Горький и русская журналистика начала XX века. Неизданная переписка
Предисловие, публикация и комментарии В. Н. Чувакова
Литературное наследство. Том девяносто пятый
М., «Наука» 1988
Ответственные редакторы И. С. Зильберштейн, Н. И. Дикушина
Том подготовлен совместно с Архивом А. М. Горького
1908
1. Кондурушкин — Горькому 9 [22] января
2. Горький — Кондурушкину 16/29 января
3. Горький — Кондурушкину 26 или 27 января/8 или 9 февраля
4. Горький — Кондурушкину 27 или 28 января/9 или 10 февраля
5. Горький — Кондурушкину 12/25 февраля
6. Кондурушкин — Горькому 28 февраля/12 марта
7. Горький — Кондурушкину 7/20 марта
8. Горький — Кондурушкину 15 или 16/28 или 29 мая
9. Горький — Кондурушкину 4/17 июня
10. Кондурушкин — Горькому 20 июня/3 июля
11. Кондурушкин — Горькому 17/30 июля
12. Горький — Кондурушкину 27 июля/9 августа
13. Кондурушкин — Горькому 22 августа/4 сентября
14. Горький — Кондурушкину Около 30 августа/12 сентября
15. Кондурушкин — Горькому 4/17 сентября
16. Горький — Кондурушкину 22 сентября/5 октября
17. Кондурушкин — Горькому 12 [25] ноября
18. Горький — Кондурушкину 17/30 ноября
19. Кондурушкин — Горькому 11[24] декабря
1909
20. Кондурушкин — Горькому 11[24] марта
21. Кондурушкин — Горькому 19 апреля [2 мая]
22. Горький — Кондурушкину Около 25 апреля/8 мая
23. Кондурушкин — Горькому 8 [21] июля
24. Кондурушкин — Горькому 10 [23] сентября
25. Горький — Кондурушкину Около 16/29 сентября
26. Кондурушкин — Горькому 16 [29] сентября
27. Горький — Кондурушкину Около 22 сентября/5 октября
28. Кондурушкин — Горькому 15 [28] ноября
1910
29. Кондурушкин — Горькому 31 января [13 февраля]
30. Кондурушкин — Горькому 24 февраля [9 марта]
31. Кондурушкин — Горькому 17 [30 марта]
32. Горький — Кондурушкину Начало апреля
1912
33. Кондурушкин — Горькому 30 января [12 февраля]
34. Горький — Кондурушкину 4 или 5/17 или 18 февраля
35. Кондурушкин — Горькому 20 марта [2 апреля]
36. Горький — Кондурушкину Около 26 марта/8 апреля
37. Кондурушкин — Горькому 7 [20] ноября
1913
38. Кондурушкин — Горькому 30 января [12 февраля]
Переписка Горького с С. С. Кондурушкиным началась в январе 1908 г. Последнее известное нам письмо Горького этому корреспонденту датируется мартом/апрелем 1912 г., а завершающее переписку письмо Кондурушкина было отправлено из Петербурга на Капри 30 января /12 февраля 1913 г.
Писатель и журналист Степан Семенович Кондурушкин (1874—1919) родился в селе Линовка Самарского уезда и той же губернии в бедной крестьянской семье. После окончания в 1898 г. Казанского учительского института Кондурушкин уехал в Палестину, где работал учителем и помощником инспектора школ. В 1899 г. одно из своих ранних сочинений — «Весеннюю сказку» — Кондурушкин прислал в редакцию «Русского богатства». 23 октября 1899 г., отклоняя рукопись, В. Г. Короленко писал автору: «Аллегория Ваша растянута, мысль неясна, образы неопределенны <…> Отчего бы Вам вместо туманных аллегорий не попытаться познакомить читающую публику с особенностями той жизни, которая Вас теперь окружает? Пишете Вы литературно, кое-где красиво, а наблюдение над своеобразной жизнью — отличная школа»1. Кондурушкин последовал совету Короленко. В 1901—1906 гг. в «Русском богатстве» печатаются его рассказы и очерки, составившие цикл «Из скитаний по Сирии». Вернувшись в 1903 г. на родину, Кондурушкин целиком отдается литературной деятельности. В 1907 г. он начинает переговоры с К. П. Пятницким об издании первой своей книги рассказов и очерков в «Знании». Внимательно следя за русскими газетами и журналами, Горький имел представление о творчестве Кондурушкина еще до того, как получил от Пятницкого в оттисках его произведения. Перечитав их, Горький высказался за издание их «Знанием». Под заглавием «Сирийские рассказы» первая книга Кондурушкина выпущена издательством «Знание» в 1908 г. с посвящением: «Владимиру Галактионовичу Короленко от литературного крестника». Кондурушкин печатался в сб. «Знания» — повесть «Моисей» (XXV, 1908) и рассказ «В солнечную ночь» (XXIX, 1909). В 1909 г. «Знание» издало второй том «Рассказов» Кондурушкина, в который вошли его произведения разных лет.
В переписке Горького с Кондурушкиным довольно отчетливо прослеживаются две соприкасающиеся друг с другом линии. Это, во-первых, литературное наставничество Горького и, во-вторых, полемика по актуальным проблемам современной общественной жизни. Печатая Кондурушкина в «Знании», Горький на первых порах полагал, что молодой автор еще не раскрыл в полной мере возможности своего писательского дарования (и отчасти преувеличивал художественное значение сочинений Кондурушкина). Читая присылаемые Кондурушкиным рукописи, Горький-редактор преподал автору несколько уроков литературного мастерства, с благодарностью принятых Кондурушкиным. Вместе с тем довольно быстро обнаружилось различие в понимании Горьким и Кондурушкиным насущных проблем русского освободительного движения, русского национального характера и места писателя в общественной жизни. Спор Горького с Кондурушкиным принимал все большую остроту и в итоге привел к разрыву. На взгляды Кондурушкина оказало большое воздействие его пребывание в Палестине и «впечатления» от Ближнего Востока, где Кондурушкин мог наблюдать весьма пеструю, причудливую картину «сосуществования» разных религий — от христианства до иудаизма и мусульманства. У Кондурушкина сформировалось весьма устойчивое представление о религии как об особой форме народного сознания. Извечное стремление народа к правде, справедливости, свободе, по его мнению, находит свое обобщенное выражение в религиозном мифотворчестве. Так, в повести «Моисей» библейский сюжет (блуждания древних евреев в пустыне в поисках «земли обетованной») был для Кондурушкина лишь формой выражения его публицистических тезисов. Поясняя проблематику своего «Моисея», автор 28 февраля/12 марта 1908 г. писал Горькому: «Невидимый Моисей жил в народной душе, вел народ по пустыне, а бородатый Моисей только воплощал собой эту идею, эту силу». Развивая далее свою мысль, Кондурушкин в письме от 4/17 сентября 1908 г. обращал внимание на сходство первых веков христианства с современной кризисной эпохой, когда «острее чувствуются недостатки человеческого строя жизни и сильнее охватывает тоска по новым берегам». Эта «тоска по новым берегам» сближала Кондурушкина с богоискателями, она же привела его в Петербургское религиозно-философское общество. В ноябре 1908 г. он слушает на заседании общества доклады А. А. Блока и Г. А. Баронова об «Исповеди» Горького, а в ноябре 1912 г. сам выступает с докладом «О народной вере». С богоискательскими настроениями Кондурушкина связан и его интерес к основателю религиозной секты трезвенников Ивану Чурикову и особенно к черносотенному иеромонаху Илиодору (Сергею Труфанову), который, по уверению Кондурушкина, «народен» потому, что, вступив в конфликт (неважно по какой причине) с церковными и гражданскими властями, якобы объективно выражал веру темного и забитого народа в идеальное самодержавие, не угнетающее, а благодетельствующее народ. Такая точка зрения на народ и перспективы русского освободительного движения была для Горького неприемлема. Однако его полемика с Кондурушкиным в 1908—1909 гг. осложнялась тогдашними богостроительскими взглядами Горького, которые не могли не наложить отпечатка на его рассуждения об индивидуализме и коллективизме. Споря с Горьким, Кондурушкин в свою очередь давал характеристики произведениям Горького «Лето», «Исповедь», «Городок Окуров». В них он ищет подтверждения своим упрекам в противоречиях и непоследовательности самого Горького-полемиста. В творчестве Кондурушкина усиливаются пессимистические ноты. Получив в августе 1908 г. от Кондурушкина рассказ «У дороги», в котором автор, по его признанию, «старался изобразить напряжение человеческого духа в борьбе с разъединенностью людей», Горький отказывается печатать рассказ в сб. «Знания»: «Для нас пессимизм, скептицизм, мизантропизм и прочие болезни духа — преждевременны» (п. от 30 августа/ 12 сентября 1908 г.).
Став разъездным корреспондентом кадетской газеты «Речь», Кондурушкин совершает большие и длительные поездки по России — от западных ее губерний до Дальнего Востока. Обильные впечатления наблюдательного журналиста втискиваются им в узкую, по существу своему либерально-буржуазную, программу «культурничества», просвещения народа. Трагический конфликт поздней повести Кондурушкина «Монах» (1913) строится на том, что герой произведения — бывший монах, покинувший обитель и после долгого пребывания за монастырскими стенами возвращающийся в родную деревню, — подобно неузнанному библейскому Моисею, оказывается бесконечно далек тому темному, жестокому, корыстному и расчетливому миру, духовному прозрению которого он хотел посвятить свою жизнь. Имея в виду повесть Кондурушкина «Монах», Горький писал 23 мая/5 июня 1913 г. А. Н. Тихонову: «В V книге „Р[усского] б[огатства]“ статья Короленко „Турчин и мы“ — это как раз та оценка славянского характера, которая сложилась и у меня. Когда читал, то — местами — даже странно было: мои слова! Какой умный и зоркий человек, В[ладимир] Г[алактионович]! И так приятно читать его вещь среди разных Кондурашкиных» 2. Последним эпизодом полемики Кондурушкина с Горьким была его статья «Чужой ум»3, содержащая нападки на статью Горького «Две души», опубликованную в журнале «Летопись» (декабрь 1915 г.).
Кондурушкин скончался 9 января 1919 г. в Омске4.
Из 16 публикуемых писем и одной телеграммы Горького Кондурушкину ранее были опубликованы 7 (№ 4, 5, 8, 17, 22, 34 и 36; № 5 не полностью). Все известные нам 22 письма Кондурушкина печатаются впервые.
Примечания[править]
1 Короленко В. Г. Избр. письма. М., 1936. Т. 3. С. 190.
2 Горьк. чт. 1959. С. 43.
3 Речь. 1916. № 120. 3 мая.
4 Кондурушкина Е. С. С. Кондурушкин: (Памяти мужа) //Вестник литературы. 1919. № 9. С. 13—14.
1. Кондурушкин — Горькому[править]
Глубокоуважаемый Алексей Максимович!
По словам К. П. Пятницкого, Вам посланы оттиски моих рассказов, каковые я предлагаю «Знанию» издать сборником1. Могут быть две комбинации: 1) сборник всех рассказов — около 17 1/2 журн. листов и 2) сборник одних рассказов с востока — около 12 1/2 журн. лжстов. Последняя комбинация, по моему мнению, лучше.
Конечно, Алексей Максимович, мне важно решить вопрос возможно скорее. И не только потому, что мне нужны деньги: вопрос идет о литературной конфирмации, каковую мне было бы приятно совершить в той же церкви, к которой принадлежат мои славные литературные родители… Вы понимаете это и не откажитесь ускорить ответ.
Говорил я К. П[етрович]у и об иллюстрациях к сборнику рассказов с востока. Мне казалось, что это было бы кстати… На всякий случай прилагаю при сем Вам для сведения письмо художника Лансере по этому поводу2.
С глубоким уважением
СПб. Вас[ильевский] Остр[ов], 10 л[иния], д. 9, кв. 5
1 Кондурушкин начал переговоры с Пятницким об издании книги рассказов в «Знании» еще в 1907 г., но дело затягивалось. 23 декабря 1907 г. Кондурушкин направил Пятницкому письмо, в котором спрашивал: «В каком положении находится вопрос об издании моего сборника? Сообщите, пожалуйста» (АГ). Автор хотел выпустить книгу в «Знании» с иллюстрациями и в том же п. Пятницкому сообщал, что имеет соответствующие предложения от нескольких художников, в том числе от Е. Лансере и В. Нарбута.
2 Евгений Евгеньевич Лансере (1875—1946) — график и живописец. Член «Мира искусства». Речь идет о п. Лансере Кондурушкину.
2. Горький — Кондурушкину[править]
Дорогой Степан Семенович!
Рад быть полезным для вас всем, чем могу. За работами вашими внимательно следил, чувствую в руке вашей большую силу, в сердце и в мысли здоровую бодрость, думаю, что вы должны написать большие вещи. Рассказов ваших не получил, сегодня телеграфировал К[онстантину] П[етровичу], чтоб он не медля выслал их1.
Получив — не замедлю ответом, а пока жму руку вашу.
Датируется по содержанию.
1 16/29 января 1908 г. Горький телеграфировал Пятницкому: «Пришлите рассказы Кондурушкина. Пешков» (АГ) — и в тот же день написал ему: «Жду рассказов Кондурушкина, это интересный писатель, нам следует издать его, как вы думаете?» (Арх. Г. Т. IV. С. 227).
3. Горький — Кондурушкину[править]
Дорогой Степан Семенович!
Рассказы ваши прочитал — предлагаю вам условиться с К[онстантином] П[етровичем] по делу об издании1.
Очень советую — выкиньте из книжки рассказ «Наяву» — грубоват он у вас 2. Или выкиньте из него анекдот с последом, — это противно, но — не типично, даже — не характерно.
Вам следует прокорректировать хорошенько оттиски, — в них встречаются одни и те же примечания и много других небрежностей, читателю ненужных3.
Письмо Лансере возвращаю вам, может быть, понадобится4.
Рисунки — это хорошо бы!
Жму руку.
Датируется по помете адресата: «Получ[ено] 1 февр[аля] 1908 г.» Как можно заключить по почт. шт. на конвертах, письма между Капри и Петербургом находились в пути пять-шесть дней.
1 Рассказы и очерки Кондурушкина, составившие цикл «Из скитаний по Сирии», печатались в 1901—1906 гг. в журн. «Русское богатство»: «Железная дорога к священному городу мусульманского мира» (1901, № 7), «Баядерка», «Акулина в Триполи», «Абу-Масуд», «Почтовый день в Гожайя», «Могильщик», «Узнал — узнал!» (1902, № 9), «Горе Халиля», «Ко-ко-ко», «Два минарета» (1902, № 12), «Хараба» (1904, № 5), «Из жизни современной Сирии» (1904, № 12), «Шагин-Хадля. Из жизни одного сирийского села» (1905, № 3), «Огаден» (1906, № 6). 26 января/8 февраля 1908 г., после получения оттисков произведений Кондурушкина, Горький писал Пятницкому: «Дорогой друг — на мой взгляд, Кондурушкина следует издать. Покуда он не бог весть как силен, но мне кажется, должен вырасти. Рассказы его открывают нечто новое, их этнографический интерес несомненен. Думаю, что книжка будет иметь успех. Написал ему письмо, прошу один рассказ — „Наяву“ — выкинуть и предлагаю говорить с вами об условиях издания» (Арх. Г. Т. IV. С. 229).
2 Рассказ Кондурушкина «Наяву» впервые опубликован в журн. «Образование» (1907, № 8, отд. 1. С. 19-29). В ЦГАЛИ (ф. 231. он. 1, ед. хр. 70) хранится черновой автограф этого рассказа, имеющий авторскую дату: «СПб., март 1907». Действие рассказа происходит в глухой чувашской деревне. Протест Горького вызвал содержащий грубые натуралистические подробности эпизод с удалением врачом из чрева роженицы мертвого ребенка. Рассказ «Наяву» вошел во второй том «Рассказов» Кондурушкина, выпущенный «Знанием» в 1910 г. Эпизод с «последом» в нем сохранен.
3 Это замечание Горького было учтено автором. Кроме того, Кондурушкин еще раз пересмотрел состав своей книги «Сирийские рассказы». 4/17 февраля 1908 г. он писал Пятницкому: «При сем 4 рассказа. Четвертый — „Англичанка“ еще не был у Вас. Я с удовольствием выкинул бы 3-й „Горе коймакамы Наблуса“, а вместо него — „Англичанку“» (АГ). Желание автора было выполнено.
4 См. п. 1, прим. 2. 15/28 февраля 1908 г. в п. Пятницкому Кондурушкин напоминал, что Лансере ждет от «Знания» ответа, иллюстрировать ли ему книгу Кондурушкина (АГ). «Сирийские рассказы» вышли с иллюстрациями Лансере (п. 8, прим. 3).
4. Горький — Кондурушкину[править]
Дорогой мой Степан Семенович!
За письмо — спасибо1, а уж если вы ко мне столь хорошо относитесь, — это дает мне право советовать вам, — не учительски, но дружески: подумайте над рассказом «Наяву»!
Может быть, я — ошибаюсь, но кажется мне, что эта вещь способна произвести не выгодное для вас впечатление своей как бы нарочитой грубостью. Уберите послед, оставьте голые кулаки — будет лучше!
В наши дни вновь разочаровавшаяся в силе народа интеллигенция тщательно ищет всюду фактов для обвинительного акта русскому мужику, повинному в некультурности, зверстве всяческом и т. д. и т. п. — не давайте вы милым забавникам лишнего факта к их коллекции!2
Правда от этого не пострадает, она — всегда выше факта, — а обвинители в своем антидемократизме обойдутся и без вашей помощи.
Вы любите красоту, вы чувствуете ее тонко, умеете найти — вы можете и должны найти ее везде — и в рассказе «Наяву» — тоже!
Жму руку.
Датируется по пометке адресата: «Получ[ено] 2 февр[аля]».
1 Упоминаемое п. Кондурушкина Горькому не разыскано.
2 С протестом против клеветы буржуазной интеллигенции на народ Горький выступил в ст. «О цинизме», написанной им для французского журн. «Documents du progres», где она была опубликована в мартовском номере за 1908 г. В России эта статья была напечатана раньше в сб. «Литературный распад» (I. СПб.: Зерно, 1908) (вышел в янв. 1908 г.). «Народ, — писал Горький, — низвели на степень орудия нашей жадности, ограбили силу его, исказили бессмертную душу — и теперь циники говорят: — Груб он и глуп, народ; жесток и развратен! Справедливо сказано, что в чужой стране каждый видит только то, что приносит в себе самом!» (XXIV, 13).
5. Горький — Кондурушкину[править]
Дорогой Степан Семенович!
Вы пишете: «А м. б., получу от вас какие-либо советы»1 — значит, даете мне право советовать; я вас искренно благодарю за это и — приступаю к делу.
«Моисей» — вещь интересная2, на мой взгляд, но — вы должны и можете написать ее лучше, сильнее.
Для этого — мне кажется — нужно сделать ее короче: III-я глава несомненно длинна; Моисей часто говорит одно и то же; слова пророка коротки и крепки, как указывает нам библия.
В V-й главе длиннотами испорчена славная и трогательная фигура Махли. Мне думается — у вас достаточно и красок и знаний, вы можете не повторяться.
Обратите серьезное внимание на язык, — он небрежен и не сливается с темой, особенно в начале. Язык тут должен быть медный, гулкий, слова — просты и каждое — на своем месте.
У вас странным образом смешаны словечки местных наречий с чужими словами, в одном месте, напр., — «блескавица» из Рязанской и Орловской губерний3, а через слово, два от нее — «блик».
Такие слова, как «болобочет», «трепыхается», «дых», «дыхает», совершенно не уместны в этой работе. Слишком часто повторено слово «брекотанье», «брекочет». «Бутор» и «орало солнце» — грубо и не нужно. «Орало солнце» — и двусмысленно: может быть понято как — кричало и как — пахало землю. Следует — и нужно! — достигать музыкальности, неловко звучит в одном коротком периоде дважды «пере», дважды «щиеся». Шипящих и свистящих сочетаний можно, а в данном случае — следует — избегать.
Такса — продукт издевательства нашей «культуры» над животным; на мой взгляд — ей не место в вашем рассказе, как не место в нем граммофону. Такса явилась слишком недавно. Да не покажется все это мелочами вам, — дорогой мой, — в литературе не должно быть мелочей. Любя женщину — вы создаете человека, любя язык — поэта. В этой теме нужно быть поэтом, и я вас очень прошу — будьте внимательнее к языку, тогда вы, м.б., напишете крупную вещь. Ведь словами вы богаче, чем небрежностью.
