Публикация В. А. Черных
Встречи с прошлым. Выпуск 2
М., «Советская Россия», 1986
27 декабря 1861 года Михаил Александрович Бакунин, совершив дерзкий побег из сибирской ссылки, приехал в Лондон. Позади остались революционные события 1848—1849 годов, бои на баррикадах Праги и Дрездена, поражение, арест, выдача русскому правительству, Петропавловская крепость, Шлиссельбург, Сибирь и, наконец, «самое длинное бегство» — из Иркутска, по Амуру, через Японию и Америку — в Англию.
В Лондоне Бакунина ждали его старые друзья — А. И. Герцен и Н. П. Огарев. Еще с дороги, из Сан-Франциско, 15 октября 1861 года он писал им: «Друзья, всем существом стремлюсь я к вам и, лишь только приеду, примусь за дело: буду у вас служить по польско-славянскому вопросу, который был моей idée fixe[1] с 1846 и моей практической специальностью в 48 и 49 годах…» (А. И. Герцен. Собр. соч., т. XI. М., 1957, с. 353).
«…В нашу работу, — писал Герцен, — в наш замкнутый двойной союз взошел новый элемент, или, пожалуй, элемент старый, воскресшая тень сороковых годов и всего больше 1848 года. Бакунин был тот же, он состарился только телом, дух его был молод и восторжен…» (там же).
Бакунин стремился к практическому революционному делу. Сразу же по приезде в Лондон он пытался возобновить контакты со своими друзьями и соратниками 1848—1849 годов, установить новые связи.
Герцен с неизменно свойственными ему юмором и иронией так описывает жизнь Бакунина в первые лондонские месяцы: «Он спорил, проповедовал, распоряжался, кричал, решал, направлял, организовывал и ободрял целый день, целую ночь, целые сутки. В короткие минуты, остававшиеся у него свободными, он бросался за свой письменный стол, расчищал небольшое место от золы и принимался писать — пять, десять, пятнадцать писем в Семипалатинск и Арад, в Белград и Царьград, в Бессарабию, Молдавию и Белокриницу…» (там же, с. 360).
Известны и давно уже опубликованы бакунинские письма 1862 года к Гарибальди, к польским революционерам, к И. С. Тургеневу, В. П. Боткину, В. Ф. Лугинину, Жорж Санд, к своим братьям и сестрам в родовое имение Премухино. В 1926 году в III томе сборника «Памяти декабристов» было опубликовано и единственное известное до сих пор письмо Бакунина к старому декабристу, первому русскому политическому эмигранту, видному историку и экономисту Николаю Ивановичу Тургеневу, посланное из Лондона 30 июля !!!!!186Й года.
Публикуемые нами три письма Бакунина к Н. И. Тургеневу до недавнего времени находились в частных руках и оставались неизвестными. Первое из них относится к периоду, предшествовавшему революции 1848 года, два других написаны вскоре после бегства Бакунина из ссылки.
Бакунин познакомился с Тургеневым в 1844 году в Париже, где они оба тогда жили. Тургенев к этому времени давно уже отошел от участия в революционном движении, но в его гостеприимном доме постоянно собирались русские и польские эмигранты. Летом 1846 года, когда было написано первое письмо, Тургенев работал над обширным историческим трудом «Россия и русские», в котором с умеренно-либеральных позиций обличал крепостничество и абсолютизм. Бакунин уже в этот период стремился к революционному свержению царизма, настойчиво искал контактов с руководителями польского национально-освободительного движения. Его «труд о России и Польше», упоминаемый в письме, нам не известен. Важно отметить, что Бакунин, несмотря на глубокие политические разногласия с Тургеневым, считал нужным познакомить его со своим еще не законченным трудом, безусловно отдавая должное опыту и эрудиции старого декабриста.
Второе письмо, датированное 31 (19) декабря 1861 года, написано Бакуниным через четыре дня после приезда в Лондон из сибирской ссылки. Он полон оптимизма и революционных планов, которыми спешит поделиться с Тургеневым, называя его «патриархом нашего свободного дела».
