ЕВГЕНИЯ СТУДЕНСКАЯ
1874, Санкт-Петербург — 1906, Царское Село
Оригинал здесь — http://www.vekperevoda.com/1855/studenskaya.htm
Дочь Михаила Марковича Шершевского, почетного лейб-медика двора Его Императорского Величества. Шершевская сумела поступить в Санкт-Петербургский университет и успешно закончить его историко-филологический факультет. Еще учась в университете, она занялась переводами поэзии, — с немецкого, английского, французского, итальянского, датского, шведского, испанского языков; первая известная публикация (перевод стихотворения Франсуа Коппе с французского) имела место в январе 1894 года в петербургском «Вестнике иностранной литературы», — там поэтесса активна печаталась и позже. Как пишет биограф Студенской, Г. Таракановский, «со второго номера „Нового журнала иностранной литературы, искусства и науки“, который стал выходить с января 1897 года, Шершевская начала активно публиковаться: на протяжении почти восьми лет в среднем в каждом втором номере». Студенская знакомила русского читателя с неизвестными ему поэтами, такими, как Хольгер Драхман, Антонио Фогаццаро, Джованни Пасколи, Энрико Панцакки, Оскар II (шведский король), Густав Фрёдинг и др. Среди прочего, если учесть опубликованные О. Чюминой переводы «Песни мертвых» (1897) и «Король и певец» (1898), Студенская (тогда еще «Шершевская») стала — пусть не первой, но второй русской переводчицей Редьярда Киплинга (1899—1902): в ее переводе Студенской была напечатана баллада «В карцере» — одна из знаменитых «Казарменных баллад» («Новый журнал иностранной литературы» (1899, Љ 11); Киплинга она переводила и позже. В апрельском номере того же журнала за 1904 год появился (вместе с оригиналом!) ее перевод стихотворения австрийского — точнее, тирольского — поэта Р. Грейнца «Der „Warjag“», ставший на многие десятилетия знаменитой русской песней (две войны не способствовали желанию вспоминать, что за русским текстом стоит созданный на немецком языке оригинал). Но из всех произведений Студенской только этому была суждена подлинная слава. Студенская печаталась под девичьей фамилией вплоть до восьмого, августовского, номера «Нового журнала иностранной литературы, искусства и науки» за 1901 год, а с двенадцатого, декабрьского — под фамилией своего мужа — Студенского, за которого вышла в конце 1897 года. Сквозной просмотр «Нового журнала иностранной литературы, искусства и науки» (вплоть до 1908 года, когда журнал закрылся), проведенный сотрудником Государственной Исторической библиотеки Олегом Монаховым, позволил установить, что у Шершевской-Студенской явно был еще один псевдоним: в 1899—1902 годах журнал печатал стихотворения в переводах некоего Корнея Михайленко с немецкого, испанского и шведского языков, причем иногда это были те же поэты, которых переводила Студенская (к примеру, шведский «живой классик» того времени граф Сноильский). Основания к поиску псевдонима у Шершевской были: в конце 1897 года она вышла замуж, нецерковное имя «Корней» и образованная от отчества фамилия смотрелись вполне «прозрачно». Но муж был болен чахоткой, кто знает — что заставило поэтессу начать подписываться его фамилией. К сожалению, последняя публикация Студенской, небольшое стихотворение итальянского поэта Э. Виччи, появилась в восьмом номере все того же «Нового журнала иностранной литературы, искусства и науки» за 1904 год, — умер муж Студенской (а поэтический раздел в журнале почти сошел на нет). Через некоторое время она вторично вышла замуж — за профессора историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета Ф. А. Брауна. Но, ухаживая за первым мужем, Студенская заразилась туберкулезом. Болезнь прогрессировала, поэтесса лечилась в Германии — но безуспешно. Весной 1906 года Шершевская-Студенская-Браун умерла, и лишь теперь, сто лет спустя, приходит время вернуться к ее обширному творческому наследию: именно Студенской мы обязаны не только «Варягом», но и новым подходом к отбору переводимых авторов, когда во главу угла ставится не табель о рангах в хрестоматиях, но прежде всего художественные достоинства оригинала и возможность его русского прочтения.
