должности. Для каждого дела привлекали достаточное для его рассмотрения количество судей. Почти то же самое практикуется в Англии. Особенно благоприятно для свободы было тут то, что претор назначал судей с согласия сторон. Значительное количество отводов, которое допускается теперь делать в Англии, очень близко подходит к этому обычаю.
Эти судьи должны были только устанавливать факты, например, была или нет уплачена такая-то сумма, было или не было совершено такое-то действие. Что же касается вопросов о праве, решение которых требует некоторых специальных способностей, то .они выносились на обсуждение трибунала центумвиров.
Цари сохранили за собой право суда по делам уголовным;от них это право перешло к консулам. В силу этой-то судебной власти консул Брут и предал смерти своих детей и всех участников заговора в пользу Тарквиниев. Эта власть была чрезмерна. Консулы уже обладали военной властью, теперь они стали применять эту власть и к гражданским делам, и их судебные решения, не стесняемые никакими формами судопроизводства, были скорее актами насилия, чем суда.
Этим было вызвано издание закона Валерия, дозволявшего апеллировать к народу по поводу всякого распоряжения консулов, угрожавшего жизни гражданина. Консулы уже не могли вынести смертного приговора римскому гражданину иначе, как по воле народа.
Мы видим, что во время первого заговора в пользу возвращения Тарквиниев виновных судит консул Брут, во время второго — для суда над виновными созывают сенат и комиции.
Законы, названные священными, дали народу трибунов, которые образовали корпорацию, заявившую вначале безмерные притязания. Трудно сказать, что было сильнее: дерзкая требовательность плебеев или робкая уступчивость сенаторов. Закон Валерия дозволил апеллировать к народу, т. е. к народу, состоящему из сенаторов, патрициев и плебеев; но плебеи постановили, что апелляции следует обращать только к ним одним. Вскоре был поднят вопрос, о том, могут ли плебеи судить патриция, что стало предметом распри, порожденной делом Кориолана и вместе с этим делом окончившейся. Кориолан, обвиненный трибунами перед народом, утверждал вопреки духу закона Валерия, что его как патриция могут судить только консулы. Плебеи также вопреки духу закона решили, что его должны судить только одни плебеи, и действительно судили его.
Законы двенадцати таблиц все это изменили. Они постановили, что вопрос о жизни и смерти гражданина должен решаться лишь большими народными собраниями. Таким образом, плебеи, или, что то же самое, комиции по трибам, стали судить только преступления, наказуемые денежным штрафом. Для вынесения смертного приговора нужен был закон; для присуждения к денежному штрафу достаточно было плебисцита.
Это определение законов двенадцати таблиц было очень благоразумно. Благодаря ему плебеи и сенаторы стали действовать с удивительным согласием: так как компетенция тех и других была поставлена в зависимость от строгости наказания и природы преступления, то им было невозможно обойтись без взаимного соглашения.
Закон Валерия лишил государственный строй Рима всего, что у него еще оставалось общего с правлением греческих царей героической эпохи. Консулы уже не имели власти карать за преступления. Хотя все преступления имеют публичный характер, тем не менее надо отличать те из них, которые касаются взаимных отношений граждан, от тех, которые, скорее, касаются отношений государства к гражданам. Первые называются преступлениями частными, а вторые — публичными. Публичные преступления судил сам народ. Что касается частных, то он поручал специальной комиссии назначать квесторадля суда над каждым преступлением этого разряда. В квесторы народ часто избирал должностное лицо, но иногда и частное. Их называли квесторами отцеубийства. О них упоминается в законах двенадцати таблиц. Квесторы назначали так называемого судью данного дела, который избирал по жребию судей, составлял суд и председательствовал в нем. Следует обратить внимание на участие, которое принимал сенат в назначении квестора, для того чтобы уяснить себе, каким образом были в этом отношении уравновешены власти. Иногда сенат заставлял избрать диктатора для отправления должности квестора; иногда он приказывал, чтобы избрание квестора было поручено народному собранию, созванному трибуном; наконец, случалось, что народ давал поручение избранному им для этого должностному лицу сообщить сенату о каком-нибудь преступлении и просить его назначить квестора, как это видно из суда над Луцием Сципионом, о котором говорит Тит Ливии.
В 604 году от основания Рима некоторые из этих временных комиссий были обращены в постоянные. Мало-помалу материал преступлений был разделен по вопросам, которые составили предмет постоянных судов. Каждый из этих судов был поручен ведению особого претора. Власть преторов судить эти преступления была ограничена годичным сроком, по истечении которого они отправлялись управлять своими провинциями.
В Карфагене совет ста состоял из пожизненных судей. Но в Риме преторы назначались на один год, а судьи — даже на более короткий срок, потому что они назначались для каждого дела особо. Мы уже сказали в VI главе этой книги, насколько такой порядок был в некоторых государствах благоприятен для свободы.
