Было то в стране далёкой,
Лет, без малого, чай, двести!..
На поморьи калабрийском,
Где на самом видном месте
Город есть, Бари́ зовётся,
Льнущий к морю, как к невесте, —
Ясным утром, очень рано,
По обету и по чести,
К Николаю чудотворцу,
Мирликийскому святому,
Караван тащился русский,
А вести пришлось Толстому.
Из Сент-Эльмской цитадели
Дали крюк! Жаль, по-пустому:
Приближаться б им скорее
Ближе к дому, ближе к дому...
Дом тот — крепость в Петербурге,
Еле конченная кладкой;
Казематы чуть просохли;
Появились для порядка
Царства нового, Петрова...
В царстве — точно лихорадка!
Глухо ходит недовольство
И с Петром играет в прятки.
Во Владимире на Клязьме,
В ночь к царице Евдокии,
Ходят в келью скрытно, тайно,
Люди всякие лихие:
На царя куют оковы,
На погибель всей России,
Ходит Глебов с Досифеем,
Лопухин, ещё другие!
Извести Петра им надо,
Извести его скорее!
Их надежды, все надежды
В царском сыне Алексее!
Воцарится — уничтожит
Всех замеченных в затеях,
Иностранцев гладко бритых,
Щеголяющих в ливреях!
Потому: царевич-постник,
Вырос в строгом, древнем чине,
Мыт и чёсан по закону
Бабьей ласкою, и ныне
Он союзников вербует
На подмогу, на чужбине...
Все надежды, все надежды
В Алексее, царском сыне!
К Николаю чудотворцу
Караван его подходит...
Взгляд царевича больного
Неспоконо, робко бродит;
Он с чухонки Евфросиньи
Тусклых глаз своих не сводит!
Ей одной живёт и дышит,
Раскрасавицей находит.
Удивились в храме лики
Византийских преподобных, —
Увидав впервые русских,
Кое в чём себе подобных,
Хоть и в платьях непривычных,
Узких, куцых, неудобных;
Больше всех дивил царевич
Взглядом глаз пугливо-злобных!
И царевич с Евфросиньей
Долго рядышком молились,
И, пожертвовав на церковь,
В дальний путь домой пустились;
Путешествия в те годы
Часто месяцами длились...
Обещал им Пётр прощенье,
Лишь бы только возвратились!
Не прошло и полугода,
Над Невою, в каземате,
Над царевичем шли пытки,
Не в застенке — при палате;
Потянули всяких грешных
К объяснение н расплате...
Мало ль что у нас бывало
С краю света, в нашей хате!
«Замышлял ли ты, царевич,
Погубить дела Петровы
И разрушить в государстве
Все великие основы?
Ты ковал ли на Россию
В иностранных царствах ковы?
Были ль на цареубийство
Заговорщики готовы?»
Отвечал царевич смутно
Околесные признанья...
Обратились к Евфросинье, —
Поддалась на увещанья!
Всё открыла: как, что было,
В чём имелись ожиданья,
Всё, что ей царевич выдал,
Тёмной ночью, в час лобзанья!
Чёрной рабскою душою
Продала, кого любила!
Жизнь не раз уже рабами
Предстоявшим рабству мстила...
Со́брал Пётр большую думу,
И та дума порешила:
Казни заслужил царевич, —
И не трон ему — могила!..
А уж что за это время
Пётр испытывал — словами
Передать нельзя! В грядущем
Дальнозоркими очами
Уж чего не прозревал он?
Говорят, что он, часами,
Неподвижен, недоступен,
Одержим был столбняками!
Не для сладких сантиментов,
Не для временной забавы
Из своих тесал он мыслей
Основания державы!
Неспроста стрельцов сгубил он
В разливной крови расправы,
И на ды́бу гнал крамолу,
Ассамблеей гладил нравы!
«Погубить ли мне Россию
Или сына? — Бог с ним, с сыном!..»
И поставлен Пётр Великий
Над другими исполином!
Как его, гиганта, мерить
Нашим маленьким аршином?
Где суд ить траве о тыне,
Разрастаясь по-над тыном?
