Том 56: В. Г. Белинский. [Кн.] II / АН СССР. Отд-ние лит. и яз. — М.: Изд-во АН СССР, 1950. — (Лит. наследство. Т. 56).
БЕЛИНСКИЙ И КОЛЬЦОВ В ПЕРЕПИСКЕ А. В. СТАНКЕВИЧА И Я. М. НЕВЕРОВА С М. Ф. ДЕ-ПУЛЕ
[править]Публикация М. Барановской и Е. Хмелевской Предисловие и примечания Б. Белова
[править]В 1878 г. вышла в свет книга М. Ф. Де-Пуле «Алексей Васильевич Кольцов в его житейских и литературных делах и в семейной обстановке».
Земляк поэта, М. Ф. Де-Пуле в течение шестнадцати лет собирал материалы для его биографии. Не ограничиваясь богатыми местными источниками, он письменно обращался за сведениями и документами к современникам Кольцова — А. А. Краевскому, И. С. Тургеневу, В. И. Аскоченскому, М. И. Юдину и др. Благодаря этим материалам книга Де-Пуле долгое время оставалась самым полным сводом всего известного о Кольцове, что и обусловило постоянные ссылки на нее позднейших исследователей.
Однако при всей ценности собранных Де-Пуле материалов, схема политической и литературной биографии поэта, выдвинутая в его труде, не выдерживала никакой критики. Новая биография Кольцова полемически заострена была против концепции его жизни и деятельности, созданной Белинским.
Как известно, статью о Кольцове Белинский писал весной 1846 г., т. е. за год до «Письма к Гоголю». Критик-демократ убедительно изобразил народного поэта жертвой «тяжелой борьбы между его призванием и его суровою судьбою», порожденной «грязной <читай: николаевской. — В. Б.> действительностью». В преждевременной гибели Кольцова Белинский обвинял те общественные условия и, в частности, семейное окружение, в котором пришлось жить поэту: «Общество виновато в том, что, едва родившись, он <Кольцов> с собою должен брать даже самый воздух, чтоб ему можно было дышать <…> В своем семействе прежде всего встречает он, с ужасом и отвращением, чудовищный образ общества, которое в человеке не хочет признавать человека, но <…> смотрит на него только как на работника, как на живой капитал, с которого некогда можно будет брать проценты <…> Семейство, узы крови: что вы, если не бичи и цепи там, где полудикое и невежественное общество еще в колыбели встречает человека в виде патриархального логовища, глава которого есть степной деспот с нагайкой в руке?» (X, 274).
Де-Пуле в своей биографии Кольцова выступал как эпигон реакционного славянофильства, как историк и критик, идейно близкий Аполлону Григорьеву и Достоевскому. Его работа строилась на положениях, прямо противоположных тем, на которых когда-то стоял Валериан Майков, первый оппонент Белинского в вопросе о Кольцове (В. Н. Майков. О стихотворениях Кольцова. — «Отеч. записки», 1846, №№ 11—12. Перепечатано в его «Критических опытах», 1889, стр. 1—116).
Если космополит В. Майков призывал отказываться от всякой национальной самобытности во имя абстрактного «человечества», то Де-Пуле выступал защитником и идеализатором традиций того «патриархального логовища», о котором писал Белинский. Эта «защита» у него нередко перерастала в самый злостный памфлет против Белинского и Кольцова. Критик радикально-демократического журнала «Дело» имел основание писать по поводу книги Де-Пуле: «Воронежский француз, или французский воронежец, г. Де-Пуле сделал своею специальностью — розыски о поведении и благонадежности некоторых писателей. Так, напр., в свое время он составил подробные кондуитные аттестаты проф. <Д. И.> Кочановского и <поэта> Никитина, а недавно занялся розыском о том, чье тлетворное влияние испортило Некрасова, и нашел, что то было влияние матери поэта, польки Что же касается Кольцова, то г. Де-Пуле принимается за него уже не в первый раз и еще в „Воронежской беседе“ 1861 г. сделал ему самые дурные отметки в поведении за гордость, самомнение, строптивость, непочтительность к старшим и т. д.» (С. Шашков. Кольцов и новый розыск о его поведении. — «Дело», 1878, № 9, «Современное обозрение», стр. 1).