До Гракхов судей избирали из сословия сенаторов. Тиберий Гракх заставил избирать их из сословия всадников; эта перемена была настолько важной, что сам трибун считал, что он одной этой мерой подорвал силу сословия сенаторов.
Надо заметить, что распределение трех властей может быть очень благоприятно для свободы конституции, хотя менее благоприятно для свободы гражданина. В Риме могущество народа, обладавшего законодательной властью и частью власти исполнительной и судебной, было так велико, что оно нуждалось в противовесе со стороны другой власти. Хотя сенат и обладал частью исполнительной власти и некоторыми отраслями законодательной, но этого было мало для противовеса народу. Нужно было, чтобы он пользовался частью судебной власти, и он пользовался ею, когда судей выбирали из сенаторов. Но после того как Гракхи лишили сенаторов участия в суде, сенат уже не мог противостоять народу. Таким образом, Гракхи поколебали свободу строя ради усиления свободы народа, но последняя погибла вместе с первой.
Отсюда произошли бесконечные бедствия. Государственный строй был изменен в такое время, когда в пылу гражданской борьбы основные законы уже почти не существовали. Всадники перестали быть тем средним сословием, которое соединяло народ с сенатом, и узы единения в государственном строе были порваны.
Существовали и частные причины, в силу которых не следовало поручать судебную власть всадникам. Государственный строй Рима был основан на том принципе, что войско его должно было состоять из лиц, достаточно состоятельных, чтобы отвечать перед республикой за свое поведение своим имуществом. Всадники, как люди самые богатые, составляли кавалерию легионов. Но после своего возвышения они уже не захотели служить в этом войске. Надо было образовать новую кавалерию: Марий стал набирать в свои легионы всякий сброд, и республика погибла.
Кроме того, всадники брали на откуп доходы республики;они были жадны, они сеяли одно общественное бедствие за другим, одну нужду за другой. Таких людей не только не следовало делать судьями, но и самих их надо было бы постоянно держать под надзором судей. К чести наших старинных французских законов надо сказать, что при заключении договоров с деловыми людьми они относились к ним с недоверием, которое, естественно, внушает неприятель. Когда в Риме судебная власть была передана откупщикам, не стало ни добродетели, ни порядка, ни законов, ни судов, ни судей.
В некоторых отрывках из Диодора Сицилийского[9] и Диона встречается довольно наивное изображение такого положения дел. «Муций Сцевола, — говорит Диодор, — захотел воскресить нравы старицы, жить честно и воздержанно, только на средства от своего собственного имущества. Предшественники его, вступив в сообщничество с откупщиками, которые были в это время судьями в Риме, наводнили провинцию всякого рода преступлениями. Но Сцевола покарал ростовщиков и посадил в тюрьмы тех, которые сажали туда других».
Дион рассказывает, что наместник Сцеволы Публий Рутилий — человек, не менее Сцеволы ненавистный всадникам, был обвинен по своем возвращении из провинции в том, что он получил подарки и присужден к денежному штрафу. Он тотчас же заявил об уступке своего имущества. Он доказал свои права на владение им, и его невинность обнаружилась в том, что ценность его имущества оказалась гораздо меньше ценности того, в похищении чего его обвиняли. Он не захотел более жить в одном городе с такими людьми.
Диодор говорит еще, что итальянцы закупали в Сицилии партии рабов для возделывания своих полей и ухода за своими стадами и не кормили их, вследствие чего эти несчастные, одетые в шкуры животных, вооруженные копьями и дубинами и окруженные стаями больших собак, были вынуждены грабить по большим дорогам. Они опустошали всю провинцию, так что жители ее могли считать своим только то имущество, которое находилось под охраной городских стен. И ни один проконсул, ни один претор не мог или не хотел воспротивиться этим беспорядкам, не смел наказать этих рабов, потому что они принадлежали всадникам, которые обладали судебной властью в Риме. Это было, однако, одной из причин восстания рабов. Скажу только одно: людям, занимавшимся профессией, единственная цель которой — нажива, профессией, которая всегда всего требовала, но от которой никто ничего не требовал, профессией, неумолимой и глухой ко всему на свете, — этим людям, которые не только расхищали богатства, но разоряли и самую бедность, не следовало вручать судебную власть в Риме.
Глава XIX. Об управлении римскими провинциями
[править]Таково было распределение трех властей в столице, но далеко не таким было оно в провинциях. В центре царила свобода, а на окраинах господствовала тирания.