Как индивидуальность вы, разумеется, должны были возвысить героя за счет силы и красоты народа, созидателя его, — я не спорю с этим, ибо и сам долгое время пенял на зеркало, не замечая, что это моя рожа всячески крива. Но — вы поочередно употребляете два понятия, у вас действует то «народ», то — «толпа». Разделяя эти — разные психические феномены, — в одном я вижу коллектив, создавший всё — от Иеговы4 до Наполеона (в легенде о нем, а не в истории), — от Гомера до Уольта Уйтмана5, вижу в нем силу, способную творить чудеса, другую же считаю случайным сборищем индивидуальностей, лишенных ощущения внутренней связи, — не говоря о сознании — соединенных тем или иным временно вспыхнувшим интересом, а чаще — настроением.
Вы оперируете этими понятиями не ясно. Убивает соглядатаев — кто? Если их убивали за слабодушие — на мою мерку это должен был исполнить народ. Плюет на бороду Моисея — кто? Мне кажется это должна была сделать толпа. Народ — Махли, толпа — Фузи. Я не хочу вас убеждать в этом и отнюдь не намерен насиловать ваш опыт — моим. Я только указываю на то, что мне, читателю, показалось неясным.
В одном месте у вас сказано: «Шутовское величие, всегда понятнее сердцу толпы», — я этого не знаю, но, вероятно, — вы правы. Однако мне думается, что народ не склонен освящать «шутовское величие» своими легендами, — он создавал юродивых, Иванушек Дурачков, но это не шуты. На сем — кончаю, повторив, что ваша вещь — очень интересна, местами написана с большим подъемом и — она своевременна. Вообще мне кажется, что вы — талантливый и — надо быть — хороший, искренно любящий литературу человек.
Об этом красноречиво говорит ваше письмо.
Я усердно читаю «шкандаль-литературу», как вы ее назвали6, «модерн», к[а]к называют другие. Весь этот кавардак честолюбий, сомнений и голо-то стремления «урвать да удрать» иногда наводит некоторую тоску. Но — редко и ненадолго. Началось это — давно, еще в 90-х годах, со времен Волынского7. Все эти г. г. «идеалисты» — его детки. А мистики — анархисты, «неприемлющие мира», — взлелеяны на книжке француза Пюжо8, написанной довольно давно, но, видимо, недавно прочитанной нашими мудрецами. Они вообще не свежим товаром торгуют, все они. Бесспорно талантливый и до судорог холодный Брюсов — весь дан во французской литературе лет двадцать тому назад. Блок — не очень ловко перепевает Верлена, времен его мистических настроений9. В этом шуме — мало оригинального, лишь несколько фигур что-то обещают, напр., — Городецкий10, Тарасов 11.
История обожествления детородных органов — тоже не нова. Но — грубо же они, черти, обращаются с этими членами! Заметьте — если человек много говорит о своей смелости в делах пола — это несомненный импотент.
И во всем, что творится в дорогой и прекрасной литературе, — я вижу духовную импотенцию. Собственно говоря — это не в литературе, а где-то около ее. Общий процесс я бы назвал крахом индивидуализма, разрушением личности12. На мой взгляд, Ан[тон] Пав[лович] был не прав, говоря о «здоровых мужиках»13. Нет, «мужики» не здоровы, все они сплошь — духовно больной народ, все. Их якобы мятеж и «искание последней свободы» — признаки полного отчаяния, предчувствие гибели и — ужас пред нею.
Мне кажется, видите ли, что социально психические силы, законы развития которых все еще так мало ведомы нами, — что эти силы ныне обнаруживают волю к слиянию во единую силу, что мир приближается к созданию некоего нового коллектива, и вся жизнь мира вступает в стадию напряженного творчества новых форм для своего развития. Начало этого возникающего вихря жизни — вихря творчества — ясно ощутимо во всеобщей тревоге; индивидуальности с наиболее тонко развитой нервной системой ощущают лёт каких-то новых волн, а люди: с повышенной чувствительностью ощущают эти волны сил тем более остро. В то же время они слишком поглощены так называемой «проблемой личного бытия» и органически не способны слиться с потоком, который закипает вокруг.
Вам, пожалуй, не ясно и утомительно все это? Кончаю. Рекомендовал бы вам в сборнике «Очерки философии марксизма» 14 статью Базарова, в ней — стр. 60 и след. — есть интересная и глубокая мысль о объективном творчестве в искусстве. Вообще — это чудесная книга, хороша статья Луначарского об «Атеизме» 15 и Богданова 16 — крупнейшего из философов современности, как я думаю.
Всего доброго! Надеюсь — мои советы не задели вашего самолюбия? Поверьте, я очень уважаю людей и хотя иногда ругаю их, но — не учу. Сам учусь.
Жму руку.
Датируется по почт. шт.
1 Цитированное Горьким п. Кондурушкина не разыскано.
2 Об отправке Горькому на отзыв рукописи повести «Моисей» Кондурушкина известил Пятницкого 10/23 февраля 1908 г. Повесть была исправлена автором по замечаниям Горького и впервые напечатана в XXV сб. «Знания» (вышел в свет 12/25 дек. 1908 г.).
3 В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. Даля это слово зарегистрировано как местное (смоленское и воронежское) и означающее — зарница, молния.
4 Одно из имен бога в иудаизме (наряду с Ягве и Саваофом).
5 Уолт Уитмен (1819—1892) — американский поэт. В ст. «Разрушение личности», впервые напечатанной в кн. «Очерки философии коллективизма» (Сб. 1. СПб.: Знание, 1909), Горький упомянул Уитмена в числе писателей (Р. Демель, Э. Верхарн, Г. Уэллс, А. Франс, М. Метерлинк, Г. Траубел), которые, «начав с индивидуализма и квиетизма, дружно переходят к социализму, к проповеди активности, все громко зовут человека к слиянию с человечеством» (XXIV, 48—49).
6 По-видимому, Горький ссылается на неизвестное нам письмо к нему Кондурушкина.
7 А. Волынский — псевдоним Акима Львовича Флексера (1863—1926), литературного критика и искусствоведа, одного из идеологов русского декадентства, с 1889 г. постоянного сотрудника журн. «Северный вестник» и позже его фактического руководителя. В 1890—1895 гг. Волынский выступил в «Северном вестнике» со статьями против революционно-демократической критики (В. Г. Белинский, Н. А. Добролюбов, Н. Г. Чернышевский, Д. И. Писарев), яростно обрушиваясь на материализм и «реалистический утилитаризм». Отдельное издание этих статей (Русские критики. Литературные очерки. СПб., 1896) встретило суровую отповедь автору в ст. Плеханова «Судьбы русской критики» (Новое слово, 1897. № 7). См. также книгу Волынского «Борьба за идеализм. Критические статьи» (СПб., 1900). Отношение Горького к Волынскому вначале было отрицательным. Не приемля статей Волынского, публиковавшихся в «Северном вестнике», Горький в фельетоне из цикла «Между прочим» (Самарская газета. 1895. № 153. 19 июля) отмечал, что в этом журнале «теперь засел и во всю мочь свищет малюсенький Соловей-разбойник господин Волынский…». Непродолжительное сближение Горького с Волынским в 1897—1898 гг., объясняющееся тем, что в это время Горький главное внимание уделил своей борьбе с легальными марксистами и сторонниками народнической доктрины, снова сменилось решительным отчуждением. 15—16/28—29 мая 1908 г., отказываясь переиздавать в «Знании» книгу Волынского «Леонардо да Винчи» (СПб., 1899), Горький писал Пятницкому: «Не люблю я эту лису. Его книга о „Русских критиках“ — все-таки плохая книга, говоря мягко. А „Книга великого гнева“ — просто подлая. В ней он, якобы устами Достоевского, поносит людей, коих можно уличать в ошибках, — но — нельзя не уважать. Антиреволюционная книга, как хотите. И я высказываюсь против Волынского в „Знании“. Заметьте еще: в сущности, это он является первой ласточкой возродившегося идеализма и романтизма, и он основоположник того направления, коему столь усердно служат ныне Минские, Мережковский и т. д. Это — его ученики, что б они ни говорили и как бы он ни отрекался от них» (Арх. Г. Т. IV. С. 251). П. Горького Волынскому 1896—1898 гг. см. в кн.: Литературно-эстетические концепции в России конца XIX — начала XX в. М.: Наука, 1975. С. 355—370.
8 Речь идет о кн.: Pujo M. L’idealisme integral. Le regne de la grace. P., 1894 (Пюжо М. Интегральный идеализм. Царство благодати. Париж, 1894). В книге, в частности, содержатся характеристики Новалиса и Стефана Малларме.
9 Горький, очевидно, имеет в виду содержание первого сборника «Земля», вышедшего в «Московском книгоиздательстве» в 1908 г. В феврале 1908 г. Горький переслал этот сборник Е. П. Пешковой (Арх. Г. Т. IX. С. 46). Среди других произведений в этом сборнике напечатаны стихотворения А. Блока «Никто не скажет: я безумен…», С. Городецкого «Березка» и Е. Тарасова «Больные чуждым нам недугом». В. Брюсов в первом сборнике «Земля» не печатался. Можно предположить, что Горький подразумевает опубликованный в «Весах» (1908, № 1) цикл стихов Брюсова «Обреченный», позже вошедший в книгу Брюсова «Пути и перепутья. Собрание стихов. Т. III. Все напевы. 1906—1909» (М.: Скорпион, 1909).
10 Сергей Митрофанович Городецкий (1884—1967) — поэт, сотрудничал в изданиях символистов. Автор поэтических сборников «Ярь» (1907), «Перун» (1907), «Дикая воля» (1908). В декабре 1907 г. Горький предложил В. В. Вересаеву, согласившемуся редактировать литературно-публицистический сборник (организатором его была член московской организации большевиков Е. К. Малиновская), пригласить к участию в сборнике Городецкого, Е. М. Тарасова и А. С. Рославлева. См. п. Горького Вересаеву около 13/26 дек. 1907 г. II Арх. Г. Т. VII. С. 62. Издание сборника не осуществилось. 16/29 марта 1908 г. в п. к Пятницкому Горький подтвердил получение от Пятницкого, в числе других книг, и сочинений Городецкого. См.: Арх. Г. Т. IV. С. 239.
11 Евгений Михайлович Тарасов (1882—1944) — поэт, участник студенческого революционного движения. Подвергался арестам и ссылке. В 1905 г. как дружинник участвовал в Декабрьском вооруженном восстании в Москве. Печатался в XII и XIV сб. «Знания» за 1906 г. Автор поэтических сборников: «Стихи. 1903—1905» (СПб;, 1906) (по распоряжению Комитета по делам печати был уничтожен за «призыв к мятяжническим и бунтовщическим деяниям») и «Земные дали. Вторая книга стихов» (СПб.: Шиповник, 1908). После выхода второй книги, неодобрительно встреченной критикой (см., напр.: Чуковский К. Третий сорт // Товарищ. 1907. № 443. 7 дек.; Блок А. Литературные итоги 1907 года//Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1962. Т. 5. С. 229—230; первоначально: Золотое руно. 1907. № 11/12. С. 97 и др.), Тарасов прервал свою литературную деятельность. После Октябрьской революции работал инженером-агрономом на Омской МТС, в Госплане СССР и Наркомате совхозов. См. его автобиографические заметки «Мы — предтечи» (Огонек. 1982. № 38. 18 сент. С. 21. Публикация Ник. Трифонова) и ст. Н. А. Трифонова «Недосказанная поэма. (Жизнь и творчество Евгения Тарасова в свете новых данных)» (Рус. лит. 1982. № 4. С. 181—192).
12 Эти мысли Горький развил в своей ст. «Разрушение личности», первоначальный вариант которой, имевший подзаголовок «Очерки современной жизни и литературы», был написан им, очевидно, в январе--феврале 1908 г. и предназначался для газ. «Пролетарий» (см. п. Горького Ладыжникову от февр. (не позднее 10/23) 1908 г.// Арх. Г. Т. VII. С. 176). Высказавшись против напечатания статьи в «Пролетарии», В. И. Ленин в п. Горькому от 25 февраля 1908 г. писал: «…Вы явным образом начинаете излагать взгляды одного течения в своей работе для „Пролетария“» (В. И. Ленин. Т. 47. С. 143). Имея в виду идеалистические философские взгляды А. Богданова и других эмпириокритиков, оказавших влияние на Горького, В. И. Ленин отмечал, что «„Пролетарий“ должен оставаться абсолютно нейтрален ко всякому нашему расхождению в философии». В. И. Ленин советовал Горькому статью переделать и «все, хоть косвенно связанное с богдановской философией, перенести в другое место» (Там же. С. 145). Около 10/23 марта 1908 г. Горький просил Ладыжникова не печатать ст. «Разрушение личности», так как намеревался ее расширить и поместить в сборнике, который он намечал выпустить совместно с Луначарским. В процессе дальнейшей работы над статьей Горький менял ее заглавие («От Прометея до хулигана», «Личность и творчество»), но позже вернулся к прежнему. Впервые статья помещена в кн.: Очерки философии коллективизма. Сб. 1. СПб.: Знание, 1909.
13 Имеется в виду приведенный Буниным в воспоминаниях «О Чехове» отзыв Чехова о московских литераторах-декадентах: «Какие они декаденты, они здоровеннейшие мужики! Их бы в арестантские роты отдать…» (Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 т. М., 1967. Т. 9. С. 221). Воспоминания впервые были напечатаны в III сб. «Знания» (1905).
14 Речь идет о философском сб. «Очерки по философии марксизма» (СПб.: Зерно, 1908). О высылке этого сборника Горький просил Ладыжникова в конце января (начале февр.) 1908 г. См.: Арх. Г. Т. VII. С. 174. В. Базарову принадлежала в сборнике ст. «Мистицизм и реализм нашего времени» (с. 3—71). Сборник в целом и статья Базарова в частности подвергнуты критике В. И. Лениным в кн.: «Материализм и эмпириокритицизм» (М.: Звено, 1909).
15 Имеется в виду ст. Луначарского «Атеизм» (см. указ. сб. С. 107—161).
18 Богданову в указанном сборнике принадлежала ст. «Страна идолов и философия марксизма» (С. 215—242).
6. Кондурушкин — Горькому[править]
Глубокоуважаемый и дорогой Алексей Максимович!
Искренне благодарю Вас за советы. Большинством из них я уже воспользовался, и не только потому, что доверяю Вашему художественному чутью, а потому, что они меня убедили. Со времени получения: Вашего письма вот уже две недели я «не схожу с Моисея» и даже во сне. Разговор Моисея со старшинами — сократил. Всю X главу, — разговор Моисея с Навином, — переделал. Незаконченное окончил. Еще неделя, другая — и мой Моисей будет закончен. И только теперь, перечитав десятки раз письмо Ваше, я понял то, чего сгоряча не заметил: Вы не сказали ничего определенного относительно напечатания его «Знанием». Был вчера у К[онстантина] П[етровича], думал, что Вы ему написали, ни да, ни нет. Оказывается, он ничего не имеет от Вас. Потому прошу Вас, скажите мне определенно, желаете ли Вы иметь «Моисея» для «Знания».
Я сказал, что воспользовался большинством Ваших советов. Ибо, действительно, два из них меня не убеждают. Это, во-1-х, тот, где Вы говорите, что главу о Махли (с Фузи) надо сократить. Вы указываете мне на лишние ногти и говорите, что их надо остричь. Пробую — режу палец. Не знаю, где ногти. Не могу отрезать пальца. Значит, так тому и быть. Во-2-х, там, где Вы говорите по поводу моего" «индивидуализма». Я, как, вероятно, и Вы, полагаю, что индивидуальность велика лишь там, где она угадывает глубокие потребности народной жизни и души и тем расчищает путь народу — богу. У меня и в повести тоже: было время, когда никто не видел в человеке — Моисея, а он, невидимый Моисей, светился у всех в глазах, жил в каждом: доме, управлял помыслами… И только потом явился видимый Моисей… Все его узнали, увидели. Невидимый Моисей жил в народной душе, вел народ по пустыне, а бородатый Моисей только воплощал собой эту идею, эту силу. Но вот иссяк невидимый Моисей в душе народа. Бессилен и бородатый Моисей… Простерлось в пустыне народное тело и лежит без движения. Бородатый Моисей снова раньше других понял это. И в этом снова его величие. Он увел народ в пустыню, но веру в этот же народ не потерял. Да и нельзя не верить в народ — он бессмертен.
Вы пишете: «Махли-- народ. Фузи — толпа. Убивает соглядатае» за малодушие — народ. Плюет в бороду Моисея — толпа…" 1
Боже мой, если бы мы не знали, что и народ (т. е. большинство; иначе трудно оперировать с этим словом в социологии) тоже плюет в бороду Моисею! Ведь если бы этого никогда не было, мы не знали бы никакого рабства. Разве вся наша жизнь русская, французская, немецкая… не есть надругательство над нашим Моисеем, Моисеем человечества, о котором (Моисее) Вы же сами говорите, что он дышит над миром.
Да, эти вихри неведомых нам сил крутят над человечеством, и крутят давно. Они и в древности затягивали в свои воронки целые народы. Они проносились над всем человечеством и будили мысли, чувства. Но еще ни разу не закрутили всего человечества. И народы, отряхнувшись от переполоха, плевали вослед улетающим вихрям и заклинали: «Чур меня, чур меня!» и снова засыпали.
Плевали, плюют и еще, к сожалению, будут плевать. Ничего не поделаешь. И не ради слова поведет Моисей в пустыню свой народ, в пустыню великих испытаний и лишений.
Но мы придем в обетованную землю, придем! Мы — народ, а не лица.
Будьте здоровы. Скоро ли Вы будете в состоянии жить снова в России? Ах, как это жалко, что Вы там, а не здесь.
С уважением и искренней любовью.
1 Кондурушкин не цитирует, а излагает содержание письма к нему Горького. См. п. 5.
7. Горький — Кондурушкину[править]
Дорогой Степан Семенович!
Я, — казалось мне, — совершенно определенно высказался о Моисее, как о вещи — на мой взгляд — значительной и т. д.; вопроса о помещении его в сборнике предо мной — не стояло1.
Конечно — да и я искренно рад, что вы начинаете ваше сотрудничество в «Знании» этой вещью. Не считайте меня, ради всех богов, унтер-офицером в литературе, «редактором», «хозяином» и т. д. — зря обидите человека, к[ото]рый литературу эту искренно и глубоко любит даже и тогда, когда многое в ней и враждебно и противно ему! Да, даже и тогда. Само собою разумеется, что в Брюсовых, Блоках, Ивановых и т. д. много прямо-таки чуждо мне, но — не слеп и не могу не видеть у них красоты, всем нам нужной, для всех — ценной, дорогой, редкой. О, черти, как хорошо они могли бы говорить, если б же болели этой изнуряющей болезнью — гипертрофией «я»!
Отсюда — прямой переход к вашему утверждению: «…ведь если бы этого никогда не было, мы не знали бы никакого рабства», — речь идет о плевках в бороду Моисея.
Утверждения сего не принимаю. Во-первых — кто это «мы»? Не знаю такого коллектива. Во-вторых: если б он, этот коллектив, существовал — он опирался бы на чье-то рабство. А в-третьих, — мне кажется, настало уже время, когда взгляд на психику не только народа, но и толпы должен быть радикально изменен. Психология толпы — оклеветана г. г. Тардами2, Curens e tutti quanti[1] — для меня несомненно.
Народ и толпа — два совершенно различные коллектива: один слагается исторически и находится в постоянном и непрерывном процессе химического, т. е. — психофизического изменения; другой — явление случайное, создающееся под влиянием того или иного настроения, того или иного временно возникшего интереса, общего всем «я», из коих слагается феномен — толпа. «Большинство» — не в народе страшно, а среди культурного мещанства, в народе — пассивном, по силе внешних давлений «большинство» не опасно в той мере, в какой оно опасно среди мещанства, всегда активно консервативного, что мы видим с особенной яркостью в наши дни.
Но — сие разногласие наше не может быть выяснено в письмах; вероятно, мы с вами когда-нибудь увидимся и — поспорим.
А пока — желаю вам всего доброго, главное же — бодрости духа!
Крепко жму руку вашу.
Датируется по почт. шт.
На письме пометка адресата: «Получ[ено] 12 марта 1908 г.»
1 25 февраля / 9 марта 1908 г. Пятницкий писал Горькому: «Кондурушкин спрашивает, принимаете ли Вы для сборника его „Моисея“» (АГ). «Вопрос Кондурушкина — не понимаю, — ответил Горький Пятницкому 4—5/17—18 марта 1908 г., — написав ему длинное письмо, я указал на необходимость поправок в стиле рассказа, — он обиделся, что ли? Напишу ему сейчас же письмо. Рассказ его считайте принятым» (Арх. Г. Т. IV. С. 235). Кондурушкин в свою очередь, получив письмо от Горького, поторопился ознакомить с его содержанием Пятницкого. 12/25 марта 1908 г. Кондурушкин писал ему: «Прилагаю при этом письмо Алексея Максимовича. М[ожет] б[ыть], Вы еще не получили от него ответа на вопрос об моем „Моисее“. Письма, как то, так и это, прошу сохранить. В субботу я, вероятно, буду у Вас, чтобы переговорить» (АГ).
