Первые добровольцы Карабаха в эпоху водворения русского владычества (Потто)

Первые добровольцы Карабаха в эпоху водворения русского владычества
автор Василий Александрович Потто

Опубл.: 1902. Источник: az.lib.ru

Василий Потто

ПЕРВЫЕ ДОБРОВОЛЬЦЫ КАРАБАХА В ЭПОХУ ВОДВОРЕНИЯ РУССКОГО ВЛАДЫЧЕСТВА
(мелик Вани и Акоп-юзбаши Атабековы)

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Нестором Кавказской истории» (летописец Нестор считается отцом русской истории) называли выдающегося военного историка — генерала русской армии В. А. Потто. Его многотомный труд «Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях», изданный еще в восьмидесятых годах минувшего века, оставался в течение долгого времени важнейшим источником для историков. Но только узким специалистам по истории Кавказа было известно исследование В. А. Потто «Первые добровольцы Карабаха», изданное в 1902 году в Тифлисе.

«Первые добровольцы Карабаха в эпоху водворения русского владычества (мелик Вани и Акоп-юзбаши Атабековы)», таково полное название книги, освещает период вхождения восточноармянских земель в состав России. В. А. Потто использовал разнообразные источники. Это позволило ему не только описать образ отважных армянских добровольцев из старинной семьи Атабекянов, но и объективно отобразить исторические события первой четверти XIX века.

Книга явно показывает симпатии армянского населения к России. Эти симпатии основывались не только на общности веры. Россия имела особые интересы в Закавказье. Этот край был важным форпостом огромной империи в Передней Азии. Еще в большей мере такую роль, по мнению правителей России того времени, мог выполнить мужественный край — Арцах. В рапорте князя П. А. Потемкина к Екатерине II (1783) прямо говорилось, что «при удобном случае» Карабахскую область, «которая составлена из народов армянских, дать в правление национальному и через то возобновить в Азии христианское государство, сходственное высочайшим в. и. в. обещаниям, данным через меня армянским меликам» (ЦГВИА, ф. 52, on. 2, д. 32, л. 1).

Но и вхождение в состав России воспринималось армянами Карабаха наилучшим способом ограждения себя от посягательства могучих восточных деспотий. Трактат, заключенный между Россией и Ираном в селении Гюлистан 12 октября 1813 г., закреплял Карабах в составе России… Увы, в начале двадцатых годов нынешнего века состоялся болыиевистско-турецкий сговор, результатом которого стало решение Кавказского бюро большевистской партии от 5 июля 1921 года. Неправовой акт, который новая Россия пока не осудила, отдавал Карабах на произвол судьбы страны, которая поставила своей целью любым способом вытеснить коренных жителей из этой исконной армянской земли.

Народ Арцаха не раз апеллировал ко всем инстанциям с мольбой о спасении. Но все оставалось безрезультатно. Наоборот, после каждого обращения репрессии усиливались. Поэтому, потеряв надежду на кого-либо, арцахский народ поднялся на борьбу за свое освобождение. Важной вехой этой национально-освободительной борьбы стало провозглашение 2 сентября 1991 г. Нагорно-Карабахской Республики. Годовщине этого события посвящается настоящее издание. Мы выражаем благодарность Артуру Артоевичу Алексаняну, выходцу из г. Мартуни (НКР), который обеспечил переиздание этой книги. Благодаря его благотворительному почину, читатель, спустя девяносто лет, сможет вновь познакомиться со страницами русско-армянского боевого сотрудничества.

Содержание книги В. А. Потто должно заинтересовать не только армянского, но и русского читателя, особенно потомков доблестного воинства — донского, кубанского и терского казачества, мало знакомого прошлым Арцаха-Карабаха.

В настоящем издании устранены архаизмы. В. Потто часто использует топонимику, отражающую время, турецкого засилья. По истории Арцаха сейчас издано немало литературы (Ш. Мкртчян. «Историко-архитектурные памятники Нагорного Карабаха», Ереван, 1988; «Нагорный Карабах. Историческая справка», Ереван, 1988; П. Мурадян. «История — память поколений. Проблемы истории Нагорного Карабаха», Ереван, 1990; Степан Лисицян. «Армяне Нагорного Карабаха», Ереван, 1992 и др.), поэтому мы не берем на себя работу по широкому комментированию текста книги.

В.З. АКОПЯН канд. ист. наук _________________________________

Среди обломков некогда великого армянского царства Карабах, принадлежавший персиянам, один сохранил у себя, как памятники минувшего величия, те родовые уделы армянских меликов^[1], которые занимали собой все пространство от Аракса до реки Курак, верстах в 20-ти от Ганджи, нынешнего Елизаветполя. В Арцахе, или в Нижнем Карабахе, эти родовые уделы были: Дизак, Варанда, Хачен, Чароперт^[2] и Гюлистан, собственно и составлявшие Карабахское владение, как о том упоминают старинные русские акты. Горная часть Карабаха, Сюник или Зангезур, заключала в себе только одно значительное меликство — Каштахское, окруженное землями других более мелких армянских владений, а часть, прилегавшая к самому Араксу, по преимуществу была населена татарскими кочевниками. Среди разрушения и общего погрома армянского царства владетели этих уделов, мелики, одни сумели сохранить за собой старинные наследственные права и даже удержать в стране почти до самого начала XIX века тот политической строй, который сложился здесь со времен персидских царей Сефевидов. Как вассалы Персии, они утверждались в своих наследственных правах персидскими шахами и платили им дань, но зато сохранили политическую самостоятельность во внутреннем управлении своими землями, имели свой суд и расправу, свои укрепленные замки и даже собственные дружины, которые охраняли край от лезгин и турок.

Но как ни сильны были эти меликства, они с течением времени стали клониться к упадку, особенно после того, когда преобладающее значение в крае стали получать то персияне, то турки, оспаривавшие друг у друга владычество над Закавказьем. И все эти народы одинаково оставляли после себя только опустошенные поля и сожженные деревни. Из года в год, целые столетия, тянулась эта несмолкаемая, мучительная борьба, и маленький христианский народ героически держался среди окружавшего его мусульманского мира. Единственным светлым лучом, прорезавшим черные тучи, для этого христианского народа является в половине XVIII века царствование в Персии победоносного Шах-Надира, который, ценя услуги и мужество карабахских меликов, старался поддерживать их всей своей могущественной властью, но зато смерть Шах-Надира, погибшего, как известно, в 1747 году, нанесла окончательный удар самостоятельности меликов.

После Шах-Надира в Персии начинается ряд междоусобных войн за обладание престолом, а пользуясь этим, возникают смуты и в самом Закавказье, где многие честолюбцы прокладывают себе путь к отличиям и становятся властителями провинций, отторгнутых ими от Персии. Так было в Шеке и Ширвани, и точно такая же судьба постигла Карабах в 1748 году, когда один из старшин Джеванширского племени^[3], некто Панах, поднял своих кочевых татар и провозгласил себя карабахским ханом. При единодушии армян, коренных аборигенов края, конечно, этого никогда не могло бы случиться, но причиною новых бедствий страны послужили именно их внутренние раздоры.

История рассказывает, что два арцахских мелика, Адам и Иосиф, владетели Чароперта и Гюлистана, возбудили вражду к себе сильного варандинского мелика Шах-Назара, который, чтобы одолеть своих противников, вошел в тесный союз с Панах-ханом и дал ему право построить в своих владениях грозную крепость Шушу^[4]. Высоко, до самых облаков, говорит летописец, поднималась эта гранитная Шушинская крепость, построенная среди утесистых гор, образующих между собой один только узкий проход, который брать открытой силой было немыслимо. Кто владел этой крепостью, тот господствовал в крае, и арцахские мелики, вынужденные уступить обстоятельствам, признали Панаха владетелем и ханом Карабаха.

В первое время мелики сохраняли еще за собой внутреннее управление, но было очевидно, что при его преемнике Ибрагим-хане самостоятельность эта должна будет рухнуть, потому что Ибрагим принадлежал к числу тех азиатских деспотов, которые не выносят вокруг себя ничьей самостоятельности, а тем более христианских меликов, которым он имел достаточные основания не верить. Окончательный разрыв между ними произошел в 1783 году, когда русская императрица приняла под свое покровительство Грузию. Тогда и все карабахские мелики, составившие между собой тайный договор, присягнули на подданство России. Ибрагим молчал, пока ему грозила близость русских штыков; но едва войска, приходившие в Тифлис, возвратились на линию, как он поторопился наложить на меликов свою тяжелую руку: одни из них были умерщвлены наемными убийцами, другие арестованы, третьи бежали в Грузию или в соседние ханства, а их имущество конфисковалось в пользу ханской казны. В числе последних был и чаропертский мелик Меджлум, сын мелика Адама, перешедший с частью подвластных ему армян во владение Джеват-хана Ганджинского. Так один за другим пали последние остатки древних родовых уделов в Армении. На место бежавших или истребленных меликов Ибрагим назначил новых, но уже из почетных старшин или беков, которых сам народ стал называть меликами ханскими, в отличие от прежних родовых владельцев. В Чароперт на место Меджлума назначен был меликом один из почтенных жителей того же округа Рустам Алахвердов.

В это время в Чаропертском меликстве, в деревне Касапет, проживало семейство юзбаши Арютина Атабекова, старший сын которого, вошедший впоследствии в историю под именем Вани-юзбаши или мелика Вани, состоял некоторое время при Рустаме в качестве близкого и доверенного лица.

Доискиваться, кто были предки Атабековых, был бы напрасный труд, потому что в такой стране, как Карабах, где никогда не существовало ни церковных метрических записей, ни родословных книг, где все основывалось только на предании старых людей, да на свидетельствах некоторых летописцев, проследить историю какого-либо рода почти невозможно^[5]. Но относительно семьи Атабековых можно сказать, что, судя по акту, выданному в 1807 году Эчмиадзинским монастырем за подписью католикоса Ефрема, она принадлежала к одной из древнейших фамилий старой Армении, на что указывает, между прочим, также и звание юзбаши, переходившее в этой фамилии наследственно. В позднейших описаниях звание юзбаши обыкновенно приравнивалось у нас к званию сельского старшины или старосты. Но в старом Карабахе звание это означало сотник, и в эпоху сефевидских царей Персии, даже при Шах-Надире и после него, звание юзбаши носили многие лица и высшего сословия. Так, например, один из потомков зангезурских Орбелиан был Шаоан-юзбаши; затем известный герой Карабаха, восемь лет отстаивавший свои родные горы от турок, был Аван-юзбаши, прозванный впоследствии меликом Аван-ханом и возведенный в 1734 г. в чин русского генерала императрицей Анной Иоанновной как лицо, прославившееся военными подвигами в войне против турок. Когда Шах-Надир освободил Армению и Грузию от турецкого владычества, губернатором Ширванской области был назначен некто Ахмет-юзбаши, со званием хана. В 1896 году в свите варандинского владетеля мелика Джемшида, ездившего в Петербург просить о покровительстве императора Павла, находилось весьма влиятельное лицо, потомок мелика Матеоса, некто Петрос-бек, известный под именем Петроса-юзбаши. Наконец, уже в наши дни, во время последней персидской войны, когда Аббас-Мирза осаждал Шушу, два брата Тархановы, Сафар-юзбаши и Рустам-юзбаши, заняв с пятьюстами армян ущелье Ташалты на реке Шушинке, защищали проход от неприятеля к мельницам, где производился помол муки для осажденного гарнизона. (Все эти сведения заимствованы из весьма интересных рукописей, принадлежащих отставному полковнику Я. Д. Лазареву: «Вековые заслуги армянского народа»).

Таким образом, вопрос о существовании в прежнее время в Карабахе звания юзбаши приводит нас к убеждению, что звание это присваивалось лицам, пользовавшимся известным общественным положением, и служило, так сказать, вывеской для лиц благородного происхождения. Первым несомненно историческим лицом, носившим звание юзбаши в фамилии Атабековых, является в половине XVII столетия некто Атабек второй, оставивший после себя двух сыновей: Вани и Гулия. Потомки Вани, впоследствии переселились в Россию, где живут и поныне; потомки Гулия остались в Карабахе, и внуком его является Арютин-юзбаши, о котором сказано выше, современник Цицианова и отец мелика Вани и Акопа-юзбаши.

Политические бури, пронесшиеся над Карабахом в конце XVIII столетия, разрушили некогда значительное состояние семьи Атабековых, но, тем не менее, и в ту смутную пору, когда к нашествию Ага-Магомед-хана прибавились еще народные бедствия — голод и чума, нашедшие также свои бесчисленные жертвы, семья эта считалась зажиточной: владела землями, имела мельницы и даже собственных ричпаров. Она по-прежнему жила в Касапете, тогда почти опустевшем, так как жители тысячами бежали в разные стороны, и население Карабаха уменьшилось, как говорят старики, почти на 40000 дымов. Вся страна представляла собой одну громадную развалину, и в равнинах ее, прилегавших к персидским границам, никто не осмеливался даже селиться; там повсюду виднелись только опустевшие села, остатки обширных шелковичных садов, да запущенные и брошенные поля.

