Письма (1879-1905) (Анненский)

Письма (1879-1905)
автор Иннокентий Федорович Анненский

Опубл.: 1905. Источник: az.lib.ru

Анненский И. Ф. Письма: В 2-х т. Т. I: 1879—1905.

СПб.: Издательский дом «Галина скрипсит»; Издательство им. Н. И. Новикова, 2007. — (Русский эпистолярный архив. Вып. I. Т. I = Иннокентий Федорович Анненский: Материалы и исследования / Под редакцией А. И. Червякова; Вып. VIII).

СОДЕРЖАНИЕ

От составителя

Список сокращений

Письма

1. И. И. Срезневскому. Санкт-Петербург, 10.06.1879

2. Над. В. Хмара-Барщевской. Парголово, конец июня 1879

3. И. И. Срезневскому. Санкт-Петербург, 14.08.1879

4. И. И. Срезневскому. Санкт-Петербург, 23.08.1879

5. И. И. Срезневскому. Санкт-Петербург, 24.08.1879

6. Л. Ф. Деникер. Санкт-Петербург, 1.09.1879

7. И. П. Минаеву. Санкт-Петербург, начало 1880-х

8. И. П. Минаеву. Санкт-Петербург, начало 1880-х

9. В. И. Ламанскому. Санкт-Петербург, 9.05.1884

10. С. А. Венгерову. Санкт-Петербург, середина 1880-х

11. И. А. Шляпкину. Санкт-Петербург, конец 1880-х

12. В. Г. Дружинину. Санкт-Петербург, 5.03.1889

13. И. А. Шляпкину. Санкт-Петербург, 15.04.1890

14. Над. В. Анненской. Вена, 5.06.1890

15. Над. В. Анненской. Венеция, 7.06.1890

16. В. И. Анненскому. Венеция, 7.06.1890

17. Над. В. Анненской. Венеция, 10.06.1890

18. Над. В. Анненской. Падуя, 14.06.1890

19. Над. В. Анненской. Флоренция, 19.06.1890

20. Над. В. Анненской. Флоренция, 22.06.1890

21. Над. В. Анненской. Флоренция, 24.06.1890

22. Над. В. Анненской. Флоренция, 30.06.1890

23. Над. В. Анненской. Рим, 2.07.1890

24. Над. В. Анненской. Рим, 3.07.1890

25. В. И. Анненскому. Рим, 3.07.1890

26. Над. В. Анненской. Рим, 8.07.1890

27. Над. В. Анненской. Сорренто, 16.07.1890

28. С. Ф. Платонову. Санкт-Петербург, 10.09.1890

29. С. Ф. Платонову. Санкт-Петербург, 7.10.1890

30. M. M. Замятниной. Киев, 11.02.1891

31. M. M. Замятниной. Киев, 13.03.1891

32. П. П. Семенникову. Киев, 3.04.1891

33. С. Ф. Платонову. Киев, 21.02.1893

34. В. И. Финне. Санкт-Петербург, 25.08.1894.

35. Л. Н. Майкову. Санкт-Петербург, 7.12.1894

36. С. Ф. Платонову. Санкт-Петербург, 28.12.1894

37. Н. Ф. Дубровину. Санкт-Петербург, 5.01.1895

38. Л. Н. Майкову. Санкт-Петербург, 1.02.1895

39. В. К. Ернштедту. Санкт-Петербург, январь 1896

40. А. Ф. Кони. Санкт-Петербург, 17.01.1896

41. С. Н. Сыромятникову. Санкт-Петербург, 3.02.1896

42. С. Н. Сыромятникову. Санкт-Петербург, 4.02.1896

43. С. Н. Сыромятникову. Санкт-Петербург, 7.02.1896

44. А. Ф. Кони. Санкт-Петербург, 26.02.1896

45. В. К. Ернштедту. Царское Село, 30.12.1896

46. В. К. Ернштедту. Царское Село, 1.01.1897

47. А. Ф. Бычкову. Царское Село, 11.02.1897

48. В. К. Ернштедту. Царское Село, 12.04.1897

49. А. Н. Веселовскому. Царское Село, 12.04.1897

50. В. К. Ернштедту. Царское Село, 1.05.1897

51. Н. П. Барсукову. Царское Село, 7.06.1897

52. А. Ф. Бычкову. Царское Село, 20.08.1897

53. В. К. Ернштедту. Царское Село, 20.10.1897

54. А. Ф. Бычкову. Царское Село, 16.12.1897

55. В. К. Ернштедту. Царское Село, конец декабря 1897

56. В. К. Ернштедту. Царское Село, 24.01.1898

57. В. К. Ернштедту. Царское Село, 27.01.1898

58. В. К. Ернштедту. Царское Село, 15.03.1898

59. В. К. Ернштедту. Царское Село, 25.03.1898

60. В. К. Ернштедту. Царское Село, 29.01.1899

61. В. К. Ернштедту. Царское Село, 5.02.1899

62. В. К. Ернштедту. Царское Село, 24.03.1899

63. Э. Л. Радлову. Царское Село, 11.05.1899

64. В. К. Ернштедту. Царское Село, 25.10.1899

65. В. К. Ернштедту. Царское Село, 25.11.1899

66. А. В. Бородиной. Царское Село, 29.11.1899

67. В. К. Ернштедту. Царское Село, 23.12.1899

68. А. В. Бородиной. Царское Село, вторая половина августа 1900

69. В. К. Ернштедту. Царское Село, 10.10.1900

70. В. К. Ернштедту. Царское Село, 17.10.1900

71. В. К. Ернштедту. Царское Село, 12.12.1900

72. А. В. Бородиной. Царское Село, 7.01.1901

73. В. К. Ернштедту. Царское Село, 9.01.1901

74. В. К. Ернштедту. Царское Село, 23.01.1901

75. Э. Л. Радлову. Царское Село, 5.04.1901

76. Н. Я. Сонину. Царское Село, 16.05.1901

77. В. К. Ернштедту. Царское Село, 28.09.1901

78. В. К. Ернштедту. Царское Село, 30.09.1901

79. В. К. Ернштедту. Царское Село, 4.11.1901

80. В. К. Ернштедту. Царское Село, 28.11.1901

81. П. И. Вейнбергу. Царское Село, 16.12.1901

82. В. К. Ернштедту. Царское Село, 5.02.1902

83. И. А. Шляпкину. Царское Село, февраль 1902

84. Н. Я. Сонину. Царское Село, 11.02.1902

85. В. К. Ернштедту. Царское Село, 28.04.1902

86. В. К. Ернштедту. Царское Село, 1.05.1902

87. В. К. Ернштедту. Царское Село, 2.05.1902

88. А. В. Бородиной. Царское Село, 14.06.1902

89. Э. Л. Радлову. Царское Село, 1.08.1902

90. С. А. Венгерову. Царское Село, 16.01.1903

91. А. А. Шахматову. Царское Село, 5.02.1903

92. А. Н. Веселовскому. Царское Село, 25.02.1903

93. А. В. Бородиной. Царское Село, 18.06.1903

94. А. Н. Веселовскому. Царское Село, 30.09.1903

95. A. H. Веселовскому. Царское Село, 4.10.1903

96. Ф. А. Брауну. Царское Село, 26.10.1903

97. К. Я. Гроту. Царское Село, 4.01.1904

98. А. Н. Веселовскому. Царское Село, 5.02.1904

99. Н. Я. Сонину. Царское Село, 15.02.1904

100. Г. Э. Зенгеру. Царское Село, 18.04.1904

101. И. М. Гревсу. Царское Село, 27.05.1904

102. А. В. Бородиной. Царское Село, 15.06.1904

103. В. И. Анненскому. Саки, 20.07.1904

104. В. И. Анненскому. Саки, 1.08.1904

105. Е. М. Мухиной. Саки, 1.08.1904

106. А. Ф. Кони. Ялта, 1.09.1904

107. Е. М. Мухиной и А. А. Мухину. Ялта, 16.09.1904

108. Э. А. Старку. Царское Село, 26.10.1904.

109. С. Л. Пташицкому. Царское Село, 6.11.1904

110. А. Н. Веселовскому. Царское Село, 17.11.1904

111. В. А. Латышеву. Царское Село, 16.02.1905

112. А. Н. Веселовскому. Царское Село, 22.03.1905

113. Е. М. Мухиной. Царское Село, 16.06.1905

114. М. А. Андреянову. Царское Село, 21.06.1905

115. Е. М. Мухиной. Царское Село, 5.07.1905

116. А. В. Бородиной. Царское Село, 14.07.1905

117. А. В. Бородиной. Царское Село, 2.08.1905

118. А. Ф. Кони. Царское Село, 1.10.1905

119. П. П. Извольскому. Царское Село, 9.11.1905

120. Е. М. Мухиной. Царское Село, 29.12.1905

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

Настоящее собрание писем представляет собой первое отдельное издание корреспонденции И. Ф. Анненского 1879—1909 годов.

Автор публикуемых писем, будучи поэтом-филологом, хорошо понимал и биографическую значимость издания переписки писателей, и ее важность для осмысления их творческого наследия. Он не однажды сетовал на отсутствие комментированных собраний писем в рамках изданий сочинений классических русских писателей и поэтов¹ и соответственно вполне лояльно и в научном смысле благожелательно отзывался об опубликованных эпистолярных памятниках, дающих яркие «картины человеческой души»².

Важное методологическое значение для составителя настоящего собрания имела данная И. Ф. Анненским оценка «первого собрания писем» Белинского, подготовленного H. E. Зинченко: «…мало интереса могли бы представлять письма Белинского в том виде, как они представлены в настоящем сборнике: чтобы оценить, как следует, по ним личность и миросозерцание их писавшего — надо быть хорошо знакомым с историческими и литературными явлениями 30-х и 40-х годов русской жизни, да и сочинения самого Белинского знать лучше, чем это можно сделать по сборнику г. Зинченко»³. Именно желанием дать возможно более полное представление об отразившихся в публикуемых письмах исторических, педагогических, литературных и биографических реалиях обусловлены особенности комментария и, в частности, по возможности максимально широкое вовлечение документального и дискурсивного материала в комментарий: в его рамках воспроизводятся в полном объеме или в извлечениях материалы служебной переписки И. Ф. Анненского, корреспонденция его адресатов, корреспонденция третьих лиц, в которой упоминается его деятельность, воспоминания о нем, материал газетных и журнальных публикаций, научных исследований, в которых так или иначе затрагивается комментируемый факт или имя, в необходимых случаях даются отсылки к оригинальным или переводным произведениям И. Ф. Анненского.

Памятуя также о том, что И. Ф. Анненский, напротив, дал очень высокую оценку одному из лучших на рубеже XIX—XX вв. изданий эпистолярного наследия классиков русской литературы именно в связи с полнотой собрания и фундаментальностью справочного аппарата⁴, хотелось бы надеяться, что предлагаемые вниманию читателей материалы и комментарии к ним не будут восприниматься как избыточные.

Нужно констатировать, что эпистолярное наследие И. Ф. Анненского сохранилось весьма фрагментарно, и об объеме, содержании и характере его переписки со многими деятелями литературы и искусства, учеными и педагогами, просто близкими ему людьми и разысканные в ряде архивохранилищ письма И. Ф. Анненского, и находящиеся в его архиве ответные послания дают весьма приблизительное представление. Число неразысканных писем, принадлежащих его перу и упоминаемых в данном издании в основном тексте и примечаниях, исчисляется многими десятками, что вызвало необходимость свести их в особый перечень, публикуемый в качестве приложения.

Тем не менее и публикуемые письма, вне всякого сомнения, представляют собой незаменимый и очень ценный материал для биографии И. Ф. Анненского, для написания «Летописи жизни и творчества» его и для работы над научным собранием сочинений писателя. Их можно воспринимать как своего рода автобиографическое повествование о жизни и развитии различных сторон деятельности и творчества. Тематика его писем довольно разнообразна: предметом повествования являются и события личной жизни, и история создания конкретных произведений, и дневник одного из путешествий, и педагогические, научные и литературные связи — взаимоотношения с учителями и коллегами, писателями, редакторами, критиками, издателями, знакомства с художниками, актерами, режиссерами, любителями и профессионалами. Содержатся в письмах и отклики на события общественно-политической и культурной жизни России конца XIX — начала XX века, и отзывы о классиках литературы и современном литературном процессе, критике, театральных постановках. Перед читателем раскрывается картина одного из зарубежных путешествий писателя, жизнь Петербурга и Царского Села, провинциальных городов, где ему приходилось бывать в последние годы по служебным делам.

Подчеркивая биографическую ценность эпистолярного наследия И. Ф. Анненского, нельзя не согласиться с мнением А. В. Федорова, что оно представляет и «большую литературную ценность как художественное отражение богатого духовного мира и душевных состояний их автора, как впечатляющее свидетельство его интенсивной интеллектуальной жизни»⁵. Завершая анализ «ярко индивидуального» и «прежде всего поэтичного» эпистолярного наследия И. Ф. Анненского, исследователь писал: «Здесь — та сфера, где мысль поэта и критика выражала себя еще более легко и свободно, чем в жанре критической статьи, и где литература и окружающая действительность так же неотступно владели его умом, как в лирике и стихах. Он всегда был поэтом»⁶.

Впрочем, при жизни И. Ф. Анненского публиковалась лишь его официально-деловая корреспонденция (см. телеграммы августейшим особам⁷, оповещение родителям пансионеров Царскосельской гимназии⁸), которая по самой своей сути не вполне соответствует приведенной характеристике А. В. Федорова, а также письмо в редакцию «Аполлона»⁹.

Сразу после смерти Анненского в работах некрологического характера стали появляться в отрывках материалы его частной переписки¹⁰ Публиковались и цитировались отдельные его письма и в мемуарной литературе¹¹, и в критических и историко-литературных трудах¹².

Рубежными в издании эпистолярного материала И. Ф. Анненского стали публикации 1970-х гг., когда впервые в печати появились подборки его писем к А. В. Бородиной, Е. М. Мухиной, А. Н. Веселовскому, М. А. Волошину и С. К. Маковскому¹³. Наиболее полным изданием эпистолярного наследия И. Ф. Анненского до сегодняшнего дня являлся вышедший, в серии «Литературные памятники» том «Книг отражений», который включил в себя раздел «Письма»¹⁴, где были собраны письма, имеющие, с точки зрения составителей тома, «литературный и биографический интерес»¹⁵.

В настоящее издание включены все известные составителю на сегодняшний день письма и телеграммы за 1879—1909 годы. Всего — 216, из них ровно половина — 108 писем и телеграмм публикуются впервые.

Большая часть писем печатается по автографам, исключение составляют некоторые письма к С. К. Маковскому (см. тексты 193, 198, 200, 204, 207, 208, 214), печатаемые по копиям (их автографы, хранившиеся в 1920-30-х гг. в архиве М. Л. Лозинского, разыскать пока не удалось¹⁶); «письмо в редакцию» журнала «Аполлон» публикуется в двух редакциях: по автографу первого варианта письма и по тексту журнальной публикации.

Публиковавшиеся ранее письма вновь сверены с автографами и в целом ряде случаев печатаются с необходимыми поправками.

Письма печатаются полностью, без купюр.

Все письма в данном издании расположены в общем хронологическом ряду, с единой нумерацией.

Перед текстом письма, вслед за порядковым номером и фамилией адресата, независимо от наличия или отсутствия авторской даты, дается полная редакционная дата. Все даты приводятся по старому стилю. Если на письме имеется авторская дата, она сохраняет в печатном тексте формулировку подлинника, при этом ошибки, встречающиеся у И. Ф. Анненского (ошибочные число, месяц, год написания), в тексте не исправляются. Все редакционные даты, при отсутствии или неточности авторской даты, а также исправления неточных или ошибочных датировок прежних изданий, обосновываются в комментариях. Письма с неопределенными датировками располагаются в конце возможного для них периода, причем «началом» месяца считаются 1-10 числа, «серединой» месяца — 11-20 числа, «концом» месяца — 21-31 числа, «началом» десятилетия считаются 0-3 годы, «серединой» десятилетия — 4-7 годы, «концом» десятилетия — 7-9 годы. При датировке писем принимаются во внимание почтовые штемпели на сохранившихся конвертах, однако в первую очередь анализируется само письмо, так как конверты могли быть перепутаны или сохраниться только конверты без писем. Если дата или какие-либо ее элементы установлены только предположительно и вызывают сомнение, — после нее (или после сомнительного ее элемента) выставляется вопросительный знак в угловых скобках .

В ряде случаев в качестве самостоятельных текстов печатаются сохранившиеся в архиве И. Ф. Анненского письма, относительно которых возникает предположение, что они не были отправлены адресату, а также черновики писем И. Ф. Анненского, разыскать беловой вариант которых в архивах корреспондентов не удалось.

Тексты писем И. Ф. Анненского печатаются с соблюдением возможной точности в расположении дат, обращений, заключительных формул, подписи. Сокращенно написанные слова дополняются в редакционных скобках, кроме общепринятых сокращений (руб., коп., губ., ул., кв. и др.). Слова, зачеркнутые в автографе И. Ф. Анненским, приводятся в примечаниях только в том случае, когда они важны для понимания содержания письма. Мелкие исправления и вычеркивания, не имеющие смыслового значения, во внимание не принимаются. Очевидные описки исправляются без оговорок — за исключением описок в авторских датах. Слова, прочитанные предположительно (при нечетко написанном или поврежденном автографе), сопровождаются вопросительным знаком в угловых скобках . Если какое-либо слово или ряд слов в письме не поддается прочтению, — в текст вводится обозначение <нрзб.> с цифрой, соответствующей числу (если это можно установить) непрочитанных слов, если их больше одного. Все случаи повреждения автографа, создающие невосстановимые пробелы в тексте (зачеркнутые адресатом или другими лицами слова и строки, не поддающиеся прочтению, вырезанные или оторванные части автографа и т. п.), оговариваются в комментариях.

Примечания к тексту, принадлежащие И. Ф. Анненскому, обозначаются звездочкой и печатаются после основного текста письма.

Пометы других лиц на автографах писем И. Ф. Анненского приводятся в комментариях лишь в тех случаях, когда они поясняют содержание письма или имеют биографическое значение. Приписки в текстах писем И. Ф. Анненского, принадлежащие другим лицам, воспроизводятся в комментарии.

Курсивом в тексте писем передаются слова, подчеркнутые в оригинале одной чертой.

Приводимые автором стихотворные цитаты печатаются корпусом. Произведения И. Ф. Анненского, включенные в текст письма, а также приложенные к его письмам или посланные при них, печатаются без сокращений.

Письма И. Ф. Анненского печатаются по современным нормам орфографии. При этом сохраняются некоторые характерные особенности авторского написания, играющие стилистическую или смысловую роль. Сохраняются употребляемые И. Ф. Анненским прописные буквы. В тексте писем воспроизводится непоследовательное употребление заглавной буквы в местоимениях второго лица множественного числа (Вы и вы, Ваш и ваш и т. п.); сохраняется разнобой в транскрипции иностранных имен собственных; при передаче иностранных имен воспроизводится форма, которая встречается в письмах. Названия газет, журналов, сборников и произведений даются в кавычках, даже если таковые отсутствуют в автографе.

Пунктуация приведена к современным нормам во всех случаях, когда сложно проследить ее связь с авторской волей И. Ф. Анненского. Так, например, в текст вводятся нередко отсутствующие в письмах запятые в сложных предложениях, при причастных и деепричастных оборотах и пр. При этом сохраняются характерные для И. Ф. Анненским употребления тире (внутри фраз), многоточий, эмоциональных знаков, а также знаков, имеющих интонационное значение.

Вспомогательный аппарат издания состоит из примечаний и указателей. Вслед за текстом каждого письма помещается комментарий, содержащий общие редакционные пояснения к письму, а далее следуют нумерованные примечания, отсылающие к помеченным соответствующими цифрами местам текста, включая также переводы иноязычных слов и выражений.

В случае, если при его письмах сохранились конверты, в комментарии воспроизводятся автографы Анненского на них и данные почтовых штемпелей, если последние поддаются однозначной расшифровке. Иногда эти сведения позволяют уточнить датировки писем и соответствующие моменту места пребывания адресата.

В силу появления смысловых обертонов считаю необходимым в случае, если письмо было написано на официальном бланке или на личной почтовой бумаге, при публикации каждого конкретного текста давать указание на это обстоятельство.

В примечаниях составитель не ограничивается указанием на архивные адреса, первопубликации и литературную судьбу публикуемых текстов. Историко-литературный (а в необходимых случаях и собственно исторический, и историко-педагогический) комментарий служит в первую очередь для помещения публикуемого материала в контекст литературно-эстетических воззрений и творческой практики И. Ф. Анненского, а по возможности и в контекст литературной и педагогической ситуации. Характер и объем биографического комментария обусловлен в значительной мере степенью прорисованности биографии комментируемых персонажей (важно отметить при этом, что имеющиеся в моем распоряжении сведения о некоторых корреспондентах И. Ф. Анненского и лицах, упоминаемых в его письмах, зачастую не отличаются полнотой и не всегда находят документальное подтверждение, иногда весьма фрагментарно отражая их жизненный путь). Именно этим и обусловлена одна из главных особенностей биографического комментария в настоящем издании — его «анненсковедческий» крен. В комментарии к первому письму конкретному адресату дается биографическая справка о данном лице и кратко характеризуется переписка И. Ф. Анненского с ним. При этом каждое конкретное лицо комментируется, как правило, при первом упоминании в настоящем издании. В тех случаях, когда персонаж встречается позднее как адресат и был уже прокомментирован прежде, при первом письме к этому лицу даются только характеристика переписки И. Ф. Анненского с ним и контекстуально значимые дополнения. В примечаниях даются отсылки к работам исследователей, детально изучивших, а иногда лишь поставивших ту или иную проблему, связанную с текстом; приводятся полные тексты или подробно цитируются ответные письма корреспондентов И. Ф. Анненского; по возможности цитируются письма третьих лиц, а также используется мемуарная литература об И. Ф. Анненском. Орфография и пунктуация в цитатах из этих источников — авторские.

Во втором томе собрания содержатся указатели: писем И. Ф. Анненского по адресатам; имен, упоминаемых в издании; произведений И. Ф. Анненского, упоминаемых в письмах и комментариях к ним, а также перечень неразысканных писем И. Ф. Анненского.

Следует подчеркнуть, что среди публикуемых в издании писем И. Ф. Анненского, к сожалению, нет ни одного документа, хранящегося в частных собраниях. Весь публикуемый материал находится в нескольких государственных архивных собраниях.

Приятным долгом считаю поблагодарить работников архивных и библиотечных учреждений Москвы и С.-Петербурга (Российский государственный архив литературы и искусства, Российский государственный исторический архив, Отдел рукописей Государственного литературного музея, Отдел рукописей Российской государственной библиотеки, Отдел рукописей Российской национальной библиотеки, Архив РАН и его С.-Петербургский филиал, Рукописный отдел Института русской литературы РАН (Пушкинского дома), Центральный государственный исторический архив С.-Петербурга), на протяжении длительного времени оказывавших мне неоценимую помощь в подготовке данного издания.

Особую благодарность приношу Н. Т. Ашимбаевой за возможность работать с хранящимися в ее личном собрании неизданными материалами А. В. Орлова, посвященными биографии И. Ф. Анненского и его ближайших родственников¹⁷.

Искреннюю и глубокую признательность за разнообразную помощь в работе выражаю Н. В. Котрелеву, А. В. Лаврову, Г. А. Левинтону, Р. Д. Тименчику.

¹ См., в частности, отзывы о собраниях сочинений Гончарова и Майкова: КО. С. 251, 272.

² ИФА. И. С. 118. Ср. в настоящем издании текст 38.

См. его рецензию на «Первое собрание писем В. Г. Белинского / Н. Зинченко» (2-е изд. СПб., 1901): ИФА. II. С. 50-51.

⁴ Ср.: «Монументальный труд В. И. Шенрока почти вдвое превосходит по объему собрание, изданное Кулишом, и сделается, несомненно, настольного книгою для всякого, занимающегося поэзией или жизнью Гоголя». Речь идет о следующем издании, рецензия на которое и процитирована: Письма Н. В. Гоголя / Редакция В. И. Шенрока. В 4-х т. СПб.: Изд. А. Ф. Маркса. См.: ИФА. II. С. 118—121.

⁵ Федоров А. В. Стиль и композиция критической прозы Иннокентия Анненского // Анненский Иннокентий. Книги отражений / АН СССР; Изд. подг. Н. Т. Ашимбаева и др.; Статьи И. И. Подольской, А. В. Федорова. М.: Наука, 1979. С. 576. (Литературные памятники).

⁶ Федоров. С. 220.

⁷ См.: Капустин, Анненский. Телеграмма Его Императорскому Величеству Государю Императору [Николаю II]; Анненский. Телеграмма Великому Князю Владимиру Александровичу // Сведения об Императорской Николаевской гимназии в Царском Селе: 1896—1897 учебный год. СПб.: Паровая скоропечатня П. О. Яблонского, 1897. С. 7, 8; Лаврентьев Л. И., Анненский И. Ф., Дурдин Н. А. Телеграмма Его Императорскому Величеству Государю Императору [Николаю II]; Анненский И. Ф., Дурдин Н. А. Телеграмма Великому Князю Владимиру Александровичу // Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1898. № 11. С. 675—676; Zvereff, Annensky, Dourdine. Телеграмма Его Императорскому Величеству Государю Императору [Николаю II] // Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1899. № 12. С. 481—482; Zvereff, Sonine, Annensky, Dourdine. Телеграмма Его Императорскому Величеству Государю Императору [Николаю II] // Сведения об Императорской Николаевской гимназии в Царском Селе: 1898—1899 учебный год. СПб.: Лештуковская паровая скоропечатня П. О. Яблонского, 1900. С. 4.

⁸ См.: Русь. 1905. № 18. 13 (26) ноября. С. 4; Голос средне-учебных заведений. 1906. № 2. 29 янв. С. 20.

⁹ См.: Аполлон. 1909. № 2. Паг. 1. С. 34.

¹⁰ См.: Чуковский К. И. Анненский // Речь. 1909. № 336. 7 (20) дек. С. 4; Бурнакин А. Мученик красоты (Памяти Иннокентия Федоровича Анненского) // Искра. 1909. № 3. 14 дек. С. 8; Волошин М. Лики творчества: И. Ф. Анненский-лирик // Аполлон. 1910. № 4. Январь. Паг. 2. С. 13.

¹¹ См.: ВК. С. 224—225, 233—237, 245.

¹² См.: Малкина Е. Иннокентий Анненский // Литературный современник. 1940. № 5-6. С. 210, 211. Рец. на кн.: Анненский Ин. Стихотворения. Л., 1939; Федоров А. Поэтическое творчество Иннокентия Анненского; Примечания // Анненский И. Стихотворения и трагедии. Л.: Советский писатель, 1959. С. 8-9, 23, 629, 630. (Библиотека поэта: Большая серия); Максимов Д. Е. О мемуарах В. П. Веригиной и H. H. Волоховой // Ученые записки Тартуского гос. ун-та. Тарту, 1961. Вып. 104: Труды по русской и славянской филологии; Вып. IV. С. 306.

¹³ См.: Подольская И. И. Из неопубликованных писем Иннокентия Анненского // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т. XXXI. 1972. Вып. 5. С. 462—466,469; Т. XXXII. 1973. Вып. 1. С. 49-57; Лавров; Анненский И. Ф. Письма к С. К. Маковскому / Публ. А. В. Лаврова и Р. Д. Тименчика // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год / АН СССР; ИРЛИ (ПД). Л.: Наука, 1978. С. 222—241; Анненский И. Ф. Письма к М. А. Волошину / Публ. А. В. Лаврова и В. П. Купченко // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год / АН СССР; ИРЛИ (ПД). Л.: Наука, 1978. С. 242—252.

¹⁴ См.: КО. С. 446—494.

¹⁵ Там же. С. 578.

¹⁶ См.: Анненский И. Ф. Письма к С. К. Маковскому / Публ. А. В. Лаврова и Р. Д. Тименчика // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год / АН СССР; ИРЛИ (ПД). Л.: Наука, 1978. С. 231.

¹⁷ Речь идет о двух многостраничных машинописных текстах, частично пересекающихся между собой по содержанию и явившихся основой известной публикации (см.: Орлов. РЛ). Первый из них, условно именуемый мною здесь по открывающему его заголовку «Юношеская автобиография Иннокентия Анненского», чрезвычайно богат по содержанию, включает в себя несколько самостоятельных сюжетов и содержит комментированные тексты «Моего жизнеописания» Анненского, документа о регистрации его рождения, письма к П. П. Извольскому, а также пространные «генеалогические и социальные данные о жене Анненского и его пасынках», а в другом, «Вступительной источниковедческой статье к публикации: Иннокентий Анненский. Неизвестные страницы ранних лет жизни. (С генеалогическими материалами из истории семьи по нововыявленным архивным источникам) / Автор публикации, вступительной источниковедческой статьи к ней и обстоятельных примечаний к документам А. В. Орлов», эти сведения дополняются информацией о учено-комитетской деятельности И. Ф. Анненского, а также о его деятельности, связанной с царскосельской школой Левицкой, и о круге людей, имевших близкое отношение к этому уникальному учебному заведению.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

АН Академия наук.

Анненская Анненская А. Из прошлых лет: (Воспоминания о Н. Ф. Анненском) // Русское богатство. 1913. № 1. Паг. 1. С. 53-81; 1913. № 2. Пап 1. С. 36-63; 1914. № 7. С. 31-84.

БАН Библиотека Академии наук.

Венгеров Венгеров С. А. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых: (Историко-литературный сборник). СПб.: Тип. M. M. Стасюлевича, 1904. Т. VI.

ВК Анненский В. И. Иннокентий Анненский по семейным воспоминаниям и рукописным материалам // Литературная мысль. Л.: Мысль, 1925. Альманах III. С. 208—255. Подпись: Валентин Кривич.

Гитин Гитин В. Материалы к киевскому эпизоду биографии Анненского // Минувшее: Исторический альманах 7. Paris: Atheneum, 1989. С. 215—223.

ЖМНП Журнал министерства народного просвещения.

Звезда Из неопубликованных писем И. Ф. Анненского / Публ. и прим. А. И. Червякова // Звезда. 2005. № 9. С. 162—176.

ИАД Анненский Иннокентий. История античной драмы: Курс лекций / С.-Петербургская государственная театральная б-ка; Сост., подгот. текста В. Е. Гитина при участии В. В. Зельченко; Прим. В. В. Зельченко. СПб.: Гиперион, 2003. (ФEATPON: История и теория зрелища. Вып. II).

ИАН Императорская Академия Наук.

ИМЛИ Институт мировой литературы Российской Академии наук (Москва).

ИОРЯС Известия Отделения русского языка и словесности.

ИРЛИ (ПД) Институт русской литературы Российской Академии наук (Пушкинский Дом) (Санкт-Петербург).

ИФА. I Анненский И. Ф. Учено-комитетские рецензии 1899—1900 годов / Сост., подг. текста, предисл., прил., прим. и указатель А. И. Червякова. Иваново: Издательский центр «Юнона», 2000. (Иннокентий Федорович Анненский. Материалы и исследования / Под ред. А. И. Червякова. Вып. I).

ИФА. II Анненский И. Ф. Учено-комитетские рецензии 1901—1903 годов / Сост., подг. текста, предисл., прил., прим. и указатель А. И. Червякова. Иваново: Издательский центр «Юнона», 2000. (Иннокентий Федорович Анненский. Материалы и исследования / Под ред. А. И. Червякова. Вып. II).

ИФА. III Анненский И. Ф. Учено-комитетские рецензии 1904—1906 годов / Сост., подг. текста, предисл., прил., прим. и указатель А. И. Червякова. Иваново: Издательский центр «Юнона», 2001. (Иннокентий Федорович Анненский. Материалы и исследования / Под ред. А. И. Червякова. Вып. III).

ИФА. IV Анненский И. Ф. Учено-комитетские рецензии 1907—1909 годов / Сост., подг. текста, предисл., прил., прим, и указатель А. И. Червякова. Иваново: Издательский центр «Юнона», 2002. (Иннокентий Федорович Анненский. Материалы и исследования / Под ред. А. И. Червякова. Вып. IV).

ИФА. VI Библиография Иннокентия Федоровича Анненского / Сост. А. И. Червяков; При участии Н. А. Богомолова, В. Е. Гитина, Н. В. Котрелева, Г. А. Левинтона, Р. Д. Тименчика. Иваново, 2005. Ч. I: Произведения И. Ф. Анненского: 1881—1990. (Иннокентий Федорович Анненский: Материалы и исследования / Под редакцией А. И. Червякова; Вып. VI).

КО Анненский Иннокентий. Книги отражений / АН СССР; Изд. подг. Н. Т. Ашимбаева, И. И. Подольская, А. В. Федоров. М.: Наука, 1979. (Литературные памятники).

Лавров Лавров А. В. И. Ф. Анненский в переписке с Александром Веселовским // Русская литература. 1978. № 1. С. 176—180.

ЛТ Лавров А. В., Тименник Р. Д. Иннокентий Анненский в неизданных воспоминаниях // Памятники культуры. Новые открытия: Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1981. Л.: Наука, 1983. С. 61-146.

Лукницкий Лукницкий П. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой: Т. I: 1925—1926. Paris: YMCA-Press, 1991; T. II: 1926—1927. Paris; M.: YMCA-Press; Русский путь, 1997.

MB Московские ведомости.

МНП Министерство народного просвещения.

НВ Новое время.

НИОР Научно-исследовательский отдел рукописей.

нс новая серия.

ООУК Основной отдел Ученого комитета

Орлов. I Юношеская автобиография Иннокентия Анненского / Автор публикации и обстоятельных примечаний к документам А. В. Орлов. 217 л.

Орлов. II Вступительная источниковедческая статья к публикации: Иннокентий Анненский. Неизвестные страницы ранних лет жизни. (С генеалогическими материалами из истории семьи по нововыявленным архивным источникам) / Автор публикации, вступительной источниковедческой статьи к ней и обстоятельных примечаний к документам А. В. Орлов. 108 л.

Орлов. РЛ Орлов А. В. Юношеская биография Иннокентия Анненского // Русская литература. 1985. № 2. С. 169—175.

ОРЯС Отделение русского языка и словесности

Подольская Из неопубликованных писем Иннокентия Анненского / Вступ. статья, публ. и коммент. И. И. Подольской // Известия АН СССР. Серия лит-ры и языка. 1972. Т. 31. Вып. 5. С. 462—469; 1973. Т. 32. Вып. 1. С. 49-57.

РАН Российская Академия наук.

РГАЛИ Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).

РГБ Российская государственная библиотека (Москва).

РГИА Российский государственный исторический архив (Санкт-Петербург).

РНБ Российская национальная библиотека (Санкт-Петербург).

РО Рукописный отдел.

РП Русские писатели 1800—1917: Биографический словарь. Т. 1. М.: Советская энциклопедия, 1989. Т. 2-4. М.: Научное изд-во «Большая российская энциклопедия»; Научно-внедренческое предприятие Фианит, 1992—1994. (Русские писатели XI—XX вв.: Серия биографических словарей).

РШ Русская школа.

СОРЯС Сборник Отделения русского языка и словесности.

СПб ИИ РАН Санкт-Петербургский институт истории Российской академии наук.

СПбФ АРАН Санкт-Петербургский филиал Архива Российской академии наук.

ССКФ Сборник статей по классической филологии.

СТ Анненский Иннокентий. Стихотворения и трагедии / Вступ. статья, сост., подгот. текста и прим. А. В. Федорова. Л.: Советский писатель, 1990. (Библиотека поэта. Большая серия).

УК Ученый комитет.

Федоров Федоров А. В. Иннокентий Анненский: Личность и творчество. Л.: Художественная литература; Ленинградское отделение, 1984.

ФО Филологическое обозрение.

ЦГАЛИ СПб Центральный государственный архив литературы и искусства Санкт-Петербурга.

ЦГИА СПб Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга.

ЦИАМ Центральный исторический архив Москвы.

Эдельман Письма И. Ф. Анненского из Италии / Публикация М. Г. Эдельман // Встречи с прошлым: Сборник материалов Российского государственного архива литературы и искусства / Ред.-сост. С. В. Шумихин. М.: Русская книга, 1996. Вып. 8. С. 21-47.

1. И. И. Срезневскому

Санкт-Петербург, 10.06.1879

Многоуважаемый Измаил Иванович!

Согласно нашему уговору я думал сегодня, т<о> е<сть> в воскресенье перебраться к Вам¹, но я не могу так сделать и должен просить Вас продлить мне срок до четверга. Дело в том, что я думал, что брат² мой пробудет здесь только до воскресенья, а он останется вероятно еще на несколько дней; и так как он уезжает, вероятно, в очень далекие страны и на неопределенно долгое время³, то мне грустно было бы не провести с ним последние дни.

Я чувствую, как виноват перед Вами, как неаккуратен, но грустная история, которая меня задерживает в Петербурге, и семейные осложнения, ею вызываемые, до некоторой степени, надеюсь, оправдают меня в Ваших глазах, когда я Вам расскажу об них при свидании.

Если же Вам, Измаил Иванович, неудобно, чтобы я переезжал к Вам с четверга, то я бы покорнейше просил Вас известить меня письменно по следующему адресу:

На Выборгской стороне, по Сердобольской улице, дача № 25. Не получив Вашего письма, я в четверг, полагаясь на Ваше согласие, перевезу вещи.

Примите, Измаил Иванович, уверение в моем совершенном почтении и искренней преданности

Вашего покорнейшего слуги И. Анненск<ого>

10 Июня

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. И. Срезневского (СПбФ АРАН. Ф. 216. Оп. 5. № 27. Л. 5-6об.).

Впервые на наличие в архиве Срезневского писем Анненского указывалось в следующей публикации: Архив Академии Наук СССР: Обозрение архивных материалов / АН СССР; Под ред. Г. А. Князева и Л. Б. Модзалевского. М.; Л.: Изд-во Академии Наук СССР, 1946. Т. II. С. 146. (Труды Архива; Вып. 5). Ответных писем Срезневского в архиве Анненского не обнаружено.

Срезневский Измаил Иванович (1812—1880) — филолог, этнограф, славяновед, палеограф, член ИАН (с 1854 г.). Срезневский был деканом историко-филологического факультета в бытность Анненского студентом, при этом он был одним из наиболее близких Анненскому преподавателей и научных руководителей.

Именно в архиве ученого (СПбФ АРАН. Ф. 216. Оп. 3) сохранились студенческие языковедческие работы Анненского «Очерк фонетических особенностей Северно-русского языка (по сборнику Онежских былин, составленному А. Ф. Гильфердингом)» (№ 388. Л. 1-41об.), «Сравнение древнерусского и церковнославянского языка по чертам сходным и отличным» (№ 532. Л. 1-Зоб.), «О сравнительном языкознании» (№ 969. Л. 1-6об.), одна из которых была экспонирована на юбилейной выставке (см.: Описание выставки в память столетия со дня рождения И. И. Срезневского // Памяти Измаила Ивановича Срезневского. Пг.: Тип. ИАН, 1916. Кн. 1. С. 325).

Впоследствии Анненский неоднократно публично обозначал свой пиетет по отношению к учителю и по мере возможностей способствовал популяризации и продвижению его трудов в учебно-педагогической среде. Так, например, 4 октября 1899 г. в заседании ООУК Анненский прочитал доклады о книгах Срезневского «Мысли об истории русского языка и других славянских наречий» (СПб., 1887) и «Об изучении родного языка и особенно в детском возрасте» (СПб., 1899) (см.: РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 87. Л. 361-361об., 364об.-365об.). Рецензия на последнее издание, содержавшая высокие оценки его научных и педагогических достоинств, была опубликована (ЖМНП. 1901. Ч. CCCXXXIII. Февраль. Паг. 3. С. 27-29. Без подписи) и впоследствии перепечатывалась (см.: Соллогуб Б. и Симоновский В. Указатель лучших, по отзывам печати, учебников, наглядных учебных пособий и методических руководств на русском и украинском языках. СПб.: Издание т-ва «Общественная Польза», 1910. С. 65-66).

¹ В течение «служебного» года Срезневский жил в С.-Петербурге в доме, принадлежавшем университету, по следующему адресу: Васильевский остров, Биржевая линия, д. 8, кв. 1.

Здесь речь, вероятно, идет о переезде на дачу Срезневского в Парголове (см. прим. 1 к тексту 2), связанном с тем, что Анненский был репетитором младшего сына Срезневского (см. прим. 4 к тексту 2).

² Анненский Николай Федорович (1843—1912) — статистик, публицист, журналист, общественный деятель, близкий к народническим кругам, сотрудник «Отечественных записок» и «Русского богатства», в начале XX в. — один из лидеров народных социалистов (краткое изложение его жизненного и литературно-общественного пути представлено в следующей работе: Петрова М. Г. Анненский Николай Федорович // РП. Т. 1. С. 88-89. См. также: ЛТ. С. 61, 116—117).

Об отношениях братьев Анненских в 60-70-е гг. см.: Анненская. 1913. № 1. С. 73-74; Орлов. РЛ. С. 171—174. Не однажды сам И. Ф. Анненский признавался, что именно старшему брату и его жене, принадлежавшим к поколению 1860-х гг., он был «всецело» и «прежде всего» обязан своим «развитием» и «„интеллигентным“ бытием» (см.: КО. С. 495; Венгеров. Т. VI. С. 341). При этом хочется заметить, что влияние старшего брата не ограничивалось воздействием на общественно-политическую и этическую позицию младшего. А. Н. Анненская вспоминала, что ее богато одаренный муж, человек глубокой и разносторонней образованности (он получил два университетских свидетельства: по юридическому факультету С.-Петербургского университета (А. В. Орловым была выявлена представленная Н. Ф. Анненским 28 мая 1868 г. в юридическую испытательную комиссию этого университета диссертация на соискание степени кандидата права, посвященная одной из проблем финансового права и озаглавленная «О формальной стороне современной русской финансовой системы, сравнительно с порядком, принятым в этом отношении в государствах Западной Европы»: ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. И. № 445.51 л.) и по историко-филологическому факультету киевского Университета Св. Владимира), был страстным любителем музыки, «читал à livre ouvert латинских историков и поэтов, а также греческих драматургов» (Анненская. 1913. № 1. С. 59). Думается, и эти стороны духовно-интеллектуального облика Н. Ф. Анненского, и «литераторские традиции», связанные с семьей старшего брата, несомненно, оказали не менее серьезное влияние на развитие И. Ф. Анненского.

Отношения между братьями были тесными на протяжении всей жизни, о чем свидетельствуют и отдельные письма Анненского к другим адресатам (см., в частности, тексты 101 и 195). О «горячей братской любви» говорила, характеризуя их отношения, и Т. А. Богданович (см.: ЛТ. С. 79, 83). Впрочем, она же акцентировала внимание на том, что Н. Ф. и А. Н. Анненским была «не только чужда, но даже враждебна — самое дорогое для него <И. Ф. Анненского. — А. Ч.> — его поэзия» (ЛТ. С. 83). См. также суждения Варнеке (ЛТ. С. 74).

³ Фразы, напоминающие эзоповский, «рабий» язык русской литературы XIX в., связаны с тем, что старший брат только что был выпущен под залог из-под ареста, связанного с покушением на Александра II: «В 1879 году произошел второй арест Анненского во время повальных обысков, арестов и всевозможных репрессий, вызванных покушением Соловьева. Длился он со 2 апреля до конца мая…» (Короленко Вл. О Николае Федоровиче Анненском // Русское богатство. 1912. № 8. Паг. 1. С. V—VI). А. Н. Анненская, рассказывая о пребывании мужа в предварительном заключении и о его освобождении из-под стражи на период следствия, говорила о том, что «начиналось лето, стояла жаркая погода» (Анненская. 1913. № 1. С. 80).

Перспектива высылки Н. Ф. Анненского по причине его политической «неблагонадежности» была, впрочем, очевидной и для членов семьи, и для самого подследственного: «Мы мало надеялись на благоприятный исход его <дела. — А. Ч.> и заранее придумывали, в который из захолустных северных городков нам придется отправиться. Николай совершенно бодро смотрел на предстоявшую перемену жизни. Он уверял, что в ссылке будет много писать, выдумал себе даже комичный псевдоним, — Вытурист, от слова турить, выгонять, — под которым обещал прославиться.

Оказалось, что наши приготовления были преждевременны: в начале осени дело кончилось характерным постановлением: „ожидать поступков“, и мы продолжали прежнюю жизнь в Петербурге» (Анненская. 1913. № 1. С. 80-81). Высылка административным порядком (без суда и следствия) старшего брата И. Ф. Анненского состоялась уже после очередного ареста в феврале 1880 г.: в марте того же года он был отправлен в Вышневолоцкую пересыльную тюрьму, а в мае — в ссылку в Тобольскую губернию, в г. Тара. Впрочем, уже на рубеже 1880 и 1881 гг. Н. Ф. Анненский получил разрешение вернуться в европейскую часть России, правда, при этом из потенциальных мест проживания для него были исключены С.-Петербургская, Московская и Таврическая губернии.

Следует заметить, что впервые Н. Ф. Анненский, в ту пору служащий центрального аппарата Государственного Контроля, подвергался полицейским репрессиям еще на рубеже 1860-70-х гг.: в ночь на 1 декабря 1869 г. он был арестован за связь со своим двоюродным братом, революционером-народником Петром Никитичем Ткачевым, и три месяца находился в заключении в крепости.

В 1871 г. Н. Ф. Анненский как «один из самых близких к Ткачеву людей», по словам адвоката последнего, В. Д. Спасовича, допрашивался в качестве свидетеля защиты на процессе «нечаевцев» по делу П. Н. Ткачева (см.: Судебные известия: Заседание С.-Петербургской Судебной палаты, 6-го и 7-го июля 1871 г., по делу о заговоре, составленном с целию ниспровержения существующего порядка управления в России // Правительственный вестник. 1871. № 161. 8 (20) июля. С. 3-4; Судебные известия: Заседание С.-Петербургской Судебной палаты, 12-го и 13-го июля 1871 г., по делу о заговоре, составленном с целию ниспровержения существующего порядка управления в России // Правительственный вестник. 1871. № 167. 15 (27) июля. С. 3).

2. Над. В. Хмара-Барщевской

Парголово, конец июня 1879

Милая моя Динуша! Сегодня вернулся в Парголово¹ с Черной Речки² и получил твое письмо с поручением. Завтра по окончании урока я еду в город, чтобы его исполнить. Мне невыносимо грустно читать твое письмо в ответ на мои, которые не могли не дышать тою любовью к тебе, которою полно все мое существо. Мне больно упрекать тебя за это, потому что я так верю в глубину и силу твоего чувства, что смогу отличить истинное от задорной шелухи. Но тем не менее это грустно. Грустно мне как-то по-детски безотчетно. Грустно и, пожалуй, потому, что я вижу, как ты не доверяешь мне, как ты можешь уж, наверно, под чьим-нибудь влиянием вообразить, что я хоть на секунду, хоть в каком-нибудь отношении, где-нибудь, в ком-нибудь могу найти замену тебе. Грустно…

Мне грустно, потому что ты не веришь мне —

Мне грустно, потому что нет тебя со мною

И потому что с этой суетою

Я не могу забыться, как во сне.

Забыться, чтоб не знать, что есть на свете время,

Забыться для того, чтобы не вспоминать,

Пока разлуки тягостное бремя Спадет…

И вместе будем мы опять.

И припаду я в сладком упоенье

К тебе на грудь изнывшую твою

И все свои тяжелые мгновенья

Перед тобой в слезах я изолью…

Прости, Дина, ей Богу не хотел утруждать тебя этим Шаблоном³: так как-то вылилось даже не гладко; я в таком виде никогда в жизни стихотворений не оставлял, и то же самое стихотворение я мог сделать гораздо лучше. Надо тебе сказать, переходя к прозе, что я вот уже второй раз отлучался из Парголова: ученик мой⁴ жил в городе, где он вместе с братьями и сестрами убирал книги, и я там его учил, но время, свободное от уроков, конечно, проводил или на даче, или у брата⁵, хотя все эти переходы и переезды занимают столько времени, на них уходят последние деньги, да и неудобно быть между небом и землей. Общество барышень (в городе была одна старшая) я, кажется, подробно тебе описал. Ничего общего у нас не может быть, кроме какой-нибудь увертюры или стихотворения⁶, да и то я как-то не могу высказываться перед людьми, от которых отделяет целая пропасть убеждений и симпатий, тем более что во мне нет развивательских тенденций, да и не особенно они для этого богатый матерьял. Это девицы, может быть, прекрасные, но вся жизнь их состоит из хозяйственных забот, да различных украшений в роде занятий музыкой, провансальской поэзией, живописью, фотографией.

Из гостей у них почти никого не бывает. Прогулки мы почти не предпринимаем, то есть однажды ездили кататься верхом: два старших брата, я с учеником и две барышни, два раза гуляли по парку всем кагалом. Кажется немного и нечего <…>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 277. Л. 29-30об.).