2 Габриэль Тард (1843—1904) — французский социолог и психолог, уделявший главное внимание изучению вопросов коллективной психологии. Некоторые его работы переведены на русский язык: «Законы подражания» (СПб., 1892), «Социальная логика» (1901), «Социальные этюды. Социальные законы. Толпа и публика. Преступность толпы. Трансформация власти» (СПб., б. г.), «Личность и толпа. Очерки по социальной психологии» (СПб., 1903) и др.
8. Горький — Кондурушкину[править]
С. Кондурушкину
Спасибо за книжку1, рад ее видеть, — и спасибо за надпись. Доверяя, помогая друг другу, мы можем много сделать, верю! Хотел бы я, чтоб вы познакомились с Гусевым-Оренбургским, а также написали бы мне о его рассказе «Один», когда оный рассказ выйдет2.
Скоро ли «Моисея» буду читать?
А Лансере — подвел вас: рисунки плоховаты. Колонна на первом — просто-таки безграмотна, хотя нижняя часть ее и засыпана песком, — как надо думать, — но все ж таки она не гармонична. И во всех рисунках — нечто ленивое, ремесленное. Обложка — недурна еще3.
Что делаете? Вам надо писать. Больше. Как встречают книгу? Где у вас рассказ об «Афоне», напечатанный в «Р[усском] богатстве)»?4 Нет ли оттиска? Пришлите. Я его читал, но позабыл одно место и хотел бы восстановить в памяти.
А засим — крепко жму руку вашу. Силы ей!
А вам — бодрости духа.
Привет.
Датируется по п. Горького Пятницкому от 15—16/28—29 мая 1908 г.: «Передайте прилагаемую записочку Кондурушкину» (Арх. Г. Т. IV. С. 250), а также по ответному п. Кондурушкина Горькому от 17/30 июля 1908 г.: «Получил от него Вашу записку на мое имя еще с мая месяца».
1 Кондурушкин С. С. Сирийские рассказы / Рис. Е. Лансере. СПб.: Знание. Книга вышла в свет 2/15 мая 1908 г. Содержание книги составили следующие произведения: «Хараба», «Единственная неприятность», «Англичанка», «Шагин-Хадля», «Баядерка», «Акулина в Триполи», «Абу-Масуд», «Могильник», «Узнал, узнал!», «Горе Халиля», «Ко-ко-ко», «Два минарета», «На рубеже пустыни». В ЛБГ этого издания нет. См. также п. 3, прим. 1.
2 Речь идет о повести Гусева-Оренбургского «Сказки земли», опубликованной в XXIII сб. «Знания» (вышел 21 июня/4 июля 1908 г.). В марте, после 23/апреле, после 5, 1908 г. Горький, сообщив Е. П. Пешковой о приезде Гусева-Оренбургского на Капри, писал: «Его рассказ — хорош как тема, а исполнение могло бы быть не так вычурно. Все попадают в этот приподнятый стиль, мне кажется, что это нечто вроде детской болезни, право! Но — Гусев, полагаю, пройдет сквозь эта не без пользы для себя, тогда как другие на этом свихнут себе мозги» (Арх. Г. Т. IX. С. 49).
3 Лансере для «Сирийских рассказов» выполнил рисунок обложки и заставки и два оригинальных рисунка, помещенных на вкладных листах. На одном («В пустыне») изображены развалины полузасыпанного песком античного храма. На другом («Гермон») — группа сирийцев на лошадях на фоне гор.
4 Имеется в виду рассказ Кондурушкина «В сетях дьявола», впервые напечатанный в «Русском богатстве» (1907, № 1). Оттиск рассказа Кондурушкин выслал Горькому с п. от 17/30 июля 1908 г.
9. Горький — Кондурушкину[править]
Жду на Капри. Оба с женой 1 будем сердечно вам рады.
Датируется по телеграфному бланку. Адрес написан по-французски: Monsieur Kondourouchkin Montreux poste restante Suisse.
Русский текст латинскими буквами.
Ответ на неразысканные письмо или телеграмму Кондурушкина.
1 Мария Федоровна Андреева.
Во время своего пребывания на Капри с 12/25 по 17/30 июня 1908 г. Кондурушкин делал записи в записной книжке. См. приложение.
10. Кондурушкин — Горькому[править]
Дорогой Алексей Максимович!
Собираясь переступить границу милой Италии, шлю всем Вам привет. Долго я думал, чего-то у Вас на Капри не хватает. Теперь догадался. Пью чай в Ароне и понял, что у Вас не хватает самовара. Буду уговаривать Пятницкого, чтобы он ехал к Вам с самоваром. Поверьте патриоту, нельзя Вам без самовара. А летать по воздуху будет много лучше, чем теперь по железной дороге: неграм оно ничего, а белым — неприятно.
Ну, будьте здоровы. Всего, всего лучшего.
11. Кондурушкин — Горькому[править]
Дорогой Алексей Максимович!
Если бы я был публицистом, то написал бы теперь великолепную статью о Горьком. Я бы ему доказал с текстами в руках, что он — все тот же самый Горький с начала и до настоящего момента своих писаний, и это только ему кажется, что он раньше был индивидуалистом, а теперь стал коллектив[истом]; раньше пессимистом, а теперь — оптимистом и т. д. Вся разница лишь в том, что Горький настоящий сменил форму художественного мышления. А формой худ[ожественного] мышления в качестве публициста я назвал бы тот человеческий быт (в шир[оком] смысле), который художнику хорошо известен. Например: Тургенев весь вокруг помещичьей усадьбы; Толстой — в великосветских салонах, даже тогда, когда пишет (и хорошо пишет) о солдатах, мужиках; Достоевский — около разночинца, а Горький — на «дне» челов[еческой] жизни, с «босяками». И для каждого художника есть своя наиболее удачная, наиболее выразительная форма художественного мышления. И т. д., и т. д.
Но так как я не публицист, не Кранихфельд1 (как индусы ежедн[евно] молятся: благодарю тебя, боже, что я не женщина!..2), это между прочим, то «порхать по садам российской словесности»3 с легкостью мотылька не могу. И теперь уже чувствую, что вместе с той правдой своей, которую хотел сказать, я сказал и какую-то ложь.
Был я на днях у Чулкова4. Разговор был о Вас в связи со статьей Чулкова в «Речи»: «Правда о Горьком». На мой взгляд, в его статье "есть несомненные достоинства. Напр[имер]: справедливо отметил он, что Горький — один из самых верующих современных писателей. Но втроем мы (я, Блок и В. В. Розанов) осуждали у Чулкова некоторые места фельетона. Между прочим, и Блоку и Розанову, как и мне, глубоко трогательной кажется сцена с монахиней. Чулков этого не понимает, как, по-видимому, трудно понять ему и многое другое в жизни и литературе. Уж очень он весь выдуманный: и слова его, и мысли его, и поэзия его, и все миросозерцание его. Единственное, что у него не выдумано, это жена его: пухлая, красивая, даже с усами.
Жил я в П[етербур]ге десять дней, менял квартиру и устраивал всякие хозяйственные дела. Собственно, это не дела, а зубная боль. Теперь успокоился и могу месяц жить на даче. Это — деревня Рапти, 10 верст от Луги. Кругом леса и высокая рожь. Поют петухи, и лают собаки. Хочу пописать.
Был у К. П. Пятницкого. Передал Вашу записку5. Он был болен, однако собирался с Новорусским6 лететь на воздушном шаре за 3 рубля. Летал ли, не знаю.
Получил от него Вашу записку на мое имя еще с мая месяца. Одновременно с сим посылаю оттиск «В сетях дьявола». Отвечаю и на вопрос Ваш об «Один» Гусева-Оренбургского. Весьма красиво и сильно написано все до перелома в душе священника. Остальное неубедительно, т. е. нехудожественно. С этого момента в рассказе «Один» нет жизни и человека, а есть риторика на тему о новой морали. Одно слово человека никогда не может перелицевать человеческую душу. Одно слово может только закончить длинный процесс духовного развития. Значит, в этот-то процесс и надо ввести так или иначе читателя. А Гусев этого не сделал. Вон и у Толстого тоже Левин все умирать собирался. А сказал ему мужик одно слово, и запрыгал Левин, как молодой козленок. С одного-то слова?! Стыдно! Слово по евангельской притче, чтобы произрасти и принести плод, должно упасть на добрую почву'. Так почву нам и покажите, Гусев, почву.
Кроме того, у Гусева в этом рассказе особая манера письма. Кажется, что образы вырисовываются за какой-то сеткой, вуалью, проступают сквозь красивую паутину слов неясно. Конечно, это уменьшает их цену. Некрасивые мусульманки всегда охотно носят покрывало. Из-под него они кажутся красивее. Так же поступают и многие из бесталанных «декадентов» и по той же самой причине, как и мусульманки. Нужно ли это Гусеву? Нет. Он и без вуали красив.
Павла Алеппского в П[етербур]ге не нашел8. Заказал выписать, из Москвы. Если будет — в конце августа пришлю Вам.
Жена моя очень тронута подарком Вашим9. Очень благодарит. Когда она увидела меня по приезде, то одним из первых ее вопросов; был: «Это ты таким лохматым и у Горького был?» Осуждает. Известно — женщина. Хотя, правду сказать, я был излишне и необычно волосат.
Чувствую, что ленива моя летняя мысль и пусты праздные слова. А потому кончаю письмо. Жду фотограф[ических] снимков. Слышал я, что умер у Луначарского ребенок10. Очень пожалел.
С «Моисеем» здесь неопределенно. Он еще не набирается, а я очень рассчитывал его усердно прокорректировать летом под шум леса.
Закончу письмо просьбой: напишите что-нибудь из Капри, моря и гротов. Непременно же напишите, к осени в печать.
Будьте здоровы. Привет Марии Федоровне и всем.
Мне все кажется, что Зина схватил свою судьбу за глотку и посадил ее в карман своих штанов11.
Мой адрес в П[етербур]ге: Вас[ильевский] Остр[ов], 6 л[иния], 27, кв[артира] 24.
А здесь: СПБ-я губ[ерния]. г. Луга, дер[евня] Рапти
1 Кондурушкин, по-видимому, имеет в виду ст. Кранихфельда о Горьком: «М. Горький и его американские очерки» (Современный мир. 1906. № 11), «Современные искания в области критики, театра и драмы» (Там же. 1907. № 2), «„Мать“ Горького» (Там же. 1907. № 11), «Литературные отклики» (Там же. 1908. № 7).
2 Из утренней молитвы верующего еврея.
3 Ироническое переименование известной ст. Д. И. Писарева «Прогулка по садам российской словесности», впервые опубликованной в журн. «Русское слово» (1865, кн. 3).
4 Кондурушкин имеет в виду ст. Чулкова «Правда Максима Горького», напечатанную в газ. «Речь» (1908, № 162, 9 июня). В статье положительно оценивается повесть Горького «Исповедь».
5 См. п. 8.
6 Михаил Васильевич Новорусский (1861—1925) — народоволец, участник покушения 1 марта 1887 г. на Александра III. Был приговорен к смертной казни, замененной пожизненным заключением в Шлиссельбургской крепости, где находился с 1887 до освобождения в 1903 г. Воспоминания Новорусского «В Шлиссельбурге» помещены в XII сб. «Знания» (1906).
7 Евангелие от Матфея. Гл. 13, ст. 9.
8 Павел Алеппский. Путешествие Антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским / Пер. с араб. Г. Муркоса. Вып. 1—5. М.: Изд. имп. О-ва истории и древностей российских при Моск. ун-те, 1896—1900 (ЛБГ, Описание).
9 О чем идет речь, установить не удалось.
10 О смерти на Капри сына Луначарского — «крестника» Горького см. п. Горького около 24 июня / 7 июля 1908 г. Пятницкому (Арх. Г. Т. IV. С. 257) и Е. П. Пешковой (Арх. Г. Т. IX. С. 51). См. также п. Луначарского Горькому после 16/29 мая 1908 г. (Арх. Г. Т. XIV. С. 40). Анатолий Луначарский родился 9/22 декабря 1907 г. и скончался в июне 1908 г.
11 С З. А. Пешковым Кондурушкин познакомился у Горького на Капри.
12. Горький — Кондурушкину[править]
Мой дорогой Семен Степанович, — поистине — я рад, что вы не публицист, — будь так — вы написали бы статью плохую, клянусь именем бога Кукуруздама, бога, о к[ото]ром сам Бальмонт ничего не знает, хотя — как это видно из «Зовов древности»1 — он знает всех богов — по именам. Вы, утверждаю, написали бы статью плохую, ибо — нечто не понято вами в моих словах о коллективизме и индивидуализме. Поверьте — знаю: негр не может превратиться в белого, хотя бы он и умывался трижды в день лучшим мылом, — индивидуалист останется таковым до конца дней, хотя бы и понимал творческую силу коллективного начала. Понять — еще не значит — почувствовать, между миросозерцанием и мироощущением есть некая преграда, разность — и нам, индивидуалистам до последней клетки мозга, преграду эту трудно уничтожить. Мы чувствуем мир своим, но — не ощущаем его в себе самих цельно и во всем изумительном многообразии и — жалкая публика! — сокращая, сжимая мир до тех ничтожных размеров, в каких он может помещаться в узком, не глубоком чувствилище нашем — грабим и обедняем мы самих себя, искажая чудесную действительность. А она — все быстрее развертывается, и она становится все чудесней, значительней. Конечно, я не о младотурках думаю, говоря так, но — если хотите — и младотурки любопытнейшая частность общего процесса, недурное доказательство общего ускорения темпа жизни2.
Пишете вы о Чулкове — вот индивидуальность. И даже — символически, так сказать. Крошка, обломок человека, убийственно бездарное, угловатое существо. Я его давно знаю, он начинал свои посягательства на изнасилование литературы русской на моих глазах, несчастный импотент. Не выношу таких! Понимаю, конечно, что это воистину несчастные люди, способные искренно визжать от боли одиночества и навсегда лишенные способности любить жизнь, людей, мир — всё!
А вот Розанов — это умница3. Философии его не принимаю, но ум, талант — ценю высоко.
И мое письмо, как водится, — летнее, так что напрасно каялись в этом по поводу вашего, милейшего послания. А с Гусевым вы познакомьтесь — это глубокое существо. Как некий омут.
Супруге вашей — привет4. Надо бы ей однажды поколотить вас усердно, дабы позабыли вы разные индусские и иные молитвословия, неуместные в семейном быту православного христианина. Кстати: разве «благодарю тебя, Боже, за то, что ты не создал меня женщиной» — индусская молитва? Она имеется и у евреев. Вам не известно — кто у кого позаимствовался. Неужто — самостоятельно пришли.
А Пятницкому бы — сюда лететь. Да не на воздушном шаре, а более привычным способом. Жду его лет шестьсот.
Крепко жму руку. Всего доброго.
Желаю вам хорошо пописать.
Датируется по почт. шт.
1 Книга К. Д. Бальмонта «Зовы древности. Гимны, песни и замыслы древних» (СПб., 1908). О желании иметь эту книгу Горький писал Пятницкому 15—16/28— 29 мая 1908 г. (Арх. Г. Т. IV. С. 251).
2 Младотурки — члены турецкой буржуазно-националистической организации «Единение и прогресс», основанной в 1889 г. В ночь на 23 июля 1908 г. руководимые офицерами-младотурками турецкие воинские части, дислоцированные в Македонии, предъявили ультиматум султану Абдул-Хамиду II, в котором требовали созыва парламента и восстановления действия конституции 1876 г. 24 июля 1908 г. султан удовлетворил требования ультиматума. Младотурецкая революция свергла тиранический режим Абдул-Хамида II и установила конституционную монархию, не изменившую феодального строя Османской империи.
3 Причину своего пристального внимания к сочинениям Розанова Горький объяснил в п. к М. М. Пришвину от 15 мая 1927 г.: «Интереснейший и почти гениальный человек был он. Я с ним не встречался, но переписывался одно время и очень любил читать его противопожарную литературу <…> Он, у нас, был первым предвозвестником кризиса гуманизма…» (ЛН. Т. 70. С. 346).
4 Елизавета Васильевна Кондурушкина.
13. Кондурушкин — Горькому[править]
Милый Алексей Максимыч!
Послал я Вам книжки Павла Алеппского1. И очень рад, что мог это сделать.
Посылаю Вам вместе с этим письмом рукопись статьи «У дороги», где я старался изобразить напряжение человеческого духа в борьбе c разъединенностью людей. Напишите скорее, как Вам понравится. Больше ни о чем писать не в состоянии. Будьте здоровы. Привет всем.
Живу в П[етербур]ге. Адрес мой Вас[ильевский] Остр[ов]. 6 л[иния], д. 27, кв. 24
1 См. п. 11, прим. 8.
14. Горький — Кондурушкину[править]
Дорогой мой друг —
рассказ ваш, на мой взгляд, очень плох — когда я его прочитал, мне стало грустно и неприятно.
Зачем вам, демократу по крови, здоровому человеку, зачем вам нужно ставить себя в один ряд с нищими духом, жалкими и больными страхом жизни людьми? Не понимаю этого. Откуда у вас этот мизантропизм — извините меня! — затасканный, скучный и смешной? Неужели вы полагаете, вместе с современными модернистами, что литература — место свалки мусора случайных настроений личности, — капризного и нервного человека наших постыдных дней?
Вы пишете: «хотел изобразить напряжение человеческого духа в борьбе с разъединенностью людей». Это у вас не вышло, и получилась скучная дидактика, да еще и дурно сказанная. Простите меня — рано вам ставить себя над людьми. Лучше же никогда не делать этого. Вы — простой, хороший, русский человек. Нам, русским, рановато да и смешно жаловаться на наш народ — а жизнь иных народов — мало нам ведома. Для нас пессимизм, скептицизм, мизантропия и прочие болезни духа — преждевременны, и когда я их встречаю в литературе, я говорю себе: это плохое подражание европейцу, это выдумано.
И ваши «Видения жизни» — выдуманы на скорую руку. В этом рассказе вы стоите мужичком, впервые надевшим перчатки и цилиндр, но — еще в лаптях.
Еще раз — извините за отзыв. Я очень люблю вас, я не хочу вас задеть, но — литературу я люблю более, чем вас, и, видя что вы встаете на дорогу шаблона, — горюю.
Всего доброго!
Рассказ — при сем.
Датируется по ответному п. Кондурушкина от 4/17 сентября 1908 г.
15. Кондурушкин — Горькому[править]
Дорогой Алексей Максимович!
Получил ваше письмо — отзыв о рассказе «У дороги».
Рассказ художественно плох — так тому и быть. Конечно, мне тяжела эта неудача. Душа моя страждет смертельно. Валится из рук перо, и скверно жить. Сплю (как в рассказе моем), точно проваливаюсь в черную могилу, полную тяжелых, смутных видений и кошмаров.
Но все-таки хочу с вами спорить. Конечно, не для того, чтобы защищать рассказ, а самому защититься. Да и на душе полегче будет.
Вы говорите, что я поставил себя над людьми, надел перчатки и цилиндр…
Это не вытекает из рассказа. В себе я чувствую рабьего больше, чем в ком-либо другом. И свою шею вытянутой и мозолистой больше, чем рабочего и мужика. Над людьми стою не я, а их же собственные идеалы, искания и влечения. И горько, и обидно корят они нашу обыденную жизнь.
Вы спрашиваете: откуда у меня этот «мизантропизм»? (Опять-таки этого не вытекает из рассказа. Трижды там человек болеет от неудач, радуется и негодует, ищет способов, дороги к человеческой душе. Разве это — человеконенавистничество?) Мизантропизма нет. Но посмотрите кругом. Разве произведения искусства не употребляют для целей низменных? Разве ими не щекочут себе половые органы свиноподобные люди? Разве нет художников (как в рассказе моем «пригрел художник»), которые учат тому же народ?[2] Разве «Не убий» евангельской проповеди — это ясное и светлое слово — «не убий», преломляясь в человеческих сознаниях, не превращается в «убей»? Разве мужик и рабочий, поп и кузнец не скажет вам — японца убить можно?! Не мизантропизм водил моим пером, когда я писал свой этот несчастный рассказ, а ужас от сознания разлада между идеалами и действительной жизнью. Стоял я в Лувре перед старыми мраморами. И вдруг особенно остро и больно почувствовал этот разлад между идеалами и действительностью. Огненная, не выразимая словами мысль пронизала мое существо, осветила бездну человеческого прошлого и темноту будущего на одно только острое мгновение. И мне стало страшно, воистину страшно. Вероятно, это чувство, эта мысль уже более не повторятся, даже если я снова пойду к Милосской Венере, но в этот раз ужас разлада я почувствовал. Я знал о нем и раньше. Много слов читал и сам произносил, но почувствовал во всю глубину однажды. И вот этот ужас я и хотел изобразить. Повторяю, вероятно, я изобразил плохо, ибо вас не ужаснул, но ни к чему здесь разговор о мизантропизме и о том, что я поставил себя над людьми. Человечество само своими идеалами плюет в глаза своей обыденной жизни. Не имел ли на это права мой молчальник, испугавшийся слова человеческого?
