Владимир Пяст
Переводы
Оригинал здесь - http://www.vekperevoda.com/1855/piast.htm
РУБЕН ДАРИО (1867-1916)
МЕТЕМПСИХОЗА
Я солдатом был и спал на царском ложе
Рядом с Клеопатрой. Белизна царицы,
Взор ее астральный, взор ее всевластный -
Были всем, что было.
Этот взор! и тело! Это ложе страсти,
Где блестела эта белизна нагая!
Мраморная роза, властная!.. Не это ль
Было всем, что было?
Под моей рукою гнулся позвоночник;
Ради ласк атлета был забыт Антоний...
Этот взгляд - и эта белизна - и ложе
Были всем, что было.
Руфус Галл, недавний раб, я был солдатом,
Родиной была мне Галлия... Мгновенье
Смелого каприза королевской телки -
Было всем, что было.
В судороге страсти почему клещами
Бронзовыми пальцев я не сжал для шутки
Белой королевы мраморное горло?
Всё, что было, было!
Сослан был в Египет я, и цепь на шее
Там носил, - и съеден сворой псов голодных
Был однажды... Звался Руфус Галл я. Это
Было всё, что было.
КОЛУМБУ
Адмирал несчастных, знай: твоя Америка,
Дева-индианка с кровию клокочущей,
Жемчуг снов и грез твоих - только лишь истерика
В судороге женщины, бледной и хохочущей.
Реет дух погибели над твоей страною...
Где народ с дубинами прятался в пампасы,
Ныне там бессменною братскою войною
Вновь уничтожаются племена и расы.
Идола из камня ныне замещает
Идол же из плоти, как владыка адский;
И рассвет, белея, утром освещает
Только кровь и пепел на могиле братской.
Королей презревши, мы себе законы
Издали под звуки труб и гром орудий;
Короли же черные заняли все троны,
Побрататься с Каином, попустив Иуде.
Мы полуиспанскими туземными устами
Тянем все французскую влагу огневую,
Масельезу целыми распеваем днями,
Чтобы Карманьолой их кончать, танцуя.
Нет у нас преград для зависти великой,
Звонкие свободы мы давно попрали, -
Так не поступали древние касики,
С гор они пернатые стрелы, стрелы брали.
Были они гордыми, благородно-смелыми,
Вкруг голов их перья, а у бедер скальпы...
Ах, когда бы люди были снежно-белыми,
Вот как Моктесумы и Атауальпы!
С дней, когда Америке в чрево пало семя
Расы той железной из Кастильи пламенной,
Мощь седой Испании сочетало время
С силою индейца, с горной цепью каменной.
Было б в воле Господа, чтобы воды сонные
Ввек не отражали парусов тех белых;
Чтоб не увидали звезды удивленные
Смуглых моряков твоих, плывших в каравеллах!
Как орлы, свободные, по кустам на склоны
Лезли вверх туземцы, раздвигая ветки;
И от них испуганно пумы и бизоны
Прятались, познавшие, как их копья метки...
Ибо много доблестней вождь крутой и резкий,
Чем солдат, что походя честь в грязи заложит
И стонать заставить под своей тележкой
Инков древних мумии ледяные может.
Крест, что нам припас ты, в униженьи ныне,
Революций волны смыли след законов;
Пишущая сволочь пачкает святыни
Языка Сервантесов, речи Кальдеронов.
Бледен и болезнен бредет Христос, и шибче
Бьет рабов Варрава в красных аксельбантах;
Видят земли Куско, Паленке и Чибчи
Дикие пантеры - в кружевах и бантах.
Войны, лихорадка, бедствий сонм ужасный
На пути поставлены нашем злой судьбою,
Христофор Колумб, - о, адмирал несчастный,
Помолись за мир ты, что открыт тобою.
АЛЬФРЕД ВОЛЬФЕНШТЕЙН (1888-1945)
ПРОКЛЯТАЯ ЮНОСТЬ
Из дома прочь, по площадям,
Неведом никому, ни вам,
Как небо я высок и быстр,
Без слов лечу сквозь шум и гам.
