О социальном персонализме (Бердяев)
| О социальном персонализме : К критике «Нового Града» |
| Опубл.: 1933. Источник: Новый Град. — 1933. — № 49. — С. 44-60. — odinblago.ru |
1. Мой подход к теме будет подходом моралиста, а не политика и не экономиста. Нужно ведь иногда рассматривать социальную жизнь и с моральной точки зрения. Ш. Пеги делал основное различие между «мистикой» и «политикой», не совпадающее с традиционным употреблением этих терминов. Различие между «мистикой» и «политикой» почти совпадало у него с различием между правдой и ложью, между отношением по существу и приспособлением. Известно, что Пеги очень сочувствовал Жоресу, пока думал, что его социализм есть «мистика», и перестал ему сочувствовал и порвал с ним, когда увидел, что социализм Жореса есть «политика». Вот я и хочу подойти к своей теме с точки зрения «мистики», а не «политики». Я многому сочувствую в «Новом Граде» и сам в нем участвую. Но мне думается, что «Новый Град» допускает слишком большую автономию экономики и политики. Он не достаточно этизирует и христианизируют экономику и политику, недостаточно оценивает социальный процесс с точней (зрения христианской ценности человеческой личности, которая должна занимать, высшее место и иерархии ценностей. Между тем как в нашу эпоху мне представляется это самым главным. Борьба за духовные ценности есть борьба за верховную ценность человеческой личности, которая есть образ и подобие Божие на земле. Она не может быть превращена в средство и орудие для хозяйственного развития, для мощи государства, для национального величия, для социального коллектива и т. л. Человек имеет непреодолимую склонность к идолотворению и он создает идолы государства, нации, социального коллектива, техники, которым приносит кровавые человеческие жертвы. Дело идет не о том, чтобы отрицать ценность государства, наши, хозяйства, техники и пр., а о том, чтобы признать их ценностями относительными и подчиненными человеку, имеющими не субстанциальное, а функциональное значение. Это, по-моему, есть основное требование христианства, которое христиане склонны часто забывать. Живой человек стоит выше государства, общества, нации, хозяйства. Все эти ценности допустимы лишь как функции его жизни, как его собственные качественные содержания, которыми он должен овладеть. В нашем греховном мире наиболее ценное вовсе не обладает наибольшейсилой. Скорее наоборот: наибольшей силой обладает грубая материя, наименьшей силой обладает Бог. Государство всегда обладает большей силой, чем человеческая личность, но это именно потому, что оно есть ценность меньшая, а не большая. Общество есть очень большой круг, в который личность вставлена, как очень малый круг, и личность представляется подавленной обществом и от него зависящей. Но с точки зрения иерархии духовных ценностей не личность, а общество есть часть личности, лишь одно из ее содержаний, и глубина личности, заключенная в ней духовная бесконечность для общества непроницаема. Рассмотрение социальной жизни с точки зрения верховной ценности человеческой личности совсем не есть рассмотрение с точки зрения натурального порядка вещей, с точки зрения натуралистической социологии и ее мнимых законов, наоборот это есть рассмотрение вопреки натуральному порядку и социологическим законам. Так национализм, который сейчас все еще терзает мир и грозит великими бедствиями, есть натурализм, отрицающий духовную иерархию ценностей, есть языческий натурализм внутри христианства. То же самое нужно сказать об этатизме, который всегда есть проявление силы вопреки иерархии ценностей. Национализм есть явление глубоко антихристианское, есть проявление бессознательных коллективных инстинктов, которые не просветляются, а рационализируются и утилизируются. Необходимо свергать идолов во имя живого Бога и живого человека. Таковы идолы государства, нации, хозяйственной мощи, технического совершенства и пр. Идолотворение в новое время происходило под знаком автономии. Какая-нибудь сфера человеческой жизни и человеческой активности сначала делается автономной, отрывается от духовного центра, т. е. секуляризируется, а потом незаметно переходит в высшую святыню и идола. Государство давно уже перестало быть священным и теократическим, и это хорошо, конечно. Но для многих, потерявших веру в живого Бога, оно стало священным и даже божеством. То же нужно сказать и о национализме, который для многих есть единственная оставшаяся религия. Многие в русской эмиграции исповедуют православие не как вселенскую истину, а как составную часть национально-государственного могущества и славы, т. е. как языческую родовую религию. Наконец, в коммунизме появляется новая и предельная форма идолотворения — обоготворение социального коллектива. И все идолы требуют себе человеческих жертвоприношений. Вот мне и представляется, что «Новый Град» недостаточно борется с идолами, слишком допускает автономию, особенно автономию хозяйства, недостаточно борется за христианское понимание жизни, которое в своей очищенности от порабощающих социальных внушений, есть персоналистическая революция. В мире еще должна быть совершена великая и небывалая революция — революция во имя человеческой личности. Это и есть вечная христианская революция. И она не только не означает того, что в XIX и XX веке называют «индивидуализмом», но полярно противоположна ему и требует свержения этой лжи. Индивидуализм в хозяйственной жизни как раз и уничтожает личность. Индивидуализм на практике приводит, как это ни парадоксально звучит, к господству целого над частью, к рабству человека, как части.