Вы говорите, что «русским рано да и смешно жаловаться на наш народ».
Моя тема проходит мимо национальных различий. Она в сфере общечеловеческого. Но уж если о русских речь, то ведь я тоже русский. И никак себя от этого тела отделить не могу. А знаете ли вы, что иногда в жизни народа наступает период самооплевания, самоуничижения, самоистязания? Толстой разве не плюнул себе в лицо, сказав: «и я виноват в казнях»? Поездите по России. Мужик, задумчиво теребя бороду, говорит вам: «Знамо дело, свиньи мы, бараны!» Рабочий надтреснутым голосом, стуча кулаком по вагонному столику, скрипит мне в лицо: «Рабы мы, рабы!» И боишься, что он вот-вот заплачет от стыда и злобы… И если в газетах и журналах изредка и слышишь прежний барабанный бой: «народ, народ, о, народ!», так опять это по инерции. Это люди, которые «стоят на страже», «на посту», поддерживают настроение, но сами с грустью сознают, что все это слова, слова. Уж если сами себя люди не щадят, так заботы других об их достоинстве — выдумка.
Но верю я, не бесплодно это самоуничижение, самооплевание. В ярой тоске и злобе сгорает старый мир. Кто говорит: «я раб», тот уже не совсем раб.
И это настроение не случайно, как говорите вы. Нет, к сожалению, тут нет случая личности, «капризного и нервного человека наших дней». В истории каждого народа мы знаем периоды такой тоски. И, на мой взгляд, свята эта тоска и лучше она самодовольного спокойствия, уверенности, что всё образуется и наладится к лучшему. Свята именно потому, что через нее то всё и должно «образоваться» и «наладиться» к лучшему. В ней-то и очищают свой гений целые народы.
Но эти все рассуждения от ума. А непосредственно одно воспринимаю я из русской жизни как истину: тоскует русский народ до верху. И в лицо себе плюет, и бьет себя не жалея. В нашем художественном творчестве тоже много этой тоски. Например, «Исповедь». И плевок есть всё в рыло тому же русскому да и всякому другому христианскому народу. За человечеством тысячелетия этой рабской жизни: страхи перед небом и землей, привычка к палочным ударам и ярму, привычка до того, что палка и ярмо считаются благом. Ведь все эти ваши молчальники, затворники, пьяницы и прелюбодеи, лжецы и воры-святоши — все они ужасны. Это рабство тела и духа. Но оно не только в монастырях. Оно и в деревнях, и в городах. Разница в степени есть, конечно, но все же удар по монахам должен почувствовать на себе и мужик и рабочий, ибо этот удар по старому смыслу жизни, по язвинам всего человечества. Но тогда почему же я слышу от вас категорическое: «Для нас пессимизм и прочие болезни духа преждевременны»? Какой пессимизм! Кто не хочет жить, тот перестает жить. Кто кричит — скверно живем!, тот хочет жить лучше.
И еще буду спорить о подражательности. Вы называете этот самый «пессимизм» подражанием европейцу, выдумкой. Из всего предыдущего, по-моему, явствует, что тут не может быть речи ни о каком подражании. Явление это — общерусское, а в некоторых чертах и общечеловеческое. Мне кажется, все человечество переживает эпоху знаменательную, о которой потом будут говорить, как теперь говорят о первых веках христианства: «Древний языческий мир умирал». Умирает христианский мир, умирают миросозерцания христианское, буддийское, магометанское и иные, разные по названиям, единые по сущности. А в такие эпохи острее чувствуются недостатки человеческого строя жизни и сильнее охватывает тоска по новым берегам. Что касается лично меня, то скажу лишь, что от подражаний не болит душа. Подражание и шаблон спокоен, а мне тяжело, страшно тяжело. В старых богов не верю, нового нет. Не оставляйте меня в эти трудные… говорят обыкновенно — минуты, но это не минуты: недели, месяцы, мо[жжет] б[ыть], годы. Будьте здоровы. Пришлите, пожалуйста, обещанную фотографию свою и напишите на ней что-нибудь. Пришлите, если можно, снимки «ноева позорища»1 и другие того дня, когда мы так хорошо спали на теплых камнях около прекрасного моря. Хорошими вспоминаю я эти шесть дней на Капри. И спокоен за дело.
Новое жительство мое: В[асилъевский] О[стров], 6 л[иния], 27, кв. 24
1 См. наст. изд. С. 991.
16. Горький — Кондурушкину[править]
<…>[3] Вы отвечаете: «Это не вытекает из рассказа. В себе я чувствую больше рабочего, чем в ком-либо другом, и шею свою вытянутой и мозолистой больше, чем шеи рабочего и мужика».
В это «больше» — я не верю, не могу верить. И — это «больше» — позволяет мне остаться при моем убеждении. Вы индивидуальность, вот почему вам «страшно тяжело». Современный индивидуализм для меня источник всех психических заболеваний, всех вывихов души.
Вы пишете: «Мне кажется — все человечество переживает эпоху знаменательную…» Так, я в этом уверен. Сравнивая прошлое с настоящим, я не вижу в прошлом такого времени, которое имело бы такое количество активной психической энергии, какое мы видим в наши дни, и никогда еще эта энергия не росла, не развивалась в таком быстром темпе, с такою силою.
«В старых богов не верю, нового нет», — говорите вы. Бог скрыт в вихре мировой жизни — где-то в центре вихря — место вполне достойное и человека, и бога — сына духа человеческого. В этом вихре жизни, все ускоряющем, творческое вращение свое, в этой буре нового миростроительства вы — и всякий другой — должны бы найти свое место. Если вы ищете «счастья» — оно возможно лишь в гармоническом слиянии своего бытия с бытием мировым, оно — в бесконечном расширении запросов духа вашего, в мужественной борьбе за осуществление вашей веры, вашего плана жизни.
Разумеется — я не поучаю, а лишь говорю, как думаю о вопрос <…>[4]
Мне, видите ли, писатель, а особенно русский, — кажется всегда большим человеком. Это — мужественный свидетель, строгий судия — в нем, в его душе, звучат тысячи жалоб, кипит огонь ненависти и гнева, живет великая любовь к миру и — всегда! — вера, необоримая вера в победу его дорогой мечты. У него нет времени жаловаться на тяготу личной своей жизни, он целомудренно сдержан, когда выражает свою личную боль, тоску, недоумения свои. Он сходит с ума от тоски, но — молча. А пока он может говорить связно и разумно, говорит все только о ней, о «святой Ефросинье» — «всей России1», о своей удивительной, славной, неуклюжей, юной и насилуемой варварами стране. Ему, как вы знаете, вырывают язык, рубят пальцы, он — мычит, но — о ней. Всегда о ней! Он в нее верит, он ее любит. Русский писатель — милый и дорогой мне человек, которого я могу изругать сквернейше и ни на миг не потеряю уважения к нему, лучшему писателю мира, русскому писателю, который в дальней родне своей, думаю, имел и старого правдивого Илью2 и Ваську Буслаева — того Ваську, что, не сняв рубахи, во святом Иордане купался, вопреки обычаю, бесстрашный 3. Хороший человек русский писатель! А вы, дорогой, «мировые проблемы» Георгию Чулкову предоставьте решить, он их не оставит, он постарается! Сами же, отклонясь от этого дела, пойте Господеви-народу — славу и правду его, пойте просто, дабы он понял и полюбил Вас, чего заслуживаете. Жму руку.
Датируется по помете Кондурушкина о получении письма: «22 сент[ября] 1908 г.». Верхняя часть листа обрезана, в результате утрачено несколько строк в начале и на обороте листа. В АГ сохранился черновой вариант этого письма:
Дорогой мой Степан Семенович!
Несомненно, вы правы, говоря, что ныне «все человечество переживает эпоху знаменательную», несомненно!
Чем дальше — тем более активной становится жизнь его, ибо растет количественно, развивается качественно психическая энергия человечества. За примерами ходить недалеко: Персия, Турция, Египет, Индия и Китай представляются мне новыми волнами психофизической силы в океане человеческого творчества. Волны эти новой силой и свежестью своей должны оживить, возбудить энергию усталой, пожившей Европы — скверной Европы, а все же дорогой нам, совершившей бесконечное число подвигов изумительных.
Великолепное время переживаем мы и не чувствуем этого лишь потому, что чрезмерно субъективны, сиречь — нищи духом.
«В старых богов — не верю, нового — нет», — пишете вы. И раньше: «В такие моменты острее чувствуются недостатки человеческого строя жизни, сильнее охватывает тоска по новым берегам». В этих мыслях чувствуется противоречие. Ибо — если имеете тоску по новым берегам — имеете и нового бога. Без того, что вы зовете тоской — был бы квиетизм, нигилизм и иные состояния органического безбожия — т. е. неспособности личной психики к росту, к развитию. Отсюда заключаю — бога нового вы чуете, но еще не видите лица его.
Полагаю, что бог — в ощущении человеком жизни вселенской как гармонии и единства, в ощущении себя средоточием мирового процесса, который пронизывает непрестанно вашу психею тысячами молний и огней. Иного места не вижу ни для бога, ни для человека — это одно, достойное обоих.
1 Речь идет о Г. И. Успенском, страдавшем в последние годы жизни тяжелым психическим заболеванием и с 1892 г. находившемся в психиатрических больницах. В сознании больного Успенского Россия ассоциировалась с образом христианской подвижницы, православной святой Ефросиний. См.: В. Т-ва [В. В. Тимофеева]. Глеб Иванович и Александра Васильевна Успенские: Воспоминания и впечатления // Минувшие годы. 1908. № 1,2. «Наиболее ярким примером разрушения личности, — писал Горький в ст. „Разрушение личности“, — стоит передо мной драма русской интеллигенции. Андреевич-Соловьев назвал эту драму романом, в которой Россия — „Святая Ефросинья“, как именовал ее Глеб Успенский, возлюбленная, а интеллигент — возлюбленный» (XXIV, с. 49).
2 Один из главных героев-богатырей русского былинного эпоса Илья Муромец (киевский цикл). В ЛБГ хранится с пометками Горького книга Ореста Миллера «Илья Муромец и богатырство киевское. Сравнительно-критические наблюдения над слоевым составом народного русского эпоса» (СПб., 1869. Описание).
3 Вероятно, описка Горького. Согласно былинам, Василий Буслаев купался в священной реке Иордан нагим, что считалось греховным. См.: Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года. СПб., 1873. С. 726.
17. Кондурушкин — Горькому[править]
Дорогой Алексей Максимыч.
Давно не писал Вам. Много раз начинал, и деловой разговор давно на языке вертелся, да как-то настроение не складывалось. Пусто в этом году в Петербурге… Но начну с дел.
Прежде всего имею просьбу: не откладывайте, пожалуйста, «Моисея» дальше 25 сборника. И деньги нужны, да и нравственная нужда, — заждался я его.
Второе дело отчасти вытекает из первой просьбы. После выхода «Моисея» в начале 1909 г. я хотел бы издать второй том рассказов. Таковой могли бы составить: В сетях дьявола, Огарок, Сначала, Забастовка, Наяву, Отъезд, Звонарь, Шутка и Моисей. Всё это в оттисках я посылаю вслед за письмом.
Конечно, если появление «Моисея» в сборнике моих рассказов через 2—3 месяца после выхода в сборнике «Знания» нарушит интересы издательства, значит, просьбу мою отставить. Но тогда есть еще комбинация для издания сборника рассказов все-таки в этом сезоне и без «Моисея». В течение ноября и декабря месяцев я напечатаю в журналах два рассказа, вместе с которыми и без «Моисея» материал для обычного тома — сборника «Знания» будет достаточный! Рассказы разобьются на два отдела. Одни из них, начиная с «Отъезда», касаются жизни русской деревни и города, а вторые — из Сибири и с Афона. Пишу же об этом заранее потому, что не торопясь всякое дело выходит лучше. Конечно, мне придется еще усиленно прокорректировать все рассказы, даже кое-что изменить и переделать.
К. П. Пятницкому я о сем написал1. Написал потому, что увидеть его за последнее время дома трудно. Он собирается к Вам со дня на день с июля. В сентябре говорил мне, что едет на днях, и я передал с ним для Вас свою фотографию.
А Вы до сих пор фотографии своей мне не прислали. Конечно, обещанного три года ждут, но я все-таки рассчитываю, что Вы пришлете скорее обещанного обычаями срока.
А за сим расскажу Вам свои мечты. Мечтаю я летом поехать на Новую Землю2. Хочу посмотреть, каковы там небеса и земля, люди и звери. Напишу Вам оттуда лучший подарок — прозрачную бирюзу полярных морей, птичий след у скалистых утесов, томление невечернего света и могучие вздохи океана. А Вы взамен того уважьте, напишите про Капри.
И еще мечтаю написать последнюю неделю жизни Христа и Иерусалим. Одной из центральных фигур около Христа будет Иуда, но не тот туманный андреевский Иуда3, а Иуда — иудей того времени, борец за народную свободу, по нынешнему — революционер. Как он, так и лучшие из фарисеев предали и убили Христа за то, что он своей проповедью о непротивлении, о воздаянии кесарево — кесареви, всем своим учением понижал народное настроение борьбы за еврейскую самостоятельность и т. д.
Конечно, эти картины ярче восстали в моем воображении, зашевелились под влиянием андреевского Иуды. Но роль последнего была отрицательная. Там много досадно выдуманного.
Думается мне, что и после Андреева я мог бы написать интересно. Как Вам кажется, напишите, пожалуйста. Не самообольщаюсь ли я? Пока обдумываю.
Никак не могу себе представить, что Вам понравился амфитеатровский «роман для сцены» — «Княгиня Настя»4. Все это так плоско и… так ненужно. Ни одного живого слова, ресторанное остроумие и вырезанные из картона люди. М[ожет] б[ыть], одна княгиня Настя рельефится на сантиметр выше картонной поверхности, но сколько раз появлялась она в русской литературе многократно ярче, в штанах и в юбке… Таково не только мое личное мнение, но и поголовно всех, с кем мне пришлось до сих пор встречаться.
Ваша «Жизнь ненужного человека» мне нравится очень до смерти Раисы. Это — от художника Горького. Остальное — от сыщика (сообщившего Вам свою историю).
Тускло начинается литературный сезон. Настроение литературной революции падает. Литературный октябрист побеждает. Много было в литературной революции хулиганства (как и в политической), но, видимо, без этого не обойтись. Увы, никогда не слушались хорошего совета притчи Христовой о пшенице и плевелах: «Оставьте их расти обоя купно до жатвы»5. Нет, дерут, варвары, с плевелами и пшеницу.
Приехал в П[етербур]г В. Г. Короленко. Недавно с ним виделись. Он интересовался здоровьем Вашим, расспрашивал о Ваших настроениях. Насколько мог, я удовлетворил его любопытство. Он стал седой. Стареет. Ах, зачем Вас нет в России!
Сегодня в религиозно-философском обществе доклад о богоискании по поводу Вашей «Исповеди» 6. Постараюсь попасть, хотя повестки не получил.
Ну, до свидания, дорогой Алексей Максимыч. Передайте привет Вашей супруге и будьте здоровы. Жду письма от Вас, как Вы живете, что работаете и все, что найдете про себя написать. Все сие весьма интересно.
В[асильевский] О[стров], 6 л[иния] 27, кв. 24
1 8/21 ноября 1908 г. Кондурушкин писал Пятницкому: «Хотел поговорить с Вами насчет издания 2-го тома рассказов моих. После выхода в сборнике „Моисея“, в январе или феврале 1909 г., я хотел бы издать второй том. Объемом он будет немного больше „Сирийских рассказов“ <…> Выяснили ли относит[ельно] „Моисея“. Убедительно прошу не откладывать его позднее 25 сборника» (АГ). «Моисей» был напечатан в XXV сб. «Знания» (вышел в свет 12/25 дек. 1908 г.). Второй том «Рассказов» Кондурушкина выпущен «Знанием» 11/24 ноября 1909 г. (на титульном листе: 1910 г.). Во второй том вошли произведения: «Моисей», «Без берегов», «В сетях дьявола», «Огарок», «Забастовка», «Во мраке ночи», «Звонарь», «Шутка» и «Наяву».
2 Кондурушкин предпринял поездки на Новую Землю в 1909 и 1913 гг. См. п. 23.
3 Речь идет о повести Л. Н. Андреева «Иуда Искариот», законченной им на Капри 24 февраля 1907 г. и впервые напечатанной в XVI сб. «Знания» (1907). В повести отразились пессимистические настроения Андреева после поражения революции 1905 г. У Андреева Иуда единственный верный ученик Христа среди апостолов. Иуда предает Христа потому, что темная, нищая духом народная масса способна воспринять воплощенную в Христе «истину», не иначе как став очевидцем «чуда воскресения». Произведение Кондурушкина об Иуде нам не известно. Возможно, это неосуществленный замысел. Отрицательное отношение Кондурушкина к учению Христа о «непротивлении» позже нашло отражение в его повести «Монах». См. п. 33, прим. 8.
4 «Княгиня Настя. Роман для театра в 4-х действиях и 5-ти картинах» Амфитеатрова и повесть Горького «Жизнь ненужного человека» впервые опубликованы в XXIV сб. «Знания», (вышел в свет 3/16 нояб. 1908 г.).
5 Евангелие от Матфея. Гл. 12, ст. 30.
6 Собрание Религиозно-философского общества в Петербурге было перенесено на 13/26 ноября 1908 г. На этом заседании с докладом «Народ и интеллигенция» (первоначальное заглавие в рукописи: «М. Горький и народ (по поводу „Исповеди“ М. Горького)» выступил А. Блок и студент-филолог Г. А. Баронов, представивший доклад «Обожествление народа (по поводу „Исповеди“ М. Горького)». Предполагавшиеся прения по докладам Блока и Баронова были запрещены полицией, но состоялись на следующем закрытом заседании Общества 25 ноября / 8 декабря 1908 г. Под заглавием «Россия и интеллигенция» доклад Блока был впервые напечатан в журн. «Золотое руно» (1909, № 1). По мнению Баронова, Горький в «Исповеди», якобы сознавая недостаточность «реальных» оснований своего социализма, стремился утвердить его «мистически» (Слово. 1908. № 622. 16 нояб.). Возражая Баронову, Блок подчеркивает, что в «Исповеди» «ценно то, что роднит Горького не с Луначарским, а с Гоголем; не с духом современной „интеллигенции“, но с духом „народа“. Это и есть любовь к России в целом, которую, может быть, и „обожествляет“ разум Горького, попавший в тенета интеллигентских противоречий и высокопарных „боевых“ фраз, свойственных Луначарскому…» (Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1962. Т. 5. С. 321). Споры вокруг «Исповеди» в Религиозно-философском обществе вызвали у Горького чувство раздражения. В конце декабря 1908 г. (первой половине янв. 1909 г.) он писал Е. П. Пешковой: «Идут беседы об „Исповеди“ в религиозно-философском о[бщест]ве: что это за пошлость, что за нищета мысли, какое лицемерие!» (Арх. Г. Т. IX. С. 59).
18. Горький — Кондурушкину[править]
Дорогой мой Степан Семенович!
По вопросу об издании второй вашей книги до встречи с К. П. — ничего не могу сказать1: дела этого порядка — в его руках. О «Моисее» вам следует переговорить с ним же, К. П., что ближе к вам да и действительнее. Когда выйдет 25-й — не ведаю2.
Идея писать Иуду — нравится мне. Думаю, что тема — эта — в круге ваших сил, рассказ должен бы выйти стройно, как вышел «Моисей».
Советую — во избежание совпадения с написанным уже — прочитать, как этот тип трактовали до вас Вейзель, Дрейер, Гедберг и наш Голованов, переводчик, Фауста3.
Андреев, напр[имер], во многом буквально совпал с Дрейером, на что было указано Волошиным в «Руси» 4 и Камионским в каком-то духовном журнале, кажется в «Прав[ославном] собес[еднике]»5. Кстати — я, м[ожет] б[ыть], не верно пишу — Дрейер, забыл имя этого автора.
«Птичьих следов» из Новой Земли — не присылайте мне — не надобно: у меня есть попугай, он сидит на плече моем и оставляет множество следов на спине у меня. Этого с меня вполне достаточно.
