Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В двадцати томах
Т. 10. Проза 1807—1811 гг. Кн. 2.
М.: Языки славянской культуры, 2014.
Il n’est rien de beau, de doux, de grand dans la vie que les choses mystérieuses. Первое, чего бы я желал от Шатобриана, есть дефиниция того, что он называет таинственностью, тайною. Мне кажется myster больше значит таинственность, нежели тайна secret. Таинственность есть то, что всякий знать может, но что соединено с некоторою неясностью или, лучше сказать, что представляется мне в своем виде, под покровом, который всякий имеет право приподнять; тайна, напротив, есть то, что от всех скрывается с намерением, что известно только немногим и что никому не должно быть известно, кроме сих немногих. — Таинственностию в физическом и моральном мире называю то, о чем я не имею совершенно ясной идеи, что понимаю одним только чувством. Бытие Бога есть таинство, основанное меньше на удостоверении ума, нежели на удостоверении чувства; я в Бытии Бога не так уверен, как в бытии той вещи, которая у меня перед глазами. Одного я только чувствую, не объемля его физическими чувствами, но убеждаясь внутренним, темным и сильным чувством и основывая уверение свое в невидимой причине на видимых действиях. — Я не знаю, почему одно только таинственное прекрасно, сладко, возвышенно? Не слишком ли это вообще сказано? Конечно, все таинственное приводит душу в большее напряжение: натурально видеть вещь и желать проникнуть все то, что в ней заключено неясного и скрытного! Может быть, таинственность приятна и потому, что человек больше любит воображать, нежели знать и видеть. От чего отдаленные виды так приятны? От того, что они представляются неясно! От того, что глаз, видя предметы, оставляет, однако, и свободу воображению (которое не любит никогда покоиться) украшать их. С идеею мрака всегда соединена таинственность. Темнота лесов всегда приводит в некоторый ужас, который очень приятен для сердца; этот ужас есть не иное что, как неизвестность предметов, нас окружающих, Можешь все воображать вокруг себя, потому что ничего не видишь. Мертвое молчание производит иногда то же действие: всякий звук заключает в себе понятие больше или меньше явное о той вещи, которая производит его, как же скоро все молчит, то воображение, ни на что особенно не устремленное, все почитает возможным, гораздо ужаснее умом воображать вой волчий в таком месте, которое наполнено волками и в котором находишься один, посреди ночи, нежели слышать и видеть пред собою волка: ожидание опасности, усиленное воображением, соединяется с ужасом, который тогда вдвое действует! Но возвратимся к своему предмету! Можно ли поверить, чтобы в жизни только то было возвышенно, сладко и прекрасно, что таинственно. Согласен, что оно может быть и приятным, и высоким! Но кроме таинственного, много вещей в мире и моральном, и физическом производят сии впечатления: что найдете таинственного в восхождении и захождении солнца, в звездном небе, в картине моря, в альпийских лугах и прочее! Что найдете таинственного и в патриотизме Брута, и благодетельности и страстном человеколюбии Жан-Поля1, в характере Генриха Великого, в смерти Сократа, в самой кончине Иисуса Христа, которая сама по себе, не в отношении к религии величественна и восхитительна! — Темные, неясные чувства сладостны или чудесны merveilleux; как вы говорите — (хотя этот термин здесь неприличен, ибо что такое sentiments merveilleux, какие это чувства? Чувство необыкновенное приятное и необыкновенно противно равноценно могут быть чудесны, потому что все чрезвычайное, близкое к сверхъестественному есть чудесно). — Но чувства ясные, такие, с которыми соединена какая-нибудь ясная полная идея, конечно, должны быть приятнее; с неясностию или неизвестностию всегда соединено какое-то беспокойство в большем или меньшем градусе; напротив, все ясное оставляет нас спокойными; мы наслаждаемся совершенно сами собою; неясные идеи доставляют душе удовольствия сладкие, меланхолические (ибо меланхолия есть некоторым образом недостаток). Ясные напротив доставляют удовольствия живейшие, ибо они полнее, ощутительнее. Первые могут быть продолжительны, ибо неизвестное всегда ново и возбудительно; последние должны быть короче, ибо то, что знакомо, делается скучным.
ПРИМЕЧАНИЯ
[править]Автограф: РНБ. On. 1. № 18. Л. 20 — черновой, с заглавием «О таинственности», с указ. в конце: «Пр.<имечание> к Шатобриану». Подчеркивания в тексте принадлежат Жуковскому.