О том, что важнейшей целью его работы была дискредитация биографии, созданной Белинским, признается и сам Де-Пуле в публикуемом ниже письме к Я. М. Неверову: «Я давно убедился, что Белинский <…> представил Кольцова в ложном свете. Эта ложь поддерживается в литературе более 30 лет <…>вот мой взгляд! Высказываю Вам его для того, чтобы Вы знали, с каким биографом Кольцова Вы имеете дело» (письмо от 6 июня 1877 г.).
Свою политическую и исследовательскую позицию Де-Пуле откровенно охарактеризовал в письме к Я. М. Неверову: «Друг Станкевича, приятель Грановского, Вы (мне думается), теперь, в настоящую нору, не горячий западник, вроде Кетчера, Е. Корша и Александра Станкевича. Вы, мне кажется, не подпишетесь теперь под статьею Белинского о Кольцове и под книгами Анненкова (о Станкевиче) и Пыпина (о Белинском).
Если это так, то, кажется мне, кое-что надумать о Кольцове Вы могли бы. Не забывайте, что закоренелые западники, несмотря на приязнь мою с А. В. Станкевичем, педали мне писем Кольцова к Белинскому. Они держат их под спудом, боясь разоблачения семейных дел Кольцова, в общем мне известных, — дел весьма накостного свойства, в которых поэт играл далеко не чистую н не честную роль. Белинский испортил жизнь Кольцова п сгубил его своим влиянием, — для меня это аксиома» (письмо от 4 августа 1877 г. Не опубликовано. ГИ.М. Ф. До 372, ед. хр. 7, лл. 36—37 об.).
Для доказательства этих фантастических положений Де-Пуле не останавливался перед прямым искажением фактов. Понятна поэтому важность опубликования подлинных документов переписки Де-Пуле, до сих пор не входивших в научно-исследовательский оборот. Как первоисточник, печатаемые ниже письма А. В. Станкевича и Я. М. Неверова к Де-Пуле существенно подрывают доверие к книге воронежского биографа Кольцова даже в тех ее частях, которые производили впечатление строгой «документальности». В то же время (что нам представляется не менее существенным) эта переписка дает интереснейший материал и для понимания борьбы, с новой силой вспыхнувшей вокруг идейного наследия Белинского в 1870-х годах и с тех пор уже не замиравшей до самой Великой Октябрьской социалистической революции.
I. ПИСЬМА А. В. СТАНКЕВИЧА К М. Ф. ДЕ-ПУЛЕ
[править]Об А. В. Станкевиче (1821—1912) известно немного. Член литературно-философского кружка своего брата, автор двух-трех повестей, опубликованных в «Современнике» 1840-х годов, впоследствии автор книги о Грановском и издатель его переписки — А. В. Станкевич с юношеских лет был связан с Белинским и его окружением. Это подтверждается и одним из шуточных обращений к нему в письме Н. В. Станкевича от 17 октября 1837 г. из Берлина: «Слушай и ты, юноша с кудрявою головою, амур-ревматик, достойный воспитанник Бодянского, истинный член компании братьев-Станкевичей, любезнейший Александр Владимирович. — Внимайте все, некогда собиравшиеся к круглому столу в доме Лаптевой, за самоваром высказывать все события прекрасных душ Ваших — Иван Осторожный <поэт И. П. Клюшников>, опускавший гардины, Виссарион Неистовый, посмевавшийся этим мудрым мерам; ты, Михаил--подражатель архангела <М. А. Бакунин>, горько плачущий, что чорт перестал странствовать по земле» и т. д. («Переписка Н. В. Станкевича», М., 1914, стр. 158—159. Характерно в этом письме свидетельство о некоторых конспиративных мерах во время собраний кружка).
Белинский очень любил «Саничку Станкевича» и всегда считал его человеком, «близким и родным себе» («Письма», III, 97). Неудивительно, что и А. В. Станкевич с передовых демократических позиций ученика и друга Белинского разоблачал реакционность книги Де-Пуле через тридцать лет после смерти великого критика.
М. ф. Де-Пуле писал 6 июня 1877 г. Я. М. Неверову: «Я по воронежской жизни {1862—1864), был очень близко знаком с <…> Александром Владимировичем Станкевичем). А теперь мы с ним чуть не рассорились (говорю в шутку) из-за Кольцова или, точнее, из-за Белинского».