2. Обсуждается вопрос, можно ли и должно ли восстановить капитализм в России, необходимо ли России еще пройти через капиталистический период. Можно подумать, что мы живем в 90-х г. г. прошлого века, в эпоху споров марксистов и народников. Я хорошо помню, как марксисты, тогда еще переживавшие свой медовый месяц, раздирались мучительным нравственным противоречием, которое потом удалось преодолеть только большевикам. Марксисты считали капитализм злом, несправедливостью и эксплуатацией. Весь их нравственный пафос был связан с борьбой против капитализма за освобождение рабочего класса, они вели антикапиталистическую пропаганду среди рабочих. И вместе с тем они думали, что Россия должна пройти через период капиталистического развития и должны были способствовать этому развитию, т. е. пролетаризации крестьянства и эксплуатации рабочих при капиталистическом способе производства. Если тогда создавался нравственный конфликт, ибо человек не может сознательно способствовать тому, что он считает злом, несправедливостью и эксплуатацией, то в наше время этот конфликт еще сильнее, если судить по существу, а не по эмоциональной реакции против большевиков. В наше время капиталистическая система трещит по всем швам во всем мире, и выясняется ее объективная нецелесообразность и нелепость. Говорить о восстановлении в России капитализма значит говорить о том, что после периода изоляции России в коммунизме должен наступить период изоляции России в капитализме. И кого может это вдохновить? Вдохновлять можно только идеями молодыми и свежими, а не изжившими себя и отцветшими. Экономический либерализм и основанный на нем капитализм мог нравственно вдохновлять лишь в ту эпоху, когда еще верили в естественную гармонию интересов. Но кто в это верит сейчас? В России революция большого стиля могла совершиться под знаком коммунистической идеологии именно потому, что идеология либерально-демократическая, породившая капитализм, была в мировом смысле изжита и не могла вдохновлять. Экономисты, верящие в существование экономических законов, могут доктринерски обсуждать вопрос о том, будет ли восстановлен в России капитализм, но с христианской точки зрения этого вопроса нельзя даже ставить. Капитализм есть безбожное и бесчеловечное отношение человека к человеку, это есть прежде всего категория моральная, а не экономическая. Маркс дал определение капитала, которое очень удивило и даже возмутило экономистов. Он определил капитал, как общественные отношения людей в производстве. Капитал не есть предметная, вещественная реальность, он есть отношение людей. Маркс расплавил неподвижные, овеществленные, экономические категории, признал их историческими. За экономическими категориями, за товарами скрыты живые люди, их труды, их борьба, скрыты отношения людей. Хозяйственная жизнь не имеет под собой никакой экономической субстанции, вещественной субстанции, ее субстанцией являются люди и классы, человеческий труд и борьба. Капитализм превращает людей в товары и видит отношения товаров там, где есть отношения людей. Такое понимание капитала и капитализма есть самое замечательное открытие Маркса, огромная его заслуга. Это открытие существенно противоречит материализму Маркса, ибо материализм то все и овеществляет, не видит актов живых людей и их живых отношений. Капитализму противоположно персоналистическое мировоззрение, а персонализм есть антипод материализма. То, что открывается Марксом о капиталистической системе, соответствует экзистенциальной философии, а не материалистической философии. Ибо экзистенциальная философия видит за миром объектов, вещей, товаров, человеческое существование, человеческие отношения, человеческую судьбу. Самое понятие труда принадлежит экзистенциальной философии. Материализм же Маркса, как всякий материализм, принадлежит буржуазному миру, миру вещей и товаров, экономических категорий, материальных предметов. Это там, в этом буржуазном, капиталистическом мире экономика детерминирует жизнь людей. Освобождение от буржуазного капиталистического мира есть освобождение человеческого существования от власти вещей и предметов, от детерминирования жизни экономикой. Желать восстановления капитализма в России, значит желать безнравственных отношений людей, превращения людей в товары, превращения человеческого существования в орудие вещного, предметного, материального мира. Это несоединимо с христианским отношением к жизни. Христиане бывали чем угодно в истории, они оправдывали рабство, тиранию и угнетение человека человеком. Но я говорю сейчас о самом христианстве и о чистой, первородной христианской совести. Всякий разговор о капитализме противоречит также русскому пониманию социальной правды, как оно выразилось в сознании XIX века, противоречит русской традиции. Мы живем в универсалистическую эпоху и именно в эту эпоху русский народ может сделать свой творческий вклад. Вопрос о России нельзя рассматривать изолированно от мира.