Впервые: Янушкевич А. С. Этапы и проблемы творческой эволюции В. А. Жуковского. Томск, 1985. С. 89—90.
В прижизненных изданиях отсутствует.
Печатается по тексту первой публикации.
Датируется: 1809—1810 гг.
Источник перевода: Leèons de Littérature et de Morale… V. 1—2. Paris, 1804 (подробнее см. примеч. в т. VIII наст. изд.).
В дневниковой записи от 16 июля 1805 г., Жуковский признается: «… я еще не читал „Génie du christianisme“» (ПССиП. T. XIII. С. 20), хотя интерес к этому произведению французского писателя Франсуа Рене де Шатобриана (1768—1848) уже очевиден. Еще до этого признания, в тот же день Жуковский цитирует популярные слова Шатобриана: «J’ai pleuré et j’ai cru» («Я плакал, я уверовал»), которыми начинается его «Гений христианства» (ПССиП. Т. XIII. С. 19). Беседа с бароном И. П. Черкасовым об этом произведении, о которой рассказывает автор дневника, способствовала знакомству с ним. В «Росписи во всяком роде лучших книг и сочинений, из которых большей части должно сделать экстракты», относящейся к 1805 г., «Génie du christianisme» включен в раздел «Смесь» (Резанов. Вып. 2. С. 244). В конце 1805-го — начале 1806-го г. Жуковский работает над хрестоматией «Примеры слога, выбранные из лучших французских писателей», куда включает перевод отрывка из «Гения христианства» (ч. 1, кн. 5, гл. 12) под заглавием «Прекрасная ночь в пустынях нового мира».
Приступив к изданию ВЕ, Жуковский обращается вновь к сочинению Шатобриана и переводит из него в 1810 г. отрывок под заглавием «Образ жизни и нравы рыцарей» (ч. 4, кн. 5, гл. 4). См. примеч. в наст. томе.
Обращение поэта к балладному жанру стимулирует его интерес к рыцарской тематике и проблеме чудесного-таинственного. В этом смысле «Гений христианства» отвечал эстетическим поискам автора «Людмилы» и «Светланы». Примечание ко второй главе первой книги французского романтика появилось в атмосфере балладных экспериментов и на основании места этого текста в рукописи, его эстетического контекста может быть предположительно датировано 1809—1810 гг.
Отталкиваясь от первой фразы второй главы «Гения христианства»: «Il n’est rien de beau, de doux, de grand dans la vue que les choses mystérieuses» [Нет ничего более прекрасного, сладостного и великого в жизни, чем таинственные вещи], Жуковский четко определяет свое расхождение с Шатобрианом. Как справедливо заметил исследователь, «mystère» Шатобриана (а глава называется «De la nature du mystère» (О природе таинственного) // Chateaubriand F. R. Génie du Christianisme. Paris, 1802. Parti 1, livre 1, ch. 2) «имеет значение не „таинственное“, а „таинство“» (Вацуро В. Э. Готический роман в России. М., 2002. С. 296). Жуковский прежде всего пытается осмыслить таинственное и чудесное как понятия эстетические, как «свободу воображения». Если автор «Гения христианства» придает таинственному всеобъемлющий и непознаваемый смысл, возводя его к религиозной символике и мистике, то «русский балладник» говорит о равноправии различных чувств в человеческой жизни. Таинственное, чудесное для него — средство активизации воображения, внимания к тому, что заключает в себе «некоторую неясность», «приводит душу в большее напряжение». Именно эта концепция таинственного как поэтического приема определит особенности его балладного творчества.
Обилие подчеркиваний в тексте рукописи свидетельствует о программности этого примечания Жуковского к «Гению христианства».
1 Это одно из первых упоминаний имени немецкого писателя Жан Поля (наст, имя и фамилия Иоганн Пауль Фридрих Рихтер, 1763—1825). Позднее, в конце 1810-х гг. Жуковский обратится к его эстетике, прежде всего к книге «Приготовительная школа эстетики» (БЖ. Ч. 2. С. 181—188, 213—214), переложит отрывок из его прозы в стихотворение «В ту минуту, когда ты в белой брачной одежде…» (ПССиП. Т. II. С. 76, 496—497), а во время первого заграничного путешествия 1820—1821 гг. лично познакомится с ним и опишет эту встречу в дневниковой записи от июля 1821 г. (ПССиП. Т. XIII. С. 191; 517, примеч. 131).