Публикуемый фрагмент — единственное сохранившееся в архиве И. Ф. Анненского документальное свидетельство наличия эпистолярного общения между ним и его будущей женой. Автограф содержит помету, принадлежащую перу Н. В. Анненской: «Девятое письмо».

Нужно констатировать, что их переписка сохранилась, видимо, в минимальном объеме: не удалось разыскать ни одного письма Н. В. Анненской к мужу, да и из писем Анненского, за исключением двух писем (публикуемого и от 8.06.1909 (см. текст 195)), сохранились лишь имеющие отношение к его итальянской поездке 1890 г. (см. тексты 14, 15, 17-24, 26, 27).

Предполагаемая датировка письма основана на содержании письма и реалиях, упоминаемых в нем, а также на очевидной соотнесенности с сохранившимся в архиве Анненского фрагментом его дневника, воспроизведенном в прим. 4.

Анненская (урожд. Сливицкая, в первом браке Борщевская, еще при жизни мужа ставшая именовать себя сначала Хмара-Борщевской, а впоследствии Хмара-Барщевской (см. ее письмо к H. H. Новикову от 8 января 1867 г.: РО РНБ. Ф. 523. № 949)) Надежда (Дина) Валентиновна (1841—1917) — дочь отставного генерал-майора, небогатая помещица, жена Анненского с 23 сентября 1879 г.

Первый ее муж, родившийся в маленьком имении (с. Почипово) в Духовщинском уезде Смоленской губернии, представитель незнатного рода обрусевших польских шляхтичей, малозаметный чиновник Борщевский Петр Петрович (1833—1867) умер, состоя на службе в качестве губернского секретаря, председателя Пружанского уездного мирового съезда Гродненской губернии (см. о нем подробнее: РГИА. Ф. 1343. Оп. 17. № 5682).

Нужно особо оговорить, что признать документально установленными факты биографии жены И. Ф. Анненского позволяет фундаментальное генеалогическое исследование А. В. Орлова, которое он так и не успел опубликовать. Благодаря именно его архивным и библиотечным разысканиям установлены, в частности, добрачная ее фамилия и год рождения, биографические сведения о ее родителях, первом муже и детях от первого брака и многие другие биографические данные. Некоторые фрагменты этого исследования считаю необходимым и возможным ввести в научный оборот, каждый раз делая на его работы ссылку:

«Прожив в первом браке около четырех лет и родив своему первому мужу двоих сыновей, Дина Валентиновна овдовела 1 декабря 1867 г., когда ей было 26 лет отроду, а ее сыновьям: Платону — 4 года, Эммануилу — 2 года. Смерть Петра Петровича Борщевского — первого ее мужа, которого она горячо любила, явилась для Дины Валентиновны тяжелым ударом судьбы. Мы имеем нарративные сведения о бытовавшем у ее потомков семейном предании, что она не хотела верить в смерть первого своего мужа и, потеряв рассудок от горестной внезапной утраты, несколько раз вскрывала его гроб, пока церковные власти не запретили ей этого. Оправившись от этого временного психического расстройства, Дина Валентиновна, ставшая опекуншей своих малолетних сыновей, занялась в 1868 году разделом наследства умершего Петра Петровича Борщевского, а в 1869 году — оформлением документов о дворянстве для своих сыновей, чтобы закрепить за ними права на отцовское наследство. Вдовствовать ей пришлось долгих 12 лет, занимаясь воспитанием своих детей» (Орлов. I. Л. 89).

Тот же А. В. Орлов обнаружил документы, проливающие свет на причины и обстоятельства знакомства И. Ф. Анненского со своей будущей женой: «Первоначальное их знакомство произошло, если верить сведениям, сообщаемым Валентином Кривичем, при посредстве дальнего родственника Дины Валентиновны К<онстантина> П<латоновича> Энгельгардта — ее земляка по Вельскому уезду Смоленской губернии, университетского сверстника И. Ф. Анненского. (Впоследствии статский советник К. П. Энгельгардт значился на 1904 год земским начальником 2-го участка указанного уезда, — А. О.) Сыновьям Дины Валентиновны — Платону и Эммануилу, учившимся с 1874 года в С.-Петербургской 6-й гимназии, предстояло осенью 1877 года перейти в III класс, а они были „троечниками“. Слабые их успехи в усвоении предметов гимназического курса были известны их матери и очень ее заботили, а потому она решила нанять для своих сыновей на время летних каникул репетитора. Жила она зимой в Петербурге, а на лето уезжала с сыновьями в имение своей матери „генеральши“ Александры Вениаминовны Сливицкой (урожденной Броневской) — сельцо Сливицкое Будинской волости Вельского уезда Смоленской губернии. Вероятно, где-то весной 1877 года она и попросила К. П. Энгельгардта подыскать и представить ей подходящего репетитора из числа знакомых ему студентов С.-Петербургского университета. Видимо, в Петербурге же К. П. Энгельгардт представил ей студента 2-го курса историко-филологического факультета И. Ф. Анненского, нуждавшегося в заработке. Соответствующая договоренность между И. Ф. Анненским и его нанимательницей состоялась: он получил от нее приглашение приехать к ней в смоленское имение на лето для занятий с ее сыновьями.

Имея такое приглашение, студент 2-го курса историко-филологического факультета Иннокентий Анненский обратился к Инспектору С.-Петербургского университета с прошением о выдаче ему „отпускного билета для проезда и проживания на летнее время в Вельском уезде Смоленской губернии“ (Студенческое личное дело И. Ф. Анненского: ЛГИА <ныне ЦГИА СПб.- А. Ч.>, ф. 14, оп. 3, д. 18333, л. 10. Автограф). Прошение это подателем не датировано, но на полях его слева имеется канцелярская помета, надписанная наискось: „1900 Билет выдан 8 июня 1877 г. № 2103 по 16 августа 77 г.“. Вслед за прошением вшит в дело и подлинный Отпускной билет за № 2103 от 8 июня 1877 года, который И. Ф. Анненский вернул инспектору университета по возвращении в Петербург. Этот использованный билет перечеркнут. На обороте означенного Отпускного билета студента Иннокентия Анненского стоит надпись следующего содержания: „Билет сей в Вельском уездном полицейском управлении явлен и в книгу под № 20 записан июня 21 дня 1877 года.

Помощник исправника Якубон… (неразборчиво)“ (там же, лл. 11 и 11об.)» (Орлов. I. Л. 85-86).

Нельзя не отметить, что образ жены Анненского в мемуарной и биографической литературе был несколько мифологизирован и наделен весьма противоречивыми чертами, неоднозначность оценок присуща и свидетельствам о характере их семейных отношений. Нужно заметить, впрочем, что воспоминания эти, записанные через значительный временной промежуток и посвященные преимущественно эпохе рубежа веков, когда серьезная разница в возрасте супругов ощущалась наиболее ярко, не столько отражают реальные факты, сколько основаны на слухах и являются выражением симпатии и антипатии мемуариста, давая и массу поводов для кривотолков. Важно учитывать при этом, что и приводимые оценки, и самый характер осмысления конкретной жизненной ситуации напрямую связаны с тем, насколько отстраненно смотрел тот или иной мемуарист на эту не самую обычную семейную пару.

Из насыщенного большим числом неточностей мемуарного повествования племянницы Анненского Т. А. Богданович, в значительной степени основанном на семейном «предании» о нем, явствует, что «в 23 года он страстно влюбился в мать двух своих учеников, бывших немногим моложе своего учителя. Хотя невесте было в то время 46 лет, но она была исключительная красавица, и юноша совершенно потерял голову. Сразу же он и женился на ней, взяв на себя заботу о большой семье, привыкшей к обеспеченной, почти богатой жизни, и считал предметом своего честолюбия, чтобы жена и ее дети ни в чем не ощутили разницы с прежней жизнью» (ЛТ. С. 80). Ср. с современным беллетристическим трюизмом: «В 1879-м, двадцати четырех лет, сдав последний университетский экзамен, тотчас женился (на вдове с двумя детьми, чуть ли не сорокалетней; сентиментальный такой сюжет, провинциальный: помещица и репетитор-студент на летних вакациях; ночной сад, сирени, соловьи, все такое)…» (Лурье Самуил. Дом на дне пруда: О хозяине кипарисового ларца, в котором прошлый век нашел свое фамильное серебро // Первое сентября. 2001. № 16 (998). 3 марта. С. 5; Лурье Самуил. Русалка в сюртуке // Знамя. 2002. № 5. С. 131). См. также текст 6.

Б. В. Варнеке в своих позднейших мемуарах давал волю сарказму, рисуя (не лишенные доли фантазии) картины семейной жизни Анненского: «Чуть не студентом И. Ф. женился на вдове, матери своего товарища по университету, увлеченный ее красотой, о которой догадываться можно было по тем молодым ее портретам, какие висели у него в кабинете. Теперь это была дряхлая, высохшая старуха, по крайней мере на 25 лет старше своего цветущего мужа. В бессильной борьбе с годами она жутко мазалась и одевалась в платья розового цвета, которые надо было преспокойно уступить своим внучкам. Знатная смоленская дворянка, где у нее оставались еще какие-то владения, она была замужем первым браком за каким-то не то губернатором, не то предводителем дворянства, и вот к этому кругу она целиком и принадлежала и по своему облику, и по своим вкусам, вероятно чувствуя себя очень дико среди тех ученых и педагогов, в среду которых поставил ее брак с И. Ф. <…>

Им служили лакеи в дворцовых ливреях, и это, вероятно, хоть немножко мирило ее дворянское сердце с скромной долей жены педагога. От былого богатства при очень широкой жизни остались уже одни крохи, и И. Ф. часто вздыхал, жалуясь на досадную неуступчивость директоров Дворянского банка, к которым прибегала Дина Валентиновна каждую весну, когда они мечтали прокатиться в Париж или Венецию. Вот отсюда-то, вероятно, и пришла у И. Ф. страсть рядиться в платье парижских кавалеров времен молодости его супруги, и вместе с галстухами à la Морни из Парижа же проникло к нему и увлеченье Леконт де Лилем и Рембо. <…>

Портила все впечатление от этих обедов сама хозяйка. Ради торжественного случая она красилась сугубо и одевалась в такие розовые платья, какие ей следовало бы перестать носить по крайней мере на сорок лет раньше. Не все гости умели скрыть свое настроение при виде такой потешной супруги, и, вероятно, И. Ф., как чуткий человек, замечал то глупое положение, в какое она его ставила. И вот однажды в разгар обеда, заметив, что он сидит угрюмо, она своей подпрыгивающей походкой двинулась к нему через всю столовую с противоположного конца стола и, подойдя к нему, нежно сказала:

— Кенечка! Что ты сидишь грустный? Раскрой ротик, я дам тебе апельсинку!

И с этими словами, гладя рукой по напомаженной голове супруга, действительно положила ему в рот дольку апельсина. <…>

И. Ф. ничего не сказал, покорно проглотил апельсин, но по глазам его видно было, что он с удовольствием растерзал бы ее в эту минуту на части: такая ласка была бы очень мила, если бы была направлена нежной бабушкой на маленького внучка, но когда расписанная как маска старуха так публично ласкала своего супруга, это становилось и смешно и противно» (ЛТ. С. 73-74).

О. С. Бегичева, племянница невестки Анненской, в своем комментарии к письмам Анненского к своей матери, Н. П. Бегичевой, отмечала: «Тяжелая домашняя жизнь была у Ин. Анненского. Его жена не понимала его творчества. В прошлом красивая женщина, в годы 1906—1909 уже старуха. Она мучительно цеплялась за Анненск<ого>, видя в нем главным образом источник материального благополучия. Жила она выше тех средств, которые были <…>» (впервые опубликовано: ЛТ. С. 128). Ср. с оценкой Чуковского: «Я познакомился с его женой, сидевшей в инвалидном кресле. Она была гораздо старше его и держалась с ним надменно. Чувствовалось, что она смотрит на мужа свысока и что он при всей своей светскости все же не может скрыть свою застарелую отчужденность от нее» ([Чуковский К. И.] «Я почувствовал такую горькую вину перед ним…»: (Смутные воспоминания об Иннокентии Анненском) / Вступ. заметка, публ. и коммент. И. Подольской // Вопросы литературы. 1979. № 8. С. 304). М. А. Кузмин так передал впечатления от своего воскресного визита к Анненским 9 августа 1909 г.: «Дама тонна, былая красавица, сидела с вышиваньем» (Кузмин М. Дневник 1908—1915 / Предисл., подг. текста и коммент. Н. А. Богомолова и С. В. Шумихина. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, [2005]. С. 158). С этими оценками перекликается суждение, высказанное редактором «Аполлона»: «Семейная жизнь Анненского осталась для меня загадкой. Жена его, рожденная Хмара-Барщевская, была совсем странной фигурой. Казалась гораздо старше его, набеленная, жуткая, призрачная, в парике, с наклеенными бровями; раз за чайным столом смотрю — одна бровь поползла кверху, и все бледное лицо ее с горбатым носом и вялым опущенным ртом перекосилось. При чужих она всегда молчала; Анненский никогда не говорил с ней. Какую роль сыграла она в его жизни? Почему именно ей суждено было сделаться матерью его сына Валентина?» (Маковский Сергей. Портреты современников: Портреты современников; На Парнасе «Серебряного века»; Художественная критика; Стихи / Сост., подгот. текста и коммент. Е. Г. Домогацкой, Ю. Н. Симоненко. М.: Аграф, 2000. С. 144). Записанное Ю. П. Иваском высказывание Г. В. Адамовича о жене Анненского, «у которой отваливались искусственные брови» (цит. по: Проект «Акмеизм» / Вступ. статья, подгот. текста и коммент. Н. А. Богомолова // Новое литературное обозрение. 2002. № 58. С. 164), думается, связано именно с подобными устными оценками Маковского. См. также отзыв о ней, восходящий, очевидно, к оценкам О. П. Хмара-Барщевской, у старшего сына которой мемуарист был репетитором: «…была почти враждебна музам и не понимала мужа, не обретшего еще настоящей славы» (Оцуп Николай. Николай Гумилев: Жизнь и творчество / Пер. с франц. Луи Аллена при участии Сергея Носова. СПб.: Изд-во «Logos», 1995. С. 34. (Судьбы. Оценки. Воспоминания)).

В опубликованном письме О. А. Федотовой, дочери законоучителя Царскосельской мужской гимназии, к своему брату Вс. А. Рождественскому находим куда более сдержанные оценки: «Дину Валентиновну (жену И. Ф.) я знала лучше и ближе. Она часто приходила к нам, и за чайным столом мы вели общий разговор. Я уже была в последних классах гимназии. Моим „гостям“ я описала ее наружность, и довольно подробно, т<ак> к<ак> вид у нее был не совсем обычный: очень старая, вся реставрированная, но со следами бывшей красоты. Она с большим уважением относилась к мужу, говорила, что „Кеня“ гениальный человек, что много пишет, но его литературные труды нельзя печатать, т<ак> к<ак> они нашей эпохе непонятны, что он, „Кеня“, живет „целым веком“ вперед» (ЛТ. С. 78).

И даже в словах изначально негативно настроенной по отношению к своей тете Т. А. Богданович («Единственно, кто мне мало нравился и сильно смущал, это моя тетушка, хоть она и приняла меня очень ласково. В ней я чувствовала что-то чуждое, и мне казалось, что она старается придать жизни семьи иной, не свойственный Анненским тон» (ЛТ. С. 80)) можно обнаружить и понимание ситуации, и признание определенных достоинств супруги Анненского: «Мне казалось, что он слишком подчинился своей красавице-жене и многое в своей жизни устроил в угоду ей, не так, как мне нравилось. Мне не приходило в голову, насколько это для него неважно. Я не понимала, что живет он совсем другим и даже не замечает окружающей обстановки, не понимала, что для него просто немыслимо тратить силы на борьбу с женой и гораздо проще принять ее, как внешний, ни к чему не обязывающий факт, сохраняя неприкосновенной свою внутреннюю свободу» (Богданович Т. А. Повесть моей жизни // НИОР РГБ. Ф. 218. № 383. Л. 118—119).

Совершенно иными красками рисуется образ жены Анненского в воспоминаниях В. С. Срезневской: «Это была когда-то прекрасная, слывшая красавицей светская женщина — много старше своего мужа <…>, на всю жизнь сделавшаяся нежным и преданным другом поэта, его garde-malade, секретарем и хранителем „кипарисового ларца“. Высокая и очень тонкая, чуть-чуть склоняющаяся, чрезвычайно элегантная под густой вуалью — она приезжала к нам и непременно хотела видеть меня и сестер, — и нежно протягивала худую и тонкую руку и притягивала меня, целуя в лоб. И какой-то еле уловимый запах незнакомых духов, и тихий мелодичный голос с аристократическими интонациями — все нравилось мне в ней и надолго оставалось в памяти» (ЛТ. С. 128).

Ср. с записью В. С. Срезневской на экземпляре книги И. Ф. Анненского «Тихие песни» (Пг.: Картонный домик, 1923), на которую мне любезно указал Р. Д. Тименчик: «Дину Валентиновну я помню уже седой, с очень набеленным тонким продолговатым лицом, накрашенными губами и в бледно-зеленом („фисташковом“) весеннем костюме с белыми перчатками выше локтя. Руки у нее были очень худые, почти старческие, походка подпрыгивающая на каждом шаге, волосы гладко зачесаны под бледно-изумрудный с белым кружевом „ток“. <…> В руках лорнет и сумочка, шитая стеклярусом. От нее пахло не похожими на мамины духами (мама душилась violette regia), более острыми и пряными, мне очень понравившимися. Говорила тихо, медленно, чуть-чуть в нос, голову часто держала грациозно набок. Вообще, несмотря на то, что тогда считалось „ужасно гримируется“, она очень мне понравилась. Была ласково-нежна со мной и сидела довольно долго с мамой вдвоем. Была еще раз вечером в синем шелковом платье и черной с полями плоской шляпке под черной „с мушками“ вуалью, опять сидела с мамой, и вызывали меня. Я не хотела читать стихи, меня отпустили. Пила чай с мамой в гостиной, доставали чай и варенье. Звали к подъезду извозчика, и мама, проводив ее в прихожую, вернувшись, сказала <…>: „у нас одна судьба“ — и вздохнула. Больше я Д. В. не видела <…>».

См. также сводку других свидетельств о Н. В. Анненской: Федоров. С. 64-66.

Во всяком случае, несмотря на всю эту разноголосицу, не вызывает сомнений, что отношения супругов, переживавшие на протяжении тридцатилетней их «безразлучной», по словам сына, жизни различные времена, оставались по-своему теплыми и близкими до последних дней Анненского, и приглаженным, по общему мнению, воспоминаниям сына (см.: ВК. С. 224—225) в этой части можно верить.

Эмоциональное же состояние Анненского периода его любовных страданий и «уверений» (1878—1879 гг.), отразившееся в публикуемом письме, ярко характеризует и его недавно опубликованный (ИФА. П. С. 146—147) недатированный стихотворный цикл:

Noctumo

(Посвящено Н. В. Хмара-Барщевской)

I

Не в силах я заснуть… Мне душно…

Лежу усталый и больной…

О, если б вдруг толпой воздушной

Спустились грезы надо мной.

Ночь, ночь, пошли мне сновиденья,

Отдай мне небо и цветы,

Страны волшебной трепетанья,

Мои мечты… мои мечты.

Нет песен… Улетели грезы.

О, ночь мне их не возвратит.

Сна нет… Мне страшно… Душат слезы,

И бьется сердце и дрожит…

II

Мне снился сон прекрасный:

Мне снилось — надо мной —

Сияет небо ясной

Лазурной пеленой.

Мне снилось, что в сиянье

И рощи, и поля…

Мне снилось, что страданье

Далеко от меня…

Мне снилось — ты со мною,

И плакал я во сне,

И жаркою струею

Текла слеза по мне.

Мне снилось: ты ласкала

С улыбкою меня

И нежные шептала

Мне на ухо слова…

Во сне хотел я страстно,

Чтоб вечно надо мной

Склонялся образ ясный,

Звучал мне голос твой…

Проснулся… Где же грезы?…

Не слышу речь твою;

И страх, укоры, слезы

Теснятся в грудь мою…

Чернеет ночь немая

Сквозь мерзлое стекло,

И ветер, завывая,

Стучит ко мне в окно.

Исчез твой образ милый,

И ласки, и цветы,

И душная могила

Встает из темноты.

Вероятно, к этому же времени можно отнести и сохранившееся в архиве стихотворение Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 59. Л. 10), впервые публикуемое в настоящем издании:

Суди меня как хочешь строго —

Душа моя тебе верна:

Надежд в ней даже слишком много,

Но Дина в ней всегда одна.

¹ Парголово в конце XIX в. (с середины 70-х гг., когда значительная часть парголовских земель графов Шуваловых была выкуплена товариществом на паях, которое разбило имение на участки, настроило дач, а многие участки сдало в аренду для постройки собственных дач) — дачное место (не самое модное и аристократическое) в 16 км от С.-Петербурга по Финляндской железной дороге, ныне посёлок, административно относящийся к Выборгскому району С.-Петербурга.

² Вероятно, речь идет об упомянутой в письме к И. И. Срезневскому (текст 1) даче по Сердобольской ул., находящейся в районе Черной речки. Не исключено, впрочем, что имеется в виду другой адрес: «в 1877—1878 годах пребывание студента Иннокентия Анненского во время летних каникул на дачных квартирах по Головинской улице (ныне Лисичанская ул.), в прилежащем к Лесному 2-м участке Выборгской части Петербурга, зарегистрировано штампами полицейской прописки на ежегодных „Свидетельствах“, удостоверяющих личность студента и право его проживания в Петербурге» (Орлов. РЛ. С. 174).

³ Ср. со стихотворением М. Ю. Лермонтова 1840 г. «Отчего» («Мне грустно, потому что я тебя люблю…»).

⁴ Учеником Анненского был восьмой, младший ребенок Срезневского Всеволод Измаилович Срезневский (1867—1936), впоследствии окончивший юридический факультет С.-Петербургского университета, но получивший известность как библиотечный деятель, библиограф, филолог, археограф, с 1906 г. член-корреспондент ИАН.

Говоря о его сестрах, Анненский имел в виду Срезневских Ольгу Измаиловну (1845—1930), Людмилу Измаиловну (1852—1937), Надежду Измаиловну (1854—1935) и Веру Измаиловну (1861—1934).

Старшими его братьями были Владимир Измаилович (1848—1920), Вячеслав Измаилович (1849—1930) и Борис Измаилович (1857—1934) Срезневские, каждый из которых также оставил заметный след в истории отечественной культуры, науки и образования.

Вполне определенно констатировать, в какой именно семье репетиторствовал Анненский, позволяет уже упоминавшийся фрагмент дневника (архивное наименование «Автограф юношеского дневника», впервые процитирован в статье И. И. Подольской «Иннокентий Анненский — критик» (КО. С. 532)), в котором отразились и любовные переживания Анненского, и его воспоминания о лете 1877 г., проведенном в Сливицком, и народническая «интеллектуальная родословная» Анненского, и обстоятельства парголовской жизни летом 1879 г.

Очевидно, именно содержательное пересечение с публикуемым письмом и обусловило то, что отрывок дневника был сохранен (цит. по: РГАЛИ. Ф. 6. № 268. Л. 1-4):

<…> пройтись, причем я солидно держался в арриергарде и беседовал с О<льгой> И<змайловной>. Вернувшись<,> мы с Б<орисом> И<змайловичем> и моим учеником пошли еще на кладбище.

21 Июня

Весь день я провел в Парголове. Господи<,> сколь еще таких дней, покуда не увидимся?.. Уроки Всеволоду мне интересны<,> потому что его интересует то<,> что я ему говорю<,> и я чувствую<,> что не стеснен ни временем, ни программой. Еще мне нравится, что И<змаил> И<ванович> не мешается в занятия, предоставляя мне полную свободу. За первым уроком (до завтрака)<,> когда мы заняты греческим языком<,> неизменно присутствует Н<адежда> И<змайловна> за своим столиком, рисуя; очевидно<,> она хочет несколько пользоваться уроками, по крайней мере однажды она мне сказала, что давно уже не занималась этим языком и жалеет об этом. Кстати сказать о барышнях: они все очень простенькие; старшая мне кажется всех умнее и хитрее; младшая всех добрее и наиболее дружна с братом. Со мною их отношения сразу установились и<,> полагаю, никогда не изменятся: условная простота, без тени фамильярности, вежливость и… полное отсутствие общих интересов кроме самых элементарных.

Под конец 2-го урока приехал старший брат, секретарь Географ<ического> Общества, и начались толки о поездке верхом. Часов около 7 собрались ехать в 6 две барышни (средних)<,> В<ладимир> И<змайлович>, Б<орис> И<змайлович>, мой ученик и я. Мы проехали до 22 верст (взад и вперед) в деревню Дыбун, где напились молока. Местность в окрестности довольно жалкая, хотя все-таки природа<,> среди к<ото>рой я уже давно не бывал<,> меня несколько освежила. Вспомнилось<,> как в третьем году я ехал с высокой стройной амазонкой, которую я<,> мне кажется<,> и тогда любил… Вообще<,> мне вспомнилось Сливицкое<,> и так живо<,> так ясно отпечатлелся в моей душе чудный мой Котя<,> и так захотелось обнять ее крошку славненького мальчика. Коток мой маленький. Думаешь ли ты обо мне?

22 Июня

Ноги сегодня болят ужасно. Поездил вчера в летних панталонах и натер себе ноги, чуть ли не до крови об эти поганые чухонские седла. Утро прошло<,> как и остальные утра. Уроки и игры.

Вот и обед, чай… Затем я отправился в город с В<ладимиром> И<змайловичем>. Всю дорогу мы беседовали: сначала об уроках<,> которые он давал прежде<,> и о затруднениях<,> которые испытывает магистрант в педагогич<еской> карьере. Затем разговор перешел на народное образование, на нужды России. Наряду с мыслями здравыми, насчет неудовлетворительности нашего Мини<стерства> Нар<одного> Просв<ещения> (впрочем<,> это обусловливалось тем, что ему там не повезло)<,> встречались и такие штуки, что мужика не надо учить ничему<,> кроме грамоты и счета, п<отому> ч<то> иначе Россия будет терять рабочие руки, или что русская наука должна быть изолирована от других<,> что в этом залог ее лучшего будущего, а иначе иностранцы нам подгадят. Скажите! Очень много наши «собственные Платоны, да быстры разумом Ньютоны» поделают. И это человек 32-33 лет проводит такие мысли. Нет, положительно, нет воздуху вне нигилистической среды…

Урок дал и без всяких сторонних разговоров вернулся, купив бумаги<,> на вокзал. Здесь встретил Фортунатова. Вот уж истинно дуракам счастье. С 1-го Августа утверждается на месте<,> а до тех пор имеет уроки по 4 р. за 1 1/2 ч. ежедневно!!

Приехав<,> пил чай, после читал A. Ч.> под музыку: играли Аррагонскую хоту и Дм<итрия> Холмского — Глинки, Жирондистов Литтольфа, Ungarische Rhapsodie Liszt и Ungar Marsch Schubert’a. Последний по моей просьбе.

Некоторые имена и реалии, упомянутые в публикуемом фрагменте, нуждаются в комментарии.

Владимир Измаилович Срезневский, более всего известный как один из виднейших судебных российских статистиков, после окончания С.-Петербургского университета по историко-филологическому факультету был преподавателем русской словесности в одной из столичных мужских гимназий и в Смольном институте, а с 1876 по 1883-г. служил секретарем Императорского Русского Географического общества; редактировал «Известия» этого общества, где им было напечатано немало собственных работ.

Фортунатов Иван Васильевич (1854-?), окончив в 1874 г. 6-ю С.-Петербургскую гимназию, в том же году поступил на историко-филологический факультет Императорского С.-Петербургского университета и в 1879 г. получил «Свидетельство», датированное 24 апреля и удостоверяющее, что он «выслушал полный курс по Историко-филологическому факультету и показал на испытаниях следующие познания: в Греческой Словесности, Русской Словесности, Сравнительной Грамматике и Истории Всеобщей Литературы — отличные, в Философии, Римской Словесности, Славянской Филологии и Немецком Языке — хорошие, в Богословии, Русской Истории, Всеобщей Истории — достаточные, за которые Историко-филологическим Факультетом признан достойным звания Действительного Студента и на основании 4 пункта § 42 общего устава Российских университетов, утвержден в этом звании Советом Университета 22 Января 1879 года» (см. его личное университетское дело: ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. № 18294. Л. 1, 3, 31).

Из произведений основоположника русской классической музыки Михаила Ивановича Глинки (1804—1857) Анненским упомянуты переложение для фортепиано в четыре руки «Арагонская хота» (1845 г.) и музыка к драме Н. Кукольника «Князь Холмский» (1842 г.).

«Жирондисты» — популярная увертюра известного французского композитора и пианиста Анри Литольфа (Litolff) (1818—1891), написанная в конце 1840-х гг.

«Венгерские рапсодии» венгерского композитора и пианиста Ференца Листа (Liszt) (1811—1886) — один из самых известных циклов в истории фортепианной музыки, состоящий из 19 пьес.

Является ли исполненный по просьбе Анненского «Венгерский марш» австрийского композитора Франца-Петера Шуберта (Schubert) (1797—1828) одной из частей его сочинения «Венгерский дивертисмент» («Divertissement a La Hongroise g-moll» (op. 54)), или частью его первой редакции, озаглавленной «Mélodie Hongroise», определенно установить невозможно. Не исключено, впрочем, что «Венгерский марш» Шуберта звучал в транскрипции Ф. Листа.

⁵ См. прим. 2 к тексту 1.

⁶ Характерное самопризнание о круге собственных предпочтений молодого И. Ф. Анненского.

3. И. И. Срезневскому

Санкт-Петербург, 14.08.1879

Многоуважаемый Измаил Иванович!

Я чувствую себя сегодня несколько нездоровым, потому что вчера имел несчастье простудиться и промочить ноги. Вследствие этого я решаюсь оказаться неаккуратным и не приезжать сегодня в Парголово¹, надеясь, что Вы снисходительно отнесетесь к искренне уважающему

Вас
И. Анненском<у>

14 Авг.

1879 г.

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. И. Срезневского (СПбФ АРАН. Ф. 216. Оп. 5. № 27. Л. 1).

¹ Речь идет, очевидно, о продолжавшихся занятиях с сыном Срезневского Всеволодом (см. прим. 4 к тексту 2).

4. И. И. Срезневскому

Санкт-Петербург, 23.08.1879

Многоуважаемый Измаил Иванович!

Мои хлопоты с Бычковым¹ и разные сопряженные с этими занятиями дела задерживают меня в городе, и я могу приехать лишь после обеда в пятницу². Пишу главным образом для того, чтобы успокоить Вас насчет порученного мне конверта.

При мне он был записан в рассыльной книге, и блондин, сидящий прямо против входа, сказал мне, что он^[1] отправится по назначению в 3 часа.

Мои хлопоты приходят к вожделенному концу, и я, кажется, начинаю получать твердое основание³.

Письма, мне переданные, я опустил в почтовый ящик.

Позвольте мне извиниться перед Вами за невольную мою неаккуратность и засвидетельствовать мое почтение всем Вашим.

Искренне преданный Вам
Иннок. Анненск<ий>

23 Августа

1879 г.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. И. Срезневского (СПбФ АРАН. Ф. 216. Оп. 5. № 27. Л. 2-2об.). Впервые опубликовано: Звезда. С. 162.

¹ Бычков Федор Федорович (1831 — после 1893) — математик, автор учебника (Сборник примеров и задач, относящихся к курсу элементарной алгебры. Сост. Ф. Бычков. СПб.: Тип. ИАН, 1867), вышедшего в 1917 г. в свет уже 25-м изданием, педагог, директор одной из лучших и наиболее престижных частных С.-Петербургских гимназий, успешности которой способствовало отчасти и то, что его родным братом был директор Императорской Публичной библиотеки и член Государственного Совета академик А. Ф. Бычков (см. о последнем подробнее коммент. к тексту 47). Впрочем, его педагогическая карьера оборвалась весьма скандально: в 1883 г. он попал под суд за педофилические деяния, а содержателем и владельцем гимназии стал Я. Г. Гуревич. В результате проходившего с 9 по 13 сентября 1883 г. в С.-Петербурге судебного процесса по делу Ф. Ф. Бычкова он был признан виновным: «1, в развращении воспитанников содержимой им гимназии Сергея Колонтарова, 13 лет, Петра Нозикова, 12 лет, и Николая Шульгина, 13 лет, посредством развития в них бесстыдными действиями порочной наклонности к мужеложеству <…> и 2, в остановленных по независевшим от него, Бычкова, обстоятельствам покушениях на мужеложество над названными воспитанниками Колонтаровым и Нозиковым» и был приговорен за свои преступления, «по лишении всех прав состояния, к ссылке в неотдаленные места Сибири» (РГИА. Ф. 1405. Оп. 83/84. № 10544. Л. 14). Этот «скандалезный» судебный процесс довольно широко, хотя и вполне единообразно, освещался в петербургской печати (см.: Хроника // НВ. 1883. № 2706. 10 (22) сент. С. 3. Без подписи; Судебная хроника: I. Дело Бычкова // НВ. 1883. № 2710.14 (26) сент. С. 3. Без подписи; Судебная хроника: I. Дело Бычкова // Петербургская газета. 1883. № 248. 10 сент. С. 3. Без подписи; № 252. 14 сент. С. 3. Без подписи; Судебная хроника: Дело Бычкова// С.-Петербургские ведомости. 1883. № 247. 14 (26) сент. С. 2. Без подписи).

О частной с правами казенной гимназии Ф. Ф. Бычкова (подробнее о Бычкове, о восприятии его личности и обстоятельств его ухода из гимназии учениками см.: Потресов А. Н. Воспоминания // Потресов А. Н. Посмертный сборник произведений. Париж, 1937. С. 114—115), занимавшей целый квартал по Лиговке между Бассейной улицей и Озерным переулком (д. 14 по Бассейной ул., д. 43 по Озерному пер., д. 1 по Лиговке), ее педагогах и работе в ней «нашего любимца Иннокентия Анненского» оставили воспоминания В. А. Оболенский и А. Н. Потресов. Первый из них писал:

«О своем учителе греческого языка, И. Ф. Анненском, я уже упоминал. Он вел наш класс в течение всего гимназического курса, и я с любовью о нем вспоминаю. По мягкости своего характера, он не мог нас заставить заниматься как следует, и мы кончали гимназию с очень слабыми знаниями греческого языка. Через несколько лет после окончания мною гимназии, когда на Парнасе русской поэзии внезапно появился новый поэт, утонченный эстет Иннокентий Анненский, начавший печататься впервые в сорокалетнем возрасте, мне трудно было представить себе, что это тот самый бледнолицый блондин с козлиной бородкой и задумчивыми глазами, наш милый „Инокеша“, как мы его называли, которого, не приготовив урока, мы „заводили“, спрашивая о происхождении разных слов. Страстный филолог и знаток сравнительного языкознания, Анненский всегда попадатся на ловко закинутую хитрыми мальчишками удочку и подолгу объяснял нам санскритские корни. На доске появлялись столбцы этих корней — разные „бха“, „рха“, „рхи“ и т. д., а мы, в ожидании звонка, смотрели на часы, изредка задавая ему новые вопросы, чтобы поддержать „завод“.

Когда праздновался какой-то юбилей нашего директора, Анненский принес нам для произнесения на чествовании написанное им от лица учеников стихотворение. Возможно, что эти довольно банальные стихи были первым творением известного поэта. Помню их начало:

Мы собрались тесной гурьбой

И на праздник веселый пришли.

Видишь, книг у нас нету с собой,

Мы цветов для тебя принесли»

(Оболенский В. А. Моя жизнь. Мои современники. Paris: YMCA-Press, 1988. С. 59-60. (Всероссийская мемуарная б-ка; Серия «Наше недавнее»; 8)).

В архиве Анненского, кстати, сохранился автограф процитированного по памяти Оболенским стихотворения, которое, очевидно, было приурочено к пятидесятилетнему юбилею Ф. Ф. Бычкова (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 7. Л. 87об.):

Бычкову

Мы собралися тесной гурьбою

И на праздник веселый пришли.

Видишь — книг у нас нету с собою.

Мы цветов для тебя принесли.

Не взыщи, дорогой, на приветы.

Как умеем, поздравим тебя…

Ты нам близок… Мы все твои дети.

Ты нас любишь и учишь любя.

Так живи ж и трудися подольше.

Бог пошлет тебе силы своей,

Чтоб дарил ты все больше и больше

Для отчизны хороших людей.

Воспоминания об Анненском — учителе гимназии Бычкова / Гуревича, дающие дополнительные штрихи к иным сторонам его портрета, оставил другой его ученик:

«Особенно вспоминаю в этой связи чрезвычайно привлекательного, как нельзя более деликатного в своем обращении с учениками Иннок. Фед. Анненского. Мне довелось уже после окончания гимназии, в мою бытность студентом, встретиться с ним во время путешествия по Италии и несколько недель подряд пропутешествовать в его компании из города в город, усердно посещая музеи, церкви и достопримечательности прошлого.

И я вижу его и до сих пор еще, как живого, с проясненным лицом и с горящими глазами, делящимся с нами, его спутниками, своими художественными переживаниями, своею взволнованностью, которую в нем вызвали окружавшие нас произведения великих мастеров.

Ударив по струнам его души, они неожиданно для меня обнаружили в нем поэта, каким он и был на самом деле, как показали много позже ставшие известными его стихотворные опыты…

Ну, а в гимназии этот поэт в Иннок. Фед. был схоронен не только вообще под вицмундиром чиновника мин. нар. просвещения, но и еще в особенности под толщей того никчемного курса греческого языка, который он нам преподавал по всем правилам казенно установленного ритуала.

И за это насилие, им производившееся и над нами, и над собою самим, он — как и было в порядке вещей — пожинал плоды в виде искусно проводившегося гимназистами саботажа, смешной жертвой которого он становился чаще других.

Саботаж же заключался в том, что во время урока, когда гимназистам грозила опасность, что их будут спрашивать и ставить отметки, на Ин. Фед. Анненского начинали сыпаться, как из рога изобилия, вопросы, долженствовавшие как будто говорить о любознательности класса, а на самом деле имевшие единственной целью заполнить разговорами с учителем весь школьный час, вплоть до вожделенной минуты звонка, призывающей к окончанию урока.

Конечно, не всякий учитель поддался бы на такие разговоры, и класс превосходно это знал, умело вырабатывая с каждым преподавателем свою специально для него предназначенную тактику, приноровленную к его индивидуальным особенностям. Тактика класса с Анненским спекулировала на тех чертах его личности, которые по-настоящему были ее достоинствами, но эти же черты обращались в прямую противоположность себе, в недостаток, с точки зрения задач, которые общегимназический порядок предъявлял в наше время к злополучному учителю греческого языка.

Образованный филолог, одаренный вообще человек, Анненский в рамках гимназических программ и устава потерпел фиаско вдвойне: несмотря на все таланты и привлекательность своей личности, он никому из нас, конечно, не смог внушить любви и понимания античного мира, и в то же время, при своей склонности к лекторству на темы литературные, он меньше любого тупицы-педанта был приспособлен к тому, чтобы муштровать нас и вдалбливать в наши головы те правила греческой грамматики, усвоение которых и составляло правильную цель его „предмета“.

Более интеллигентное меньшинство в нашем классе понимало, разумеется, что в лице Анненского имеет дело с человеком незаурядным. Я помню, как часто слышались в нашей среде сожаления, что Анненский не на месте, что было бы куда лучше, если бы он был нашим учителем русского языка и разговаривал с нами о более нам доступной русской литературе. Но сожаления сожалениями, а разговорный саботаж шел своим чередом, не вызывая ни в ком из нас ни малейшего возражения» (Потресов А. Н. Указ. соч. С. 113—114).

Ср. с суждениями Любови Яковлевны Гуревич: «Я знала Иннокентия Федоровича очень давно, еще в 80-х годах, когда я была почти девочкой, а он преподавал греческий язык в гимназии моего отца. Рассказы гимназистов, его учеников, дополненные личными впечатлениями, рисовали образ учителя, непохожего на обыкновенных российских учителей, — изысканного, светски любезного в обращении со старшими и младшими, по-европейски корректного, остроумного, с каким-то особенным, индивидуальным изломом в изящной стройной фигуре, в приемах и речах, изломом не то манерным, не то чудаческим.

Облик его остался памятным, но слегка загадочным для меня, да вероятно и для большинства знавших его» (Гуревич Л. Я. Памяти И. Ф. Анненского // Русская мысль. 1910. Кн. 1. Паг. 2. С. 163. Подпись: Л. Г.). См. также воспоминания сына: ВК. С. 225—226.

В фонде гимназии Ф. Ф. Бычкова / Я. Г. Гуревича сохранилось вновь открытое А. В. Орловым личное дело И. Ф. Анненского о службе его в этой гимназии (ЦГИА СПб. Ф. 171. Оп. 1. № 16), содержащее массу любопытнейших документов; некоторые из них воспроизведены в настоящем издании.

² То есть на следующий день, 24 августа.

³ Именно днем написания публикуемого послания помечен сохранившийся в вышеупомянутом деле и написанный рукой И. Ф. Анненского документ, к которому приклеена шестидесятикопеечная гербовая марка (печатается по тексту автографа: ЦГИА СПб. Ф. 171. Оп. 1. № 16. Л. 1):

Его Высокородию

Господину Директору С.-Петербургской
Частной Гимназии Ф. Ф. Бычкову
Кандидата ИМПЕРАТОРСКОГО
С.-Петербургского Университета
Иннокентия Анненского

Прошение

Желая поступить на место штатного преподавателя древних языков во вверенной Вам Гимназии, имею честь покорнейше просить Вас о предоставлении мне таковой должности.

При сем представляю свидетельство на право преподавания древних языков в гимназиях; а остальные документы обязуюсь представить в непродолжительном времени.

Кандидат Университета Иннокентий Анненский

23 августа 1879 года

Подлинник упомянутого в прошении Анненским «Свидетельства» на звание учителя гимназий и прогимназий «с правом преподавать Латинский и Греческий Языки», выданного С.-Петербургским университетом и датированного 3 сентября 1879 г. за № 6232, сохранился в том же деле (Л. 63). Характерно, что «Свидетельство» С.-Петербургского университета, выданное Анненскому на звание учителя гимназий и прогимназий «с правом преподавать Русский язык и Словесность» за № 768, было датировано 3 июля 1881 г. (см.: ЦГИА СПб. Ф. 171. Оп. 1. № 16. Л. 62).

Таким образом, в конце августа 1879 г. Анненский был зачислен на службу по ведомству Министерства народного просвещения: «Определяются: Кандидат С.-Петербургского университета Иннокентий Анненский — преподавателем древних языков в С.-Петербургскую гимназию г. Бычкова (с 25 августа)» (Приказы управляющего С.-Петербургским Учебным Округом (28 авг. 1879 г.) // Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1879. № 10. С. 304).

Имеет смысл отметить, что 25 августа 1879 г. указывалось в качестве дня начала службы Анненского и в большинстве справочных изданий. См., например: Список лицам, состоящим на действительной службе по С.-Петербургскому учебному округу на 1895/6 год. [СПб.: Тип. К. Биркенфельда, 1895.] С. 119; Список лиц, состоящих на службе в С.-Петербургском учебном округе к 1 Января 1909 года. СПб.: Пушкинская скоропечатня, 1909. С. 1. Лишь однажды и, очевидно, ошибочно указывалось, что Анненский «в службе и в ведомстве» с 16 августа 1879 г. (см.: Список лиц, состоящих на службе в С.-Петербургском учебном округе на 1907 год. СПб.: Тип. В. Ф. Ревитцера, 1909. С. 2). В этом же источнике находим и несомненно ошибочную ссылку на (как это называлось в формулярном списке) «образовательный ценз» Анненского: указано, что он окончил историко-филологический институт.

О продвижении Анненского по служебной лестнице и его награждениях в период работы в гимназии Бычкова / Гуревича см. его формулярный список (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 16874. Л. 105об.-106об.), а также печатные источники: Приказ попечителя С.-Петербургского учебного округа // Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1884. № 3. С. 134; Приказ попечителя С.-Петербургского учебного округа // Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1884. № 11. С. 480; Высочайшие награды // Правительственный вестник. 1885. № 8. 10 (22) января. С. 1; Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1885. № 2. С. 36-37; ЖМНП. 1885. Ч. CCXXXVIII. Март. Паг. 1. С. 21-23; Приказ попечителя С.-Петербургского учебного округа // Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1888. № 5. С. 133; Высочайшие награды // Правительственный вестник. 1889. № 2. 3 (15) янв. С. 1; Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1889. № 2. С. 40-41; ЖМНП. 1889.

4. CCLXI. Февраль. Паг. 1. С. 32-34.

5. И. И. Срезневскому

Санкт-Петербург, 24.08.1879

Многоуважаемый Измаил Иванович!

Совершенно неожиданно для меня начинаются с завтрашнего утра мои уроки в Александровской Гимназии¹; сегодня утром экзаменовал у Бычкова, и вообще вступаю с разных сторон в сан учителя. Все это влечет за собой много возни, и я должен оказаться перед Вами совершенно неаккуратным, так как в точности не могу даже указать дня и часа, в который «я буду иметь честь откланяться». У нас в столице ужаснейшая пальба, и вода выше 7 футов. Галерная Гавань и острова плавают. Берега Невы усеяны народом, опьяневшим от свежего морского ветра и картины бушующей Невы; мосты так искривились, что въезд на них невозможен, местами прорвало водопроводы, и волны гуляют по улицам; вообще Петербург как-то переменил вид².

Позвольте извиниться перед Вами за болтовню и то, что не исполнил обещания приехать еще в пятницу.

Свидетельствуя мое искреннее почтение Вам и всем Вашим,

остаюсь Истинно Вас уважающий

Инн. Анненск<ий>

24 Августа

1879 г.

С.-Петербург

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. И. Срезневского (СПбФ АРАН. Ф. 216. Срезневский И. И. Оп. 5. № 27. Л. 3-4).

Впервые опубликовано: ИФА. I. С. 217.

¹ Речь идет об Александровской женской гимназии Ведомства Императрицы Марии, которая находилась на Гороховой улице у Красного моста (см.: Адрес-Календарь С.-Петербурга и справочная книжка на 1881 год. [СПб.:] Издание Книжного Магазина А. Цинзерлинга, 1881. С. 304).

Документальных свидетельств о работе в этой гимназии Анненского пока обнаружить не удалось. В архивном фонде этой гимназии, отложившемся в ЦГИА СПб (Ф. 246), личного дела Анненского нет.

² Ср. с заметкой, содержащей описание погодной аномалии в С.-Петербурге 23-24 августа 1879 г. и ее последствий: «С полудня 23 августа начал дуть западный ветер и с каждым часом усиливался до того, что с полуночи 24 числа уже образовалась буря и вода в реках и каналах стала значительно подыматься, а к 4 часам того же дня достигла более 7 футов выше ординарного уровня. Все острова, как-то: Крестовский, Каменный, Елагин, Петровский, Аптекарский, а также Коломна и Екатерингоф как места более низменные были буквально залиты водою, а в Екатерингофе даже плавали на лодках…» (Городские происшествия // С.-Петербургские ведомости. 1879. № 234. 26 сент. С. 3. Без подписи). В другой анонимной заметке находим дополнительную информацию о масштабах наводнения и о его восприятии: «Вода в Неве поднялась выше обычного на 7½ ф. И если бы с 6 часов вечера не началась убыль, то столичное население было бы лицом к лицу с народным бедствием, на подобие того, которое было в 1824 году… <…> В конце концов Петербург к счастью избегнул катастрофы, но интродукция к едва не постигнувшему столицу наводнению долго не изгладится из памяти ее жителей» (Подробности грозившего Петербургу наводнения // С.-Петербургские ведомости. 1879. № 234. 26 сент. С. 3. Без подписи). См. также: Хроника // НВ. 1879. № 1253. 25 авг. (5 сент.). С. 2. Без подписи; Amicus. Беседа: Наводнение // С.-Петербургские ведомости. 1879. № 233. 25 сент. С. 2-3.

6. Л. Ф. Деникер

Санкт-Петербург, 1.09.1879

1 Сент.

Дорогая Любочка! Ты, конечно, знаешь, что я скоро венчаюсь. И даже очень скоро венчаюсь — через какой-нибудь месяц¹. Все внешние условия тебе, конечно, расписаны и представлены приправленные разными охами и вздохами. Говорить тебе о них не буду, упомяну только об одном: моя Дина очень хороша собою. Она блондинка, и волосы ее blond sen-dree² с зеленоватым отливом. Она светская женщина, т<о> е<сть> обладает всем тем привлекательным изяществом, которое, не знаю, как для кого, а для меня обаятельно. Но это не та противная светскость, которая гонит мысль и стесняет чувство… Опять-таки, судя с своей точки зрения, я не нахожу ничего несоответствующего моим умственным интересам и требованиям в ее умственном уровне, ее ясный ум часто указывает мне, где истина, в том случае, когда мой ухитряется ходить кругом да около. Кроме того, Дина прекрасная музыкантша³, и хотя по страшной застенчивости играет редко, но все, кто ее слышал, единогласно очень ее хвалят.