3. Один экономист как-то сказал мне: мы экономисты — все безбожники, наша наука безбожная. В этой полушутливой форме была высказана серьезная мысль. Экономическая наука с учением об экономическом человеке и экономических законах возникала на почве обезбожения социальной жизни, безбожной автономии хозяйства. Автономия хозяйства и есть его безбожие. Капитализм и есть безбожное хозяйство, не подчиняющееся уже никаким религиозным и нравственным началам. Жертвой этого безбожного хозяйства падает значительная часть трудящегося человеческого общества, лишь очень немногие получают привилегированное положение именно на почве этого безбожия и от него. Общество формируется так, что жертвой автономного капиталистического хозяйства падает рабочий класс, лишенный орудий производства и принужденный продавать свой труд, как товар. Социологически это верно, но этически эту формулировку нужно изменить, ее нужно углубить. Жертвой безбожного автономного хозяйства падает человеческая личность, живая человеческая личность. Если нас волнует и возмущает положение рабочего класса в капиталистическом строе, то потому, что тут страдает и унижается человеческая личность рабочего. С этической точки зрения рабочий класс есть абстракция, он не имеет чувствилища для страдания и радости, страдает и радуется человек в рабочем классе, а не рабочий класс. И если марксизм помнит только о рабочем классе и забывает о человеке, то потому что он находится во власти абстракций. В капиталистической системе страдает и унижается не только личность рабочего, но и всякая личность, и личность самого капиталиста, который находится во власти фикций, извращающих его жизнь и не дающих ему радости. Капиталист сплошь и рядом бывает мучеником. Страдают, хотя и в разной степени, все классы, повсюду затемняется и искажается образ человека. Нет ничего двусмысленнее и циничнее понятия хозяйственной свободы, свободы укоренившейся в капиталистически-демократических обществах. Об этом я уже не раз писал и не хочу повторять себя. Совершенно неверно и вредно противополагать этому принципу свободы принцип насилия и принуждения. Русские так запуганы насилием коммунизма, что они готовы взывать к тому, чтобы банкиры дали им свободы, и готовы возложиться на банкиров, даже не питая к ним особенной склонности. В действительности формальной свободе либерализма, свободе лживой и фиктивной, свободе немногих нужно противополагать реальную свободу, свободу для каждого человека, для каждой человеческой личности, которой должна быть предоставлена реальная возможность осуществлять свою свободу. Так называемому индивидуализму XIX века нужно противопоставить не отрицание личности и не подчинение ее государству и обществу, а именно утверждение личности, каждой человеческой личности, которая раздавлена и нивелирована этой не реальной, фиктивной индивидуалистической системой. Индивидуализм капиталистического общества никогда не утверждал ценности человеческой личности и не защищал ее достоинства, он интересовался не человеком, а «экономическим человеком», потому что «экономический человек» выгоден для экономической экспансии и экономической мощи. Верховной ценностью признавалась хозяйственная мощь государства и нации, экономическое развитие, а не человеческая личность. Но согласно капиталистической идеологии для экономического блага и гармонии целого выгодно, чтобы человек, «экономический человек», руководствовался в хозяйственной жизни личным интересом и был совершенно автономен в хозяйственной инициативе. Тут человек, обладающий хозяйственной свободой и автономией, необходим хозяйству, а не наоборот, человек для хозяйства, а не хозяйство для человека. В этом ведь сущность капиталистической системы, которая не в силах привести в соответствие производство с потреблением. Отсюда нельзя делать вывода, что мы должны выставить потребительский идеал. Творческая инициатива человека представляет большую ценность, чем потребление, но эта творческая инициатива ценна не как средство для производства, а как обнаружение творческой природы человека и как служение людям.