В 1861 году сразу же после отмены крепостного права наметилось определенное сближение Тургенева с русской революционной эмиграцией. Герцен и Огарев 28 марта 1861 года направили Тургеневу письмо, в котором поздравили его с освобождением крестьян и выразили ему «чувство братской или, лучше, сыновней любви» (там же, т. XXVII, кн. I. М., 1963, с. 143).
В ответном письме от 30 марта Тургенев, отметив недостаточную последовательность реформы, писал Герцену и Огареву: «Вам предстоит славная обязанность дальнейшего труда, дальнейшей борьбы. Народ русский узнает когда-нибудь и ваши подвиги, и ваше горячее усердие к его благу и благословит вас признательным воспоминанием» (Литературное наследство, т. 62. М., 1955, с. 587).
Однако постоянных взаимоотношений между редакторами «Колокола» и Тургеневым не установилось и в этот период. Об этом еще раз косвенно свидетельствует упоминание Бакунина о том, что «Герцен потерял Ваш адрес и все искал его». Тургенев указал свой парижский адрес (Rue de Lille, 97) в цитированном письме от 30 марта 1861 года.
Третье из публикуемых нами писем Бакунин послал Тургеневу 1 февраля 1862 года со своим братом Александром, путешествовавшим по Европе и посетившим его в январе 1862 года в Лондоне.
Говоря о «единомыслии, одинаковости стремлений, цели и действий» всех шестерых братьев Бакуниных, Михаил Александрович, как это с ним иногда бывало, принимал страстно желаемое им за действительное. Политические убеждения Александра Александровича Бакунина не выходили за пределы умеренного либерализма.
Послание Бакунина «Русским, польским и всем славянским друзьям» было напечатано в виде «прибавочного листа» к сдвоенному 122—123 листу «Колокола» от 15 февраля 1862 года. Обещанное «продолжение в следующем листе» не появилось. Насколько нам известно, Бакунин не осуществил намерения написать мемуары.
Распространившиеся в начале 1862 года слухи о намерении Александра II дать России конституцию оказались ложными. Упомянутая в письме «книга о Сперанском» — книга М. А. Корфа «Жизнь графа Сперанского» (СПб., 1861), высказывание Тургенева о M. M. Сперанском, о котором пишет Бакунин, не известно. Статья Ш. Мазада «Россия в царствование имп. Александра II», была помещена во французском журнале «Revue des deux Mondes» 15 января 1862 года.
В письмах Бакунина к Тургеневу упоминаются: русские политические эмигранты И. Г. Головин и П. В. Долгоруков, критик и публицист Н. А. Мельгунов; польский эмигрант, близкий друг Тургенева А. П. Бернацкий; французский историк и политический деятель Ф.-П.-Г. Гизо (Гизот — как пишет Бакунин), который в 1847 году, будучи премьер-министром, подписал приказ о высылке Бакунина из Франции; русский посол в Париже П. Д. Киселев; бывший шеф жандармов и начальник III отделения А. Ф. Орлов; генерал-губернатор Восточной Сибири H. H. Муравьев-Амурский — родственник Бакунина, постоянно оказывавший ему покровительство, Бакунин называет его «невешающим Муравьевым» в противоположность М. Н. Муравьеву-вешателю, виленскому генерал-губернатору; «старый князь Юсупов» — по-видимому, Н. Б. Юсупов, известный меценат, владелец Архангельского. Упоминаются также отец жены Тургенева Г. Виарис и сестра жены Софья.
Письмо от 29 августа 1846 года (год установлен по почтовому штемпелю на конверте) написано в подлиннике по-французски. Два других письма написаны по-русски.