Характер у нее твердый, страшное терпение в перенесении физических страданий, темперамент нервный без всякого «нервничанья», воля сильная, несколько излишне деспотическая и покоряющая. Она ужасно добра и очень проста, несмотря на uno gautto du sang polonais dans les veines⁴.

Любит она меня очень сильно и ревнует не меньше. Я ее очень люблю и стараюсь думать, что нисколько не боюсь.

Вот тебе ее портрет, набросанный после продолжительных сеансов, во время которых я волею богов узнал

любовь

С мучительной тоской,

С ее небесною отрадой…⁵

Передай, Любочка, мое искреннее приветствие Осипу Егоровичу⁶ и поблагодари за то, что не забыл (вопреки своей теории о родственниках) мамашу в годину тех беспокойств, которые нам пришлось вынести⁷. Мне грустно будет не видеть тебя на моей свадьбе, которая будет иметь место через месяц, но я утешаюсь хотя надеждою (быть может, как прежде, обманчивою) получить от тебя поздравительное письмо⁸.

Любящий тебя брат
Иннок<ентий>

Печатается по фотокопии текста автографа, сохранившейся в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 282. Л. 1-2об.).

Впервые значительный фрагмент письма, содержащий характеристику матери, был опубликован В. И. Анненским-Кривичем (ВК. С. 224—225). См. также: Эдельман. С. 24.

Деникер (урожд. Анненская) Любовь Федоровна (1852-19??) — самая близкая по возрасту, вероятно, и по духовному складу (по крайней мере, в юношеские годы: см. прим. 1 к тексту 10) сестра Анненского. Т. А. Богданович в «Повести моей жизни» таким образом описывала, воспроизводя оценки А. Н. Анненской, ее характер: «Она отличалась в крайней юности бесконечным добродушием и неисчерпаемым легкомыслием. Она поступила рано на службу на телеграф, и сестра утверждала, что, получив жалованье, она нанимала извозчика и говорила ему: „Извозчик, вези меня на двугривенный!“ Это был ее кутеж. Сердце у нее было любвеобильное и не слишком разборчивое…» (НИОР РГБ. Ф. 218. № 383. Л. 37). В середине 1870-х гг. она вышла замуж за российского француза Жозефа Деникера (см. подробнее прим. 6) и на всю последующую жизнь связала себя с Францией, вполне приспособившись к новым условиям. Свои впечатления о произошедшей в середине 1890-х гг. встрече в Париже с Любовью Федоровной, поразившей ее своей расчетливостью и прижимистостью (см.: Там же. Л. 198—200), двоюродная племянница резюмировала так: «…она совершенно забыла традиции своей семьи и почти разучилась русскому языку» (Там же. Л. 38).

И из воспоминаний сына Анненского следует, что «со времени своего замужества (еще задолго до брака отца) она безвыездно жила в Париже, потеряв вскоре связи с Россией, а дети ее являлись уже полными французами, не знали даже ни одного русского слова. Лично я никого из семьи Деникеров не знал, отношения же между ними и моими родителями на моей памяти выражались в более чем редком, даже скорей случайном обмене письмами, да в двух или трех посещениях отцом Парижа (одно из них совместно с матерью)» (ЛТ. С. 106).

Нельзя однозначно согласиться с подобными оценками отношений Анненского с семейством Деникеров. Безусловно, их контакты были довольно спорадическими, что подтверждает, кроме всего прочего, траурная телеграмма, отправленная из Парижа 5 декабря 1909 г., и не столько самый текст ее, сколько обозначенный в ней адрес, с которого Анненские съехали в конце сентября 1908 г. (печатается по тексту, сохранившемуся в архиве: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 455. Л. 12):

Madame Annensky

maison Ebermann Tzarskoe Selo
Russie
Condoleances sinceres.

Familles Deniker et Leroy.

И все же есть основания полагать, что душевной близости брат с сестрой не потеряли. Единственное сохранившееся в архиве Анненского письмо Л. Ф. Деникер, адресованное овдовевшей Д. В. Анненской, несмотря на трагический повод, не производит впечатления чисто ритуального жеста (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 454. 7-8об). Датировано оно тем же днем, что и телеграмма, и, вероятно, отправлено сразу же вслед за ней. Любопытен этот текст и как документ, дающий дополнительные штрихи к портретам корреспонденток (печатается по тексту автографа с соблюдением авторской орфографии и пунктуации):

18/5 Декабря 1909 г.

Милая моя дорогая Дина Валентиновна,

Сейчас получила письмо от Любы извещающее меня о постигшем вас и нас горе — о кончине нашего дорого Кени! В такие тяжелые минуты, которые приходится переживать вам, дорогая Дина Валентиновна, трудно найти слова, могущие хотя сколько-нибудь смягчить ваши страдания, в особенности из далека и в письме. Конечно, все родные, которые вместе с вами и подле вас, оплакивают смерть моего бедного, дорогого брата, могут легче помочь вам перенести настигшее вас горе. Но, хотя из далека, поверьте мне, дорогая Дина Валентиновна, вся семья моя и я, мы душевно соболезнуем вам. Не могу утешать вас. В настоящую минуту для вас нет утешений и не может быть. Время лишь одно может смягчить ваше горе. Вам остается лишь одно утешение, это сознание того, что вы посвятили покойному всю вашу жизнь и что вы были для него самой нежной и заботливой женой, какой можно быть, забывая все, даже часто собственные болести, чтобы холить и покоить его. Этого никто не может от вас отнять и мы все родные, горячо любившие Кеню мы любим и будем любить и благодарить вас за то что вы так любили его и так всегда заботились об нем, ставя его счастье и его спокойствие выше всего. Сознание того, что вы исполнили для усопшего — более чем долг жены, должно смягчить ваше горе, дорогая Дина Валентиновна. Будьте уверены что теперь мы вас любим вдвойне: за вас и за Кеню. Дай Бог вам побольше сил для перенесения неизбежного и непоправимого.

Крепко любящая вас
Л. Деникер

Привет и искренние соболезнования всей семьи.

Нужно также констатировать, что достаточно близкие отношения установились у Анненского с младшим сыном сестры, поэтом, автором книги стихов (см.: Deniker Nicolas. Poèmes: Le décor, la lumineuse tempête, la venelle dolente, l’ultime clairière. Paris: L’Abbaye, 1907. 147 p.): «В одну из заграничных своих поездок, в 1898 г., будучи в Париже, отец вошел в общение с молодым литературным содружеством „Декада“ („La Décade“), деятельное участие в котором принимали двое из молодых Деникеров — сыновей сестры отца Любови Федоровны <…>, и главным образом младший — Николай, тогда только начинавший, а в дальнейшем составивший себе некоторое имя в кругах „молодой“ (1900-е годы) французской литературы, поэт» (ЛТ. С. 106). Вероятно, также со слов сына И. Ф. Анненского в отдельном издании первого библиографического указателя, посвященного его наследию и составленного Е. Я. Архипповым, в разделе «Посвящение стихотворений и статей имени И. Ф. Анненского. Стихотворения памяти И. Ф. Анненского. Подражания» отмечен факт посвящения Деникером своему дяде стихотворения: «Nicolas Denicer. Poèmes — „L'étoile“ (a I. Annensky)» (Библиография Иннокентия Анненского / Сост. Евгением Архипповым. М.: Жатва, 1914. С. 28). Приводим ниже этот сонет Деникера по упомянутому изданию (Р. 45):

L’Etoile

А I. Annensky

Etoile d’or de l’azur frais,

Astre de la nuit qui commence,

Tu connais l'éternel silence,

Tu connais l'éternelle paix.

Mais dans les cieux brille à jamais

Ton doux sourire d’inno cence:

Avec toi, toujours, il s'élance

Du sein de ces rameaux épais.

Moi, mon âme est une mer bleue

Paisible, sans vaines rumeurs,

Elle roule pourtant de pleurs.

Moi, toute inquiétudes feue,

J’ai perdu l’iNo ué trésor

D’un regard clair, d’un rire d’or.

Безусловно, довольно тесные связи с Деникерами Анненским поддерживались и в 1900-е гг.; см., например, сюжет о его рекомендации Н. С. Гумилева семейству Деникер (см.: Неизвестные письма Н. С. Гумилева (Публ. Р. Д. Тименчика) // Известия АН СССР: Серия литературы и языка. 1987. Т. 46. № 1. С. 52-54; Лукницкий. Т. 1. С. 175; Лукницкая Вера. Любовник. Рыцарь. Летописец: Три сенсации из Серебряного века. СПб.: Сударыня, 2005. С. 174, 176, 179, 181). В архиве Анненского сохранилось довольно объемистое письмо Н. Деникера на французском языке от 25 февраля 1903 г. (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 319. Л. 1-6), три последних листа которого занимают стихотворения Деникера, его письмо к Д. В. Анненской от 5 (18) декабря 1909 г. с соболезнованиями по поводу смерти дяди (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 454. Л. 9-10). Отложился в архиве Анненского и автограф стихотворения Н. Деникера «Apaisement» на французском языке (см.: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 447. Л. 1).

О жизненной и литературной судьбе Николя (Николая Иосифовича) Деникера (1881—1942), краткая библиография трудов которого помещена в книге «Bibliographie de la littérature franèaise de 1800 a 1930 / Par Hugo P. Thieme» (Paris: E. Droz, 1933. Vol. I. Col. 566), оставил воспоминания Андре Сальмон (см.: Salmon Andre. Souvenirs sans fin: Première époque: 1903—1908. Paris: Gallimard, 1955. P. 65-69). Безусловно, заслуживает повторного упоминания (см.: ЛТ. С. 144) тот факт, что Н. Деникер был в 1903—1904 гг. одним из ближайших соратников Гийома Аполлинера (см.: Divis Vladimir. Apollinaire. Chronik eines Dichterlebens / Ûbersetzt von Eliska Glaserovd. Praha: Artia, 1966. S. 42; Apollinaire: Chronique d’une vie / Documents présentés par Vladimir Divis; texte trad, par S.Pacejka. Paris: N. О. Е., [1968]. P. 42; Хартвиг Юлия. Аполлинер: Перевод с польского. М.: Прогресс, 1971. С. 18, 22, 27, 40). Из современных исследований, посвященных «аполлинеровскому» периоду жизни и творчества Н. Деникера, нельзя не выделить доклад Jacqueline Gojard «Nicolas Deniker, André Salmon et Guillaume Apollinaire, les poètes du Festin d’Esope dans le champ littéraire de 1903» на «Séminaire Guillaume Apollinaire», прошедшем в марте 2005 г. в Сорбонне.

На русском языке о его единственной книге была опубликована рецензия Рене Гиля (Ghil René. Новые сборники стихов: Письмо из Парижа // Весы. 1908. № 3. С. 117).

¹ Венчание прошло в располагавшейся по Литовской ул., 26 церкви св. Апостола Никанора при Доме призрения малолетних бедных Императорского Человеколюбивого общества, что было установлено А. В. Орловым, который обнаружил в фонде гимназии Я. Г. Гуревича(ЦГИАСПб. Ф. 171. Оп. 1. № 16) и подготовил к печати документ о регистрации брака И. Ф. Анненского, куда, очевидно со слов невесты, были внесены неточные сведения о ее возрасте и фамилии по первому браку (печатается по: Орлов. I. Л. 61):

Свидетельство.

Сим свидетельствуем, что в метрических книгах Церкви Св. Апостола Никанора при Доме Призрения Малолетних бедных в С.-Петербурге за 1879-й год во второй части о бракосочетавшихся под № 12-м значится Учитель Гимназии Иннокентий Федоров Анненский, первым браком, 24 лет, с Председателя Пружанского Мирового Съезда умершего Губернского Секретаря Петра Хмары Барщевского, вдовою Надеждою Валентиновою Хмары-Барщевскою, вторым браком, 36 лет, венчаны тысяча восемьсот семьдесят девятого года Сентября двадцать восьмого числа, оба православного вероисповедания. При венчании поручителями были: по женихе: Надворный Советник Андрей Никитин Ткачев и Надворный Советник Николай Феодоров Анненский. По невесте: Статский Советник Иван Павлов Минаев и студент С.-Петербургского Университета Анатолий Павлов Вигилянский.

<Церковная

сургучная

печать>

№ 58

18 Марта

1881 года

Священник Симеон Трипольский
Псаломщик Алексей Александров

² Светло-пепельные (фр.).

³ В. И. Анненский-Кривич сделал по поводу этого пассажа следующее примечание: «Насколько знаю, матушка была ученицей Гензельта» (ВК. С. 225), саркастически прокомментированное А. В. Орловым: «…примечание Валентина Кривича, сделанное с присущим ему снобизмом, но едва ли достоверное. Ведь этот немецкий пианист и учитель музыки преподавал фортепианную игру членам царской семьи и за высокую плату давал уроки музыки в немногих состоятельных аристократических семьях Петербурга» (Орлов. I. Л. 85).

Гензельт Адольф Львович (1814—1889) — пианист, педагог и композитор, с 1838 г. живший в Петербурге, занимаясь преимущественно преподаванием игры на фортепьяно. В 1872—1875 гг. он был редактором музыкального журнала «Нувеллист», в 1887—1888 гг. — профессором С.-Петербургской консерватории.

⁴ Каплю польской крови в ее жилах (фр.)- Ср. комментарий А. В. Орлова: «Тут И. Ф. Анненский впал в заблуждение, говоря о „капле польской крови в венах“ своей жены Дины Валентиновны. На самом-то деле она была чистокровной полькой как по отцу, так и по матери: ее отец отставной генерал-майор Валентий Валентиевич Сливицкий (род. в 1798 году, дата же его смерти точно не установлена) был поляк по национальности и католик по вероисповеданию, а мать Александра Вениаминовна, урожденная Броневская, вероисповедания православного (дочь умершего поручика Вениамина Михайловича Броневского) принадлежала к польскому роду смоленских шляхтичей, родоначальник которого Савелий Степанович Броневский (Бурневский) в составе полка этой шляхты при отвоевании войсками царя Алексея Михайловича Смоленщины принял православие и перешел вместе со всеми своими однополчанами в русскую службу» (Орлов. I. Л. 92).

⁵ Скомбинированная цитата из песни первой «Руслана и Людмилы» А. С. Пушкина (цит. по: Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16-ти т. / АН СССР. [М.]: Изд-во Академии Наук СССР, 1937. Т. 4. С. 15):

Я к ней — и пламень роковой

За дерзкий взор мне был наградой,

И я любовь узнал душой

С ее небесною отрадой,

С ее мучительной тоской.

А. В. Орлов, исходивший из постулата, что жена Анненского «на протяжении всей их совместной жизни была чужда его умственным интересам» и сыграла в его жизни скорее негативную роль, на основании этой фразы высказал догадку, что «Дина Валентиновна до ее венчания с Иннокентием Федоровичем состояла с ним в продолжительной интимной любовной связи», начало которой было положено в «те два летних месяца 1877 года, какие он прожил в качестве домашнего учителя-репетитора ее сыновей в имении Сливицком». Исследователь полагал, что «Дина Валентиновна Хмара-Барщевская легко сумела зачаровать и влюбить в себя неискушенного в „науке страсти нежной“, невинного в сексуальном смысле юношу Иннокентия. Словом, она его соблазнила на „грехопадение“ и сразу же всецело подчинила своей деспотически-твердой воле, сделав своим возлюбленным. <…> Едва ли можно сомневаться в том, что женитьба их была предрешена еще летом 1877 года, причем по инициативе Дины Валентиновны. Она настолько подчинила юношу Анненского своему влиянию, своему авторитету, что он уверовал в мнимое ее интеллектуальное превосходство над ним» (Орлов. I. Л. 85, 89, 90).

⁶ Деникер (Deniker) Жозеф (Иосиф / Осип Егорович / Георгиевич) (1852—1918) — муж сестры Анненского, французский ученый, антрополог, естествоиспытатель, библиограф, фундаментальный труд которого «Les races et les peuples de la terre: Éléments d’antropologie et d’ethnographie / Par J. Deniker» (Paris: Schleicher frères, 1900) был переведен и на русский язык (см.: Деникер И. Человеческие расы: Пер. с франц. В. Ранцов. СПб.: Изд. А. Большакова и Д. Голова, 1902. (Б-ка современных знаний)).

Этот его главный труд сразу после выхода в свет на французском и английском языках пропагандировался Анненским в России. (Выражаю свою искреннюю признательность за это указание Е. С. Островской.) В своей довольно обстоятельной рецензии, подписанной псевдонимом (см.: А-ский И. [Рец.] // Мир Божий. 1900. Сентябрь. Паг. 2. С. 111—116. Рец. на кн.: J. Deniker «Les races et les peuples de la terre»: Éléments d’antropologie et d’ethnographie, par J. Deniker, docteur es sciences, bibliothécaire du Muséum d’histoire naturelle, avec 176 planches et 2 cartes. Paris, 1900. В справочном перечне «Содержание библиографического отдела за 1900 г.» (Мир Божий. 1900. Декабрь. Паг. 2. С. 120) псевдоним выглядел еще более прозрачным: Ин. А-ский) Анненский отдал должное фундаментальности исследования своего зятя: «В компактном томе в 700 страниц систематически изложены все более или менее строго установленные выводы цикла наук, трактующих вопросы о расах и народностях земного шара. Кроме фактов антропологии и этнографии с этнологией, Деникер сообщает в своей книге не мало любопытных данных из области зоологии (где он специально занимался антропоидными обезьянами), палеонтологии, лингвистики, доисторической археологии и истории культуры. Книга написана строго научно, но довольно живо и читается сравнительно легко; в ней почти повсеместно чувствуется подавляющее обилие материала, из которого автору приходится делать строгий выбор. Библиография поражает своей полнотой и разнообразием: кроме новой литературы на главнейших европейских языках, в компендии Деникера очень обстоятельно представлена и литература русских исследований (Иностранцев, Анучин, Потанин и др.), литература итальянская и скандинавская.

<…> Книга Деникера несомненно будет иметь большой и разнообразный круг читателей. Специалисты в ней заинтересуются новыми выводами автора по зоологии, этнографической систематике и истории культуры, превосходным подбором типических фотографий, таблицами среднего роста по народностям, библиографией. Но особенно полезна книга будет, конечно, для тех исследователей, которым, силою вещей, приходится суживать область своих работ, или таким, которые работают вдали от культурных центров. Обыкновенный читатель найдет в ней не мало интересных данных из области социальной жизни, истории фольклора, а если он занимается политикой, его внимание остановится, конечно, на ряде фактов, освещающих вопрос о колонизации» (Указ. соч. С. 111—112).

Следует отметить, что на русском языке была издана и совместная работа Л. Ф. и Ж. Деникер: Семейное воспитание во Франции. Иосифа и Любови Деникер. [СПб.: Тип. M. M. Стасюлевича, 1901]. 44 с. («Родительский кружок» при Педагогическом музее военно-учебных заведений в С.-Петербурге. Энциклопедия семейного воспитания и обучения / Ред. П. Каптерева; Вып. 36).

Деникер на протяжении всей жизни был тесно связан с Россией. Родился он в Астрахани, в семье купца, француза по происхождению, окончил Астраханскую мужскую гимназию, в 1869 г. поступил в Технологический институт в С.-Петербурге, а в 1873 г. «Деникер, Иосиф Георгиевич» окончил его по химическому отделению технологом первого разряда (см.: Пятидесятилетний юбилей С.-Петербургского Практического Технологического Института: 28-го Ноября 1878. СПб.: Тип. ИАН, 1878. Паг. 4. С. 266; Список лиц, окончивших полный курс в С.-Петербургском Практическом Технологическом Институте ныне Императора Николая I с 1837 по 1903 год / Сост. инженер-технолог И. Ф. Феодоров // Семидесятипятилетний юбилей С.-Петербургского Практического Технологического Института ныне Императора Николая I: 28-го Ноября 1903 г. СПб.: Типо-лит. П. Т. Ревина, 1903. С. 36). Будучи студентом, «он стал совершенно полноправным и активным членом того своеобразного мирка, который из себя представляло тогдашнее радикальное студенчество. Сходки, собирание сведений в народе, кружки саморазвития, книжное дело, занятия с рабочими, — все это пережил, всему этому отдал дань И. Е. Деникер» (Левин Ш. М. [Предисловие к «Воспоминаниям» И. Е. Деникера] // Каторга и ссылка: Историко-революционный вестник. 1924. № 4 (11). С. 20). Воспоминания Деникера об общественном движении начала 1870-х гг. были написаны в начале 1880-х гг., некоторое время хранились в архиве революционной организации «Народная Воля» и были опубликованы уже в советское время (см.: Воспоминания И. Е. Деникера / С предисл. и примеч. Ш. М. Левина // Каторга и ссылка: Историко-революционный вестник. 1924. № 4 (11). С. 20-43). В период проведения полицейского дознания «по делу о пропаганде в народе» в 1874 г. и он «подлежал обыску и спросу», но к тому времени он уже уехал за границу, а вскоре принял французское подданство (Там же. С. 20. Ср. со словами А. Н. Анненской, рассказывавшей о своей первой поездке за границу летом 1875 г. после смерти сестры: «Он <Н. Ф. Анненский. — А. Ч.> решил, что нам необходимо развлечься, набраться новых впечатлений, что мы должны уехать из Петербурга. Кроме того, нужно было отвезти его младшую сестру к ее жениху, случайно попавшему в число эмигрантов» (Анненская. 1913. № 1. С. 72). Подтвердить мемуарное свидетельство и уточнить датировку этой поездки удалось А. В. Орлову, исследовавшему личное дело Н. Ф. Анненского по Министерству путей сообщения, из которого видно, что «по прошению ему 4 июня 1875 года был предоставлен отпуск за границу с сохранением содержания на два месяца, из коего он возвратился в срок — 4 сентября 1875 г.» (РГИА. Ф. 229. Оп. 10. № 113. Л. 37-42)). В предисловии к «Воспоминаниям» Деникера сообщалось, что за границей в начале 1880-х гг. он поддерживал тесные отношения с эмигрантской средой. Некоторая часть его этнологических научных трудов по материалу исследования также непосредственно была связана с Россией (см., в частности: Sur les Kalmouks du Jardin d’acclimatation, par J. Deniker. Paris: Impr. de A. Hennuyer, [1883]; Les Ghiliaks, d’après les derniers renseignements, par J. Deniker. Paris: E. Leroux, 1884).

Сам Анненский в заключение цитировавшейся рецензии на книгу «Les races et les peuples de la terre», сообщая биографические сведения о Деникере, который, по его словам, был «столь же близок России, как и Франции», упоминал о том, что «по-русски он печатал, под псевдонимом Бернара, популярные статьи по зоологии и антропологии в коршевском „Заграничном Вестнике“ 1881—1883 г.» (Указ. соч. С. 116).

Свидетельством наличия постоянных контактов с Россией и россиянами являются и сохранившиеся в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 319. Л. 1-3) два письма Ж. Деникера, датированные 24 и 25 июля 1909 г. (первое из них написано по-французски) и связанные с рекомендацией Деникером преподавательниц французского языка. Некоторое представление о характере отношений с адресатом можно, на мой взгляд, получить из второго письма (Л. 2-3):

Paris 25 juilles <19>09 Милейший Иннокентий Федорович,

Пишу Вам<,> имея в виду рекомендовать Вашему вниманию двух дам<,> изучавших в Париже французский язык и получивших дипломы, в Сорбонне и в Guilde international <Международной ассоциации (фр.)> (где, как вам известно<,> занятия еще лучше поставлены и экзамены строже, чем в Sorbonn’e).

Одна из этих дам, M-me Скробутовская, вдова, с 3-мя детьми, достойна внимания уже в силу трагической кончины ее мужа: она сама расскажет вам свою историю, так как я дал ей une lettre d’instruction pour vous <письмо с инструкциями для Вас (фр.)>. Другая, M-me Бурцева, едет прямо в Оренбург, родной ее город, и уже подала просьбу попечителю Санкт-Петербургского округа о назначении ее учительницей французского языка в мужской или женской гимназии. Я полагаю, что Вы сможете быть полезным ей<,> похлопотав о назначении ей лучшего места. Французский язык она знает очень хорошо и, несмотря на свою молодость, очень серьезна и верно сможет хорошо преподавать. <…>

Будучи уверен<,> что Вы сделаете для них все возможное<,> и благодаря Вас заранее<,> прошу принять от меня

братский привет и пожелания всего лучшего
Ваш J. Deniker

P. S. Дине Валентиновне поклон от меня; а от Любы и детей Вам обоим привет и лучшие пожелания. У нас все по-прежнему: все живы-здоровы <…>.

J. D.

Говоря об отношениях И. Ф. Анненского с Деникерами, имеет смысл упомянуть, что его юношеская поэма «Магдалина» была посвящена родной сестре зятя Елене Егоровне Деникер (в замужестве Шпилевой), окончившей С.-Петербургские Высшие женские курсы по специально-математическому отделению в 1882 г. и перебравшейся впоследствии в Самару (см.: Ветвеницкая Н. А. Памятная книжка окончивших курс на С.-Петербургских Высших Женских Курсах 1882—1889 гг., 1893—1903 гг. [СПб., 1903]. С. 17).

⁷ А. В. Орлов истолковывал эту фразу следующим образом: «О. Е. Деникер оказал какую-то материальную помощь свой теще Наталии Петровне Анненской, когда семья Ф. Н. Анненского оказалась в бедственном положении» (Орлов. I. Л. 92).

Однако вполне вероятно, что ссылка на благодарность матери была отчасти своего рода эвфемизмом, с помощью которого Анненский пытался преодолеть перлюстрационные преграды. Скорее же всего речь идет о финансовом участии Деникера в освобождении Н. Ф. Анненского: в качестве залога, очевидно, были использованы его средства. А. Н. Анненская так рассказывает о роли Деникера в эпизоде, связанном с ее попытками освободить мужа в апреле-мае 1879 г.: «Тут я узнала, что нескольких арестованных удалось освободить, взяв на поруки или под залог. Я попыталась таким же путем освободить Николая. Но на первые мои слова о поруках мне ответили самым положительным отказом. Относительно залога несколько поколебались и затем объявили, что могут опустить, но не иначе как за 10 000 наличными. <…> Чистая случайность выручила меня: в это самое время один наш родственник, живший за границей, переслал через меня 12 000, которые должен был уплатить одной особе, жившей в Петербурге. Я немедленно списалась с ним, переговорила с той особой, которой деньги предназначались, и в определенный жандармским генералом день явилась к нему с 10 тысячами» (Анненская. 1913. № 1. С. 79-80).

Документальные биографические и генеалогические сведения о матери И. Ф. Анненского Наталии Петровне Анненской не отличаются богатством. А. В. Орлову в ходе его архивных разысканий не удалось обнаружить в тщательно обследованных им делопроизводственных источниках первичных документов, в которых были бы указаны точные даты бракосочетания Ф. Н. и Н. П. Анненских, ее девичья фамилия, происхождение и возраст. Впрочем, сообщение С. А. Богданович, ссылавшейся на слова своей матери, Т. А. Богданович, что девичья фамилия Анненской — Карамолина, и отмеченное в некоторых из формулярных списков отца семейства, Федора Николаевича Анненского, наличие у его жены «родового имения — 8 душ в Холмском уезде Псковской губернии» дали исследователю возможность предположить, что Наталья Петровна происходила из дворян Псковской губернии. Среди материалов выявленного им в фонде Департамента Герольдии Сената дела о дворянстве рода Карамолиных Псковской губернии (РГИА. Ф. 1343. Оп. 23. № 1274) им был обнаружен формулярный список о службе Титулярного советника и кавалера Петра Степановича Карамолина (1777-18??), почетного смотрителя училищ Новоржевского уезда, довольно состоятельного землевладельца (на 30 декабря 1816 г. он владел в следующих пяти уездах Псковской губернии имениями, обозначенными в его формулярном списке по числу душ крепостных крестьян: Холмский уезд, в селах Бору и Макарове — 365, Новоржевский уезд, в сельце Андюшине — 351, Торопецкий уезд, в сельцах Суховском и Дмитревском — 310, Великолуцкий уезд, в сельце Работине — 56, Опочецкий уезд — 157, а всего: 1239 душ мужеска пола), женой которого была Наталья Ивановна (девичья фамилия в формуляре не обозначена). В этом документе, составленном в 1816 г., были перечислены и его дети (Л. 17—18): четверо сыновей в возрасте от 12 с половиной до 6 лет и четыре дочери в возрасте от 8 с половиной лет до 1 года и двух месяцев (Орлов. I. Л. 28). По предположению А. В. Орлова, именно предпоследняя его дочь Наталья, которая ко времени заполнения формулярного списка имела возраст 2 года и 10 месяцев, то есть родилась примерно в феврале 1814 г., около 1837 г. стала женой Ф. Н. Анненского и родила ему, как установил исследователь, пять дочерей: Александру (род. в конце 1838 г., в самом начале 1840-х гг. умерла), Наталью (1 мая 1840 г.), Александру (24 января 1842 г.), Марию (3 июля 1850 г.), Любовь (12 июня 1852 г.) и троих сыновей: Николая (28 марта 1843 г.), Петра (род. в 1845 г., вскоре умер), Иннокентия. Впрочем, как отмечал и сам А. В. Орлов, существует настоятельная необходимость подтверждения по не разысканной пока метрической записи о бракосочетании Ф. Н. и Н. П. Анненских, что последняя — действительно дочь П. С. Карамолина.

Существующая в литературе генеалогическая гипотеза, основанная на свидетельствах Н. Деникера и С. Я. Елпатьевского и непосредственно связывающая мать И. Ф. Анненского с семейством Ганнибал (см.: Петрова М., Самойлов Д. Загадка Ганнибалова древа // Вопросы литературы. 1988. № 2. С. 187—192), на мой взгляд, не противоречит предположениям А. В. Орлова. Хотя нельзя не указать, что и самые современные генеалогические исследования не позволяют согласиться с предположением исследователей, что бабушкой Анненских по материнской линии была «Христина (или Александра) Петровна Ганнибал» (Там же. С. 192). Ни Крестина Петровна, ни Александра Петровна не были замужем за Карамолиным (см. о сестрах подробнее: Бессонова А. М. Родословная роспись потомков А. П. Ганнибала — прадеда А. С. Пушкина. 2-е изд., испр. и доп. / Научн. ред. А. В. Терещук, М. Н. Яковлев, Е. С. Петрова. СПб.: Бельведер, 2001. С. 14). Если все же признать справедливой мемуарную версию о родстве Анненских с Ганнибалами, то более вероятным, как это ни парадоксально, представляется упоминавшийся М. Петровой и Д. Самойловым «кусочек генеалогии» Анненских, предложенный С. Золотаревым (РГАЛИ. Ф. 5. Оп. 1. № 74), согласно которому «бабушка Анненских сделана дочерью Осипа Абрамовича, то есть родной сестрой матери Пушкина». Думается, речь может идти предположительно о единокровной сестре Надежды Осиповны Пушкиной, дочери Осипа (Януария) Абрамовича Ганнибала от его второго брака со вдовой капитана Ивана Толстого, новоржевской помещицей Ус-тиньей Ермолаевной Толстой (урожд. Шишкиной). Брак этот, основанный на подлоге и заключенный при живой жене 9 января 1779 г., был признан незаконным в начале 1784 г. (см.: Бессонова А. М. Указ. соч. С. 14). Документально подтвержденными данными о рождении детей в браке Ганнибала и Толстой я не располагаю, но допускаю, что принятие Екатериной Великой решения считать «учиненный второй брак с Толстою — уничтоженным и ее за законную ему не признавать» (цит. по: Михневич Вл. Дед Пушкина: (Трагикомедия конца прошлого столетия) // Исторический вестник. 1886. Т. XXIII. Январь. С. 137) могло вызвать и соответствующие юридические последствия в отношении детей, которые могли бы у них родиться. Именно таким образом Наталья Осиповна, дочь Ганнибала, могла превратиться в Наталью Ивановну Толстую, которая в свое время и вышла замуж за Петра Степановича Карамолина. Разумеется, все эти предположения требуют документального подтверждения и поиска соответствующих записей в метрических книгах церквей Псковской епархии.

Отношение Наталии Петровны Анненской к судьбе старшего сына его жена (в сопоставлении с восприятием собственной матери) описывает следующими словами: «За последние годы мне приходилось встречаться с очень многими матерями сосланных или арестованных молодых людей, мужчин и женщин, и я мысленно подразделяла этих матерей на две категории: одни приходили в ужас от участи, постигшей их детей, и своим горем усугубляли неприятность их положения, другие были уверены и уверяли всех и каждого, что их дети совершенно чисты и невинны, что они гибнут вследствие коварства каких-нибудь приятелей. (Моя мать принадлежала к первой категории, мать Николая — ко второй)» (Анненская. 1913. № 2. С. 38).

Кстати, позволю себе отметить, что определенно документировать дату ее смерти пока не удалось. Сведения, сообщенные в публикации, содержащей наиболее объективную и полную информацию о ранней биографии Анненского (см.: Орлов. РЛ. С. 171; ту же дату мы обнаруживаем и в неопубликованных его материалах), — 25 октября 1889 г. опровергаются эпиграфическим источником, на который и ссылался исследователь: «Анненская Наталья Петровна ум. 25 октября 1891 (Волково православное кладбище)» (Николай Михайлович Великий Князь. Петербургский некрополь. СПб.: Тип. M. M. Стасюлевича, 1912. Т. I: А-Г. С. 72). Газетные извещения о ее смерти, девятом дне, сороковинах или годовщине смерти в связи с указанными датами пока не разысканы.

⁸ Письма Л. Ф. Деникер, адресованного брату, в архиве Анненского разыскать не удалось.

7. И. П. Минаеву

Санкт-Петербург, начало 1880-х

Многоуважаемый Иван Павлович!

Не получив, к сожалению, ответа на мою просьбу указать мне день и час, когда я могу Вас видеть, спешу обратиться к Вам с письменной просьбой.

Один господин¹, живущий в провинции и занимающийся мифологией, просил меня справиться у Вас и А. Н. Веселовского², во-1, об ученом достоинстве некоего итальянского мифолога Тито Виньоли³,

во-2, не можете ли Вы или Алекс<андр> Никол<аевич> указать ему на книги и статьи, трактующие о происхождении антропоморфизма и его связи с зооморфизмом⁴. Я слышал, что Алекс<андр> Ник<олаевич> очень занят и никого не принимает, так что я не решаюсь обратиться к нему лично за указаниями.

Но я надеюсь, что Вы будете столь обязательны, что при встрече с ним спросите у него об упомянутых пунктах и не откажетесь известить меня как об известном Вам, так и об том, что скажет Алекс<андр> Ник<олаевич>⁵.

Истинно уважающий Вас
Иннок<ентий> Анненск<ий>

Адрес мой:

Надеждинская д. 9 кв. 20

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в составе архива А. П. и В. П. Шнейдер (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 340. Оп. 2. № 1. Л. 2-2об.).

Минаев Иван Павлович (1840—1890) — филолог, историк, санскритолог, исследователь буддизма, один из крупнейших знатоков истории и культуры Индии, Афганистана и Средней Азии, профессор С.-Петербургского университета. См. о нем подробнее: Булич С. Минаев Иван Павлович // Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского С.-Петербургского Университета за истекшую четверть века его существования: 1869—1894. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1898. Т. 2. С. 49-55.

Минаев в университете был одним из самых значимых для Анненского учителей, лишь о нем последний счел необходимым упомянуть в автобиографической заметке, датированной январем 1903 г., вспоминая о своих университетских штудиях: «В 1875 г. <…> поступил на историко-филологический факультет С.-Петербургского университета, где с 3-го курса особенно много занимался санскритом и сравнительным языкознанием у покойного И. П. Минаева» (цит. по: Венгеров. Т. VI. С. 341—342. Без подписи. Факсимильное воспроизведение первого листа автографа этой автобиографии, сохранившейся в собрании С. А. Венгерова (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 377. Собр. 1. № 160. Л. 1-3об.), помещено в следующем издании: Русская интеллигенция: Автобиографии и биобиблиографические документы в собрании С. А. Венгерова: Аннотированный указатель: В 2-х т./ РАН; ИРЛИ (ПД). СПб.: Наука, 2001. Т. 1: А-Л / Под ред. В. А. Мыслякова. С. 68).

Ср. с констатацией Варнеке: «На университетской скамье он работал под руководством профессоров Минаева и Ламанского. О первом из них он постоянно отзывался с особым благоговением, не переставая до последних дней интересоваться успехами науки об языке» (Варнеке Б. В. И. Ф. Анненский: (Некролог) // ЖМНП, не. 1910. Ч. XXVI. Март. Паг. 4. С. 37-38). См. также примеч. 1 к тексту 8.

По окончании университета И. Ф. Анненский не оборвал связей с aima mater, в том числе и формально-организационных, и в 1879/80 учебном году он числился «по Историко-филологическому факультету», вероятно, под руководством именно Минаева, профессора сравнительного языкознания, среди приготовлявшихся без назначения стипендии «к экзамену на степень Магистра <…> по Сравнительному языкознанию» (Отчет о состоянии ИМПЕРАТОРСКОГО С.-Петербургского Университета и деятельности ученого его сословия за 1879 год, читанный на акте 8-го февраля 1880 года, Экстраординарным Профессором Д. К. Бобылевым // Протоколы заседаний Совета Императорского Санкт-Петербургского университета за первую половину 1879—1880 академического года. 1880. № 21. С. 113). В следующем же отчете университета (см.: Отчет о состоянии ИМПЕРАТОРСКОГО С.-Петербургского Университета и деятельности ученого его сословия за 1880 год, составленный Экстраординарным Профессором В. Ф. Гиргасом и читанный на акте 8-го февраля 1881 года Ординарным Профессором А. Д. Градовским // Протоколы заседаний Совета Императорского Санкт-Петербургского университета за первую половину 1880—1881 академического года. 1881. № 23) имени Анненского в числе приготовлявшихся к экзамену на степень магистра уже не упомянуто.

Думается, интеллектуальное воздействие Минаева на Анненского не ограничивалось сферой языкознания: к «буддийским», «восточным» мотивам и отголоскам в наследии Анненского (см.: Чудовской Валериан. По поводу стихов Анны Ахматовой // Аполлон. 1912. № 5. С. 45-46; Шинкарев Леонид. Монголы: традиции, реальности, надежды. М.: Сов. Россия, 1981. С. 179; Иванов Вяч. Вс. Темы и стили Востока в поэзии Запада // Восточные мотивы: Стихотворения и поэмы / Сост. Л. Е. Черкасский и В. С. Муравьев. М., 1985. С. 443, 456; Смирнов И. С. «Все видеть, все понять…» (Запад и Восток Максимилиана Волошина) // Восток — Запад: Исследования. Переводы. Публикации. М., 1985. С. 171,173, 184—185; Крейд Вадим. Тема перевоплощения в русской поэзии; Комментарии // Крейд Вадим. Прапамять: Антология русских стихотворений о перевоплощении / Ред., коллекция, предисл. и коммент. Вадима Крейда. Orange: Antiquary, 1988. С. 19, 109, 130; Астахов О. Ю. Особенности структуры импрессионистической символики в японской и русской поэзии. На примере творчества И. Анненского // Россия и Восток: филология и философия: Материалы IV международной науч. конф. «Россия и Восток: проблемы взаимодействия». Омск, 1997. С. 39-42) вполне применимо его собственное выражение по поводу Еврипида: их «рано или поздно из области предчувствия переведет на точный язык науки терпеливый исследователь поэзии» (ЖМНП. 1904. Ч. CCCLV. Октябрь. Паг. 4. С. 76).

О душевной близости Анненского с Минаевым свидетельствует и тот факт, что последний был шафером со стороны невесты на свадьбе Анненского (см. прим. 1 к тексту 6).

¹ Неустановленное лицо.

В архиве И. Ф. Анненского писем, в которых ставились бы подобные вопросы, разыскать не удалось.

² Веселовский Александр Николаевич (1838—1906) — историк и теоретик литературы, крупнейший представитель российского академического литературоведения, виднейший деятель его сравнительно-исторической школы, разработавший основы исторической поэтики, профессор Императорского С.-Петербургского университета, член ИАН (с 1877 г.), с 1901 г. — председательствующий в ОРЯС ИАН.

Анненский обратился к Веселовскому через Минаева, очевидно, не понаслышке зная о «самой тесной дружбе <…> между ними» (Ларин Б. А. [Комментарий к статье «Индейские сказки»] // Собрание сочинений Александра Николаевича Веселовского / АН СССР; Институт литературы (Пушкинский Дом). М.; Л.: Изд-во Академии Наук СССР, 1938. Т. 16. С. 307).

Среди работ, посвященных личным и творческим взаимосвязям Анненского и Веселовского, выделяются выверенностью сведений и глубиной анализа работы А. В. Лаврова, опубликовавшего материалы, связанные с докладом Анненского «Эстетический момент новой русской поэзии» в заседании Неофилологического общества при С.-Петербургском университете 15 ноября 1904 г., и Г. М. Пономаревой, убедительно показавшей в своей статье, как концепция структуры биографии художника, оформившаяся в поздних работах Веселовского, оказала воздействие на концепцию «симпатического символа» Анненского (см.: Лавров; Пономарева Г. М. И. Ф. Анненский и А. Н. Веселовский: (Трансформация методологических принципов акад. Веселовского в «Книгах отражений» Анненского) // Труды по русской и славянской филологии: Литература и публицистика: Проблемы взаимодействия. Тарту, 1986. С. 84-93. (Ученые записки Тартуского гос. ун-та. Вып. 683)). См. также: ЛТ. С. 143.

³ Виньоли (Vignoli) Tumo (1828—1914) — итальянский психолог, мифолог, филолог, автор сочинений «Delia legge fondamentale delPintelligenza nel regno animale: Saggio di psicologia comparata / Per Tito Vignoli» (Milano: Fratelli Dumolard, 1877. (Biblioteca scientifica internazionale; Vol. 11)); «Mito e scienza: Saggio / Per Tito Vignoli» (Milano : Fratelli Dumolard, 1879. (Biblioteca scientifica internazionale; Vol. 22)), которые переводились на другие европейские языки (см.: Uber das Fundamentalgesetz der Intelligenz im Thierreiche: Versuch einer vergleichenden Psychologie / Von Tito Vignoli. Leipzig, Brockhaus, 1879. (Internationale wissenschaftliche Bibliothek. Bd. 36); Vignoli Tito. Mythus und Wissenschaft: Eine Studie. Leipzig: Brockhaus, 1880. (Internationale wissenschaftliche Bibliothek. Bd. 47); Myth and science: An essay by Tito Vignoli. New York: D. Appleton and company, 1882. (International scientific series. Vol. 38)).

В литографированном издании «История лирики и драмы: Лекции А. Н. Веселовского 1882—1883 гг., составленные студентом М. К.» (СПб.: Лит. Гробовой, [1883]) в рамках лекции, озаглавленной «Параллелизм ритмический или музыкальный», содержится комментированная и вполне лояльная отсылка к немецкому переводу упоминавшейся выше книги: «На древнее соединение поэзии с музыкой не раз уже было указано, между прочим об этом говорит Tito Vignoli в своей книжке: Mythus und Wissenschaft, Lpz. 1880 (ст. 281 и сл.). <Не помню, в каком из русских журналов недавно была напечатана статья по поводу этой книжки. — Прим. А. Н. Веселовского.> Он высказал несколько соображений о певучем значении слова. Главный материал о нераздельности музыки, орхестики и мимики с поэзией дается кое-какими сведениями о древнейшем поэтическом развитии индейцев и т. д. Мы видим, что песня поется, пляшется, жестикулируется всеми» (Указ. соч. С. 27; перепеч.: Веселовский А. Н. Историческая поэтика / Ред., вступ. статья и прим. В. М. Жирмунского. Л.: Гос. Изд-во «Художественная литература», 1940. С. 415).

Эта отсылка, на мой взгляд, является одним из аргументов, позволяющих датировать письмо самым началом 1880-х гг. Анненский был достаточно тесно связан с университетом в 1880-е гг., посещал заседания его Филологического общества и выступал там с докладами (см.: Отчет о состоянии Императорского С.-Петербургского Университета и деятельности ученого его сословия за 1881 год, составленный экстраординарным профессором И. Ф. Помяловским и читанный на акте 8 февраля 1882 года ординарным профессором О. Ф. Миллером // Протоколы заседаний Совета Императорского университета за первую половину 1881—1882 академического года. 1882. № 25. С. 81; Филологическое общество при С.-Петербургском университете в 1881—1882 году // ЖМНП. 1882. 4. CCXXIV. Декабрь. Паг. 3. С. 87. Без подписи). Трудно представить себе, что лекции Веселовского и упоминание в них имени Т. Виньоли могли пройти мимо внимания Анненского. Во всяком случае, в одной из первых своих учено-комитетских работ он упрекал Житецкого в том, что тот в своих «Очерках из истории поэзии» не опирался на лекции Веселовского (см.: ИФА. I. С. 14, 25).

Другим аргументом в пользу такой датировки является указание Анненского на собственный почтовый адрес. В воспоминаниях В. Кривича указывалось два адреса проживания их семьи в С.-Петербурге до переезда в Киев: «в доме князя Голицына на углу Надеждинской <ныне ул. Маяковского> и Ковенского переулка <Надеждинская ул., д. 9, кв. 20. — А. Ч.>, а потом на углу Малой Итальянской <ныне ул. Жуковского> и той же Надеждинской в доме Риделя <Надеждинская ул., д. 7, кв. 21; на самом деле не на углу Малой Итальянской, а в квартале между Малой Итальянской и Ковенским. — А. Ч.>» (ВК. С. 229). По первому из указанных Кривичем адресов Анненский поселился вскоре после поступления на службу: гимназия Ф. Ф. Бычкова находилась в нескольких минутах ходьбы от его квартиры. В упоминавшемся личном деле И. Ф. Анненского адрес «Надеждинская д. 9 кв. 20» документирован штампами полицейской прописки на официальных «Свидетельствах для свободного проживания в г. С.-Петербурге», выписанных Ф. Ф. Бычковым: 9 сентября 1881 г. и 31 августа 1882 г. — «Литейной части, 2 участка дом № 9 по Надеждинской записан учитель на квартире» (ЦГИА СПб. Ф. 171. Оп. 1. № 16. Л. 20а об., 32а об.), а на первом из них и автографом самого Анненского. Точное время переезда Анненского на другую квартиру не установлено, но косвенные признаки (те же штампы полицейской прописки, но уже на документах его пасынков, обнаруженные А. В. Орловым) позволяют утверждать, что в этой квартире семья Анненского жила по 1886 г. включительно.

⁴ И об антропоморфизме Веселовский говорил, ссылаясь на целый ряд «сборников фактов и отдельных статей», в уже упоминавшихся лекциях по истории лирики и драмы, характеризуя генезис лирического языка (см.: Веселовский А. Н. Историческая поэтика / Ред., вступ. статья и прим. В. М. Жирмунского. Л.: Гос. Изд-во «Художественная литература», 1940. С. 400—414).

⁵ В архиве Анненского писем Минаева не сохранилось.

8. И. П. Минаеву

Санкт-Петербург, начало 1880-х

Многоуважаемый Иван Павлович!

Посылаю Вам Osthoff’а¹. Еще раз Вас прошу написать мне об антропоморфизме и Тито Виньоли. Справьтесь, пожалуйста, при свидании у Алекс<андра> Ник<олаевича> и сообщите мне, чем очень, очень много обяжете

Искренне Вам преданного
И. Анненск<ого>

19 Апреля

Надеждинская д. 9 кв. 20

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в составе архива А. П. и В. П. Шнейдер (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 340. Оп. 2. № 1. Л. 1).

¹ Остгоф, Остхоф (Osthoff) Герман (1847—1909) — немецкий лингвист, представитель младограмматизма, к началу 1880-х гг. автор следующих сочинений: Forschungen im Gebiete der indogerman-ischen nominalen Stammbildungen / Von Hermann Osthoff. Tl. 1-2. Jena: Costenoble, 1875—1876; Morphologische Untersuchungen auf dem Gebiete der indogermanischen Sprachen / Von Hermann Osthoff, Karl Brugmann. Bd. 1-4. Leipzig: S. Hirzel, 1878—1881 (позднее вышли также 5-й и 6-й том); Das Verbum in der nominalcomposition im Deutschen, Griechischen, Slavischen und Romanischen / Von Hermann Osthoff. Jena: H. Costenoble, 1878; Das physiologische und psychologische Moment in der sprachlichen Formenbildung / Von Hermann Osthoff. Berlin: Habel, 1879.

Трудно уверенно утверждать, о каком из этих сочинений идет речь, хотя вероятнее всего, что о труде «Морфологические исследования в области индогерманских языков», в предисловии к первому тому которого были сформулированы основные теоретические положения младограмматического направления в языкознании.

9. В. И. Ламанскому

Санкт-Петербург, 9.05.1884

Многоуважаемый Владимир Иванович!

