О красноречии испанцев[править]
Испанский язык, вместе со многими другими новейшими языками, составился из испорченного латинского — причиною тому полагают нашествие варваров. Арабы, завоевавшие Испанию, ввели в нее и свой язык, который сделался собственностью побежденного народа, от чего произошли в Испании некоторым образом два народные языка. Примеру арабов и сообщению с ними испанцы обязаны тем, что начали писать прежде прочих наций. Ни один народ в начале двенадцатого века не имел столько поэм, историй и разного рода сочинений, как испанцы. Завоевание Толедо арабами (сей город можно назвать Афинами арабов) составляет первую эпоху успехов испанского языка; славные училища толедские не только не упали под владением арабов, но еще более сделались цветущими, особенно впоследствии, при христианских государях. Фердинанд и сын его Альфонс X, прозванный мудрым, усовершенствовали сии заведения и много содействовали образованию народного языка, повелев перевести с латинского на кастильский старые жалованные грамоты государей, привилегии и все публичные акты, и выдав на сем языке собрание законов. Если бы Испания произвела в сие время таких же гениев, каковы были: Данте, Петрарка и Боккаччо, то итальянцы, может быть, не прославились бы восстановлением наук.
Кондильяк утверждает, что в шестнадцатом веке во всех странах, также как и в Италии, ученые пренебрегали отечественными языками, которые все, более или менее, были смешаны с дурным варварским наречием. Аббат Андрес не без причины замечает, что в этом от всех других наций отличается Испания, в которой действительно процветали в сие время: Гарсилассо, Олива, Граната, Циорита, Моралес, Сааведра, Сервантес и многие славные писатели, очистившие и усовершенствовавшее язык испанский. Италия и Испания соединены были тогда различными отношениями политики и коммерции. Сам характер испанского языка, его обороты, его фигуры, сделались ближе всех прочих к итальянскому. От сего родилось в XVI столетии великое сходство между литературою сих двух наций, которые обрабатывали с равномерным успехом как мертвые, так и собственный свой языки. Слог писателей других наций сего века груб, или слишком древен. Французы, немцы и англичане в наши времена стыдятся писать так, как писали славнейшие соотечественники их в XVI веке; напротив испанцы и итальянцы почитают и поныне образцами слога тех писателей, которые процветали в сие время. Другие нации были еще грубы и более походили на варваров; у итальянцев и испанцев был золотой век литературы.
Литература испанцев подвержена была такому же множеству изменений, как и итальянская. Но можно сказать, что писатели испанские шестнадцатого столетия, напитанные, также как и итальянские, чтением латинских авторов, заимствовали от них и дух, и силу, не будучи раболепными их подражателями, как итальянцы; они не старались перенимать у них тех принужденных перестановок в словах и той запутанности периодов, от которых итальянское красноречие сделалось и вяло, и трудно; их проза вообще гораздо натуральнее, приятнее и более имеет гармонии, нежели проза итальянских писателей одного с ними времени.
Семнадцатый век был эпохою испорченного вкуса у той и у другой нации; но Испания имеет более причин жаловаться на сию эпоху, нежели Италия. В самом деле, в то время, когда итальянская литература казалась вообще зараженною худым вкусом и ложным духом Марини и его подражателей, в ней были многие великие писатели, как например: Канбрера, Тассони, Сегнери, Реди, Магалотти и проч.; она может гордиться Галилеем и его знаменитыми учениками, которые многочисленными своими открытиями в науках распространили полезные познания между другими народами. Испания напротив не имела ни одного философа и почти ни одного писателя, который умел бы предохранить себя от худого вкуса своих современников. Боскан, Гарсилласо Леон, в начале предшествовавшего века сообщили испанской поэзии ту приятность, то благородство которые были неизвестны и Мене и другим древнейшим испанским поэтам. Она сохранила сей блеск до начала XVII столетия; Аргензола, Виллегас последние представили испанских муз со всеми их прелестями и важностью. Проза имела такие же успехи, как и поэзия; Олива и другие писатели шестнадцатого века, потом Сервантес, Рибаденейра, Сааведра и прочие, процветавшие в начале следующего столетия, воспользовались всеми сокровищами языка своего, и нисколько не уронили его величия; но скоро излишняя утонченность, ложные мысли, принужденность, надутость и темнота выражений обезобразили язык испанский. Славный Грациан, процветавший в сие время, изобразил в Рассуждении своем о тонкости разума свойство собственного своего вкуса и дух своих современников. Он говорит, что гению испанскому противно ограничивать себя одинаковым правильным ходом; что Сенека и Марциал лучшие образцы вкуса, и что переходить робкою стопою от доказательства к доказательству, и выводить наконец из них заключение, не что иное, как игра младенчества греков. Между писателями, появившимися в царствование Филиппа III и Филиппа IV, отличаются Боргиа князь Шалаской, граф Револледо, Пелицер и знаменитый Антоний Солаский. Гигантский ход, надутость, почти равняющаяся богатству выражения, высокий поучительный тон, излишнее изобилие мыслей — вот что замечается в самых лучших произведениях сего века!
Знатнейшие писатели испанские сего времени не могли избегнуть тех недостатков, которые находим в произведениях их предшественников. Лузан первый покусился восстановить хороший вкус в Испании, подражая древним и стараясь поступать по их правилам. Его предприятиям споспешествовали Антоний Пизарр и Августин Монтиано. После них Гарсия, Гюерта, Монтенгон, Иариарте и прочие, возвратили испанским музам некоторую часть их прелестей и величия. Мигнана, Феррерас, Бюериль писали историю с такою простотою, с таким благородством и рассудительностью, что могли поставлены быть на ряду с лучшими историками шестнадцатого столетия. Майант, Сармиенто и прочие образованностью своего вкуса и основательною критикою исправили умы своего времени, и красноречие не было уже более обезображено ни игрою слов, ни детским витийством, ни педантическою ученостью. Худой вкус, казалось, остался на одной только кафедре; но острые и забавные критики П. Иста, и примеры Галло и Боканегра, преобразовали духовное красноречие, и возвратили Священному Писанию всю важность и силу, ему приличную.