«Нет такой правды, которая могла бы умалить достоинства, личность и деятельность Белинского, — возражал А. В. Станкевич Де-Пуле в черновике письма 12 декабря 1876 г. — Односторонние суждения и предубеждения для них безопасны-- в этом я совершенно убежден». Еще более резко противостояли Де-Пуле формулировки А. В. Станкевича в последнем варианте этого же письма: «Счастливы мы фактом и сознанием, что в среде русского народа живут сильные и глубокие мотивы поэзии, что им несомненно присущи широкие стремления, служащие нам залогами его значения в будущем, вселяющие в нас надежды. Таким сознанием и фактом, между прочим, обязаны мы Кольцову и людям, умевшим ценить его и поддерживать в нем веру в самого себя, в свой талант <…> Среди последних главное место принадлежит Белинскому».
Первое письмо Де-Пуле получено было А. В. Станкевичем около 5 апреля 1876 г. В нем между прочим содержалась просьба прислать письма Кольцова к В. П. Боткину, находившиеся у К. Т. Солдатенкова. Однако эта просьба встретила решительный протест со стороны H. X. Кетчера, не симпатизировавшего Де-Пуле и боявшегося превратного истолкования им этих писем. А. В. Станкевич в ответе от 8 апреля 1876 г. соглашался сообщить Де-Пуле все лично ему известное о Кольцове, но, сославшись на занятость, просил повременить до мая. (Не опубликовано. ИРЛИ. Ф. № 569, № 575а). Следующие письма его к М. Ф. Де-Пуле публикуются ниже.
1. А. В. СТАНКЕВИЧ М. Ф. ДЕ-ПУЛЕ
[править]собственный дом Ноября
Многоуважаемый Михаил Федорович! Не знаю, как извиняться перед Вами, что до сих пор не исполнил данного Вам обещания сообщить все известное мне о Кольцове и отношениях его к покойному брату.
<…> Брат мой Николай до поступления в университет воспитывался в Воронеже, в пансионе Павла Кондратьевича Федорова. Еще во время своего последнего пребывания там он познакомился с молодым Кольцовым. Поэзия тогда сильно занимала брата, а о молодом поэте он мог узнать у воронежского книгопродавца (Кашкина, если не ошибаюсь) 1, да Кольцов и сам бывал в пансионе иногда, так как, помнится, он ставил Федорову дрова. Будучи студентом Московского) университета, брат видался с Кольцовым, когда бывал в Воронеже проездом в отцовскую деревню. Приезжая в Москву между 1831—1836 годами, Кольцов иногда останавливался в квартире брата моего. Через последнего он познакомился с кругом его друзей и с Белинским. Сведения об этом сообщались мною Анненкову, и в биографии Ник<олая> Станкевича, им написанной 2, Вы их найдете.
Знакомство Кольцова с Белинским могло состояться, думаю, не ранее 1831 года. Я. М. Неверов, старший товарищ брата по университету, служил в Петербурге с 1833 года и участвовал в «Журнале министерства просвещения». Кольцов, рекомендованный Неверову братом, был лично знаком с Неверовым, а через него познакомился и с некоторыми из петербургских литераторов. В 1835 году брат издал маленькое собрание избранных стихотворений Кольцова (18 стихотворений). В 1836 и <18>37 годах Кольцов провел по своим делам много времени в Москве. Весною последнего года я часто видал Кольцова у Василия Петровича Боткина, где нередко читались только что написанные Кольцовым стихотворения и где Белинский бывал постоянным гостем. Здесь же бывали Константин) Сергеевич Аксаков, И. П. Ключников (стихотворения которого являлись в печати с подписью буквы Ѳ), H. X. Кетчер, М. Н. Катков. В эту весну я нередко гулял с Кольцовым в окрестностях Москвы. Он уже тогда выражал, что его занятия в Воронеже и необходимость жить там тяготят его.
