БОКЛЬ — английский историк, автор «Истории цивилизации в Англии» и др. Сын богатого лондонского купца, Генри Томас Бокль (Bucle‚ род. 1821 г. ум. 1862 г.), получил хорошее домашнее воспитание; будучи слабого здоровья, он чуждался всяких общественных развлечений, и любил сидеть дома, слушая по целым часам, как его набожная мать читала ему Библию. Сам же особенно любил читать еще в детстве подаренную ему родителями книгу «Тысяча и одна ночь». Не получив правильного школьного образования, он однако обогатил свой недюжинный ум обширными знаниями и отличался редкою начитанностью в разных областях науки и литературы. Путешествие по Франции, Германии и Италии еще более расширило его кругозор, и он порешил посвятить себя историческим исследованиям, причем особенно интересовался Средними веками. В 1851 году он задумал написать большой труд по «Истории цивилизации в Англии», но по такому плану, который бы обнял всю область исторических законов, управляющих жизнью человечества. В течение шести лет он упорно работал над этим трудом и в 1857 году издал в свет первый том его, который сделал автора «львом лондонского образованного общества». В 1859 году умерла его горячо любимая мать, которой он, был так много обязан своим воспитанием, и под влиянием этой потери он даже написал по поводу сочинения Джона Стюарта Миля «О свободе» статью, в которой старался доказать бессмертие души на основании невозможности представить себе обманчивость жажды любящих душ вновь увидеться между собою после смерти. Чтобы развлечься от этой потери, а также и наглядно ознакомиться с древним востоком, он отправился в большое путешествие на восток, посетил Египет и Палестину, но в Назарете схватил лихорадку и в Дамаске умер 29 мая 1862 г., имея всего 40 лет от роду.
Вся слава Б. основывается всецело на его «Истории цивилизации в Англии». Этот исполинский труд, оставшийся незаконченным, произвел в свое время огромное впечатление и крайними приверженцами был провозглашен своего рода историческим откровением, установившим те неизменные законы, которые управляют ходом истории. Основные положения его следующие: чтобы основать науку истории, необходимо отбросить господствовавшие дотоле теологические догматы о предопределении и свободной воле и искать объяснения исторических явлений в области законов, столь же определенных и правильных, как и законы, управляющие миром физическим. Главные факторы умственного развития — это почва, климат и географические особенности обитаемой страны, от которых зависит склад общественных отношений, распределение материальных благ, образование досуга, как необходимого условия умственного прогресса. Цивилизация зародилась на теплом востоке, где были все благоприятные условия для этого, но окрепла в Европе, где человек стал господином природы. Прогресс всецело совершается в умственной области, так как нравственные правила не подлежат развитию. Так как все в истории совершается по неизменным законам, то никакие частные явления не могут изменить общего движения: великие люди суть только продукт своего века, религия и нравственность — результат данного умственного состояния, правительство лишь ярлык общего состояния народа и потому не имеют никакого значения для цивилизации. Главным двигателем умственного прогресса является скептицизм, как дух сомнения и испытания — в противоположность духу веры в достоинство существующих взглядов и обычаев.
Это огромное сочинение сразу подкупало в свою пользу и грандиозностью своего научно-литературного аппарата и вместе своим простым, до увлекательности ясным изложением самых глубоких истин; поэтому оно быстро облетело весь образованный мир и было переведено на несколько европейских языков, в том числе и на русский, причем у нас даже сразу явилось два самостоятельных издания и перевода (Буйницкого и К. Н. Бестужева-Рюмина с Н. Тибленом). Это сочинение было особенно на руку прогрессистам 60-х годов, которые с жадностью хватались за всякие научные и литературные новинки в духе господствовавшего у нас материалистического реализма. Поэтому, как Бюхнер, Молешотт и другие, ныне уже забытые глашатаи материализма, выставлялись в качестве провозвестников последнего слова философии, так Бокль — в качестве провозвестника последнего слова истории. И это увлечение Боклем продолжалось у нас не смотря на то, что строгая критика вскоре разоблачила всю фальшь и несостоятельность выдвинутых Боклем принципов. Критика показала, что цель, которую поставил себе Б., именно создать науку истории, оказалась недостигнутой, да и не могла быть им достигнута, потому что для этого у него не оказалось достаточной научной подготовки и дисциплинированности ума. В противоречие с собственным требованием строгого отношения к фактам и положениям, он в самых основных положениях обнаружил непозволительный произвол и предзанятость и совершенно бездоказательно напр. утверждает, что закон и свобода воли, правильное историческое развитие и провиденциальное мироправление исключают друг друга, между тем как они могут находить полное примирение в высшем синтезе; преувеличивает значение внешних влияний почвы и климата и безосновательно умаляет или совсем отрицает значение религии и нравственности, в подтверждение чего допускает явные передержки. Так, в доказательство того, что нравственность сама по себе неспособна к прогрессу, он говорит: «Что система нравственности, провозглашаемая Новым Заветом, не заключает в себе ни одного такого правила, которое не было бы провозглашено раньше, и что некоторые из прекраснейших мест в апостольских писаниях суть цитаты из языческих авторов, это хорошо известно всякому ученому»; что «систематические писатели по нравственности достигли своего зенита в XIII веке и после этого быстро стали падать и к концу XVII века почти