А в судьбах Карабаха готовилась, между тем, уже перемена. И перемена неизбежная, неотразимая с тех пор, как Грузия на заре XIX века, покончив свое самостоятельное существование, слилась с великой Российской державой. Падение затем соседнего с Карабахом ганджинского владения поставило на очередь вопрос о положении и ближайшего к нему хана карабахского. Цицианов, не поддавшийся действию льстивых речей азиатских владетелей, категорически потребовал положительных заявлений о их дальнейших намерениях. «Нимало удивляюсь тому, — писал он карабахскому хану из под Ганджи, — что я здесь нахожусь с непобедимыми российскими войсками более месяца, да и шесть дней уже прошло по взятии крепости штурмом, а вы, будучи в таком близком соседстве, до сих пор не присылаете ко мне с приветствием. Гордость Джеват-хана омылась кровью, и мне его не жаль, понеже гордым Бог противится. Надеюсь, что вы не захотите ему подражать и вспомните, что слабый сильному покоряется, а не мечтает с ним тягаться».

«Поскольку, — писал он далее, — ганджинское владение вступило в неизмеримое пространство Российской Империи, а жители его сделались любезными детьми России, то я долгом почитаю по званию моему, как главный начальник, края от Каспийского моря до Черного, требовать, чтобы вы возвратили табуны и скот, принадлежавшие как покойному Джеват-хану, так и здешним татарам и армянам, отогнанные в ваши владения для безопасности при моем приближении с войсками». Хан, давно уже считавший себя законным обладателем того, что досталось ему по праву войны таким случайным и неожиданным образом, прислал ответ, который, по выражению Цицианова, не заключал в себе ничего, кроме обычных уверток его коварной персидской души. Тогда Цицианов приказал майору Лисаневичу произвести репрессалии и этим путем вознаградить елизаветпольских жителей за их потерю. Карабахцы^[6] же, однако, были настороже; вовремя заметив приближение небольшого русского отряда, угнали в горы все свои стада и табуны. Тогда предприимчивый Лисаневич обратился к другому способу возмездия. Для увеличения населения Елизаветпольского округа Цицианов всеми мерами привлекал туда земледельцев-армян из Карабаха, достигая в то же время этим способом ослабления производительных сил во владениях Ибрагим-хана. Лисаневич захватил и вывел с собой 250 армянских семей, которые Цицианов приказал поселить в елизаветпольском форштадте.

В числе этих семей находилась и семья Арютина Атабекова, состоявшая в то время из него самого, его жены и двух женатых сыновей: Вани-юзбаши и Акопа. В Елизаветполе командовал в то время войсками известный в истории Кавказской войны полковник Павел Михайлович Карягин. Он принял живое участие в судьбе переселенцев, но поставить благосостояние их на прочную ногу было невозможно, так как и скот, и табуны, и имущество их — все осталось в руках Ибрагим-хана и поступило в его казну. Между тем события в Закавказье развивались тогда с такой быстротой, что за ними, по справедливому выражению одного современника, трудно было следить. В два года покорены были джарцы, пала Ганджа; мятеж, вызванный в самой Грузии интригами и происками беглых царевичей, был усмирен; Осетия приведена в покорность, и эриванская экспедиция закончилась приобретением нами богатой и плодородной Шурагельской области. Теперь очередь была за Карабахом. Угрожаемый с одной стороны русскими войсками, с другой — персиянами, питавшими к нему непримиримую ненависть со времени Ага-Магомет-шаха, Ибрагим буквально очутился между наковальней и молотом.

Он понимал, что час его самостоятельности пробил, что ему необходимо искать сюзерена в лице или русского императора, или персидского шаха. Выбор для него не мог подлежать сомнению. Персияне уже стояли на границах его земли и угрожали занять Шушу своим гарнизоном. А случись это, они, конечно, предали бы его за старые грехи или смерти, или, по меньшей мере, лишили бы наследственных владений. Все это заставило хана призадуматься над своим положением и обратиться к Цицианову за помощью, обещая ему усердствовать России и хранить ей верность.

«Хотя по поведению вашему, — отвечал Цицианов хану, — не следовало бы мне вступаться и брать вас в защиту от персиян, которые по своему обыкновению выкололи бы вам глаза или отрезали бы нос и уши, хотя, повторяю, мне следовало бы, напротив, предать вас им в руки, и потом уже отнять у них Шушу и Карабах, но, подражая неизреченному милосердию моего государя, который, подобно светлому дневному солнцу красному, греет, питает, благотворит и освещает всех желающих наслаждаться им, объявляю вам священным, громким и преславным именем Императора и Самодержца всея России, что Он соизволяет даровать вам прощение, предает все забвению и приемлет вас в блаженное Всероссийской Империи подданство с тем, чтобы вы соблюли верность непоколебимую, утвердив то своей присягой, отдали бы крепость русскому войску, дали бы в аманаты старшего вашего сына, и для оказания подданства платили бы дани 8 тысяч червонцев ежегодно».

Хан должен был принять эти условия, и трактатом 14-го мая 1805 года Карабах на вечные времена вступил в русское подданство. Князь Цицианов именем государя поручился за сохранение целости владений Ибрагим-хана и за преемство ханской власти наследственно в его нисходящем потомстве. Жители Карабаха признавались во всех правах равными с прочими верноподданными, населяющими обширную Российскую Империю, а для обороны ханства батальон егерей под командованием майора Лисаневича занял Шушу и расположился в ней гарнизоном. Карягин воспользовался этим обстоятельством, чтобы облегчить положение армянских семей, переселившихся в Елизаветполь, и часть из них отправил обратно в Карабах, на их родные пепелища. В их числе вернулась в Касапет и вся семья Арютина Атабекова. Но в Касапете она не нашла уже ничего: все было расхищено, разграблено, все говорило о неисходной бедности, которою судьба грозила этому семейству в будущем. Карягин же, однако, был на страже интересов наших новых подданных, и не дал дойти им до разорения. По его настоянию хан должен был возвратить им все, что было у них отобрано, и семья Арютина, получившая во владение свои прежние земли, зажила спокойно и в полном довольствии, благословляя великодушную защиту русского правительства. Но спокойствие в те времена не могло продолжаться долго, и над Карабахом уже собирались новые черные тучи.

Персияне не могли простить измены Ибрагима, и передовой отряд их армии в числе десяти тысяч под начальством Пир-Кули-хана перешел Аракс, миновав Худаферинский мост, где стоял батальон Лисаневича, и потянулся к Шуше. Лисаневич отступил и заперся в крепости. Он правильно оценил в этом случае важное значение для нас Шуши, где начались уже беспорядки, вспыхнувшие, конечно, не без участия персидской политики, и ясно видел, что при отсутствии войск измена легко могла отворить ворота крепости и впустить персиян. Цицианов одобрил это распоряжение, но, не надеясь, чтобы Ибрагим-хан среди всеобщего волнения мог выставить в помощь Лисаневичу конное татарское ополчение, обратился с воззванием к карабахским армянам: «Неужели вы, армяне Карабаха, доселе славившиеся своею храбростью, сделались женоподобными… Воспримите прежнюю свою храбрость, будьте готовы к победам и покажите, что вы и теперь те же храбрые карабахские армяне, как были прежде страхом для персидской конницы…» Но в опустошенной стране не было теперь ни старых бойцов, ни отважных предводителей — меликов: одни лежали в могилах, другие были разорены самим Ибрагим-ханом, а большинство и совсем покинуло родину, разбредясь по соседним владениям.

Таким образом, наши войска предоставлены были одним своим собственным силам.

Все, что мог послать Цицианов на помощь Лисаневичу, — это был батальон в 400 штыков, при двух орудиях, который под командованием полковника Карягина и выступил из Елизаветполя 18-го июня 1805 года. До Шуши считалось 133 версты. Дорога шла через большое селение Агдам и затем вступала в тесное ущелье реки Аскаран. Здесь, в верстах 25, не доходя Шуши, путь по ущелью переграждается стенами Аскаранского замка, укрепления которого расположены по обеим сторонам реки и состоят из башен, связанных между собой высокими стенами. Скалистые берега реки Аскаран так круты и обрывисты, что обойти укрепление невозможно: даже в русле реки стояли две башни.

Отправляя Карягина на подкрепление шушинского гарнизона, Цицианов предвидел, что персияне могут захватить Аскаранский замок и таким образом остановить движение отряда. Поэтому Лисаневич получил приказание заблаговременно занять Аскаран, чтобы предупредить неприятеля, и затем ударить в тыл Пир-Кули-хану в то время, когда Карягин атакует его с фронта. «Вот все, что можете сделать, — писал ему главнокомандующий, — только соберите конницу». Но конницу собрать было уже невозможно. Сам Лисаневич, осажденный в Шуше, не мог из нее выйти без того, чтобы не предать крепость во власть неприятеля, а этим уничтожились бы плоды всех предшествовавших лет.

Между тем Карягин утром 24-го июня переправился через реку Шах-Булах, но здесь его окружили передовые персидские войска. Свернувшись в каре, отбиваясь от наседавшей на него персидской конницы, отряд продолжал продвигаться вперед и уже приближался ко входу в ущелье Аскарана, когда перед ним вдруг показались передовые силы Пир-Кули-хана. Было очевидно, что персияне утвердились уже в Аскаранском замке, и что путь в Шушу был отрезан. Положение Карягина сделалось опасным. Продолжать движение в глубь ущелья значило добровольно идти в ловушку, так как неприятель не замедлил бы занять выход из теснины и тем преградить возможность отступления.

Оставалось одно — искать на месте наиболее удобный пункт для обороны. К счастью, над русским отрядом бодрствовало святое провидение. В отряде Карягина находился один молодой армянин по имени Вани-юзбаши. Этот человек один принес Карягину пользы больше, чем принесло бы ему несколько сот всадников, если бы их и удалось собрать тогда в Карабахе. Исполнилась русская пословица: кинь хлеб и соль назад, а они очутятся впереди. Мы уже знаем, что он в свое время спас семью армянина Арютина-юзбаши Атабекова от разорения. И вот теперь сын этого Арютина, молодой Вани-юзбаши, движимый чувством беспредельной благодарности Карягину, покинул свою семью, явился к нему волонтером, и с этой минуты в полном смысле слова становится спасителем отряда. С этих пор наступает деятельная роль Вани. Зная всю окрестную местность, он первый указал Карягину на высокий холм, видневшийся неподалеку, с растянутым на нем обширным мусульманским кладбищем, известным под именем Кара-Гаджи-Баба, и предложил на нем защищаться. Место, действительно, было крепкое. Карягин быстро свернул на это кладбище и на нем укрепился. Персияне, ободренные малочисленностью отряда, не замедлили броситься в атаку. Ожесточенные приступы их следовали один за другим до наступления ночи. Карягин удержал за собою кладбище, но это стоило ему почти половины отряда. Надо думать, что и персиянам попытка взять русский отряд открытой силой обошлась недешево. По крайней мере, на следующий день, 25 июня, Пир-Кули-хан ограничился одной канонадой, а между тем, желая ускорить развязку, задумал лишить осажденных воды и с этой целью поставил над рекой четыре фальконетные батареи. "Мы очутились точно в осажденной крепости, — пишет один очевидец. Нестерпимый зной истощал наши силы, жажда и голод нас мучили, а выстрелы из батарей не умолкали. С этой минуты потери отряда стали быстро расти. Сам Карягин, контуженный три раза в грудь и в голову, был, наконец, ранен пулею в бок; командир батальона, майор Котляревский, будущий герой Асландуза и Ленкорани, получил также ранение в ногу, а большинство офицеров выбыло из строя еще в первый день битвы. В таком положении прошел еще день, но далее держаться без воды было невозможно. Тогда Карягин решился на отчаянный подвиг: он вызвал сто егерей и приказал поручику Ладынскому быстрой атакой завладеть персидскими батареями или, по крайней мере, согнать неприятеля с занятой им позиции. "Не могу без душевного умиления вспомнить, — рассказывал впоследствии Ладынский, — что за чудесные молодцы были у нас солдаты: поощрять и возбуждать их храбрость не было нужды, а потому и речь моя к ним состояла в нескольких словах: «Пойдем, ребята, с Богом и вспомним пословицу: двух смертей не бывать, а одной — не миновать; умереть же, вы сами знаете, лучше в бою, чем в госпитале. И церковь святая за нас помолится, и родные скажут, что мы умерли, как должно православным». Все перекрестились. Мы с быстротою молнии перебежали расстояние от лагеря до речки и, как львы, бросились вброд прямо на неприятельские батареи. Первая из них в несколько мгновений была наша; все бывшие на ней переколоты штыками. Тотчас после того, не дав образумиться бывшим на второй батарее, я скомандовал: «Вперед!» Никто не успел спастись: все пали под нашими штыками. С третьей батареей недолго нам было расправиться, а четвертая досталась даже без всяких хлопот: персияне бежали и бросили свои орудия. Таким образом, 15 фальконетов, делавших нам большой вред, менее чем в полчаса достались нам без всякого урона. Разорив батарею, я со взятыми мною орудиями возвратился к отряду. Карягин и Котляревский были в восторге, благодарили меня и храбрых моих сподвижников, и все кричали нам: «ура!».