Сейчас получил от И. И. Соколова¹ Ваше любезное приглашение². Простите, что не могу им воспользоваться. Масса накопившейся к экзаменам работы удерживает меня за письменным столом. Заочно приветствую Вас в годовщину того памятного дня, когда мы праздновали Ваш юбилей!

Примите уверение в глубокой преданности Вашего ученика

Иннок<ентия> Анненск<ого>

9-го Мая

1884

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. И. Ламанского (СПбФ АРАН. Ф. 35. Оп. 1. № 135. Л. 1).

Впервые опубликовано: ИФА. I. С. 51.

Впервые на наличие в архиве Ламанского письма Анненского указывалось в следующей публикации: Архив Академии Наук СССР: Обозрение архивных материалов / АН СССР; Под ред. Г. А. Князева и Л. Б. Модзалевского. М.; Л.: Изд-во Академии Наук СССР, 1946. Т. II. С. 261. (Труды Архива; Вып. 5).

Ламанский Владимир Иванович (1833—1914) — историк, филолог, этнограф, общественный деятель славянофильской ориентации, член ИАН (с 1900 г.). См. о нем подробнее: Лаптева Л. П. Ламанский Владимир Иванович // Славяноведение в дореволюционной России: Биобиблиографический словарь / АН СССР; Институт славяноведения и балканистики. М.: Наука, 1979. С. 214—216; Лаптева Л. П., Рябов А. К. Ламанский Владимир Иванович // РП. Т. 3. С. 283—285.

Профессор С.-Петербургского университета Ламанский был одним из учителей Анненского. Варнеке свидетельствовал в своих воспоминаниях: «Равняясь с лучшими нашими классиками в знакомстве со всеми сторонами античного мира, Иннокентий Федорович, однако, был по университету учеником воинственного слависта В. И. Ламанского. От слепого задора этого фанатика И. Ф. ничего не взял, но зато сохранил знание языка от другого своего учителя, И. П. Минаева. Их одних он называл своими учителями» (ЛТ. С. 72). Статьей «Из наблюдений над языком и поэзией русского Севера» Анненский участвовал в юбилейной книге «Сборник статей по славяноведению, составленный и изданный учениками В. И. Ламанского по случаю двадцатипятилетия его ученой и профессорской деятельности» (СПб.: Тип. ИАН, 1883. С. 196—211).

Публикуемое письмо свидетельствует о том, что Анненский был и участником чествования Ламанского, хотя имя его в газетных отчетах и не упоминается (см.: По поводу двадцатипятилетия учено-литературной деятельности Владимира Ивановича Ламанского (9-го мая 1883 года) // НВ. 1883. № 2583. 9 (21) мая. С. 2. Без подписи; Чествование 25-летия ученой и профессорской деятельности В. И. Ламанского // НВ. 1883. № 2586. 12 (24) мая. С. 3. Без подписи).

В фонде Анненского в РО РНБ (Ф. 24. № 7) сохранился титульный лист переведенной им книги «Вакханки. Трагедия Эврипида» (СПб., 1894) с дарственной надписью Ламанскому, которая впервые была опубликована Лавровым и Тименчиком (см.: ЛТ. С. 127):

Владимиру Ивановичу Ламанскому

в знак глубочайшего уважения от его признательного ученика (вып. 1879 г.), написавшего эту книгу

6 января 1895 г.

С нереализованными намерениями Анненского участвовать в «Новом сборнике статей по славяноведению, составленном и изданном учениками В. И. Ламанского при участии их учеников по случаю 50-летия его учено-литературной деятельности», увидевшем свет в 1905 г., связаны письма Анненского к К. Я. Гроту и С. Л. Пташицкому (см. тексты 97 и 109).

¹ Соколов Иван Иванович (1853—1902) — филолог, историк, педагог, окончивший в 1876 г. историко-филологический факультет С.-Петербургского университета со степенью кандидата, один из участников «Сборника статей по славяноведению, составленного и изданного учениками В. И. Ламанского по случаю двадцатипятилетия его ученой и профессорской деятельности» (СПб.: Тип. ИАН, 1883), в котором им была опубликована статья «Мукачевская псалтырь XV века» (С. 449—464).

² В архиве Анненского такого приглашения не сохранилось.

10. С. А. Венгерову

Санкт-Петербург, середина 1880-х

Многоуважаемый Семен Афанасьевич.

Брат мой и его жена¹ живут в Казани (Поперечно-красная улица, дом Макарова). Я родился в 1855 году² в г. Омске (в Западной Сибири). Ничего не писал, кроме кратких критических статей в Ж<урнале> М<инистерства> Н<ародного> Пр<освещения> (о грамматиках Maleckiego³ и Будиловича⁴) и статьи по севернорусской поэзии в сборнике, изданном к юбилею Ламанского⁵. Переводов не печатал.

Ваш И. Анненск<ий>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в составе собрания С. А. Венгерова (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 377. Собр. 1. № 140. Л. 7).

На первом листе автографа содержится сделанная Венгеровым карандашная помета: «Иннокентий Анненский», причем фамилия подчеркнута красной чертой.

Венгеров Семен Афанасьевич (1855—1920) — историк литературы и общественной мысли, библиограф, в ряде трудов которого упоминался Анненский и его произведения (см., например: Русские книги: С библиографическими данными об авторах и переводчиках (1708—1893) / Ред. С. А. Венгерова. СПб.: Изд. Г. В. Юдина, 1896. Вып. VII: Андриевский-Антрацит. С. 312. (Подготовительные работы «Критико-биографического словаря русских писателей и ученых»); Источники словаря русских писателей / Собр. С. А. Венгеров. СПб.: Тип. Императорской Академии Наук, 1900. Т. 1: Аарон-Гоголь. С. 81-82; Венгеров С. А. Этапы неоромантического движения // Русская литература XX века: 1890—1910 / Под ред. проф. С. А. Венгерова. М.: Мир, 1914. Т. 1. Кн. 1. С. 7-8; Венгеров С. А. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых: от начала русской образованности до наших дней. 2-е изд., совершенно перераб. Пг.: Т-во Художеств. Печати, 1915. Т. 1. С. XXI, LI, 24). В редактируемом Венгеровым издании была помещена статья коллеги и друга Анненского, посвященная его жизни и наследию: Митрофанов П. П. Иннокентий Анненский // Русская литература XX века: 1890—1910 / Под ред. проф. С. А. Венгерова. М.: Изд. Т-ва «Мир», 1915. Т. II. Кн. 6. Ч. 2. С. 281—296.

В начале 1900-х гг. Венгеров бывал у Анненского в Царском Селе на чтениях (см.: ЛТ. С. 74), его сын Всеволод Семенович Венгеров (1887—1944) в 1905 г. с золотой медалью закончил гимназию, где директорствовал Анненский (см.: Краткий отчет об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896—1911): (Дополнение к краткому историческому очерку этой гимназии за первые XXV лет (1870—1895)). СПб.: Тип. B. Д. Смирнова, 1912. С. 95).

Стоит упомянуть, что и о некоторых трудах Венгерова (чаще всего редакторского характера) Анненский отзывался весьма высоко (см., в частности: ИФА. II. С. 197; ИФА. III. С. 111—118, 130—135; ИФА. IV. С. 79, 80).

Автобиографический характер публикуемого письма позволил адресату включить его практически в полном объеме в «Критико-биографический словарь русских писателей и ученых» (см.: СПб., 1888. Т. 1. Вып. 21. С. 967). Следует отметить, что в аннотации материалов Анненского, сохранившихся в собрании Венгерова, это письмо гипотетически датируется 1883 г. (см.: Русская интеллигенция: Автобиографии и биобиблиографические документы в собрании C. А. Венгерова: Аннотированный указатель: В 2-х т. / РАН; ИРЛИ (ПД). СПб.: Наука, 2001. Т. 1: А-Л / Под ред. В. А. Мыслякова. С. 67), видимо, на основании датировок упомянутых в письме публикаций Анненского: рецензия на книгу Будиловича была опубликована в майском номере ЖМНП за 1883 г. (см. подробнее прим. 4), выход в свет «Сборника статей по славяноведению, составленного и изданного учениками В. И. Ламанского по случаю двадцатипятилетия его ученой и профессорской деятельности» (СПб.: Тип. ИАН, 1883) был приурочен к юбилейным мероприятиям, проходившим также в мае 1883 г.

Однако, думается, 1883 г. нельзя признать даже временной границей, ранее которой это письмо не могло быть написано, по двум причинам.

Общеизвестно, что с 1881 по 1887 г. Н. Ф. Анненский с семьей жил в Казани и Свияжске и с 1883 г. руководил статистическими работами казанского губернского земства. При этом, по воспоминаниям его жены, сразу после возвращения из Тары они остановились с 22 марта 1881 г. в Казани в доме старшей сестры Анненского Александры Федоровны Крамер (1842-19??) и ее мужа Александра Федоровича, летом перебрались в их довольно удаленное от Казани имение Левашово, находившееся в Спасском уезде Казанской губернии в 25 верстах от пристани на Каме Мурзиха (см. письмо Н. Ф. Анненского, адресованное Ф. Ф. Павленкову и датированное 10 июля 1881 г.: РГАЛИ. Ф. 400. Оп. 1. № 5), и лишь осенью 1881 г. им с Лесевичами удалось снять отдельный «маленький особнячок», в котором они жили до лета 1882 г. Лето 1882 г. Анненские провели в Левашове, а с осени 1882 г. в течение года местом проживания Н. Ф. Анненского решением казанского губернатора был определен Свияжск, о чем писал в своей автобиографии и сам Н. Ф. Анненский: «Я переехал в Казань, откуда мне скоро пришлось переселиться — по каким-то неизвестным для меня соображениям местной администрации — в один из уездных городов губернии Свияжск и прожить там до окончания срока моей „поднадзорности“, в 1883 г. В этом году я опять вернулся в Казань…» (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 377. Собр. 1. № 161. Л. 2). Очевидно, в Казань Анненские вернулись уже в самом конце 1883 г. (о втором «казанском» периоде их жизни см.: Анненская. 1913. № 2. С. 56-65; 1914. № 7. С. 31-37). В своих воспоминаниях и Т. А. Богданович посвятила жизни в Казани немало страниц (см., в частности: НИОР РГБ. Ф. 218. № 383. Л. 16-30), при этом вовсе не упомянув эпизода, связанного с годичным пребыванием старших Анненских в Свияжске (это объясняется, вероятно, тем, что, по словам А. Н. Анненской (см.: Русское богатство. 1913. № 2. Паг. 1. С. 62), она «оставила девочку в Казани у родных»). Автор «Повести моей жизни», вспоминая о казанских адресах, указывала, что после отъезда Лесевичей в Тверь «наша маленькая семья поселилась отдельно, сначала рядом с родными на Большой Красной улице, а потом немного подальше на Поперечно-Красной» (НИОР РГБ. Ф. 218. № 383. Л. 21), то есть по адресу, указанному И. Ф. Анненским. Трудно представить себе, что проживание по первому из указанных адресов продолжалось считанные недели. Впрочем, это предположение нуждается в документальном подтверждении по материалам, хранящимся в фондах Центрального государственного архива Республики Татарстан.

С другой стороны, имея в виду документальную подтвержденность хронологии публикаций И. Ф. Анненского, нужно не забывать, что пока не удалось обнаружить ни одной публикации его произведений за период 1884—1886 гг. (см.: ИФА. V).

Все это дает возможность предполагать, что публикуемое письмо не могло быть написано ранее 1884 г.

¹ Анненская (урожд. Ткачева) Александра Никитична (1840—1915) — детская писательница и переводчица, автор биографических повествований, публиковавшихся преимущественно в серии «Жизнь замечательных людей» Ф. Ф. Павленкова, педагог, родная сестра революционного деятеля П. Ткачева, двоюродная сестра (по матери) братьев Анненских, с 1866 г. жена Н. Ф. Анненского.

Анненская начала свою литераторскую деятельность в конце 1860-х гг. в качестве переводчика статей для политического отдела газеты «Биржевые ведомости». С начала 1870-х гг. в журнале «Семья и школа» ею были опубликованы адресованные детскому читателю роман «Чужой хлеб», повести «Находка», «Товарищи», «Детство Чарльза Диккенса» и ряд других произведений. До конца 1880-х гг. первыми отдельными изданиями вышли ее роман «Анна» (СПб.: Изд. кн. Е. А. Макуловой, 1881), повесть «Брат и сестра» (СПб.: Изд. кн. Е. А. Макуловой, 1880), сборник рассказов «Зимние вечера» (СПб.: Тип. Ф. С. Сущинского, 1877) и др. Тогда же ею были переведены и пересказаны для детей ставшие классическими книги «Хижина дяди Тома» Бичер-Стоу, «Маленький оборвыш» Дж. Гринвуда, «Робинзон Крузо» Д. Дефо и др. О раннем периоде ее творчества см. подробнее: Молчанова А. А. Творчество А. Н. Анненской 1870-х годов // Русская литература и освободительное движение / Министерство просвещения РСФСР; Казанский гос. пед. ин-т; Отв. ред. Е. Г. Бушканец. Сб. 6. Казань, 1975. С. 75-94. (Ученые записки Казанского гос. пед. ин-та; Вып. 149).

15 лет (с 1880 по 1895 г.) она провела в ссылке вместе с мужем, высланным в качестве политически неблагонадежного сначала под Тобольск, а впоследствии в Казань и Нижний Новгород.

По возвращении из ссылки Анненская активно сотрудничала в детском журнале «Всходы», а с 1898 г. редактировала его беллетристический отдел.

В воспоминаниях о своем муже она, описывая семейную атмосферу и круг духовных интересов семьи Анненских, дала и краткую характеристику его младших сестер, Марии и Любови, и брата:

«Младшие сестры, мои бывшие ученицы, кончили гимназию, одна давала уроки, другая сделалась телеграфисткой, как они, так и младший брат (он был на 12 лет моложе Николая) жили по большей части с нами, а не с родителями. Они относились к нам вполне по-дружески, ко мне с некоторым оттенком почтительности, как к своей бывшей учительнице, к Николаю — с нежною любовью. Мы жили очень небогато, в тесных квартирах, довольствуясь самою неприхотливою, одноооразною пищею, но это нисколько не мешало им чувствовать себя с нами весело и привольно. <…>

Другая сестра и брат любили сочинять шутливые стихотворения на разных знакомых и на разные случаи жизни. Между прочим и мы с мужем нередко являлись объектами этих стихотворений. Мы от души смеялись им, а Николай всегда готов был помочь юным поэтам приискать рифму или какое-нибудь меткое сравнение, хотя бы в ущерб собственному или моему достоинству» (Анненская. 1913. № 1. С. 73-74).

Впоследствии Анненский адресовал ей стихотворение «Сестре» («Вечер. Зеленая детская…»), которое упоминалось Чуковским в несколько фантазийной характеристике: «Был у Александры Никитичны еще один воспитанник, Иннокентий Анненский, впоследствии поэт и ученый. Он остался сиротой в раннем детстве и вырос в семье своего старшего брата. Александра Никитична относилась к нему с материнской заботливостью. Теперь они редко встречались, и когда я увидел их вместе (это было всего лишь однажды), мне показалось, что он, заслуженный писатель, пожилой человек, стесняется, робеет перед нею, как школьник. Не знаю почему, она редко говорила о нем, и лишь впоследствии, лишь из его книги „Кипарисовый ларец“ я узнал, что он посвятил ей задушевные строки, где с большим поэтическим чувством вспоминает то далекое время, когда он был ее учеником и воспитанником» (Чуковский Корней. Современники: Портреты и этюды. [2-е изд.] М.: Молодая гвардия, 1963. С. 158. (Жизнь замечательных людей; Вып. 8 (340))).

² Следует оговориться, что И. Ф. Анненский не однажды в качестве года своего рождения указывал не только эту документально подтвержденную дату (см.: Орлов. РЛ. С. 171), но и следующий, 1856 г.

Впервые этот год по неизвестным причинам был им указан в качестве года своего рождения в написанном, судя по приводимому списку собственных опубликованных сочинений, в самом начале 1899 г., но не датированном «Библиографическом листке», адресованном С. А. Венгерову (см.: РО ИРЛИ (ПД). Ф. 377. Собр. 1. № 160. Л. 5). Та же дата показана и в упоминавшейся уже автобиографии И. Ф. Анненского, составленной им для Венгеровского «Критико-биографического словаря русских писателей и ученых» (см. автограф: РО ИРЛИ (ПД). Ф. 377. Собр. 1. № 160. Л. 1).

³ Малецкий (Malecki) Антоний (1821—1913) — польский филолог, лингвист, в числе наиболее важных работ которого 1860-70-х гг. можно отметить следующие труды: Wybor mow staropolskich swieckich sejmowych i innych. Antoniego Mcdeckiego. Krakow: Nakfedem Wydawnictwa biblioteki polskiej, 1860; Juliusz Stowacki: jego zycie i dziefô w stosunku do wspofczesnej epoki. Antoniego Maieckiego. T. 1-2. Lwow: Nakladem autora, 1866—1867 (позднее, в 1881 г., этот труд был переиздан в 3 тт.); Biblia krolowéj Zofii, zony Jagiefty, z kodeksu Szaroszpatackiego nakfedem Henryca Lubomirskiego, wydana przez Antoniego Maieckiego. Lwow: W drukarni zakfadu narodowego imienia Ossolirïskich, 1871; Gramatycahistoryczno-porownawczajèzyka polskiego przez dra Antoniego Mateckiego. T. 1-2. Lwow: Nakradem autora, 1879.

Именно о рецензии на последнее издание и упомянул Анненский в публикуемом письме. См.: А-ский И. [Рец.] // ЖМНП. 1881. Ч. CCXIV. Март. Паг. 2. С. 170—179. Вспоминал он о ней в связи с отзывом Ягича (См.: Jagic V. Bibliographischer Bericht: Журнал министерства народного просвещения (Journal des Ministeriums der Volksaufklârung), СПб. 1881, Heft Januar-Mai // Archiv für Slavische Philologie. Berlin, 1881. Bd. 5. H. 4. S. 698. Подпись: V. J.) и впоследствии: Анненский Иннокентий Федорович. [Автобиография] // Первые литературные шаги: Автобиографии современных русских писателей / Собрал Ф. Ф. Фидлер. М.: Т-во И. Д. Сытина, 1911. С. 172; КО. С. 495.

⁴ Будилович Антон Семенович (1846—1908) — филолог-славист, историк, этнограф, журналист, член-корр. ИАН (с 1882 г.).

Будилович, как и Анненский, окончил историко-филологический факультет С.-Петербургского университета (в 1868 г.), был учеником В. И. Ламанского и участником «Сборника статей по славяноведению, составленного и изданного учениками В. И. Ламанского по случаю двадцатипятилетия его ученой и профессорской деятельности» (СПб.: Тип. ИАН, 1883), в котором опубликовал статью «Иероним Каваньин, полузабытый панславист начала XVIII в.» (С. 156—178). В публикуемом письме речь идет о рецензии Анненского на книгу Будиловича «Начертание церковно-славянской грамматики, применительно к общей теории русского и других родственных языков» (Варшава, 1883) (ЖМНП. 1883. Ч. CCXXVII. Май. Паг. 2. С. 127—137). См. отзыв Анненского об этой работе: Иванов Н. [Рец.] // Филологические записки. 1884. Вып. III. Паг. 3. С. 2. Рец. на кн.: Учебник церковно-славянской грамматики для средних учебных заведений / Сост. А. Будилович. Варшава, 1883.

О сюжете, связанном с рекомендацией Будиловичем Анненского надолжность инспектора Рижского учебного округа, см.: ЛТ. С. 135—136. Упоминалось имя Анненского и в одной из полемических статей Будиловича, связанной с работой «Комиссии по вопросу о русском правописании, состоящей под председательством Августейшего Президента Императорской Академии Наук» (см.: Будилович А. Академия Наук и реформа русского правописания // Русский вестник. 1904. Т. 292. Июль. С. 242).

Имя Будиловича встречается в учено-комитетских работах Анненского, причем иногда его труды оцениваются как «прекрасные». См., в частности: ИФА. I. С. 48, 199; ИФА. II. С, 244.

^э См. коммент. к тексту 9.

11. И. А. Шляпкину

Санкт-Петербург, конец 1880-х

Многоуважаемый Илья Александрович!

Безгранично виноват перед Вами, что так долго не возвращал Вам Ваших книг. Возвращаю «Германизацию»¹ и Сахарова². Аландского³ отдал в переплет (согласно условию). Книжку Жданова⁴ попридержу: она нужна мне теперь для моей теперешней работы.

Затем у меня к Вам величайшая просьба.

Не можете ли Вы дать мне на несколько дней сумароковского «Димитрия Самозванца»⁵. Не задержу и верну в исправности. Он мне очень, очень нужен и на самый короткий срок.

Весь Ваш И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. А. Шляпкина (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 341. Оп. 1. № 672. Л. 1-2).

На первом листе автографа содержится сделанная Шляпкиным синим карандашом помета: «И. Ф. Анненский». Часть письма утрачена: оторвана нижняя половина второго листа, содержавшая, вероятно, приписку, нечитаемые фрагменты которой видны после подписи Анненского.

Шляпкин Илья Александрович (1858—1918) — историк литературы, палеограф, медиевист, профессор С.-Петербургского университета, многолетний член УК МНП, близкий знакомый Анненского еще с университетских времен. В 1880-е гг. они участвовали и в деятельности Филологического общества при С.-Петербургском университете, и в собраниях преподавателей русского и иностранных языков при Педагогическом Музее военно-учебных заведений, и в работе «кружка русских историков» (см. коммент. к тексту 12); в самом начале 1890-х гг. Шляпкин и Анненский преподавали на Высших Женских (Бестужевских) курсах. Главным полем их сотрудничества в 1900-е гг. была служба в УК: к сфере их совместной ответственности относились разнообразные учебные пособия по русскому языку и словесности, издания произведений русской и зарубежной художественной литературы, они неоднократно вместе участвовали в составе различных комиссий УК, работали над обновлением программ преподавания русского языка и словесности в средней школе (ИФА. И. С. 134—135, 273; ИФА. III. С. 199—201, 202—261, 262—270; ИФА. IV. С. 115, 353—358, 371—374). Стоит отметить, что при всей дружеской приязни и подчеркнутой взаимной лояльности их жизненные, общественно-политические и литературные позиции в этот период не были близкими, что иногда вольно или невольно приводило к полемике (см., например: ИФА. II. С. 226—227, 230,307-308). Характерно, что в «Дневнике» Шляпкина 1895—1916 гг. имя Анненского упоминается в достаточно нейтральном контексте лишь несколько раз (см.: РГАЛИ. Ф. 1296. Оп. 1. № 27. Л. 56-56об., 157об.). См. также: ЛТ. С. 121.

Единственное письмо Шляпкина, сохранившееся в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 385. 1 л.), имеет характер рекомендательного (Анненский в момент его написания служил директором 8-й С.-Петербургской мужской классической гимназии) и не связано напрямую ни с одним из публикуемых в настоящем издании писем Анненского:

Многоуважаемый Иннокентий Федорович!

Позвольте мне рекомендовать Вашему милостивому предстательству сына моего доброго знакомого А. А. Коровского. Сей неудачник, юноша очень скромный, желает поступить в Вашу гимназию, и за его благонравие ручается

уважающий
Вас И. Шляпкин

СПб. 30 Июля 1894 г.

¹ Речь, очевидно, идет о следующем издании: Германизация Балтийских славян. Исследование Иосифа Первольфа. СПб.: Изд. С.-Петербургского отдела Славянского комитета, 1876. 260 с.

В этом труде автор исследовал не столько процесс завоевания и подчинения полабских славян, сколько постепенную колонизацию уже после присоединения к Пруссии.

Первольф Иосиф Иосифович (1841—1891) — известный историк-славист, профессор Императорского Варшавского университета, чех по национальности.

² Сахаров Иван Петрович (1807—1863) — фольклорист, этнограф, археолог, палеограф, библиограф.

Скорее всего здесь речь идет об издании, которое было интересно Анненскому в связи с его работой над рецензией на двухтомное сочинение Е. В. Барсова «Слово о полку Игореве, как художественный памятник Киевской дружинной Руси» (М., 1887), опубликованной в ЖМНП (1888. Ч. CCLVI. Апрель. Паг. 2. С. 501—512). См.: Сахаров И. Песни русского народа. СПб.: Тип. Сахарова, 1839. Ч. 5: Былины русских людей; Исследование о Слове Игорева полка; Русские народные сказки.

³ Аландский Павел Иванович (1844—1883) — историк, филолог, по окончании историко-филологического факультета С.-Петербургского университета преподававший последовательно в С.-Петербургском университете, Киевском университете им. Св. Владимира и на Киевских высших женских курсах, автор таких сочинений, как «Синтаксические исследования: Значение и употребление Conjunctivi в языке Илиады и Одиссеи» (СПб.: Тип. А. Траншеля, 1873), «Поэзия как предмет поэзии» (Киев: Университетская тип., 1875), «Изображение душевных движений в трагедиях Софокла: Опыт для теории поэтического творчества» (Киев: Тип. Императорского Унта Св. Владимира, 1877), «Древнейший период истории Рима и его изучение» (Киев.: Университетская тип. (И. Завадзского), 1882), «История Греции» (Киев: Тип. Императорского Ун-та Св. Владимира, 1885), и ряда других трудов.

Переиздание одного из перечисленных трудов И. Ф. Анненский впоследствии рецензировал и отозвался о нем довольно благожелательно. См.: И. А. [Рец.] // Исторический вестник. 1900. T. LXXIX. Февраль. С. 812—813. Рец. на кн.: П. И. Аландский. История Греции. Изд. 2-е. Киев, 1900. Возможно, именно о первом издании этого труда и идет здесь речь.

⁴ Жданов Иван Николаевич (1846—1901) — историк литературы, фольклорист, один из крупнейших представителей российского сравнительно-исторического литературоведения, член ИАН (с 1899 г.), о трудах которого Анненский отзывался с неизменным пиететом (ИФА. I. С. 61, 97, 253, 288; ИФА. II. С. 14, 31, 50, 94, 166, 214; ИФА. IV. С. 48, 79, 314).

Вполне определенно установить и категорически утверждать, о какой из работ Жданова идет речь, сложно, но вероятнее всего, что имеется в виду его магистерская диссертация «К литературной истории русской былевой поэзии» (Киев, 1881), на которую впоследствии Анненский в своих трудах ссылался.

³ «Димитрий Самозванец» (1771) — трагедия Александра Петровича Сумарокова (1717—1777).

12. В. Г. Дружинину

Санкт-Петербург, 5.03.1889

Поздравляю Вас, многоуважаемый Василий Григорьевич, с получением ученой степени¹. К сожалению, я не мог утром быть в университете², а в настоящую минуту у меня лежит 60 письменных работ, которые я завтра должен вернуть по принадлежности, и потому я должен лишить себя удовольствия поздравить Вас сегодня вечером лично.

Искренне преданный Вам
И. Анненск<ий>

5 Марта 1889 г.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. Г. Дружинина (РГАЛИ. Ф. 167. Оп. 1. № 49. Л. 1).

Впервые опубликовано: Звезда. С. 163.

Дружинин Василий Григорьевич (1859—1937) — историк, специалист в области истории церковного раскола, археограф, палеограф, член-корр. РАН (с 1920 г.), среди многочисленных сочинений которого, относящихся к концу XIX — первым десятилетиям XX в., можно выделить следующие: «Три неизвестные произведения князя Антиоха Кантемира» (СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1887), «Беседа преподобных Сергия и Германа, валаамских чудотворцев: Апокрифический памятник XVI века» (СПб.: Тип. И. Н. Скороходова, 1889), «„Священноиерей“ Матвей Андреев, его беседы с беспоповцами и послания к ним» (СПб.: Тип. М. Меркушева, 1908), «Несколько неизвестных литературных памятников из сборника XVI-го века» (СПб.: Тип. М. А. Александрова, 1909), «Словесные науки в Выговской поморской пустыни» (СПб.: Тип. М. А. Александрова, 1911), «Писания русских старообрядцев: Перечень списков, составленный по печатным описаниям рукописных собраний» (СПб.: Изд. Императорской Археографической комиссии, 1912), «Пустозерский сборник» (СПб.: Тип. М. А. Александрова, 1914).

Образование Дружинин, как и Анненский, получил на историко-филологическом факультете С.-Петербургского университета. Оба они входили в состав так называемого «кружка молодых историков» или «кружка русских историков», были близки к редакции журнала «Библиограф» (см. подробнее: Платонов С. Несколько воспоминаний о студенческих годах // Дела и дни. 1921. Кн. 2. С. 132—133; Малеин А. Николай Михайлович Лисовский и его «Библиограф» // Библиографические известия. 1921. № 1-4. С, 36-38; Демина Л. И. «Записки» Е. Ф. Шмурло об историках Петербургского университета (1889—1892) // Археографический ежегодник за 1984 год / АН СССР; Отделение истории; Археографическая комиссия; Отв. ред. С. О. Шмидт. М.: Наука, 1986. С. 254), об участии в котором Анненского внятно свидетельствуют, пожалуй, только «Записки» Шмурло; значительные фрагменты этих «Записок» недавно опубликованы (см.: «Мне как историку позволительно оценивать события исторической меркой»: Из «Записок» Е. Ф. Шмурло о Петербургском университете. 1889 г. / Вступ. статья, подгот. текста к публ. и коммент. Л. И. Деминой // Отечественные архивы. 2006. № 1. С. 72-99). Цит. этот документ по архивному источнику: «2 января <1889 г. — А. Ч.> наш исторический кружок праздновал пятилетие своего существования; собрались — почти все — по обычаю у В. Г. Дружинина; был и живущий постоянно в Выборге Симонов, отставший от кружка и по жизни в другом городе, и по занятиям: он специально учительствует, а от научной истории он теперь в стороне. Я даже мало его знаю; но он духовный отец кружка: ему принадлежит мысль основания. Нас теперь (перечисляю в приблизит<ельном> порядке приема в члены. Точно не знаю, ибо вошел в кружок не со дня основания): В. Г. Дружинин, С. Ф. Платонов, А. И. Барбашев, Н. М. Бубнов, Н. Д. Чечулин, С. М. Середонин, И.АШляпкин, А С. Лаппо-Данилевский, M. A Дьяконов, А. И. Савельев, я, Н. М. Лисовский, И. Ф. Анненский, С. Л. Степанов и И. А. Козеко, — 15 человек, кроме Симонова. Вечером 2 января я остался недоволен: он прошел, как и все остальные собрания нашего кружка; ничем его не выделили, сделали каким-то заурядным днем. Единственное, разве, — это снялись 5 января в фотографии Ренца всей группой, да и тут не было Савельева, Барбашева и Анненского» (НИОР РГБ. Ф. 178. Музейное собрание. Карт. 7774. Л. 5-6).

Особенно для анненсковеда в цитируемых «Записках» любопытен включенный в публикацию Л. И. Деминой не в полном объеме сюжет, озаглавленный Шмурло «Наша субсидия „Библиографу“» и рассказывающий о добровольном участии членов кружка историков в финансировании упомянутого журнала (см. в указ. архивном деле: Л. 30-36), в котором Анненский публиковался под псевдонимами в 1888—1889 гг. (см.: ИФА VI. № 468—469,473,475,482). В записи, датированной 29 августа 1889 г., находим следующую характеристику автора публикуемого письма: «Анненский же, например, со своей увлекающейся натурой, бухнул 8 руб. (первоначально даже 10), а уж кто обыкновенно без денег сидит, как не он? Ему платить теперь еще и потому обиднее, что он, видимо, охладел к нашему кружку (редко бывает), а к „Библиографу“ и подавно. То же увлечение побудило его просить меня ввести его в нашу компанию, но скоро он, педагог-словесник, лингвист, почувствовал себя в менее родственной обстановке среди нас, чистых историков. У него в голове Пушкин, статья из последнего No журнала, какой-ниб<удь> там Abel, Delbrück и др<угие> лингвисты (вон он эту зиму с С. К. Буличем занимался литовским языком), — а у нас писцовские книги, раскол <…> и т. п.» (Л. 32-33). Очевидно, именно к периоду достаточно тесного общения с поименованными выше историками относятся сохранившиеся в фондах российских библиотек сброшюрованные вырезки одной из журнальных публикаций Анненского (речь идет об упоминавшейся в прим. 2 к тексту И работе: Анненский И. [Рец.] // ЖМНП. 1888. Ч. CCLVI. Апрель. Паг. 2. С. 501—512. Рец. на кн.: Слово о полку Игореве, как художественный памятник Киевской дружинной Руси. Е. Барсова. Два тома. М. 1887), снабженные его однотипными дарственными надписями, не содержащими датировки:

«Глубокоуважаемому Александру Сергеевичу Лаппо-Данилевскому рецензент» (Библиотека ИРЛИ, шифр 19536/1310) «Многоуважаемому Николаю Михайловичу Лисовскому рецензент» (РГБ, шифр II 250/107)

Нужно отметить, что значительная часть членов «кружка русских историков» активно участвовала в формировании С.-Петербургского Исторического общества, причем и Анненский вскоре был привлечен к участию в этом обществе: 18 апреля 1890 г. его кандидатура была предложена для избрания, а в заседании 25 апреля 1890 г. было «приступлено к баллотировке гг. кандидатов в члены Общества, предложенных на прошлых общих собраниях 21 марта и 18 апреля», при этом «г-жа Балобанова и г. Флексер оказались избранными большинством голосов, гг. Анненский <…> — единогласно» (см.: Протоколы заседаний Исторического Общества за 1899-90 г. // Историческое обозрение: Сборник Исторического Общества при Императорском С.-Петербургском университете за 1890 г. СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1890. Т. 1. Паг. 2. С. 38, 41; Историческое общество при Императорском СПБ университете 1889—1890 г.: Протоколы заседаний и отчет. СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1891. С. 17, 19. (Приложение к журналу «Библиограф» 1890 и 1891 г.)).

¹ Речь идет о присуждении Дружинину степени магистра истории.

² Именно в этот день в Императорском С.-Петербургском университете состоялся так называемый «диспут», то есть защита диссертации адресата письма, «Раскол на Дону в конце XVII века: Исследование», которая вскоре и была опубликована (СПб.: Тип. И. Н. Скороходова, 1889. X, 335 с). Событие, послужившее поводом к написанию письма, нашло отражение в разделе «Диспут Дружинина» процитированных «Записок» Шмурло (Л. 17-23).

13. И. А. Шляпкину

Санкт-Петербург, 15.04.1890

Многоуважаемый Илья Александрович!

Если вместо субботы Вы назначите воскресенье или пятницу, то искренне обяжете меня — в субботу мне, по-видимому, придется секретарствовать в обще-педагогическом отделе¹. Бурмейстеру² все деньги я, конечно, уплатил.

Весь Ваш И. Анненск<ий>

15 Апр. 1890 г.

Малая Итальянская д. 27

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. А. Шляпкина (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 341. Оп. 1. № 672. Л. 5).

Открытое письмо, на котором помещен публикуемый текст, отмечено почтовым штемпелем 16 апреля 1890 г. и подписано следующим образом:

Его Высокородию Илье Александровичу Шляпкину Соляной переулок д. 14, кв. 26

¹ Речь идет об общепедагогическом отделе учебно-воспитательного Комитета Педагогического Музея военно-учебных заведений (об этом учреждении см. подробнее: Педагогический музей военно-учебных заведений: 1864—1914: Исторический очерк / Под ред. Я. Л. Барскова. СПб.: Тип. «Сириус», 1914; Коровин В. М., Свиридов В. А, Педагогический музей российских военно-учебных заведений // Педагогика. 2005. № 4. С. 76-83).

Здесь следует упомянуть о том, что с середины 1880-х гг. до конца 1890 г. Педагогический Музей военно-учебных заведений был одним из главных полей приложения сил Анненского. См.: Краткий обзор деятельности Педагогического Музея военно-учебных заведений за 1885—1886 учебный год / Сост. Вс. Коховский. СПб.: Тип. M. M. Стасюлевича, 1886. С. 96; То же // Педагогический сборник, издаваемый при Главном управлении военно-учебных заведений. 1886. Ноябрь. Паг. 3. С. 96; Краткий обзор деятельности Педагогического Музея военно-учебных заведений за 1887—1888 учебный год / Сост. Вс. Коховский. СПб.: Тип. M. M. Стасюлевича, 1888. С. 23, 39, 95, 97, 98-99; То же // Педагогический сборник. 1888. Август. Паг. 3. С. 23; Октябрь. Паг. 3. С. 97, 98, 99; Краткий обзор деятельности Педагогического Музея военно-учебных заведений: XXVI год (двадцатый обзор): За 1888—1889 учебный год / Сост. Вс. Коховский. СПб.: Тип. M. M. Стасюлевича, 1889. С. 10, 57, 119—121, 125, 132; То же // Педагогический сборник. 1889. Сентябрь. Паг. 3. С. 10; Октябрь. Паг. 3. С. 57; Ноябрь. Паг. 3. С. 119—121, 124—125, 132; Педагогический Музей военно-учебных заведений в 1889—1890 учебном году: XXVII год (Двадцать первый обзор) / Сост. Вс. Каховский. СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1890. С. 95; То же // Педагогический сборник. 1890. Октябрь. Паг. 3. С. 95; Педагогический музей военно-учебных заведений: 1864—1914: Исторический очерк / Под ред. Я. Л. Барскова. СПб.: Тип. «Сириус», 1914. С. 88, 119, 168, 176—177, 179—180.

В различных изданиях Педагогического Музея было опубликовано свыше десятка работ Анненского (см. подробнее: ИФА. VI), две из которых были выпущены в свет в виде отдельного издания: Анненский И. Ф. Первые шаги в изучении словесности: Два сообщения в собрании преподавателей русского языка при Педагогическом музее военно-учебных заведений. СПб.: Тип. И. Н. Скороходова, 1888. 23 с. В фондах библиотеки ИРЛИ сохранился экземпляр этой брошюры (шифр: Бр. 411/7) с недатированной дарственной надписью, адресованной Гуревичу:

Глубокоуважаемому Якову Григорьевичу Гуревичу от автора

В самом первом номере журнала «Русская школа», кстати, Анненский в качестве секретаря общепедагогического отдела опубликовал следующую заметку: И. А. Отчет о заседаниях общепедагогического отдела учебно-воспитательного комитета Педагогического музея военно-учебных заведений // РШ. 1890. № 1. Январь. С. 150—151. Об участии Анненского в одном из его заседаний см. также: Геннинг В. П. Заседание общепедагогического отдела Педагогического музея 17-го марта 1890 года // РШ. 1890. № 4. С. 164. Подпись: В. Г.

Очевидно, упоминаемое Анненским заседание общепедагогического отдела учебно-воспитательного комитета Педагогического музея военно-учебных заведений должно было состояться в субботу 21 апреля.

² О чем идет речь, точно установить не удалось.

Не исключено, что о карточном долге (см.: ВК. С. 231—232).

14. Над. В. Анненской

Вена, 5.06.1890

Вена
5/17 Nord-Bahn-Hotel

Милая Динуша! Сейчас прочитал твое второе письмо. Спасибо тебе и дорогому Валюше за интересные письма. К сожалению, не могу написать сегодня такого же интересного ни тебе, ни Вале, п<отому> ч<то> устал страшно. Я писал тебе из Скерневиц (по дороге к границе)¹, и ты знаешь, что мы осмотрели Варшаву, были даже в театре и пешком исходили все Лазенки². В каком запустении пруды — ужас. До Вены ехали так себе до границы от Варшавы, там надо дважды пересаживаться, и попадаешь сразу из России к австрийцам. Представь себе дождь, холод, ночь — глаз выколи, на станции, где поезд стоит две минуты, нас втискивают в вагон 3-го класса, он битком буквально набит жидами, да какими: они здесь с пейсами, наглые, запах такой, что я взвыл. Говорю кондуктору (похожему на офицера): «здесь нет мест». Он меня во второй класс: здесь было хоть и тесно, и тоже жиды были, но лучше. Дал я ему за это удовольствие 75 крейцеров, то е<сть> 55 коп., и прекрасно доехал до Вены. Приезжаем: дождь, ветер, 12°, однако все-таки, пользуясь светлыми промежутками, мы рыскаем весь день до 12 час<ов> ночи. Вена подавляет своими зданиями: думаешь — это дворец, а это отель. Особенно мне понравился старинный (13 века) собор Св<ятого> Стефана³ в готич<еском> стиле с ажурными высочайшими башнями и крышей, которая точно вышита бисером. Внутри множество капелл — свету почти нет: он проходит скупо в окна, хотя огромные, но сплошь расписанные по стеклу арабесками и сценами на библейские сюжеты; то там, то сям служат, цветы, свечи, молящиеся фигуры в темных нишах у решеток, звон колокольчиков, и все-таки церковь так велика, что кажется тихо. Видел вчера еще Вахт-парад — во дворе Hofburg’a⁴ и видел императора⁵ в окне: гвардия в киверах, коротких мундирах с короткими скорострелками и в штиблетах. Вена поражает еще движением: извозчиков не так много, но все в шорах, дорогие, сами с пледами в фетровых шляпах, с бичами, но, главное, конки без верхних мест, не большие, звонят постоянно; омнибусы, огромные фуры с гигантскими лошадьми и тележки, запряженные собаками. Но несносно видеть повсюду рестораны, кафе, вейнштубе, павильоны, где продают лимонады и мороженое. Кажется, Вена только и делает, что всегда торгует. Магазинов множество невообразимое. Купил себе вчера плед и обертку для него, куда можно за ремни положить хоть целый чемодан: плед чудный — мягкий, большой, теплый и стоит 33 гульдена (гульд<ен> 75 коп.). Бинокля пока не покупаю. Сегодня осматривал галлереи в Бельведере (то же, что наш Эрмитаж) и купил себе несколько фотографий (довольно дорого это). Чего-чего мы только не осматриваем. Вчера были на интересной промышленной выставке. По дороге (мы все ходим или вскакиваем на конку) смотрели разные балаганы (интересные карусели в виде качающихся кораблей или лошади в настоящую величину). Зашли мы также в павильон, где делают мгновенные фотографии: за 40 крейцеров в 3 минуты с нас сняли две группы, приготовили и вложили в бумажные рамки. Смешит меня в Вене это, что за все платят: на чай зайдешь — платишь 5 крейц<еров> за первый класс, присядешь на улице на стуле — подходит немка с сумочкой: плати 2 крейцера. Я чувствую себя порядочно, только желудок расстроился эти дни. В Италии, как только приеду, буду жить свободнее, то е<сть> не буду вечно торопиться, вставать в 7 часов. Буду все рассматривать исподволь, а то так делать, как эти дни в Вене и в Варшаве, постоянно нельзя.

Прощай, дорогая Динуша, целую тебя, Валюшу⁶, маму Саню⁷. Вам буду писать из Венеции. Пишите мне: Италия, Венеция = Italie, Venese, M-r Innocent Annensky poste restante⁸.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 277. Л. 1-2об.).

Впервые опубликовано: Эдельман. С. 27-29.

Следует отметить, что на протяжении 1880-х гг. Анненский с семьей (с женой и сыном Валентином) проводил каникулярное время в Сливицком, имении матери его жены: в личном деле Анненского в фонде гимназии Бычкова / Гуревича сохранились автографы нескольких его прошений о выдаче «свидетельства на право свободного проезда в Вельский уезд Смоленской Губернии и проживания там в течение летних месяцев» (от 5 июня 1881 г., 25 мая 1882 г., 30 мая 1883 г. — ЦГИА СПб. Ф. 171. Оп. 1. № 16. Л. 15, 23, 26), а также один подлинник такого «Свидетельства» и их отпуски от 1 июня 1884 г., 31 мая 1886 г., 4 июня 1887 г. и 27 мая 1889 г. (Там же. Л. 36, 38, 41, 44). Однако по истечении десятилетнего срока Анненский в соответствии с положениями законодательства о гражданской службе и утвержденным в 1871 г. «Уставом гимназий и прогимназий» мог претендовать на каникулярный заграничный отпуск. В преддверии очередного каникулярного периода, весной 1890 г., он обратился к руководителю гимназии, в которой служил, с официальной просьбой (печатается по тексту автографа: ЦГИА СПб. Ф. 171. Оп. 1. № 16. Л. 45):

Его Превосходительству

Господину Директору С.-Петербургской
Гимназии Гуревича
Коллежского Советника
Иннокентия Федоровича
Анненского

Прошение

Имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство об исходатайствовании мне установленного отпуска на заграничную поездку сроком по 1-ое Сентября 1890 года.

Иннокентий Анненский

19 Марта

1890 года

Соответствующее разрешение высшего образовательного начальства было датировано 18 апреля 1890 г. (Там же. Л. 46), и Анненский стал вести организационную подготовку к поездке, которая завершилась получением заграничного паспорта, датированного 23 мая 1890 г. (см. вклейку 1 между стр. 224 и 225 в следующем издании: Встречи с прошлым: Сборник материалов РГАЛИ. М.: Русская книга, 1996. Вып. 8 / Ред. сост. С. В. Шумихин). Н. В. Анненская с младшим сыном отправилась на лето по традиционному маршруту, в Смоленскую губернию, и все письма Анненского были адресованы в Сливицкое.

Маршрут Анненского в Италию пролегал в рамках Российской Империи не только через Царство Польское, но и через балтийские губернии: фрагменты его путевых заметок, имеющих отношение к посещению Риги и датированные концом мая 1890 г., были опубликованы Р. Д. Тименчиком (см.: Родник. Рига. 1988. № 2. С. 15-16).

Об итальянском путешествии Анненского 1890 г. и о роли итальянских впечатлений в его творчестве см.: Итальянские заметки М. А. Волошина (1900) / Вступ. статья, публ. и коммент. А. В. Лаврова // Волошин Максимилиан. Из литературного наследия / АН СССР; ИРЛИ (ПД); Отв. ред. А. В. Лавров. СПб.: Наука, 1991. [Вып.] I. С. 221—222; Эдельман. С. 21-27.

¹ Ныне город Скерневице в Польше. Упомянутое письмо Анненского, как и письма Н. В. Анненской и В. И. Анненского в Австрию и Италию, не разысканы.

² Речь идет о предместье Варшавы, где находился загородный дворец польских королей.

³ Собор Святого Стефана издавна считается главной святыней Вены. Он был заложен епископом Пассау в начале XII в. и освящен в 1147 г. в честь Стефана (Stephan) Святого (975—1038) — первого короля Венгрии, основателя венгерской династии Арпадов.

Возможно, впечатления Анненского о посещении собора отразились и в стихотворении «У Св. Стефана» («Обряд похоронный там шел…»), впервые опубликованном В. Анненским-Кривичем в составе книги «Посмертные стихи Иннокентия Анненского» (Пб.: Картонный домик, 1923).

⁴ Речь идет об императорском дворце в Вене.

⁵ Франц Иосиф (Franz Josef) I (1830—1916) — император Австрии и король Венгрии в 1848—1916 гг., из династии Габсбургов.

⁶ См. коммент. к тексту 16.

⁷ Сливицкая (урожд. Броневская) Александра Вениаминовна — мать жены Анненского, владелица сельца «Фомино или Комино и Аннинское тож», унаследованного ею от отца — поручика Вениамина Михайловича Броневского. Став в замужестве генеральшей, она переименовала свое родовое имение Аннинское (Анненское) в честь своего супруга в Сливицкое, оставаясь до своей смерти в начале 1890-х гг. (точную дату ее смерти пока установить не удалось) его единственной владелицей. Именно в этом имении Анненский и познакомился летом 1877 г. со своей будущей супругой (см. коммент. и прим. 4 к тексту 2, а также прим. 4 к тексту 6).

Следует заметить, что имение это не отличалось масштабностью: согласно несколько более позднему официальному справочнику среди населенных мест Будинской волости Вельского уезда под № 74 оно обозначено следующим образом: «Сливитское (Анюнское) вл. ус., дворов 8, жителей: м. 25, ж. 19» (Список населенных мест Смоленской Губернии. СПб.: Изд. Статистического Комитета Министерства Внутренних Дел, 1904. С. 26). Финансовое положение этого имения было не блестящим. Вскоре после принятия от А. В. Сливицкой наследства в печати было опубликовано извещение Совета Государственного Дворянского Земельного Банка о назначении советом банка на продажу «за невзнос причитающихся банку платежей» имения Надежды Валентиновны Анненской в сельце Анненском Вельского уезда площадью 442 десятин 454 саженей. К 1896 г. сумма банковской ссуды составляла 7000 рублей, а размер взыскиваемых недоимок — 164 руб. 50 коп. (Правительственный вестник. 1896. № 46. 27 февр. (10 марта). С. 16; повторные извещения оторгах: Правительственный вестник. 1896. № 72.31 марта (12 апр.). С. 15; Правительственный вестник. 1896. № 99. 5 (17) мая. С. 17).

Человеком А. В. Сливицкая была довольно ярким (по крайней мере, в молодые годы), о чем свидетельствовал в своих воспоминаниях «Ранние годы моей жизни» (М.: Т-во тип. А. И. Мамонтова, 1893. С. 352—354,385) и А. А. Фет, описывая службу и быт штабных офицеров Елизаветградского корпуса военных поселений середины 1840-х гг., главным образом в главе XLII, имеющей подзаголовок «Кантонистская школа. — Сливицкие. — Эмануэли. — Филькович. — Марченко».