Всё прочь! Прекрасно - одному.
И никого здесь нет, к кому
В соседстве тесном и тупом
Лицо с испугом подниму.
Отвергнуты любовь, уют...
Здесь бьются - или продают,
И улицы одни к другим
Гигантскою волной плывут,
Галопом мчатся без коней.
Людская каша всё черней,
Как будто мечутся дома
От крика, свиста и огней.
Стук быстрых ног по мостовой
Разрушит каменный покой,
И ламп калильных свет так тускл
Над этой тусклою толпой.
Здесь лица зверские странны,
Глаза как в лед погружены,
Глаза - и видят лишь себя,
Здесь лица пустотой страшны.
Мою ты кожу размети
И сердце в прах мне преврати,
Безбожная, - слепи, глуши,
О улица, мне нет пути!
ГЕРРИТ ЭНГЕЛЬКЕ (1890-1918)
БЕТХОВЕН
До уха мощных труб госнулся гуд, -
Воспрял я к тем звукам, что дрожали.
В них ледниковые олени ржали
Навстречу грозно дальнему врагу.
Там он стоял! На высочайшем пике
Трубил он, гневный, - мощный, он трубил,
Распространяя гул и свет великий,
И чудом звуков мозг мой подавил.
Я в бездне был на самом дне,
И рот открыл я в полусне.
А звук все бух, и пух, и пух;
Мутился в зыби шаткий взор,
И был разрушен громом слух,
И задрожали скаты гор.
Впились друг в друга облака,
И буря потрясла скалу,
Она смывала старика
С гигантской кафедры во мглу,
И к свету тьма была близка.
И грозно грохот грома грянул,
Но тверд властитель звуков мировой,
Воронку скал он проникал трубой,
И звук страшней оттуда эхом прянул.
А великан трубил...
Но молния пронзила мглу,
И в первый раз ударил гром в скалу,
И сбил
С вершины человека.
О, трубный треск!
Небесный блеск!
О, звуков звук, о, плесков плеск...
Где было все? Где сам я был?
МИРОВОЙ ДУХ
Дни текут за днями;
Глубоко под землей, куда не проскользает луч живой,
Где шахты пробуравили и штольни водрузили,
Где с лампами блуждают, со звонками и кирками,
Живет там сила, - благодаря той силе
Молоты и мины, и локомобили
Ритм единый складывают беспокойно свой;
Эта сила - дух мировой.
{{***}}
Наверху, где в гаванях шум и торг бушует,
Где наживы бог швыряется богатством и толпой,
Где в эллингах и доках строящиеся суда сжаты,
Где пароходы гигантские грузы фрахтуют;
Наверху, где тысячи труб дымовых над городом подъяты,
Где чадящих поездов далеко слышатся раскаты,
Там неистовствует сила, в работе вихревой:
Эта сила - дух мировой.
Где в ангарах самолеты, готовые подняться на воздух,
Вот натянуты канаты, пропеллер ход свой круговой
Все ускоряет, и внезапно с треском вверх несутся
Наклонно птицы шумные, - и вот потонули в звездах;
Где воздушные корабли и торпеды гремят и трясутся,
Где в сплошное жужжанье все небесные шумы сольются, -
Там летит, побеждающий тягу земли, беспокойно-живой,
Дух, пути указующий новые самой орбите земной,
Мировой.
КНИГА ВОЙНЫ
Мой друг, ты раздавленным глазом глядишь,
Похожим на око подбитого зайца, -
Таким и холодный предатель глядит,
Когда он расстрелян.
Двенадцать мы лет против ветра боролись вдвоем,
Делили без спора и книги и хлеб,
И в школе сидели за тем же столом;
Стучалась к двоим одновременно в дом
Нужда; и отраду в ученьи одном
Мы черпали, друг, - и взор твой ослеп.