Но едва только успели мы успокоиться, как получили известие, что на помощь Пир-Кули-хану подошла вся 30-тысячная армия Аббас-Мирзы. Видя безвыходное положение отряда, Вани вызвался тогда доставить письмо Карягина в Шушу, рассчитывая, что Лисаневич даст оттуда какую-либо помощь. Он вышел ночью, осторожно пролез мимо сторожевых персидских караулов и, рискуя на каждом шагу своей жизнью, добрался, наконец, до армянской деревни Храморт. Там он застал мелика Адама (сына мелика Меджлума Чаропертского), Асри-бека Пирумова и других армян, взиравших с дальних высот с сокрушением сердца на борьбу горсти христиан с многочисленными персиянами. Вани передал конверт брату кятукского старшины Мелкума, прося немедленно доставить его в Шушу и даже подарил ему 10 лак (мер) пшеницы. Сам же он в ту же ночь и тем же путем пробрался опять к Карягину, предвидя, что его услуги будут необходимы русскому отряду. И Вани не ошибся.

Два дня продолжал Аббас-Мирза приступ за приступом, и хотя все они были отбиты, у осажденных не осталось почти никаких средств к сопротивлению. Лисаневич дал знать, что он выйти из Шуши не может, а у нас, если не считать раненых, не осталось под ружьем и 150-ти человек. Запасы пороха и сухарей также приходили к концу. Единодушие, с которым до сих пор держались осажденные, наконец, поколебалось, и в ту же ночь поручик Лысенко вместе с 50-тью солдатами бежал к неприятелю. Все были поражены таким неожиданным несчастьем. «Что делать, братцы? — сказал Карягин собравшимся вокруг него солдатам. — Горем беды не поправишь, будем делать свое дело и станем защищаться до последней капли крови».

Участь отряда теперь висела на волоске. Аббас-Мирза знал о безнадежном положении отряда и, не желая тратить напрасно своих людей, терпеливо ожидал сдачи русского отряда. Во всякой другой армии, можно сказать смело, признано было бы совершенно невозможным защищаться горсти солдат против 30-тысячной армии и, вероятно, было бы решено положить оружие.

Но не так рассуждали Карягин и Котляревский, не считавшие еще свое дело окончательно проигранным. Вот что писал Карягин князю Цицианову 27-го июня: «Поспешая донести Вашему сиятельству сколь можно кратко о прибытии Аббаса-Мирзы и о последнем его сражении, доношу, что я, дабы не подвергнуть совершенной и очевидной гибели остаток отряда и спасти людей и пушки, предпринял твердое решение пробиться с отважностью сквозь многочисленного неприятеля и занять Шах-Булахскую крепость. Что же случится при отступлении и занятии Шах-Булаха, о том донести не замедлю». Замок, о котором писал Карягин, представлял собой довольно сильную крепость, а главное был занят персидским гарнизоном и, следовательно, его нужно было брать штурмом.

Возможно ли было пробиться с истощенным отрядом, имевшим на своих руках такое громадное количество раненых? Вопрос об этом, однако, не смущал никого. Карягин просто объявил отряду о своем решении, и оно было принято всеми с единодушным восторгом. Все глубоко сознавали, что лучше умереть в бою, чем опозорить себя сдачей неприятелю. Решили дождаться ночи и под ее покровом идти напролом. «Идти напролом, — сказал Карягину Вани, — нельзя: нас уничтожат без всякой пользы. Доверьтесь мне, я знаю Карабах, как свои пять пальцев, и проведу вас по таким тропам, по которым никто не ходил, и которые потому почти не наблюдаются персиянами». «А пройдет ли там артиллерия?» — спросил Карягин. «Где не пройдет, там мы перенесем ее на руках, — отвечал Вани. — Я спасу и людей и пушки». Карягин и Котляревский, безусловно, доверились молодому армянину.

Выступая с кладбища, Карягин оросил обоз на разграбление персиянам, чтобы этим задержать их преследование, по крайней мере, на первое время, если бы отступление наше было замечено. Орудия солдаты повезли на себе, так как на немногих оставшихся в живых лошадях ехали раненые офицеры. Вани шел впереди и указывал путь, а за ним бесшумно, в глубоком молчании, продвигался отряд, старавшийся не обнаружить себя ни единым звуком. Вот уже линия блокадных пикетов осталась за нами, и только в стороне, в нескольких верстах, виднеется еще какая-то густая темная масса. Вани говорит, что это главный персидский караул, оберегающий большую елизаветпольскую дорогу. Благополучно прошли и мимо него, как вдруг лицом к лицу столкнулись с каким-то конным разъездом. Выстрел, внезапно прогремевший в ночной тишине, тотчас подхваченный в главном карауле, поднял тревогу во всем персидском стане. Но пока там разобрались, в чем дело, пока поднимали войска и направляли их в погоню, отряд наш, ускорив шаг, уже стоял у стен Шах-Булаха.

Начинался рассвет. На высоком каменном пригорке виднелся грозный замок, обнесенный кругом высокой каменной оградой с шестью зубчатыми круглыми башнями. Комендантом крепости был некто Ифиал-хан, близкий родственник и друг Аббас-Мирзы, и при нем находилось 150 человек пехоты; в ближайшем лесу стояли резервы. В предрассветной мгле на чистом небе отчетливо вырисовывались фигуры часовых, ходивших на стенах от башни к башне; но внутри замка все было тихо и безмолвно. Гарнизон, не ожидая нападения с этой стороны, покоился крепким предутренним сном. Медлить, а тем более колебаться, было нельзя. Солдаты подкатили орудия под самые ворота и сделали залп. Ворота рухнули, и через эту брешь весь отряд устремился в замок. Ужас овладел персиянами. Гарнизон бежал, оставив на месте более тридцати человек убитыми, в числе которых находились два хана. Убит и сам Ифиал-хан, тело которого, брошенное бегущими, осталось в наших руках. Персидский резерв, стоявший в лесу, также поддался панике и не дал помощи. «Крепость мною взята, неприятель из оной прогнан, — лаконично донес Карягин. — Ожидаю повеления Вашего сиятельства».

Не прошло и двух часов, как вся персидская армия показалась уже в виду Шах-Булаха, и вслед за тем Аббас-Мирза сделал попытку овладеть обратно замком открытой силой. Штурм был отбит, и персияне, обложив Шах-Булах, приступили к тесной блокаде. За крепкими и высокими стенами, не поддававшимися действию персидской артиллерии, отряд мог считать себя в безопасности, но ему грозил другой, более опасный враг: голод, против которого бессильны самые мужественные войска. В отряде не было продовольствия; не нашлось его и в замке, взятом Карягиным; несколько лошадей, отбитых у персиян, были съедены быстро. Наступил голод. «В этой ужасной крайности, — рассказывал впоследствии Ладынский, — истинный в то время наш благодетель, имя которого должно остаться незабвенным всем, бывшим в отряде Карягина, верный наш юзбаша, предложил нам достать сколько будет возможно съестных припасов, а самое главное — взялся известить князя Цицианова о нашем безвыходном положении». Воспользовавшись этим, Карягин писал Цицианову, что кроме Аббас-Мирзы в Карабах вступила главная персидская армия под личным начальством самого Баба-хана и идет на Аскаран, что отряд его от недостатка продовольствия находится в совершенной крайности, что солдаты уже четыре дня употребляют в пищу только траву, но, что и травы теперь достать нельзя, так как персияне везде поставили пикеты. «Если Ваше сиятельство, — заканчивал он свое письмо, — не поспешите, то отряд может погибнуть не от сдачи, к коей не приступлю до последней капли крови, но от крайности в провианте». Однако и эта угрожающая крайность была до некоторой степени устранена все тем же Вани-юзбашой, который свято исполнил все взятые им на себя обязанности. «Получив записку Карягина и тщательно припрятав ее на случай, если бы персияне меня захватили, — рассказывал впоследствии Вани, — я решился идти в село Касапет, отстоящее от Шах-Булаха верстах в 20-ти, где жил мой отец, где, как я знал, можно было найти хлеб, спрятанный армянами в ямах. Я вышел из Шах-Булаха ночью и, благополучно пробравшись сквозь персидские войска, достиг, наконец, своего жилища. В селении жителей не было, кроме отца моего, брата с их семьями и некоторыми ричпарами: все остальные разбежались из боязни неприятеля. Младшего брата своего Акопа, человека чрезвычайно отважного и смелого, я тотчас послал в Елизаветполь с запиской Карягина, а сам принялся с отцом моим молоть пшеницу и к следующей ночи напек 40 больших хлебов, набрал чесноку и других овощей и к рассвету все это доставил в Шах-Булах. Карягин и Котляревский разделили скудный запас этот между солдатами, взяв для себя порцию, равную со всеми. Первый удачный опыт побудил Карягина послать со мной на следующий день одного офицера и 50 солдат, дабы запастись большим количеством провианта. Мы вышли из крепости ночью, счастливо пробрались мимо осаждающих, не быв ими замеченными, и уже в некотором отдалении от персидского лагеря внезапно наткнулись на конный разъезд. Он был истреблен так, что ни одному человеку не удалось спастись, и мы тотчас же засыпали кровь землей, а тела убитых стащили в овраг и завалили там камнями и кустарником. Мы сделали это для того, чтобы скрыть наше направление. Если бы на следующий день персияне отправили новый разъезд для розыска погибших, то они не нашли бы никаких следов нашей расправы. К рассвету мы были уже в Касапете. Отец мой к этому времени смолол остальную муку. Мы напекли из нее хлебов, накормили солдат, а остальное количество забрали с собой, отправились в развалившуюся крепость Джермук, где, как я узнал, скрывались наши армяне. В Джермуке я купил у них за 60 червонцев, взятых мной у отца, 12 голов рогатого скота, а в окрестных селениях отыскал еще немного вина, фруктов, кислого молока, овощей и два котла. Все это мы навьючили на быков и ночью благополучно возвратились в крепость».

Между тем Аббас-Мирза, торопясь покончить с отрядом Карягина, предложил ему почетную капитуляцию. Карягин, желая выиграть время, отвечал, что принимает эти условия, но предварительно должен снестись с главнокомандующим. Аббас-Мирза, зная, что у Цицианова не было под рукой войск, чтобы выручить Карягина, согласился ждать четыре дня и даже на это время взял на себя продовольствие отряда. Назначенный срок, наконец, истек, и Аббас-Мирза потребовал положительного ответа насчет капитуляции. «Я согласен, — отвечал Карягин, — пускай его высочество завтра утром займет Шах-Булах». И Карягин сдержал свое слово. Не видя выхода из своего положения, он тем не менее решил не сдаться, а еще раз прибегнул к ночному отступлению. Но куда? Идти в Елизаветполь по большой дороге было немыслимо, так как отряд был бы немедленно открыт и окружен на равнине, не представлявшей никаких способов к обороне. Вследствие этого выбор Карягина, по указанию Вани, остановился на Мухратаге, небольшом каменном замке, принадлежавшем некогда мелику Адаму чаропертскому и расположенном в горах, верстах в 25-ти от Шах-Булаха.

7-го июля в десять часов ночи отряд тихо выступил из Шах-Булаха, и Вани повел его опять по таким скрытым тропам и оврагам, что неприятель долго не подозревал нашего ухода. На стенах замка были оставлены часовые, которые своими окликами ввели персиян в заблуждение. Когда отряд прошел уже за черту блокадной линии, Вани один возвратился в замок, снял часовых и благополучно привел их к отряду.

«Едва мы успели соединиться, — рассказывает Вани, — как встретили опять конный разъезд, который бежал и поднял тревогу в лагере. Но персияне не могли нас настичь, ибо не знали, по какой мы пошли дороге. На пути нам встретилась канава, через которую невозможно было перевезти орудия, и не было лесу, из чего бы можно было сделать мост. Четыре солдата добровольно вызвались лечь в канаву, и через них перевезли орудия. Два из них умерли, а двое остались живы^[7]. Через несколько часов мы достигли селения Касапет и расположились в садах, а Котляревский со всеми ранеными двинулся дальше к Мухратагу, отстоявшему отсюда верстах в пяти к северо-западу. Между тем Аббас-Мирза настиг нас в Касапете. Началось упорное сражение, и персияне успели было завладеть орудиями, но русские взяли их штыками обратно. К счастью, Мухратаг в это время был уже занят Котляревским, да и Карягин, видя, что держаться в садах более невозможно, стал отступать, сражаясь на каждом шагу с персиянами».