А. В. Орлов так характеризовал фетовские литературные портреты Сливицких: мужа «мамы Сани», «коренастого, рыжего с проседью 50-летнего полковника Сливицкого» и ее, «молодой, далеко не красивой, но чрезвычайно любезной»: «Фет рассказывал о своем времяпрепровождении в Елизаветграде, где он после производства в корнеты служил прикомандированный к штабу корпуса военных поселений и был дружески принят в доме Сливицких. Он добавляет, что „Сливицкая была принята в лучших домах города, начиная с семьи корпусного командира“. Он вспоминает про „живой задор ее голубых глаз и игривых речей, скользивших по самому краю излишней вольности“, и о своем совместном с нею участии в танцевальных вечерах в доме личного адъютанта командира корпуса ротмистра Эмануэля. Не преминув восхититься уменьем Сливицкой вести хозяйство при ограниченных до крайности средствах ее семьи, Фет с похвалой отозвался о вкусных обедах, которыми она его угощала, и „благовонных папиросах“, которые Сливицкая „с величайшим искусством приготовляла для мужа“, причем около 30 штук в месяц приходилось и на долю Фета. Он называет ее „милой женщиной“ и своей „приятельницей“ и упоминает, что Сливицкая „сняла“ его „акварельный портрет, в то время до известной степени схожий“. Но Фет, кажется, так увлекся своим светским флиртом с Александрой Вениаминовной Сливицкой, что, бывая у нее в доме, совсем не заметил малолетних ее дочек. О них он не упоминает вовсе» (Орлов. I. Л. 124—125).

Последняя констатация, впрочем, несколько противоречит семейной легенде, воспроизведенной Кривичем в неопубликованной и вновь открытой в РГАЛИ Р. Д. Тименчиком статье «Над выцветшими страницами», согласно которой Фет, оставивший в альбоме А. В. Сливицкой 1840-х гг. перед своим отъездом в полк четверостишие-экспромт, «в доме бабки, когда она жила на Юге, был принят дружески и даже мою мать — тогда 6-7-летнюю девочку, — как она рассказывала, учил <…> чистописанию» (ЛТ. С. 129).

⁸ Италия, Венеция, Г-ну Иннокентию Анненскому до востребования (фр.).

15. Над. В. Анненской

Венеция, 7.06.1890

Венеция 7/19 Июня 1890

Милая Динуша! Вчера в 11 часов приехали в Венецию. Сегодня в самый угар я пришел к себе в номер, чтобы тебе написать. Дорога от Вены до Венеции — это что-то волшебное. Поезд выезжает в 7 часов утра, а уже в 8 он в горах, среди ущелий. Какие горы. — Когда на них смотришь, то глаза невольно расширяются, хочется больше захватить взглядом. На меня вообще природа действует не сильно; но здесь точно все видишь во сне. Представь себе, что поезд летит в горах, лепится по горам, пропадает в ущельях, гремит по мостам. Ты видишь где-нибудь в стороне черную дыру в горе, и вдруг поезд непонятным и невидным зигзагом влетает в туннель. До итальянской границы 15 туннелей: самый большой в 1½ минуты. Земмеринг — это станция на высшей точке поднятия дороги. Вокруг ее горы, крытые лесом, по большей части хвойным, кое-где лежит белая полоска — это снег, или вершина закутана в туман, кое-где бежит серебряная струйка — это горный поток.

Но вот приезжаешь на итальянскую границу Pontebba: изменяется население, порядки, и природа новая, по-моему, еще прекраснее. Первая итальянка, которую я видел, торговала вишнями и была прехорошенькая, после я не видел ни одной настояще красивой, но стройны и грациозны почти все молодые; кокетливы даже дети, а старухи — это такие ведьмы, каких я себе и не представлял никогда.

Но возвращаюсь к рассказу. Начиная от Понтеббы, где таможенные чиновники даже не осматривали багажа, а только открыли чемоданы и поставили кресты мелом, вместо чистых немецких построек пошли дома с обвалившейся штукатуркой, в живописных позах спящие итальянцы, виноградники, грязь, красивые дети. Кондукторы на станции не звонят, а кричат: один partenza², а другойpronti (готово). Но природа лучше всякой попытки вообразить красивое место. Горы становятся диче, огромнее, между ними бегут быстрые потоки голубые, с розовой полосой посередине, от каменистого дна. Первое время просто дуреешь: 26 туннелей сразу, на секунду выскочишь, увидишь спереди красноватые желтые горы с туманными шапками, сзади розовые, воздушные, которые невольно принимаешь за облака, только неподвижные, — и вот опять в темный туннель, где мигают по сторонам какие-то огоньки (факелы, что ли). Но вот кончились туннели, горы расступаются шире и шире (день был серый, краски заката пропали), и наконец мы в долине, мелькают живописные городки и деревни, и наконец, чтобы дать покой утомившимся глазам, спадает южная ночь, без звезд и луны, но не наша белая, а темно-темно-серая. Перед самой Венецией с полчаса поезд идет по дамбе, с обеих сторон море. Но вот и Венеция. Ночь такая теплая, ласкающая, что делается даже тоскливо. Венеция спит! Факкино³ несет ваш багаж в гондолу (правильнее barca — гондолы с будочкой дороже), и гондольер, стоя на носу лодки, точно опирается на весло. С большого канала мы попадаем в целую сеть маленьких канавок (говорят, до 30 сажен глубины). Там темно, пахнет водой, фонари только на углах, ставни старых домов закрыты, и ночная темнота нарушается только странными криками гондольеров, которые ловко расходятся, лепясь около каменных стен. Вот мы и в Отеле. Сегодня новые впечатления, но нет, уже слишком много! Прощай, дорогая. Ты не поверишь, но ни на минуту я не перестаю чувствовать, что тебя нет со мной, и сердце щемит. Прекрасный сон, но хочется проснуться и поцеловать тебя. Валюше при этом пишу отдельно⁴. Целую вас и люблю.

Кеня

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 277. Л. 3-4об.).

Впервые фрагмент письма был опубликован В. И. Анненским-Кривичем (ВК. С. 233). В полном объеме опубликовано: Эдельман. С. 29-31.

¹ Характерное признание Анненского, касающееся его восприятия природы.

² Отправление (ит.).

³ Носильщик (ит.).

⁴ См. текст 16.

16. В. И. Анненскому

Венеция, 7.06.1890

Signore Valentimo Annensky
nel villagio di Slivitzky¹

Милый Валюша! Большое спасибо тебе за письмо и виды. Я насмотрелся видов также, но, к сожалению, не имею, подобно тебе, уменья рисовать. Мама прочитает тебе письмо с описанием лучшей части моего путешествия². Я теперь в Венеции: моя комната выходит на <узкий? — А. Ч.> канал, по нему ездят длинные лодки barca. Весь город состоит из набережной, огромного канала, по которому ходит пароход и лодки, маленьких каналов сажени 1½ в ширину и переулков, которые похожи на каменные коридоры. В садах на открытом воздухе есть пальмы, магнолии, а на камнях, на самом припеке спят полуголые люди.

Любящий тебя папа

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 275. Л. 2-2об.).

Написано это письмо мальчику, которому еще не исполнилось десяти лет, на почтовой карточке (cartolina postale) Ricordo di Venezia.

Анненский Валентин Иннокентьевич, псевдоним Валентин Кривич (1880—1936) — поэт, прозаик, литературный критик, мемуарист, автор воспоминаний об отце, редактор и публикатор его произведений. См. о нем подробнее: Тименчик Р. Д. Кривич Валентин Иннокентьевич // РП. Т. 3. С. 155.

О В. И. Анненском-Кривиче, к которому как к единственному родному сыну И. Ф. Анненский не мог не испытывать самых ярких отеческих чувств (что проявлялось, в частности, и в неустанной заботе о его материальном и семейном благополучии, и в подчеркнутом внимании к его литературной и служебной карьере, и в посвящении стихотворения «Любовь к прошлому» и лирической трагедии «Лаодамия»), и характере его отношений с отцом, о его роли в сохранении и издании наследия Анненского и увековечении его памяти высказывались диаметрально противоположные мнения.

См., например, с одной стороны, суждения Голлербаха: «…не только наследие поэта, но и весь строй его души остался здесь, охраняемый и сберегаемый другим поэтом, близким ему двойным родством — духовным и кровным: в Анненском-Кривиче прочно связались в единое целое хорошие литературные традиции, сокрушительное острословие, „вечера Случевского“ и ранний „Аполлон“» (Голлербах Э. Город муз: Повесть о Царском Селе. 2-е изд. Л.: [Изд. автора], 1930. С. 165). Иная точка зрения вполне определенно представлена в многочисленных уничижительных оценках Ахматовой в передаче П. Н. Лукницкого. Ср., например, фрагмент его записи от 12.04.1925: «АА описала мне сущность В. Кривича, и очень верно. Кривич был директорским сынком, которого перетаскивали из класса в класс только потому, что учителя боялись ставить ему дурные отметки. Это был представитель определенного типа царскоселов дореволюционного времени — тип фата, чванного, флиртующего, в мундире, и безмозглого кретина (АА выразилась все же несколько мягче). А сейчас — сторож при архиве Анненского, жалкий, облезлый, ничтожный человек, совсем не старый по годам, но уже совершенно разрушающийся» (Лукницкий. Т. I. С. 125). Ср. также: Лукницкий. Т. I. С. 181, 231—232, 303—304; Т. II. С. 89, 150, 172.

Безусловно, более аргументированно и объективно этот сюжет обрисован в следующей публикации: ЛТ. С. 67, 121.

И все же, несмотря на несомненные заслуги В. Кривича в издании и популяризации наследия отца, следует признать, что на большую часть близких И. Ф. Анненскому людей, а также и почитателей, и исследователей его творчества Кривич производил в лучшем случае нейтральное или несколько недоуменное (см., например, оценку Маковского: «Этот единственный сын, которого Иннокентий Федорович нежно любил, воспитал и образовал с большой заботливостью, был по облику своему, и духовному, и внешнему, какой-то противоположностью отцу. Добродушный малый и всем сердцем ему преданный, но до удивления ничем его не напоминавший: ни наружностью, ни умом, ни манерой себя держать» (Маковский Сергей. Портреты современников: Портреты современников; На Парнасе «Серебряного века»; Художественная критика; Стихи / Сост., подгот. текста и коммент. Е. Г. Домогацкой, Ю. Н. Симоненко. М.: Аграф, 2000. С. 144)), а в большинстве случаев — крайне негативное и отталкивающее впечатление. Возможно, это было обусловлено до некоторой степени тем, что в процессе общения с В. Кривичем или осмысления характера и мотивов его деятельности вольно или невольно осознавалась справедливость следующей констатации отца о сыне: «…по нарративному свидетельству, почерпнутому мною у моего отца, Владимира Ивановича Орлова, Иннокентий Федорович сказал однажды о Валентине с горечью: „Это моя карикатура“» (Орлов. I. Л. 101).

Впрочем, нельзя забывать, что все вышеприведенные суждения имеют не самое близкое отношение к мальчику Валюше, которому адресовано публикуемое письмо.

О своем детском восприятии итальянских писем отца Кривич писал в публикации «Иннокентий Анненский по семейным воспоминаниям и рукописным материалам» (см.: В К. С. 236).

В детском альбоме В. Кривича (РГАЛИ. Ф. 5. № 28. Л. 19об.) сохранился автограф неопубликованного стихотворения Анненского, написанного в следующем году:

Диалог папы с больным Валей

(у Вали была жаба, потому что он

упал в лужу и простудился)

Отец

Хоть Киев осенью не Крым,

И мр_а_чна неба крыша, —

Довольно стыдно быть больным,

Мой милый Валентиша.

Сын

Да солнышко не греет,

И форменная стужа:

Что Валечка болеет,

В том виновата лужа.

Киев Ноября 11 — 1891.

В том же деле (Л. 48) сохранился карандашный набросок портрета Анненского, сделанный, вероятно, сыном (ср. с суждением отца о его умении рисовать).

¹ Господину Валентину Анненскому в усадьбу Сливицкое (ит.).

² Очевидно, речь идет о тексте 15.

17. Над. В. Анненской

Венеция, 10.06.1890

Venezia 10/22 Guigno
Domenico sera¹

Милая Диночка! Вот три дня, как я в Венеции. Целый день, т<о> е<сть> утро, бегаем по музеям или церквам, а вечер проводим в саду, слушая музыку, или на Piazza². Piazza — это центральное и аристократическое место Венеции: здесь лучшие магазины, самая нарядная публика. У пьяццетты, которая идёт к лагуне, толпятся гондолы с самыми назойливыми людьми в мире — гондольерами. Я не буду тебе описывать храмов, музеев, картин, а расскажу лучше, как мы проводим день. Встаем рано, в 7, 7½ уже на ногах, идем в какой-нибудь кафе, и я пью чашку черного кофе. Когда я первый раз спросил лакея, нет ли цикория там, он даже обиделся. Здесь подходит цветочница, покупаешь букетик, прочитываешь местную газету. Затем музеи и церкви. Неловкое положение туриста. Входишь в церковь; тут в разных углах молятся — больше женщины, стоя на коленях, патер служит, какие-то церковные мальчики звонят и приседают, а мы ходим среди этих украшенных цветами алтарей, около этих исповедальных будочек, около этих потемневших распятий, среди верующих, надеющихся, молящихся, — мы ходим с каталогом, записной книжкой, чуждые всему этому миру, гоняясь за именем какого-нибудь Тициана³. В общем, жизнь туриста мне не особенно нравится: воспринимаешь слишком много впечатлений, может быть, даже больше, чем надо. В общем, пестрота и утомление. Но вернусь к прежнему. Набегавшись часам к 4-5, идем в какой-нибудь скромный ресторан. Тут кормят плоховато, но сытно и дешево. На первое кушанье я беру обыкновенно суп con piselli⁴, т<о> е<сть> с горошком и рисом, в него прибавляют еще целое блюдечко тертого сыру… На второе беру Costoletta alla Milanese⁵ или Vitello (телятина). За обедом пью местное вино с водой и заедаю скромный обед кусочком сыру. Вот и все. А вечером где-нибудь в Giardino⁶. Раз видели оперу в загородном театрике: перед каждым местом стоит столик, и тут мы едим мороженое, или я пью излюбленный свой gassosa⁷, который здесь подают в особых бутылках с льдинкой. Очень эффектна была наша поездка в Лидо⁸; там театр на пристани, и во время бури актеры должны были перекрикивать ветер и волны Адриатики. В общем, хорошо. Жалко только, что от тебя долго нет писем. Я каждый день хожу на почту, и все нет. Динуша, целую тебя, милую, и Валю. Маму Саню целую.

Кеня

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 277. Л. 5-6об.).

Написано письмо на почтовой бумаге с видом Венеции.

Впервые фрагмент письма был опубликован В. И. Анненским-Кривичем (ВК. С. 235). В полном объеме опубликовано: Эдельман. С. 31-32.

¹ Венеция 10/22 Июня. Воскресный вечер (ит.).

² Площадь (ит.). Речь идет о площади Св. Марка.

³ Тициан, собственно Тициано Вечеллио (Tiziano Vecellio) (1476/77 или 1480—1576) — итальянский художник, о творениях которого Анненский высказывался в своих работах неоднократно (см., например: ИФА. II. С. 62, 63; ИФА. III. С. 162, 165—166).

⁴ С горошком (urn.).

⁵ Отбивную котлету по-милански (ит.).

⁶ Саду (ит.).

⁷ Газированный напиток (ит.).

⁸ Лидо ди Езоло (Lido di Jesolo) — один из самых популярных курортов Венецианской ривьеры, расположенный в 30 км от Венеции.

18. Над. В. Анненской

Падуя, 14.06.1890

Падуя 14/26 Июня

Пишу тебе из Падуи, Динуша, куда мы приехали вчера и откуда уезжаем завтра утром. Ни одного письма я не получил от тебя в Венеции: это меня и тревожит, и огорчает. Путешествие мое идет покуда хорошо. Я взял circolare, т<о> е<сть> билет из Венеции по всей Италии и обратно кругом: это стоит 40 рублей с небольшим во 2-м классе. Падуя — старый каменный город… Улицы местами так узки, что извозчик, встретившись с конкой, спокойно въезжает на тротуар. Наша комнатка премилая, чистая, с двумя кроватями, 3 зеркалами, каменным полом и балконом на площадь с памятником Гарибальди¹, и всего 3½ франка. Внизу дешевый и милый ресторанчик, где лакеи в пиджаках и старший, типический Лепорелло², все приходит справляться, хорошо ли нам все подано, нравится ли вино. Обед здесь предешевый, за 70 коп. можно сытно и довольно вкусно поесть. К кухне итальянской я привыкаю; только рыба, которую здесь готовят на оливковом масле, препротивная.

Все утро сегодня провели в церквах. Ах, как поэтичны католические церкви! Нет возможности в деталях осмотреть ни одной из них, но общее впечатление дивное: прохлада, стекла, расписанные сценами из Библии, или просто арабески, вдруг из ниши выглянет измученное лицо какого-нибудь аскета: это статуя Антония³, Франциска⁴; образа, фрески; надписи, гробницы. В ризницах какие-то огромные книги, ноты, в шкапиках закрыты драгоценные произведения искусства. Глаза разбегаются, и с болью сознаешь, что проходишь, пресыщенный и утомленный впечатлениями, мимо таких вещей, на которые бы не налюбовался раньше.

Я здесь разоряюсь на фотографии. Так много захватываешь новых впечатлений, что поневоле не успеешь всего записать и для памяти приобретаешь снимки. Деньги идут, но в еде, в извозчиках, в комнате, во всем я очень экономен. Динушечка, это мое письмо придет, вероятно, в Валюшино рожденье⁵. Поздравь его от меня. Я писал ему дважды из Венеции⁶. Скажи, что я приготовил ему уже подарок. Расскажи ему также, что в Падуе я в первый раз видел осликов в упряжи и что они мне чрезвычайно понравились. Милая Дина, пиши мне, и пожалуйста, почаще. Теперь во Флоренцию, где будем до 1-го июля, и после в Рим, адрес по-французски и подчеркивай фамилию и poste restante. Марку в 10 копеек.

Целую тебя и поздравляю с новорожденным. Валю и маму целую.

Кеня

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 277. Л. 7-8об.).

Написано письмо на почтовой бумаге с изображением венецианской гондолы.

Впервые опубликовано: Эдельман. С. 32-33.

¹ Гарибальди (Garibaldi) Джузеппе (1807—1882) — народный герой Италии, генерал, один из вождей революционно-демократического крыла в национально-освободительном движении, боровшемся за объединение Италии.

² Речь идет, очевидно, о персонаже комической оперы (dramma giocoso) В. А. Моцарта «Дон Жуан» («Don Giovanni»), слуге заглавного героя.

³ Антоний Великий (ок. 250—356) — основатель монашества в Египте, который жил отшельником в пустыне и был канонизирован христианской церковью. Сохранились некоторые письма Антония и приписываемые ему «Правила святого Антония». «Житие Антония», которое было написано Афанасием Александрийским с целью создать идеальный образ христианина-подвижника, явилось образцом для греческой агиографии.

⁴ Франциск Ассизский (лат. Franciscus Assisiensis, итал. Francesco d’Assisi) (настоящее имя — Джованни Бернардоне) (1181 или 1182—1226) — итальянский религиозный деятель, проповедник, монах, основатель братства миноритов («меньших братьев»), преобразованного в монашеский орден францисканцев, автор религиозных и поэтических сочинений на латинском и итальянском языках.

⁵ В. И. Анненский-Кривич родился 20 июня 1880 г. в имении бабушки Александры Вениаминовны Сливицкой, в сельце Сливицком. А. В. Орловым установлено, что крещен он был в Благовещенской церкви села Головеньки Вельского уезда Смоленской губернии 22 июня 1880 г., причем «восприемником его записан его дядя Николай Федорович Анненский, который на крестинах отсутствовал (он был в это время репрессирован в административном порядке Третьим Отделением по политической неблагонадежности <…>). По его поручению, его при исполнении обряда замещал старший единоутробный брат новорожденного 16-тилетний гимназист Платон Петрович Хмара-Барщевский в паре с женой полковника Верой Александровной Римской-Корсаковой <…>» (Орлов. I. Л. 134).

⁶ В архиве Анненского сохранилось только одно письмо сыну из Венеции (см. текст 16).

19. Над. В. Анненской

Флоренция, 19.06.1890

Fur Sie allein¹

Флоренция

19 Июня / 1 Июля 1890

Я решительно не понимаю, Динушка, отчего до сих пор ты мне не пишешь ни строчки. Я знаю, что это моя вина. Я не оставил тебе точных чисел, но это произошло оттого, что я не думал строго придерживаться того расписания, которое мы составили, и сократить свое пребывание и в Венеции, и во Флоренции, и в Неаполе. Сердце у меня замирает от беспокойства. Никогда я еще не был от тебя на таком далеком расстоянии. Путешествие покуда идет как по маслу, если бы только не ежедневное разочарование на почте. Все, что предполагалось, мы видим. Монументы, церкви, картины — все это обогащает ум. Я чувствую, что стал сознательнее относиться к искусству, ценить то, что прежде не понимал. Но я не чувствую полноты жизни. В этой суете нет счастья. Как несчастный, осужденный всю жизнь искать голубого цветка², я, вероятно, нигде и никогда не найду того мгновенья, которому бы можно сказать: «остановись — ты прекрасно»³. Динушечка, ты не обижаешься на меня? Я тебя уверяю, что лучше тех мгновений, которые ты мне дала своей лаской и любовью, у меня не было, и все-таки ты знаешь, что я всегда и везде томлюсь.

Сегодня вечером мы сделали огромную прогулку по Caschine⁴. Это вроде Bois de Bologne⁵: по огромным густым аллеям на берегу тихого Арно катается масса нарядных дам, кавалькады едут. За рекой и куда ни выглянешь из зелени — горы Апеннины, не высокие, не грандиозные, но с изящными, мягкими очертаниями… Жалко, небо было в тучах, на горах лежал туман, и красок заката не удалось видеть. Какая здесь зелень. Представь себе дуб, обвитый снизу плющом, да толстым — буквально несколько деревьев слились в одно с земли до неба. Они образуют непроницаемую местами чащу, зеленую стену. Липы отцвели уже. Осины такие толстые, каких я никогда не видывал. Шли мы, шли и пришли к красивому и трогательному памятнику. Часовенька в индейском вкусе, и в ней на красивом цоколе за изящной решеткой, как живой, с красками бюст индийского раджи; 21 года юноша умер здесь в 1870-м году по дороге из Англии. По обычаю его родины труп его сожгли, а урну с прахом украсили монументом, на котором написали по-санскритски, по-итальянски и по-английски.

Теперь дождь, я сижу в скверной нашей комнатюльке, а Шмурло⁶ где-то в кафе. Меня трактиры вообще мало занимают, а он ужасно их любит. Динуша, сегодня разорился и купил еще две дешевеньких брошки: уж очень хороша и дешева здесь мозаика, а какие шелковые и соломенные вещицы: жалко, везти неудобно. Целую тебя и Валюшу. Поклон всем нашим.

Твой Кеня

До 1-го или 2-го Июля во Флоренции, с 1-го Июля в Риме — до 20-го Июля. Писать надо адрес по-французски. Лучше заказным, фамилию подчеркивать. Имени и чина не надо. Italie Florence. Italie Rome, a раньше по-русски.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 277. Л. 9-10об.).

Написано письмо на почтовой бумаге с изображением памятника Гарибальди.

Впервые опубликовано: Эдельман. С. 34-35.

¹ Вам одной (нем.).

² Речь идет о герое незаконченного романа наиболее влиятельного поэта раннего немецкого романтизма Новалиса (Novalis, псевдоним; настоящее имя Георг Филипп Фридрих фон Харденберг (von Hardenberg)) (1772—1801) «Генрих фон Офтердинген» (1800, опубл. 1802), который ищет привидевшийся ему во сне «голубой цветок», символ романтического томления по невыразимому идеалу.

³ Вольная цитата из «Фауста» Гете.

⁴ Речь идет о парке в окрестностях Флоренции.

⁵ Булонского леса — парка в Париже; это уподобление наводит на мысль о том, что Анненский с женой к 1890 г. уже бывал в Париже, хотя документальных свидетельств тому обнаружить не удалось.

⁶ Шмурло Евгений Францевич (1853—1934) — историк, обучался на историко-филологическом факультете С.-Петербургского университета с 1874 по 1878 г., был оставлен на кафедре русской истории для приготовления к профессорскому званию; педагог, преподаватель истории в гимназиях С.-Петербурга (1879—1891), в том числе и в частной гимназии Бычкова / Гуревича, где греческий язык преподавал Анненский (см.: Оболенский В. А. Моя жизнь. Мои современники. Paris: YMCA-Press, 1988. С. 57, 59-60. (Всероссийская мемуарная б-ка; Серия «Наше недавнее»; 8)), приват-доцент С.-Петербургского университета (1889—1891), профессор по кафедре русской истории в Дерптском университете (1891—1903), с осени 1903 г. ученый корреспондент в Риме при историко-филологическом отделении ИАН, а с 1911 г. — член-корр. ИАН. К 1890 г. он был автором следующих сочинений: «Митрополит Евгений как ученый: Ранние годы жизни (1767—1804)» (СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1888), «О записках Сильвестра Медведева» (СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1889), «Петр Великий в русской литературе: (Опыт историко-библиогра-фического обзора)» (СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1889).

Следует отметить, что для Шмурло совместная с Анненским поездка в Италию была уже вторым посещением этой страны: впервые он был здесь в 1886 г. (Рим, Неаполь, Помпеи). Впоследствии он прожил в Италии с перерывами 21 год.

О достаточно тесных отношениях Анненского с членами «кружка русских историков», описываемых в «Записках» Шмурло (см. коммент. к тексту 12), говорит и единственное сохранившееся в архиве Анненского письмо Шмурло (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 386. Л. 1-1об.), в котором речь идет об открывающейся в связи с назначением Анненского на должность директора Коллегии Павла Галагана в Киеве вакансии преподавателя русского языка в С.-Петербургском Павловском институте, закрытом женском учебном заведении Ведомства Императрицы Марии:

2-го января 1891 Дорогой Иннокентий Федорович.

Вы, вероятно, помните Ивана Ивановича Симонова, члена нашего «Кружка русских историков» и даже его основателя. Он учительствует в Выборге и давно уже жаждет перебраться в Питер; этого тем более можно пожелать ему, что с переездом сюда он получит возможность легче работать на магистерскую диссертацию. По-видимому, он может быть для Павловск<ого> Ин<ститу>та вполне удовлетворительным преподавателем русского языка, который он преподает в Чухляндии. Ну, да Вы сами вернее это все увидите, поговорив с ним. Горячо его рекомендую Вам, надеясь, что и Вы с своей стороны поможете ему устроиться в Институт. Весь Ваш

Е. Шмурло

Очевидно, Анненский не сумел помочь Симонову перебраться в Петербург; последний числился в справочных изданиях С.-Петербургского учебного округа сначала учителем, а впоследствии заслуженным учителем истории, словесности и законоведения Выборгского реального училища вплоть до 1914 г. (см.: Список лицам, состоящих на действительной службе по С.-Петербургскому учебному округу на 1895/6 год. [СПб.: Тип. К. Биркенфельда, 1895.] С. 258; Список лиц, состоящих на службе в С.-Петербургском Учебном Округе к 1 февраля 1914 года. СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1914. С. 149).

20. Над. В. Анненской

Флоренция, 22.06.1890

Флоренция
22 Июня/4 Июля

Милая и дорогая Динуша, сегодня радости моей не было пределов: на меня пахнуло теплом с севера — я получил твое письмо. Рад я очень, что вам хорошо живется, и думаю, что не утерплю и по дороге из Италии приеду к вам в Сливицкое, чтобы вместе вернуться в Петербург. Скажи Вале, что я очень благодарен ему за память об моем спокойствии и что я не сомневался, что честный мальчик будет держать слово. Что рассказать о моей теперешней жизни? Она богата не столько внешними, сколько внутренними впечатлениями. Я чувствую, что развиваюсь эстетически главным образом на чудных картинах, которых здесь масса. В каком-нибудь закоулке старая церковь, ты раздвигаешь красную занавеску, проходишь мимо нищей старухи и входишь в полутемную, сыроватую церковь, идешь — по обе стороны алтари с кое-где горящей свечкой, свет проходит в окна — звезды с причудливыми арабесками. На алтарях цветы, в образных стоят куклы, распятия (в одной церкви я видел крестителя и около него игрушечного барашка). Из сакристии¹ раздается гнусавое пение. Вот прозвонил звонок, и ксендз в белом платье с монахом или мальчиком в кисейной пелеринке идет к одному из алтарей. Теперь я уже мало обращаю внимание на эту обстановку и прямо иду к картине, которая меня интересует. Здесь — каталог из кармана, записная книжка с карандашом из другого, и сидишь иногда целый час. Иногда образ помещается в chiostro². Так называется окруженный колоннадой дворик: тут чудеса искусства среди могильных досок, на которых просят помолиться за усопшего и здесь погребенного. «Orate pro eo, Prêcate per esso»³. Посередине растет трава, кипарис, розовый куст, а по коридору шныряют жирные доминиканские монахи с острыми глазами и тонсурой во всю голову, шныряют и высматривают, нельзя ли заговорить forestier’a⁴ и получить с него хоть чинкванту (полфранка). Лучше работать в галерее, в музее: прохладные залы — в окна смотрят Апеннины и синее (светлое утром) небо, в залах бродят, как des âmes en peine⁵, англичане с красными носами и красными книгами, художники и художницы на высочайших стульях копируют картины, хохоча, завтракая, шутя со сторожами и неутомимо болтая, отчего, вероятно, копии не выигрывают: я не видел народа, который бы работал веселее, чем итальянцы. Но иногда в галерее совсем пусто: сидишь, смотришь, учишься, записываешь, мечтаешь. Приятно, когда вглядишься в ряд картин одного художника настолько, что его миросозерцание станет ясно, поймешь его идеал, вкусы, цели, — его душу. Я исписал уже 4 книжки своими заметками и боюсь, что запружу ими весь чемодан⁶. В ½ 4-го обед — Pranzo по-здешнему. — На первое кушанье я сегодня, например, взял Risotto con piselli⁷, т<о> е<сть> большая тарелка чего-то вроде пилава, очень жирного, с сыром и заправленного горошком. Сытно так, что второго кушанья я уже и не спрашивал. А то съешь котлетку, пьешь при этом красное вино с водой. Плодов я боюсь, кроме слив, а абрикосы и персики, говорят, хорошие. Вечером, например, сегодня мы ездили за город: в дилижансе и на паровой конке приезжаешь на высокую открытую площадку, по ту сторону Арно: с нее видна Флоренция как на ладони, а на самой площади возвышается монумент, отлитый с одной из лучших статуй Микель-Анджело⁸. Огромный Давид так пропорционален и красив, что кажется вовсе не колоссом, а изящным юношей. По краю идут широкие мраморные скамьи, еще ниже цветники, заречная часть города. По обе стороны площади сбегают вниз и поднимаются аллеи белой акации, каштанов, лип и кипарисов, совершенно черных, сравнительно с другими деревьями, а с аллей бегут дороги, окруженные каменными стенами вилл, выглядывают беседочки, увитые диким виноградом. Звонят колокола (они здесь постоянно звонят к Ave Maria, на закате), музыка иногда долетает, звонит паровая конка (здесь паровая конка звонит, конка настоящая свистит). Оттуда, напившись всякой газовой дряни или попробовав мороженого и пропустив (невольно засидишься и залюбуешься) все пути сообщения, идешь пешком.

Вот тебе один из дней. О моих внутренних художеств<енных> впечатлениях и занятиях рассказывать было бы долго и скучно.

Прощай, душка, целую тебя, Валю и всех.

Твой Кеня

Во Флор<енции> до 1-го или 2-го, с 6-го в Риме.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 277. Л. 11-12об.).

Впервые фрагмент письма был опубликован В. И. Анненским-Кривичем (ВК. С. 234). В полном объеме опубликовано: Эдельман. С. 35-37.

¹ Речь идет о ризнице в католическом храме.

² Монастырском дворе (ит.).

³ «Молитесь за него» (лат., ит.).

⁴ Forestière: иностранца (ит.).

⁵ Потерянные души (фр.).

⁶ Записные книжки 1890 г. сохранились в архиве Анненского под заглавием «Путевые заметки» (см.: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 263—267).

Отдельные их фрагменты были опубликованы В. И. Анненским-Кривичем (ВК. С. 238—245).

⁷ Ризотто (рисовая каша) с горошком (ит.).

⁸ Микеланджело (Michelangelo) Буонарротти (1475—1564) неоднократно упоминается в учено-комитетских работах Анненского (см., в частности: ИФА. II. С. 62-64).

21. Над. В. Анненской

Флоренция, 24.06.1890

Флоренция
24/6

Динушечка, получил сегодня твое письмо и вечером сажусь писать ответ. Сейчас воротились с загородной прогулки в Фьезоле, старый город, еще этрусский, расположенный в очень живописной местности. К сожалению, вторая половина прогулки была испорчена дождем, да еще холодным. Нет, надо на юг. Я до сих пор не описывал тебе Флоренции. Это преинтересный город. Странное впечатление производят узкие улицы, вымощенные как тротуар. Толпа мало ходит по тротуару, а всё посреди улицы. Тяжелые омнибусы кажутся еще выше и огромнее оттого, что кучер сидит высоко, почти на самой крыше вагона. Он вооружен огромным бичом, которым то и дело хлопает. Это и вместо нашего «берегись», и для острастки лошадям. Им от этих бичей, вероятно, так же мало больно, как клоунам от плюх в цирке. Загадка, положительно, как разъезжаются здесь омнибусы, экипажи. Вот на мосту слышится какой-то дикий крик — сначала он меня очень удивлял: это ослик в красной уздечке или с торбой под мордой заупрямился, а не то испугался. Еще диче, кажется, кричат разносчики с разной дрянью: специальным продуктом здешним — восковыми спичками, с водой, с свежими газетами.

Вот среди улицы торжественно движется коляска: на подножках стоят какие-то болваны в красных фесках и раздают направо и налево программы сегодняшнего вечера в Кафешантане. Заезжий цирк выставил афиши, которые можно прочесть за версту. Оперетка высылает свои афиши на огромных лучинах — их носят мальчишки среди улицы. Несмотря на живость итальянцев, толпа на улице чрезвычайно сдержанная. Я никогда еще не видал ни одного скандала, хотя шатался Бог знает по каким закоулкам, я не встретил даже ни одного пьяного. Жандармы в своих фраках с серебряными пуговицами, башмаках и треуголках, ремень от которых держится на подбородке, ходят, кажется, больше для красоты, чем для порядка. В толпе взгляды, мои, по крайней мере, невольно как-то падают на женщин, ах, как хороши здесь женщины, девушки особенно: любимый цвет летнего платья — крем. Из-под белой или бледно-палевой шляпки выглядывают то и дело глаза, на которые где-нибудь на Морской стали бы смотреть, как на диковинку. Газ на шляпе, иногда простой цветок, тоненькая талия, загорелая ручка в митенке или голая, черный веер и эти чудные завитки волос на лбу и на стройной шейке — вот молодая итальянка. Почти никогда не увидишь плаксивого или надутого лица. В поступи какая-то самоуверенность, турнюра нет, нога в ажурном башмаке. Еще выделяется из толпы итальянский офицер. В своем коротком пиджаке, в обтянутых серых с красными лампасами <рейтузах>, в маленькой кепи, бритый, с щегольскими усами и с той особенной красивой и изящной вежливостью, которая дается одним итальянцам. Магазины Флоренции — это целые мирки: когда ты войдешь в магазин мозаик (я таки разорился на них), так тебе положительно не хочется выходить. Приказчик, как нарочно, расположит кокетливо и пресс-папье, и брошки, и нитки чудных розовых кораллов, и зеркала, и рамки, и медальоны. Вчера я купил рамку за 25 франков: в Петербурге за нее пришлось бы, наверное, отдать 25 рублей: ты не поверишь, что перед этим мы трое, Вульф¹, Шмурло и я, минут 10 любовались на ее рисунок. Диночка, я покупаю разные мелочишки и все привезу к тебе в Сливицкое — а уж ты выберешь и скажешь, что кому дарить, — все твое. Только рамку оставь себе или мне для своего портрета. Дина, какие здесь дешевые материи для мужских платьев, какое стекло, какая посуда! Жалко, что некому привезти веер, а то веера здесь просто даром. Камеев хороших пока не видал. Оставляю также денег для шелку на Lago di Como² и для перчаток в Неаполе. Батистовых платков покупать не буду. Говорят, что шелковые несравненно прочнее. Пиджак мой прорвался или, правильнее, проносился на рукаве. Я пробовал было его заштопать собственными средствами, но вышло так плохо, что сегодня я отдал портному за 2 лиры (70 копеек). Здесь очень хорошая мужская мода. Пиджаки у многих без жилетов, а так как вообще итальянцы большие франты, то они заменяют жилет большим кушаком с ремнями, но при этом непременно крахмальная грудь. Вообще тут все ходят в крахмальном, и я чувствую большое неудобство со своими пристежками — нельзя расстегнуться или надевай жилет. Ты пишешь о фланели, но ты ведь знаешь, что я не выношу на теле буквально ничего такого, что шерстит. Притом, в доказательство того, что я не простужаюсь, скажу тебе, что у меня с Петербурга не было ни малейшего насморка. Фланель здесь носят одни англичане и то не летом, а осенью, а в Венеции на улицах я не раз видал рабочих, голых по пояс. Динуша, я рад сделать для тебя все приятное, но фланель я не надену. Ты знаешь, как быстро у меня складываются привычки, а там еще забудешь да в самом деле простудишься. Прощай, милая моя женка, пиши мне и люби меня. Письмо, о котором ты мне пишешь, напишу³.

Шмурло получает много писем, но не от жены⁴, кажется, и пишет больше родителям⁵. Целую Валю, целую ручки мамы Сани. Мои приветы Тоне⁶, Мане⁷ и всем нашим.

Твой Кеня

В Рим я приеду, вероятно, 5 июля, в Неаполь 17 или 18. Письма, впрочем, все равно дойдут. Лучше посылать заказным. По получении этого письма пиши мне в Неаполь.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 277. Л. 13-15об.).

Написано письмо на почтовой бумаге с видами Флоренции.

Впервые опубликовано: Эдельман. С. 37-40.

¹ Вульф Николай Иванович (1844—1915) — педагог, математик, сослуживец Анненского по гимназии Бычкова / Гуревича, составитель учебных пособий (см., в частности: Вульф И., Цинзерлинг Д. Элементарная алгебра: Курс средних учебных заведений. СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1912; 2-е изд., доп. Пг.: Изд. Я. Башмакова и К°, 1916; 3-е изд., испр. и доп. Д. Цинзерлингом. М.; Пг.: Гос. изд-во, 1923).

Интересные биографические сведения о нем сообщал один из его учеников: «Вот учитель математики, Ник. Ив. Вульф, свое учительское дело знал хорошо и выполнял добросовестно. Но примечательно — и говорило о недюжинности его личности — было в нем то, что был он прокутившийся гусар, сумевший, спустив свое состояние, выбиться на дорогу учительства и причалить к учительству, как к тихой пристани, после бурной эпопеи гусарства. Биография, — мы, гимназисты, о ней были наслышаны, — достойная внимания какого-нибудь психолога-беллетриста, но едва ли способная помочь установить нормальную связь с учащимися мальчуганами» (Потресов А. Н. Воспоминания // Потресов А. Н. Посмертный сборник произведений. Париж. 1937. С. 120).

В фонде гимназии Бычкова / Гуревича сохранилось, впрочем, «Дело о штатном преподавателе Николае Ивановиче Вульфе» (ЦГИА СПб. Ф. 171. Оп. 2. № 3923), более точно документирующее его жизненный путь. Происходил он из дворян Тверской губернии, родителями его были «сельца Мяколова неслужащий майор Иван Петров Вульф и законная жена его Александра Алексеева, оба православного вероисповедания» (Л. 30). Воспитывался Вульф в «Пажеском ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Корпусе», а «в службу вступил, по производстве из Пажей Корнетом Лейб-Гв<ардии> в Кирасирский ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА полк восемьсот шестьдесят третьего года июня двенадцатого» (Л. 2). Впрочем, его воинская служба продолжалась не слишком долго, и уже 3 октября 1870 г. высочайшим приказом «Поручик Вульф уволен от службы по домашним обстоятельствам Штабс Капитаном» (Л. 3). В том же году решением Главного управления военно-учебных заведений ему после прохождения соответствующей аттестации было выдано «Свидетельство» от 17 января 1870 г. за № 587, в котором было зафиксировано: «допустить г. Вульфа к преподаванию математики в Военных Гимназиях и утвердить его в звании учителя этого предмета» (л. 36). Именно с этого времени и началась его педагогическая карьера: помимо гимназии Бычкова / Гуревича, в которой Вульф в первые годы работы не числился штатным преподавателем, он работал также в гимназии при Историко-филологическом институте, в детском приюте Принца Петра Ольденбургского (Л. 19, 23).

В конце 1900-х гг. Вульф, действительный статский советник с 21 мая 1905 г. (в том же году им была усыновлена Александра Малахиевна Степанова, родившаяся 29 августа 1864 г. (Л. 47)), все еще продолжал служить, но уже не на постоянной основе, а по найму, в гимназии и реальном училище Гуревича (см.: Список лиц, состоящих на службе в С.-Петербургском учебном округе к 1 Января 1909 года. СПб.: Пушкинская скоропечатня, 1909. С. 199); впрочем, вскоре состояние здоровья принудило его отказаться от педагогической деятельности и переселиться на постоянное жительство в свое имение в Тверской губернии, где он 11 марта 1915 г. и ушел из жизни.

² Озеро Комо (ит.).

³ Речь, вероятно, идет о письмах интимного содержания. См. начало второй части текста 26.

⁴ Речь идет об Александре Николаевне Шмурло (урожд. Яковлевой), которая была женой Е. Ф. Шмурло с 1882 по 1892 г.

³ Его родителями были кавалерийский и казачий офицер из литовских дворян, уволенный со службы в 1866 г. в звании генерал-майора, Франц Осипович (Франциск, Фома Иосифович) Шмурло (1805-?) и Раиса Корнильевна Шмурло (урожд. Покровская) (1834-?), дочь челябинского врача и промышленника Корнилия Ивановича Покровского.

С 1841 г. Ф. О. Шмурло служил в расквартированных в Челябинске воинских частях, где и женился в 1851 г. И после его увольнения со службы Шмурло жили в Челябинске, неподалеку от которого находился принадлежащий им винокуренный завод в с. Юргамыш.

⁶ Домашнее имя пасынка Анненского Платона Петровича Хмара-Барщевского (1863—192?).

Стоит особо оговориться, что генеалогическая фальсификация матери (см. коммент. к тексту 2) привела к тому, что в отношении двух ее старших сыновей в документах наблюдается очевидная путаница: существуют документы, в которых оба они или один из них именуются Барщевскими, Борщевскими, Хмара-Барщевскими и Хмара-Борщевскими.

Нижеследующая краткая биографическая справка о старшем из них, касающаяся периода 1860-90-х гг., в значительной степени основана на неоднократно цитировавшемся биографическом исследовании (см.: Орлов. I. Л. 138—141, 146—152).

В результате его архивных разысканий стало известно, что «Платон Петрович Барщевский (в метрике его фамилия написана через букву „а“) родился 1 ноября 1863 года, крещен 3-го числа того же месяца в церкви села Головеньки Вельского уезда Смоленской губернии. Восприемниками его были: генерал-лейтенант Николай Александрович Вейдемейер и помещица Софья Вениаминовна Броневская, сестра Крестовоздвиженской общины сестер милосердия <…>» (Орлов. I. Л. 133). Почти в тринадцатилетнем возрасте он поступил в 6-ю С.-Петербургскую гимназию, где и завершил в 1883 г. полный курс обучения, получив аттестат зрелости, в котором из 9 оценок лишь 4 были хорошими, а остальные — удовлетворительными. Такие результаты учения не помешали ему в августе того же 1883 г. поступить на юридический факультет С.-Петербургского университета. В 1888 г. он закончил слушание в нем лекций и сдачу полукурсовых испытаний, а в 1889 г. сдавал выпускные экзамены по всем двадцати предметам полного курса этого факультета, получив по девяти из них отличные оценки, по шести — хорошие и по пяти — удовлетворительные. По окончании университета с 1 декабря 1889 г. Платон Хмара-Барщевский вступил в службу рядовым на правах вольноопределяющегося I разряда в лейб-гвардии Егерский полк, зачислен был в списки полка в Шефскую роту 2 января 1890 г., в том же году 2 мая произведен в ефрейторы, 6 июля в младшие унтер-офицеры, выдержал там же экзамен на чин прапорщика запаса армейской пехоты 1 августа и уволен в запас армии 24 октября с последующим зачислением в ратники ополчения. С 1 ноября 1890 г. он был уже определен по прошению в гражданскую службу на должность младшего помощника Правителя Канцелярии С.-Петербургского Губернатора, в январе 1892 г. получил повышение по службе: назначение на должность старшего помощника Правителя той же Канцелярии, а 28 апреля 1893 г. последовал Указ Правительствующего Сената за № 64, которым П. П. Хмара-Барщевский был утвержден в чине Губернского Секретаря по званию Действительного Студента со старшинством с 4 февраля 1891 г. В июле же 1893 г. он уже выбыл из Петербурга к месту новой службы, будучи назначен Земским начальником 3-го участка Вельского уезда Смоленской губернии. Территория означенного участка охватывала восемь волостей: Каменецкую, Покровскую, Холмовскую, Казулинскую, Андреевскую, Ахтырскую, Никольскую и Болшевскую. Административным центром 3-го участка являлось село Каменец (адрес для писем и телеграмм: почтово-телеграфная станция Волочек Сычевского уезда), в котором находилось имение его жены.

Волею судеб именно семья П. П. Хмара-Барщевского (его женой стала Ольга Петровна Мельникова (урожд. Лесли)) была наиболее близка к Анненскому.

⁶ Домашнее имя пасынка Анненского Эммануила (Мануила) Петровича Хмара-Барщевского (1865—1921).

Документированная информация о нем извлечена из исследования А. В. Орлова (см.: Орлов. I. Л. 140—146).

Родился Эммануил (в метрике имя его записано в соответствии с русскими православными святцами: Мануил) Петрович Борщевский (в метрике фамилия его написана через букву «о») 2 января 1865 г., крещен 4 января в церкви села Головеньки Вельского уезда Смоленской губернии. Его восприемниками были: помещик, генерал-майор 1-й кавалерийской дивизии Георгий Георгиевич Емману-ель и девица из дворян Варвара Георгиевна Еммануель. Весь период обучения в 6-й С.-Петербургской гимназии он учился в одном классе со своим старшим братом Платоном. Учился он не блестяще, и в его «Аттестате зрелости» значились исключительно удовлетворительные оценки. Это обусловило тот факт, что по окончании гимназии он был вынужден отложить желанное поступление в Военно-Медицинскую Академию и в течение года обучался на физико-математическом факультете (по естественному разряду) С.-Петербургского университета. В 1884 г. младший пасынок Анненского, использовав уже не свой троечный аттестат зрелости, а соответствующее университетское свидетельство, поступил в Военно-Медицинскую Академию и в 1889 г. окончил полный ее курс со званием лекаря.