«Поголовное мнение» и «Княгиня Настя» еще более убеждают меня в плохом состоянии литературных голов. Могу облегченно сказать: слава тебе, история русская, за то, что ты все расширяешь пропасть между народом и современной литературой «модерн-мармелад»!
Мне, ригористу и тенденциозному человеку, пьеса Амфитеатрова, конечно, нравится. А сам автор — еще более: это, кажется, единственный россиянин-интеллигент, который после революции неуклонно идет налево.
Встретив В. Г. Короленко — почтительно поклонитесь ему. Грустно мне, что он не пишет, люблю я его мягкий, ласковый талант и неподражаемый язык6.
А что вы скажете по сему поводу: накануне ХХ-го века и в первых годах его многие литераторы, как бы сговорясь, начали писать об Иуде, заклейменном именем предателя, и все, без различия наций и характеров, стараются реабилитировать его7. Можно ли отсюда заключить, что Христа ныне начинают чувствовать как помеху некую ходу жизни?
Лично я — равнодушен и ко Христу, и ко Искариоту, вопрос имеет для меня интерес теоретический.
Привет. Жму руку.
Датируется по п. Кондурушкина от 12/25 ноября 1908 г., на которое является ответом.
1 Горький вторично отвечает на вопрос Кондурушкина об издании в «Знании» второго тома его «Рассказов». См. п. 18.
2 См. п. 17, прим. 1.
3 Имеются в виду следующие издания: Карл Вейзер «Иисус» (Лейпциг, 1906), Тор Гедберг «Иуда» (рус пер. В. Спасской) (М., 1908), Н. Н. Голованов «Искариот» (драма в стихах) (М., 1905). Вейзель и Дрейер — ошибка Горького. В обоих случаях речь идет о немецком драматурге Карле Вейзере (1848—1913). Тор Гедберг (1862—1931) — шведский писатель. Николай Николаевич Голованов (1867—1938) — писатель, переводчик, режиссер. В ЛБГ «Фауст» Гёте представлен в нескольких переводах, в том числе: Гёте. Фауст: Трагедия. Ч. 1,2/Пер. Н. Голованова. 2-е изд., испр. М.: Изд. С. С. Мошкина, 1898 (Описание).
4 Волошин М. Некто в сером // Русь. 1907. № 157. 19 июня.
5 «Православный собеседник» — ежемесячный журнал, выходивший в Казани с 1855 по 1917 г. Издание Казанской духовной академии. С 1907 г. редактировался проф. С. А. Терновским. Ст. Камионского об Андрееве в этом журнале не найдена.
6 Позже. 15/28 сентября 1909 г., Горький писал в п. М. М. Коцюбинскому: «Коли увидите Влад[имира] Галак[тионовича] — почтительно поклонитесь ему от ученика и почитателя. Недавно пришлось мне перечитать все его книги — в целях лекторских — и с каким удовольствием сделал я это!» (XXIX, 97—98)
7Эта мысль впоследствии была развита Горьким в ст. «О современности» (Русское слово. 1912. № 51, 52. 2 и 3 марта).
19. Кондурушкин — Горькому[править]
Дорогой Алексей Максимович!
Снова я поехал. Как задумывал про Христа, так и потянуло меня в Палестину. А денег нет. Надо искать средств. Вот и поехал от «Слова»1 объехать всю Турцию кругом. Мне-то нужно только на старые места, — да ведь что поделаешь. Поехал на три месяца. Маршрут мой: Константинополь, София, Белград, Призрен, Салоники, Афины, Александрия, Каиро, Порт-Саид, Яффа, Иерусалим, Дамаск, Малая Азия и через Смирну обратно до дому. Коли хотите доставить мне удовольствие, напишите, напр[имер], в Константинополь, где буду с 15—24 декабря, или в Софию — 25 дек[абря] — 1 января, или в Белград — 2—10 января. Всюду — до востребования. Что будет дальше — я еще Вам напишу.
К. П. Пятницкий сказал мне, что «Моисей» выйдет в половине декабря. Я уехал спокойно — без меня семья получит деньги. Мой же заработок от поездки будет, вероятно, ничтожным, ибо писать я стану мало, от всяких телеграмм сенсационных и интервью — отказался, не умею; обещал писать о жизни, как я ее увижу и пойму. Редакция оплачивает проезд мой по 2 кл[ассу], дает по 100 руб. в месяц и по 10 коп. за строчку. Положим, назначил я себе плату сам. Из этого только следует, какой я скромный человек. Боюсь, что потом скажут: «Вот ты взял много, а писал мало и плохо». Черт с ними, пусть уж не корят.
Не знаю, читаете ли Вы «Слово»? Поссе как-то говорил, что он от кого-то слышал, будто Вы считаете «Слово» октябристским органом. Это — ошибка. Там смешались осколки разбитой «Нашей жизни»2 («Товарищ»3 — тож) с социал-демократами, кадетами и просто газетными работниками. Цель у редакции — сделать «Слово» беспартийным прогрессивным органом вроде «Русских ведомостей», что ли. Очень тщатся привлечь крупные литературные силы, приглашают Куприна, Андреева и еще там кого-то. А то скучная она, эта газета, и-и, бог мой, какая скучная!
Пятницкий собирался к Вам на Рождество. И вот, если Вы будете иметь с ним разговор относительно второй книжки рассказов моих, примите к сведению следующее: я говорил там о 2-х комбинациях — с «Моисеем» и без «Моисея». Для второй обещал прислать оттиски 2-х рассказов, которые хотел напечатать за этот год. В январе месяце моя жена пришлет Вам оттиск рассказа «Без берегов», который напечатает «Русское богатство»4. В нем больше листа. С ним и вторая комбинация будет возможна.
Владимиру Галактионовичу Ваш привет передал. Он в свою очередь просит меня передать Вам низкий поклон. Хороший он старик, очень хороший, на редкость.
Приезжайте в конце января в Каиро. Вместе будем на пирамиды смотреть. Три дня и три ночи! Что Вам стоит? Сядете в Неаполе на пароход, а через трое суток в Каиро. В две недели туда и обратно можете съездить (и в Египте неделю пробыть). И расход-то плевый, — полтораста рублей. С. Я. Елпатьевский там тоже хотел быть этой зимой5.
Нет, Вы, наверно, не приедете!
Христос, конечно, мешает. Рушатся старые формы государственных и общественных отношений. А в них была заложена христианская идея абсолютизма власти и аскетической морали и идеалов. Иуда теперь желанный парень. Ну, будьте здоровы.
Всего лучшего. Привет Марии Федоровне. (Ой, не ошибся ли в отчестве! Если ошибся, пожалуйста, не сказывайте).
1 «Слово» — ежедневная политическая, общественная и литературная газета, выходившая в Петербурге с 1903 по июль 1909 г. Орган партии «мирного обновления». В газете печатались С. Н. Булгаков, Н. А. Бердяев, П. Г. Виноградов, B. А. Поссе, И. В. Жилкин, Блок, Брюсов, П. Д. Боборыкин, Н. К. Рерих, A. М. Ремизов, Г. И. Чулков, Вяч. Иванов, А. С. Рославлев, Дм. Цензор, О. Н. Чюмина. Ю. И. Айхенвальд, Л. Я. Гуревич и др. В рекламном объявлении о подписке на 1909 г. редакция писала: «Заботясь о доставлении читателям возможно более живых на месте добытых сведений о странах Балканского полуострова в нынешнее многозначительное для этих краев и всей Европы время, редакция „Слова“ посылает на Ближний Восток в качестве своего специального корреспондента C. С. Кондурушкина» (Слово. 1908. № 639. 3 дек.). С 12/25 декабря (№ 648) 1908 г. по 2/15 апреля 1909 г. (№ 753) Кондурушкиным было опубликовано в «Слове» 24 путевых очерка под общим заглавием «Вокруг Турции». Ранее (Слово. 1908. 5 и 10 сент.) в газете была помещена его ст. «О турецкой революции».
2 «Наша жизнь» — ежедневная общественно-политическая, литературная и экономическая газета без предварительной цензуры. Издавалась в Петербурге с 1904 по 1906 г. Официальным редактором ее был экономист, профессор финансового права Петербургского университета Л. В. Ходский. По своему направлению «Наша жизнь» была близка левому крылу кадетской партии. Среди сотрудников ее значились Н. А. Бердяев, А. И. Богданович, В. Я. Богучарский, С. Н. Булгаков, B. А. Гольцев, Н. И. Кареев, С. Л. Франк и др. После закрытия «Нашей жизни» ее подписчики получали газ. «Товарищ».
3 «Товарищ» — политическая, литературная и экономическая ежедневная газета. Выходила в Петербурге с апреля 1906 по декабрь 1907 г. Редактировалась с № 45 В. В. Португаловым. Издательница — Н. Н. Русанова. Основателем газеты был Л. В. Ходский. Формально беспартийный орган, проводивший линию левых кадетов. Ближайшее участие в «Товарище» принимали Е. Д. Кускова. С. Н. Прокопович.
4 Рассказ Кондурушкина «Без берегов» напечатан в «Русском богатстве» (1909, № 1).
5После поездки Елпатьевского в Египет им была напечатана книга путевых очерков «Египет» (СПб., 1911. 2-е изд. СПб., 1912).
20. Кондурушкин — Горькому[править]
Дорогой Алексей Максимыч!
Посылаю при сем оттиск рассказа моего «Без берегов» («Р[усское] б[огатство]», январь 1909 г.) в дополнение к прежде посланным оттискам моих статей для 2-го тома рассказов. Таковой я думал бы печатать уже осенью этого года, ибо теперь поздно. Но выяснить вопрос о печатании хотел бы теперь. А потому не откажитесь написать мне об этом Ваше решение.
Только что возвратился из поездки вокруг Турции. Теперь после поездки я еще больше хочу написать серию рассказов из жизни Христа… Позавчера был на выставке картин Поленова1. Меня бросило в жар и холод. Он тоже сделал серию «рассказов» — полотен из жизни Христа и, главное, в том же духе, как это рисуется и мне. В одном из писем Вы задали мимоходом вопрос: «Не мешает ли нам теперь Христос?» Конечно, мешает! Христос, созданный страдающим человечеством в течение двух тысячелетий, взлелеянный мечтами рабов и господ, этот Христос — болотный туман; он колышется над миром, мешая людям отчетливо видеть друг друга, заволакивает дали прошлого и будущего, затягивает солнце, губит радости земли. И я думаю, что его можно сделать менее вредным: надо на его месте нарисовать человека, а вокруг него живую жизнь и природу. Конечно, надо хорошо нарисовать. Вот это и делал Поленов на своих полотнах. Есть хорошие картины. Вероятно, его будет скоро поносить церковь.
Вне России вольнее дышится. А в России давит. Помните у Тургенева в «Бежином луге»: «Давит могила, Трофимыч. Разрыв-травы ищу». И все теперь здесь ищут разрыв-травы2.
Неоднократно собирался вам писать с дороги, да газетные статьи одолевали. Неприятное это занятие — писать газетные статьи. Газетная статья — это самый злой враг художественного впечатления. Газетная статья это нечто вроде пьяного буяна, что приходит в свою же милую квартиру, ломает мебель, бьет посуду и нарушает годами сложившийся порядок обстановки.
Как красивое видение промелькнули перед глазами Греция, Египет, Палестина и Сирия. И вот я снова в тусклом Петербурге, где на всех лучших идеях человечества лежит налет дрянной злобы, раздражения, борьбы ничтожной и мелочной, где о любви говорят с камнем за пазухой, мыслят вспухшей печенью, любят только затем, чтобы иметь право что-нибудь ненавидеть… Проклятый город. Петербург лег мертвой тяжестью на русскую мысль, искусство, на всю жизнь. Не скоро выберется Россия из-под гнета петербургского периода.
Ну, до свиданья, дорогой Алексей Максимыч, боюсь, что я много философствовал и, м[ожет] б[ыть], в том же петербургском духе. А фотографии своей Вы так мне и не прислали. Кланяется Вам жена. Передайте наши приветы и Вашей супруге.
В[асильевский] О[стров], 6 л[иния], 27
1 Василий Дмитриевич Поленов (1844—1927) — художник-передвижник. Над серией картин «Из жизни Христа» работал с 1896 по 1909 г. В 1899 г. Поленов предпринял трехмесячное второе путешествие на Восток, посетил Константинополь, Иерусалим, Египет, Бейрут. Художественный материал для своих картин он собирал в Иерусалиме, Назарете и Тивериаде. По замыслу Поленова, вся серия должна была состоять из небольших эскизов, сюжеты для которых художник заимствовал из евангелий. Выставка картин «Из жизни Христа» состоялась в Петербурге в феврале--марте 1909 г. 58 полотен были размещены по шести разделам, соответствующим евангельской биографии Иисуса Христа: 1. Детство и юность. 2. У Иордана. 3. В Галилее. 4. Вне Галилеи. 5. В Иерусалиме. 6. Последние дни. Ранее написанные Поленовым картины «Христос и грешница» (1887) и «На Генисаретском озере» (1888) на выставке были представлены уменьшенными авторскими копиями. На картинах из серии «Из жизни Христа» евангельский Иисус изображен совершенной личностью, размышляющей или созерцающей на фоне идеализированного пейзажа. В п. — Л. Н. Толстому от июня 1909 г. Поленов писал: «Мои картины служат главным образом изображению природы и обстановки, в которой совершались евангельские события» (Сахарова Е. В. Василий Дмитриевич Поленов, Елена Дмитриевна Поленова: Хроника семьи художников. М., 1964. С. 667).
2 Цитата из «Бежина луга» Кондурушкиным приведена по памяти. У И. С. Тургенева: «Давит, говорит, могила давит, Трофимыч: вон хочется, вон…» (Тургенев И. С.Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Соч. Л. Т. 4. С. 104).
21. Кондурушкин — Горькому[править]
Дорогой Алексей Максимыч!
Вот уже больше месяца тому назад, как я писал Вам письмо1. До сих пор ответа не имею. А в письме том я между другим писал Вам и об издании второй книжки моих писаний в начале следующего книжного сезона и просил Вас написать мне ответ Ваш теперь же. Решаюсь просить о том же вторично.
Оттиски всех рассказов для предполагаемой книжки у Вас. Я послал их в ноябре пр[ошлого] г[ода], а в марте т[екущего] г[ода] дополнительно «Без берегов».
На Новую Землю собираюсь.
Будьте здоровы. Привет мой Марии Федоровне.
В[асильевский] О[стров], 6 [линия], 27, кв. 24
1 См. п. 20.
22. Горький — Кондурушкину[править]
Дорогой Степан Семенович!
Относительно издания второй книги рассказов ваших — говорите с К. П. Пятницким. Оттиски ваших вещей я ему немедля вышлю, если хотите.
Не отвечал вам столь продолжительное время потому, что со дня вашего отъезда с Капри жду приезда К. П. Жду и сегодня, как ждал вчера.
Писать же ему — бесполезно, он не отвечает на письма, потому, видимо, что живет, собираясь сюда ежедневно1.
Жму руку.
Датируется по содержанию (ответ на п. 21).
1 15/28 апреля 1909 г. Горький телеграфировал Пятницкому: «Прошу ответить, когда приедете» (Арх. Г.Т. IV. С. 271). В конце мая 1909 г. Горький возвратил Пятницкому бывшие у него на просмотре рукописи для изд-ва «Знание» с просьбой «ответить авторам, как найдете нужным. Распорядитесь в конторе, чтобы впредь мне никаких рукописей не посылали» (Там же. С. 271).
23. Кондурушкин — Горькому[править]
Дорогой Алексей Максимович!
Пишу Вам несколько слов с Новой Земли1. Только что вчера приехал сюда и вот остался в Маточкином Шаре до следующего рейса, т. е. более чем на два месяца. Условия жизни будут довольно сносные. Дом художника Борисова2 дает вполне приличное помещение. Провизии захватили с собой, и здесь найдутся гуси, оленина и рыба. Три семьи самоедов и одна русская и штук сотня собак — вот и все поселение Маточкина Шара. Кругом залив, обставленный со всех сторон горами. Горы покрыты снежными полосами до самого моря. Ходят льды. Пароход уходит сегодня, и на два с лишним месяца я буду отрезан от всего культурного мира океаном.
Правда, я не один. Со мной остается на лето еще трое: два немца (приехали за шкурами зверей и птиц на чучела) и молодой прив[ат-]доцент Петербургского университета. У нас много оружия и охотничьих припасов. Даже сети для ловли рыбы.
Вот она первозданная земля. Можно сказать словами Библии: «И дух божий носился над нею» 3. Вот пока и всё. Будьте здоровы. Привет вашей супруге.
1 Корреспонденции Кондурушкина о его первой поездке на Новую Землю в 1909 г. печатались в газ. «Речь»: «Кто владеет Новой Землей» (7 сент.) и «На севере. Новоземельский пансион» (14 сент.).
2 Александр Алексеевич Борисов (1866—1934) — художник, писатель, экономист. В 1898 г. окончил Академию художеств, ученик И. Е. Репина. Первое путешествие на Новую Землю совершил в 1896 г. Привез много этюдов, приобретенных П. М. Третьяковым для его художественной галереи. Рисовал для этнографического отдела музея им. Александра III (ныне Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина). В 1900 г. отправился на Новую Землю на парусном судне «Мечта» вместе с зоологом Харьковского ун-та Т. Тимофеевым, гидрологом А. Филипповым и рабочими. На Новой Земле построил дом (при западном устье пролива Маточкин Шар). Автор книг: «У самоедов. От Пинеги до Карского моря. Путевые очерки» (СПб., изд. А. Ф. Девриен. 1907), «В стране холода и смерти. Экспедиция худ. А. А. Борисова» (СПб.. 1907), «Великий Северо-восточный морской путь. — Великий речной путь из Сибири в Европу» (СПб., 1910). См.: Назимова И. В. Александр Алексеевич Борисов: Жизнь и творчество. Архангельск, 1959; Мунин А. Н. Александр Борисов: К 100-летию со дня рождения. Архангельск, 1967.
3Библия. Первая книга Моисеева. Бытие. Гл. 1, ст. 2.
24. Кондурушкин — Горькому[править]
Милый Алексей Максимыч.
Посылаю Вам одновременно с этим письмом бандеролью рукописи двух небольших рассказов1. Оба они так невелики, что, если Вам понравится, один из них, м[ожет] б[ыть], мог бы пойти в ближайшей книжке «Знания». [Оба объемом в Ў листа). Коли не понравятся, не откажитесь возвратить.
Пришлите мне Вашу фотографию. Пишу Вам в тяжелое для нас время: у нас сильно больна девочка — воспаление легких, не знаем, выживет ли. А мне хотелось бы Вам рассказать про свою поездку на Новую Землю. Очень интересно. Вероятно, уж опишу всё вам в рассказе2. Напишите про себя что-нибудь. Передайте привет супруге Вашей.
На письме пометка Горького: В[асильевский] О[стров]. 6-ая лин[ия], 27, 24 [адрес Кондурушкина].
1 См. п. 25, прим. 1.
2 Речь идет о рассказе «В солнечную ночь». См. п. 26.
25. Горький — Кондурушкину[править]
Дорогой Степан Семенович!
Для сборников рассказики ваши — мелковаты, вы бы в газету их1.
«Европейски известный» писатель неверно цитирует Лермонтова: поставил 12-ю строку на место 14-й. Вообще он не очень гениален, и я удивляюсь вкусам Европы.
Лошадиный «Бунт» — не удачен. Это — символика?
Всех благ!
Приписка М. Ф. Андреевой:
Очень кланяюсь Вам, дай бог, чтобы Ваша, дочка скорее поправилась! А. М. никогда от меня поклонов не передает никому, так уж я сама решилась черкнуть на обороте. О чем он Вам пишет, не знаю. А вдруг и от меня кланяется, т. е. на этот раз он вспомнил поклон Вам мой передать.
Жму Вашу руку.
Датируется по п. Кондурушкина от 10/23 сентября 1909 г.
1Кондурушкин выслал Горькому рассказы «Бунт» и второй, название которого установить не удалось. Герой рассказа «Бунт» самарский помещик Соколовых-Негусто сходит с ума от страха перед своими мужиками, которых подозревает в том, что они замышляют против него «бунт». Чтобы напугать маскирующихся, до времени «бунтовщиков», граф приказывает застрелить своего любимого жеребца, переставшего выполнять команды, и «парную лошадь», которой могло бы передаться «безумие» ставшего непокорным жеребца. Рассказ «Бунт» впервые опубликован в журн. «Бодрое слово» (1909, № 20, окт., с. 3—12). Публикация второго рассказа не найдена.
26. Кондурушкин — Горькому[править]
Дорогой Алексей Максимыч.
Вот я обещал Вам послать рассказ о Новой Земле. При этом и посылаю рукопись — «В солнечную ночь».