Достигнув замка, Карягин не замедлил послать ответ Аббас-Мирзе на письмо его, посланное еще в Шах-Булахе. «В письме своем изволите говорить, — писал Карягин наследному принцу, — что родитель ваш имеет ко мне милость; а я вас имею честь уведомить, что, воюя с неприятелем, милости не ищут, кроме изменников; а я, поседевший под ружьем, за счастье почту пролить свою кровь на службе моего государя».

В Мухратаге, среди гор и лесов, персидской коннице действовать было весьма затруднительно, и отряд Карягина пользовался относительным спокойствием. Вани каждую ночь выходил из крепости и доставлял съестные припасы из окрестных армянских селений. Аббас-Мирза, не успевший задержать Карягина, отошел к Аскарану, и в горах остался только двухтысячный отряд для наблюдения за русскими. В это время в Мухратаг пробрался из Елизаветполя брат Вани — Акоп и принес с собой приказание Цицианова держаться в замке до его прибытия. «С этих пор, — рассказывает Вани, — я и Ладынский дни и ночи сидели на кургане, сторожа появление русских на реке Тертер. Скоро мы увидели вдалеке их колонны. Один армянин, посланный Цициановым, пробрался к нам с приказанием, если можно, то соединиться с его отрядом на реке Мардакерт. Ночью я вывел русских из Мухратага и в третий раз провел их благополучно через всю персидскую армию; к свету мы уже были в лагере главнокомандующего».

Встреча остатков храброго отряда была самая торжественная. Все войска стояли в ружье и приветствовали появление его громким «ура!» Цицианов перед всеми обнял Карягина и Котляревского, благодарил всех офицеров и солдат, обещал донести о чудных подвигах отряда государю и исходатайствовать всем примерное награждение. Вани он благодарил особенно и подарил ему на память свои большие серебряные часы, которые и поныне хранятся у его потомков.

На следующий день Цицианов двинулся дальше к Шуше, а отряд Карягина был отправлен в Елизаветполь, оставленный почти без войск. Надо было торопиться, чтобы не дать мятежным татарам напасть на сам город, и Вани, на этот раз сопровождаемый уже собранными им 60-ю вооруженными карабахскими армянами, снова повел отряд напрямик через высокие горы. Это была последняя услуга, оказанная им русским в этой экспедиции. Выбор кратчайшего пути оказался как нельзя более кстати. Едва пришли в Елизаветполь, как получили известие, что Аббас-Мирза, обойдя стороной Цицианова, со всеми силами идет на Ганджу. Больной и израненный Карягин сам вышел к нему навстречу, и 27 июля, в битве при Дзигам, персидская армия была разбита на голову одним батальоном, не превышавшим 600 человек. Трофеями этой неслыханной победы были: весь неприятельский лагерь, все обозы, несколько орудий, знамена и множество пленных, в числе которых находился и беглый грузинский царевич Теймураз Ираклиевич. Таков был финал, закончивший персидскую кампанию 1805 года. Но волнения в крае еще не улеглись, в услугах Вани еще встречалась надобность, и он возвратился из Елизаветполя домой только весной 1806-го года.

Прощаясь с ним, Карягин счел своим долгом выдать ему следующий аттестат, сохраняющийся поныне в семье Атабековых:

«Дан сей елизаветпольскому жителю Иованесу-юзбаши в том, что во время экспедиции моей в 1805 году против персиян он, находившись всегда при мне, показывал отличную храбрость в сражениях, бывших 24-го числа июня, и затем в продолжении четырехсуточной атаки отряда, мне вверенного, многочисленнейшим неприятелем под предводительством Аббас-Мирзы, сына Баба-хана, близ крепости Аскарана; потом в ретираде на пробой сквозь неприятеля к крепости Шах-Булаху и при взятии оной штурмом. Находясь же в сей крепости, когда отряд, будучи окружен неприятелем и не могши ни отколь иметь доставки провианта, претерпевал сильный голод так, что употреблял в пищу лошадей, он, Иованес-юзбаша, из единого усердия и ревности к службе его императорского величества, вызвался доставить некоторое число хлеба и скота и был послан с командою, для сего отправленною в деревни. Проведя оную туда и обратно без всякого вреда, он доставил хлеб и скот, коим поддержал совершенно истощенный голодом отряд. Потом, когда я принужден был, оставя сию крепость для спасения людей, вновь сильный недостаток в хлебе чувствовавших и блокадою от многочисленного неприятеля угрожаемых, ретироваться и искать безопасного убежища для остатка малочисленного отряда, имевшего тогда половину раненых людей, он, водимый неограниченным рвением и усердием, без всякой награды вызвался опять провести до крепости Мухратага, в горах находящейся, и исполнил то наилучшим образом, доставя в самое безопасное и неприятелю неприступное место, без чего, не имея ни одного проводника, ни одного человека, который бы знал положение тех мест, отряд от настигшего неприятеля в сражении (в коем, он, юзбаша, еще оказал храбрость) неминуемо должен бы был погибнуть. Наконец, по нахождении в той крепости, вдобавок сих великих опытов чрезвычайного усердия его, он, при недостатке хлеба, доставлял его от себя безденежно, и после того привел вновь отряд к соединению с войсками, под начальством его сиятельства главнокомандующего господина генерала от инфантерии) и кавалера князя Цицианова, для отражения неприятеля следовавшими. В доказательство таких знаков отличных услуг его, Иованеса-юзбаши, оказанных им без всякого награждения, но из единой верности и усердия к службе, истинным обязанным нахожу себя дать ему сей за подписанием моим и приложением герба моей печати. Благополучная крепость Елизаветполь (Марта 1-го дня 1806 года. № 40).

Его Императорского Величества Великого Государя моего полковник, 17-го егерского полка шеф, и орденов св. Анны 2-й и св. Великомученика и Победоносца Георгия 4-го класса кавалер, Карягин».

Князь Цицианов также почтил заслуги Вани особой наградой. Ладынский по этому поводу пишет, «что сохранивший непоколебимую верность и преданность или, лучше сказать, называя вещи их настоящим именем, спаситель нашего отряда, армянин-юзбаша, был пожалован в прапорщики, и сверх того дана ему золотая медаль на шею и пожизненный пансион по 200 руб. серебром в год». Но показание это неточно. Все эти награды Вани получил уже впоследствии за новые оказанные им услуги, а тогда князь Цицианов ограничился только тем, что предоставил Вани и его брату Акопу право перевести в Касапет из елизаветпольской провинции, деревни Асканапат, двенадцать и из Шекинского ханства пять семей, бывших своих ричпаров, которые и были утверждены за братьями ханскими талагами. Позднее, уже в 1815-м году, Акопу по особому ходатайству Ртищева пожалована была еще и серебряная медаль, препровожденная к нему при следующем письме главнокомандующего: «карабахскому жителю-юзбаше Акопу Арютинову^[8]. По засвидетельствованию генерал-майора и кавалера Ахвердова об отличном усердии к службе и преданности России, вами оказанных во многих случаях, наипаче же при содействии российскому отряду, бывшему под командованием полковника Карягина, к благополучному выходу из трудного положения, в каком находился сей малый отряд, по случаю атаки его в 1805 году многочисленными персидскими войсками и снабжения оного из своей собственности нужным продовольствием я признал справедливым по Высочайше предоставленной мне власти, наградить вас от имени Его Императорского Величества нашего Великого и Всемилостивейшего Государя Императора серебряной медалью с изображением на одной стороне портрета Его Величества, а на другой — надписи: „За верность“ для ношения на шее на красной ленте. Вследствие чего, препровождая при сем означенную медаль, я остаюсь совершенно уверенным, что вы, быв поощрены такою наградой, почщитесь вящим образом усугубить свое усердие на пользу службы Его Императорского Величества. Впрочем, пребываю истинный вам доброжелатель.

Его Императорского Величества, Всемилостивейшего Государя моего генерал от инфантерии, главнокомандующий войсками, расположенными в Грузии и на Кавказской линии, главноуправляющий гражданскою частью и пограничными делами в губерниях Астраханской, Кавказской и в Грузии, командующий военною Каспийскою флотилией и орденов российских: Александра Невского, св. Анны 1-й степени, св. Великомученика и Победоносца Георгия 4-го класса, имеющий золотую шпагу с надписью „За храбрость“, и персидского: алмазами украшенного „Солнца и льва“ первой степени, кавалер Николай Ртищев (город Тифлис, 4-го марта 1815 года, № 425)».

Начало 1806 г. отмечено в летописях Кавказа прискорбным событием, имевшим неотразимое влияние на весь ход наших дел в Закавказье. Это было вероломное убийство князя Цицианова под стенами Бакинской крепости. При первом известии об этом все мятежные элементы, которые таились в крае, разом подняли голову, не сдерживаемые более умелой рукой и твердой волей Цицианова. Имеретинский царь Соломон первый потребовал, чтобы русские войска оставили Кутаис; эриванский хан готовился отнять Шурагельскую область; персидские войска стягивались к границам Карабаха. Карабахский владетель Ибрагим-хан замышлял измену и вел тайные переговоры с Аббас-Мирзой, обещая ему сдать Шушу и выдать стоявший там отряд Лисаневича. По счастью, заговор открыт был вовремя, и Ибрагим-хан, уже готовившийся соединиться с персидской конницей, был убит Лисаневичем. Но персидская армия уже вошла в Карабах, и с нашей стороны потребовалось сильное напряжение, чтобы остановить персидские полчища. Небольшой отряд, стоявший в Елизаветполе, под общей командой генерала Небольсина форсированными маршами двинулся к Шуше навстречу 20-тысячной армии Аббас-Мирзы. В состав отряда входила и часть егерей под командованием полковника Карягина; тут же находился в Вани-юзбаши, явившийся опять добровольцем. Этот сотрудник первых вождей, водрузивших за Кавказом русское знамя, всегдашний сподвижник и ревнитель славы русского оружия, явился опять доказать свою бескорыстную преданность русскому правительству. Ему сопутствовал и теперь, как прежде, брат его Акоп Атабеков.

В Карабахе дела были плохи. Убийство Ибрагим-хана было сигналом к мятежу карабахских беков, и даже преданность лиц, составлявших семейство убитого хана, для всех и каждого казалась сомнительной. При таких смутных обстоятельствах никто из жителей ханства не решался оказать явно какой-либо помощи нашему малочисленному отряду, и тем дороже для нас становились услуги верной семьи Атабековых, выделившейся своей отвагой из общего настроения, охватившего тогда карабахское население.

8-го июня 1806 года отряд Небольсина подошел к Аскаранскому ущелью, но на этот раз Аскаранский замок предусмотрительно был занят Лисаневичем, и наши войска за крепкими стенами его могли ночевать спокойно. На следующий день отряд оставил в замке весь свой обоз и налегке двинулся к реке Ханатин, где его ожидала вся персидская армия. Здесь 13 июня произошел кровопролитный бой, и Аббас-Мирза, разбитый наголову, вынужден был бежать из Карабаха.

Надо полагать, что Вани-юзбаши принял видное участие в этом сражении, как о том свидетельствует выданный ему графом Гудовичем следующий похвальный лист:

"Дан сей елизаветпольскому из армян жителей Аванесу-юзбаше Арютинову в том, что он, находясь при отряде генерал-майора и кавалера Небольсина, действовавшем против персиян, в сражении 13-го июня 1806 года оказал отличную храбрость, за что Его Императорское Величество, по всеподданейшему моему представлению, Всемилостивейше пожаловал соизволить ему серебряную медаль для ношения на шее на красной ленте с изображением на одной стороне портрета Его Величества, а на другой — надписи: «За храбрость», которую при сем препровождая, остаюсь в уверенности, что таковая высокомонаршая щедрость послужит к вящему усугублению его усердия к службе его Императорского Величества.

Его Императорского Величества, Всемилостивейшего Государя моего генерал-фельдмаршал, главнокомандующий войсками на Кавказской линии, в Грузии и Дагестане, Астраханский военный губернатор, управляющий гражданскою частью в губерниях Астраханской, Кавказской и в Грузии, и всех российских орденов кавалер, граф Гудович (Благополучный город Тифлис. Марта 4-го дня 1808 года, № 489).