После я видал Кольцова только проездом в Воронеже 3. В последний раз я его видел в 1842 г. летом. Он уже был болен, желт, осунулся, согнулся; он говорил, что его лечит Малышев 4, о котором отзывался с благодарностью. Умер он, кажется, осенью того же года 5. Во время моих посещений Кольцова к нему иногда входил отец его, походивший на очень грубого мужика. Появление этого батиньки (так называл его Кольцов) как-то действовало очень неприятно на меня и прерывало беседу с Кольцовым так, что она не тотчас могла продолжаться между нами. При свидании с Кольцовым чаще всего говорили мы о стихах и современных литературных явлениях, иногда он давал прочитывать мне свои новые стихи. Я был тогда еще очень молод и теперь не могу припомнить подробностей наших бесед. Помню сильный энтузиазм Кольцова к поэзии Пушкина и отзывы его о Жуковском, как о прекрасном человеке, а в поэте Жуковском он уже видел недостаток оригинальной силы и самобытного творчества. Появлявшиеся стихотворения Лермонтова читал Кольцов с жадностью и рассказывал как-то мне с грустною задумчивостию, что Лермонтов проезжал Воронеж и будто бы кутил там с какими-то офицерами, закуривая трубку ассигнацией 6.
Раз зашел у нас разговор о дурном глазе, в который верит народ. Кольцов был того мнения, что в основе этой веры есть что-то истинное. В гуртах ему приходилось встречаться с явлениями, которые, будто, указывали на недоброе личное влияние иных людей, приближавшихся к скоту. «Что-то, как будто, есть, — заключил он, — ефтому (так он произносил) можно верить».
У Кольцова был природный светлый и крепкий ум, и его поэтическая натура и фантазия нисколько не мешали ему ясно понимать людей и практические отношения жизни. Суровая и тяжелая действительность, среди которой рос он с детства, воспитали в нем эту способность, как необходимость.
Я привел Вам мнение Кольцова о дурном глазе не для того, чтобы показать, что он разделял предрассудки народной среды, а для того, что, как думаю, в нем выражалась способность самостоятельного отношения к явлениям, не имеющим положительного объяснения, которых он, однако, не отрицал из страха только прослыть за необразованного человека. К предрассудкам же он вовсе не был наклонен.
Разговор Кольцов вел тихо, несколько глухим голосом, немного понурив голову. Способ его выражения отличался тою оригинальностью, которою часто отличаются люди, не испытавшие школьного влияния и вращавшиеся в низменных слоях общества.
Кольцов был человек страстного и нежного сердца, выражения которого, однако, носили характер сдержанности. Характеристика Кольцова, напитанная Белинским в предисловии к стихотворениям Кольцова, по-моему, совершенно верна истине.
У Кольцова заметна была сильная сердечная привязанность к Белинскому.
Это все, что мне известно о Кольцове <…>
О письмах Кольцова Белинскому я сообщал Вам, что Кетчер их не дает. Он, впрочем, действительно имеет на то важные причины.
Влияние брата Николая на поэта Кольцова могло выказываться в сообщаемых ему замечаниях на его стихотворения (первоначальные), так как брат был человек с большим поэтическим пониманием. Из многих стихов Кольцова для первого издания он избрал весьма немногие. Брат уехал из России в 1837 году; тогда уже прекращаются его отношения к Кольцову <…>
Автограф. ИРЛИ АН СССР. Ф. № 569, № 575,
1 Обстоятельства первой встречи Кольцова с Н. В. Станкевичем рассказаны в публикуемом ниже письме Я. М. Неверова к М. Ф. Де-Пуле от 24 мая 1877 г.
2 П. В. Анненков. Биография Н. В. Станкевича. — В кн.: «Н. В. Станкевич. Переписка его и биография», СПб., 1857.
3 Во время предпоследней встречи А. В. Станкевича с Кольцовым, происшедшей, очевидно, в начале 1840 г., он произвел на поэта неблагоприятное впечатление. В письме к Белинскому от 20 февраля 1840 г. Кольцов, между прочим, писал: «Был у меня третий Станкевич. Он как-то странно переменился, зарылся в науку, в формальность, математически сурьезно. Оно хорошо с молодых лет поучиться хорошенько, а все-таки странно видеть человека ученого, сухого, без огня в душе и без фантазий жизни» (Поли. собр. соч. А. В. Кольцова, под ред. А. И. Лященко, СПб., 1909, стр. 206—207).
Поэт, несомненно, ошибся в своем заключении. Как видно из писем А. В. Станкевича, это был человек с «огнем в душе», который при случае проявлялся у него прямо и резко.