совсем исчезли в наиболее цивилизованных странах». Оба эти положения безусловно неверны: «всякому ученому» известно, что в апостольских писаниях содержится всего только три цитаты из языч. писателей и те совсем не из прекраснейших и что в XIX веке о нравственности написано больше, чем вообще о чем-либо в XIII в: В качестве одного из сильнейших доводов в пользу роковой неизменности исторических законов Б. особенно пользовался статистикой, которая ежегодно дает одни и те же цифры рождений, смертей, браков, преступлений и даже писем, по забывчивости опущенных в почтовые ящики без адреса. Но и тут он обнаружил крайнюю односторонность, находящую себе объяснение в смешении естественно-научного метода с историческим. Он взглянул на данные статистики только с их внешней, физической стороны и упустил из вида другую — внутреннюю, психологическую сторону, которая ставит эти факты в совершенно ином свете. Напр. люди больше вступают в брак во времена урожая и дешевизны хлеба, чем во времена голода вовсе не исключительно под давлением этого фактора, а в силу разумного самоопределения при данных условиях. Равно преступник совершает преступление не безусловно и исключительно под давлением наличной нужды, а преступление является результатом внутренней борьбы, в которой искушение торжествует над требованиями совести. Вот почему с возвышением нравственного уровня общества уменьшается и количество преступлений. И вообще статистика вовсе не есть какая-то непреклонная повелительница, а просто есть показательница данного состояния общества, сложившегося под влиянием множества всякого рода постоянно действующих и потому изменчивых в силе своего влияния факторов. А к числу этих факторов принадлежат религия, нравственность и правительство. Религия не только не стоит в безусловной зависимости от степени умственного развития, но сама оказывает огромное влияние на умственный прогресс. Христианская религия зародилась среди народа, который в умственном и культурном отношении стоял гораздо ниже других народов, и однако своим религиозным гением он оказал на историю человечества такое огромное влияние, пред которым бледнеет влияние величайших носителей умственной культуры, как греки и римляне. И где только ни вводилось христианство, повсюду начиналась новая жизнь, пробуждались в народах дремавшие силы, варвары начинали чувствовать потребность в высшей, более разумной жизни, соответствующей требованиям новой веры, и так создалась та европейская культура, которая всецело покоится на началах христианства и с их отрицанием рушится в бездну анархизма. И не только христианство, но и другие религии, как буддизм и магометанство, оказывали огромное влияние на умы и преображали всё миросозерцание народа. Буддизм напр. совершенно перевернул всё миросозерцание значительной части населения в Индии и на место принципов жесткого, бессердечного браманизма водворил начала любви, братства и милосердия. Что нравственность также имеет самостоятельное развитие и оказывает огромное влияние на человечество, это доказывается громадной разницей в нравственных понятиях христианских народов в сравнении с нехристианскими как древними, так и новейшими, равно как и частым несовпадением высшей умственной культуры с высшей нравственностью (напр. период умственного расцвета и упадка нравственности пред Рожд. Хр.). Наконец, неосновательна и та мысль, что правительство не имеет никакого самостоятельного значения в истории и что «лучшее правительство то, которое ничего не делает». Это очевидный намек на английский режим, по которому «короли царствуют, но не управляют»; но ведь правительство состоит не из одних королей, и даже там, где установился для них порядок «царствования, но не управления», передвигается только центр власти, но сила ее не уничтожается, и парламент может играть такую же важную роль в истории народов, как и самодержавная власть при монархическом режиме. Вообще Б., не смотря на его большой исторический талант, совсем не справился с своей трудной задачей, потерпел полную неудачу в своей попытке создать «науку истории», и создал лишь один из неудачных опытов осмыслить двусторонний процесс всемирной истории с одной чисто-внешней стороны. Вот почему так печально не оправдывались и те предсказания, которые он пытался делать на основании измышленных им неизменных научно-исторических законов касательно будущих судеб человечества. Считая напр. войну остатком варварства, имеющим исчезнуть с прогрессом цивилизации, он объяснял крымскую войну просто варварством затеявших ее стран — России и Турции и предсказывал невозможность войны среди цивилизованных народов западной Европы. Смерть милостиво избавила его от печального созерцания грандиозного побоища, затеянного через десять лет после его смерти, двумя самыми передовыми носителями умственной культуры — Францией и Германией (1870 г.), а на самом рубеже XX века — еще более позорной бойни, устроенной самой Англией над беззащитным народом двух южно-африканских республик…
Критику исторического метода Б. см. у Дройзена в его Grundriss der Historik, Лорана, Philosophie de l’histoire, 215—237, Н. Кареева, в его Философии истории т. I, стр. 102, а критику собственно философско-теологических воззрений его см. в статьях: Г. Чельцова «Теория Бокля и Христ. учение о Промысле Божием» (Христ. Чт. 1867, стр. 243—352, 779), А. Преображенского «Первая глава Ист. цив. Англии Бокля пред судом логики и фактов» («Странник» 1864 за май). Упавший под влиянием здравой критики интерес к сочинению Бокля недавно был оживлен у нас популярным изложением его в издании О. К. Нотовича, выдержавшим последовательно в два—три года больше 15 изданий. Но это очевидно последняя вспышка угасающего огонька, потому что серьезная наука окончательно переросла теорию Бокля.