Пока господство Рима простиралось на одну Италию, он управлял ее народами как союзниками. В каждой республике соблюдались ее законы. Но когда Рим расширил свои завоевания, когда сенат не мог уже осуществлять непосредственного надзора за провинциями, когда должностные лица, находившиеся в Риме, не могли более управлять империей, — пришлось посылать в провинции преторов и проконсулов. С этих пор не стало более гармонии между тремя властями. Посылаемый правитель соединял в своем лице власть всех должностных лиц Рима; да что я говорю? — даже власть самого сената, даже власть самого народа. Это были правители деспотические, очень подходящие для тех отдаленных мест, куда их посылали. Они обладали всеми тремя властями и были, если можно так выразиться, пашами республики.
Мы уже сказали в другом месте, что в республике соединение в лице одного и того же гражданина должностей военных и гражданских вытекало из природы вещей. Это доказывает, что республика, производящая завоевания, не может управлять завоеванным государством в согласии с формой своего собственного государственного строя, не может передать ему своего образа правления. В самом деле, посылаемый ею правитель, имея уже в руках исполнительную власть — и гражданскую, и военную — должен обладать еще и законодательной властью, так как кто же без него будет издавать законы? Столь же необходимо, чтобы он обладал и властью судебной, так как кто же будет судить независимо от него? Необходимо, следовательно, чтобы назначаемый республикой правитель обладал всеми тремя властями, как это и было в римских провинциях.
Монархия может с меньшими затруднениями навязывать свой образ правления, так как из посылаемых ею для управления чиновников одни обладают исполнительной властью гражданской, а другие — исполнительной властью военной, что не влечет за собой деспотизма.
Право римского гражданина быть подсудным только суду народа было для него очень важной привилегией, так как иначе, находясь в провинций, он оказался бы оставленным на произвол проконсула или пропретора. Рим не ощущал тирании, которая действовала только среди покоренных народов.
Таким образом, в Риме, как и в Лакедемоне, свободные пользовались крайней свободой, а рабы были в крайнем рабстве.
С граждан налоги собирали со строгой справедливостью. Основой налогообложения служило постановление Сервия Туллия, который разделил граждан на шесть классов по степени их богатства и определил размеры налога, уплачиваемого каждым из этих классов пропорционально его участию в делах правления. Благодаря этому большие налоги не возбуждали неудовольствия по причине связанного с ними большого доверия, а с малым доверием мирились вследствие связанных с ним малых размеров налога.
Была тут и еще одна прекрасная сторона: так как деление Сервия Туллия было, так сказать, основным принципом государственного строя, то, следовательно, справедливость при взимании налогов коренилась в самом основном принципе правления и могла быть нарушена лишь вместе с ним. Но между тем как город легко уплачивал налоги или вовсе не платил их, провинции опустошались всадниками — откупщиками республики. Мы уже говорили об их насилиях; история сохранила множество рассказов об этом.
«Вся Азия ожидает меня как избавителя, — сказал Митридат, — до того возбуждена ненависть к римлянам хищничеством проконсулов, вымогательствами дельцов и клеветами судей».
Вот почему все, что составляло силу провинций, не только не усилило республику, но, напротив, ослабило ее. Вот почему провинции видели в утрате Римом его свободы начало своего собственного освобождения.
Глава XX. Конец этой книги
[править]Я хотел бы рассмотреть способ распределения трех властей во всех известных нам умеренных правлениях и согласно с этим определить степень свободы, присущей каждому из них. Но никогда не следует исчерпывать предмет до того, что уже ничего не остается на долю читателя. Дело не в том, чтобы заставить его читать, а в том, чтобы заставить его думать.
Примечания
[править]- ↑ Монтескье имеет в виду Венецию.
- ↑ Сидней Алджернон (1622-1683 гг.) — английский политический деятель. В гражданской войне 1642-1648 гг. стал на сторону парламента. Разойдясь с Кромвелем, в 1651 г. эмигрировал. После возвращения в 1677 г. в Англию, в момент нарастания новой парламентской оппозиции сделался одним из вождей вигов и в 1679 г. был избран в парламент. Будучи незаконно обвинен в заговоре против Карла.
- ↑ Это то, что получило название права уео.
- ↑ Должностные лица, ежегодно избираемые народом.
- ↑ Римские должностные лица могли быть обвинены только по окончании срока своей службы.
- ↑ Гаррингтон Джемс (1611-1677 гг.) — современник английской буржуазной революции XVII в. В сочинении «Oceana» он выступает как выразитель интересов обуржуазившегося дворянства и сторонник республиканского строя, который может гарантировать «новому» дворянству сохранение привилегий и земельных владений, дарованных ему буржуазной революцией.
- ↑ Имеется в виду Франция.
- ↑ Слово готический Монтескье употребляет как синоним слова германский.
- ↑ Диодор Сицилийский (ок. 80—29 гг. до н. э.) — древнегреческий историк, написавший всемирную историю с древнейших времен до середины I в. до н. э., состоящую из 40 книг. В них излагается преимущественно греческая история.