Автономия экономического человека выгодна для производства, производство же не имеет в виду человека, оно существует для себя. Защита свободы в этих «индивидуалистических» и «свободных» обществах есть всегда защита эксплуатирующих и насилующих, никогда не эксплуатируемых и насилуемых. Реальная свобода большей части человечества нисколько не защищена. Капиталистическая система не регулирует хозяйство во имя целого, в этом смысле она анархична, но было бы заблуждением думать, что она защищает часть против целого. В ней все двусмысленно и все, что говорится, не соответствует реальностям. В более глубоком смысле можно сказать, что в капиталистической системе целое, анонимное, безликое хозяйство, автономная мощь экономики господствует над частями, если под частями иметь в виду людей. Эта система поддерживает ложную идею, что отношение личности и общества есть отношение части и целого. Но личность не есть часть чего-либо, не есть часть общества и мира, она сама есть целое. Ограничение хозяйственной свободы, хозяйственной автономии «экономического человека» нужно совсем не во имя государства и общества, не во имя «целого», а во имя личности, во имя верховной ценности личности, ее реальной свободы, ее экономических прав на достойную жизнь. Хозяйственная свобода экономического человека вполне совпадает с крайними формами этатизма. Ограничение же этой свободы экономического человека должно идти против всякого этатизма. Государственники и националисты обычно бывают сторонниками хозяйственной свободы, это даже единственная свобода, которую они согласны предоставить человеку, находя ее выгодной для государственной и национальной мощи. Но «экономического человека» нужно ограничить во имя человека, во имя целостного человека, во имя реальной свободы человека. Настоящая цель не свобода экономики, а свобода от экономики. Этически нужно выставить принцип обратный тому, который выставляют либералы и индивидуалисты в социально-политической жизни, они же сплошь и рядом этатисты и националисты. Они говорят: личности должна быть предоставлена полная хозяйственная свобода и автономия хозяйственной инициативы, она должна руководствоваться в хозяйственной жизни личными интересами, это выгодно для целого, для процветания государства, для национального могущества, это даже единственная возможность достигнуть максимума производства. Тут, конечно, высшей ценностью является государство, национальная мощь, производство, а не человек, не личность. Мы же говорим: личность в своей хозяйственной деятельности совсем не должна быть «экономическим человеком», совсем не должна быть за ней признана хозяйственная автономия, она должна руководствоваться в хозяйственной деятельности не личным интересом, а социальным служением сверхличной цели, общество же должно быть организовано так, чтобы верховная ценность личности, всякой личности, а не самого общества, государства или нации, было его принципом. Это значит, что социализация хозяйства, преодоление хозяйственного индивидуализма должно совершаться не во имя общества, а во имя личности, во имя того, чтобы личности было гарантировано пользование реальной, а не формальной свободой. Личность должна думать об обществе, о других, общество же должно исключительно думать о личности. Свобода не может существовать лишь для привилегированной группы, она должна существовать для всех, т. е. для всякой личности. Но эта свобода именно и предполагает ограничение хозяйственной свободы, ибо эта свобода опасна для огромной массы человеческих личностей. Принципом должно быть не права государства или общества, а экономические права личности, предполагающие социализацию. Безбожное капиталистическое хозяйство порождает из своих недр коммунистическое хозяйство. Марксизм есть продукт капитализма и на нем лежит печать его духа. Маркс ведь тоже поверил в «экономического человека» и придал ему универсальное значение. Учение Маркса вышло из автономного капиталистического хозяйства и буржуазной политической экономии. Но тут происходит диалектическая метаморфоза. Хозяйство коммунистическое не подчинено духовным и моральным началам, но оно не есть уже автономное хозяйство, оно само становится священным началом, оно не подчинено Богу, но само становится богом. И если капиталистическое хозяйство существует совсем не для человека, не для личности, то и коммунистическое хозяйство существует совсем не для человека, не для личности. Наоборот, человек, личность существует для коммунистического хозяйства. Оно изменяет мотивацию хозяйственного труда, который становится социальным служением, но в отношении к человеческой личности оно совершенно подобно капиталистическому хозяйству. Это есть крайняя форма этатизма, что Маркс не вполне предвидел, и государственного капитализма. Социалистическое хозяйство должно быть полярно противоположно государственному капитализму, оно должно исходить из верховной ценности человеческой личности, для него интересы самих трудящихся, производителей стоят выше интересов мощи государства, хотя бы социалистического и коммунистического государства.