Поэтому в трауре идет твоя мать,
Скользит она в сутолоке, с унылым рыданьем;
Поэтому младшие братья и сестры твои
Так рано знакомиться стали с невзгодами чадными жизни,
И с властною смерти косою.
И ложе пустует в каморке твоей,
Пустует и место твое за обедом;
Поэтому, так как никто тебя больше не ждет,
Седая, печальная мать твоя тихо бредет.
Ты мог бы и корнем, и семенем быть,
Упорным ростком в бороздах новой жизни,
Отцом бородатым прелестных детей,
Но поле, что болью распахано было, тебя погубило;
Но поле, что кровью удобрено было, тебя поглотило;
И сеятель мудрый и вечный тебя растоптал.
Кто смеет тебе говорить о чьей-то вине?
Ты семенем был бы, и мог бы родителем быть.
{{***}}
Ты семенем был бы, а сделался жертвой.
Один милиграмм окровавленной плоти,
Ты лег на горе обескровленных трупов,
Но смерть твоя - вовсе не больше, чем чья бы то ни было смерть.
Ритмическим шагом их тысячи тысяч шагали в ничто,
В мучительно-черную ночь,
Полки, и бригады, и армия армий,
В кровавое, славное царство солдат убиенных, -
Ты сделался жертвой.
{{***}}
Голо на вершине Бримона, и вырублен лес,
Ни одной не осталось сосны, чтоб срубить из нее тебе крест,
И тупо лежишь ты в разрытой снарядами почве,
Задавленный сном без видений,
Не вождь, не герой, а безвестный солдат.
Разрушатся кости от ветра.
Но блеск легионов бессчетных блаженного Мира,
Когда они с медными звонами поле, где спишь ты, пройдут,
Увидишь, и шаг их услышишь!
Так слушай! И жди!
ЭРНСТ ТОЛЛЕР (1893-1939)
ХРОМЫЕ СОНЕТЫ
I
ТРОПА К МИРУ
Мы чужды шуму городскому,
Его горячки мы не знаем;
Мы любим тишь и странствуем по дому,
И милому и скрытому внимаем.
Последние любы нам капли дождевые,
Цветные пятна милы изразцов блестящих,
И в добродушном взгляде сторожа - живые
Приливы братских чувств мы ловим настоящих.
Весь космос в стебельке, вся полнота земная,
Цветок больной для нас - что хворое дитя,
И пестрый птиц полет - лишь сторона иная
Великого всего, что, тайно нас сплетая,
Из дали манит нас улыбкой ветровою
И музыкою звезд пьянит нас мировою.
II
ЛЕСА
Леса на горизонте отдаленном,
Молчите вы в вечернем ветерке,
Подвержены как бы моей тоске,
Моей тюрьмы минутам уязвленным.
Чело к столбам железным прижимаю,
Руками неподвижность их потряс,
Беднее я, чем жалкий странный пес,
Как в клетке зверь, я жалобно взвываю.
Вы, рощи буков, храмы угнетенных;
Как песнь родная, сосны, голос ваш!
Мне, отроку, в долинах потаенных,
Бывало, ткали дивный вы мираж...
Всё жду, когда ж под шелест ваш глубокий
Внемлю псалмам лесной души высокой...
III
СУМЕРКИ
Ромэн Роллану
Так рано гаснул свет в твоей вечерней келье
И с серых стен ее толпа теней слетала,
Ты яростно кричал, потом мечтал устало,
Коричневая тишь качала колыбелью.
И в блеск опаловый - покой твой погружался,
Вставали образы далеких лет веселья,
В плаще безмолвия плясало дня похмелье,
Но долгий сложный звон во тьме образовался.
То был твой тихий вздох, единственный твой зов...
По коридору - подозрительные гости -
Шуршали сторожа. Ты пригласил их в гости,
Товарищ-вечер ужин дать готов.
Но те, ворча, к глазку висок свой продвигали...
Нет зовов, что в сердца б их проникали. 
