О превосходстве древних языков[править]
Никогда не прилагали такого старания к изучению новейших языков, как в наше время; излишнее к ним пристрастие, которое сделалось наконец родом заразительной болезни, много споспешествовало к упадку нашей словесности. Никто не думает о греческом и латинском языках; все учатся по-английски, по-немецки. Наши философы, которых любимая слабость была превозносить все не французское, беспрестанно кричали о превосходстве северной литературы. Всем известно, что Вольтер отдавал преимущество Попе перед Горацием и Боало. «Какая нужда, твердили они, учиться таким языкам, которыми давно уже перестали говорить? Не лучше ли заниматься теми, которые ныне употребляются? Не странно ли мертвых предпочитать живым?» И все согласились с такими нелепыми заключениями! Уже начали-было явно предлагать о закрытии коллегий. Я помню многие планы народного просвещения, в которых упоминаемо было об уничтожении латинских классов и самого языка, как вещи совершенно бесполезной и служащей только к обременению памяти. Язык греческий давно уже изгнан из Франции вместе с иезуитами, которые оный преподавали. Вместо латинского языка старались занимать детей науками физическими и математическими. По мнению Кондорсе, одно только есть средство сделать детей умствователями, а именно прежде грамоты и письма учить их алгебре и геометрии. По мере возвышения новейших языков, древние час от часу приходили в большой упадок и забвение. Благодаря философическому духу нашего века, английский язык взял верх не только над греческим и латинским, но даже над немецким. Наши умствователи считали за стыд не знать языка Гоббезова, Локкова и Болинброкова. Какой экономист, например, унизился бы до того, чтобы стал читать Смита во французском переводе? Вольтер, непрестанно возносивший похвалами британский Парнас, первый подал нации пример; вслед за ним наши философы, вертопрахи, щеголихи, словом, все вообще непременно захотели говорить по-английски, читать одних английских писателей. Оттуда полились рекою романы, драмы и системы политические, которыми Франция обременена уже около сорока лет. И теперь еще видим следствие влияния английской литературы на нашу отечественную. Почти все наши ученые знают наизусть Шекспира; зато уже большая часть из них не имеет никакого понятия об языке Гомера и Софокла.
Не так было в век Людовика XIV — беда наша, что каждый раз непременно должно ссылаться на этот век, когда идет дело об изящном вкусе и здравомыслии. Вельможи королевства, даже вельможи, уважали древние языки, и многие из них читали Гомера в подлиннике. Из всех новых языков, тогда учились только испанскому и итальянскому. Тогда старались читать с прилежанием испанских писателей и подражать им. Боало, следуя внушению вкуса чистого и правильного, заблаговременно отстал от чтения итальянских поэтов; несмотря на то, что сей великий муж, вопреки мнению некоторых людей, имел основательное познание об языке Тасса, он не хотел сделать его исключительным своим занятием. Языки Гомера и Виргилия имели в глазах его совсем другую цену; между тем, как английский и немецкий были ему совершенно неизвестны, и Мильтона, славного на своем острове, на твердой земле знали только по его защищению цареубийцы Кромвеля.
Тот ошибется, кто, читая сие рассуждение, заключит, будто я охуждаю изучение живых языков: совсем нет! напротив того оно весьма занимательно и полезно. Не могу только одобрить странного предрассудка, заставляющего исключительно заниматься одними новыми языками, и презирать древние, которых важность и польза должны быть ощутительны для каждого мыслящего человека.
О превосходстве древних языков: (Из фр. журн.) / [Пер. М. Т. Каченовского] // Вестн. Европы. — 1805. — Ч. 19, N 4. — С. 285-288.