4 Иван Андреевич Малышев — врач, пользовавшийся громадной популярностью во всей Воронежской губ. Лечил Кольцова до конца его дней. О Малышеве см. статью М. Ф. Де-Пуле «А. В. Кольцов». — «Воронежская беседа на 1861-й год», СПб., 1861, стр. 419—420.
5 Кольцов умер 29 октября 1842 г.
6 Рассказ Кольцова о пребывании в Воронеже Лермонтова был использован в монографии М. Ф. Де-Пуле (стр. 86—87).
2. А. В. СТАНКЕВИЧ — М. Ф. ДЕ-ПУЛЕ*
[править]- В сносках даны разночтения чернового автографа этого письма, хранящегося в ГИМе (ф. 351, ед. хр. 67, лл. 138—141 об.).
Постараюсь ответить на Ваше письмо с возможною полнотою.
«Итак, — пишете Вы, — Ник<олай> Вл<адимирович> никаких особенно интимных и дружественных отношений к Кольцову не имел, а за границей совсем им не интересовался».[1]
В письмах своих в нашу семью из Берлина брат просил вестей о Кольцове, поручал передать ему его поклоны. Он также письменно спрашивал о нем друзей, которые нередко присылали ему стихи Кольцова. Дружественные отношения бывают разные. — Уважение, участие, сочувствие со стороны брата к Кольцову были полные. Кольцов платил ему тем же. К покровительственным отношениям с лицами, для него почему-либо привлекательными, брат не был способен. Кольцов, человек и поэт, были предметом его любви.
Письма брата к Кольцову не сохранились.
«Слышал я, что брат Ваш не одобрял того влияния, какое старался иметь на Кол<ьцов>а Белинский». Это совершенно несправедливо. Да Белинский никогда и не старался иметь влияния на Кольцова, а просто имел его, как человек ума, таланта, идей и характера, сочувственных Кольцову. Кольцов же был не такой человек, который безразлично поддавался бы всякому встречному влиянию.
1. Русскому языку и словесности в пансионе Федорова из преподавателей семинарии никто не учил. Помнится, преподавателем их там был[2] Алексей Иванов<ич> Сухомлинов 1.
2. Брат семью свою посещал в деревне большею частию летом, а эта пора проводилась Кольцовым в разъездах и хлопотах по делам промысла, а потому брат видал Кольцова в Воронеже, если заставал его в городе, а более в Москве, где Кольцов проводил у него дни, а иногда недели, приезжая в Москву по делам. В деревне у нас я Кольцова не видал. Если он бывал там, то это могло быть в моем отсутствии.
3. Кому принадлежит оригинал портрета Кольцова и где он находится — не знаю. Портрет весьма схож с Кольцовым 2.
4. У Кольцова я бывал в доме на дворе, в последний раз был у него в[3] доме по Дворянской улице, еще не совсем достроенном. Сидели мы там и здесь в какой-то проходной комнате. Появлением отца Кольцов не смущался, а представил меня ему очень просто: Батинька, вот г. Станкевич, а мне сказал: батинька мой. Батинькой смущался я, как чем-то очень грубым, связанным с Кольцовым. Кольцов никогда не говорил мне о батиньке ни слова, но мне казалось, что сношения с ним д<олж>ны быть не легки для сына, а эта мысль смущала меня при виде батиньки. Кольцов же был человек чуткий и, вероятно, замечал мое смущение. Обстановка комнаты, помню, была очень скромная, крашеные стол и стулья с кожаными подушками. Кольцов всегда угощал меня чаем, даже в июльский день с 30 град<усами> жары.
5. Лично с Лермонтовым К<ольцо>в не был знаком. О Дельвиге от Кольцова я ничего не слыхал. В Вашем письме:
«Кольцов был мученик, потому что отец его был мужик — говорят нам». Кто же говорит такую бессмыслицу? Можно быть мучеником и сыну короля. Не знаю, кто называл Кольцова мучеником, но он несомненно страдал от грубой среды, от неделикатности к нему близких людей, которые иногда и не могли сами понимать этой неделикатности. Если же человек почему бы ни было уже не довольствуется средою, в которой поставлен, и однако же должен в ней оставаться — страдание тут является необходимо. Это испытал не один Кольцов.
Все, что Вы говорите о Белинском, как характере, и о влиянии Белинского на Кольцова, совершенно мне непонятно.