Специализировался Хмара-Борщевский (под такой фамилией он значился почти во всех делопроизводственных документах с начала 1890-х гг.) по акушерству и гинекологии и работал по данной специальности с 1889 г. в Петербурге в качестве вольнопрактикующего врача, а с 1894 по 1898 г. служил сверхштатным ординатором в Петербургском родовспомогательном заведении Ведомства Императрицы Марии и акушером, заведующим Петровским родильным приютом г. Петербурга, а также акушером III отделения С.-Петербургской столичной полиции. В октябре 1898 г. его командировали в Туркестанское генерал-губернаторство для участия в противочумных мероприятиях в кишлаке Акзюбе, где он пробыл до 1899 г. С сентября 1899 г. по 3 июня 1903 г. Хмара-Борщевский находился в отставке, занимаясь частной практикой по своей специальности и состоя членом общества врачей-гинекологов. В июне 1903 г. он вернулся к службе, определившись на должность сверхштатного младшего медицинского чиновника при Медицинском департаменте Министерства внутренних дел, а с 5 июня того же года его откомандировали в распоряжение Правления КВЖД. Деятельность Э. П. Хмара-Борщевского по Врачебно-санитарному отделу КВЖД в должности помощника Главного врача отображена в его личном деле по этому месту его долголетней службы, включающем и копию его послужного списка, составленного в 1910 г. (РГИА. Ф. 323. Оп. 9. № 5729). В этом деле отмечено участие его в 1911 г. в противочумном съезде, состоявшемся в Иркутске (он был автором ряда работ, посвященных этой проблематике, см.: К вопросу о возникновении чумы на Дальнем Востоке и меры борьбы с распространением чумной заразы: [Доклад собранию врачей Центральной больницы К. в. ж. д. в Харбине] / Э. П. Хмара-Борщевский. Харбин: Тип. т-ва «Новая жизнь», 1912; Чумные эпидемии на Дальнем Востоке и противочумные мероприятия Управления Китайской Восточной железной дороги: Отчет / Под ред. главного врача Китайской Восточной железной дороги Ф. А. Ясенского; Сост. помощник главного врача дороги Э. П. Хмара-Борщевский. Харбин: Тип. т-ва «Новая жизнь», 1912), а также во Всероссийской гигиенической выставке, состоявшейся в 1913 г. в Петербурге. Там же имеются документы, подтверждающие использование им в 1906, 1911 и 1920 гг. отпусков продолжительностью по четыре месяца каждый. В 1906 г. Э. П. Хмара-Борщевский по распоряжению военных властей был подвергнут временной административной высылке из пределов Манчжурии; мотивация этой меры в документах не обнаружена, но А. В. Орлов предположил, что она основывалась на негласной информации о его политической неблагонадежности, представленной жандармерией: «У последней, несомненно, имелись сведения, что жена Э. П. Хмара-Борщевского Евгения Петровна, урожденная Резанцева, — родная сестра Марии Петровны Цюрупы и Людмилы Петровны Свидерской, то есть, что Э. П. Хмара-Борщевский состоит в свойстве с двумя видными деятелями большевистской партии: Александром Дмитриевичем Цюрупой и Алексеем Ивановичем Свидерским» (Орлов. I. Л. 143—144). Умер Э. П. Хмара-Борщевский в Харбине 15 июня 1921 г., состоя на службе.

В архиве Анненского мне удалось выявить пока лишь один документ, до некоторой степени передающий характер отношений между отчимом и пасынком, — скорбную неподписанную телеграмму, отправленную из Харбина 2 декабря 1909 г. (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 455. Л. 45):

Удручены тяжелым известием. Оплакиваем дорогого Кенюшу <В тексте телеграммы — перепутанное телеграфистами «Женюшу». — А. Ч.> молимся <за> упокой души<.>

Э. П. и Е. П. Хмара-Борщевские имели четырех детей: Сергея (род. 1904), Татьяну (род. 1905), Андрея (род. 1908) и Наталью (род. 1909). В 1930-е гг. они возвратились в СССР. Судьбу сыновей выяснить мне не удалось, дочери же осели в Чебоксарах.

Татьяна Эммануиловна Хмара-Борщевская, будучи крупным специалистом в области методики преподавания русского языка в национальной школе, преподавала в Чебоксарском педагогическом институте и Чувашском институте усовершенствования учителей, была автором многочисленных учебных пособий и методических сочинений (см., например, следующие ее труды: Правила сочетания слов в русском языке: Сборник упражнений / Чувашский пед. ин-т. Чебоксары, 1956; Учебник русского языка: Для 2-го класса чувашской школы. Чебоксары: Чувашское книжное изд-во, 1964; 17-е изд., перераб. 1984; Очерки методики русского языка в чувашской начальной школе: (На основе опыта работы над грамматическим строем русского языка па разговорных уроках в I—III классах). Чебоксары: Чувашское книжное изд-во, 1967—1968. Вып. 1-2; Методические указания к работе по русскому языку в 1-х экспериментальных классах чувашской школы. Чебоксары: Чувашское книжное изд-во, 1968; Методические указания к работе по русскому языку во 2-м классе чувашской школы. Чебоксары: Чувашское книжное изд-во, 1971; Методические указания к Учебнику по русскому языку для 3-го класса чувашской школы. Чебоксары: Чувашское книжное изд-во, 1974; Сборник диктантов и упражнений по русскому языку: Для 1-3-х классов чувашской школы. Чебоксары: Чувашское книжное изд-во, 1979).

22. Над. В. Анненской

Флоренция, 30.06.1890

Милая Диночка, сегодня получил твою телеграмму, которая меня сначала взволновала своим появлением, а затем порадовала и успокоила. Страннее всего, что она пришла в почти неискаженном виде. Послезавтра, вероятно, мы уезжаем по дороге в Рим, но будем останавливаться в двух и даже, может быть, трех городках: Перуджии, Ассизи, Сиене. Оба мы, и спутник мой и я, немножко приустали, а у меня еще в первый раз в жизни сделалась мозоль. Я, впрочем, бодр, если бы не язык, который теперь находится в периоде боли, и беспокойство грызет мне сердце, хотя я наружно весел и беззаботен. Сегодняшнее утро я провел очень интересно: получив твое письмо и телеграмму и посетив несколько церквей, я отправился в Музей Св. Марка, одно из интереснейших мест Флоренции¹. Теперь это почти центр города, но в 15 веке это был загородный доминиканский монастырь.

В нем жил знаменитый Антоний², отсюда был отправлен в тюрьму, а потом на костер знаменитый Иероним Савонарола³, здесь гащивал Кузьмо Медичис⁴. Не могу выразить, какое чувство охватывает, когда входишь в эту святыню, где когда-то люди молились, спасались, где жили знаменитейшие живописцы, миньятюристы, резчики, где исписывались многотомные пергаменные рукописи… И все это погребено. В длинных темных коридорах, где скользили неслышными шагами белые доминиканцы с огромной тонсурой и в черных капюшонах, теперь сидят казенные сторожа в пенсне и с «Secolo»⁵ в руках… Три часа я бродил совершенно один внизу среди хранящихся здесь картин и наверху в кельях. Прежде всего входишь во двор. Посередине садик: шиповник в цвету, лиственница, платан, белая акация, отцветшая магнолия в портиках, вокруг картины, по которым всякий познакомится с жизнью монахов, прославивших монастырь. Под картинами могильные плиты с трогательными надписями. Потом идешь в сыроватые залы. Вот полутемный закоулок — в нем беломраморная гробница, а на ней из белого же мрамора сделана лежащая во весь рост молодая монахиня, почему-то в ногах у нее собака. Узкая, крутая лестница ведет наверх в корид<ор> со сводами, и здесь направо и налево маленькие каменн<ые> келейки. — В них теперь нет даже коек, только сбоку маленькое решетчатое окно с тяжелой внутренней черной ставней. В каждой келье картина одного из монахов, когда-то живших в этом монастыре. В этих картинах не столько красоты, сколько трогательного христианского чувства. Предание говорит, что художник плакал и молился, готовясь их писать. Вот библиотека — темно-желтые томы глядят из шкапов с проволокой. Посередине масса миньятюр — рисунков в книге или в нотах, — они свезены сюда из многих соседних монастырей, теперь упраздненных. Но вот мы с болтливым сторожем, который все удивлялся моему бойкому итальянскому разговору, — в кельях Савонароды. Вот его поразительный портрет с глазами, которые даже в живописи, кажется, могут замагнетизировать⁶. Вот стол, где он работал, стул, где он сидел (я посидел на стуле), над столом, где он работал, распятие (какое-то изгрызанное), за которым он молился, — исписанные им толстые томы. Сторож усадил меня за этот стол, и я сделал за ним свои заметки. Вот знамя-хоругвь с тем некрасивым изображением распятого Христа, которое когда-то Савонарола выносил на флорентийскую площадь, проповедуя перед народом. Признаюсь, жутко сделалось в тесной, душной каморке при воспоминании о страшном проповеднике, и я, пройдясь еще раз по келейкам и полюбовавшись на все эти распятия, благовещения, преображения монахов Fiesole⁷, Benedetto⁸, Bartolommeo⁹, которые здесь служили и работали Богу, поспешил на свежий воздух. По дороге пришлось проходить мимо того самого места, где в конце 15 века сожгли Савонаролу и 5 монахов. Теперь там продают спички, газеты, газовые напитки и стоят извозчики в цилиндрах или спят бродяги в мятых шляпах, — и вот по этой самой площади шли подкладывать дров под солому костра, на котором поджаривали Савонаролу. Здесь поцеловал он в последний раз распятие, стоя между двумя черными палачами. А вот и башня, где сидел он до суда — он, полновластный судия флорентийской совести. Завтра я туда полезу непременно… Я написал много лишнего и не написал ничего важного. Деньги идут у меня ужасно. Здесь так заманчивы фотографии, мозаики, разные мелочи, что я просто боюсь теперь смотреть в окна магазинчиков. Диночка, следующее письмо я напишу тебе лично: оно только для тебя будет интересно. Целую тебя и Валю и обнимаю всех твоих.

Любящий тебя Кеня

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 277. Л. 16-18об.).

Написано на почтовой бумаге с видами Флоренции.

Впервые фрагмент письма был опубликован В. И. Анненским-Кривичем (ВК. С. 235—236). В полном объеме опубликовано: Эдельман. С. 41-42.

¹ Флорентийский Музей Сан-Марко, размещающийся в здании древнего доминиканского монастыря, которое стало государственной собственностью в 1866 г., открылся для публики в 1869 г. Начало постройки сооружения принято относить к XIV в. Первоначально монастырь принадлежал монахам-сильвестринцам, а потом был передан доминиканскому ордену. В XV в. монастырь был перестроен архитектором Микелоццо (1396—1472), который преобразовал конструкцию здания, приспособив ее для нужд монастырской общины. Вскоре помещения монастыря были украшены фра Беато Анжелико, создавшим уникальный живописный цикл, который сопровождал монахов во время всех их индивидуальных и общих молитв.

² Антоний Пьероцци (Antonio Pierozzi) (1389—1459) — архиепископ Флорентийский, причисленный к лику святых в 1523 г; автор самой обширной хроники Средневековья («Summa Chronica») и большого нравственного свода («Summa Moralis»), a также многих теолого-практических сочинений.

³ Савонарола (Savonarola) Джироламо, Иероним (1452—1498) — итальянский проповедник, поэт, с 1491 г. настоятель флорентийского доминиканского монастыря Св. Марка, общественный реформатор, фактический правитель Флоренции с 1494 г., противостоявший как изгнанному из города главе сеньории Петру Медичи, так и Папе Римскому Александру VI Борджиа. Финал жизни Савонаролы трагичен: он был повешен, после чего тело его сожгли на костре.

⁴ Медичи (Medici) Козимо Старший (1389—1464) — купец и банкир, владелец крупнейшего в Европе состояния, положивший начало могуществу семьи Медичи, которая превратила Флорентийское государство в сеньорию, правитель Флоренции с 1434 г.

⁵ «Secolo» («Век») — самая распространенная итальянская газета, выходившая в Милане в конце XIX в. тиражом в 100—120 тысяч экземпляров (см.: Лабриола А. Периодическая печать в Италии // История печати: Антология: В 2-х т. М.: Аспект-пресс, 2001. Т. II. С. 212. (Классика журналистики)).

⁶ Речь, очевидно, идет о знаменитом портрете Савонаролы работы Фра Бартоломмео.

⁷ Фра Джованни да Фьезоле (Fra Giovanni da Fiesole), прозванный Фра Беато Анджелико (13877-1455) — итальянский художник раннего Возрождения, «Мадонну звезды» которого, «плод страстного религиозного чувства» (Анненский И. Педагогические письма: II. (Я. Г. Гуревичу). К вопросу об эстетическом элементе в образовании // РШ. 1892. № 11. С. 69), Анненский описывал в своих записных книжках 1890 г. (см.: В К. С. 244) и впоследствии неоднократно вспоминал в своих статьях (см., в частности: КО. С. 205).

⁸ Фра Бенедетто да Фьезоле (Fra Benedetto da Fiesole), прозванный да Мугелло (da Mugello) (1387—1448) — итальянский художник, вероятно, младший брат Фра Беато Анджелико.

⁹ Фра Бартоломмео делла Порта (Fra Bartolommeo della Porta), прозванный Баччо (Baccio) (1472 или 1475—1517) — итальянский художник эпохи Возрождения, представитель флорентийской школы, испытавший влияние Леонардо да Винчи и Микеланджело. С 1501 г. — монах монастыря Сан-Марко во Флоренции.

23. Над. В. Анненской

Рим, 2.07.1890

Рим
2/14 Июля

Вот я и один, дорогая Динуша, в огромном и чудном Риме. Мы временно разъехались со Шмурло. Я посетил один Ассизи, где пробыл всего день, а Шмурло остался в Перуджии. В Ассизи я провел оригинальную ночь. Это город в горах, маленький, с запутанными кривыми улицами. На каждом шагу спуски, подъемы и крошечные фонтанчики. Там знаменитый монастырь Св. Франциска и интереснейшие фрески Джиотто¹ и Чимабуэ², родоначальников итальянского искусства. Но я не буду утомлять тебя рассказом о моих художественных впечатлениях. Скажу только, что положение мое было совершенно привилегированное — единственный иностранец в городе.

Разумеется, пришлось взять гида, потому что никакой план не поможет разобраться в этом лабиринте улиц, пьяцетт, закоулков. Гид мне был чрезвычайно полезен, но, главным образом, своей речью. Вот третий день, что я не произнес ни одного слова по-русски. По-итальянски, как мне кажется, я говорю очень порядочно. Шмурло очень мне завидует втайне и все говорит: «мы плохо говорим», вместо я. А сегодня (мое торжество, хотя и наедине) меня приняли за итальянца. Ни прислуга, ни гиды не ломают со мной франц<узского> или англ<ийского> языка, а говорят по-итальянски — это хороший знак… Но я стал говорить про оригинальную ночь. Представь себе комнатку с очаровательным видом: у ног вся долина Умбрии: виноградники, синяя линия холмов, поля granoturco³ (вроде конопли). Под окошком какой-то балкончик и крупные черепицы крыши. Я долго просидел под окном. Но вот небо стемнело и поднялась гроза, настоящий ураган, какого я не видывал. Оригинальность ночи состояла в том, что я был буквально единственный постоялец во всей гостинице в три этажа. Прислуги почти не было. И вот представь себе завывание, даже какое-то хлопанье ветра, стучат ставни в пустых комнатах, стонут колокола, чудно прекрасная фиолетовая молния почти не перестает, а внутри тишина, как в могиле. Ветер мешал мне заснуть. Зато утром я был неожиданно вознагражден чаем, настоящим чаем. Теперь я в Риме. Ах, Динуша, что за чудный город! Что все Венеции, Флоренции, Падуи в сравнении с вечным городом! Сегодня в церкви Св. Петра⁴ я буквально чуть не заплакал от восторга. Нельзя передать этой роскоши блеска, громадности (самый большой храм в мире) и вместе с тем этой дивной гармонии. В течение 900 лет он строился, перестраивался. В него влагали искусство и душу два гения⁵, десятки талантов, разные идеи и планы слились в нем, но ты чувствуешь везде и во всем одного Бога любви, красоты, ума. Представь себе, во всем огромнейшем храме одна картина⁶. Ты думаешь, что их десятки, — это все мозаики. Я смотрел в бинокль, подходил, поднимался — краска, а между тем все мозаика. Там знаменитая статуя Петра⁷, которую 1400 лет целуют католики в ногу и стерли губами все пальцы на бронзе (их нет). Посередине спуск к алтарю, за решеткой, где имеет право служить только папа. Там в крипте хранятся мощи Петра и Павла⁸ и стоит коленопреклоненная статуя одного папы. Над криптой горит в особых почти закрытых лампадах чистое масло: эффект поразительный. Нельзя описать красоты статуй. Особенно хороша микельанджеловская «Pieta»⁹. Богоматерь совсем молодая, у нее на коленях мертвый Христос. Глядя на эту статую, забываешь, где стоишь, забываешь, что видел раньше. Вот место, где короновался Карл Великий¹⁰ 1100 лет тому назад. Вот купол, единственный в мире по красоте формы. Самый пол поучителен: ты можешь видеть там все размеры верхних частей храма и судить об оптическом фокусе, который они представляют: кажутся маленькими. Замечательно, что забываешь: и цену (250 милл<ионов>), и время, и роскошь (229 мрам<орных> колонн, 503 travertin’овых¹¹), и величину (187 метров длины), — и видишь только красоту и гармонию, доходящую до какой-то музыки форм. Устал писать, да и не опишешь всего. Целую тебя, Валю, всех наших. Писал тебе третьего дня утром из Перуджии личное письмо¹². Целую тебя и люблю.

О, как дивно прекрасен Рим!

Печатается по тексту автографа, сохранившемуся в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 277. Л. 19-21об.).

Письмо написано на почтовой бумаге с видами Рима (собор Святого Петра).

Впервые фрагменты письма были опубликованы В. И. Анненским-Кривичем (ВК. С. 236, 237). В полном объеме опубликовано: Эдельман. С. 42-44.

¹ Джотто ди Бондоне (Giotto di Bondone) (1266 или 1267—1337) — итальянский живописец флорентийской школы, один из виднейших представителей проторенессанса.

О работе, посвященной его наследию и его художественной традиции, см. прим. 8 к тексту 125.

² Чимабуэ (Cimabue) Джованни (настоящее имя Ченни ди Пепо (Cenni di Реро), около 1240 — около 1302) — итальянский живописец, продолжатель традиций флорентийской школы живописи.

³ Кукурузы (ит.).

⁴ Собор Святого Петра расположен к западу от центра Рима, на территории Ватикана. До 1990 г. этот собор являлся самым большим христианским храмом в мире. В начале XXI в. он занимает площадь в 22 067 кв. м. Высота собора составляет 189 метров, длина с портиком — 211,5 метра. Во времена Древнего Рима на месте собора Святого Петра находился цирк, на арене которого при Нероне предавали мученической смерти христиан. В 67 г. там был казнен первоверховный апостол Петр, и в память об этом в 326 г. император Константин повелел построить базилику во имя Святого Петра, в алтаре которого находилась гробница святого апостола.

⁵ Речь, очевидно, идет о Рафаэле Санти и Микеланджело, принимавших активное участие в проектировании и строительстве собора Святого Петра. Рафаэль был назначен главным архитектором его строительства в 1514 г. после смерти Д. Браманте, а Микеланджело был главным архитектором собора Святого Петра с 1546 по 1564 г.

⁶ В капелле Святых Таинств находится единственная в соборе написанная маслом картина художника Пьетро да Кортона «Троица Новозаветная».

⁷ Речь идет о статуе апостола Петра, сидящего на папском престоле и держащего в руке ключи от Царствия Небесного. От многовековых прикосновений верующих ступни статуи стерлись: по поверью, если загадать желание и, держась рукой за стопу Петра, с верой попросить об исполнении задуманного, то все обязательно сбудется.

Может быть, имеет смысл повторить, что Анненский был внимательным читателем апокрифических произведений, приписываемых апостолу Петру.

Публикация в конце XIX в. вновь открытых памятников (Евангелия (Апостольской проповеди) и Апокалипсиса Петра, а также ряда других апокрифов) вызвала очевидный интерес Анненского. В его архиве сохранились ждущие опубликования рукописные работы критико-библиографического и переводческого характера «Das Kerygma Petri. Kritisch Untersuch von Ernst v Dobschits. Leipzig, 1893», «К вопросу о хронологии земной жизни Христа», «Nekvia — Жертва мертвым. К объяснению вновь открытого Апокалипсиса Петра. Альбрехта Дитерих. Лейпциг. 1893», «Разбор работы Р. Липсиуса об источниках и текстах апостольских апокрифов» (РГИА. Ф. 6. Оп. 1. № 119, 163, 164, 166).

⁸ Речь идет о святом первоверховном апостоле Павле.

⁹ Речь идет о скульптуре «Pieta» («Оплакивание Христа») работы Микеланджело.

¹⁰ Карл Великий (лат. Carolus Magnus) (742—814) — король франков с 768 г., коронованный римским папой Львом III императорской короной, основатель новой Римской империи. Акт коронования Карла произошел в Рождество 800 г. в прежней базилике святого Петра.

¹¹ Травертин — известковый туф, декоративный и строительный камень, легкая пористая горная порода, натечные скопления кальцита.

¹² Письмо в архиве Анненского не сохранилось.

24. Над. В. Анненской

Рим, 3.07.1890

3/15 Июля

Динуша, милая! Отправляя тебе заказное письмо, пишу еще отдельно, чтобы заранее поздравить тебя с днем рождения. Динушечка, Рим мне все так же мил.

Какая растительность, какие фонтаны, какие огромные площади! Развалины Колизея — это что-то необычайно импозантное. В нем могло поместиться 87 тысяч зрителей. От театpa сохранилась одна треть. Сохранились входы гладиаторов и места, где помещались дикие звери. Такое впечатление — будто все это еще обрызгано кровью. Сегодня ходил в катакомбы. Водил старый монах-бенедиктинец, французский дворянин. Впечатление катакомб совсем особенное: представь себе бесконечные подвалы, которые идут то понижаясь, то повышаясь: в гробницах более 1600 лет сохраняются остатки скелетов, даже волосы на голове. Нигде просвета, выхода. Можно ходить тут целый день, как говорил монах, и все те же арки, разбитые флаконы с кровью мучеников, черепа, красная глина, фрески да разбитые барельефы. А выйдешь на воздух: вечнозеленые эвкалиптусы, туи, олеандры в цвету. Нет, на земле лучше. Динуша, ты пишешь: «уезжай из Италии». Ах, как трудно уехать отсюда! Что это за земля! Холеры тут нету. Иностранцев много. С простудой я очень осторожен. А желудок берегу, не тревожься, моя дорогуша. 12 или 13 авг<уста> я, даст Бог, буду в Сливицком, где проведу дней 10. Хочется повидать маму Саню, и не дождусь времени поскорее обнять тебя и Валю.

Моя обстановка теперь вполне комфортабельная. Мы со Шмурло остановились отдельно. Я взял комнату в первоклассном отеле, дешевую, но элеватор¹, чай, ванна и чистота, изящество необыкновенные. Ем вообще я мало, пью также. Тут не до того. Жарко очень: сегодня 38° на солнце, а между тем дышится легко. Вечером эти дни был в театре: слушал «Риголетто»² и «Фру-Фру»³ по-итальянски. В театрах здесь сидят в шляпах, читают газеты, курят. Дешевизна необыкновенная. 1-й ряд кресел настоящего театра в 6 ярусов — 2 лиры, т<о> е<сть> меньше 70 копеек. Валюшке пишу при этом отдельно. Целую Вас всех. Не забывай Кеню, спасибо, что часто пишешь. Прости, что письма нескладные. Голова устает от наплыва впечатлений, и мысли путаются.

Твой Кеня

Письма доходят все. Знай пиши в Неаполь, а к 5-му августа — в Венецию.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 277. Л. 22-23об.).

Написано на почтовой бумаге с видами Рима (развалины Колизея).

Впервые опубликовано: Эдельман. С. 44-45.

¹ Речь идет, вероятно, о лифте. Ср. комментарий в первопубликации письма: Эдельман. С. 47.

² «Риголетто» («Rigoletto») — музыкальная драма в трёх действиях (либретто Ф. М. Пиаве по драме В. Гюго «Король забавляется», первая постановка 11 марта 1851 г.) Джузеппе Фортунино Франческа Верди (Verdi) (1813—1901).

³ «Фру-фру» («Froufrou») — комедия, написанная французскими писателями, драматургами, либреттистами Анри Мельяком (Meilhac) (1831—1897) и Людовиком Галет (Halevy) (1834—1908), впервые поставленная на сцене в 1869 г. и опубликованная отдельным изданием в Париже в 1870 г.

Уже через год вышел в свет ее итальянский перевод: Froufrou: Commedia in cinque atti / Di Enrico Meilhac e Lodovico Halevy; Ver-sione italiana di Enrico Carozzi. Milano: С Barbini, 1871. 142 p.

25. В. И. Анненскому

Рим, 3.07.1890

Милый мой Валюша!

Ты меня спрашиваешь, где я теперь. В Риме, дружок.

Этот город когда-то повелевал всем миром, и его называют вечным. В нем самый большой дворец в мире — Ватикан, где живет Папа Лев XIII¹. Раньше он был государем, и ему принадлежала большая часть земли около Рима, теперь у него остается только дворец и стража из наемных швейцарцев, одетых дураками, совершенно, как арлекины.

Здесь в Риме я недавно видел очень странных мальчиков: представь себе 20 мальчиков 10-16 лет, все одеты во фраки, белые галстухи и цилиндры — это Колледжо Ладзарино². Уличные мальчишки здесь презабавные: выпрашивая сольди, т<о> е<сть> 1½ коп., он делает столько гримас и так забавно пыхтит в подобранный окурок, что нельзя не расхохотаться. На улице здесь за 3 копейки тебе вычистят сапоги и штаны. Извозчики, предлагая свои услуги, поднимают палец вверх, а на самых людных местах спят около фонтанов полуголые люди. Собаки все маленькие и дрянные. Про подарок до времени не скажу. Будь умником. Спасибо, что хорош. Береги маму и бабушку и помни папу.

Твой И. А.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 275. Л. 1-1об.)Написано на почтовой бумаге с видами Рима (площадь Святого Петра).

Впервые практически в полном объеме опубликовано В. И. Анненским-Кривичем (ВК. С. 237).

¹ Лев (Leo) XIII, в миру Gioacchino Vincenzo Raffaele Luigi Pecci (1810—1903) — выдающийся деятель католической церкви, один из основоположников современного экуменизма, архиепископ Перуджии (1846—1877), кардинал с 1853 г., папа римский с 1878 по 1903 г.

² Вероятно, описка или «ослышка» Анненского. Следует: «Надзарено». Л. Г. Степанова любезно указала, что речь идет об учрежденном в 1630 г. в Риме Collegio Nazareno (Nazzareno), одном из самых престижных учебных заведений Италии, которое неоднократно посещалось и коронованными особами, и римскими папами (см. подробнее: Vannucci Pasquale. Il Collegio Nazareno: 1630—1930 / E in appendice: Cronistoria dal 1930 al 1997 di Tullio Santelli. Roma, 1998).

26. Над. В. Анненской

Рим, 8.07.1890

Рим
8/20 Июля

Не думай, дорогая Динуша, по этой картинке, что я опять во Флоренции. Я еще в Риме, завтра уезжаю в Неаполь. Я здоров, устал страшно: от камня, от галерей, записывания, раннего вставанья и жары. В Неаполе и, главное, в Сорренто пробудем дней 15, а там на озера через Геную, Турин и Милан. Пиши мне теперь в Милан: только просто Annensky, a то они кладут под букву д. Жара в Риме страшная: 44° на солнце. Я очень осторожен, сплю с закрытым окном, фланель купил, но еще не надевал — мочи нет. Купил тебе здесь шелковый ватерпруф¹, не знаю, уж закупился в общем совсем. Ты пишешь — не накупай всякой дряни. Я бы тебя привел в здешний торговый дом: говорят, самый дешевый и лучший в Италии: представь себе, батистовые платки лучшие 8 р. 20 к. дюжина, шелковые настоящие галстухи 30 коп. Ты будешь меня бранить, но я заказал себе здесь и платье: из английской материи полная жакетная пара 28 рублей. Ты бы положительно не вышла из этого магазина. Представь себе два наших Кумберга² — и все, что хочешь — начиная от толстых вещей и кончая кухонным полотенцем. Везде элеваторы, цены <нрзб>: и, как я справлялся здесь, действительно крайне добросовестное отношение к покупателям.

. . . . . . . . . . . . .

Seule³

Диночка, душка моя, ты меня спрашиваешь о П. Он скучает, бедный, и хотя вокруг очень жарко, а ему, негодяю, все холодно. Грустно мне было подумать, что ты ешь сырой лук, и я всячески стараюсь не думать о твоей Сливицкой обстановке, чтобы забыть об этом. Впрочем, если лук помогает здоровью, то ешь его хоть при мне, только будь здорова. Лихорадкой до сих пор не заболел; хотя два прислуживавших мне человека только что начинают оправляться от лихорадки. Я думаю, что мы, русские, отчасти гарантированы болотным климатом Петербурга.

Со Шмурло мы хотя часто видимся, но не живем вместе. В Неаполь едем тоже не вместе, а жить я в Неап<оле> и Сорренто буду с Вульф<ом>, хотя, конечно, дешевле его, п<отому> ч<то> средства мои иссякают. Вульф в общем премилый: любезный, уступчивый, одним словом, gently man⁴, а Шмурло, как я тебе писал, очень тяжел. Не мудрено, что и в семье у него нелады⁵.

Я получил здесь письмо от Тони⁶ и в тот же день ему ответил заказным⁷. Целую тебя, милка, и Валю, и маму Саню. Будьте все здоровы и помни про Кенюшку, который приедет к тебе в деревню.

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в составе собрания В. А. Десницкого (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 441. Оп. 1. № 4. Л. 1-2об.).

Впервые на наличие в фонде Десницкого письма Анненского указывалось в следующей публикации: Малова Н. И., Панченко И. Т. Обзор историко-литературных архивных материалов XVIII—XX вв., поступивших в Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР за 1958—1961 гг. // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1969 год / АН СССР; ИРЛИ (ПД). Л.: Наука, 1971. С. 92.

Написано на почтовой бумаге с видами Флоренции.

¹ От англ. waterproof — водонепроницаемый.

Речь идет о вошедшем в моду в конце XIX в. летнем женском пальто, завезенном из Великобритании и вовсе не всегда обладавшем таким свойством, как водонепроницаемость.

² Речь, очевидно, идет о торговом доме И. А. Кумберга (см. о нем подробнее: Иванова Н. И. Немецкие предприниматели в Петербурге XVIII—XIX века. Л.: Музыка, 1971. С. 203), располагавшемся в С.-Петербурге по адресу: Большая Морская ул., д. 19. По мнению одного из современников Анненского, его «правильнее было бы назвать мануфактурным Ноевым ковчегом, так как у Кумберга можно найти почти все, что касается домашней обстановки, от роскошных зеркал и английских ковров до сапожной щетки и кухонной чумички <…> Жаль только, что трудно найти у него что-нибудь сходное по цене» (Петербург весь на ладони: С планами Петербурга, его панорамой с птичьего полета, 22 картинками и прибавлением календаря / Сост. Вл. Михневич. СПб.: К. Н. Плотников, 1874. С. 118).

³ Единственной (фр.).

⁴ Мягкий человек, джентльмен (англ.).

⁵ См. прим. 3 к тексту 21.

⁶ Письмо Платона Хмара-Барщевского, проходившего в это время военную службу в лейб-гвардии Егерском полку, не разыскано.

Единственная корреспонденция, сохранившаяся в архиве Анненского и помеченная именем Пл. П. Хмара-Барщевского, — отрывок текста стихотворной поздравительной телеграммы (очевидно, по поводу именин Анненского) из Волочка Смоленской губернии, датированной 26 ноября 1899 г. (РГАЛИ. Ф. 6. Он. 1. № 378. Л. 1):

Здоровье Кени милого<,>

Заздравный взявши тон<,>

Налив вина остылого<,>

Пьют Ольга и Платон<.>

Два внука с внучкой малою<,>

Начавших жизни путь<,>

Хотят <,> чтоб лентой алою

Украсили Вам… <грудь? — А. Ч.>

⁷ Письмо не разыскано.

27. Над. В. Анненской

Сорренто, 16.07.1890

Сорренто

16/28 Июля 1890 г.

Милая Динуша!

Вот я и в Сорренто, последнем этапе моем в движении на юг. Боже мой, что за красота этот юг! Я сижу на балконе, который хотя и приходится на целый этаж, но теперь весь в распоряжении нашем — моем и Вульфа. Балкон этот огромный и во втором этаже. Прямо перед глазами море: наконец-то я увидел настояще-синий (как в корыте с синькой) и настоящий изумрудный цвет моря. Огромный Везувий просто лезет в глаза, хотя, к сожалению, вечера были облачные, и его кратера, в виде красного уголька, не видно. От гольфа¹ отделяет нас один сплошной сад — я таких деревьев, такой зелени никогда не видал. Темная раскидистая шапка грецкого ореха и рядом пыльная оливка, красные апельсины — они поспевают в течение целых 6 месяцев, золотые огромные лимоны, олеандры, фиговые деревья.

Особую красоту вида составляют сосны особого вида, похожие на пальмы, с зеленью только наверху. С боковых крыльев балкона открывается вид на горы, покрытые сверху хвойными деревьями, по ним ползет дорога, сбоку лепятся домики с красными крышами, на скале виднеется часовня Св. Клары, вся иллюминованная по вечерам (теперь здесь праздники). Среди зелени садов (Сорренто все — один сплошной сад) там и сям видны отели, виллы, группы домиков, старинная церковь. Перед нами вилла княгини Горчаковой², матери моего Алика³. И все сады, все балконы, все окна, точно влюбленные глаза, вперились в море. В самом деле, есть на что посмотреть. Я не думал, что вид воды может доставить столько разнообразных и прекрасных впечатлений⁴. Вот прошел пароход и оставил молочно-белую полосу, вот прошелся по воде фиолетовый тон, вот мелькнула розовая полоска, и ты ищешь, откуда она, где тот уголок неба, который смотрится в залив. Но особенно хорош туман, не тот противный туман, среди которого мы натыкаемся на фонари и тумбы, а теплый, романтический туман, то голубой, то серебряный… Но обратимся к прозе. Благодаря милому русскому купцу Беляеву⁵, который 50 лет торгует в Неаполе кораллами, мы попали в прекрасный и, главное, дешевый отель. Кормят на убой, вид — лучший в Сорренто, в саду ешь даром апельсины, и за все (утром самовар на террасе) 6 франков (2 рубля по курсу). К чаю дают яйца, масло, сырое молоко. За завтраком дают два блюда (сегодня маисовые клецки с соусом из помидоров и жареная говядина), сыр, фрукты (груши, фиги, апельсины, персики), за обедом шесть блюд (суп, рыба, соус, зелень, жаркое и пирожное) и фрукты. Сорренто — сонное царство. Говорят, что здесь в воздухе такое усыпляющее свойство. Я здесь отдыхаю и телом, и карманом, а то совсем истратился.

Сегодня видел во сне тревожные вещи, будто Валюшка болен! Храни вас Бог! Пора бы и домой, право! Загостился. Целую и обнимаю вас с Валей, маму Саню, всем нашим приветы.

Твой К<еня>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 277. Л. 24-25о6.).

Написано на почтовой бумаге с видами Флоренции.

Впервые фрагмент письма опубликован В. И. Анненским-Кривичем (ВК. С. 233). В полном объеме опубликовано: Эдельман. С. 45-46.

¹ Речь идет о Неаполитанском заливе.

² Вероятно, речь идет о Горчаковой (урожд. Стурдза) Марии Михайловне (1849—1905) — княгине, жене Константина Александровича Горчакова (1841—1926), светлейшего князя, шталмейстера императорского двора, сына выдающегося дипломата, министра иностранных дел Российской Империи, канцлера А. М. Горчакова.

³ Возможно, имеется в виду ее сын, светлейший князь Горчаков Александр Константинович (1875—1916), впоследствии ротмистр, Переяславский уездный предводитель дворянства. Занимался он и издательской деятельностью (см.: Римская история по Моммсену: [Изложил Н. Д. Чечулин]. СПб.: Изд. кн. А. К. Горчакова, 1909).

В материалах фонда гимназии Бычкова / Гуревича (в частности, в перечне обучавшихся) не удалось разыскать свидетельств того, что Горчаков учился в этой гимназии и мог быть гимназическим учеником Анненского.

Не исключено, впрочем, что Анненский занимался с ним приватно, репетиторствуя.

⁴ Курсивом отмечена подчеркнутая часть текста. Определенно установить, чьей рукой выделено это предложение, не удалось.

⁵ Биографическими сведениями о нем не располагаю.

28. С. Ф. Платонову

Санкт-Петербург, 10.09.1890

СПБ

10 сент.

Многоуважаемый Сергей Федорович!

Сегодня я был на курсах¹ на экзамене, и Кулин² сказал мне, что лекции начнутся только на будущей неделе. Я предупреждаю Вас об этом, потому что Вы хотели быть на моей первой лекции, которая, следовательно, выпадет на среду будущей недели.

Искренне уважающий Вас и преданный

И. Анненск<ий>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве С. Ф. Платонова (РО РНБ. Ф. 585. № II/67. Л. 1).

Впервые на наличие в архиве Платонова писем Анненского указывалось в следующем издании: Краткий отчет Рукописного Отдела за 1914—1938 гг. / Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина; Под ред. Т. К. Ухмыловой и В. Г. Геймана. Л., 1940. С. 210. Ответных писем Платонова в архиве Анненского не обнаружено.

Впервые опубликовано В. Е. Гитиным. См.: Гитин. С. 421.

Датировка письма основана, кроме всего прочего, на том факте, что оно написано на почтовой бумаге с видами Флоренции, аналогичной той, на которой Анненский писал из Италии.

Платонов Сергей Федорович (1860—1933) — историк, профессор С.-Петербургского университета, в 1883—1916 гг. — профессор русской истории на Высших (Бестужевских) женских курсах, член РАН (с 1920 г.). См. о нем подробнее: Брачев В. С. Сергей Федорович Платонов // Отечественная история. 1993. № 1. С. 111—128.

Контакты между Анненским и Платоновым, очевидно, так или иначе установились в период их обучения на историко-филологическом факультете С.-Петербургского университета (хотя Платонов в своих опубликованных воспоминаниях и не упоминает ни разу имени Анненского (см.: Платонов С. Несколько воспоминаний о студенческих годах // Дела и дни. 1921. Кн. 2. С. 104—133)). Об их совместном участии в работе «кружка молодых историков» см. коммент. к тексту 12. Словом, в самом общем плане констатация В. Е. Гитина («Вероятно, <их> отношения не были близкими или важными <…>. В письмах Анненского присутствует какой-то оттенок формальности по отношению к Платонову» (Гитин. С. 421 −422)) представляется справедливой; с конца XIX в. их связи ограничивались, по-видимому, лишь служебными отношениями: они были сослуживцами по Ученому комитету Министерства народного просвещения (см.: ИФА II. С. 151—153).

Об определенной доле «отстраненности» в их отношениях в начале XX в. свидетельствуют, на мой взгляд, и до некоторой степени ритуальные тексты недатированных дарственных надписей Анненского на авторских экземплярах трагедий «Меланиппа-философ» (РО РНБ. Ф. 585. № 5193) и «Царь Иксион» (РО РНБ. Ф. 585. № 5194), презентованных Платонову:

Сергею Федоровичу Платонову

в знак искреннего уважения

И. Аннен<ский> С. Ф. Платонову

от искренне уважающего

И. Ан<ненского>

И все же применительно к рубежу 1880-90-х гг. эта оценка В. Е. Гитина не выглядит адекватной: на мой взгляд, напротив, скорей можно говорить об очевидной заинтересованности Анненского в установлении более близких и доверительных отношений с адресатом.

¹ Речь идет о Высших женских (Бестужевских) курсах в С.-Петербурге, частном учебном заведении с четырехгодичным циклом обучения, учрежденном в 1878 г. (см. подробнее: Санкт-Петербургские высшие женские (Бестужевские) курсы: 1878—1918: Сборник статей / Под общ. ред. проф. С. Н. Валка и др. 2-е изд., испр. и доп. [Л.:] Изд-во Лениградского ун-та, 1973). В 1886 г. прием на курсы был прекращен до особого рассмотрения вопроса о высшем образовании для женщин, и лишь в сентябре 1889 г. в соответствии с «Временным положением о С.-Петербургских Высших женских курсах», опубликованным в июне 1889 г., вновь был осуществлен прием на первый курс. Таким образом, в момент работы Анненского на курсах, на которых в 1890 г. он, кстати, читал лекции по русскому языку, а не «теорию словесности» (ср.: Федоров. С. 14; Гитин. С. 421), максимально обучались лишь два курса слушательниц.

Самые ранние документы курсов, в которых упоминается имя Анненского, датированы 3 сентября 1890 г.: см. «Протоколы заседания Педагогического Совета Высших Женских Курсов» (ЦГИА СПб. Ф. ИЗ. Оп. 1. № 3. Л. 10, 11).

Об Анненском — преподавателе Высших (Бестужевских) женских курсов упоминалось в нескольких прижизненных публикациях. См., в частности: Н. Аф. Акт на С.-Петербургских высших женских курсах // РШ. 1890. № 8. Октябрь. С. 179; Кулин В. П. Отчет о состоянии С.-Петербургских высших женских курсов за 1889—1890 учебный год // ЖМНП. 1890. Ч. CCLXXII. Декабрь. Паг. 4. С. 80. Без подписи; Отд. оттиск: Отчет о состоянии С.-Петербургских высших женских курсов за 1889—1890 учебный год: Читан г. директором высших женских курсов, В. П. Кулиным, на годичном акте 30-го сентября 1890 года. СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1890. С. 12. (Извлечено из ЖМНП, декабрь 1890 г.); Булич С. История кафедры русского и старославянского языков // С.-Петербургские Высшие Женские Курсы за 25 лет: 1878—1903: Очерки и материалы. СПб.: Изд. Комитета Общества для доставления средств Высшим Женским Курсам в С.-Петербурге, 1903. Паг. 2. С. 42.

² Кулин Василий Петрович (1822—1900) — историк, филолог, литератор, составитель учебных пособий по русскому языку, к юбилею Мефодия составивший следующие издания: Славяно-русская азбука: С изображением (в красках) первоучителей словенских святых Кирилла и Мефодия / Сост. В. Кулин. СПб.: Синодальная тип., 1885. 43 с; Пояснения к славяно-русской азбуке для учителя / Сост. В. Кулин. СПб.: Тип. (б.) Котомина, 1885. 24 с. В целях «распространения в русском обществе полезных сведений о северо-западных губерниях» он издал «Виленский сборник» (Вильна: Изд. В. Кулин, 1869. Кн. 1), в составе которого были опубликованы исторические материалы, воспоминания и историко-этнографические статьи.

Кулин был заметным деятелем народного образования, организатором в Северо-Западном крае народных училищ и учительской семинарии, директором Алферовской учительской семинарии в Смоленской губернии, а с 1889 по 1894 г. — директором Высших (Бестужевских) женских курсов.

В фонде этого учебного заведения в рамках дела «О личном составе Высших Женских Бестужевских Курсов» (ЦГИА СПб. Ф. 113. Оп. 1. № 5. Л. 39) сохранился автограф прошения Анненского, адресованного Кулину в связи с назначением на пост директора Коллегии Павла Галагана и помеченного в канцеярии курсов 11 января 1891 г.:

Ваше Превосходительство Многоуважаемый Василий Петрович!

Вследствие перемены места службы имею честь покорнейше просить Вас уволить меня от чтения лекций по русскому языку во вверенных Вашему Превосходительству Высших Женских Курсах.

Прошу Вас принять уверение в моем совершенном почтении и преданности.

Иннокентий Анненский

10 Января 1891

29. С. Ф. Платонову

Санкт-Петербург, 7.10.1890

7 Окт. 1890 г. Дорогой Сергей Федорович!

На днях писал мне Николай Дмитриевич Ч<ечулин>¹, прося рекомендовать преподавателя для младших детей князя². Об этом же хотел он писать и Вам³. Я имею в виду рекомендовать П. Г. Васильева⁴, учителя 6-ой гимн<азии>, с которым уже и говорил. В таком смысле пишу я и Никол<аю> Дм<итриевичу>⁵. Не решаясь просить Вас подтвердить мой выбор (Васильева знают Шляпкин, Рашевский⁶, Шмурло), считаю тем не менее полезным сообщить Вам, дорогой Сергей Федорович, о посылаемой мною рекомендации. Надеюсь, что и Вы, если кого имеете в виду, мне об этом черкнете словечко.

Все собираюсь к Вам «в едину от сред»⁷ — обо многом хочется поговорить.

Совершенно искренно преданный Вам и Вас уважающий

Иннокентий Анненский

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве С. Ф. Платонова (РО РНБ. Ф. 585. No Н/67. Л. 2-3).

Впервые опубликовано: Звезда. С. 163—164.

Ссылка на публикацию письма В. Гитиным, данная в ИФА. II. С. 242, ошибочна.

Написано на почтовой бумаге с видами Флоренции.

¹ Чечулин Николай Дмитриевич (1863—1927) — историк, член-корр. РАН (1921), переводчик (см., в частности: Алексей и Дора: Элегия Гёте / Пер. с нем. размером подлинника Н. Д. Чечулин. СПб.: Тип. М. А. Александрова, 1911), искусствовед. В 1885 г. он окончил историко-филологический факультет С.-Петербургского университета, в 1890 г. защитил в качестве магистерской диссертации написанное на материале писцовых книг XVI в. исследование «Города Московского государства в XVI веке» (СПб.: Тип. И. Н. Скороходова, 1889). В 1891—1897 гг. Чечулин — приват-доцент С.-Петербургского университета, в 1896—1915 гг. служил в Императорской Публичной библиотеке (с 1906 г. — заведующий отделением изящных искусств). Собранная им коллекция древнерусских рукописей хранится в РНБ.

Как и Анненский, Чечулин принадлежал к кружку молодых историков, входил в состав Исторического общества при С.-Петербургском университете, довольно активно сотрудничал с журналом «Библиограф» (см., в частности, его труд «Начало переписей в России и ход их до конца XVI века» (СПб., 1889), извлеченный из № 2 журнала за 1889 г.). Контакты с ним Анненский старался поддерживать и в начале 1890-х гг., о чем свидетельствует сохранившийся в библиотеке ИРЛИ (шифр: 19536/1954) экземпляр сброшюрованной вырезки статьи Анненского (Анненский И. Гончаров и его Обломов // РШ. 1892. № 4. С. 71-95) с дарственной надписью, адресованной Чечулину:

Николаю Дмитриевичу Чечулину глубоко уважающий его автор

Упомянутое письмо в архиве Анненского не сохранилось.

² Неустановленное лицо.

³ В архиве С. Ф. Платонова в деле «Письма Н. Д. Чечулина 1890—1896 г. и без даты» (РО РНБ. Ф. 585. Оп. 1. № 4546) соответствующего письма не сохранилось.

⁴ Васильев Петр Григорьевич (1846—1895) — педагог, в 1869 г. окончивший курс С.-Петербургских курсов для приготовления учителей народных училищ и начавший свою преподавательскую карьеру в том же году учителем С.-Петербургского Сергиевского Приходского Училища, в 1869—1871 гг. служивший сначала наставником Новгородской Земской Учительской Школы, а потом учителем русского языка Вознесенского Уездного Училища. В ЦГИА СПб в фонде 6-й С.-Петербургской гимназии сохранилось дело «Об определении на должность учителя приготовительного класса состоящего учителем Вознесенского уездного училища Петра Васильева» (Ф. 458. Оп. 1. № 214), из которого и почерпнуты некоторые биографические сведения о нем, приведенные в данном комментарии. Васильев преподавал в 6-й гимназии русский язык и словесность с 1871 г., а в последние годы жизни служил также в консерватории и коммерческом училище, он был составителем учебных пособий по словесности и русскому языку (см., в частности: Первая классная книга для чтения: Пособие при начальном обучении родному языку / Сост. П. Г. Васильев, преподаватель приготовительного класса 6-й С.-Петербургской гимназии. СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1877; 9-е изд. СПб.: Изд. Н. П. Карбасникова, 1903), писателем, автором многократно переиздававшейся пьесы «Сиротка: Сцены из народного быта» (СПб.: Тип. С. Добродеева, 1882; 8-е изд. СПб.: Изд. Н. П. Карбасникова, 1911) и нескольких стихотворений, опубликованных в «Детском чтении» и других изданиях. См. о нем также: Смесь // Исторический вестник. 1895. T. LIX. Март. С. 991—992. Без подписи.

Из архивного дела явствует, что родителями Васильева были «С.-Петербургского Вечного Цеха Бриллиантовых и золотых дел мастер Григорий Васильев и законная жена его Александра Иванова», женат он был первым браком на дочери штабс-капитана Ольге Пантелеймоновне (Пантелеевне) Шебаршиной (которой к 21 мая 1895 г. исполнилось 47 лет) и имел в браке двух сыновей: Михаила, родившегося 23 ноября 1872 г., и Бориса, родившегося 21 октября 1883 г. (см. в указанном деле листы 1, 7, 12, 97об., 103).

Приведенные выше документальные данные о семейном положении Петра Григорьевича Васильева заставляют проводить дополнительные разыскания, которые бы подтвердили, что именно с его семьей Анненский поддерживал отношения после его кончины и что «вдова бывшего штатного преподавателя приготовительного класса С.-Петербургской Шестой гимназии Надворного Советника Петра Васильева Ольга Пантелеева Васильева» (Л. 97об.) и упомянутая сыном Анненского Ольга Александровна Васильева — одно и то же лицо. Последним близким Анненскому человеком, видевшим его в живых, по словам В. Кривича, была именно О. А. Васильева. Рассказывая о дне смерти Анненского, он писал: «В промежутке <между лекциями на Историко-литературных и юридических высших женских курсах Н. П. Раева, работой в канцелярии Учебного округа, заседанием Ученого Комитета и вечерним заседанием Общества классической филологии и педагогики. — А. Ч.> он должен был обедать у одной дамы <О. А. Васильева, вдова педагога, автора небезызвестной в свое время пьесы для детей „Сиротка“. — Прим. В. И. Анненского-Кривича>, близкого друга нашей семьи, жившей неподалеку от вокзала.