Дальнейшая деятельность Вани-юзбаши, занимающая весь первый период утверждения нашего владычества в Закавказье, была не менее почтенна, как свидетельствуют о том выданные ему аттестаты полковником Ассеевым и подполковником Снаксаревым, командовавшими войсками в Карабахе. Карабах, находившийся как раз на пути персидских вторжений в Грузию, служил постоянной ареной для столкновения двух соседних держав Востока и Севера. И русским недешево досталось приобретение и удержание за собою этой страны. Не распространяясь о деятельности Вани Атабекова, мы приведем в подлиннике оба аттестата, в которых яркими чернилами описываются заслуги, оказанные Вани-юзбашою. Вот первый из этих аттестатов, выданный ему в июне 1811 года:

«Карабахского владения из армян юзбаше Аванесу выдан сей в том, что он, как при предместнике моем полковнике Карягине, так равно и при командующем до моего прибытия сим постом полковнике Лисаневиче (что ныне генерал-майор и 9-го егерского полка шеф), а также при Котляревском, а потом с 1807-го и по сей 1811 год при мне все налагаемые на него по службе Государя Императора порученности исполнял, как следует верноподданному, с отличным усердием и ревностью. Много раз посылал своих подвластных внутрь Персии узнавать о всех неприятельских намерениях и покушениях и таким образом доставлял мне верные сведения. Главным же образом он содействовал в самое опаснейшее время в отправлении к начальству и от оного ко мне бумаг, поскольку на учрежденных постах в летнее время не редко случается, что стоящие на оных от ханства татары, осведомясь о приближении неприятельских войск, разбегаются так, что более месяца не можно их вытребовать, а он, Аванес-юзбаши, имея рвение отличить себя против прочих, всю почтовую повинность исправлял единственно своими подвластными без всякой платы и неоднократно посылал с самонужнейшими донесениями до Елизаветполя нарочных и, как мне небезызвестно, издерживал на сей предмет немалое число своих собственных денег. По сему таковое его усердие, доказанное на опыте, обязан я беспристрастно изъяснить и рекомендовать высшему начальству, что он, Аванес-юзбаши, в сем случае заслуживает монаршего награждения, во уважение чего и дан сей за подписанием моим и приложением герба моей печати. Карабахского владения благополучная крепость Шуша, июня 16-го дня 1811-го года.

Полковник Асеев».

Второй аттестат:

«Дан сей почтенному из армян юзбаше Аванесу в том, что во время моего командования 17-м егерским полком я усмотрел в нем приверженность к России настоятельную. Сверх того, возлагаемые на него от меня препорученности он исправлял со всякой тщательностью и нередко посылал подвластных своих в персидские границы в роде лазутчиков; при том, по неимению на Тертерском посту по опасности от неприятеля потребного числа казаков и татар он занимался отправлением казенной корреспонденции, что выполнял без всякого упущения, в чем могу дать свою справедливость ему, Аванесу, поскольку он заслуживает должного вознаграждения, а посему и утверждаю сей своим подписом с приложением полковой 17-го егерского полка печати. Дан в благополучной крепости Шуше Карабахского владения, сентября 25-го дня 1811-го года, № 427.

Подполковник Снаксарев».

Наступил, наконец, вечно памятный 1812-й год, когда нашествие Наполеона заставило правительство взять с Кавказа несколько полков, чтобы усилить оборону и отразить врага на западных границах, предоставив доблести и мужеству остальных, оставшихся в слабом числе войск отстаивать от персиян и турок далекую кавказскую окраину, мало обращавшую на себя в то тяжкое время внимание России. А персияне между тем искусно воспользовались ослаблением наших сил и зимой в начале 1813 года вступили в Карабах. Батальон Троицкого полка, находившийся в зимней резиденции карабахского хана Султан-Буде, внезапно был атакован персидской армией. При отряде находился сам Мехти-Кули-хан карабахский и Вани-юзбаши, давно уже предупреждавший батальон о грозившей ему опасности. Целый день солдаты оборонялись отчаянно, но, когда их командир майор Джини и большая часть офицеров были убиты, когда команду принял малодушный капитан Оловяшников — один из немногих, оставшихся в живых офицеров — батальон поколебался. Оловяшников вступил в переговоры с персиянами. Напрасно Мехти-Кули-хан уговаривал его воспользоваться темнотой ночи и, доверившись храброму и опытному Вани, отступить в Шушу. Напрасно и сам Вани предлагал ему свои услуги, ручаясь головой, что проведет его безопасно. Но Оловяшников уже изнемог под гнетом тяжких обстоятельств и не нашел в себе достаточного запаса нравственных сил, чтобы решиться на такой отчаяный подвиг. Он потребовал, чтобы оба они, и хан, и Вани удалились из отряда, и что он знает, что ему надо сделать. Катастрофа была неизбежна, и хану ничего не оставалось более, как с горстью своих нукеров бежать в Шушу, чтобы избегнуть персидского плена. Вани также покинул отряд, но он бросился в Шах-Булах, где в это время находились две роты майора Ильяшенки, высланные из Шуши на помощь к Троицкому батальону. Но Троицкого батальона уже не существовало: с рассветом Оловяшников выкинул белый флаг, и батальон положил оружие, отдав неприятелю и пушки, и знамя. Это было единственное русское знамя, украсившее дворец персидского шаха.

Вани, между тем, прискакал в Шах-Булах и нашел его уже обложенным персидскими войсками. Это были передовые войска, с которыми находился Джафар-Кули-ага, изменивший нам наследник карабахского ханства, а вслед за ним спешил сюда же из Султан-Буды и сам Аббас-Мирза с главными силами. Положение Ильяшенки сделалось отчаянным. Но он, не колеблясь, доверился Вани, и верный армянин еще раз является спасителем русского отряда. Он вывел роты из замка ночью и провел их мимо персидских караулов горными тропами через селение Фарух, за которым начиналась уже большая шушинская дорога. Здесь Вани, указав Ильяшенке кратчайший путь на Шушу, сам, с одним только солдатом, поспешил на пост Ходжалы, лежавший отсюда верстах в двадцати, где стояла наша команда из 60 человек при офицере. Вани и ее провел такими же скрытыми путями на шушинскую дорогу и в пяти верстах от крепости, у моста Ага-керпи, догнал Ильяшенку. Все это совершилось так быстро и тихо, что персияне поутру с изумлением увидели перед собой опустевший замок. Преследовать было поздно. Шуша приготовилась уже к обороне, и таким образом первые успехи персиян были парализованы.

Существует еще один рассказ, записанный со слов одного из сыновей мелика Вани. Он говорит, что Вани не был в Султан-Буде, а находился при Ильяшенке. Роты вышли уже из Шах-Булаха на помощь майору Джини, когда встретили на дороге скакавшего во весь опор Мелкума-- старшину селения Кятук. Он отозвал Вани и сказал ему: «Куда ты ведешь их? Батальон разбит и уже сдался; я прямо оттуда». Роты повернули назад, но едва вошли в Шах-Булах, как вслед за ними нагрянула вся персидская армия. Джафар-Кули-ага подъехал к замку и стал вызывать кого-нибудь для переговоров. Вани поднялся на стенку. «Ты, юзбаши, опять очутился среди русских? — спросил его Джафар с изумлением. — Теперь вам уже нет спасения. Батальон Джини сдался, замок обложен. Чтобы спасти себя и русских от смерти, ты должен уговорить гарнизон сдаться без боя».

«Я и сам вижу, что спасения нет, — ответил Вани, — и потому употреблю все усилия, чтобы уговорить начальника положить оружие». Джафар уехал, а Вани дождался ночи и скрытно вывел отряд из замка. Дальнейший рассказ заключает в себе те же подробности, какие выше сообщены нами^[9].

В это время главнокомандующий маркиз Паулуччи находился в Кубе. Возмущенный до глубины души сдачей Оловяшникова, он тотчас прискакал в Шушу, и первый гнев его обрушился на хана, которого он заподозрил в измене. Обстоятельства, по-видимому, складывались против него. Гибель русского батальона в его резиденции и бегство его с одними нукерами служили достаточным поводом к его обвинению, и ссылка хана во внутренние губернии России уже была решена в уме Паулуччи. Хан был подвергнут домашнему аресту в доме своего племянника Джафар-Кули-аги, а между тем в Шушу был вызван потомок древнего и знаменитого рода Варандинских меликов-- Джамшид Шах-Назаров, человек, известный своим умом, крепкой волей и храбростью, которую не раз проявлял в боях с неприятелем. Джамшид носил чин русского полковника, и его-то маркиз Паулуччи задумал поставить правителем ханства. Но Джамшид наотрез отказался от этой высокой чести и даже явился усердным ходатаем за хана.

На другой день в здании ханского судилища был собран военный совет для решения судьбы Мехти-Кули-хана. Сюда же призван был для объяснений и Вани. Надо сказать, что Вани еще недавно ездил в Тифлис с жалобой на хана, хотевшего отнять у него ричпаров, а потому взаимные отношения их были не совсем дружелюбные. Котляревский, случайно находившийся в Тифлисе, лично представил Вани маркизу Паулуччи, и хану было сделано должное внушение. Теперь одного слова Вани было достаточно, чтобы погубить противника, но Вани был слишком честен, чтобы воспользоваться подобным оружием, и на вопрос: «Насколько хан виновен в гибели батальона?» отвечал почтительно: «Сардар! Хан не виновен нисколько. Он сделал все, чтобы спасти русских. Но его не послушали. Что же ему оставалось делать? Если бы он не бежал из лагеря, то был бы теперь не здесь, а в персидском стане. Я знаю, — добавил Вани, — что вчера приехал к вам из Тифлиса князь Василий Бебутов с известием о восстании в Кахетии. Удаление хана может вызвать восстание и среди карабахских татар. Лучше все оставить по-прежнему». Мнение Вани было принято советом, и ему же поручено было объявить о том Мехти-Кули-хану. Вани застал его в одной из комнат, сидевшим на ковре с поджатыми ногами, и в глубоком раздумье курившим кальян. Увидев вошедшего, хан поднял голову и спросил: «Армянин, добрые ли вести?» — «Добрые», — ответил Вани и рассказал ему все, что происходило в совете. Хан был глубоко тронут. «Я всем обязан тебе, — сказал он, — ты будешь лучшим моим другом, и я без тебя не переломлю куска хлеба»^[10]. Он сдержал свое слово и до конца своей жизни (а он умер уже в маститых годах) не переставал оказывать Вани знаки самой трогательной дружбы.

Между тем для командования войсками в Карабахе был вызван генерал Котляревский, с прибытием которого Аббас-Мирза счел более благоразумным отвести свои войска назад, за Аракс. Карабах был очищен. Ознакомившись на месте с положением дел, Котляревский, умевший ценить заслуги подчиненных, прежде всего обратил внимание на Вани и особо рекомендовал его маркизу Паулуччи. Вот что маркиз писал по этому поводу военному министру 17 марта 1812 года за № 76:

«Генерал-майор Котляревский свидетельствует передо мной о карабахском чиновнике юзбаше Аванесе Арютинове, отличившемся примерным усердием к службе и храбростью против неприятеля…». Изложив затем подробно уже известные читателям заслуги Вани-юзбаши в деле спасения отряда Карягина, он продолжает: «С того времени поныне юзбаши Аванес, находясь при военных в Карабахе начальниках, всегда употреблялся ими по разным делам для службы Его Императорского Величества, и, наконец, при нападении в прошедшем феврале месяце многочисленных персидских войск на батальон Троицкого полка, когда посланные из крепости Шуши, в секурсе сему батальону, 200 человек егерей под командой майора Ильяшенки на половине дороги были атакованы слишком 15-ю тысячами персиян, то Арютинов проводил означенных 200 человек по секретной дороге в ночное время в крепость Шушу без малейшего вреда. Почему, отдавая ему полную мою признательность в оказанных им отличных подвигах, я долгом считаю просить Вас всеподданнейше донести об этом до сведения Его Императорского Величества, и в поощрение исходатайствовать ему от щедрот монарших во всемилостивейшее вознаграждение — чин прапорщика».

Награда эта вышла в том же году, но уже при новом главнокомандующем, который поспешил сам известить Вани следующей бумагой:

«Почтенный карабахский юзбаша Аванес Арютинов. Его Императорское Величество, по всеподданнейшему засвидетельствованию командовавшего в Грузии г. генерал-лейтенанта, маркиза Паулуччи об отличном усердии к службе и храбрости против неприятеля, оказанных вами в разных случаях, всемилостивейше соизволил в вознаграждение таковых заслуг пожаловать вас в 24-й день июля сего года в прапорщики с жалованием по сему чину по 200 руб. в год. С каковым знаком высокомонаршего к вам благоволения поздравляя вас, остаюсь совершенно уверенным, что вы, быв поощрены таковым награждением, потщитесь усугубить рвение свое на пользу службы Его Императорского Величества. Впрочем, пребыванию к вам усердный и благожелательный.

Его Императорского Величества, Всемилостивейшего Государя моего, от армии генерал-лейтенант, главнокомандующий войсками, расположенными в Грузии и на Кавказской линии, управляющий гражданской частью и пограничными делами в губерниях Астраханской, Кавказской и в Грузии, командующий военной Каспийской Флотилией и орденов св. Анны 1-й степени и святого Георгия 4-го класса кавалер Ртищев (Тифлис. 14 ноября 1812 года. № 358)».