Я имел счастье знать Белинского. Его нравственная страстная энергия никогда не казалась мне нелепостью и бешенством[4]. Вы цените, говорите Вы, высоко талант Белинского и его литературные заслуги. Я должен сказать, что его талант и заслуги были из тех, которые невозможно отделять от лица.
Все, что он писал, говорил — все то он чувствовал, во все то он верил, всем тем он жил. Есть деятели в науке и литературе, у которых работает только голова. Белинский был не такого разряда человек. Говорить об этом пришлось бы мне очень долго.
Пыпин в общих чертах и во многих частностях понял лицо Белинского верно 3. Слабая сторона его книги, я думаю, не здесь[5].
Вы думаете, что иные называемые Вами лица «не взбудоражили бы, а успокоили бы натуру Кольцова, научили б его какому-нибудь умственному труду».
Какой умственный труд был возможен для человека, лишенного всякого элементарного знания? Кольцову оставалось читать и питаться чтением, насколько оно могло быть для него плодотворно, и он запасался книгами, радовался этим своим богатствам. Белинский снабжал его ими, сколько мог. Призвание Кольцова было ясно, выдумывать для него дело было незачем: он был поэт. Все воспринимаемое его душою могло проявиться в его поэзии. Ранняя смерть положила этому предел. Недоумение, сомнение, внутренний разлад в известные периоды жизни — удел разумного, развивающегося человека. Их не избежал и Кольцов, когда пробуждались в нем вопросы для него неразрешимые или стремления, удовлетворения которых он не находил. Но самое это отрицательное содержание мысли и чувства еще не гибель, не бесплодно для поэта; оно может вдохновлять его творчество (примеров много). Жизнь не в одних радостях и довольстве, а и сильная душа это знает —
Без любви и с горем
Жизнью наживемся,
поется в одной из песен Кольцова4.
Верно только, что одни страдания, лишения, муки и жалобы еще не порождают поэта. Немало стихов, вызванных страданием и лишенных поэзии. Стоны больного или голодного, плач страдающего или крики отчаяния сами по себе еще не поэзия. «На что нам знать, страдал ты или нет?». Страдания Кольцова можно понять и из его стихов, но важно то, что можно наслаждаться ими. Страдания его не были бесплодны, так же как и сильная его способность любить, радоваться, широкая русская способность откликаться на впечатления жизни, все это есть в его поэзии. Он умер рано, не бегая ни от горькой, ни от сладкой чаши, подносимой ему жизнью. Можно ли назвать его счастливым человеком, — не знаю, но знаю, что счастливы мы фактом и сознанием, что в среде русского народа живут сильные и глубокие мотивы поэзии, что им несомненно присущи широкие стремления, служащие нам залогами его значения в будущем, вселяющие в нас надежды. Таким сознанием и фактом, между прочим, обязаны мы Кольцову и людям, умевшим ценить его и поддерживать в нем веру в самого себя, в свой талант. Нельзя не заметить, что среди последних главное место принадлежит Белинскому. На это есть доказательства, но прошу извинить, если не распространяюсь в этом отношении.
<…> Прибавлю только, что правда, которой Вы ищете, никогда не умалит достоинство лица и деятельности Белинского. Такой правды не может быть[6].
<…> Забыл сказать о Сребрянском. Я его не знал, а видел раз в постели недвижимого. Не помню, в каком году это было. Кольцов тогда провозил его через Москву и ухаживал за больным. Был ли Белинский знаком с Сребрянским — мне неизвестно 5 <…>
12 декабря 1876 Москва
Автограф. ИРЛИ АН СССР. Ф. № 569, № 575.
1 В пансионе П. К. Федорова учился Н. В. Станкевич. В семинарии — друг Кольцова, А. П. Серебрянский.
2 М. Ф. Де-Пуле, очевидно, спрашивал о портрете Кольцова работы К. А. Горбунова, приложенном к «Стихотворениям Кольцова» (1846). Белинский в своем предисловик отмечал большое сходство портрета с оригиналом (X, 291). Сам Де-Пуле располагал в это время (1876 г.) еще не известным тогда портретом поэта, писанным А. М. Мокрицким. По рисунку на камне Д. Трунова он был опубликован вместе с одним из отрывков работы Де-Пуле в «Древней и новой России», 1878, № 4, стр. 329.
3 А. Н. Пыпин. Белинский, его жизнь и переписка, <изд. 1-е>, СПб., 1876.