Уже там, у О. А. Васильевой, он почувствовал себя нехорошо, и настолько нехорошо, что даже просил разрешения прилечь.

От доктора, однако ж, отец категорически отказался, принял каких-то домашних безразличных капель и, полежав немного, уехал, сказав, что чувствует себя благополучно.

А через несколько минут упал мертвым на подъезде вокзала <…>» (ВК. С. 212).

Пьеса Васильева «Сиротка», кстати, упоминалась в учено-комитетских разборах Анненского (см.: ИФА. П. С. 238).

⁵ Письмо не разыскано.

⁶ Рашевский Иван Федорович (1831—1897) — педагог, филолог, окончивший историко-филологический факультет Харьковского университета, заметный деятель народного образования: он был руководителем по русскому языку на существовавших в 1860-х гг. при 2-й С.-Петербургской военной гимназии педагогических курсах для приготовления учителей в военно-учебные заведения, принимал активное участие в учреждении Андреевских курсов для приготовления народных учителей, директорствовал в С.-Петербургской земской учительской школе, был одним из учредителей первых женских курсов в С.-Петербурге (так называемых бесплатных частных уроков у Аларчина моста), а впоследствии — инспектором педагогических женских курсов и директором Петровского коммерческого училища (с 1881 г.), неоднократно руководил съездами учителей. Стоит отметить, что Рашевский был преподавателем русского языка и словесности у будущего императора Александра III и его братьев и сестер.

⁷ Возможно, речь идет о проходивших по четвергам собраниях кружка «русских историков» (см.: Платонов С. Несколько воспоминаний о студенческих годах // Дела и дни. 1921. Кн. 2. С. 132); формула «в едину от сред» построена по аналогии с библейской «в едину от суббот».

30. М. М. Замятниной

Киев, 11.02.1891

Многоуважаемая Мария Михайловна!

Посылаю Вам поправленные лекции¹. Прошу извинить, что задержал — страшно занят своим новым, чрезвычайно разнообразным и покуда интересным делом².

Для программы, о которой Вы меня просили, нужно иметь в руках предыдущий курс³, к<от>рого я не захватил. Не можете ли Вы прислать мне сюда экземпляр всех вышедших и имеющих выйти листов моих лекций⁴. Моим ответом будет обстоятельная программа моего, к сожалению, необстоятельного курса⁵.

Крепко жму Вашу руку, желаю Вам всего лучшего и много-много благодарю Вас за труд, к<от>рый Вы посвятили на обработку моих лекций.

Вам искренне преданный
И. Анне<нский>

Киев 11 Ф<евраля>

Примеч<ание> 1) Прошу смотреть на нумерацию страниц внизу (всех 84 стр., включ<ая> маленьк<ий> листок⁶. Один лист, дополнен вне нумерации).

2) Прошу пожалуйста не забыть ставить ъ в конце слов — режет глаза этот консонантизм⁷.

В случае каких-нибудь недоумений соблаговолите обратиться к Сергею Константиновичу Буличу⁸ (Литейная, дом Мурузи) или Николаю Степановичу Усову⁹ (Надеждинская, дом Яковлева). Они все разъяснят.

P. S. Вкратце мною прочитано: общее введение — об отношении языка к мышлению, введение в синтаксис (синтаксические системы), понятие о сложных словах, междометие, синтаксис безличного предложения, синтаксис инфинитива — и начат синтаксис личных предложений (так называемые эллипсисы и плеоназмы, неопределенно-личные формы, именительный падеж и его замены…)

И. А.

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве Вяч. И. Иванова (НИОР РГБ. Ф. 109. К. 11. № 42. Л. 3-4об.).

Замятнина Мария Михайловна (1862—1919) — слушательница словесного отделения Высших (Бестужевских) женских курсов, завершившая обучение в 1893 г. и после их окончания до 1902 г. служившая помощником библиотекаря курсов (см.: Ветвеницкая Н. А. Памятная книжка окончивших курс на С.-Петербургских Высших Женских Курсах 1882—1889 гг., 1893—1903 гг. [СПб., 1903]. С. 91), с начала XX в. друг дома и фактическая домоправительница семьи Вяч. И. Иванова. Характеризуя Замятнину, «мамину подругу, преданную ей на жизнь и на смерть», дочь Вяч. И. Иванова и Л. Д. Зиновьевой-Аннибал, Л. В. Иванова, писала: «Мария Михайловна (мы ее звали Марусей) познакомилась с мамой на Высших женских курсах, бывших передовым учреждением, допустившим женщин к высшему образованию. Маруся вся была поглощена общественной деятельностью и организацией курсов <…>. Встреча с мамой была для Маруси переворотом в ее жизни, а ко времени нашего пребывания в Женеве <с 1900 г. — А. Ч.> она окончательно переселилась к нам и сделалась членом семьи. Меня, как самую маленькую, она сразу же взяла под свое покровительство, и до конца своих дней, в особенности после смерти мамы, она была для меня как бы второй матерью» (Иванова Лидия. Воспоминания: Книга об отце / Подгот. текста и коммент. Джона Мальмстада. М.: РИК «Культура», 1992. С. 14). См. также: Взыскующие града: Хроника русской религиозно-философской и общественной жизни первой четверти XX века в письмах и дневниках современников: Письма и дневники Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, А. В. Ельчанинова, М. К. Морозовой, В. В. Розанова, Е. Н. Трубецкого, П. А. Флоренского, В. Ф. Эрна и др. / Вступ. статья, публ. и коммент. В. И. Кейдана. М.: Школа «Языки русской культуры», 1997. С. 178, 512, 527, 590, 591, 595—596, 600—601, 610, 612; Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1997 год / РАН; ИРЛИ (ПД); Отв. ред. Т. Е. Иванова. СПб.: Дмитрий Буланин, 2002. С. 239, 243, 249, 262, 309, 310, 329—331, 335; История и поэзия: Переписка И. М. Еревса и Вяч. Иванова / Издание текстов, исследование и коммент. Е. М. Бонгард-Левина, Н. В. Котрелева, Е. В. Ляпустиной. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2006. С. 232—234, 236, 251.

В архиве Анненского писем Замятниной не сохранилось, однако черновики ее двух писем к Анненскому, представляющие собой вполне завершенные и обработанные тексты, сохранились в архиве Вяч. И. Иванова (НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. И. № 24. Л. 1-6об.).

Скорее всего публикуемое письмо вместе с текстом лекций Анненского по русскому языку (см. прим. 1) было передано Замятниной Н. В. Анненской. В архиве Вяч. Иванова (НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. II. № 41) сохранились четыре ее послания, адресованные «Его Высокоблагородию Марье Михайловне Замятниной». Первое из них, недатированное, содержащее приписку на конверте «Если М<арьи> М<ихайловны> нету дома, то лекции прошу обратно» (Л. 10) и отправленное, вероятно, с посыльным, как раз и свидетельствует об этом:

Посылаю Вам, Марья Михайловна, лекции, присланные вчера. Прошу Вас передать следуемое на перв<ый> курс, а мне потрудитесь прислать удостоверение в получении от меня лекций, чтобы я в свою очередь могла послать Ин<нокентию> Фед<оровичу> доказательство своей аккуратности.

В Киев, как собиралась, еще не еду: у меня захворал Валя. Карточки И. Ф. готовы.

Преданная Вам

Дина Анн<енская>

P. S. Карточку передам Вам только лично. (Л. 8).

Не получив ответа на эту записку, жена Анненского вскоре написала второе письмо, отправив его уже по почте (почтовый штемпель от 26 февраля 1891 г.):

Ах какая неаккуратная и не добрая барышня Марья Михайловна!

Просила я Вас в записке своей непременно написать мне, что получили лекции, а Вы и позабыли!

Ин<нокентий> Фед<орович> беспокоился, чтобы я как-ниб<удь> не растеряла листов, и я хочу доставить ему вещественное доказательство моей аккуратности, а Вы не даете мне этой возможности. Если я Вас затомила скукой, что боитесь зайти ко мне, то прислали хоть по гор<одской> почте.

Преданная Вам Дина Анненская.

Надеждинская № 7 кв. 21. (Л. 1-1об.).

¹ Речь идет о составленном, очевидно, именно Замятниной тексте лекций Анненского по русскому языку, прочитанных им на словесном отделении Высших (Бестужевских) женских курсов. Этот труд был литографирован и в таком виде увидел свет: Лекции по русскому языку Пр. И. Ф. Анненского: 1890-91 гг. Курс II / С.-Петербургские Высшие Женские Курсы. [СПб.]: Лит. В. В. Комарова, [1891]. 155 с. [Рукопись. Литографированное издание]. Ссылку на дату публикации можно обнаружить в следующем издании: Каталог библиотеки С.-Петербургских высших женских курсов: Историко-филологический Отдел / Общество доставления средств СПб. В. Ж. Курсам. СПб.: Типо-лит. «Герольд», 1908. С. 241. (На правах рукописи).

В силу того, что автограф лекций не сохранился, не представляется возможным определенно говорить, переслал ли Анненский Замятниной исправленный его рукой автограф Замятниной, или же это был текст, написанный Анненским.

Первым по времени свидетельством того, что именно Замятнина работала над составлением текста лекций Анненский, который впоследствии и был литографирован, является уже упоминавшийся черновик одного из писем Замятниной к Анненскому (печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Вяч. Иванова (НИОР РГБ. Ф. 109. К. 19. № 24. Л. 1)):

Спешу возвратить Вам, Иннокентий Федорович, листочки, данные мне для составления последней лекции. Если возможно, попрошу дать мне их завтра вторично, так как лекцию еще не успела составить.

М. Замятнина

21 Ноября

<18>90

На мой взгляд, история публикации лекций Анненского по русскому языку могла бы явиться одним из аргументов, который следовало бы учитывать при решении вопроса о том, каким образом и когда было осуществлено издание другого литографированного курса лекций Анненского: Лекции по античной литературе профессора И. Ф. Анненского. Читанные на Высших Женских Историко-литературных и Юридических курсах Н. П. Раева 1908—1909 г. / Высшие женские ист.-лит. и юрид. курсы; Директор курсов Н. П. Раев. [СПб., 1909]. 288 с. [Машинопись. Литографированное издание]. Недавно этот труд в дополненном и откомментированном виде увидел свет (см.: ИАД), но упомянутый сюжет ни во вступительной статье (Гитин В. Иннокентий Федорович Анненский и его лекции по античной драме), ни в комментариях не затрагивается,

² Речь идет о службе Анненского в киевском учебном заведении, которое было учреждено в память рано ушедшего из жизни Павла Григорьевича Галагана (1853—1869) его родителями, крупным землевладельцем, меценатом, благотворителем, культурно-общественным деятелем Григорием Павловичем (1819—1888) и Екатериной Васильевной (1826—1896) Галаган, и получило название «Коллегия Павла Галагана».

Ее директором Анненский был с 18 января 1891 г. по 27 октября 1893 г. (см.: 25-летие Коллегии Павла Галагана в Киеве (1 октября 1871 — 1 октября 1896 года): С портретами, рисунками, планами / Под ред. директора Коллегии Павла Галагана Л. И. Степовича. Киев: Тип. И. И. Чоколова, 1896. Паг. 1. С. 160, 322—323, портр.; ВК. С. 248—250; ЛТ. С. 85, 135—136; Гитин. С. 415—423).

Служебному перемещению Анненского предшествовала ознакомительная командировка в Киев, оформленная как краткосрочный отпуск; в его личном деле в фонде гимназии Гуревича сохранился отпуск свидетельства № 433 от 23 декабря 1890 г., подписанный директором гимназии: «Предъявитель сего преподаватель СПб Гимназии Гуревича Колл. Сов. Иннокентий Федорович Анненский уволен в отпуск в г. Киев сроком по 2 января 1891 г.» (ЦГИА СПб. Ф. 171. Оп. 1. № 16. Л. 49).

Почти сразу после его отъезда из Киева в местной периодике появилась неподписанная хроникальная заметка, представляющая собой своего рода анонс его официального появления в Киеве в новом качестве: «Директором коллегии Павла Галагана, вместо вышедшего в отставку И. И. Нечипоренко, назначается, как мы слышали, преподаватель древних языков частной мужской гимназии Гуревича в Петербурге И. Ф. Анненский» (Киевлянин. 1891. № 3. 4 янв. С. 2. Без подписи).

Представляет несомненный биографический интерес и хронологически последний документ в личном деле Анненского в фонде гимназии Гуревича — официальный запрос Анненского, отправившегося во второй декаде января 1891 г. к новому месту службы, своему бывшему руководителю. Написан он на бланке письмоводителем Коллегии Павла Галагана, перу Анненского принадлежит лишь подпись (ЦГИА СПб. Ф. 171. Он. 1. № 16. Л. 53):

МНП КИЕВСКИЙ УЧЕБНЫЙ ОКРУГ ДИРЕКТОРА Коллегии Павла Галагана В Киеве 31 Января 1891 г. № 34

Его Превосходительству Господину Директору С.-Петербургской гимназии Гуревича

Имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство сообщить мне — по какое время я удовлетворен жалованьем на должности преподавателя вверенной Вам гимназии и какое в последнее время я получал содержание по означенной должности.

Директор Коллегии И. Анненск<ий>

В ответе от 6 февраля 1891 г. за № 26, подписанном Я. Г. Гуревичем, Анненскому сообщалось: «Вы удовлетворены жалованьем по 18 января 1891 года из оклада 960 рублей в год» (ЦГИА СПб. .Ф. 171. Оп. 1. № 16. Л. 53).

³ Речь, очевидно, идет о курсе лекций по русскому языку, прочитанном в первый год (1889—1890 гг.) на словесном отделении Высших (Бестужевских) женских курсов.

⁴ Видимо, процесс литографирования лекций Анненского не был одномоментным. Не исключено, что тексты некоторых лекций репродуцировались вскоре после их прочтения, безотносительно их издания отдельной книгой.

Собственно, такая практика была вполне обычной при издании курсов лекций. Например, в составе литографированного издания «История лирики и драмы: Лекции А. Н. Веселовского 1882—1883 гг., составленные студентом М. К.» (СПб.: Лит. Гробовой, [1883]) 5, 6, 9, 10 и 11 листы литографированного курса были помечены соответственно 12 ноября, 21 ноября 1882 г., 20 и 27 января и 1 марта 1883 г. (см. стр. 63, 79, 127, 143, 159 этого издания).

⁵ Программы курса литографированная публикация лекций Анненского в себя не включает. Вопрос же о том, каким образом «Программа по Русскому языку: Курс I», опубликованная в рамках первой пагинации (С. 1-12) литографированного издания лекций A. И. Соболевского, вышедшего в свет без упоминания имени лектора и составленного тоже адресатом письма (Лекции по русскому языку. Курс I: 1891—1892 / С.-Петербургские Высшие Женские Курсы. СПб.: Лит. В. В. Комарова, [1892]. 535 с.), связана (и связана ли вообще) с «ответом» Анненского, еще нуждается в детальном анализе.

⁶ Имеет смысл подчеркнуть несовпадение объема поправленных Анненским листов лекций и реально отпечатанных в литографии B. В. Комарова. Судя по несовпадению нумерации можно предположить, что окончательный, набело переписанный писарской вариант полного текста лекций начал литографироваться не ранее начата марта 1891 г.

⁷ Переписчица, очевидно, прислушалась к просьбе Анненского, и в отпечатанном тексте лекций ъ на конце слов, заканчивающихся на согласную букву, поставлен достаточно последовательно.

⁸ Булич Сергей Константинович (1859—1921) — филолог-лингвист, музыковед, композитор. После окончания 2-й Казанской гимназии в 1878—1882 г. учился на историко-филологическом факультете Казанского университета, впоследствии был оставлен при университете для приготовления к профессорскому званию по кафедре сравнительного языковедения. С осени 1885 г. — приват-доцент С.-Петербургского университета.

Именно в середине 1880-х гг. у Булича и Анненского установились достаточно тесные дружеские отношения, очевидно, прервавшиеся в начале 1890-х гг., о чем косвенно свидетельствует в своих воспоминаниях В. Кривич, характеризуя жизненные обстоятельства Анненского первой половины 1880-х гг.: «Несколько позже <дружба. — А. Ч.> — с проф. С. К. Буличем и А. Г. Шалыгиным. Последний и до конца своей жизни оставался другом нашей семьи» (ВК. С. 226). Во всяком случае, имеет смысл отметить, что, по словам сына Анненского, в конце 1880-х — начале 1890-х гг. Булич участвовал в литературных собраниях, проводимых у Анненского: «С. К. Булич и А. Г. Шалыгин были, как помнится, ближайшими участниками этих дружеских „Понедельников“, и оба участвуют в одной оставшейся от того времени интимной группе, в которой кроме них сняты: отец, два моих старших брата, дальний родственник, сверстник братьев В. П. Лесли и я» (ВК. С. 230).

О доверительном характере их отношений говорят и сохранившиеся в архиве Анненского автографы стихотворений с пометами Булича. Так, например, автограф стихотворения «Я майским вечером люблю бродить один…» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 11. Л. 1-1об.) прокомментирован Буличем так: «Получено от И. Ф. Анненского вероятно в 1886 году (весною). С. Булич». В предисловии к публикации ранних стихотворений Анненского, сохранившихся в архиве Булича, со ссылкой на его дочь, поэтессу В. С. Булич, автора замечательной статьи об Анненском (см.: Булич Вера. Алмазные слова: (Лирика Анненского): К 25-летию со дня смерти // Журнал Содружества. Viipuri. 1935. № 6 (30). С. 2-9), сообщалось, что это стихотворение «приводится в письме покойного проф. С. К. Булича к отцу, датированном 29 (17) мая 1887 г. с указанием на то, что оно нигде не было напечатано» (Журнал Содружества. Viipuri. 1936. № 9 (45). С. 2). Характерно, что вводная заметка к этой публикации (Анненский И. Ф. «Я майским вечером люблю бродить один…»; «Темную выбери ночь…» / Публ. В. С. Булич // Журнал Содружества. Viipuri. 1936. № 9 (45), С. 2-3) содержит следующее сообщение: «На слова второго стихотворения проф. С. К. Буличем был написан в 1890 г. романс. В рукописи романса отмечено посвящение этого стихотворения: „Другу моему С. К. Буличу“» (Там же. С. 2). Пытался Булич и содействовать публикации этого стихотворения в журнале «Вестник Европы», свидетельством чему является его письмо к А. Н. Пыпину от 9 марта 1890 г. (РО РНБ. Ф. 621. No из. Л. 90-91):

Глубокоуважаемый Александр Николаевич! На второй половине этого листка Вы найдете то стихотворение моего приятеля, о котором я говорил Вам. Не откажите передать его в редакцию В<естника> Европы, как это было условлено. Этим Вы премного обяжете Вашего С. Булича.

Notturno

Темную выбери ночь и в поле безлюдном и голом

В сумрак седой окунись… Пусть ветер, провеяв, утихнет,

Пусть в небе холодном звезды мигая задремлют…

Сердцу скажи, чтоб ударов оно не считало…

Шаг задержи и прислушайся!.. Ты не один… Точно крылья

Птицы намокшие тяжко плывут средь тумана…

Слушай… Это летит хищная, властная птица.

Время ту птицу зовут, а на крыльях у ней твоя сила,

Радости сон мимолетный, надежд золотые лохмотья.

И. Анненский 26 февр<аля> 1890

N. В. Подчеркнутое слово автор просит набрать разрядкой, не курсивом.

Романсовая стихия (точнее, стихия жестокого романса) очевидна и в неопубликованном стихотворении Анненского, сохранившемся в его архиве (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 11. Л. 2) и содержащем помету Булича: «Автограф И. Ф. Анненского, полученный от него во второй половине 80-х гг. XIX ст. С. Булич»:

Очаровательным кокетством покоренный

В твоих руках игрушкою он стал.

Смеялась ты, когда слепец влюбленный

У ног твоих в отчаяньи рыдал.

. . . . .

Он череп размозжил… Хладеющие руки

Искали призрак твой обнять в последний час…

Скажи, купил ли он ценой всей этой муки

Слезу, одну слезу твоих прекрасных глаз?

К середине 1880-х гг. относится и их совместное участие в работе Педагогического Музея военно-учебных заведений. Так, например, об их участии в заседании 12 ноября 1886 г. собрания преподавателей русского и иностранных языков см.: Труды собраний преподавателей языков русского и иностранных: 1886—1887 учебный год / Педагогический Музей военно-учебных заведений. СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1888. С. 59. См. также «Записки» Шмурло (коммент. к тексту 12) и работу финляндских исследователей (Baschmakoff Natalia, Leinonen Marja. Russian life in Finland: 1917—1939: A local and oral history. Helsinki: Institute for Russian and East European studies, 2001. P. 227—228, 232, 239. (Studia slavica fmlanden-sia T. 18)).

Здесь следует отметить также, что Булич, как и Анненский до отъезда в Киев, читал на Высших (Бестужевских) женских курсах лекции по русскому языку. Этим отчасти и объясняется отсылка к авторитету Булича в публикуемом письме.

В заключение, говоря о характере и динамике отношений Анненского и Булича, имеет смысл упомянуть, что Булич был в числе провожавших Анненского в последний путь (см.: Похороны И. Ф. Анненского // Речь. 1909. № 334. 5 (18) дек. С. 6. Без подписи).

¹⁰ Усов Николай Степанович (1870—1900) — филолог, преподаватель. В 1888 г. он с золотой медалью окончил частную гимназию Я. Г. Гуревича и поступил на историко-филологический факультет С.-Петербургского университета, который окончил в 1893 г. по отделению романо-германской филологии. По окончании его Усов был оставлен при университете для приготовления к профессорскому званию и в 1894 г. был командирован за границу на два года (учился в Лейпцигском университете, работал в Париже). По свидетельству С. Булича, Усов во время заграничной командировки слушал в Париже Мелье и Бреаля и работал в фонетической лаборатории аббата Руссело. После возвращения в Россию Усов сдал магистерский экзамен в университете и начал преподавать древнегреческий язык в гимназии Гуревича, при этом принимая деятельное участие в работе Лингвистического отделения Неофилологического общества (о его докладе «Об экспериментальном фонетическом методе аббата Руссело», прочитанном в заседании 6 апреля 1896 г., см.: Годичный акт Императорского С.-Петербургского университета 8-го Февраля 1897 года: Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1896 год, составленный и. д. ординарного профессора Н. И. Веселовским. С приложением речи ординарного профессора П. И. Георгиевского. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1897. Паг. 1. С. 61). Вскоре он тяжело заболел и был вынужден оставить С.-Петербург, уехав в имение в Калужскую губернию. См. о нем подробнее: Гуревич Я. Г. Николай Степанович Усов (Некролог) // РШ. 1900. № 4. Апрель. Паг. 2. С. 106. Незадолго до своей смерти ученый начат публиковать свои труды преимущественно в академических изданиях (см.: УсовН. Экспериментальная фонетика // ИОРЯС ИАН. 1897. Т. 2. Кн. 4. С. 906—939; Усов Н. С. Язык приугорских портных // ИОРЯС ИАН. 1898. Т. 3. Кн. 1. С. 247—250). Одна из его статей была напечатана на французском языке (Usoff N. Etudes expérimentales sur une proNo nciation Russe) в парижском журнале «La Parole».

О взаимоотношениях Усова и Анненского, связанных не только как ученик и учитель, но и дружеской приязнью, и научными интересами, писали в некрологических статьях С. К. Булич и Б. В. Варнеке (см.: Булич С. Н. С. Усов: (Некролог) // ИОРЯС ИАН. 1900. Т. 5. Кн. 1. С. 366: Варнеке Б. В. И. Ф. Анненский: (Некролог) // ЖМНП, не. 1910. Ч. XXVI. Март. Паг. 4. С. 38).

О характере их отношений может свидетельствовать также единственное сохранившееся а архиве Анненского письмо Усова 1890 г. (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 372. Л. 1-2), в котором нарисован между прочим довольно яркий психологический автопортрет:

2 июля Многоуважаемый Иннокентий Федорович,

Получили ли Вы мое письмо, которое я адресовал Вам во Флоренцию? Я несколько запоздал и боюсь, что оно уже не застало Вас там.

Благоприятствует ли погода Вашему путешествию? У нас она хоть и дождливая, но выдаются дни необыкновенно жаркие. Эта жара мешает заниматься: санскрит идет медленнее, чем бы следовало. Взял снова я Paul’я, но еще только недавно принялся за него.

Работу, которую мне предложил Сергей Константинович, я еще не начинал, да и не знаю — начну ли. Он предложил мне определить фонетические особенности говора нашей деревни. Не говоря уже о большой трудности наблюдения, требующей <2 нрзб.> и тонкого слуха, которым я вовсе не обладаю, эта задача не выполнима без известных свойств характера, которые также мне не присущи. Нужно частое и разнообразное общение с наблюдаемыми лицами, нужно умение вызвать их на разговор и поддерживать его, без настоящей причины в обмене мыслей. Это все превышает мои способности: я вижусь с крестьянами редко, на деревню ходить положительно не решаюсь потому, что я не знал бы, что с собой там делать, при случайных встречах я заговариваю лишь с пожилыми: молодые смотрят в большинстве как-то сурово и презрительно.

Кроме того еще эта задача несколько неопределенна: особенности относительно чего? Относительно окружающих говоров — тогда задача слишком расширяется; если относительно меня, моего говора, но тогда определение этих особенностей будет иметь мало значения.

Я это время занимался перспективой. Вещь чисто математическая и в геометрическом смысле она очень интересная. Замечательно, что из этой науки о видимой форме предметов можно художнику извлечь правила для своего искусства, особенно это касается выбора сюжета. Если это Вам не скучно, то я напишу об этом подробнее в следующем письме, а теперь мне нужно кончать, чтобы отправить письмо на почту, а то, пожалуй, еще и это опоздает.

Какие известия имеете Вы о Вашем семействе, как поживает Валя?

Желаю Вам успеха в осмотрах галерей и всего хорошего. Буду теперь писать в Неаполь.

Ник. Усов

Анненский ссылался на научный авторитет Усова и цитировал его труды в своих учено-комитетских работах. См., например, текст прочитанного в заседании ООУК 24 февраля 1903 г. разбора следующего издания: Богородицкий В. А. Очерки по языковедению и русскому языку. Пособие при изучении науки о языке. Казань, 1901 (РГИА. Ф. 733. Оп. 195. № 525. Л. 407об.).

31. М. М. Замятниной

Киев, 13.03.1891

3 Марта 1891 Многоуважаемая Мария Михайловна!

Я узнал сегодня из письма жены, что Вы ее навещаете, и спешу принести Вам искреннюю благодарность за Вашу любезность. Дина так скучает своим одиночеством и карантином, что ей особенно приятно, когда ее теперь вспоминают. Если Вы не боитесь скарлатины, то навещайте ее почаще¹. Вы ей чрезвычайно понравились и, кажется, всех у нас пленили, в чем я, впрочем, ни минуты и не сомневался. Я с радостью узнал из одного из Дининых писем, что мои слушательницы 2-го курса еще помнят обо мне². Вы не поверите, как мне жалко курсов. Хотя мои лекции, вне всякого сомнения, были плохи (я не рассчитал и сразу взял может быть слишком высокую ноту), но процесс их обработки и чтения доставлял мне много удовольствия. Теперь я не читаю лекций, не даю уроков и скучаю. Мечтаю о том, чтобы в будущем году взять хоть несколько уроков в коллегии³ и, если возможно, буду хлопотать о разрешении мне прочесть несколько публичных лекций по истории греческой трагедии⁴ — хочется какого-нибудь творчества и хочется аудитории. В нынешнем году ограничиваюсь только дополнительными вечерними лекциями по пушкинскому периоду старшим классам своей коллегии, чтоб не отвыкнуть от учительства. Время идет очень быстро, благодаря той хозяйственной и официальной светской жизни, в которую меня втолкнула судьба. Масляную проводил довольно шумно, а отчасти торжественно: спектакли, рауты и утренние поздравления в мундире⁵. Дома у меня еще нет, т<о> е<сть> есть стены и стулья, но ни подобия уютного chez-soi⁶. Теперь, как лисица на виноград, буду смотреть на присланную мне мебель и вещи, п<отому> ч<то> Дина формально запретила касаться без нее до ящиков. Впрочем, я действительно гораздо более способен к разбору слов, чем к разборке вещей. Прощайте, Мария Михайловна. Крепко жму Вашу руку и прошу передать Екатерине Ивановне⁷ мои искреннейшие приветы.

Весь Ваш И. Анне<нский>

Киев, Коллегия Павла Галагана

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Вяч. И. Иванова (НИОР РГБ. Ф. 109. К. 11. № 42. Л. 1-2об.).

Впервые почти в полном объеме письмо было опубликовано Лавровым и Тименчиком (ЛТ. С. 135).

Автограф ответного письма в архиве Анненского не сохранился, однако представление о его содержании дает один из трех черновых вариантов письма Замятниной, сохранившийся в архиве Вяч. Иванова (НИОР РГБ. Ф. 109. К. 19. № 24. Л. 2-3об.):

3-го Мая
1891 г.

Первая действительно свободная минута<,> и я пишу Вам, Иннокентий Федорович. Не знаю<,> писала ли Вам Дина Валентиновна о причинах моей по видимости крайней невежливости: до сих пор не ответить на Ваше милое<,> не по моим заслугам письмо! Дело в том, что, во время получения Вашего последнего письма, у меня заболела мама и была около месяца при смерти. Вы поймете, что при подобных обстоятельствах уже не только из вежливости, но и при сильном желании написать, как в данном случае, не пишется.

Конечно, свои курсовые дела пришлось сильно запустить и рассчитываться двойной усидчивостью в настоящее время. Два экзамена в силу того пришлось все-таки отложить на осень, да и к остальным начала готовиться измученная и нравственно, и физически. Но теперь, когда все дома успокоилось, за экзаменами начинаю несколько отдыхать.

Сегодня сдала третий экзамен — славянский яз<ык>, по которому составляла лекции, а потому, сбыв его, чувствую себя особенно легко, а то за последнее время пришлось много возиться с составлением и изданием лекций, которые по тем же причинам были несколько запущены.

Теперь можно отдохнуть день-другой, так как следующий экзамен — русский яз<ык> 8-го Мая — четыре дня для приготовления, и всего 120 страниц; мы, ведь, сдаем только курс Соболевского. Хотя надо сказать, что этот курс приводит меня в сильное уныние: уж очень он односторонен — без горизонтов; да нечего делать<,> приходится его зубрить и мысленно корить Вас за то, что уехали, хотя<,> по всей вероятности<,> Ваш курс и было бы очень, пожалуй, трудно сдавать, но зато трудность выкупалась бы целесообразностью и интересом. Первый курс счастливее нас по отношению к русск<ому> языку: у них читает С. Булич, продолжающий в Вашем же направлении, а нам совсем плохо пришлось. Лекции Ваши и Соболевского на днях или занесу Дине Валентиновне, или вышлем прямо Вам в Киев. Пока надо кончать. До следующего<,> надеюсь<,> письма.

М. Замятнина

Стоит отметить также, что в фонде Вяч. И. Иванова сохранились три фотопортрета Анненского (НИОР РГБ. Ф. 109. К. 53. № 20), два из которых имеют дарственные надписи, в архивном деле неверно атрибутированные как адресованные фондообразователю. На обороте маленького портрета написано: «Не забудьте, чья это карточка. Это И. Анн<енский>». Большая карточка подписана следующим образом: «Мои лучшие пожелания! И. Анненский. Киев. 9 Аир. 1891 г.». Безусловно, адресатом этих инскриптов была Замятнина, рукой которой на третьей карточке карандашом записано: «Иннок. Анненский».

Никакими другими свидетельствами о личных или эпистолярных контактах Анненского с Замятниной, в том числе и в период его достаточно активного «околоаполлоновского» общения с Вяч. Ивановым в 1909 г. (см.: Герцык Евгения. Воспоминания: Н. Бердяев; В. Иванов; Л. Шестов; М. Волошин; С. Булгаков; А. Герцык. Paris: YMCA-Press, 1973. С. 60; Пяст Вл. Встречи / Сост., вступ. статья, научи, подгот. текста, коммент. Р. Тименчика. М.: Новое литературное обозрение, 1997. С. 100—101. (Россия в мемуарах)); Кузмин М. Дневник 1908—1915 / Предисл., подг. текста и коммент. Н. А. Богомолова и С. В. Шумихина. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, [2005]. С. 151), не располагаю.

Думается, контакты эти были по каким-то причинам прерваны и не возобновлялись. Косвенным подтверждением того факта, что отношения между Анненскими и Замятниной не были сколько-нибудь тесными на протяжении 1890—1900-х гг., является наличие в фонде В. И. Иванова (НИОР РГБ. Ф. 109. К. 9. № 3. Л. 1) написанного рукой именно Замятниной текста траурной телеграммы, адресованной сыну Анненского:

Царское Село, Захаржевская, д. Панпушко Льву <Так. — А. Ч.> Иннокентьевичу Анненскому

Поражен внезапною утратою незаменимого друга. Всем сердцем с Вашей семьей в ее горе. Лежу больной.

Вячеслав Иванов

Так же обозначено имя адресата и в полученной Кривичем телеграмме от 1 декабря 1909 г., повторяющей воспроизведенный выше текст и сохранившейся в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 455. Л. 17).

¹ Это замечание Анненского, кроме всего прочего, послужило причиной объяснений и некоторого перерыва в общении жены Анненского с Замятниной: сюжет с болезнью получил весьма развернутое освещение в их переписке.

Автограф черновика письма Замятниной к Н. В. Анненской, сохранившийся в архиве Вяч. И. Иванова (НИОР РГБ. Ф. 109. К. 19. № 23. Л. 1-1об.) и содержащий оценку публикуемого письма Анненского, судя по ответным письмам его жены, вполне адекватно передает основную суть этого несохранившегося документа (зачеркнутые части первоначально записанного текста заключены в квадратные скобки, полужирным курсивом в квадратных скобках обозначены зачеркнутые вставки, полужирным шрифтом — незачеркнутые вставки в первоначально записанный текст):

Лекции первого курса передала [аккуратно] по назначению, Дина Валентиновна, о чем и

[Спешу быть аккуратной,] Дина Валентиновна, и донести, что лекции [передала] первого курса получила и передала по назначению. Очень досадно, действительно, а не только на словах, что [сама лично] не могу воспользоваться предложением и явиться лично с этим донесением. Сама не могу придти<,> [так как] конечно<,> из-за карантина, т<ак> как боюсь за своих маленьких сестер.

На днях получила, благодаря Вам, совершенно милое письмо от Иннокентия Федоровича, после которого еще больше особенно хотелось [воспользоваться Вашей] повидать Вас, Дина Валентиновна, [и в сущности] в конце концов надоесть своей особой. Но судьба [того] пока не позволяет проявить это эгоистическое чувство, [ничего не поделаешь] к [моему] великому сожалению.

М. Замятнина

Первое ответное письмо, которое можно датировать началом марта, представляет собой довольно обстоятельное оправдательное повествование, насыщенное, впрочем, скрытыми упреками (НИОР РГБ. Ф. 109. К. 11. № 41. Л. 5-6об.):

Вы спешите, Марья Михайловна, «быть аккуратной». Я же спешу обвинить Вас за тот немой укор, кот<орый> я увидала в Вашей фразе «не иду к Вам, боясь заразить м<оих> сестер».

Ужели Вы считали меня так мало честной или вернее так много подлой, что я могла бы из эгоистического желания видеть Вас у себя сознательно нанести вред Вам или кому-нибудь из Ваших. Дело вот в чем: действительно у Вали было нечто похожее на скарлатину в самой легкой форме (теперь он уже на ногах), но так как докторами были приняты все меры<,> чтобы зараза не распространялась<,> они мне и посоветовали не говорить об В<алиной> болезни никому, чтобы не нагонять панического страха. Два довольно знаменитых врача были приглашены для большей осторожности и сказали следующее (Экк и Потехин). Скарлатинная зараза сосредоточивается только у постели больного, так что кто в комнату не входит<,> не может вынести на себе заразы, затем лечили больного так, чтобы он никому не передал бы своей болезни, а именно: его два раза в день с первого дня болезни мыли в теплых ваннах, затем его самого и все<,> что его окружает, даже стены и пол<,> постоянно обрызгивали раств<ором> сулемы, всех<,> кто от нас уходил<,> также обрызгивали (Вы помните, и Вас также). Все это я говорю так подробно, чтобы Вы, дорогая Марья Михайловна<,> не подумали сериозно, что я позволила бы звать Вас ко мне<,> если бы не была уверена<,> что опасности нету; для нас же было очень важно знать это наверное<,> т<ак> к<ак> сын мой доктором при родовспомог<ательном> заведении и никогда бы не позволил себе ходить туда ежедневно, если бы своим присутствием мог нанести болезнь в целое заведение. Служит мой сын в Надеждинке без жалованья<,> так что нельзя подумать<,> что он ходит из жадности<,> закрывая глаза на все другое. Вот какую длинную, бестолковую<,> но вполне правдивую я посылаю Вам оправдательную речь<,> посылаю ее вам, дорогая Марья Михайловна<,> и прошу поверить всему вышеизложенному и оправдать меня перед вашей мамой<,> кот<орая> по всей вероятности также меня обвиняла.

Жму Вашу руку и остаюсь

преданная
Вам Дина Анненская

P. S. Еще обращу Ваше внимание на одно обстоятельство. Может б<ыть><,> заметили<,> что кажд<ый> раз<,> когда выходила из комнаты Вали, я застегивала капор<,> т<ак> к<ак><,> подходя к нему<,> сбрасывала с себя платье, а когда завозила Вам лекнии<,> то<,> несмотря на любезное приглашение Вашей мамы — ни за что не сняла шубы.

Напишите мне два слова: «Верю и перестала обвинять».

Последнее из сохранившихся в архиве Вяч. Иванова писем жены Анненского к Замятниной по штемпелю на конверте датировано 15 марта 1891 г.:

Дорогая Марья Михайловна

Так к<ак> всему, что имеет начало, бывает и конец, то этот вожделенный конец пришел (Валиной болезни). Валя настолько здоров, что я решаюсь оставить его на некоторое время без себя и уезжаю в Киев, где пробуду с неделю. Надеюсь, что по возвращении моем из такого Св<ятого> места, я достаточно буду очищена от грехов и заразы, и мы с Вами увидимся, а пока жму Вам дружески руку.

Дина Анн<енская>

² Среди ставших впоследствии достаточно известными в сфере общественной жизни, образования и науки выпускниц Высших (Бестужевских) женских курсов 1893 г., которые в основе своей и составляли корпус слушательниц Анненского (см.: Ветвеницкая Н. А. Памятная книжка окончивших курс на С.-Петербургских Высших Женских Курсах 1882—1889 гг., 1893—1903 гг. [СПб., 1903]. С. 90-93), помимо Замятниной, в числе многих других нужно в первую очередь упомянуть имена сестры Г. Ф. Церетели, литератора, преподавательницы гимназии кн. Оболенской Е. Ф. Церетели (в замужестве — Тураевой); литератора, переводчицы, издательницы журнала «Детский отдых» Е. В. Лавровой (в замужестве — Поповой (см.: ИФА. I. С. 278)); преподавательницы психологии и логики на Высших (Бестужевских) женских курсах, общественной деятельницы, члена правления Общества вспомоществования слушательницам Высших женских курсов, секретаря Совета того же Общества, переводчицы философской, психологической и педагогической литературы Е. М. Максимовой.

Отмечу, что среди поступивших в 1889 г. на Высшие (Бестужевские) женские курсы была и Н. К. Крупская (см.: Вревская Н. П. Санкт-Петербургские высшие женские (Бестужевские) курсы // Санкт-Петербургские высшие женские (Бестужевские) курсы: 1878—1918: Сборник статей / Под общ. ред. проф. С. Н. Валка и др. 2-е изд., испр. и доп. [Л.:] Изд-во Ленинградского ун-та, 1973. С. 13).

³ Начиная с 1891/1892 учебного года Анненский вел уроки в Коллегии, о чем говорят и вполне официальные источники. См., в частности: Сведения о числе пропущенных преподавателями средних учебных заведений округа уроков в период с 1-го июля 1891 г. по 1-е января 1892 года // Циркуляр по управлению Киевским учебным округом. 1892. № 3. С. 80; Сведения о числе пропущенных преподавателями средних учебных заведений округа уроков в период с 1-го января 1892 г. по 1-е июля 1892 года // Циркуляр по управлению Киевским учебным округом. 1892. № 7. С. 227. Впрочем, в известном юбилейном издании (25-летие Коллегии Павла Галагана в Киеве (1 октября 1871 — 1 октября 1896 года): С портретами, рисунками, планами / Под ред. директора Коллегии Павла Галагана А. И. Степовича. Киев: Тип. И. И. Чоколова, 1896) указывается, что «директ. И. Ф. Анненский» состоял преподавателем по кафедре русского языка и словесности лишь в «92-3 г.» (Паг. 1. С. 164).

⁴ Свидетельствами о чтении таких лекций Анненским в Киеве не располагаю.

Единственным публичным выступлением, которое нашло отражение в киевской прессе (см.: Годичный акт в коллегии Павла Галагана // Киевлянин. 1891. № 214. 3 окт. С. 2. Без подписи; Местная жизнь // Киевское слово. 1891. № 1350. 3 окт. С. 2-3. Без подписи), можно считать, пожалуй, прочтение на торжественном акте 1 октября 1891 г. речи «Об эстетическом отношении Лермонтова к природе», опубликованной вскоре в журнале «Русская школа» (1891. № 12. С. 73-83). Впоследствии, кстати, имя Анненского в ежегодно публикуемых отчетах о состоянии коллегии не упоминалось (см.: Годичный акт в коллегии Павла Галагана // Киевлянин. 1892. № 273. 2 окт. С. 2. Без подписи; Годичный акт в коллегии Павла Галагана // Киевское слово. 1893. № 272. 2 окт. С. 2. Без подписи; Из отчета о состоянии коллегии Павла Галагана // Киевлянин. 1893. № 273. 3 окт. С. 2. Без подписи).

О причинах же слабого общественного звучания активной деятельности Анненского в Киевском отделении Общества классической филологии и педагогики дает представление анонимная хроникальная заметка в одной из киевских газет: «В Киеве с давних лет существует общество классической филологии и педагогики, о котором редко кто знает, и это понятно, так как оно не объявляет о своих заседаниях и не публикует своих отчетов об них в местных газетах, как это делают прочие общества. <…> В настоящее время общество, собираясь два раза в месяц, под председательством графа Мусина-Пушкина, посвящает свои заседания преимущественно рефератам о разных научных вопросах по классической древности. Самыми деятельными в этом деле являются профессора Кулаковский и Сони, директора Петр и Анненский, преподаватели Поспишил, Тимошенко, Фохт и другие» (Заседание общества классической филологии и педагогики 4 марта // Киевлянин. 1893. № 70. 11 марта. С. 3. Без подписи).

³ Печатных свидетельств о киевском периоде жизни Анненского сохранилось не так уж много. Хронологически первым из них является неподписанная хроникальная заметка, процитированная в прим. 2 к тексту 30.

⁶ Своего дома (фр.).

⁷ Возможно, речь идет об уже упоминавшейся Екатерине Ивановне Максимовой (урожд. Сенекой) (1857—1905).

См. о ней подробнее: Ванчугов Василий. Женщины в философии: Из истории философии в России XIX — нач. XX вв. [М.: РИЦ «Пилигрим», 1996.] С. 170—172.

32. П. П. Семенникову

Киев, 3.04.1891

Многоуважаемый Петр Петрович!

Как я благодарен Вам за память и письмо!¹ Вы исполнили евангельскую заповедь: жаждущего напой? Я настолько скучаю по Петербургу, что даже вид «Нового времени»³ вызывает во мне приятное чувство, а тут вдруг письмо, да еще такое милое, товарищеское.

В нашей с Вами жизни, как Вы мне ее описали, есть параллели, но есть у вас такие часы, которым я от души завидую, п<отому> ч<то> у меня их нет — часы, когда Вы совсем свободны, at home⁴, как у англичан, когда Вы знаете, что никто не потревожит, и Вы сидите себе с своей книгой, с семьей, с мыслями, словом, на свободе. Я буквально весь принадлежу коллегии, и не в силу особенного рвения, как новая метла, которая чисто метет, а просто как-то так выходит: каждую минуту меня может оторвать от любимой книги воспитатель, ученик, письмоводитель, эконом, или дело, которое вдруг вспомнилось. «Дела не делай, а от дела не бегай». Затем есть еще невыгода в моем положении: зависимость, которой я совершенно не чувствовал как преподаватель, и, что особенно тяжело, это не есть зависимость от власти, которая всегда действует прямо и просто (тяжело бывает, но можно примириться), а зависимость от влияний, разных взглядов, разных вкусов. Обо всем не расскажешь, но в положении моем на первых же шагах много шипов, не столько труда, сколько затруднений. Энергия моя, я надеюсь, ослабеет еще не скоро, и я боюсь не за себя, а за то, что не удастся сделать для коллегии многих вещей, о которых я мечтаю, особенно в смысле учебно-образовательном… Впрочем, поговорим о чем-нибудь другом… Я еще не успел собрать справок по поводу сочинений, Вас интересующих, а в бумагах, к<от>рых еще не разбирал, наверно, какие-то библиографические записи есть. Сам я за это время читал главным образом статьи философского содержания в этом новом московском журнале Грота^J «Вопр<осы> Филос<офии> и Психол<огии>». Много очень интересного, особенно по этике (Л. М. Лопатина⁶). Молодцы — москвичи, вот и капиталы нашли, и сношения с Европой и Америкой завели⁷, библиографический отдел обставили прекрасно⁸, и сколько молодых сил выдвинулось, о которых прежде и слышно не было: Шишкин⁹, Л югославский¹⁰, Трубецкой¹¹, Герасимов¹². А вот Петербург с «Живой Стариной» Ламанского на мель сел¹³. Хоть бы Ламанскому тоже найти какого-нибудь конфетчика вроде Абрикосова¹⁴ и приспособить его к Folklore’у. Перечитал я на днях «Крейцерову Сонату»¹⁵ по поводу статей, которые об ней написаны: Ю. Николаева¹⁶, Астафьева¹⁷, покойного Никанора¹⁸ и какого-то Vox’а¹⁹ из Московских Ведомостей. Положительно, руки чешутся написать о «Крейцеровой Сонате»²⁰, до такой степени односторонне относится к ней критика, а иногда просто тупо. Всего больнее, что Толстой сам не понимает, что он написал, что он и доказал своим ребяческим послесловием²¹. Вообще много бродит у меня литературных планов, но не знаю, удастся ли что-нибудь, частью по суетливости моей жизни, частью по инертности — моей нравственной болезни, да ведь и печатать негде.

Прощайте, Петр Петрович, крепко жму Вашу руку. Прошу писать и сам буду писать.

Не забывайте Вашего И. Ан<ненского>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве П. П. и В. П. Семенниковых (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 275. Оп. 2. № 66. Л. 1-2об.).

Впервые опубликовано: Звезда. С. 164—166.

Семенников Петр Петрович (1838—1900) — педагог-математик, выпускник С.-Петербургского университета, который он окончил в 1860 г. со степенью кандидата. После окончания университета преподавал в С.-Петербургском Аудиторском училище военного ведомства, в Полоцкой военной гимназии, С.-Петербургской 3-й гимназии, а с 1887 по 1895 г. — в гимназии и реальном училище Я. Г. Гуревича. Семенников был автором историко-литературных и библиографических работ, библиотечным деятелем, одним из учредителей Русского библиологического общества, владельцем нескольких библиотек в С.-Петербурге. Первая из них была организована в 1865 г. и находилась на Васильевском острове, вторая открылась в 1876 г., а в последние годы его жизни была открыта и третья библиотека Семенникова на Невском проспекте (некоторые печатные каталоги его библиотек перечислены ниже: Каталог Второй библиотеки Семенникова: Беллетристика русская и иностранная. Детские книги. Театральные пьесы. Научные книги. СПб., 1895. [4], 248 с; Каталог книг библиотеки Семенникова: Книги научного содержания, беллетристика, детские книги, театральные пьесы, либретто и периодические издания. СПб.: Тип. ИАН, 1904. [Ч. I—II]. [4], 314 с).

Биографическая справка о нем содержится в следующем издании: По поводу пятидесятилетия библиотеки Семенникова: 25 октября 1865—1915. Пг.: Тип. Сириус, 1915. 13 с., портрет.

¹ Письмо в архиве Анненского не сохранилось.

² См. «Акафист сладчайшему Господу нашему Иисусу Христу»: «Иисусе, Хлеб жизни, насыть меня, алчущего; || Иисусе, Источник разума, напой меня, жаждущего».

Ср.: Притч. 25, 21-22; Рим. 12, 20.

³ «Новое время» — газета, которая выходила в С.-Петербурге с 1868 г. по 1917 г. После 1876 г., когда ее издателем стал А. С. Суворин, газета приобрела консервативную ориентацию, резко противостояла либеральным и демократическим изданиям.