Только вчера прочитал Вашу книгу — «Землетрясение в Калабрии и Сицилии»1. Дорогой Алексей Максимыч! — потрясающая книга, и в то же время — книга, поднимающая человеческий дух, зовущая к жизни и радостной борьбе. Это уж секрет Вашего духа — рассказать такой ужас, часто в кавычках, и в то же время не поникнуть головой, сообщить свое настроение. Ну, дай вам бог всего хорошего.
Примите от нас женой, а также передайте Марии Федоровне привет.
1 Впервые напечатано в переводе Августа Шольца на немецкий язык отдельной книгой: Im zerstorten Messina von Dr. M. Wilhelm Meyer und Maxim Gorki. Berlin, Verlag I. Ladyschnikow, 1909.
Первое русское издание: Горький М., Мейер В. Землетрясения в Калабрии и Сицилии 15/28 декабря 1908 г., СПб.: Знание, 1909 (книга выпущена в свет 3/16 окт. 1909 г.). Кроме очерка Горького в книгу вошла статья швейцарского астронома Вильгельма Мейера (1853—1910) «В разрушенной Мессине». Весь доход от издания предназначался пострадавшим от землетрясения.
27. Горький — Кондурушкину[править]
Дорогой С. С — рассказ идет, хороший рассказ!1
Но — перед тем, как отдать его в контору, а оттуда в типографию, вы бы просмотрели его один разок?
На стр. 1-й — «миллионлетнем прошлом», на 9-й — «пушистоволная река» — хороши ли сии пышноблещущие слова.
На 29 — «ледовитые стихии» — как понять? Сколько их, кроме льда и мороженого?
На 31 — «клубы дыма, просвечивая» — вероятно: оранжевые лучи, просвечивая сквозь клубы дыма?
На 33-й — «каменные раковины» — деревянных не бывает; «водоросли натечного образования» — совершенно не приемлемы и не понятны.
На 2-й — «горы, нагроможденные еще в первые дни творения» — по Библии? По геологии они позднее нагромождены.
14-й — «6 дней великого творенья Богов» — уж если по Библии, то — Бога. Седьмой день — по Библии — неприемлем.
Далее: «земля застыла на второй день, когда еще только что … и не успела произрастить — плодовые, вероятно?[5] — деревья, травную зелень» и т. д.
Это все надобно изменить: дело в том, что на Шпицбергене даже была в свое время под-тропическая флора — бананы росли. На днях я видел оттиски вишневых листьев на сланце Шпицбергена. «Второй день» — вообще не годится: есть человеки, олешки, мхи, лишаи, птицы, моржи, солнце, звезды — продукты уже семидневного творчества.
Библейские чудеса-то вы бы оставили — к чему они? И без них хорошо.
Человек вы простой и хороший — зачем вам подниматься на цыпочки?
И рассказ хорош — зачем его портить несуразностями?
Перестроив все это — буде вы согласны — отошлите рукопись Семену Павловичу2 и будьте здоровы.
Датируется по п. 26.
1 Пятницкий предполагал опубликовать рассказ Кондурушкина «В солнечную ночь» в XXIX сб. «Знания» вместе с повестью К. Гамсуна «Странник играет под сурдинку». Но так как рукопись повести еще не была им получена, Пятницкий, не зная ее объема, задержал печатание рассказа Кондурушкина. Кроме того, Горький хотел в январе 1910 г. сразу выпустить XXIX и XXX сб. «Знания», в которых печатались «Городок Окуров» и «Матвей Кожемякин». «Матвея Кожемякина» Горький тогда считал второй книгой «Городка Окурова». Когда наконец стал известен объем повести Гамсуна, окончательно определилось содержание XXVIII, XXIX и XXX сб. «Знания». 20 ноября/3 декабря 1909 г. Пятницкий, находившийся на Капри, сообщил в Петербург С. П. Боголюбову, что рассказ Кондурушкина вошел в XXVIII сб. «Знания» и печатается вместе с драматическими сценами Шолома Аша «Зимою» (АГ). В этом же сб. помещено начало «Городка Окурова», окончание его напечатано в XXIX сб. «Знания». XXVIII сб. «Знания» вышел в свет 12/25 декабря 1909 г. Кондурушкин учел большую часть замечаний Горького. Так, например: «горы, нагроможденные еще в первые дни творения» заменено: «Нагроможденные в мощном беспорядке среди холодных волн океана стоят вокруг Шара мерзлые горы». Учел автор и замечание Горького относительно плодовых деревьев. Теперь это место в рассказе читалось так: «А здесь земля застыла на третий день великого творенья, когда еще только что отделились от земли воды, и земля не успела произрастить травную зелень и плодовитые деревья». Вместо: «Клубы дыма, просвечивая…» — напечатано: «Клубы дыма, пронизанные оранжевыми лучами…» «Каменные раковины» и «водоросли натечного образования» изменено на: «куски окаменелостей, раковины и водоросли». «Пушистоволная река» исправлено на: «катится пушистыми волнами». В другом месте Кондурушкин, в связи с возражением Горького, исправляет: «…давно закончились все шесть дней великого творенья богов, и вот уже несколько тысячелетий длится седьмой день, день творчества человеческого».
2 С. П. Боголюбов(ум. 1927) — заведующий конторой изд-ва «Знание».
28. Кондурушкин — Горькому[править]
Дорогой Алексей Максимыч.
За некоторые указания по поводу очерка моего очень благодарен: я ими воспользовался. Но некоторые из них основаны, мне кажется, на недоразумении. По-видимому, Вы не допускаете, чтобы земля, на которой, мы знаем, есть олешки, люди, моржи и проч., могла дать впечатление библейской первозданности, второго дня творения… Ссылаетесь на науку. Немецкий естествоиспытатель фон Бер1, исследователь Н[овой] З[емли] в первой половине прошл[ого] стол[етия], конечно, знал об остатках высшей флоры и фауны в странах полярных. Ион пишет о пейзаже Н[овой] З[емли]: «Я не мог подавить в себе мысли, невольно мне представившейся, будто теперь только что настает утро мирозданья и вся жизнь еще впереди…» и т. д.
«Миллионлетнее прошлое» в моем ухе укладывается так же просто и без вычур, как столетий, тысячелетий…
Ледовитые стихии, конечно, не только «лед и мороженое». Их может быть столько же, сколько стихий в древнем или современном научном смысле слова: вода, земля, воздух или отдельные элементы, раз они обладают свойством льда, т. е. холодом.
Выраж[ение] «творчество богов» Вы поправляете: «Уж если по библии, то — Бог». Это, конечно, прямого отношения к моему очерку не имеет, но для справки (м. б., Вам интересной) скажу, что по библии должно быть именно — боги. «Биррешит бара элогим» — В начале сотворил боги («элогим» мн[ожественное] ч[исло] от «иль»). Вот евр[ейский] текст, соответствующий вполне древнееврейскому представлению о множественности божеств. И только христианство упорно навязывало евреям идею монотеизма.
Вообще, мне кажется, что Вы рассудком против образов библейских, мифологических, сказочных и друг[их] подобных, которые в нашем (и в Вашем, думается мне) художественном сознании живут, много говорят чувству, да и уму тоже. И науку Вы тут за волосья побеспокоили напрасно.
Недавно прочитал вашу «Исповедь». В конце «Исповеди» (думается мне, бессознательно), как бы для подтверждения истинности вашей религии, могущества вашего Бога, вы не отказали этому Богу в удовольствии поразить верующих чудом: народ-бог исцеляет безногую девушку… И хоть «чудо» -то это у вас не чудо, но тем не менее оно по форме так похоже на чудеса Христов и Магометов, и буддийск[ие] и проч. и проч.: «слепые прозревают, хромые ходят, прокаженные очищаются…» А следовательно, и новое религиозное сознание получает старый, как бы законный патент.
Думаю, что в данном случае вашим художественным сознанием руководили старые группы «библейских» образов: Бог и чудеса друг друга взаимно утверждают. Но, кстати, уж повторю, что фабрика и фабричные рабочие, в роли нового предтечи новому богу, произвели на меня художественно неубедительное впечатление. (Я то же говорил Вам и по первому впечатлению на Капри.)
Нигде не нашел вполне, а как попал в фабричную среду — окончательно нашел! Это, — простите дорогой Алексей Максимыч, — слишком «программно», рассудочно. «Фабрика», м[ожет] б[ыть], найдет бога, а м[ожет] б[ыть], не найдет. Творчество в этой среде есть, но ведь оно не закончилось, не выразилось ясно. И желание дать ему законченный вид должно исключить художественность изображения. От нетерпения разума вы это сделали.
Но я об «Исповеди» заговорил не для того, чтобы повторять слова, м[ожет] б[ыть], огорчительные. Напротив, хочу утверждать.
В П[етербур]ге появился проповедник «братец Иванушка» 2. Привлекает множество народу. Нигде рабочие слои населения, т[ак] наз[ываемый] «народ», не испытывают такой духовной жажды, как в П[етербур]ге. П[етербур]г для них — каменная пустыня. Писатели, художники, пастыри, ученые — все раздражают народное сознание предчувствием какой-то высшей жизни, высших интересов, но в своих творениях и словах этому народу недоступны, непонятны. А он (народ) хочет духовного мира, ищет его и находит вот в таких проповедниках.
Но несмотря на «чудеса», на масло и прорицания, этот проповедник и его слушатели все-таки в высшей степени интересны. Интересна проповедь этого «братца». По первому впечатлению она ничем не отличается от христианства, ибо вся исходит из текстов казенного евангелия. Но, вслушавшись, замечаешь удивительно свежую струю: надо устроить хорошо жизнь свою на земле; надо, чтобы жизнь была здоровая, радостная, счастливая, трезвая. О небесном разговору как-то очень мало. На собраниях энтузиазм толпы достигает большой силы и выразительности. Чувствуешь, что алчет и жаждет народ, мятется и ищет… Но мир все еще остается «расколот на две половины», интеллигенция ищет народа, а народ ищет интеллигенции. И оба с завязанными глазами.
Так вот и живет пока. Многие не выдерживают. Уж очень тоскливо.
Будьте здоровы. Передайте привет Вашей супруге и Константину Петровичу, если он там3. Да и наверное там. Он собирался на Капри больше года. Если он столько же будет собираться с Капри, мы здесь взвоем на разные голоса.
1 Речь идет о Карле Эрнсте Бэре (1792—1876) — естествоиспытателе, основателе эмбриологии и одном из учредителей Русского географического общества. Почетный член Петербургской Академии наук. Имеется в виду его труд «Экспедиция в Лапландию и на Новую Землю» (1836). См.: Изв. Архангельского общества изучения Русского Севера. 1909. № 3.
2 Основатель секты трезвенников самарский крестьянин Иван Алексеевич Чуриков, начавший свои проповеди в 1890-х годах в Самаре, а затем перенесший их в Петербург и Москву. См. очерк Кондурушкина «Братец Иванушка» (Речь. 1910. № 290 и 310. 22 окт. и 11 нояб.).
3Пятницкий приехал на Капри 1/14 сентября 1909 г.
29. Кондурушкин — Горькому[править]
Дорогой Алексей Максимыч,
обращаюсь к Вам со следующей просьбой и предложением. Давно я хотел, а в этому году решился, если буду иметь возможность, поехать на Новую Землю зимовать, т. е. на 10 месяцев. (От парохода до парохода, с начала сентября 1910 г. по начало июля 19111.) Цель у меня литературно-художественная. Есть у меня в предчувствии некоторые мысли и настроения из этого, можно сказать, загробного мира, и хочется мне их изобразить.
На это дело мне нужно тысяча восемьсот рублей. И сумму эту я прошу у «Знания» на следующ[их] условиях: Часть этой суммы — пятьсот рублей — покроется года в два продажей остальных экземпляров 2-го моего тома. (В декабре месяце по первому абцугу продано его 1047 экз[емпляров], по 1 янв[аря] остается 1953 экз[емпляра]). Остальные тысяча триста рублей буду покрывать тем, что напишу для сборников «Знания» так: половину гонорара мне, а половину на покрытие этого долга.
Вот в чем мое предложение и просьба. Если можете, Алексей Максимыч, то дайте мне возможность съездить. Я буду очень рад и Вам благодарен. И хорошо напишу, ей-богу. Если бы Вы знали, как все это прекрасно и интересно. Ух, какая грозная природа, но какой великолепный и этот заморыш жиловатый самоед или плут-помор. Отчего я не вижу Вас, чтобы Вам все это рассказать.
Кроме того, есть в этом уединении для меня какая-то потребность души. Петербург меня замучил. Уеду я из него, хотя бы для этого пришлось разделаться с семьей. Уеду на Волгу писать деревню. Новое начинает там уже кристаллизироваться. И сделаю это после Новой Земли.
Я в восторге от «Городка Окурова». Ах, как это хорошо! «Лето» не так. Оно, конечно, написано зорким художником и большим мастером, но нет в нем интимности жизни, а есть художественная рассудочность, если можно так выразиться. Ну до свидания. Дай вам бог здоровья. Кланяйтесь Марии Федоровне и Константину Петровичу. Жму Вашу руку.
В[асильевский] О[стров], 6 [линия] 27
На письме пометка Пятницкого: «Отв. 6 фев. 1910».
1Эта поездка Кондурушкина на Новую Землю не состоялась. См. п. 31.
30. Кондурушкин — Горькому[править]
Дорогой Алексей Максимыч!
Сегодня послал Вам для сб[орника] «Знание» рукопись рассказа «Перед праздником»1. Я не думаю, чтобы он мог быть напечатан в нынешнем сезоне. Но мне необходимо реализовать ее в настоящее время. А потому принимайте рассказ при условии, что контора выдаст мне теперь же триста рублей за лист (в рассказе немного больше листа), остальное по напечатании. Несколько заключительных страниц намерен переделать в корректуре.
Собираюсь Вам написать много о XXIX сборнике2, да духом встревожен. Посему откладываю до более благоприятного времени.
Будьте здоровы. Привет Марии Федоровне и Константину Петровичу.
1 Рассказ Кондурушкина «Перед праздником» в сб. «Знания» не печатался. 23 января / 5 февраля 1911 г. Кондурушкин в п. к Пятницкому просил его возвратить рукопись: «Ныне я не хотел бы его печатать в этом объеме и виде. В нем мало действия, много разговоров, и весь он эпизодичен. Я пишу повесть, которой этот рассказ является частью» (АГ). Пятницкий удовлетворил просьбу автора. Позже рассказ был отдан автором в «Русское богатство», где и опубликован (1913, № 2).
2 XXIX сб. «Знания»вышел в свет 29 января/11 февраля 1910 г. В сборнике напечатано окончание «Городка Окурова» Горького, рассказы Ив. Касаткина «Веселый батя», Гольдебаева «Галчонок», К. Ясюкайтиса «На бульваре» и Н. Каржанского «Цветы», а также стихотворения Ив. Воронова, Бунина и пьеса С. Разумовского (С. Д. Махалова) «Светлое заточение».
31. Кондурушкин — Горькому[править]
Дорогой Алексей Максимыч.
Послал я Вам рукопись рассказа «Перед праздником» и письмо. Ответа ожидаю с нетерпением, но до сих пор не имею, хотя со времени отсылки прошло уже больше трех недель. Послал я также Конст[антину] Петровичу письмо по поводу гонорара за очерк «В солнечную ночь» и тоже никакого ответа не получил1. Если он у Вас, передайте ему мою просьбу об ответе и Вас прошу о том же.
На Новую Землю, должно быть, не смогу поехать. Некоторые учреждения предлагают деньги, но пустые. Будь я один, я и на них мог бы съездить. Но семья мешает: ей нужно оставить. Должно быть, поеду куда-нибудь летом на статистику2. А жалко мне Новой Земли до слез. Много я там оставил такого, что не успело еще для меня оформиться в художественный образ, но что я предчувствую с наслаждением.
Слышал я, что Вы работаете над новым произведением3. Желаю Вам здоровья и успеха.
1 Речь идет о п. Кондурушкина Пятницкому от 18 февраля/3 марта 1910 г. о гонораре за рассказ «В солнечную ночь»; «Настаиваю на гонораре в триста рублей за 40 000 букв при сем заводе» (АГ). 19 апреля / 2 мая 1910 г. Пятницкий, касаясь расчетов с автором за рассказ «В солнечную ночь», писал Боголюбову: «Предыдущая повесть „Моисей“ была отдана автором за 1000 р. для завода в 30 000 экз. Подсчитайте, сколько приходится с листа в 40 000 букв. Теперь мы гарантируем не 30 000, а только 20 000, — 2/3 прежнего завода. Возьмите 2/3 прежнего гонорара, — это и будет справедливая полистная плата с завода в 20 000» (АГ).
2 В апреле 1910 г. Кондурушкин совершил поездку на Украину, опубликовав под инициалами С. К. несколько репортажей в газ. «Речь». См. его отчет «Военный парад и крестный ход. Киев, 20 апреля» (№ 110, 24 апр.) и очерки «С богомольцами. От нашего специального корреспондента» (№ 114, 117, 122, 28 апр., 1 и 6 мая). В июне 1910 г. «Речь» приступила к печатанию новой серии очерков Кондурушкина «По Холмщине» (№ 155, 161—163, 167 и 170, 9, 12, 15, 17, 21 и 24 июня). 12 сентября «Речь» (№ 250) помещает очерк Кондурушкина «Притоны сна. Переписка ночлежников», а с 30 сентября (№ 268) по 4 октября (№ 272) в газете появляются корреспонденции Кондурушкина из Ревеля. В декабре 1910 г. он принимает участие в переписи, публикуя статьи «Перепись и обыватель» (№ 343, 14 дек.) и «Перепись и счетчики» (№ 344, 15 дек.). Кроме того, на протяжении 1910 г. Кондурушкин выступает в «Речи» с разного рода информационным материалом (без подписи), «письмами в редакцию» и рецензией на кн. Сургучева «Рассказы», т. 1 (СПб.: Знание, 1910) См. № 328, 29 ноября. Интенсивное сотрудничество Кондурушкина в «Речи» продолжалось и в дальнейшем.
3 В это время Горький работал над повестью «Жизнь Матвея Кожемякина».
32. Горький — Кондурушкину[править]
На мой взгляд, Степан Семенович, — рассказ красив, интересен и — ко времени. Прочитал я его давно уже, задержал К[онстантин] П[етрович]. Он нашел в рассказе некоторые сомнительные места в цензурном отношении: смотрите подчеркнутое синим карандашом на стран[ицах] 97-й и следующих. За такие мнения и слова конфискован 16-й сборник; их необходимо сгладить.
Красным же карандашом подчеркнута неопределенность выражения «голый человек». 97-я стр[аница] не противоречит ли 29-й? — спрашивает К. П.
Если вы найдете возможным исправить указанное цензурно опасное, — сделайте это по возможности скоро и пошлите рукопись конторе.
Всего доброго, всего хорошего!
Датируется по п. Кондурушкина от 17/30 марта 1910 г., на которое является ответом.
После этого письма в переписке Горького с Кондурушкиным наступает длительный перерыв.
33. Кондурушкин — Горькому[править]
Дорогой Алексей Максимыч.
За два последних года, что не писал вам, мысленно я делал это неоднократно. Даже и писать начинал не мысленно, а пером, да оставались письма неоконченными. Было это мне досадно, но что же делать, так уж выходило. И выходило это так именно потому, что хотелось бы поговорить с вами, повидаться, а не письма писать.
Почти весь прошедший 1911 г. провел в поездках по России1. «Надо бы проехаться по России» — есть у Гоголя статья2. «Надо бы, да денег нет», — приписал карандашом семинарист. Ну, вот и я тоже. Видеть Россию надо и кормиться надо с семьей. Я и избрал путь, на котором возможно соединить обе эти необходимости — работу в газете. В некоторых отношениях способ этот весьма неприятен. Не так ездишь, не так смотришь на жизнь. Но что делать. Чем больше я вижу Россию, тем больше чувствую, как надо ее изучать. Особенно теперь. Интересная теперь стала Россия. Сколь сложнее стала она за эти пять, десять последних лет!
И кажется мне, что Россия, послереволюционная Россия в нашей литературе еще и краешком своим правильно не отразилась. В художественной цельности не изображен еще тот с первого взгляда незначительный, но все же существенный сдвиг в народной психике, какой произошел за эти семь лет. Изображают по-интеллигентски, как им по разуму кажется, что должно быть в жизни народной. Ну, а это плохое художество. И никто еще не изобразил русскую пореволюционную жизнь такой, какова она есть на самом деле. Схемы всё еще опутывают и нашу общественную мысль и наше художественное творчество.