Для христианского сознания персонализм обязателен уже потому, что человек, личность есть образ и подобие Божие и предназначен для вечной жизни, а не государство, нация, социальный коллектив. Христос страдал и умер на кресте для спасения всякой человеческой личности, а не государства, нации, социальных коллективов, которые Его и распяли. Царство Божие есть общество, но общество персоналистическое, ни в чем не похожее на наши общества, государства и нации. Все государственные и националистические идеологии носят юдаистически-языческий характер. Христианство соединимо лишь с социальным персонализмом. Вечный конфликт христианства и государства виден на следующем примере. Можно ли сознательно казнить невинного для спасения и величия государства? Государство отвечает «да», оно всегда казнило невинного и всегда будет казнить, всякое государство так поступает, в этом его демонская природа. Христианство отвечает «нет». И оно так отвечает не по соображениям отвлеченной справедливости, а прежде всего потому, что Христос был казнен именно по тем мотивам, по которым государство отвечает «да» на поставленный вопрос. Каиафа сказал: «Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели, чтобы весь народ погиб». (Ио. XI, 50) Государство и христианское государство всегда говорят то, что сказал Каиафа. Христианство в своей незапятнанной сущности есть вечная персоналистическая революция в мире. Когда оно переставало ей быть, оно приспособлялось к миру, падало само и вызывало от себя отпадения.
4. Когда в нашу эпоху критикуют демократию, то защитники демократии думают, что эта критика исходит от фашизма или от коммунизма и во всяком случае означает усиление государства, этатизм, умаление личных прав. Характер эмоциональных реакций нашей эпохи таков, что он заставляет забывать, что критика демократии возможна с совершенно противоположной стороны, со стороны личности и против этатизма, который в своеобразной форме очень силен в демократии. «Новый Град» провозглашает себя борцом за высшие ценности личности и свободы. И поистине ценности эти должны быть признаны высшими и вечными. Но «Новый Град» делает большую ошибку, связывая ценности личности и свободы с преходящими принципами либерализма и демократии, слишком сближая права человека с правами гражданина. Вечные ценности свободы и личности, неотъемлемых прав человека имеют прежде всего духовный, христианский источник, а не французскую революцию и формальные демократии XIX и XX в. в. Думать, что либерально-демократическая идеология и особенно практика и есть обоснование и выражение принципов личности и свободы, есть помоему большое заблуждение[1]. Либерально-демократическая идеология есть идеология исключительно общественная, игнорирующая глубину личности, она совсем не экзистенциальна, для нее личность получает свободу от общества, она знает гражданина, но не знает человека.
Демократия провозглашает права отвлеченного гражданина, а не конкретного человека. Демократия учит о суверенитете народа и она принуждена признать примат общества над личностью. Либерализм есть извращение и компрометирование принципа свободы, он на практике означает уничтожение реальной свободы человеческой личности во имя формальной, отвлеченной свободы. Либерализм в жизни социально-экономической настолько скомпрометирован и изобличен, что о нем не стоит и говорить, он означает защиту экономических привилегий и угнетений, от которых страдает личность, что для нас только и интересно. Современные защитники демократии думают, что они защищают личность и личную свободу от власти государства, от посягательств государства, от того Левиафана, который восстает в образе коммунизма и фашизма. Но проблема сложнее. Во французской мысли очень принято думать, что французская революция усилила государство и ослабила общество. Якобинская демократия, на принципах которой базируется и сейчас господствующая во Франции радикальная партия, есть, конечно, форма этатизма, и принцип личности и свободы имеет для нее совсем особый смысл. Личность есть прежде всего избиратель, свобода есть народное представительство, парламент. Тибоде в своей недавно вышедшей книге «Les idées politiques de la France» в наиболее удачной главе о радикальной партии показывает, что это прежде всего партия государственной формации душ в известном миросозерцании в идеологии либрпансерства и масонства, партия прежде всего педагогическая и, если употреблять модное евразийское слово, идеократическая. Суверенное государство навязывает душам свое миросозерцание. Существует личность, которая рассматривается, как атом, по своим формальным правам равный остальным атомам, как гражданин-избиратель, и государство, суверенная нация. Свободных же общественных организаций, корпораций наряду с государством не существует. Это мировоззрение так вкоренилось во Франции, что оно затрудняет образование даже певческих или пожарных обществ. Рабочие синдикаты с большим трудом пробились в этом строе. Верховным принципом является нация, а не личность и свобода. Французский национализм происходит от французской революции, от идеи верховенства нации. Государство, основанное на суверенной нации, поглощает общество, общество же поглощает личность. Свобода есть прежде всего общественная свобода. Блага свободы, которые во Франции несомненно существуют, есть скорее результат