4 Строки стихотворения Кольцова «Песня» («В непогоду ветер…») (5 августа 1839 г.).
5 Андрей Порфирьевич Серебрянский (1808—1838), земляк и друг Кольцова. Его статья «Мысли о музыке» опубликована была Белинским в «Московском наблюдателе» 1838 г. (кн. 5) и получила очень высокую оценку в передовых литературных кругах. Сам Белинский полагал, что «таких статей немного в европейских, не только русских журналах» («Письма», I, 212). Несмотря на то, что летом 1838 г. Серебрянский лечился в Москве, Белинский с ним, видимо, не успел познакомиться.
3. А. В. СТАНКЕВИЧ — М. Ф. ДЕ-ПУЛЕ
[править]Спешу ответить на Ваше последнее письмо — Вы не посетуете на меня за краткость моего ответа. Другого быть не может уже потому, что для меня неясен самый предмет нашей переписки. Вы, очевидно, говорите не о Кольцове, а о ком-то мне незнакомом. Ограничусь краткими замечаниями.
Раздвоение, о котором Вы говорите, было не в натуре, не в характере Кольцова. Ищите корня в его положении, в его стремлениях и желаниях, сталкивающихся с необходимостию, гнувшею его не туда, куда бы он направлялся сам.
Не рисовался он никогда, да и не имел в этом надобности. Двоедушие видите Вы в его сознании, что стену лбом не прошибешь. Оберегая свой лоб, он только довольствовался тем, что стену называл стеною.
Отношение воронежских современников Кольцова к последнему мне памятно. «Не за свое дело берется», «в чужие сани садится», «не на свое место лезет» ит. иод. слышал я от многих и многих о нем в Воронеже. Это было, да тогда иначе и не могло быть! Недоброжелательства к нему было довольно, а внимательны к нему сделались многие вследствие внимания к нему высокопоставленных лиц, особенно со времени посещения Жуковским Воронежа. Жуковский, если не ошибаюсь, сопровождал туда наследника, нынешнего государя.
В словах Кольцова о знакомых Вы видите фатовство или шутовство1, а они проста признание стены, с которой нечего делать. В Воронеже, как всюду, были добрые люди, да Кольцову по мелким практическим делам приходилось много возиться не с ними, а с теми, кого он называл: жид на жиде, татарин на татарине2. Между тем, подумывая покинуть Воронеж, он пишет (предисловие Белинского): «у меня много здесь людей хороших, которым я еще ни слова. Про это знает лекарь и тот, у кого я жил на даче. Скажи я им, они помогут»3. Кольцов, как видите, различал людей, его окружавших. Письма пишутся в разные минуты и под разными впечатлениями. Делать из них решительные выводы надо осторожно. Вы не верите, чтобы Кольцов иногда не имел сахару и чаю, а когда он пишет: обед готовят порядочный, чай есть, сахар тоже4… Этому, верите или нет? Да и нашел же Кольцов чем рисоваться перед Белинским, у которого, могу это засвидетельствовать, нередко не только чая, а и хлеба не было.
Хорошую историю сообщили Вы мне о соборовании Кольцова. Если бы кто-нибудь вздумал произвести надо мною это таинство не спросясь меня, — я бы встал из мертвых и отколотил бы его палкою. Вот она — та грубость, которая далека, кажется Вам, от злодейства. А насилия Вы тут не видите? Благонамеренность! Как правдиво говорится, что ад устлан добрыми намерениями. Не одному человеку от последних приходилось узнавать ад и в жизни!
В благодарность за историю о соборовании я Вам тоже сообщу анекдотец. Кольцов уже был изнурен болезнию, сведшей его в могилу. В это время сестра его (когда-то нежно им любимая и предмет его забот) сделала куклу, положила ее на стол в соседней Кольцову комнате и пела над нею, как над покойником. Кольцов слышал это пение, а сестра говорила: вот так мы братца будем отпевать. Больному эта затейливая шутка могла показаться злодейством, но мы с Вами скажем, что грубость не злодейство. Этот анекдот 5 не дает ли права сказать, что Кольцова хоронили заживо, или ужас здесь неуместен?