Славный для России, роковой для Персии, 1813 год закончился двумя блистательными победами Котляревского, сломившими, наконец, упорство персидского шаха, девять лет продолжавшего борьбу с Российской Империей. Асландуз и Ленкоран были ее финалами. Персия заключила мир, и все мусульманские ханства, прилегавшие к Грузии, на вечные времена были закреплены за Россией. С этих пор для Закавказья начинается эпоха внутреннего гражданского развития, и Вани вместе с братом своим Акопом много содействовал устройству Карабаха. Между прочим из ханской талаги, выданной им в 1814 году, видно, что они своими стараниями населили в Челябертском магале семь армянских деревень, находившихся в полном разорении после персидских нашествий, уничтоживших в крае даже все признаки когда-то бывшей здесь культуры. Во внимание к этим трудам и к тем заслугам, которые оказывала семья Атабековых русскому правительству, хан возвел старшего из них — прапорщика Вани в достоинство мелика, а младшего Акоп-бека — в звание юзбаши, или сотника. Не довольствуясь этим, хан отдал им в вечное потомственное владение семь населенных ими деревень и, кроме того, утвердил за ними право пользоваться доходами со всего Челябертского магала, исключая только следовавшей в ханскую казну почтовой и дорожной повинности. На все это даны были каждому из них особые талаги. «Во все время моего правления, — писал впоследствии Мехти-Кули-хан, — поселяне Челябертского магала, состоя во владении мелика Вани и юзбаши Акоп-бека служили им и доставляли им все свои доходы наравне с крестьянами прочих карабахских беков, а я никогда с Челябертского магала не взыскивал в свою пользу ни малджигата, ни других доходов».

С этого времени до конца 1840 года, т. е. до введения в крае общих губернских учреждений, Вани управлял Челябертским магалом, сначала в качестве мелика, а потом магального наиба, и ему немало пришлось потрудиться в деле сближения туземного населения с русскими в роли посредника между народом и его правителями. Нельзя не помянуть при этом добрым словом и служившего при нем секретарем Мирзу Асри-Захар-бека, знавшего русский и туземные языки и являвшегося полезным и верным спутником всей долгой служебной деятельности Вани.

Эта жизнь, окруженная почетом и довольством, прерывается для мелика Вани еще раз, когда князь Мадатов, управлявший мусульманскими ханствами, получил приказание Ермолова собрать отряд карабахской конницы и идти в Дагестан, где предпринималось тогда покорение Кайтага и Табасарани. Это было в августе 1819 года, и мелик Вани выступил уже во главе собранной им конной армянской дружины, поручив управление магалом и ведение домашних дел младшему брату своему Акопу-юзбаше.

К сожалению, до нас не дошло никаких официальных сведений, никаких семейных преданий, по которым можно бы было судить о деятельности мелика Вани в этом походе, и памятником его остается только следующий документ, подписанный Ермоловым и сохраняющийся в числе фамильных бумаг Атабековых.

«Господину прапорщику Арютинову. Государь Император, вознаграждая отличное усердие ваше к службе и храбрость, показанную в сражении с лезгинами и при разбитии акушинцев, всемилостивейше соизволил пожаловать вам препровождаемую при сем золотую медаль „За храбрость“ для ношения на шее, на георгиевской ленте. Я уверен, что вы, получив такой знак монаршей милости, усугубите усердие ваше к службе Его Императорского Величества.

(Тифлис. Декабрь 28-го дня 1821 года. № 4464). Его Императорского Величества, Всемилостивейшего Государя моего, генерал от инфантерии, командир отдельного Кавказского корпуса, главноуправляющий гражданской частью и пограничными делами в Грузии и в губерниях Кавказской и Астраханской, командующий Каспийской военной флотилией и разных орденов кавалер Ермолов».

Предписание это Ермолов отправил на имя князя Мадатова, который, препровождая его с медалью и георгиевской лентой к мелику Вани, писал ему, что с удовольствием поздравляет его с императорской милостью и надеется, что и в будущем он будет служить с таким же усердием и верностью. Эта медаль и эти письма лучше всего свидетельствуют о действительных заслугах Вани, ибо при Алексее Петровиче немногие могли похвалиться подобными наградами.

Спокойная жизнь, начавшаяся опять в Карабахе, служила к увеличению материального благосостояния братьев, из которых Акоп отличался особенно необыкновенным трудолюбием и хозяйственными заботами. К тому времени относится фамильное предание о посещении семейства Атабековых в деревне Касапет святейшим патриархом и католикосом всех армян Ефремом, вынужденным из-за гонений персиян покинуть патриарший Эчмиадзинский престол и искать защиты и покровительства в русских пределах. Горька была жизнь этого маститого старца. Вызванный на патриарший престол по смерти великого страстотерпца Даниила в 1808 году, в эпоху осады Эриванской крепости графом Гудовичем, он, несмотря на поддержку Аббас-Мирзы, подвергался беспрерывным оскорблениям со стороны персиян, которые, по выражению архиепископа Нерсеса, подобно львам и тиграм, врывались в святой монастырь, грызли патриарха и терзали монахов.

Эчмиадзинский храм был совершенно разграблен, и никакие фирманы персидского правительства не спасали от притеснений алчного Мамет-хана Эриванского, видевшего в нем только источник своего обогащения. Унижение патриаршего сана дошло до того, что в 1821 году, когда патриарх, облеченный в пожалованный ему русским государем орден, приехал к сардару в день Науруза, чтобы поздравить его с праздником, то разгневанный хан объявил, что если он осмелится явиться к нему еще раз в русских орденах, то будет повешен на их лентах. Последнее обстоятельство и вынудило Ефрема бежать в Карабах через Нахичеванский хребет. Внезапное появление его в наших пределах поставило, однако, Ермолова в крайне трудное положение: политические виды не позволили нам укрывать у себя столь важное духовное лицо, как патриарх, без нарушения доброго согласия между двумя государями. Ермолов вынужден был просить его святейшество возвратиться назад, чтобы этим успокоить персиян, предвидя в противном случае еще более горькую участь, которой мог подвергнуться святой Эчмиадзин.

«Гонения, воздвигнутые эриванским ханом при старости лет моих на меня и на патриарший престол, — отвечал на это Ефрем, — заставили меня возложить последнее упование мое на милосердие русского Государя; а потому не допустите быть тщетной надежде нашей, с которой при моей семидесятилетней старости принужден был в такое зимнее время, претерпев многоразличные беспокойства, пройдя горы и ущелья, повергнуть себя под покровительство Его Величества, ибо куда же приличнее было бы нам прибегнуть, или на какое государство положиться».

Ермолов нашел необходимым предварительно снестись об этом с министром иностранных дел графом Нессельроде и писал ему, что патриарх Ефрем, не предварив никого, прибыл в Шушу и желает приехать в Тифлис; что он не считает возможным исполнять его желания, ибо персидское правительство, склонное к подозрениям на счет нас, могло бы заключить из сего, с некоторым правдоподобием, что патриарх вызван нами и что мы скрываем какие-нибудь важные намерения. В Петербурге взглянули на это дело так же, как Ермолов, и граф Нессельроде ответил, что русское правительство не может и не имеет права держать его в своих границах в сане патриарха, а может только признать его за простого монаха и в сем звании, оказывая соответственное уважение, позволяя жить ему, где он пожелает.

Пока решался этот вопрос, патриарх в сопровождении значительной свиты из 40 духовных лиц, в числе которых находился и преосвященный Нерсес, будущий католикос Армении, посетил Касапет и остановился в доме братьев Атабековых, принявших его со всеми почестями и благоговением, подобающим его высокому сану. Здесь он провел около шести недель и тронутый сердечным гостеприимством не только его, но и всей его свиты благословил дом Атабековых и оставил на память о себе священный кондак, призывающий на них и на весь дом их помощь и покровительство Божие. Вот этот кондак, сохраняющийся и поныне в семействе Атабековых с должным благоговением.

«Раб Христа и Его милостью католикос всех армян Ефрем и верховный патриарх апостольской церкви и лучезарного первопрестольного Эчмиадзина, с любовью Св. Духа и благословением братским: уважаемому благородному мелику Аванесу и сотнику (юзбаше) благородному Акоп-беку Арютиновым-Атабековым с пожеланием вам радостных дней.

Благодать и любовь Св. Троицы, вместе с чудесною силой коснувшегося Христа Св. копья и покровительством десницы Св. Отца нашего, великого Просветителя Григория, Св. Мцанинского патриарха Иакова и других святых, мощи коих хранятся в лоне первопрестольного Эчмиадзина, да украсят вас душевно и телесно всеми благами и наполнят ваш дом и житницы неиссякаемым обилием.

После сего привета и благословения я должен объявить вам, любезные, что Св. Апостол в своем послании к римлянам пишет: „Воздайте всем следуемое им и никому должными не оставайтесь!“ Многочисленные благодеяния Создателя по справедливости обязываюсь словесных тварей ценить эти благодеяния и почитать достойным образом истинного Бога, чтобы произносить: „Господи, мы, недостойные рабы, сделали все то, что следовало делать. Точно таким образом словесные твари обязаны платить друг другу долги, не оставаясь должными кому-либо, согласно учению Апостолов“.

Царю подобает охранять своих подданных в мире и не обременять их разнообразными налогами, сверх установленного, подданные должны признавать царей за изображение истинного Бога.

Также церковнослужители обязаны сеять между мирянами духовное, т. е. проповедовать слово Божие и молиться за живых и мертвых, чтобы не дать повода к изречению, в котором Апостол упрекает прежних пастырей и священников, высказываясь так: „Они объедали народ, как птицы хлеб, и не молились Богу“. Но миряне также обязаны удовлетворять нужды церковнослужителей, кормить и прикрывать их, согласно апостольскому правилу, гласящему следующее: „Мы посеяли духовное между вами, и потому вправе собрать телесное; те, кои служат в храмах, там в храме и будут питаться“. Вы, следуя учению Апостола, приютили нас и братию нашу в благословенном жилище вашем во время путешествия нашего, не говоря о том, что находился с нами и любезный наш епархиальный начальник, архиепископ Нерсес, вместе со своими, коих с нашим было числом 40 человек.

А потому мы обязаны сеять духовное, пожелав вам, живым, благоденствия и здоровья, а вашим покойникам — царствия небесного. В знак благодарности оставляем в вашем доме сей кондак на веки вечные, взамен оказанного нам гостеприимства и услуг. Да благословит и укрепит Господь Бог вас, всю семью вашу, близких и родственников ваших, благословит сады, нивы и все имения ваши и все добрые деяния. Да вселится в вас исходящая от Иисуса Христа благодать во все дни вашей жизни; будьте здоровы и благополучны.

(Дан 1822 года, июля 20-го в благословенном селении Касапет).

За вас молящийся католикос всех армян, горестный Ефрем».

Прощаясь со своим духовным патриархом, отправлявшимся отсюда в Шушу, братья Аванес и Акоп одарили всю свиту его подарками и сделали богатый вклад в Эчмиадзинский монастырь.

Между тем патриарх Ефрем, возвратившись в Шушу, получил письмо Ермолова, извещавшее о решении, принятом относительно его в Петербурге. Не желая возвращаться в Эчмиадзин из опасения нападков персидского правительства, Ефрем предпочел сложить с себя патриарший сан, и письменный акт такого отречения прислал Ермолову. Он уже решил провести остаток своих дней в армянском монастыре Сурб-Нишан, находившемся в Ахпате, в Борчалинской династии, и выехал туда из Шуши через Елизаветполь 17 августа 1822 года. Отречение Ефрема вызвало в Эривани большое смятение, объясняемое Ермоловым тем, что с отъездом католикоса из Персии иссякли доходы Эчмиадзинского монастыря, стекавшиеся в него с разных сторон, а следовательно, и средства к удовлетворению алчного корыстолюбия сардара. Ермолов предвидел, что персияне будут домогаться возвращения Ефрема, и действительно, эриванский хан прибегнул даже к угрозе избрать и посадить на место его нового патриарха.

«Ваше высокостепенство, — отвечал на это Ермолов, — конечно, забыли, что признание патриарха зависит в числе прочих и от моего Императора, а избрание принадлежит к правам всего армянского народа, не в одной Персии пребывающего». Довод был так убедителен, что сардар примолк, но зато у нас появилось опасение, что он не усомнится употребить скрытно насильственные средства для достижения своей цели и пошлет шайку в Ахпатский монастырь, где находился патриарх, чтобы выкрасть его и силой увлечь в Эчмиадзин. Опасения эти были настолько сильны, что полковнику, князю Севарсамидзе, командовавшему войсками на Эриванской границе, было предписано принять все меры осторожности, окружить патриарха преданными людьми и не пропускать по дороге в Ахпат ни одного персиянина.

Так наступило лето 1826 года, когда персидские полчища внезапно, без объявления войны, вторглись в наши пределы, и гроза прежде всего разразилась над беззащитным армянским населением.