Публикуемые письма находились прежде в составе обширного архива братьев А. И. и Н. И. Тургеневых, который долгие годы хранился в Париже у сына Н. И. Тургенева — Петра Николаевича и был в начале XX века подарен им Российской Академии наук. Передача архива осуществлялась через профессора А. А. Фомина, которому П. Н. Тургенев поручил разобрать архив, изучить его, подготовить наиболее интересные материалы к публикации, а затем передать все подлинники в Рукописный отдел библиотеки Академии наук. Большая часть этого архива была А. А. Фоминым передана по назначению и в настоящее время хранится в Институте русской литературы АН СССР (Пушкинском Доме) в Ленинграде. Однако в 1929 году Фомин умер, не успев закончить передачу. Остававшаяся у него часть архива Тургеневых после его смерти распылилась и до сих пор еще не полностью собрана государственными хранилищами. Публикуемые письма (ф. 2705, он. 1, ед. хр. 28, лл. 1—6) приобретены ЦГАЛИ СССР в 1970 году в составе коллекции, принадлежавшей искусствоведу Николаю Васильевичу Власову (1893—1965).
Эти письма, относящиеся к революционно-демократическому, доанархическому периоду деятельности Бакунина, представляют определенный интерес для истории русского революционного движения.
1
[править]Monsieur,
Je viens de recevoir de Melgounoff 300 francs pour vous les remettre; — j’aurai l’honneur de vous les apporter lundi prochain; — Bernazky et son petit fils se proposent aussi de venir avec moi, et je vous apporterai en même temps une partie de mon travail sur la Russie et la Pologne que je vous demanderai la permission de vous lire. — Je vous prie de vouloir bien présenter mes respectueux hommages à Madame et à Mademoiselle Sophie, ainsi qu'à Monsieur Viariz qui doit avoir une bien mauvaise opinion de moi, car je ne lui ai pas encore rapporté un ouvrage italien qu’il a eu la bonté de me prêter.
J’ai l’honneur d'être Monsieur votre dévoué serviteur
Samedi, U 29 Août.
Перевод:
Сударь,
Я только что получил от Мельгунова 300 франков для передачи Вам; буду иметь честь привезти их Вам в будущий понедельник; Бернацкий с внуком также намерены приехать вместе со мной. Я Вам одновременно привезу часть моего груда о России и Польше и буду просить разрешения прочесть Вам ее.
Прошу засвидетельствовать мое глубокое почтение Вашей супруге и мадемуазель Софи, а также г-ну Виарису, который должен очень плохо думать обо мне, так как я ему еще не вернул итальянскую книгу, которую он мне любезно одолжил.
Имею честь быть Вашим покорным слугой
Суббота, 29 августа.
2
[править]Здравствуйте, Николай Иванович. Первою мыслью по приезде моем в Лондон (27 дек[абря]) было приветствовать Вас, патриарха нашего русского свободного дела. Вы видите, в нашем веке не умирают. Я ли был худо похоронен? Лежал 13 лет под тремя печатями; Саксонскою, Австрийскою и Российскою, придавленный нелегкою лапою Николая, и что ж? Николай-то умер, а я свободен. Свободен не с царского позволения, но по собственному решению, потому что в Сибири мне делать было нечего, оставаться же в гнилом бездействии, когда весь мир кругом оживает, мне не приходилось. Амур, открытый и созданный невешающим Муравьевым, — река хорошая, пароходная, и в Николаевск на устье Амура ходят американские кораблики. Вот я и прогулялся вниз по Амуру до Николаевска на пароходе, а оттуда на американском клипере в Японию, а из Японии — в С[а]н-Франциско, Нью-Йорк, Бостон и Лондон.
Итак, добрый и многоуважаемый патриарх наш, поздравьте меня на свободе и пожелайте мне полезного и успешного дела. Нужно ли мне говорить Вам, куда клонятся все мои стремления. По сердцу я не изменился, хотя надеюсь, что тринадцатилетнее тяжелое испытание не прошло даром ни для моего ума, ни для моей опытности. Я перестал быть революционером отвлеченным и стал во сто раз больше русским, чем был тогда — хотя в не перестал горячо симпатизировать с победами свободы в целом мире, но понял, что русскому человеку надо действовать по преимуществу в России и на Россию, а если хотите шире, так исключительно на славянский мир. Ну, да об этом поговорим с глазу на глаз, надеюсь, скоро в Париже, если меня только пустят в Париж.
