Михаил Кузмин
Переезд из Петербурга в Петроград[править]
Всем известно, что теперь за вход в павловский парк берут плату, но обратили ли внимание на киоски, в которых посажены билетерши? Они очень милы (киоски, конечно) и подходят к парку больше, чем, например, николаевские фоготики (faux gotique) к царскосельскому.
Заметили ли вы сооружение на барже, где трофейная выставка? Оно не режет глаз рядом с Сенатом и Адмиралтейством.
Видели ли вы прелестный дом (кажется, Лансере), где помещается школа народного искусства (угол Мойки и Екатерининского канала)?
А перекраска старых зданий?..
За Петроградом официально признали стиль, которого не рассмотрел Анатоль Франс, нашедший нашу столицу общим имперским городом, который может возникнуть где угодно и когда угодно. Когда я прочитал это мнение любимейшего писателя, мне стало грустно, но я подумал, что, вероятно, великий француз бережет свои восторги для более экзотической Москвы.
Да, ампир, конец XVIII века. Ни русификация Александра III, ни венская роскошь 80-х годов, даже стиль модерн не привились так к Петрограду (или, вернее, Петербургу), как постройки самых последних лет.
Ни яркость, ни размах, ни роскошь ему не к лицу. Излишний европеизм, последние крики моды тоже не годятся. Американизм — тоже. Все это — Киев, Москва.
При всем своем уважении к Врубелю я не могу себе представить дом на набережной, который был бы украшен этим художником.
В Москве чем резче контраст, тем лучше. Можно и Альгамбру, и терем, и Эйфелеву башню — чем чуднее, тем стильнее.
Петроград — славные наши портретисты (Боровиковский, Левицкий), Федотов, Сомов, не Врубель, не московские колористы, не парижские кабаретисты и футуристы.
Петроград сам по себе, его не спутаешь ни с Парижем, ни с Римом, ни с Москвой.
И дух другой. Придворный, военный (вернее, гвардейский), чиновный. Известны этикет, сдержанность, точность, приятная социабельность. Свои мнения есть, но спорить с пеной у рта не будут, говорят вполголоса, не орут, не раздражаются, не восторгаются. Отсюда вкус, холодок, известная мертвенность, терпимость, отсутствие празднословия и праздномыслия.
Философы, славянофилы, теоретики, спорщики — в Москве.
Мода — без подчеркнутости, богатство — без роскоши, веселье — без расчета, мнения — без дебатов.
Ах, есть другой Петроград, болотное марево, пейзаж Тернера, а не раскрашенная гравюра. Это идет от «Медного всадника» и «Пиковой дамы» через «Петербургские повести» Гоголя до Достоевского, до Андрея Белого.
Страшная фантастичность, холодная бездна. Но это не безумие, декоративное и красочное, Врубеля. Это почти безобразно, неизобразимо. И потом, это внутренне, в душе, в одиночестве, в белые ночи и осенние сумерки.
А так — социабельность, холодок, вкус. Свое искусство. Ни с чем не спутаешь. А между тем за последние два года не по дням, а по часам наша столица меняется. Не дома, конечно, а публика. Выйдешь из дому, все как будто то же: и Спасская ул., и Пантелеймоновская, и Марсово поле, и Летний сад, — а зайдешь в этот Летний сад, и хочется взять себя за нос, чтобы убедиться, не спишь ли.
Не говоря о полной его демократизации (не с пушкинских времен, а лет за десять, за пять), какой-то все неизвестный народ. Да не только в Летнем саду, везде: в театрах, на Морской, на выставках. Дамы моднее, заметнее, кавалеры шикарнее, говорят громко (не то от испуга, не то от развязности), чаще нерусская речь. Беженцы, вероятно. Куда же нибудь они делись. В Москве, говорят, население в летнее время, несмотря на то что, как и везде, много людей ушло на войну, увеличилось на миллион. Миллион что-нибудь да значит. И весь этот народ настойчиво накладывает какой-то свой отпечаток — покуда не разберешь, хороший или дурной, но во всяком случае чужой. Порою кажется, что и в журналах пишут какие-то беженцы, потому что у кого бы поднялась рука (из людей с петроградским сердцем) писать какие-то кислые вещи про К. А. Сомова, пускать экивоки про Пушкина, как недавно М. Иванов в «Новом времени». Впрочем, в этой статье всем попало. «Всеми недоволен». И Пушкину, и Моцарту, и Гофману, и А. Мюссе, и Римскому-Корсакову, и Шиллеру, и Смирновой. Я всегда думал, что «они любить умеют только мертвых», но оказывается, что гений и за гробом не прощается оставшимися в живых Сальери.
Я просто теряюсь при таких пассажах. А вообще мне кажется, что я куда-то переехал. Впрочем, мы все, сидя на месте, переехали из Петербурга в Петроград! И странно, что официальное, с большим вкусом сделанное подтверждение петербургского стиля совпадает с потерей этого самого стиля. Дай Бог, чтобы это было не посмертным признанием!
Впервые опубликовано: «Биржевые ведомости» 2. 1916. 9 июля. N 15668. С. 4.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/kuzmin/kuzmin_pereezd.html.