Памбак и Шурагельская область впервые подверглись удару со стороны эриванского хана: деревни были опустошены, большинство детей и женщин подверглось мучительной смерти, сотни семейств угнаны в плен. Летопись не оставила нам имен всех этих мучеников и мучениц, но до сих пор в памяти местного населения живут предания о подвигах, совершенных в ту пору, и о геройской смерти старшины села Харум, юзбаши Дели-Хазара, караклисского Аветика, амомлинской армянки Манушак и множества других. В первое время набеги персиян простерлись так далеко, что достигли даже ближайших окрестностей Тифлиса. Одна из партий ворвалась даже в Ахпатский монастырь, где жил маститый патриарх Ефрем, которого персияне давно уже домогались взять в плен. К счастью, за несколько дней перед этим известный архиепископ Григорий Манучарянц, прославившийся еще во времена Гудовича и Цицианова геройскими подвигами, украшенный орденами Георгия, Владимира и Анны, гроза персидской конницы, собрав сорок отважных удальцов из армян, отправился с ними в Ахпатский монастырь и вывез оттуда патриарха в Тифлис. На дороге, при переправе через реку Храм, настигли его персияне (их было около трехсот человек). Завязался рукопашный бой. Под архиепископом была убита лошадь, а два его ближайшие родственника — изрублены, но он отважно пробился сквозь ряды неприятеля и благополучно доставил патриарха в тифлисский Ванский собор. Отсюда Манучарянц поспешил с армянской дружиной в Шамшадил, находившийся в полном возмущении. Здесь то увещаниями, то силой оружия он удержал татар, стремившихся разграбить мирные селения, разбил несколько персидских партий и возвратил более 500 армянских семей из плена.

Пока все это происходило на границах Эриванского ханства, главная персидская армия вошла в Карабах и обложила Шушу, где заперлось шесть рот 42-го егерского полка под начальством полковника Реута. Три роты, находившиеся в Зангезуре, были отрезаны, не могли пробиться и положили оружие. Они могли бы спастись, если бы только командовавший ими подполковник Назимка доверился армянам, которые хотели зарыть орудия в, своей деревне Герюсы^[11], а отряд провести в Шушу по горным тропам, как некогда сделал это Вани с отрядами Карягина и Ильяшенки.

Назимка не принял этого предложения, и роты погибли. Из всего отряда в тысячу штыков спаслось тогда только два офицера и шесть нижних чинов, которых армяне успели спрятать в деревне Каладерасы, где они были желанными гостями, а после изгнания персиян из Карабаха благополучно присоединились к полку. Положение армянского населения здесь было еще ужаснее, чем в Памбаке и Шурагеле. Только ближайшие армянские деревни успели еще спастись за стенами крепости и приняли деятельное участие в ее обороне: остальное население, застигнутое врасплох, было разграблено или перебито. За голову армянина Аббас-Мирза платил по червонцу; человек 60 находилось в персидском стане под строгим караулом и ждало своего смертного часа.

Челябертский магал, где жило семейство мелика Вани, сразу отхвачен был от Шуши и предан разграблению. Бежать было некуда. Мелик Вани и брат его Акоп потеряли все свое имущество, стада и превосходный табун в триста голов лучших карабахских кобылиц, который был угнан персиянами. Оба они со своими семействами и жителями покинули свое родное селение, стоявшее на равнине, и скрылись в полуразрушенной крепости Джермук, расположенной в горах при впадении в Тергер маленькой реки Терга. Там они обдумывали средства, какими можно бы было помочь осажденной крепости, по крайней мере ослабить народные бедствия и прекратить кровавую, бессмысленную резню, представлявшую собой только погоню за червонцами. Но все попытки их в этом роде были безуспешны, и надо было прийти к горькому сознанию своего бессилия. Конечно, если бы армяне явились с покорностью, встретили бы персиян с хлебом и солью, как это сделали татары, отдали бы цвет своей молодежи в ряды их армии, они сохранили бы и жизнь, и имущество. Но среди армян не нашлось изменников, и все они были обречены на гибель. Спасителем народа в это тяжкое время является Вани. Но мы увидим, какой дорогой и страшной ценой куплено было им спасение своих единоверцев…

А осада Шуши, между тем, продолжалась. Шесть слабых рот без продовольствия, без запаса пороха и снарядов шесть недель держались в крепости с геройской стойкостью. Армяне, нашедшие себе спасение в ее стенах, дружно помогали войскам и вместе с ними несли всю тяжесть блокадной службы. Нельзя не отметить, что в числе защитников Шуши находился и сын Акопа-юзбаши — Аслан-бек, молодой человек, находившийся при полковнике Реуте. Он только что женился, но, оставив молодую жену на попечение родителей, укрывшихся в Джермуке, остался в Шуше и пробыл на своем посту до конца военных действий. Помимо своих занятий при Реуте, он наравне с другими стоял на стенах и ходил на вылазки. Впоследствии, когда осада была снята, Реут доносил Ермолову: «Относительно армян, защищавших крепость, долгом себе поставляю объяснить, что служба их достаточна внимания, ибо все они действовали с отличной храбростью, выдерживали многократные приступы, отражали неприятеля с важным уроном, презирали недостаток продовольствия и никогда не помышляли о сдаче крепости, хотя бы наступил совершенный голод».

В ответ на это Ермолов предписал: «У всех изменивших нам мусульманских беков отобрать имеющиеся в управлении их армянские деревни, а жителям объявить, что они навсегда поступают в казенное управление в ознаменование признательности и непоколебимой верности их Императору».

Иван Давыдович Лазарев, впоследствии известный кавказский герой, генерал-адъютант, украшенный Георгием 2-го класса Большого Креста, был в это время семилетним ребенком и находился в стенах осажденной крепости. Младший брат его, Яков, отставной полковник, здравствующий и поныне, также помнит эту осаду, и рассказы его, как и рассказы Ивана Давыдовича, служат прекрасной иллюстрацией, живыми картинами к этим страницам нашей русской народной славы, которую русские дети, казалось бы, должны были изучать на школьной скамье не менее, чем подвиги греков и римлян. Впечатления детства обыкновенно бывают самыми сильными, но они, естественно, сосредотачиваются на тех предметах, которые ближе, доступнее пониманию ребенка.

Семья Лазаревых имела в Шуше свой собственный дом и, как семья армянская, была окружена по преимуществу армянами, бежавшими из деревень и нашедшими приют на обширном дворе их каменного дома. Естественно также, что и дети Лазаревых проводили большую часть своего времени на дворе, среди своих одноземцев, с детским любопытством прислушиваясь к их народному говору. «Но из этого говора, — рассказывал Иван Давыдович, — я выносил впечатления уже далеко не детские. Разговоры касались, конечно, большей частью интересов дня, и здесь-то от этих простых людей я научился преданности, долгу и самоотверженности, высказываемых армянами на каждом шагу. Я слышал, что в крепости не было пороха и что Барутчи-Погос безвозмездно приготовлял его войскам каждый день от 20 до 30 фунтов. Я помню армянина Арютина Алтунова с Георгиевским крестом и золотой медалью на шее, вызвавшегося тогда добровольно пробраться сквозь персидскую армию, чтобы доставить Ермолову сведения о положении осажденной крепости. Он причастился Святых Тайн и напутствуемый благословениями всего гарнизона ночью был спущен с крепостной стены на веревке. Через несколько дней он возвратился назад и принес от Ермолова записку к полковнику Реуту. Помню я, как сельчане, сбежавшиеся в крепость, отдали весь свой скот на продовольствие гарнизона, как наши богачи Ахумов, Бегран-бек Мелик-Шахназаров, Зограб-ага Тарумов и другие предоставили на общее пользование все имевшиеся у них значительные запасы хлеба, который оказался, однако, в зерне; помню также, как наши армяне по ночам на своих плечах носили тяжелые мешки с зерном на мельницы деревни Шушишенд, где братья юзбаши Сафар и Ростом Тархановы быстро перемалывали зерно и доставляли его обратно. Без этой помощи гарнизону никогда не выдержать бы шестинедельной осады. Аббас-Мирза неоднократно пытался взять ненавистные ему мельницы, но все его усилия разбились о геройскую стойкость армян, предводимых братьями Тархановыми. Даже женщины их являлись героинями, и одну из них, Хатаи, знал тогда весь Карабах…».

Мы нарочно рассказываем эти подробности, чтобы показать дух тогдашнего армянского населения. На подвигах и преданности мелика Вани к русским воспитывалось молодое поколение.

Имя мелйка Вани слишком популярно в народе, и трудно было предвидеть, чтобы над головой этого человека, имевшего такое громадное воспитательное значение в крае, собралась черная туча и разразилась внезапным ударом. А гроза уже надвигалась.

Раздраженный упорной защитой Шуши, Аббас-Мирза приказал узнать, кто самые влиятельные люди среди карабахских армян. Ему назвали архиепископа Саркиса Джалальянца, последнего патриарха Агванского, затем настоятеля Татевского монастыря архиепископа Мартироса и двух меликов: челябертского — Вани Атабекова и управлявшего Игирмидортским магалом — Осипа Беглярова. Из числа этих лиц архиепископ Мартирос уже был схвачен персиянами, отправлен в Тавриз и там содержался под стражей. За остальными был послан отряд персидской кавалерии. Их разыскали и, так как сопротивляться было бесполезно, все трое, конвоируемые персидскими всадниками, отправились в неприятельский стан, не рассчитывая вернуться оттуда живыми. Дорогою мелик Вани долго обдумывал свое положение. Пример архиепископа, увезенного в Тавриз и осужденного на смерть, убеждал его, что в данном случае надо принять несколько иную систему, и он решил заранее, как будет держать себя и что будет говорить перед Аббас-Мирзой.

По прибытии в персидский лагерь Вани немедленно был представлен наследному принцу. Все знали, что участь мелика была решена заранее и что он заплатит своей головой за старые грехи. Аббас-Мирза действительно встретил его вопросом: «Помнишь ли, мелик, что ты три раза вырвал из моих рук добычу? Ты спас Карягина, Котляревского и Ильяшенку».

Обвинение это Вани предвидел и, спокойно взглянув в глаза разгневанного принца, ответил словами персидской пословицы: «Не бывает слуги без проступка, не бывает аги без милости». Ответ понравился: «Хорошо, — сказал принц. — Чем же тебя наградили русские?» Вани указал на свои эполеты и на две медали. «Только это?», — засмеялся принц. Он приказал сорвать с него медали и повесить их на шею своей гончей собаки. «Наш шах, — прибавил он внушительно, — сделал бы тебя ханом и дал бы в управление целую область». «Да здравствует наследник престола! — воскликнул Вани. — Мой отец служил карабахскому хану. Русские завоевали Карабах, и я стал служить русским. Если Карабах сделается твоею областью, я буду служить тебе: слуга повинуется своему господину». «Карабах мой! — сказал принц. — Мои войска попирают его землю, а несчастные русские не смеют и носа показать из своей крепости».

Вани тотчас воспользовался таким оборотом.

«Если Карабах твой, — отвечал он, почтительно склоняя голову, — зачем же персияне режут твоих подданных? Так поступают в стране чужой и враждебной. Никогда царь не истребляет своих подвластных, а, напротив, стремится преумножить число их. Чем более подданных, тем могущественнее и славнее царство».

Аббас-Мирза ничего не ответил. Он отпустил Вани, но приказал приставить к нему шпионов, которые должны были следить за каждым его шагом. Вани заметил это и не замедлил воспользоваться таким обстоятельством. Выйдя из ставки наследного принца, он прямо направился к заключенным армянам, находившимся в персидском стане, и сказал им: «Не бойтесь! Наследный принц сказал, что Карабах его и что вам скоро даруют свободу. Теперь никто не осмелится прикоснуться к вам». Слова эти тотчас переданы были Аббас-Мирзе, но вместо гнева, которого все ожидали, принц потребовал к себе Вани, надел на него почетный халат и сам опоясал его драгоценной саблей, видимо, желая привлечь к себе умного и влиятельного армянина не страхом, а лаской.

Тогда же последовал приказ, чтобы никто не осмеливался трогать армян, и резня, действительно, прекратилась, так как принц объявил, что с этих пор будет расплачиваться за головы армян не червонцами, как прежде, а головами тех, кто их принесет.

К этому же времени относится попытка Аббас-Мирзы склонить на свою сторону армян, защищавших Шушу, и таким образом поставить ослабленный гарнизон в невозможность дальнейшей обороны. С этой целью он приказал подвести под крепостные стены несколько сот армянских семей вместе с архиепископом Саркисом, и персияне под угрозой перебить этих несчастных заставили архиерея уговаривать армян сдать крепость, хотя бы ради спасения стольких человеческих жизней. Но армяне кричали со стен, что они не изменят русским, и сами увещевали своих братьев покориться печальной судьбе, которая их ожидает, ибо пусть лучше погибнут несколько сот человек, чем весь народ подпадет под тяжелый гнет кизилбашей.

Замечательно, что ни Вани, ни Мелик-Бегляров не участвовали в этих переговорах, и Аббас-Мирза их к этому не принуждал. Попытка, таким образом, не имела успеха. Чем бы окончилась эта неудача для наших пленников, трудно сказать, но через несколько дней весь персидский стан был объят необычайным смятением. Пришло известие, что персидские войска разбиты под Шамхором и что Мадатов взял Елизаветполь.