ФРАНЦ ЭВЕРС (1871—1947)
ТОМЛЕНИЕ
Сосны уснули.
Нежно, нежно
Ветер во сне шелестит…
Только в долине
Чей-то напев безмятежный
К звездам далеким летит.
Слышишь ли ночи дыханье?
Торжественно, стройно
Ночи звучат голоса;
Вьется в долине туман серебристый.
Слушай же сердце!
В час благовонный, росистый
Ночи встают чудеса.
Но и в тебе ведь пылает
Яркое пламя,
О человек! Ты бессилен его превозмочь!
Сколько желаний его раздувает,
Как оно сердце твое согревает
В эту прекрасную ночь!
Это — томление жизни так страстно
Бьется в груди и горит на челе,
Если ж оно тебе чуждо —
Напрасно
Жил ты тогда на земле!
ОСКАР II (1829—1907)
МГНОВЕНИЕ
Видишь в будущем ты только свет и отраду,
И желанная радость пытливому взгляду
В полном блеске весны предстает.
Ты молчать заставляешь свои опасенья:
Если голос надежды так полн упоенья,
Что же час наступивший дает?
Ах, один только миг, — и мелькнувший стрелою,
В парке Вечности смятый всевластной судьбою
Незаметный и хрупкий бутон;
Миг, исчезнувший прежде, чем понял ты ясно
Все, что было в нем чудно, светло и прекрасно,
И что вновь не воротится он.
Но зато никакой человеческой властью
От тебя не отнять миг короткого счастья;
Миг тот был и остался твоим.
Он живет в твоем сердце, как память былого,
Будит тысячи мыслей в уме твоем снова:
Так он вечен и неистребим.
ГУСТАВ ФРЁДИНГ (1860—1911)
ПРАВО ЗАЙЦА
Имеет заяц право
Жевать свою капусту
И набивать желудок,
Пока в желудке пусто,
И наслаждаться жизнью,
И пo-полю носиться,
Покуда все спокойно
И нет вблизи лисицы.
Когда ж она явилась
Беднягу обижать,
Тогда имеет право
Наш заяц убежать.
Бежать, прижавши уши,
Чрез кочки и канавы, —
Лишь звать себя не зайцем
Он не имеет права.
ТУР ХЕДБЕРГ (1862—1931)
КОЛОКОЛ
Меня так кротко в тишине
Коснулись сумерки крылами,
И колокольный звон во тьме
Несется тихими волнами.
Зовет, быть может, на покой
Он дух, что тело покидает,
Быть может, клятвою святой
Две жизни вместе сочетает;
Быть может, к бытию зовет
Младенца жребий неизвестный…
О тяжкий бой! О жизни гнет!
Мир всем, кто спит в могиле тесной!
ЯН НИБОР (АЛЬБЕР РОБИН) (1857—1947)
СТАРЫЙ РЫБАК
Да, отец, не вечно ж в непогоду
Будешь ты на ловлю выезжать;
Триста франков сколотил доходу,
А теперь пора и отдыхать.
Все твои ушли в «береговую»,
Так и ты от них не отставай;
А захочешь рюмочку-другую —
Платим мы — хоть по три выпивай!
«Ишь ведь черти! Вам-то что за дело?
Пять десятков был я моряком,
Так легко ль, пока во мне все цело,
Бросить якорь и идти на слом?!
Разве ром на берегу поможет?
Брошу, что ль, суденышко свое?
Птица жиь без воздуха не может,
Ну, а мне без моря не житье».
— Слушай, батька, у тебя нас трое,
Все женаты и ребята есть,
И добро скопили кой-какое;
Хватит всем на что и пить и есть.