В рукоблудии Муйжеля, в его многоверстных писаниях попадаются редкие художеств[енные] страницы, но это тогда, когда дело касается внешних сторон быта3. В изображении внутреннего мира он весь ложнозначителен. Он усвоил себе или значительность толстовского отношения к крестьянству (в миросозерцании-то Толстого эта значительность имела свое оправдание), или отрицательное отношение Чехова (не научившись его краткости)4, как-то все это смешал и валяет, пишет сотни страниц. И только потому, что все теперь брюхом мужика захотели, — он печатается и сходит за литературу. Уж гораздо ценнее Родионов, хотя столь же мало правдив по существу5. Книга Бунина «Деревня»6 — во многом книга художника, но ее написал интеллигент, который говорит: «Мне такая жизнь не нравится». Но ведь это же совсем в данном случае не важно, что не нравится вся жизнь, целиком. Не нравится — значит, непонятна, а непонятна — оставь ее в покое.
То всё крестьянство — «Наше преступление», то крестьянство хорошо, а мы — «преступление» в русской жизни. Всегда есть какое-то интеллигентское напряжение, склонность натянуть русскую жизнь на свой кулак. Нет созерцательно углубленного отношения к жизни. А ведь только в созерцании природы, жизни, души челов[еческой] и возможно художественное творчество. Конечно, надо при этом любить что-нибудь в жизни определенное. Любовь-то и понимание жизни (безотносительное) в художнике — это та песчинка под коркой жемчужницы, вокруг каковой песчинки наслояется жемчужина. Но для этого нужна тихая вода созерцания. Кристаллы тоже родятся в тихой воде. Вот ваш Кожемякин родился в тихой воде созерцания.
Россия интересна, Россия бесконечно нова теперь и интересна! И мне все хочется снова куда-нибудь лететь летом из П[етербур]га. Но ведь, черт возьми, надо же работать!
В прошлом году мои художественные работы почти стояли. Теперь я усердно пишу ту самую повесть, ради которой взял у вас обратно свой рассказ. Повесть эта — «Монах»7. Общее содержание — монах, пробывший четырнадцать лет на Афоне, внезапно оставил монастырь, возвращается в родное село. С этого повесть начинается. Войти снова в старую жизнь, которая к тому же изменилась, — вот для него жизненная, а для меня — художественная задача. М[ожет] б[ыть], к лету закончу, тогда пришлю вам.
В П[етербур]ге разговоры о каком-то новом журнале вашем8, тут же и Миролюбов, о каких-то новых комбинациях в издательстве «Знание». Литераторы — хуже чиновников сплетники — беда!
Напишите о себе, своем здоровье и планах своих — вот тогда буду знать в достаточности. Примите от нас с женой короб всяких пожеланий. Фотографию свою вы так и не прислали мне, а ведь обещались. Может быть, себя теперешнего пришлете? А адрес мой тот же: СПб. В[асилъевский] О[стров], 6 л[иния], д. 27, кв. 24. Передайте мой привет Марии Федоровне. Крепко жму вашу руку и целую Вас.
1 В 1911 г. в связи с эпидемией чумы Кондурушкин в конце февраля — первой половине марта совершил путешествие в Восточную Сибирь, на Дальний Восток и в Маньчжурию (см. его очерки «В зачумленном крае». Речь. 1911. № 61, 62, 66. 4, 5 и 9 марта). С 3 апреля (№ 91) по 9 апреля (97) печатаются его репортажи из Китая, а позже из Владивостока (№ 103, 17 апр.) и Харбина (№ 104, 18 апр.). 14 мая 1911 г. Кондурушкин наблюдает певческие празднества в Пскове (№ 133, 17 мая), затем направляется в Самарскую губ. (см.: Самарская газета для всех. 1911. № 97. 16 июня), и в Каменец-Подольск (Речь. 1911. № 167. 21 июня) и Белгород (Белгородские впечатления//Речь. 1911. № 244т 245, 246. 2, 6 и 7 сент.). Наконец, с 23 октября (291) по 22 декабря (№ 351) в «Речи» появляются 12 «Писем о голоде» Кондурушкина, присланных из Самарской губ. и Челябинска.
2 Имеется в виду ст. Гоголя «Нужно проездиться по России» из «Выбранных мест из переписки с друзьями».
3 Виктор Васильевич Муйжелъ (1880—1924) — писатель. В печати выступил в 1903 г. Первый рассказ «В непогоду» (подписанный собственной фамилией Муйжеля) при содействии А. И. Куприна напечатан в 1904 г. в журн. «Мир божий». По собственному признанию, в начале творчества испытал на себе влияние «Толстого, Горького, Короленко…» (Первые литературные шаги: Автобиографии современных русских писателей / Собрал Ф. Ф. Фидлер. М.: кн-во И. Д. Сытина, 1911. С. 122). Творчество Муйжеля в основном посвящено жизни русской деревни. Современная деревня отображена им в рассказах и повестях «Мужичья смерть» (Мир божий. 1905. № 3), «Бабья жизнь» (Образование. 1907. № 2, 3), «Аренда» (Русское богатство. 1906. № 8, 9) и др. Показывая темноту и забитость русского крестьянства, Муйжель склонен изображать аграрные волнения начала XX в. как «голодные», «стихийные» бунты, быстро подавляемые войсками. Писательская манера Муйжеля «объективна» и «беспристрастна», а изображение им внутреннего мира крестьянина схематично и натуралистично. После поражения революции 1905 г. русская деревня предстает в произведениях писателя все в более и более мрачных, негативных тонах. Так, в рассказе «Дача» (Образование. 1908. № 1) это темная, злая сила, противостоящая городу и угрожающая ему. В 1908—1910 гг. в Петербурге вышло четыре тома «Рассказов» Муйжеля. а в 1911—1912 гг. петербургским изд-вом «Просвещение» напечатано его Собр. соч. в 11 томах. Кондурушкин имеет в виду двухтомный роман Муйжеля «Год», печатавшийся с января по декабрь 1911 г. в «Русском богатстве» (№ 1—12). В этом произведении Муйжель стремится преодолеть свои недавние однобокие и пессимистические представления о деревне, создавая картину социального расслоения и гражданскую войну в деревне в период столыпинских аграрных реформ. Однако и в романе «Год», размышляя о перспективах развития деревни, Муйжель еще не смог полностью освободиться от рецидивов народничества. Муйжель приветствовал Октябрьскую революцию и принимал участие в редактировании издававшегося в 1918—1920 гг. петербургским Советом рабочих и красноармейских депутатов журн. «Пламя». Произведения Муйжеля советского времени под заглавием «Возвращение. Последние рассказы» выпущены ГИЗом в 1926 г. Об отношении Горького к творчеству Муйжеля см. п. 34, прим. 1.
4 Имеются в виду, в частности, произведения А. П. Чехова, оказавшие несомненное влияние на Муйжеля, — «Мужики» (1897), «Новая дача» (1898) и «В овраге» (1899).
5 Речь идет о книге черносотенца, земского начальника из Боровичей И. А. Родионова «Наше преступление. Не бред, а быль. Из современной народной жизни», выдержавшей в 1909—1911 гг. несколько изданий. См.: Г--А, Г--СМ.
6 Повесть Бунина «Деревня» впервые опубликована в журн. «Современный мир» (1910, № 3, 10 и 11).
7 Повесть Кондурушкина «Монах» напечатана в «Русском богатстве» (1913. № 4, 5 и 6).
8 Речь идет об организации журн. «Заветы». См.: Г--Ив-Р, Г--Ч.
34. Горький — Кондурушкину[править]
Дорогой Семен Степанович,
«Россию изучать надо»? Верно и — ей-богу! — пора! Очень пора и надобно изучать ее с корней, имея в виду не вопрос — какова она? — а вопрос — почему она такова?
Длиннописание Муйжелево не читано мною и едва ли соберусь читать, времени не имею1.
Тому, что вы про монаха затеяли писать, — рад весьма, очень интересная тема и много может дать. Правда ли, что в деревнях хулиганство растет, как сообщают мне разные, деревенские же, люди? 2
Фотографию — пришлю, вот скоро буду сниматься каков есть теперь.
Живут здесь писатели Бунин, Коцубинский, Черемнов, Иткин3, и, в общем, это очень хорошо. Бунин пишет великолепную прозу4.
Погода хорошая, на душе — не дурно, весна началась — чего еще надо?
А у вас, в Питере, — не хорошо. Очень не хорошо.
Ну, до свидания и простите за краткое письмо, очень уж некогда писать!
Крепко жму руку и желаю всяческих благ.
А что касается новых журналов, то оных затевается целых три, но какой будет отсюда толк — сие не ведомо.
Датируется по пометке адресата: «Получ. 11 февр. 1912 г.»
1 Отношение Горького к Муйжелю не оставалось неизменным. В 1907 г., приняв предложение Горького и Пятницкого редактировать сб. «Знания», Л. Андреев направил Муйжелю письмо с просьбой о сотрудничестве. Горький одобрил этот выбор и в п. к Андрееву от 26…30 июля/8…12 августа 1907 г. назвал Муйжеля в числе других авторов, с которыми Андреев «мог бы сделать хорошие сборники» (ЛН. Т. 72. С. 288). Однако позже, когда весной 1908 г. Муйжель предложил «Знанию» издать сборник своих рассказов, Горький, перечитав отобранные автором произведения, 15…16/28…29 мая 1908 г. писал Пятницкому: «Муйжель с каждым рассказом становится все многословней и скучней. Его художественная сила — не велика, идейное содержание — реакционно. Он романтик, пессимист; он объят „мистическим“ ужасом пред мужиком и деревней <…> „Грех“ Муйжеля — вещь, плохо выдуманная и к тому же еще испорчена „философией“ Мережковского. „Нищий“ — антидемократичен, как и „Дача“ — как всё. Пусть мещанский романтизм, возникающий для ради того, чтобы ликвидировать страхи вчерашнего дня, — пусть он развивается, если это суждено, — вне „Знания“. По сим соображениям я ответил Муйжелю отказом» (Арх. Г. Т. IV, с. 250). Упоминаемое письмо хранится в АГ.
"Милостивый Государь Виктор Васильевич!
От издания Ваших рассказов принужден отказаться.
Причины — сложны и, вероятно, безразличны для Вас.
Мой привет. А. Пешков.
Стремясь смягчить резкость отказа Горького, Андреев писал в недатированном п. Муйжелю: «Ответ Горького мне не нравится, но и на это не обращайте внимания. Причину нерасположения к вам Горького я лично вижу в том, что вы близкий к Арцыбашеву человек и участник „Жизни“…» (ЛН. Т. 72. С. 531). В ст. «Разрушение личности» (1909) Горький, продолжая отрицательно отзываться о рассказе Муйжеля «Дача», тем не менее отмечает, что «показания» его «о мужике наиболее обширны» (XXIV, 75). Если слово «показания» в данном контексте и заключает в себе некоторую негативную характеристику произведений о деревне Муйжеля, то в ст. Горького «О писателях-самоучках» (1911) она исчезает. Обращаясь к начинающим писателям из народа, Горький призывает: «Почитайте Муйжеля, Подъячева, Крюкова, — они современники ваши, они не льстят мужику. Но посмотрите, поучитесь, как надо писать правду!» (Там же. С. 132). Пренебрежительное и неприязненное отношение Кондурушкина к роману Муйжеля «Год» никак не повлияло на интерес Горького к этому произведению. В начале июня 1912 г. Горький в письме спрашивал Муйжеля: «Вышел ли „Год“ отдельным изданием? Буде — вышел — не пришлете ли? Вы доставите мне любезностью этой большое удовольствие» (АГ) 12/25 июня 1912 г. Муйжель ответил: «Вы спрашиваете меня — издан ли „Год“ отдельным изданием. Увы — издан, и я решительно не знаю, как его Вам послать? С ним, или — вернее — со мной, произошло сущее несчастие; в то время, когда книги печатались и верстались, я был в Крыму и не мог следить за всем этим, и получилась такая нелепость, которую никак невозможно было предвидеть; из середины романа, как раз в том месте, где кончается один том и начинается другой <…> выпущена по недосмотру самая существенная глава — VII из XII всех <…> Я не знаю, возможно ли послать Вам роман в таком виде. Мне обещали прислать комплект журнала, я вырву оттуда VII главу, вложу ее и тогда пришлю. А так никак невозможно» (АГ). 16/29 августа 1912 г. Муйжель направил Горькому новое письмо: «Относительно „Года“ — в смущении великом. Ужасно хочу послать Вам его и пишу непрестанно, чтобы мне выслали его в целом виде — и не могу дождаться…» Спрашивая разрешения выслать Горькому десять томов своих сочинений «с отметками карандашом наиболее важного», Муйжель писал: «Но о „Годе“ мне напишите — об этом я очень бы просил Вас. Эта вещь мне не давалась — она растянулась, изобилует повторениями, колеблется в своей архитектуре — но ею я болен и о ней давно мечтал. В ней я попытался сделать что мог — кто может сделать лучше — пусть делает…» (АГ). Скоро автор получил ответ Горького: «Сердечное спасибо вам за обещание прислать книги! Хотя я многое читал уже, но это не помешает прочитать все, написанное вами, несомненно хорошим знатоком русской деревни и человеком влюбленным в природу» (АГ).
2 На этот вопрос Горького Кондурушкин ответил в печати. В ст. «О хулиганстве в деревне» (Речь. 1912. № 240. 2 сент.) он писал: «Хулиганские выходки случаются и теперь, но реже. <…> Оправдать их трудно, но все же в них меньше бесцельной жестокости и бессмысленного разрушительства». Ст. Кондурушкина обратила на себя внимание (см., напр.: Русская пресса. Баку. 1912. № 205. 11 сент.). Александр Яблоновский, возражая Кондурушкину, утверждал: «Деревенское хулиганство растет и вглубь и вширь потому, что причины его у всех перед глазами: — Страшно растут города. — Страшно растет бедность народная. — Страшно растет и пухнет русская тюрьма» (Яблоновский А. Деревенское хулиганство//Киевская мысль. 1912. № 272. 1 окт.).
3 Гостивший на Капри Бунин работал в это время над повестью «Суходол». 8/21 февраля 1912 г. состоялось чтение «Суходола», на котором был Горький. Прочитанный Буниным ранее рассказ «Веселый двор», по словам Горького, «превосходно написанный» (см.: Горький — п. Е. П. Пешковой от 3/16 янв. 1912 г.// Арх. Г. Т. IX. С. 131), Горький переслал в редакцию журн. «Заветы» (напечатан в № 1 (апрельском) «Заветов» за 1912 г.).
4 Семен Григорьевич Иткин — начинающий писатель. Печатался в «Новом журнале для всех». «Русском богатстве» («Будни. Рассказ о похождениях эмигранта Лойтера» — в № 5 за 1911 г.), газ. «Звезда» (Стихотворение «Океан» («Приближенье урагана/Чую в странной тишине…») № 24, 28 мая 1911 г.). Переписывался с Горьким (письма к нему Горького не разысканы). В том же 1911 г. Иткин послал Горькому из Елисаветграда свой рассказ «Прелюдия» для напечатания в сб. «Знания» (не публиковался). В конце июля 1911 г., пересылая В. С. Миролюбову рукопись Иткина для «Современника», Горький писал: «Мне кажется, что автор — даровит, имеет свое лицо. Излишне умствует и полемизирует, доказывал бы свои положения образами, к чему весьма способен. Обласкайте его» (МИ. Т. III. С. 57). После 15/28 ноября 1911 г., пересылая Миролюбову в рукописи рассказ Иткина «Прогулка», Горький приложил к письму записку по поводу содержания рассказа. Отметив стилистические погрешности произведения, Горький писал: «Хорошо по содержанию, но написано торопливо, небрежно <…> Если все это может быть исправлено — рассказ следовало бы принять» (Там же. С. 74). В конце 1911—1912 гг. Иткин жил на Капри. Личное знакомство с ним разочаровало Горького. См. п. Горького Е. П. Пешковой 3/16 января 1912 г. (Арх. Г. Т. IX. С. 132).
35. Кондурушкин — Горькому[править]
Дорогой Алексей Максимович.
Недавно я, списавшись с Илиодором1, ездил по его приглашению во Флорищеву пустынь. Пробыл там у него три дня. Хотелось мне хорошенько с ним ознакомиться. Показался он мне человеком искренним и страстным в своей искренности. Многое сумбурное и дурное, что он делал, стало мне психологически, я бы даже сказал общественно более понятным, ибо Илиодор символичен для настоящей русской жизни в известном, конечно, отношении… Я не собираюсь в письме этом охарактеризовать Илиодора и то, что я почувствовал за ним в жизни, хотел бы только поговорить об одной стороне знакомства моего с ним. Он рассказал мне много интересного о Распутине и его роли в высших кругах, о роли Распутина в деле падения еп. Гермогена2 и Илиодора… Но и это второстепенное для меня в данном случае. Самое важное это то, что Илиодор, по-видимому, находится в состоянии большого раздумья и сомнений в той области, где он так недавно страстно веровал, и причиной этого, по-видимому, был Распутин. Этот, по его выражению, «корявый мужичишка гад» огадил в сознании Илиодора многие прежние святыни, за которых он — как иерей, ежедневно молился и ектениях… И вот озлобленный, больной и одинокий, Илиодор порывается теперь написать книгу о Распутине, под заглавием «Святой черт», каковую напечатать за границей3. Книга эта, по его мнению, должна произвести не только грандиозный скандал, но и нечто большее скандала, чуть ли не политический переворот… Так, он пишет мне во вчерашнем письме, спрашивая моего совета, — писать или нет; а если писать, то как все это сделать? Он решается для этого (оно, конечно, и неизбежно) снять с себя сан монашеский и иерейский. Вот существенная выдержка из его письма:
«Когда прочитал речь Саблера4, правых негодяев, узнал о телеграмме арх[иепископа] Антония5 Саблеру, об адресе св. Синода ему же, о том, что выступление Саблера в Г[осударственной] д[уме] в высших сферах принято сочувственно и Гр. Распут[ин] едет в Петербург, то скорби моей, негодованию моему нет предела… Сердце мое так сильно заболело, что я другой день чувствую себя полуживым… Идеалы мои поруганы и втоптаны в грязь. И кем же? Носителями этих идеалов! Посоветуйте, напишите, что мне делать. Я не желаю умереть, не сказавши всей правды… Но сказать в России невозможно, ибо правда моя — действительно правда страшная… Ее придется говорить за границею. Говорить ее надо непременно мне. Значит, само собою напрашивается вывод о моем сане… Я готов на все, ибо у меня отняли все духовное, идеал, чем я жил, и дали мне только ссылку, истрепанные нервы и больное, очень больное сердце…»
По-видимому, он почувствовал ко мне доверие и расположение, и вот спрашивает совета. Я-то считал бы этот выпад его бесплодным, т. е. он не оправдает ожиданий Илиодора. Он думает, что если сказать и доказать, что вот «гад корявый», мужичишко, хлыст Гришка Распутин имеет некое значительное отношение к царской семье, — так уж бог знает как много сделать. Наивно, конечно! Я так и пишу ему, что, по-моему, делать этого не нужно. Кажется мне также, что пишет он мне и спрашивает совета на всякий случай, в своем отчаянии. Как бы ни доверял он мне, как бы ни расположился, все же виделись мы с ним в монастырской келье в течение трех дней. Письмо его свидетельствует о том, что: он теперь в состоянии некоторого душевного перелома. Последует ли он моему совету и оставит ли затею произвести новый и почти бесплодный шум — не знаю. Обратится ли он снова ко мне — тоже не знаю. Но пишу я вам обо всем этом по двум причинам. Во-первых, — м[ожет] б[ыть], это вам не безынтересно. Во-вторых, — вы осведомлены об условиях и возможностях вот такого сорта заграничных изданий. Как бы это можно было Илиодору сделать, если бы он не отказался от мысли своей написать и издать вышеназванную книгу?
Ну вот, дорогой Алексей Максимыч, напишите мне ваше мнение и соображения. И будьте здоровы. Крепко жму руку. Привет вашей супруге.