Теперь я хочу только пожать Вам руку, Николай Иванович, и сказать Вам, что во все продолжение своего заключения и заточения я хранил о Вас живую и благодарную память. А нет более между нами доброго и благородного старика Бернацкого —
И сколько нет теперь в живых
Тогда веселых, молодых.
Ну, да помянем их делом, лучше чем словом.
А теперь прощайте и передайте мой почтительный поклон Вашей супруге.
Всегда преданный Вам
Николай Иванович, не можете ли Вы узнать под рукою, не спрашивая официально, могу ли я приехать на неделю в Париж? И кроме этого, не знаете ли Вы, где находится граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский? Если же знаете, то пришлите мне его адрес.
Вы видите, Николай Иванович, письмо это написано давно, но Герцен потерял Ваш адрес и все искал его. Теперь пользуюсь отъездом г-на Романова в Париж, которого при сем верном случае имею честь Вам представить. Ему поручено устройство телеграфической линии на Амуре, и он по этому обстоятельству ездил в Америку и только что оттуда. Он Вам многое расскажет про Сибирь Восточную, про Амурский край и про Америку. Человек бывалый, умный, довольно интересный, но далеко не наш.
3
[править]Николай Иванович, посылаю Вам брата Александра и рекомендую Вам его как моего друга, Нас шесть братьев, и все мы связаны так любовью, единомыслием, одинаковостью стремлений, цели и действий, что составляем как бы одного человека. Он Вам расскажет о нас больше и подробнее, чем написать в письме можно. Пишу теперь мое первое послание к русским, польским и славянским друзьям — оно явится в 122-м номере «Колокола» 15 февраля. Потом сейчас же примусь за мемуары свои, на первый раз начиная от изгнания моего из Парижа г-ном Гизотом и до возвращения в Лондон из Сибири.
А у нас сбираются, кажется, дать дворянскую конституцию. Жаль, что князь Долгорукий в Париже опростоволосился, а Головин записал себя в демократы, — они могли бы быть пэрами. Жаль также, что в Москве умер давно старый князь Юсупов и что умер недавно князь Орлов, под конец своей жизни вообразивший или понявший, что он свинья. Как бы торжественно говорили бы оба в нашей палате лордов — первый о добродетелях и о состоятельности столбовых князей, второй о нравственности новопеченых вельмож.
Пройдем и через дворянскую конституцию, но на ней не остановимся, кажется, не минуем кровавой революции — что будет, то будет — мы ж будем готовиться, да учиться, и по силам делать свое дело.
Книги о Сперанском мы не читали, но слышали, что она очень интересна. А о самом Сперанском мы все вполне разделяем Ваше мнение.
Муравьев-Амурский — знакомы ли Вы с ним, Николай Иванович? — он человек, выходящий из ряда официальных людей в России. Он мне написал, что я ни под каким видом не должен ехать в Париж, что там для меня будет опасно. И услышав, что ф!!!!!ранцузское] правительство по требованию Киселева сделало на днях замечание «Revue des deux Mondes» за статью о России, очень интересную и которую Вы, без сомнения, читали, я начинаю думать, что он прав.
Теперь мое место в Лондоне, но когда мне понадобится проехать через Францию в Италию, может быть, чтобы увидеться с Гарибальди, тогда я спрошу предварительно разрешения. Тогда я Вас отыщу, без сомнения, в Париже или в деревне, а до тех [пор] буду Вам писать время от времени, дабы было между нами и Вами живое сообщение. Итак, до следующего письма, прощайте.
Je vous prie de vouloir bien présenter mes hommages à Madame et à toute votre famille[2].