Все тебе мы рады, так чего же?
Теплый угол ты всегда найдешь,
Ведь и мы не каменные тоже!
По рукам: ты в море не пойдешь! —
«Ну, уж вы обрадовались каркать
Будто дух весь вышел из меня!
Курой что ли нашести кудахтать,
Да зимой трястися у огня?
Полно лезть-то с нежностью своею;
Я хочу, — я вам твердил всегда, —
Чтоб последней выпивкой моею
Мне была… соленая вода!»
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПОДАРОК
I
«Ян, пора на ловлю собираться,
Уж и так-то рыба не клюет;
Ведь не дома ж нынче оставаться.
Хоть сочельник, а нужда не ждет.
Малыши, молитесь-как усердно,
Чтобы ловля выдалась легка,
И на утро принесе наверно
Ваш Христос четыре башмачка».
II
«Ишь как ветер здорово крепчает,
И как на смех рыбы никакой!
Коль уж очень сильно закачает,
Так придется вортить домой.
Дочка, слушай, как бушует море;
Ветер воет и стучится в дверь».
— Да уж, буря поднялась на горе,
Не поймать им ничего теперь.
III
«Ян, бери-ка рифы поскорее,
Шкот и румпель я сдержу рукой.
Фал отдай. Ну, выбирай! живее!
Все же глупо плыть ни с чем домой!»
— Мама, слышь, как непогода злится!
Что-то с ними делается там?
— Им, Жанетта, некогда молиться,
Как вот тем, чье пенье слышно нам.
IV
«Вот-те раз! Уж мачту расщепило.
Снасти прочь!.. Что можешь, убирай!
А теперь прихватим-ка, что силы!
Я гребу, а ты не отставай».
— Отошла заутреня; трезвонят.
Дочка, слышишь заунывный бой?
Словно что нам близкое хоронят,
И одни остались мы с тобой.
V
«На маяк уносит нас теченье,
На гряду подводных, острых скал…
Эх, сыночек, видно нет спасенья,
Видно час последний наш настал!»
— О, услышь, Заступница святая,
Всех Тебя молящих рыбаков,
Усмири Ты бурю, Всеблагая,
Нас пугает этот страшный рев!
VI
«В боте течь!.. Проклятье! Острый камень
Все лицо мне до крови разбил!»
«Эй, отец!»
«Иду, держися, парень,
Тут маяк нас лучше осветил…»
…………………………………..
…………………………………..
…………………………………..
— Что случилось, отчего с рассветом,
Кум Керсак, сегодня вы пришли?
Что с собой в мешке несете этом?
К нам его зачем вы принесли?
VII
Здесь четыре башмака несу я,
— Эка, право, жалостные вы!
Их сегодня выбросила буря
На песок с обломками кормы…
ЭНРИКО ПАНЦАККИ (1840—1904)
ДЕРЕВЕНСКИЙ ВИЗИТ
Она рассуждала так здраво и строго:
Имение в среднем немного дает,
Процента два-три, не считая налога:
Немного доходу и бездна хлопот.
Я тихо спросил: А в лесу за рекою
По-прежнему в мае поют соловьи?
По-прежнему сыплют вечерней порою
Они голосистые трели свои?..
Коснулись мы музыки. Тут оказалось,
Что мил ей, как встарь, «Гугенотов» дуэт.
Давно до рояля она не касалась!
В нем клавишей даже уж нескольких нет…
Вошли в огород мы. Она показала,
Как все здесь растет и плодится пышней.
При этом так мирно она вспоминала
Минувшие дни и старинных друзей,
Без слова намека, со взором столь ясным,
Что я усумнился невольно и сам,
Ужель приникал поцелуем я страстным
К прекрасным, слегка погрубевшим чертам?..
И в ярком сиянии вновь оживая,
Витали, как грезы, чаруя меня,
Ее лучезарная Юность живая
И звуками полная Юность моя!..