СПб. В[асильевский] О[стров], 6 л[ииия], 27
1 Илиодор (Сергей Михайлович Труфанов, 1880—1952) — иеромонах, по происхождению казак Донской области, потомственный почетный гражданин. Монашество принял в ноябре 1903 г. В 1905 г. окончил Петербургскую духовную академию. Во время учения в академии пользовался расположением епископа Феофана (одно время духовника царской семьи и ректора академии). У Феофана Илиодор в 1904 г. впервые встретился с Г. Распутиным. После окончания академии был направлен преподавателем в Ярославскую духовную семинарию. За погромные речи против евреев и поляков Илиодор после конфликта с законоучителем Ярославского кадетского корпуса А. М. Кремлевским (на сторону последнего встал ярославский губернатор) был переведен в Почаевскую лавру на Волынь к архиепископу Антонию Храповицкому, у которого обучался искусству церковного красноречия. В 1907 г. участвовал в редактировании «Почаевских известий» и «Почаевского листка». Печатавшиеся в 1907 г. в черносотенных газетах «Русское знамя» и «Вече» статьи Илиодора, в которых он, выступая в роли «охранителя царского престола», демагогически поносил административные власти за их якобы недостаточную службу «царю-батюшке», привели в смущение власть церковную, и 17 апреля 1907 г. Илиодор был вызван к митрополиту Петербургскому и Ладожскому Антонию для увещевания. Антоний предложил Илиодору «не касаться политики», запретил литературную деятельность и пригрозил лишением сана и монашеского звания. Так как Илиодор нарушил запрет и в ст. «Мое оправдание перед высокими судьями» (Русское знамя. 1907. № 64, 65) назвал митрополита Антония «предателем», а постригавшего Илиодора в монахи архиепископа Финляндского Сергия «трусом», в особом присутствии синода против Илиодора было начато дисциплинарное дело, довольно скоро прекращенное производством, ибо к этому времени Илиодор успел заручиться расположением к себе со стороны императрицы Александры Федоровны. По ее протекции Илиодор получил назначение в саратовскую епархию к епископу Гермогену. Выступление Илиодора в 1907 г. на монархическом съезде в Москве с нападками на министра внутренних дел и председателя совета министров П. А. Столыпина, председателя погромного черносотенного «Союза русского народа» А. И. Дубровина и редактора монархических «Московских ведомостей» В. А. Грингмута еще больше обострило конфликт Илиодора с гражданской властью. Обосновавшись в Царицыне, он усиленно помогал Гермогену в его войне с саратовским губернатором графом С. С. Татищевым, который в конце концов был вынужден уйти в отставку. 10 августа 1908 г. Илиодор был инициатором избиения интеллигенции во время молебствия «о прекращении холеры» в Царицыне. За новый выпад против Столыпина в марте 1909 г. был переведен синодом из Царицына в Минск, но вместо Минска направился в Петербург, получил поддержку Г. Распутина, был принят царицей и добился отмены синодом старого решения. Осенью 1909 г. принимал Распутина в Царицыне, пригласил его к себе на родину в село Покровское и 29 декабря 1909 г. устроил Распутину пышные проводы. Вновь встретился с Распутиным в 1910 г. в Саратове. Еще более осложнились отношения Илиодора с обер-прокурором синода С. М. Лукьяновым и новым саратовским губернатором Стремоуховым. Под давлением Столыпина синод перевел Илиодора на новое место — настоятелем Новосильского монастыря в Тульской губернии. Прожив в монастыре три недели, Илиодор бежал в Царицын, где укрылся со своими сторонниками в монастырской церкви. «Великое сидение» продолжалось двадцать дней. 3 апреля 1911 г. митрополит Антоний телеграфировал из Петербурга о разрешении Николаем II Илиодору «возвратиться в Царицын из Новосилья». Обер-прокурор синода Лукьянов ушел в отставку. Во второй половине мая 1911 г. Илиодор по просьбе Николая II отслужил всенощную во дворцовой церкви в Петербурге и произнес проповедь, которая произвела большое впечатление на царскую семью. Царь обещал в скором времени возвести Илиодора в сан митрополита. Такой успех вскружил Илиодору голову. Намереваясь «убрать» со своего пути Распутина, пользовавшегося все большим влиянием при царском дворе, Илиодор приступил к сбору материалов, компрометирующих своего покровителя. К заговору Илиодора против Распутина присоединились епископ Гермоген, ставший членом синода, юродивый Митя Козельский, обиженный охлаждением к себе со стороны царицы, и писатель-черносотенец И. А. Родионов. 16 декабря 1911 г. на квартире Гермогена заговорщики силой заставили Распутина покаяться в грехах и дать клятву никогда больше не переступать порог царского дворца. Распутин телеграфировал Николаю II, что Илиодор и Гермоген пытались его убить. На просьбу заговорщиков принять их для объяснения царь ответил отказом. 17 января 1912 г. Гермоген и Илиодор получили распоряжение синода, по которому Илиодор ссылался из Царицына во Флорищеву пустынь, а Гермоген — в Жировецкий монастырь во Владимирскую губернию. Хотя Илиодор находился во Флорищевой пустыни под стражей, это не препятствовало ему принимать своих сторонников и почитателей, рассылать многочисленные письма и телеграммы с жалобами и протестами. При этом Илиодор настаивал на том, чтобы его «послания» публиковались в газетах, распространялись в списках. Илиодор продолжал яростно поносить Распутина, называл своим «врагом» нового обер-прокурора синода В. К. Саблера. В письме, опубликованном в «Биржевых ведомостях» (1912, № 13222, 30 окт.), Илиодор уверял, что страдает «за честь царя-батюшки», но былого расположения к себе царской семьи он вернуть уже не мог. Через несколько месяцев Илиодор направил в синод письмо, в котором заявлял, что отрекается от бога и просит снять с него сан. 3 декабря 1912 г. Илиодору был вручен указ владимирской консистории о лишении его сана и монашества. «Мирянином» Сергей Труфанов возвратился на родину. После покушения на Распутина 29 июня 1914 г. подосланной Илиодором богомолки-кликуши Хионии Гусевой Илиодор бежал за границу. 26 сентября/9 октября 1914 г. из Христиании (Осло) направил письмо революционеру-эмигранту А. Л. Теплову, в котором писал: «Получивши обвинительный акт по 73, 74, 103 и 102 ст., я 2 июля убежал из России через Финляндию.
Переправили меня через границу Горький и Пругавин. Просили и приказывали мне, как можно скорее писать книгу о Распутине и царице <…> Сейчас книга почти готова: остановка только за документами, находящимися в Финляндии у моей супруги. Книга называется „Святой черт“ — (на … знаменитого „старца Русского Двора“ — Распутина… из личных наблюдений и воспоминаний рассказанного другими).
В этой книге я сказал ужасную и интересную правду о Распутине, правду, которая даже и за границей еще не известна.
На основании документальных данных я, насколько мог, доказал, что Распутин развратный мужик, пакостник, живет с царицей Александрой и родил от нее наследника Алексея, и что Распутин — неофициальный Русский император и Патриарх Российской церкви.
Размер книги — приблизительно 10—15 печатных листов» (ЦГАОР, ф. 1721, оп. 1, ед. хр. 67. Сообщено А. И. Чарушниковым). В этом же письме Илиодор сообщает о своей встрече в Христиании с направляющимся в Россию В. Л. Бурцевым и приводит полный текст врученного ему 20 сентября 1914 г. письма-рекомендации Бурцева издать представляющие «огромный общественный интерес» рассказы Илиодора о пережитом. В АГ хранится два п. Илиодора Горькому из Норвегии (от 25 и 29 июля 1914 г.) с жалобами на безденежье и просьбами о материальной помощи.
Кондурушкин написал Илиодору в конце февраля 1912 г. и в начале марта получил от него приглашение приехать во Флорищеву пустынь. Первая встреча Кондурушкина с Илиодором состоялась 7 марта 1912 г. Илиодор сказал ему: «Пишу о Гришке Распутине <…> Гришка — эдакий мужичишка корявый, гад и вдруг! <…> Над министрами Гришка министр, над владыками владыка! Господи, боже, что такое творится. С ума можно сойти» (Кондурушкин С. Мятущийся Илиодор//Речь. 1912. № 88. 1 апр.). Снова побывал Кондурушкин во Флорищевой пустыни в июне 1912 г. Явно преувеличивая значение конфликта Илиодора с верховной административной и церковной властью и сочувствие опальному иеромонаху части верующих, Кондурушкин спрашивал: «Что же такое Россия, если в этом случайном сброде людей вчерашнего города нашлось столько сил к единению духовному и материальному строительству?» (Кондурушкин С. Илиодоровцы // Речь. 1912. № 252. 14 сент.). По мнению Кондурушкина, Илиодор «человек одной узкой, напряженной, охватившей всю его душу идеи, идеи простой, в уровень народным массам <…> был теневой стороной, негативом русской революции». Кондурушкин полагал, что, отмахиваясь от Илиодора и его почитателей, интеллигенция отмахивается и «от нового знания о народе нашем» (Там же. 1912. № 267. 29 сент.). Позже Кондурушкин выступил с докладом «О народной вере» на собрании Религиозно-философского общества в Петербурге. Излагая содержание этого доклада, репортер «Речи» пишет: «Отличительными особенностями идеи Илиодора докладчик: считает: в религиозной сфере — аскетизм с хлыстовским элементом <…> а в социальной сфере — демократизм, соединенный с верой в идеальное самодержавие, не угнетающее, а благодетельствующее народ. Популярность Илиодора объясняется тем, что он народен именно этими элементами своей веры, искренне верует сам и заразил верою народ <…> Интеллигенция не поняла народности илиодоровского движения и не сумела им воспользоваться» (И. К. В Религиозно-философском обществе // Речь. 1912. № 313. 14 нояб.; См. также: Апология Илиодора и илиодоровщина. В Религиозно-философском обществе//Биржевые ведомости. 1912. № 13245. 13 нояб.). Доклад Кондурушкина вызвал оживленные прения, которым было посвящено полностью третье заседание Религиозно-философского общества. Против Кондурушкина выступило 14 ораторов (Д. Мережковский, В. А. Чудовский, А. В. Карташев, В. Д. Кузьмин-Караваев, проф. А. Н. Быков, проф. В. В. Успенский и др.). Кондурушкина, в частности, упрекали в том, что он занимается «реальной политикой». Мережковский нападал на Илиодора за то, что признанием абсолютного царя земного он отрекается от Христа. Д. Философов, хотя и не согласился с выводами докладчика, взял Кондурушкина под защиту: «Он просто призывал общество к более внимательному изучению проблемы. И это с его стороны большая заслуга» (Философов Д. Илиодор и Булгаков//Речь. 1912. № 317.18 нояб.).
2 Гермоген (Григорий Ефимович Долганов, 1858—1918). В 1892 г. окончил Петербургскую духовную академию, еще в стенах академии принял монашество. В 1892 г. посвящен в иеромонахи, в 1900 г. возведен в сан епископа. С 1903 г. возглавлял Саратовскую епархию. С церковного амвона поносил «богохульные» сочинения Л. Толстого, Ч. Дарвина и Э. Ренана, издавал погромный «Братский листок», травивший интеллигенцию. В 1909 г. возглавил кампанию черносотенного духовенства и монархистов, требовавших запрещения постановок на сцене пьесы Андреева «Анатэма». Был организатором еврейского погрома в Саратове. После роспуска I Государственной думы приказал духовенству служить благодарственные молебны. В 1912 г. за выступление против Распутина впал в немилость и был переведен из Саратова в Гродненскую губернию, в Жировицкий монастырь. Защищая Илиодора, в беседах с журналистами, письмах в синод и гражданской администрации Гермоген, однако, проявлял известную осмотрительность, выгораживая самого себя. Так, когда стало известно о письме Илиодора синоду с нападками на высшие церковные власти, Гермоген публично пригрозил предать Илиодора и его сторонников анафеме.
3 Написанные Илиодором за границей воспоминания «Святой черт. Записки о Распутине» в России были опубликованы в журн. «Голос минувшего» (1917, март).
4 Владимир Карлович Саблер (Десятовский, 1845—1929) — статс-секретарь, с 1905 г. — член Государственного совета. В 1911—1915 гг. — обер-прокурор синода.
5 Имеется в виду Антоний Волынский (Алексей Павлович Храповицкий, 1863—1936) — с 1902 г. архиепископ Волынский и Житомирский, позже — архиепископ Харьковский. В 1906—1907 гг. член Государственного совета, с мая 1912 г. — член синода. Крайний монархист и черносотенец. После Октябрьской революции — белоэмигрант.
36. Горький — Кондурушкину[править]
Дорогой Семен Степанович!
Мне кажется, — более того — я уверен, что книга Илиодора о Распутине была бы весьма своевременна, необходима, что она может принести многим людям несомненную пользу.
И я очень настаивал бы, — будучи на вашем месте, — чтоб Илиодор написал эту книгу. Устроить ее за границей я берусь1.
Действуйте-ко! Право же, это очень хорошо!
Сижу в Париже2, завален делишками, очень устал в этом скучном городе.
Будьте здоровы. Пишу столь кратко потому, что не имею времени затылка почесать.
Жму руку.
Датируется по п. Кондурушкина от 20 марта / 2 апреля 1912 г.
1 См. п. 35, прим. 4.
2Горький приехал с Капри в Париж 17/30 марта 1912 г. и оставался там по 5/18 апреля 1912 г. 7/20 апреля 1912 г. Горький возвратился на Капри.
37. Кондурушкин — Горькому[править]
Дорогой Алексей Максимыч.
Посылаю Вам одновременно с этим письмом часть (2/3) рукописи повести «Монах». Остальное имеется в набросках, и окончание работы — дело месяца-полутора. Посылаю же заранее потому, что с «Знанием» при отсутствии на месте главного руководства, разговоры, обыкновенно, бывают долгие. А мне нужно напечатать повесть этой зимой.
Хотел бы сговориться о следующем:
1) Если найдете повесть подходящей для сб[орника] «Знания», принимайте под условием напечатать ее не позднее февраля 1913 года.
2) С. П. Боголюбов говорил мне, что сб. «Знания» печатаются теперь в десяти тысячах экземпляров. Гонорар при этом тираже — двести рублей за лист.
3) Взятый мной под возвращенную мне рукопись рассказа аванс (триста рублей) зачесть (как это я проектировал Пятницкому в виде одной из возможностей) в плату за непроданную часть второго тома моих рассказов.
Здесь мной печатается около 5 1/2 печ[атных] листов. Вся повесть будет никак не больше (немного меньше наверное) восьми печатных листов по сорок тысяч букв.
Вот какое мое строгое письмо. Что делать, ашать-машать надо, как говорят татары.
За Илиодором я слежу. Думаю, что он еще попадется на мою «удочку», не уйдет. Изредка он присылает мне известия, письма и кой-какие «дела». Чувствует ко мне расположение. Я тоже сердечно им заинтересован. Письмо Ваше о нем ко мне помню. Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается… Черт возьми, как много в этих словах исторического смысла!
Ну будьте здоровы. Не замедлите вестью о моем деле. Вы — «обещатель», сколько раз обещали прислать свою фотографию, да так и не исполнили.
Напишите о себе. Странно, что Вы, судя по объявлениям, печатаете «Сказки» не в «Знании», а в ином книг[оиздатель]стве? 1 Жму руку. Привет Марии Федоровне.
СПб. В[асильевский] О[стров], 6 л[иния], 27, кв. 24
Степану Семеновичу Кондурушкину
1 С 28 декабря 1910 г. в русских периодических изданиях началась публикация сказок Горького, объединенных позже в две книги — «Сказки об Италии» и «Русские сказки». При первой публикации сказки, составившие цикл «Сказок об Италии», имели или самостоятельные заглавия, или общее «Сказки» (с авторской нумерацией, не совпадающей с окончательной). «Русские сказки» печатались под общим заглавием «Сказки». Первое отдельное издание «Русских сказок» вышло в Берлине, в изд-ве Ладыжникова в 1912 г. Кондурушкин, по-видимому, имеет в виду «Сказки об Италии». Только одна (пятнадцатая) сказка из этого цикла впервые была опубликована в XXXVIII сб. «Знания»(СПб., 1912). Под заглавием «Сказки» «Сказки об Италии» почти одновременно (в ноябре 1912 г.) вышли в Берлине, в изд-ве Ладыжникова, и в России, в Книгоизд-ве писателей в Москве.
38. Кондурушкин — Горькому[править]
Дорогой Алексей Максимыч.
Еще седьмого ноября прошлого года послал я вам листов пять рукописи повести моей «Монах» и никакого отзыва о ней ни от кого не получил. (Я и Пятницкому писал недавно о посылке Вам рукописи. И он молчит1.) Повесть-то я закончил, но, очевидно, вы не рассчитываете ею воспользоваться. Пожалуйста, верните рукопись. Но все-таки не откажитесь сказать, если читали, какое впечатление произвело прочитанное.
Очень жаль, дорогой Алексей Максимыч, что «Знание» замирает. Старые члены расползлись, вы оба с Пятницким далеко.
Что бы вам собрать вокруг себя человек пять-шесть писателей — эдакое новое товарищество в старую издательскую фирму вложить. Мне кажется, это составило бы снова сильное литературное течение. И только разбродом реалистической школы, а в частности изд[ательст]ва «Знание», можно объяснить многое сумбурное в современной литературе последнего времени. Многие последние сборники «Знания» носили совершенно случайный, сбродный характер и составлялись из вещей громадного художественного различия 2.
Сюда доходят слухи о разладе между вами и Пятницким, и это очень жалко3. Вообще, было бы прямо преступлением перед русской культурой, если бы литературно-худож[ественный] центр «Знания» распался совершенно. Это значило бы — рассеять в пространстве большую накопленную энергию и собирать ее снова с большими усилиями в другом месте.
Я извиняюсь, м[ожет] б[ыть], я говорю то, что вы и сами думали (даже наверное), и это вам больно. Так не сочтите за грубость. Я тоже говорю о том, что у меня болит, и пишу вам это не в упрек.
Недавно встретился с Грузенбергом (О. О.) 4. Он говорит, что амнистия будет пустяковая5 — только уменьшение наказаний. По крайней мере так до сих пор. Он считает, что вы могли бы вернуться, рискуя очень немногим. Говорил, что вы и раньше отказывались от этого по тем соображениям, будто вам в Россию не хочется вернуться…
В вас два человека, А[лексей] М[аксимович]. Один рассуждающий, а другой чувствующий и понимающий широко и глубоко. Но рассуждающий в вас пренеприятный субъект. И самим вам часто надоедает. Иногда предупредит понимающего и наскажет всякого вздору. Ну, а вам-то и неловко его осадить: все же ведь «родственник»…6
Перечитал я письмо и подумал: вот рассердится человек и пошлет к чертовой матери. Скажет: «совсем мы уж не так близки, чтобы у вас (т. е. это у меня) было право такое говорить!» Ну уж написал. Так и пойдет. Будьте здоровы. И не сердитесь, а напишите. Ведь напрасно не пишете.
Адр[ес]: В[асильевский] О[стров], 6 л[иния], 27, кв. 24.
Степану Семенов[ичу] Кондурушкину
1 14 января 1913 г. Кондурушкин писал Пятницкому: «Более двух месяцев назад (7 ноября 1912 г.) я послал Алексею Максимовичу письмо, а с ним одновременно и около пяти с половиной листов новой повести моей „Монах“. И до сих пор от него не получил ни да ни нет, ни просьбы прислать окончание, ни рукописи обратно» (АГ).
2 Сб. «Знания» прекратились на сороковой книге, вышедшей 29 января 1913 г. Содержание последнего сборника составили пьеса С. А. Найденова «Роман тети Ани», стихотворения С. Астрова и роман А. Золотарева «Во едину от суббот» о русских эмигрантах в Париже, одобренный Горьким.
3 Отношения между Горьким и Пятницким еще более осложнились после п. Горького к Пятницкому от 5/18 ноября 1912 г., в котором он извещал, что уполномочил Ладыжникова выяснить свое материальное положение в «Знании» (Арх. Г. Т. IV. С. 277). В новом п. Пятницкому от 23 ноября / 6 декабря 1912 г. Горький настаивал на том, чтобы Ладыжников был «допущен к проверке того состояния, в каком находятся средства, вложенные» Горьким в «Знание». Горький писал: «…я имею право знать, кто и как распоряжается моими деньгами…» (Там же. С. 277). Последовавшая за этим ревизия кассовых книг «Знания» и другой документации подтвердила необоснованность подозрений Горького о недобросовестном ведении Пятницким, как директором-распорядителем издательства, его денежных дел в «Знании». Только в 1936 г. между Горьким и Пятницким возобновилась переписка. 9 апреля 1936 г. Горький писал ему: «Сильно взволнован письмом Вашим, дорогой друг Константин Петрович. Вероятно — это я первый должен был написать письмо, подобное Вашему, и послать Вам… Я глубоко ценил Вашу дружбу. И — продолжаю ценить. Вы, наверное, тоже знаете, как усердно расшатывали ее „третьи лица“. Но мы не станем слагать на них нашу вину друг перед другом — виноваты же мы в том, что не нашли возможным поговорить о „наших разногласиях“ открыто, искренно, до конца…» (ЛЖТ. Вып. 4. С. 584).
4 Оскар Осипович Грузенберг.
5 Имеется в виду ожидавшаяся амнистия в связи с исполнявшимся в 1913 г. трехсотлетием царствующего дома Романовых. Датированный 21 февраля 1913 г. указ Николая II правительствующему Сенату об амнистии в тот же день был опубликован в «Правительственном вестнике» (№ 43).
6 Это утверждение положено Кондурушкиным в основу его ст. «Чужой ум» (Речь. 1916. № 120. 3 мая), в которой содержатся нападки на ст. Горького «Две души», опубликованную в журн. «Летопись» (дек. 1915 г.).