культуры народа, чем идеологии ее государственного строя. В Англии было несколько иначе именно потому, что провозглашение свободы, прежде всего свободы совести, связано было с религиозной реформацией. Но по настоящему не могут быть утверждены права личности и свободы, если держаться принципа суверенитета нации. Суверенитет нации есть форма этатизма и оставляет личность беззащитной. И замечательнее всего, что этот суверенитет нации оставляет личность экономически беззащитной и необеспеченной. Принцип личности должен быть утвержден, как принцип духовный, христианской, не зависящий от общества и от исключительной связи с организацией общества, не только как граница власти общества над личностью, но как отрицание всех общественных идеологий, которые рассматривают личность, как часть общества. Общество есть часть личности и малая часть. Выше и глубже общества — общение, но общение есть категория духовно-религиозная, а не социологическая, общение есть общение личностей, вошедших в порядок бытия духовного, который и есть истинная Церковь. Огромное значение для утверждения принципов личности и свободы имеет принципиальный дуализм общества духовного и природного, ограничивающий власть государства и природного общества над личностью. Всякая монистическая система смертельна для личности и свободы. Защита того, что я называю социальным персонализмом и в чем вижу христианскую правду, предполагает отрицание принципа суверенитета не только в том смысле, в каком его утверждают общества теократические и монархические, но и в том смысле, как его утверждают общества демократические и социалистические. Моя точка зрения может быть названа социализмом резко персоналистическим. Это есть, прежде всего, установление иерархии ценностей. Такой установки требует сознательно-религиозное и нравственное отношение к социальной жизни. И установка этой иерархии ценностей совсем не зависит от оптимистической веры в легкую реализуемость правды в социальной жизни, сам я скорее склонен к пессимизму. Христианство есть абсолютная революция и оно создает трагический конфликт с этим миром, который стремится приспособить его к себе. Но я все равно должен делать то, в чем я вижу правду. Это есть прежде всего борьба за известное миросозерцание и за духовное перевоспитание душ. Как принцип, допустима и желанно такое воспитание душ, при котором верховной ценностью будет признано не государство, не нация, не хозяйство, не общество, а человеческая личность, выше которой стоит только Бог и Царство Божие, все же остальное ей функционально подчинено.
5. Я бы еще поставил в упрек «Новому Граду» недостаточное сознание универсалистического характера эпохи. Сейчас невозможно рассматривать изолированно судьбы стран, народов и культур и менее всего можно рассматривать изолированно русскую судьбу. Сейчас мы присутствуем при судорогах умирающего национализма, который перед смертью может наделать еще много бед. Сейчас все становится мировым, ввергается в мировой круговорот. Происходит объединение человечества, новое рождение единства человечества. И России суждено в этом сыграть немалую роль. Русскому сознанию XIX века был свойствен универсализм, всечеловечность, и универсализм есть русская традиция. Русский коммунизм лишь подтверждает универсализм русского призвания, хотя и в извращенной, больной, мучительной форме. Национализм не русское явление, скорее западное и националистические идеологии — измена великой русской традиции. Это явление провинциальное и второстепенное, оно было всего характернее для русских немцев. Я убежден, что национальным государствам приходит конец, хотя перед смертью они могут еще проявить себя в зловещих формах. Но мир идет к сверхнациональной федерации, к преодолению принципа суверенитета национальных государств. Национальности останутся лишь как культурные индивидуальности. И это есть благо, это желанно. С национализмом необходимо бороться, он несовместим с христианством, противоположен христианству. Необходимо бороться за преобладание социального над национальным. Немецкий национал-социализм есть лживое явление, в нем «социальное» есть лишь демагогия и способ воздействия на массы, существенно же лишь «национальное» и «расовое». И этим обнаруживается его антихристианская, языческая природа. Тоже в фашизме. Тоже в евразийстве. Национализм французский носит другой характер, он связан с революционным принципом верховенства нации, он менее натуралистически обосновывается. Но он тоже совершенно антихристианский. Национализм английский делает эксплуататорами даже рабочих в отношении к колониям, к народам неевропейским. Националистическое перерождение большевизма, которое видят в правящем, бюрократическом слое и которое многих радует в эмиграции, мне представляется самым зловещим исходом русской революции, новой формой империализма. Даже в «интернационализме» есть больше правды и русской правды, хотя и связанной с ложным миросозерцанием. Христианство в истории постоянно приспособляли к языческому партикуляризму и искажали ему в угоду. Только освободившись от этого постыдного приспособления, от этой отрицательной социальной зависимости, христианство может стать духовной основой для осуществления лучшей жизни, в которой будет больше социальной правды. И это менее всего будет означать отрицание национального лица и национального призвания.