Воспользовавшись этой суматохой, и Вани, и Саркис, и Мелик-Бегляров ночью бежали из лагеря: разыскивать их было некогда, и персияне, сняв блокаду Шуши, поспешно двинулись к Елизаветполю. Там, как известно, 13 сентября 1826 года произошло памятное Елизаветпольское сражение, и Аббас-Мирза, разбитый наголову, бежал за Аракс. Паскевич готовился преследовать его, но в войсках не было продовольствия и достать его в окрестностях не было возможности. Тогда Паскевич вспомнил о Вани и 18-го сентября послал ему следующее предписание: «Господину подпоручику мелику Вани. Непобедимые российские войска, недавно прогнавшие нагло вторгнувшихся персиян с вероломным предводителем Аббас-Мирзою, обеспечили не только имущество мирных поселян, но даже спасли им жизнь. Непоколебимая верность и усердие армян известны уже Государю Императору. Я же, будучи уверен в вашей расторопности и всегдашней готовности к пользам службы, посылаю с сим Минас-бека Мелик-Беглярова с денежной суммой в 800 рублей серебром и предписываю вашему благородию искупить у подвластных вам армян и татар рогатый скот для порции войскам. Исполнив сие, вы приобретете право на новую признательность начальства».

Вани успешно и быстро исполнил это поручение, но благодарность ждала его впереди, а теперь над ним внезапно разразился громовой удар. По наветам недоброжелательных людей, пребывание мелика Вани и архиепископа Саркиса в персидском стане представлено было в превратном виде, как явная измена, и так как время было горячее, разбирать было некогда, то Вани без суда и следствия административным порядком был выслан в Баку, а архиепископ Саркис, привезенный под конвоем в Тифлис, подвергнут суду как гражданскому, так и духовному, который предварительно должен был снять с него архиепископский сан. Но самое строгое и тщательное раселедование обнаружило только гнусную клевету, возведенную на обоих, и оба они были совершенно оправданы: Вани был возвращен из Баку и обласкан Паскевичем, а архиепископ Саркис отправлен обратно на прежнюю свою кафедру в Карабах; тогда же, через некоторое время, когда Эриванское и Нахичеванское ханства были присоединены к России, управление этой новой, обширной епархией поручено было ему с саном митрополита, а на его место в Карабах назначен был родной племянник, митрополит Багдасар. Так рассеялись черные тучи, и Вани, и Саркис стали пользоваться в народе еще большим уважением, чем прежде.

В памяти народа живет и до сих пор предание о том, как Воронцов, назначенный наместником Кавказа, при первом посещении Шуши в 1849 году вызвал к себе Вани, которого он лично знал со времен Цицианова, и обошелся с ним, как со старым боевым сослуживцем, самым дружеским образом. Вани представил ему одного из своих сыновей — Михаила и внуков брата своего Акопа, тогда уже умершего (Акоп-бек скончался в 1844 г.): Нерсеса и Моисея. Воронцов, сам свидетель и участник подвигов Карягина и Котляревского, знал всю семью Атабековых и, выразив грубокое сожаление по поводу ранней кончины Акопа, обласкал детей и щедро одарил их подарками; когда же через три года их привезли в Тифлис для определения в какое-либо учебное заведение, Воронцов приказал принять их в благородный пансион при Тифлисской гимназии, где они воспитывались за счет сумм наместника.

Вани дожил до маститых лет и скончался в 1854 г. в своем имении Касапет 75 лет от роду. Так сошли со сцены первые великие борцы Карабаха за русское дело, но память о заслугах братьев Атабековых долго будет жить в народе. О них вспоминали еще раз уже в 1880 году по следующему поводу: один из их потомков, член эриванского окружного суда Нерсес Асланович Асланбеков, внук Акопа-юзбаши, обратился к Великому Князю-наместнику с просьбой о пожаловании ему участка казенной земли, взамен отобранных в казну от него и от других членов его фамилии семи деревень, которыми они владели еще при ханском правлении. Просьба эта была рассмотрена, признана уважительной. Вот что писал Великий Князь-наместник в Петербурге председателю Кавказского комитета 19-го декабря 1880 года: «Нерсес Атабеков есть один из представителей фамилии, которая оказала нашему правительству важные услуги: дед его Акоп-юзбаша и брат сего последнего — мелик Вани, являясь первыми добровольцами из туземцев в деле водворения русскогогосподства в сопредельных с Персией мусульманских провинциях, приняли личное участие во многих экспедициях против персиян с 1805 по 1812 год: они снабжали безвозмездно своим провиантом отряд полковника Карягина и Котляревского, пробивавшего себе путь сквозь полчища персидского принца Аббас-Мирзы, и затем, при следовании их по непроходимой горной местности для присоединения к отряду князя Цицианова, были единственными проводниками и точными исполнителями поручений Карягина.

На основании высочайшего рескрипта 6-го декабря 1846 года Атабековы действительно владели в Челябертском магале бывшей Карабахской провинцией, семью населенными армянами деревнями, которые разновременно, по разным основаниям были от них отобраны и присоединены к имуществу казны. Последнее имение Атабековых, селение Касапет, заключающее в себе пахотные, лесные, сенокосные и пастбищные участки, пространством примерно до 10000 десятин обращено в казну по Высочайшему повелению 6-го декабря 1866 года с назначением всей фамилии Атабековых пенсии в размере 1368 рублей. Одним из оснований обращения селения Касапет в казну были жалобы со стороны крестьян. Впоследствии, при окончательном рассмотрении тех жалоб, претензии крестьян о количестве взимаемых Атабековыми поземельных повинностей оказались неосновательными. Ввиду вышеизложенного и принимая во внимание личные заслуги Нерсеса Атабекова, прослужившего в Закавказском крае 25 лет по учебному, административному и судебному ведомствам с отличным усердием и пользой, я прошу исходатайствовать всемилостивейшее Государя Императора соизволение на пожалование члену эриванского окружного суда Атабекову в вечное потомственное его владение поливного участка земли под названием Насырапат, состоящего в Эриванском уезде, заключающего в себе 532 десятины и 1740 квадратных саж. и находящегося в бесспорном владении казны, с прекращением получаемой Атабековым ныне пенсии за отошедшее в казну имение Касапет».

Государь Император соизволил утвердить это представление и таким образом в лице Нерсеса Аслановича Атабекова еще раз почтена была славная память двух братьев: мелика Вани и Акопа-юзбаши.

Нам остается сказать, что потомки этой фамилии существуют и по настоящее время. После смерти мелика Вани, женатого на Вартуи, дочери армянского священника, остались четыре сына: Осип, Саркис, Атабек и Михаил. Последний умер бездетным.

Атабек (Адам) в детстве был отправлен в кадетский корпус и из дворянского полка выпущен в офицеры. Он участвовал в Крымской войне, пробыл бессменно 11 лет в Севастополе во время защиты его и умер в чине полковника. Сын этого Адама, Андрей Адамович Атабеков, выпущен был в артиллерию подпоручиком из 3-го Александровского военного училища в 1870 году. Затем он окончил курс в Михайловской артиллерийской академии по I разряду, командовал 4-й батареей гвардейской конно-артиллерийской бригады, потом был начальником артиллерийского полигона в Одесском военном округе и ныне, в чине генерал-майора командует первой гренадерской артиллерийской бригадой в Москве.

Потомки Осипа и Саркиса поныне живут в Касапете, владеют небольшими участками земли и пользуются пенсией взамен деревень, отошедших от них в казну. После смерти Осипа остались два сына: Арютин и Исаджан, а после Саркиса — Николай, Александр и Джумшуд.

Что касается Акоп-бека, то он был женат на Джавагири из рода Сорумовых, живущего в селении Сейдишен Хачинского магала. У него было три сына: Аслан, Джалал и Арютин; последние двое умерли бездетными. У Аслана было три сына: один из них, Николай, умер в чине статского советника, занимая должность судебного следователя по особо важным делам при Елизаветпольском окружном суде, и после него осталось два сына: Леон и Михаил. Средний сын Аслана, Моисей, также в чине статского советника состоит ныне врачом в г. Шуше и имеет сыновей: Аслана, Александра и Абрама. Наконец, старший сын, Нерсес, здравствует и поныне в Тифлисе, имея многочисленное семейство. Один из его сыновей, Осип — агроном, окончивший курс в Гогенгейме, числится прапорщиком в запасе; второй, Тигран, и третий, Михаил, состоят помощниками присяжных поверенных — один в Баку, а другой — в Тифлисе; четвертый сын — Давид — на медицинском факультете в Московском университете, и пятый, Аслан, — на пятом курсе С.-Петербургского горного института. Единственная дочь его, Мария, замужем за присяжным поверенным Арютиновым, занимавшим прежде пост уполномоченного казны при Тифлисском управлении государственными имуществами.

Вот и все потомки знаменитых в свое время братьев Вани и Акопа Атабековых. Память о них с благоговением чтится и среди русских людей, умеющих ценить заслуги, оказанные русскому делу на далекой кавказской окраине и среди всего туземного населения, сохраняющего ту же верность и преданность, какими отличались их предки в тяжкую эпоху борьбы нашей с Персией.

Касапет, их родина, — теперь не та уже деревня, которая была при Вани и Акопе: она разрослась, раскинулась в разные стороны и теперь образовала пять отдельных селений, заключающих в себе до 500 домов. Старое кладбище, на котором покоятся кости Вани и Акопа, сохранилось поныне. Пусть затеряются их надгробные камни, но память о них самих никогда не исчезнет в народе. Среди армян вообще и в особенности среди челябертцев, наиболее сохранивших воинственный дух старого Карабаха, существует и поныне один, в высшей степени симпатичный обычай: там не только при официальных случаях, но при семейных, домашних торжествах первая чара поднимается всегда за здравие царя. «Эс тасэ такавори кенац» («Эта чара за здоровье государя»), — говорят при этом армяне.

У челябертцев к этому тосту присоединялся долгое время, а в некоторых семьях присоединяется еще и теперь другой тост, посвященный памяти мелика Вани и юзбаши Акопа Атабековых. В их школе воспитались целые поколения армян, и с памятью о них соединяется в народе память о лучших и светлых страницах истории Карабаха.

Дополнительная информация:

Источник: В. А. Потто, Тифлис, 1902 г. (переизданно: В. А. Потто, Москва, «Интер-Весы», 1993 г.)

Предоставлено: Андрей Арешев

Корректирование: Вреж Атабекян

Оригинал здесь

---

1. Мелик — князь, владетель княжества (меликства) в восточных областях исторической Армении (Ред.).
2. Джраберт (Ред.).
3. Джеванширское племя — одно из племен, составлявшее конгломерат племен «отуз-ики». Глава этого племени считался главой всего отуз-ики. Надир-шах переселил племя джеваншир и весь конгломерат отуз-ики в Хорасан (Иран), но после смерти его (1747 г.) им удалось огуиь вернуться в Равнинный Карабах, где к ним присоединились другие тюркские племена. Из Равнинного Карабаха предводители племени джеваншир сперва вторглись в предгорные и горные районы Карабаха (собственно Арцах), а затем на короткое время утвердились там в качестве местных правителей (ханов). Последние не смогли до конца сломить сопротивление меликов. В таком состоянии Карабах был в начале XIX века присоединен к России (Ред.).
4. Потто ошибается по поводу строительства Шуши. Крепость была построена задолго до Панах-хана. В приложении к рапорту А. В. Суворова князю Г. А. Потемкину (1780) говорится: «Мелик Шах-Назар… сей предатель своего отечества призвал Панах-хана, бывшего прежде начальником незнатной части кочующих магометан близ границ карабахских, отдал ему в руки свой крепкий замок Шушикала» (Ред.). (М. Г. Нерсиян. «А. В. Суворов и русско-армянские отношения». Ереван, 1981, с. 136) (Ред.).
5. В. Потто не имел возможности пользоваться многочисленными первоисточниками, недоступными для русского читателя (Ред.).
6. Имеются в виду кочевники.
7. Это был известный подвиг рядового 17 егерского, ныне Эриванского, полка Гаврилы Сидорова. Ладынский об этом подвиге рассказывает еще с большей подробностью, но замечательно, что сам Карягин не упоминает в своем донесении об этом ни единым словом. Возможно, что для него, свидетеля целого ряда жертв, принесенных его солдатами для спасения чести русского оружия, подвиг этот не представлял ничего выдающегося, и он забыл о нем, будучи всецело поглощенным заботами о судьбе вверенного ему отряда.
8. Во всех официальных документах того времени и Вани и Акоп Атабековы назывались по имени отца их Арютиновыми.
9. Из рукописей отставного полковника Я. Д. Лазарева.
10. Весь этот рассказ записан со слов Асланбека Рустабекова, самого близкого человека к Мехти-Кули-хану.
11. Горис (Ред.).