Случалось ли Вам видеть, как иногда крестьяне, очерствелые от забот и нужды, относятся к больным в своей семье, надоевшим им долгой болезнию? Они бранят их за то, что даром хлеб едят, что валяются без работы, с бранью бросают им кусок хлеба и т. д. Войдите в избу к тем же крестьянам, когда больной умер, Вы услышите вопли, плач, причитание, увидите неподдельное горе. Крестьяне искренни и в своем озлоблении и в своей печали, да только грубы. Все это можно понять и даже извинить, но как возмутительно, отвратительно все подобное там, где нужда не достигает размеров, подавляющих человеческое чувство. А, пожалуй, и тут вина без вины, дело невежества. Камень не виноват, что он в грязи и никто его не шлифовал. Вот, признаюсь Вам, почему я не охотно припоминаю скверное о людях, в которых, вероятно, рядом было что-нибудь и доброе. Не радуюсь, что Вы вызвали во мне необходимость говорить о таких предметах.
Бесполезность Кольцова мне неизвестна. Он был очень полезен семье и отцу. С этой стороны им дорожили до поры до времени. Он имел связи, которые были полезны для общих дел. Кольцов же и в делах был смышленее старика, который их путал.
Подлинных писем Кольцова к Белинскому я не читал, не знаю их. Достать их совсем не так легко, как Вам кажется {Вариант в отправленном письме от 28 декабря 1876 г.:
Подлинных писем Кольцова к Б<елинско>му я не читал, не знаю их. Теперь только я должен признать, что Кетчер был црав, отказавшись выдать их мне для Вас. Если знаешь, что человек относится к делу с предубеждением — нельзя его звать в судьи и поручать ему дело о людях, памятью которых дорожишь.}. Если бы сохранилась переписка Кольцова с братом моим — я бы Вам ее доставил, но от нее не уцелело ничего. Я, кажется, писал Вам об этом.
Сказал Вам все, что умел и могу сказать.
А. Станкевич
Автограф. ГИМ. Ф. № 351, ед. хр. 67, лл. 131—134 об. Письмо сохранилось и в черновике (там же, лл. 135—136). Внешний вид документа дает основание предполагать, что это текст письма, предназначавшегося к отправке, но неотправленного. Он был использован А. В. Станкевичем в письме от 28 декабря 1876 г., в несколько смягченном тоне. (Автограф. ИРЛИ АН СССР. Ф. № 569, № 575.)
1 Может быть, речь идет о письме Кольцова к Белинскому от 15 июня 1838 г.: «С моими знакомыми расхожусь по-маленьку… Наскучили все они, — разговоры пошлые <…> Они надо мной смеются, думают, что я несу им вздор <…> Я <…> вот как с ними поладил: все их слушаю, думая сам про себя о другом; всех их хвалю во всю мочь; все они у меня люди умные, ученые, прекрасные поэты, философы, музыканты <…> образцовые книгопродавцы; и они стали мною довольны; и я сам про себя смеюсь над ними от души. Таким образом, все идет ладно; а то что в самом деле из ничего наживать себе дураков-врагов» (Поли. собр. соч. А. В. Кольцова, СПб., 1909, стр. 185).
2 В письме к Белинскому от 15 августа 1840 г. (там же, стр. 219).
3 В письме к В. П. Боткину от 27 февраля 1842 г. (там же, стр. 273).
4 Там же.
5 В передаче этого страшного эпизода надругательства над умирающим поэтом в статье Белинского мы читаем: «Раз в соседней комнате, у сестры его было много гостей, и они затеяли игру: поставили на середину комнаты стол, положили на него девушку, накрыли ее простынею и начали хором петь вечную память рабу божию Алексею» (X, 271).
- ↑ Брат очень интересовался Кольцовым до самого отъезда за границу.
- ↑ H. М. Савостьянов и
- ↑ новом
- ↑ Даже самые его увлечения и ошибки всегда коренились в настойчивых и неколебимых требованиях нравственного чувства и крепкого ума. Такие ошибки бывали временными и сознавались им самим. Никого и никогда не встречал я, кто бы так карал собственные ошибки, как Белинский.
- ↑ -- в недостаточной оценке его литературной деятельности, в недостаточной характеристике последней и не вполне верном, одностороннем выводе заключения книги.
- ↑ Это я твердо знаю. Еще менее могут это сделать односторонние суждения или предубеждения, или мелочи, анекдоты, которыми с любовию занимаются любители так называемых биографических заметок.