В заключение скажу, что задача, перед которой мы стоим, есть, прежде всего, задача христианского перевоспитания душ, создания новой душевной структуры. Русский коммунизм тоже ведь считает главной задачей задачу перевоспитания, формирования душ. Это не может не иметь последствий социальных и прежде всего экономических. Необходима духовная революция, именно революция, а не эволюция, так как речь идет о смене самых принципов и основ жизни. Мы стоим перед неизбежностью создать новую психологию труда, новую экономическую психологию. Невозможно опираться на старую мотивацию труда, которая всегда была связана с той или иной формой рабства. «Свободный» труд в капиталистическом обществе по своей мотивации рабский, он определяется угрозой голода и гибели, он обращает человека в орудие производства. Буржуазные экономисты продолжают пугать, что процесс производства, экономическое развитие прекратится, если мотивом труда не будет личный интерес, так как человек есть существо, неспособное руководствоваться в своей хозяйственной жизни социальным служением. Это есть абсолютизация «экономического человека», как неизменной человеческой природы. Но было время, когда «экономического человека» не было и будет время, когда он исчезнет. Человек может меняться, и это зависит от его религиозной психологии и религиозного воспитания. Христианство не может основать своего идеала социальной жизни, своего идеала хозяйственного развития принципиально на грехе. Грех фактически всегда существует в хозяйственной жизни, как он существует в жизни пола. Христианам не приходит в голову обосновывать брак и семью на разврате. Но вполне допускается обоснование хозяйства на греховных инстинктах и влечениях, на греховном отношении человека к человеку. Только социальный персонализм по самому принципу своему не кладет грех и греховное отношение человека к человеку в основу социальной жизни. И потому только он соединим с христианством.
Соотношение между обществом и человеком, между хорошим обществом и хорошим человеком основано на непреодолимом парадоксе. Когда общество бывало плохим, человек бывал хорошим, по крайней мере хорошим был человек угнетенный, хорошим был трудовой народ. Когда общество стало хорошим, человек стал плохим, плохим стал бывший угнетенный человек, плохим стал народ, получивший все права. Я думаю, что по принципу своему коммунистическое общество лучше старорежимного русского общества. Но насколько хуже стали трудящиеся, рабочие и крестьяне, хуже стал народ, раньше угнетенный, теперь пришедший к власти. Сравните современную французскую литературу с литературой 30-х годов прошлого века, с В. Гюго, с Ж. Занд и др. Тогда человек был хорошим, бывал героическим человеком, особенно человек из народа, общество же было плохим. Теперь общество стало хорошим, демократическим обществом и, вероятно, скоро будет социалистическим обществом, человек же стал плохим, отвратительным человеком. Об этом только и говорит современная литература, она изображает человека, в котором уже нет образа и подобия Божия. Этот парадокс во всей остроте ставит проблему отношения между обществом и человеком, человеческой личностью. Приближающееся к совершенству общество забывает о человеке. Между тем как мерилом совершенства может быть лишь отношение к человеку. Утопия совершенного общества, в котором не будет жертвенного и героического человека, вольно несущего крест жизни, есть антихристианская утопия. Но было бы страшным соблазном сделать отсюда вывод, который часто делали христиане в истории, что не нужно создавать лучшего, более совершенного общества. Самое большое искушение и испытание, которое предстоит еще человеку и особенно христианскому человеку, это искушение и испытание совершенным обществом, и человек должен на него идти.
- ↑ Испанский философ Ортега очень остроумно говорит, что источником подлинного либерализма, если под ним понимать действительную свободу, является не французская революция и не демократия, а средневековый феодализм, средневековый замок, где личность была свободна от власти государства и общества.