⁴ Дома (англ.).

⁵ Грот Николай Яковлевич (1852—1899) — русский философ, психолог, сын Я. К. Грота, профессор (последовательно) Историко-филологического института князя Безбородко, Новороссийского университета, а с 1886 г. — Московского университета, председатель Психологического общества, состоящего при Императорском Московском университете (реально с октября 1887 г., официально — с января 1888 до 1899 г.).

С 1889 г. Общество издавало журнал «Вопросы философии и психологии», основанный Гротом при финансовой поддержке московского купца А. А. Абрикосова, по этой причине в первые годы на его титульном листе присутствовало указание — «издание А. А. Абрикосова». Периодичность издания — 5 книг в год. В 1889—1893 гг. его редактором был Грот; в 1894—1895 гг. ему помогал Л. М. Лопатин. В 1896—1897 гг. журнал редактировали Лопатин и В. П. Преображенский, в 1900—1905 гг. — Лопатин и С. Н. Трубецкой. В 1906—1918 гг. единственным редактором был Лопатин.

Анненский в своих учено-комитетских разборах ссылался на авторитет Грота (см.: ИФА. I. С. 119).

⁶ Лопатин Лев Михайлович (1855—1920) — философ и психолог, создатель теории динамического спиритуализма, выпускник Московского университета (1876 г.), впоследствии его профессор.

В первых номерах упомянутого журнала были опубликованы следующие его труды: Положение этической задачи в современной философии // Вопросы философии и психологии. 1890. Кн. 2. Паг. 1. С. 61-72; Критика эмпирических начал нравственности // Там же. 1890. Кн. 3. Паг. 1. С. 64-104; Нравственное учение Канта // Там же. 1890. Кн. 4. Паг. 1. С. 65-82; Теоретические основы сознательной нравственной жизни // Там же. 1890. Кн. 5. Паг. 1. С. 34-83.

Вопрос о влиянии этих работ на «эстетические представления Анненского» был поставлен в следующем исследовании: Петрова Г. В. Творчество Иннокентия Анненского: Учебное пособие / Новгородский государственный университет им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2002. С. 26-27, 72-73.

⁷ Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что в состав Психологического общества уже в начале 1890 г. в качестве почетных членов входили профессора Берлинского университета Г. Л. Ф. Гельмгольц и Э. Дю-Буа Реймон, профессор Парижского медицинского факультета Ш. Рише, профессор Кембриджского университета Г. Сэджвик, а его членами-корреспондентами были председатель и секретарь Берлинского Психологического общества Ф. Гёлер фон Равенсбург и М. Дессуар, а также председатель и секретарь Мюнхенского Психологического общества А. Байерсдорфер и А. фон Шренк-Нотциг (см.: Вопросы философии и психологии. 1890. Кн. 3. Паг. 2. С. 141—142).

⁸ Отдел «Критика и библиография» в первых номерах журнала «Вопросы психологии и философии» занимал от 50 до 130 страниц, имея довольно определенную структуру и включая в себя разделы «Общие характеристики», «Обзор журналов», «Обзор книг» и факультативно «Полемика», «Заметка», «Письмо в редакцию». Значительное внимание уделялось трудам западноевропейских ученых (монографическим и опубликованным в периодике — в журналах «Zeitschrift fur Psychologie und Physiologie der Sinnesorgane» (Leipzig), «Mind» (Oxford), «Philosophische Monatshefte» (Heidelberg), «Revue philosophique» (Paris), «Vierteljahrschrift fur wissen-schaftliche Philosophie» (Leipzig), «The American journal of psychology» (Baltimore) и в ряде других изданий).

В числе активных сотрудников отдела в первые годы издания журнала были А. В. Адольф, Ю. Бартенев, К. Вентцель, О. Гади, В. А. Гольцев, А. А. Козлов, Я. Н. Колубовский, В. В. Лесевич, П. Мокиевский, Л. Е. Оболенский, X. Попов, В. П. Преображенский, В. В. Розанов, И. Слободской, Н. Смирнов, Н. И. Тимковский, Е. И. Челпанов.

⁹ Шишкин Николай Иванович — физик, преподаватель московской гимназии Л. И. Поливанова, философ, впоследствии — приват-доцент Московского университета. См. о нем: Белый Андрей. На рубеже двух столетий / Предисл., подгот. текста и коммент. А. В. Лаврова. М.: Художественная литература, 1989. С. 234, 290, 292, 298, 310, 364. (Серия литературных мемуаров).

Речь идет, вероятно, о следующей его публикации, растянувшейся на несколько номеров журнала: Шишкин Н. Психофизические явления с точки зрения механической теории // Вопросы философии и психологии. 1890. Кн. 1. Паг. 1. С. 127—146; Кн. 2. Паг. 1. С. 129—158; Кн. 3. Паг. 1. С. 139—158; Шишкин Н. Дополнительные соображения к статье Н. И. Шишкина «О психофизических явлениях с точки зрения механической теории» (см. отд. I, стр. 156) // Вопросы философии и психологии. 1890. Кн. 3. Паг. 2. С. 147—156.

¹⁰ Лютославский (Lutosfawski) Викентий Францович (Винценты) (1863—1954) — философ, получивший степень магистра в Дерптском университете, приват-доцент Казанского университета (1889—1893), выступал с лекциями в Польше и США, жил в Париже; в 1920—1931 гг. — профессор Университета Стефана Батория в Вильне. К 1891 г. он был автором целого ряда философских работ, опубликованных на разных европейских языках. См., в частности: Lutoslawski Wincenty. El personalismo: Un nuevo sistema de filosofia. Madrid: Establecimento tip. de El Correo, 1887. 23 p.; Lutoslawski W. Erhaltung und Untergang der Staatsverfassungen nach Plato, Aristoteles und Machiavelli. Breslau: W. Koebner, 1888. VIII, 140 S.

В одном из первых номеров журнала был опубликован следующий его труд: Лютославский В. О значении и задачах истории философии: Вступительная лекция, читанная в Казанском университете 9-го сентября 1889 г. // Вопросы философии и психологии. 1890. Кн. 3. С. 45-63; Отд. отт.: М.: Типо-лит. т-ва И. Н. Кушнерев и К^о, 1890.

¹¹ Трубецкой Сергей Николаевич (1862—1905) — религиозный философ, культуролог, публицист, выпускник историко-филологического факультета Московского университета (1885 г.), с 1888 г. его приват-доцент по кафедре философии, в 1889 г. защитил опубликованную в 1890 г. магистерскую диссертацию «Метафизика в древней Греции», которая была известна Анненскому (см.: ИФА. II. С. 171, 174), с 1900 г. профессор по кафедре философии, с 1905 г. ректор Московского университета.

Речь идет, очевидно, о следующих его публикациях: Трубецкой С., кн. О природе человеческого сознания // Вопросы философии и психологии. 1890. Кн. 1. Паг. 1. С. 83-126; Кн. 2. Паг. 1. С. 132—156; Кн. 3. Паг. 1. С. 159—192; Трубецкой С, кн. Политические идеалы Платона и Аристотеля в их всемирно-историческом значении // Вопросы философии и психологии. 1890. Кн. 5. Паг. 1. С. 1-36.

¹² Герасимов Осип Петрович (1863—1919?) — филолог, историк, педагог. В формулярном списке о его службе, составленном к 1 мая 1905 г. (ЦИАМ. Ф. 459. Оп. 17. № 73. Л. 141—148), содержится следующая биографическая информация: родился «1863 г. февр<аля> 15 дня», происходил из потомственных дворян, владел родовым имением в «сто десятин земли в Смоленской губ.». В 1888 г. окончил курс по историко-филологическому факультету Московского университета со степенью кандидата и с 19 октября 1888 г. преподавал историю в московских учебных заведениях (сначала — в 1-й мужской прогимназии, с 1 июля 1895 г. — в 7-й мужской гимназии). С 1 июля 1899 г. по 1905 г. служил директором Петровского-Александровского Пансиона-Приюта Московского Дворянства.

Впоследствии Герасимов занимал заметное положение в административно-образовательной сфере, в 1906—1907 и 1917 гг. будучи товарищем министра народного просвещения.

См. о нем подробнее прим. 2 к тексту 164 и прим. 7 и 8 к тексту 165.

В первых номерах журнала была опубликована лишь одна его работа: Герасимов О. Очерк внутренней жизни Лермонтова по его произведениям // Вопросы философии и психологии. 1890. Кн. 1. Паг. 1. С. 1-44 (впоследствии она перепечатывалась, см.: Читатель. 1896. Кн. 33. С. 81-128; Лермонтов М. Ю. Иллюстрированное полное собрание сочинений: В 6-ти т. / Ред. В. В. Каллаша. М.: Печатник, 1914. Т. 3. С. Ш-ХХХП).

В качестве реферата эта работа была заслушана в заседании Московского Психологического общества 14 апреля 1888 г. (см.: Вопросы философии и психологии. 1890. Кн. 1. Паг. 2. С. 100). 24 марта 1889 г. в заседании того же общества был заслушан реферат Герасимова «О миросозерцании Гаршина» (Там же. С. 101).

¹³ Журнал «Живая старина», главным организатором и редактором которого по должности председателя Этнографического отделения Императорского Географического общества был В. И. Ламанский (см. коммент. к тексту 9), издавался в С.-Петербурге с осени 1890 г. по 1917 г. О программе журнала и подписке на него см. соответствующее объявление: Ламанский В. Подписка на «Живую старину» // ЖМНП. 1890. Ч. CCLXX. Август. Паг. 7. С. 1-3.

Очевидно, до Анненского каким-то образом дошли вести об организационных и финансовых проблемах редакции журнала, о которых сообщал и сам главный редактор в письме от 25 апреля 1891 г. к одному из своих учеников: «„Живая Старина“ меня очень занимает; я отдался ей с полным увлечением. Подписчиков, увы, еще мало — за 340, кажется, уже дошло до 350. Вторая и третья книжки стоят не дорого, по 500 рублей с безделицей, а первая (в 2000 экземпляров в дорогой, хотя и дурной типографии) вместе с рассылкой даровой и рассылкой программ стоила дорого — 1100 рублей слишком. Все у нас трудятся даром. Только один молодой человек — держит большую часть первых корректур — и то пока всего 100 руб. Дорого стоит пересылка (4 кн. — 80 коп.). Впрочем, если к декабрю-январю прибавится еще 150 подписчиков, то второй год можно считать обеспеченным» (цит. по: Грот К. Я. Владимир Иванович Ламанский (ум. 19 ноября 1914 г.). Пг.: [Тип. Т-ва А. С. Суворина «Новое Время»,] 1914. С. 17).

В качестве одного из показателей финансового неблагополучия журнала, на мой взгляд, можно рассматривать и публиковавшийся в нем «Список членов И. Р. Географического и Неофилологического Обществ, а также некоторых учреждений и лиц посторонних, — приславших сочувственные „Живой Старине“ заявления, в ответ на предварительно разосланное Отделением Этнографии предложение об ее издании». В рамках этого перечня особо были выделены «А. Лица, заявившие о готовности внести свыше подписной платы» и «Б. Лица и учреждения, заявившие о готовности подписаться на „Живую Старину“ свыше одного экземпляра», а во втором выпуске журнала и «В. Лица, заявившие о готовности подписаться на 1 экземпляр „Живой Старины“». Имени Анненского, кстати, не встречается ни в последнем из упомянутых перечней (в нем упомянуты, в частности, Ернштедт, Сыромятников, Шляпкин, Шмурло), ни в первых двух, периодически пополнявшихся на страницах журнала на протяжении 1890—1891 гг. списках.

¹⁴ Абрикосов Алексей Алексеевич (1857-19??) — купец, благотворитель, сын одного из виднейших предпринимателей России А. И. Абрикосова, владельца легендарного кондитерского производства, в конце XIX в. носившего название «Товарищество на паях А. И. Абрикосова Сыновей в Москве», а в наши дни известного как концерн «Бабаевский». Вл. И. Немирович-Данченко, давая характеристику ему и его жене, Надежде Николаевне, в девичестве Хлудовой, во втором браке Крамарж, писал, что они «принадлежали к той категории московских купцов, которые тянулись к наукам, к искусству, к политике, отправлялись учиться за границу, в Лондон, говорили по-французски и по-английски. От диких кутежей их дедов, с разбиванием зеркал в ресторанах, не осталось и следа. Абрикосов, кондитерский фабрикант, участвовал в создании журнала философии и психологии, а у его красивой жены был свой салон. Здесь можно было встретить избранных писателей, артистов, ученых. В ее полуосвещенной гостиной раздавался смех Владимира Соловьева, тогдашнего кумира философских кружков…» (Немирович-Данченко Вл. И. Из прошлого. M.: Academia, 1936. С. 322—323). На рубеже 1880-90-х гг. Абрикосов был «членом-соревнователем» Психологического общества, состоящего при Императорском Московском университете (см.: Вопросы философии и психологии. 1890. Кн. 1. Паг. 2. С. 106).

¹⁵ Не представляется возможным установить, имел ли Анненский одно из многочисленных контрафактных литографированных или гектографированных и рукописных изданий различных редакций «Крейцеровой сонаты», которая официально впервые в России вышла в свет в составе XIII тома «Сочинений» Л. Н. Толстого в июне 1891 г., но уже с конца 1889 г. «ревностно» распространялась в читательской среде (ср. с иронической констатацией неподписанной хроникальной заметки «Разные разности»: «Знаменитая и вместе злополучная „Крейцерова соната“, прочитанная в рукописи чуть не всем Петербургом, начинает проникать и в провинцию. Так, „Дон“ сообщает, что в Воронеже новая повесть Л. Н. Толстого обрела такую же, если не большую популярность, как в столицах. Во многих домах устраиваются импровизированные вечера с чаем и „Крейцеровой сонатой“, — затем с винтом по двухсотой» (Неделя. 1890. № 8. 25 февр. С. 263)), или одно из берлинских изданий повести (об истории ее публикации см. подробнее: Гудзий Н. К. «Крейцерова соната» // Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. / Под общ. ред. В. Г. Черткова. М.: Гос. изд-во «Художественная литература», 1936. Т. 27: Произведения 1889—1890 / Ред. Я. К. Гудзий, H. H. Гусев. С. 588—597).

В. Кривич вспоминал, что эта повесть читалась на одном из «Понедельников» Анненского: «…помню, что чтение „Крейцеровой сонаты“ было устроено у нас, кажется, еще до того времени, когда списки этой вещи стали ходить по рукам в Петербурге, и что добывание текста ее было сопряжено с немалыми хлопотами и трудностями» (ВК. С. 229—230).

¹⁶ Николаев Ю.-- один из псевдонимов писателя, литературного и театрального критика, «члена-соревнователя» Психологического общества, состоящего при Императорском Московском университете Юрия Николаевича Говорухи-Отрока (1850—1896).

Речь идет, очевидно, о его многочисленных статьях, печатавшихся в «Московских ведомостях» (см., например: Николаев Ю. Литературные заметки: Критики Крейцеровой сонаты: По поводу статьи г. Оболенского «Открытое письмо к Л. Н. Толстому». Новости. № 85 // MB. 1890. № 89. 31 марта. С. 3-4; Николаев Ю. Литературные заметки: По поводу Крейцеровой Сонаты // MB. 1890. № 94. 7 апр. С. 2-4; Николаев Ю. Литературные заметки: Высокопреосвященный Никанор о графе Л. Толстом: Беседа высокопреосвященного Никанора, архиепископа Херсонского и Одесского, о христианском супружестве, против графа Льва Толстого // MB. 1890. № 234. 25 авг. С. 3-4; Николаев Ю. Литературные заметки: По поводу «Послесловия к Крейцеровой Сонате» графа Л. Н. Толстого // MB. 1890. № 248. 8 сент. С. 2-4; Николаев Ю. Литературные заметки: Беллетристическая критика «Крейцеровой Сонаты»: По поводу рассказа князя Дм. Голицына (Муравлина) Не убий! // MB. 1890. № 276. 6 окт. С. 3-4; Николаев Ю. Литературные заметки: Вековое недоразумение: По поводу статьи П. Е. Астафьева «Вероучение или рационализм в учении графа Л. Толстого?» Московские ведомости. № 288 // MB. 1890. № 290. 20 окт. С. 3-4) и в значительной своей части послуживших основой его книги: Николаев Ю. Последние произведения гр. Л. Н. Толстого. СПб., 1890.

¹⁷ Астафьев Петр Евгеньевич (1846—1893) — философ, публицист, психолог, член Психологического общества, состоящего при Императорском Московском университете.

Очевидно, в первую очередь внимание Анненского привлекла его работа, опубликованная в том же журнале: Астафьев П. Е. Нравственное учение гр. Л. Н. Толстого и его новейшие критики // Вопросы философии и психологии. 1890. Кн. 4. Паг. 1. С. 64-93. Значительная часть этой статьи посвящена «крейцеровосонатной» проблематике, в том числе изложению полемических по отношению к Толстому сочинений. Переходя к анализу повести, автор следующим образом определял стоявшие перед ним цели: «Мы не будем излагать содержания „Крейцеровой сонаты“, — произведения, ставшего гораздо известнее русской публике в ревностно-распространяемых литографированных и контрабандных изданиях, чем могло бы оно сделаться в издании обыкновенном, не разжигающем как „запретный плод“ особого любопытства. Не имеем мы в виду и критики его. И то и другое читатель найдет не только в форме краткого очерка (как, например, в очень живых и метких статьях Ю. Николаева), но и особенно в очень обстоятельной, искренней и беспощадно-строгой брошюре высокопреосвященного Никанора. Мы намерены представить здесь только сущность взгляда графа Л. Толстого на чувство половой любви, по возможности освободив его от тех болезненно-грубых, порой до мучительного циничных форм и образов, в которых этот взгляд в „Крейцеровой сонате“ высказан» (С. 81). Реконструируя мировоззренческие построения Толстого и считая «основной мыслию» его мысль «о ничтожестве и призрачности стремлений индивидуальной, личной жизни» (С. 87), Астафьев приходил к такому выводу: «Начав с отрицания „надменных и призрачных“ стремлений нелепого и лживого индивидуального бытия, граф Л. Толстой кончает полным отрицанием этого бытия и всего, что с ним связано, начиная с науки, искусства, права и т. п. и кончая половой любовью и самым существованием человеческого рода!» (Там же). Главный пафос статьи Астафьева, для которого «Крейцерова соната», наряду с толстовскими «Исповедью», «В чем моя вера», «О жизни», была лишь одним из текстов, отражающих мировоззрение Толстого, — показать, что учение его, «столь многих праздных живо развлекавшее и столь многих искренних, но слабых, сбившее — увы! — с толку, <…> навсегда останется культурному человечеству уроком, как не должно мыслить» (С. 93).

См. также: Астафьев П. Е. Вероучение или рационализм в учении графа Л. Толстого? (Письмо в редакцию)//MB. 1890. № 288. 18окт. С. 4.

¹⁸ Никанор (в миру Александр Иванович Бровкович) (1826—1890/1) — русский религиозный деятель, богослов, философ. Получил образование в Могилевской духовной семинарии, окончил затем С.-Петербургскую духовную академию (1851), а в 1856 г. был возведен в сан архимандрита. С 1868 по 1871 г. — ректор Казанской духовной академии, с 1886 г. до смерти — архиепископ Херсонский и Одесский.

Речь идет в первую очередь о следующем его сочинении: Беседа высокопреосвященного Никанора, архиепископа Херсонского и Одесского, о христианском супружестве, против графа Льва Толстого. Одесса: Изд. Афонского русского Пантелеймонова монастыря, 1890. 56 с; 2-е изд., доп. Одесса: «Славянская тип.» Н. Хрисогелос, 1890. 50 с. О характере этого резко полемического сочинения можно судить и по оценке Астафьева (см. прим. 17).

¹⁹ Vox — один из псевдонимов Говорухи-Отрока (см.: Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей / Всесоюзная книжная палата; К печати подгот. Ю. И. Масонов; Ред. Б. П. Козьмин. М: Изд-во Всесоюзной книжной палаты, 1958. Т. 3. С. 339), которым он подписывал некоторые из своих статей, публиковавшихся в «Московских ведомостях» в 1890 г.

²⁰ Следов монографической статьи об этом произведении Толстого в архиве Анненского не сохранилось, но, возможно, некоторые его подходы к заявленной теме дают о себе знать в статьях «Власть тьмы», завершенной в 1905 г. и вошедшей в «Книгу отражений», и «Символы красоты у русских писателей», впервые опубликованной в 1908 г. (Анненский И. Изнанка творчества: I. Символы красоты у русских писателей // Белый камень. [1908]. № 1. С. 99-106). Думается, что Анненского в первую очередь интересовали не вопросы пола, отразившиеся в повести и активно муссировавшиеся в критике. На мой взгляд, он смотрел на «Крейцерову сонату» сквозь призму «музыкальности», категории чрезвычайно важной в поэтической системе Анненского (см.: ИФА. IV. С. 323—324), рассматривая повесть Толстого в качестве своего рода «инструмента» в борьбе с оригинально понимаемой Анненским «музыкой»: «…я считаю музыку самым непосредственным и самым чарующим уверением человека в возможности для него счастья, не соразмерного не только с действительностью, но и с самой смелой фантазией, и думаю, что волнение, которое мы при этом испытываем, совершенно ни к чему не может быть приравнено, потому что в нем соединяются: интенсивное ощущение непосредственности, предвкушение будущего и бесформенное, но безусловное воспоминание о пережитом счастии, и не простом, а каком-то героическом, преображенном счастии. <…> Толстому не было и 30, когда он умел уже не подчиняться духу музыки, хотя у музыки в молодости есть очень сильные союзники. Толстой превосходно изобразил в „Люцерне“ все счастье и всю силу музыки; на русском языке, может быть, никогда не было сложено такого одушевленного и такого чистого гимна, Аполлону или Дионису — не знаю. Но тут же в этом рассказе бог музыки был и побежден диалектикой; и великий художник-моралист без труда вступил в свои права: так некогда Сократ прямо с попойки от какого-нибудь Агафона, оставив последних соратников храпеть под столом, с первыми, еще зелеными лучами рассвета уходил босиком по холодной росе купаться в Илиссе, чтобы начать свой трезвый и мудрый день. В сочинениях Толстого рассеяно немало не только умных наблюдений, но и тонких замечаний из области музыки, как и из других сфер нашего духовного бытия. Стоит припомнить хотя бы „Крейцерову сонату“. Но странное дело: не только когда вам назовут это сочинение Бетховена, даже когда вы услышите его в музыке, — к впечатлению или представлению музыкальному примешивается отныне что-то новое и властное, что-то отрицающее самую музыку: мелькает какое-то пространство, где пахнет йодоформом, и что-то бесформенное с лицом, замотанным в белые тряпки, приподнимается с подушек — выкрикивает злобно-прерывистое проклятие и опять падает туда же, чтобы тревожить мрак только темной белизной уже близкой смерти» (КО. С. 63-64). В центре внимания Анненского — борьба с «музыкой-красотой» в творчестве Толстого. Говоря о «Власти тьмы», он писал: «…если отдаться во власть этой драмы, то начинаешь стыдиться самой любви своей к музыке» (КО. С. 64). Констатируя позицию Толстого («Музыки даже не слушай, один Бог знает, что еще может из музыки выйти!»), Анненский так описывал один из этапов этой «борьбы»: «Следующий акт в борьбе Толстого с красотой разыгран в „Крейцеровой сонате“. Его заполняет красивая женщина, убитая за прелюбодеяние, может быть, даже за одно кокетство; главным же образом и не за прелюбодеяние, и не за кокетство, а за то, что Толстой с молодости не может видеть женского стана, обтянутого джерси. Это его каприз, это — идиосинкразия великого человека» (КО. С. 135).

²¹ Об «истории писания и публикации» послесловия и о читательской реакции на его морализм см. подробнее: Гудзий Н. К. Послесловие к «Крейцеровой сонате» // Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. / Под общ. ред. В. Г. Черткова. М.: Гос. изд-во «Художественная литература», 1936. Т. 27: Произведения 1889—1890 / Ред. Я. К. Гудзий, H. H. Гусев. С. 625—647.

33. С. Ф. Платонову

Киев, 21.02.1893

21 Февраля 1893 г.

Киев

Многоуважаемый Сергей Федорович!

К моему большому огорчению я не мог видеться с Вами во время моего короткого пребывания в Петербурге¹. У меня была такая масса служебной заботы и разных деловых хлопот, что пришлось посвятить им большую часть моего отпуска. Между тем обо многом не только интересно, но важно бы было побеседовать с Вами — я уже не говорю об удовольствии видеться с Вами: здесь, на чужбине, среди нарочито неприятных людей, врагов и личных, и принципиальных, явных и тайных, среди украинского лицемерия и провинциальной мелочности² часто вспоминается мне с завистью общество друзей, великороссов и петербуржцев, и всегда при этом думаю я о Вашем милом обществе и наших, хотя и редких, но ценных для меня беседах…

Чувствую, однако, что говорю тоном какой-то малороссийской кляузы. Это ничего — верьте, что чувство у меня в это время доподлинное и самое живое.

Вместе с этим письмом Вам будет переслана небольшая библиографическая заметка; я думаю, что, вследствие ее краткости, можно ее напечатать в Журнале Министерства Народного Просвещения³. Если Вы ее одобрите, то поместите. Я думал было послать ее, вместе с другими⁴, в Московское Филолог<ическое> Обозр<ение>⁵, но там уже набирают на ту же тему статью du Conseillerde état V. de Gringmouth⁶. Есть одна деталь, которую надо оговорить. Книжка Иванова⁷, которую я выбранил, кажется, одобрена⁸, но дело в том, что, одобряя, не заметили, что она внешним образом разительно напоминает Иллюстрированные Издания Георг<иевского>⁹ и Маншт<ейна>¹⁰. Впрочем, если бы надо было изменить что-нибудь, даю Вам carte-blanche¹¹.

Крепко жму Вашу руку и прошу за меня поцеловать ручку Надежды Николаевны¹².

Вам преданный И. Аннен<ский>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве С. Ф. Платонова (РО РНБ. Ф. 585. No П/67. Л. 4-5об.). Написано на бланке:

Иннокентий Федорович

Анненский

Директор Коллегии

Павла Галагана

В правом верхнем углу бланка карандашная приписка Платонова: «Что прикажете отвечать?».

Впервые опубликовано В. Е. Гитиным. См.: Гитин. С. 419—420.

¹ Точные сроки приезда Анненского в С.-Петербург установить не удалось. Первопубликатор письма предполагал, что речь идет о январе или феврале 1893 г. В публиковавшихся в газете «Киевлянин» извещениях о прибытии и убытии из Киева информации о перемещениях И. Ф. Анненского за этот период, впрочем, выявить не удалось.

Тем же исследователем было высказано предположение, что «„служебные заботы“, <…> вероятно, связаны с положением его в Коллегии» (Гитин. С. 422). О «положении» этом дает вполне определенное представление опубликованное Лавровым и Тименчиком письмо от 1.09.1893, адресованное И. Ф. Анненскому директором Департамента народного просвещения H. M. Аничковым. Последний писал о продолжении «наветов и выражения недовольства», с которыми ему лично пришлось разбираться во время приезда с инспекционными целями в Киев в конце 1892 г. (см.: ЛТ. С. 135).

Это суждение, пожалуй, не вызывает возражений: очевидно, речь идет о поисках Анненским достойного места службы в С.-Петербурге — поисках, которые успешно завершились в том же году. В фонде С.-Петербургского учебного округа сохранилось вновь открытое А. В. Орловым дело «О перемещении Директора Коллегии Павла Галагана Статского Советника Иннокентия Анненского на вакантное место Директора С.-Петербургской восьмой гимназии» (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 8236), позволяющее сделать предположение, что при первом же появлении вакансии директора гимназии в С.-Петербурге (а она появилась 21 августа 1893 г. в связи с назначением директора 8-й С.-Петербургской гимназии Я. Г. Мора инспектором С.-Петербургского учебного округа) сведения о ней были доведены до Анненского, и он вскоре в очередной раз отправился в столицу и обратился к Попечителю округа со следующим официальным заявлением (печатается по тексту автографа: Л. 1):

Его Превосходительству

Господину Попечителю
С.-Петербургского Учебного Округа
Директора Коллегии Павла Галагана
Статского Советника
Иннокентия Анненского

Прошение

Имею честь почтительнейше просить Ваше Превосходительство предоставить мне вакантное место директора VIII С.-Петербургской гимназии.

Директор Коллегии Павла Галагана
Иннокентий Анненский

21 Сентября 1893-го года

Постоянное жительство имею: в Киеве, коллегия Павла Галагана, на Фундуклеевской улице.

О том, что прошение Анненского было подано им лично в С.-Петербурге, а не отправлено по почте, свидетельствует, помимо указания в прошении на постоянный адрес, и следующее газетное извещение: «Прибыли 27 сентября: <…> из Петербурга — директор Коллегии Павла Галагана И. Ф. Анненский<,> ост<ановился> в коллегии» (Киевлянин. 1893. № 268. 28 сент. С. 3).

После процедур согласования (см. в том же деле официальную переписку по этому делу Попечителей Киевского учебного округа В. В. Вельяминова-Зернова и С.-Петербургского Учебного округа M. H. Капустина, а также письма директора Департамента Народного Просвещения H. M. Аничкова и Правителя Канцелярии С.-Петербургского учебного округа Борейши) все завершилось для Анненского вполне благоприятно, и он с 27 октября 1893 г. был утвержден в соответствующей должности.

² Характерно, что даже в суждениях филологов-классиков, членов Киевского отделения Общества классической филологии и педагогики, близких Анненскому по интеллектуальным интересам, можно расслышать несколько иронические интонации: если в извещениях о деятельности Общества, печатавшихся в «Филологическом обозрении» (Киевское отделение Общества классической филологии и педагогики // ФО. 1892. Т. II. Кн. 2. Паг. 1. С. 223. Без подписи; Киевское отделение Общества классической филологии и педагогики: (Первая половина 1892 года) // ФО. 1893. Т. III. Кн. 2. Паг. 1. С. 194—196. Без подписи), вводные суждения о его докладах были вполне протокольными, то после отъезда Анненского из Киева В. И. Петр именовал его не иначе, как «неутомимый критик И. Ф. Анненский» (см., в частности: Отчет о состоянии и деятельности Киевского Отделения Общества классической филологии и педагогики за 20-летний период его существования (1875—1895 г.) / Составил член совета В. И. Петр. Киев: Тип. С. В. Кульженко, 1896. С. L). Среди киевских знакомых, отношения с которыми для Анненского были важны и поддерживались впоследствии, нужно, пожалуй, выделить Бородиных и Ю. А. Кулаковского.

³ Речь идет о рецензии, которая вскоре и была опубликована: Анненский И. Три школьных издания Софоклова «Эдипа-Царя» // ЖМНП. 1893. Ч. CCLXXXVII. Май. Паг. 2. С. 282—287. Рец. на кн.: 1) Иллюстрированное собрание греческих и римских классиков с объяснительными примечаниями под ред. Льва Георгиевского и Сергея Манштейна. Софокл. Царь Эдип / Объяснил Ф. Зелинский. Ч. I: текст. Ч. II: комментарий. Царское Село. 1892. — 2) Σοφοκλέους Οιδίπους τύραννος. Текст с примечаниями по Науку и словарем по Эллендту, составленными для употребления в гимназиях О. Петрученко, преподавателем Московской 2-й гимназии. Москва. 1886. — 3) Σοφοκλέους Οιδίπους τύραννος, Трагедия Софокла Эдип царь в двух частях отдельными книгами: часть I: Греческий текст; Часть II: Введение с 4 рисунками, комментарий к тексту и размеры лирических партий трагедии / Составил для гимназий Ив. Мир. Иванов, часть I. С.-Пб. 1892.

Практически весь ее текст посвящен разбору издания Зелинского (см.: С. 283—286), которое представлялось Анненскому «наиболее важным и полезным для школы» (С. 283).

Обращение в связи с этой статьей именно к Платонову обусловлено тем, что с 1890 по 1896 г. он был помощником редактора «Журнала министерства народного просвещения».

⁴ Речь идет о следующих рецензиях: Анненский И. [Рец.] // ФО. 1893. Т. IV. Кн. 1. Паг. 2. С. 70-74. Рец. на кн.: Греко-персидские войны. Греческий текст с примечаниями и статьями о Геродоте и о ново-ионическом диалекте и с исторической картой. Составил для гимназий Иосиф Гобза. Издание второе, исправленное и дополненное. Москва. 1891; Анненский И. [Рец.] // ФО. 1893. Т. IV. Кн. 1. Паг. 2. С. 74-75. Рец. на кн.: Словарь к «Греко-персидским войнам» Геродота (ко второму изданию). Составил И. Гобза. Москва. 1893; Анненский И. [Рец.] // ФО. 1893. Т. IV. Кн. 2. Паг. 2. С. 183—192. Рец. на соч.: «Ипполит», трагедия Еврипида, в переводе Д. Мережковского; Анненский И. [Рец.] // ФО. 1893. Т. IV. Кн. 2. Паг. 2. С. 235—238. Рец. на кн.: Иллюстрированное собрание греческих и римских классиков. Геродот. Скифия. Объяснил Г. фон-Гаазе. Ч. I: текст (кн. IV, гл. 1-144). Часть II: комментарий с 2 геогр. картами и 24 рис. Царское Село, 1892.

⁵ «Филологическое обозрение» — журнал классической филологии и педагогики, выходивший в Москве (с 1891 по 1902 г.) двумя томами (в каждом — 2 книги) в год. Первыми редакторами-издателями журнала были московские педагоги, филологи-классики А. В. Адольф и В. Г. Аппельрот.

Сотрудничество Анненского с этим журналом продолжалось практически на протяжении всех 1890-х гг. (см. крайние по времени публикации: Анненский И. Ф. [Отзыв об издании:] Гомер. III песнь Илиады / Объяснил С. О. Цибульский. СПб., 1890. (Иллюстрированное собрание греческих и римских классиков с объяснительными примечаниями под редакцией Л. Георгиевского и С. Манштейна) // ФО. 1892. Т. II. Кн. 2. Паг. 2. С. 223; Анненский И. Ион и Аполло-нид // ФО. 1899. Т. XVI. Кн. 1. Паг. 1. С. 17-44).

Привлек его к сотрудничеству один из редакторов этого журнала, педагог, филолог-классик Андрей Викентьевич Адольф (1857—1905), о чем вполне определенно свидетельствует фрагмент его письма к Ю. А. Кулаковскому от 22.03.1892, сохранившегося в Центральном государственном историческом архиве Украины (Ф. 264. Оп. 1. № 126), текст которого любезно предоставил мне Р. Д. Тименчик:

Вместе с этим письмом отправляю также письмо к И. Ф. Анненскому, в котором приглашаю его принять участие в Филол<огическом> Обозр<ении> и, главным образом, в педагогич<еском> отделе журнала, рецензируя комм<ентированные> изд<ания> авторов. Я прошу его также прислать для апр<ельской> книжки хоть один из разборов, читанных им в Засед<ании> киев<ского> Общ<ества>…

Нужно заметить, что писем Адольфа к Анненскому в архиве последнего не сохранилось.

⁶ Действительного статского советника В. Грингмута (фр.). Грингмут. Владимир Андреевич (1851—1907) — педагог, филолог-классик, окончивший курс Московского университета, с 1870 г. преподававший древнегреческий язык и эстетику в Императорском Лицее в память Цесаревича Николая, в 1894—1896 гг. — его директор.

На протяжении 80-90-х гг. XIX в. им было опубликовано (иногда — под псевдонимами) немало филологических и критических работ: Золаизм в России: Критический этюд С. Темлинского. М., 1880. 146 с; Грингмут В. Несколько слов о ритмическом строе Пиндаровых од. М.: Тип. Э. Лисснера и Ю. Романа, 1887. [4], 35 с; Грингмут В., старший учитель Лицея Цесаревича Николая. Наш классицизм. М.: Университетская тип., 1890. [2], 55 с; Грингмут В. Греческая трагедия в русской школе. [М.:] Университетская тип., [1891]. 21 с. (Оттиск из «Московских ведомостей». 1891. № 51, 69, 72); Грингмут В. Враги живописи: I. Импрессионизм. П. Фотография. М.: Университетская тип., 1893. [8], 95 с; Грингмут В. «Ифигения в Авлиде» Эврипида в Женской классической гимназии. [М.:] Университетская тип., [1894]. 7 с. (Оттиск из «Московских ведомостей». 1894. № 56).

Грингмут — публицист, журналист, активный сотрудник, а с 1896 г. — редактор-издатель «Московских ведомостей» (его политическая публицистика была переиздана: Собрание статей Владимира Андреевича Грингмута: Политические статьи: 1896—1907. М., 1908. Вып. 1-4), политический деятель, в начале XX в. — создатель первой «черносотенной» организации — Русской монархической партии, теоретик «черносотенства» (см.: Грингмут В. Руководство черносотенца-монархиста. 2-е изд. М.: Верность, 1911. 15 с, илл.).

Упомянутый Анненским разбор Грингмута был опубликован в «Филологическом обозрении» (1893. Т. IV. Кн. 1. Паг. 2. С. 49-68; Т. IV. Кн. 2. Паг. 2. С. 202—235) и вскоре выпущен в виде отдельного оттиска: Грингмут В. Новые книги по греческой драме. М.: Тип. Э. Лисснера и Ю. Романа, [1894]. 54 с. (Оттиск из 4-го т. «Филологического обозрения» (1893 г.)).

⁷ Иванов Иван Миронович (1856 — после 1903) — педагог-филолог, выпускник С.-Петербургского историко-филологического института, с октября 1879 г. по август 1887 г. — преподаватель древних языков Императорской Николаевской гимназии в Царском Селе (подробнее о нем см.: Пятидесятилетие Петроградского Историко-филологического института: 1867—1917: Биографический словарь лиц, окончивших курс института. Пг.: Научное Дело, 1917. Ч. I: Вып. I—XXIII (1871—1893) / Изд. под ред. В. В. Латышева. С. 152—153).

Отзыв о его книге в рецензии Анненского был довольно кратким и резким: «Тем печальнее, что рядом с изданием г. Зелинского явилась в продаже книжка г. Иванова. Я не буду касаться ее содержания, потому что не нашел в ней ни малейшей оригинальности, и признаюсь, не понимаю ее raison d'être. Текст плох; примечания шаблонны» (Анненский И. Три школьных издания Софоклова «Эдипа-Царя» // ЖМНП. 1893. Ч. CCLXXXVII. Май. Паг. 2. С. 286—287).

⁸ Говоря о рекомендации книги Иванова, Анненский, очевидно, имел в виду состоявшееся ко времени написания письма обнародование результата рассмотрения этой книги в Ученом комитете Министерства народного просвещения: она была одобрена в качестве учебного пособия по греческому языку для средних учебных заведений (см.: Определения Ученого Комитета Министерства Народного Просвещения // ЖМНП. 1892. Ч. CCLXXXIV. Ноябрь. Паг. 1. С. 16). Загадочным в связи с этим представляется замечание первопубликатора письма: «Упоминаемая книга Иванова была одобрена в качестве учебного пособия по греческому языку для гимназий (см.: ЖМНП, 1892, ноябрь, с. 16), о чем Анненский узнал, по всей видимости, раньше официального сообщения (его письмо датировано февралем 1892 г.)» (Гитин. С. 423).

⁹ Георгиевский Лев Александрович (1860 — не ранее 1926) — сын председателя УК МНП А. И. Георгиевского, филолог-классик, получивший образование в московском лицее Цесаревича Николая, который окончил с отличием, и в русской филологической семинарии при Лейпцигском университете, педагог, с 1882 г. — преподаватель древних языков, в 1886 г. был назначен инспектором 1-й С.-Петербургской мужской гимназии, с конца 1887 г. по 1896 г. — директор Императорской Николаевской гимназии в Царском Селе (его на этом посту и сменил Анненский), с осени 1896 г. по 1908 г. — директор Императорского лицея в память Цесаревича Николая, государственный деятель, с 1908 по 1910 г. — товарищ министра народного просвещения, впоследствии — сенатор, член Государственного Совета. В 1926 г. он служил консультантом в Государственном институте научной педагогики в Ленинграде (сообщено Н. Г. Охотиным).

О деятельности своего предшественника на посту директора гимназии Анненский высказывался, давая ей высокую оценку, публично 8 сентября 1897 г. на торжественном акте по поводу 27-й годовщины существования гимназии и 22-го выпуска учеников: «В своей речи И. Ф. <…> занял внимание слушателей характеристикой своего предшественника Л. А. Георгиевского. Бывший директор был обрисован, как человек энергичный, с большим запасом смелости и инициативы. Он поддерживал в гимназии хоровое начало, выражавшееся в порядке и подтянутости учеников, и заявил себя, как прекрасный администратор. При нем был учрежден пансион, т. е. осуществилась мысль, которая возникла у руководителей гимназии еще до Л. А. Георгиевского. Упомянув об ученическом оркестре, создавшемся при Л. А., и классических спектаклях, И. Ф. перешел к указанию заслуг бывшего почетного попечителя Гимназии И. В. Рукавишникова; И. В. дал пансиону всю обстановку, выстроил два лазарета и ученическую баню» (Сведения об Императорской Николаевской Гимназии в Царском Селе: 1896—1897 учебный год. СПб.: Паровая Скоропечатня П. О. Яблонского, 1897. С. 5-6. См. также: Краткий отчет об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896—1911): (Дополнение к краткому историческому очерку этой гимназии за первые XXV лет (1870—1895)). СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1912. С. 67).

Здесь речь идет о предпринятом им вместе с С. А. Манштейном издании «Иллюстрированного собрания греческих и римских классиков с объяснительными примечаниями», которое выходило в свет с 1890 г., но еще до выхода первого выпуска вызвало нелицеприятную полемику (см.: Кулаковский Юлиан. По поводу предполагаемого русского учебного издания классических авторов // ЖМНП. 1890. Ч. CCLXVII. Февраль. Паг. 3. С. 100—108; Георгиевский Лев, Манштейн Сергей. Несколько слов по поводу заметки г. Кулаковского о предполагаемом русском учебном издании классических авторов // ЖМНП. 1890. Ч. CCLXVIII. Март. Паг. 3. С. 33-36).

В составе этой серии, кстати, была издана и книга, подготовленная к печати Анненским (см.: Ксенофонт. Воспоминания о Сократе в избранных отрывках: С введением, примечаниями и 8 рисунками / Объяснил И. Ф, Анненский, директор С.-Петербургской 8-ой гимназии: В 2-х ч. (СПб.: Типо-лит. И. А. Литвинова, 1896; 2-е изд. СПб.: Типо-лит. И. А. Литвинова, 1900; 3-е изд., без перемен. СПб.: Синодальная тип., 1909).

Акцент на внешнее сходство книги Иванова именно с этой серией был сделан и в рецензии Анненского: «Внешность напоминает иллюстрированные издания, и это действует крайне неприятно, потому что работа г. Иванова появилась одновременно с изданием царскосельским и потому что весьма возможное смешение двух изданий объясняется, конечно, не желанием гг. Георгиевского и Манштейна» (Анненский И. Три школьных издания Софоклова «Эдипа-Царя» // ЖМНП. 1893. Ч. CCLXXXVII. Май. Паг. 2. С. 287).

В архиве Анненского сохранились письмо Георгиевского от 7 ноября 1895 г. (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 3. № 312; фрагменты см. в прим. 3 к тексту 44) с изложением условий печатания 1-го издания вышеуказанного сочинения Ксенофонта и письма Манштейна от 30 октября 1908 г. и от 29 сентября 1909 г. по поводу 3-го издания этой книги (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 3. № 351).

¹⁰ Манштейн Сергей Андреевич (1858 — не ранее 1930) — филолог-классик, педагог, преподаватель древних языков Императорской Николаевской гимназии в Царском Селе с 1887 по 1892 г., издатель научно-педагогической литературы, в том числе серии «Избранные произведения немецких и французских писателей для классного и домашнего чтения», один из выпусков которой Анненский рецензировал (см.: ИФА. I. С. 291), редактор-издатель ежемесячного журнала для изучения французского и немецкого языка «Мой журнал», правитель дел УК МНП в 1898—1904 гг.

Преподавательской деятельностью он занимался и в послереволюционные годы. В частности, в 1926 г. Манштейн преподавал языки и педагогику в Военно-Технической академии РККА, в Институте народного хозяйства им. Крупской и на Высших торгово-промышленных Курсах; жил в Ленинграде, на Преображенской, 6 (сообщено H. Г. Охотиным). В известном справочнике на 1929 г. его имя упомянуто в следующем контексте: «Манштейн Серг. Андр. Преп. Басков пер., 39, т. 48314» (Весь Ленинград и Ленинградская область на 1929 год: Адресная и справочная книга. [Л., 1929]. Ч. 1: Весь Ленинград. С. 380). Умер Манштейн в начале 1930-х гг., похоронен на кладбище Александро-Невской Лавры (см.: Ширинская А. А. Бизерта. Последняя стоянка. М.: Воениздат, 1999. С. 208,221. (Редкая книга)).

¹¹ Полную свободу действий (фр.).

¹² Платонова (урожд. Шамонина) Надежда Николаевна (1861-19??) — жена адресата письма, автор рецензий и статей, печатавшихся в ЖМНП, переводчица с древнегреческого и немецкого языков (см., в частности: «Риторика» Аристотеля: С греч. пер. Надежда Платонова. СПб.: Тип. В. С. Балашева и К^о, 1894; Философия Канта: (Из истории новой философии Виндельбанда): С нем. пер. Надежда Платонова. СПб.: Тип. И. Н. Скороходова, 1895), автор книги «Ко-ъхановская (Н. С. Соханская): 1823—1884: Биографический очерк» (СПб., Сенатская тип., 1909).

Будучи выпускницей 1894 г. историко-филологического отделения Высших женских (Бестужевских) курсов, она, вероятно, была и слушательницей лекций Анненского по русскому языку в конце 1890 г.

В архиве ее мужа сохранилась карандашная записка (РО РНБ. Ф. 585. № 6166), свидетельствующая, что отношения с людьми, близкими Анненскому, ей приходилось поддерживать и впоследствии:

Платон Петрович Хмара-Барщевский свидетельствует свое совершенное почтение Ее Превосходительству Надежде Николаевне.

Если помните Сашу Энгельгардта, то я его двоюродный брат, пасынок Иннокентия Федоровича Анненского. —

14/VIII

П. Хмара-Барщев<ский>

34. В. И. Финне

Санкт-Петербург, 25.08.1894

25 Августа 1894 г.

Милостивый Государь

Виктор Иванович!

Приношу Вам искреннейшую благодарность за пересылку мне копии с указа об отставке покойного отца моего¹, изготовленной по распоряжению Вашего Превосходительства.

Прилагая при сем одну недостающую гербовую марку и официальную расписку в получении копии, прошу Ваше Превосходительство принять уверение в совершенном почтении и преданности моей.

И. Аннен<ский>

Его Превосходительству

В. И. Финне

¹ Печатается впервые по тексту машинописной копии, приведенной в подготовленных к печати разысканиях А. В. Орлова (Орлов. I. Л. 176). Автограф письма, сохранившийся в делах фонда Департамента общих дел Министерства внутренних дел (РГИА. Ф. 1284. Оп. 76. № 67. Л. 163), в период подготовки настоящего издания был для исследователей недоступен.

Написано письмо на бланке без исходящего номера:

Иннокентий Федорович

Анненский

Директор С.-Петербургской

Восьмой Гимназии

Финне Виктор Иванович — заметный чиновник Министерства внутренних дел, в середине 1890-х гг. действительный статский советник, служивший вице-директором Департамента общих дел министерства. В 1913 г. в справочном издании (см.: Весь Петербург на 1913 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. [СПб.:] Издание А. С. Суворина, [1913]. Паг. 2. С. 662) сообщалось, что он проживал на Васильевском Острове (15-я линия, 8) и имел чин тайного советника.

Публикуемое письмо является частью деловой переписки, инициированной следующим официальным прошением Анненского к Финне (печатается по: Орлов. I. Л. 176, со ссылкой на архивный источник: РГИА. Ф. 1284. Оп. 76. № 67. Л. 158):

Имея необходимость в копии с указа об отставке отца моего, ныне покойного Действительного Статского Советника Федора Николаевича Анненского, для представления таковой при внесении сына моего, Валентина, в дворянские книги, имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство сделать распоряжение об изготовлении таковой. Отец мой служил Чиновником Особых Поручений при Г. Министре Внутренних Дел.

Гербовые марки на прошение и копию при сем прилагаются, всего 5 шт.

Статский Советник

Иннокентий Анненский

9 Августа 1894 г.

Собственно публикуемый текст является ответом на сопроводительное послание Финне, написанное на бланке Департамента Общих Дел МВД за исходящим № 12110 от 22 августа 1894 г., которым Анненскому были пересланы запрашиваемые документы (печатается по копии отпуска: Орлов. I. Л. 176, со ссылкой на архивный источник: РГИА. Ф. 1284. Оп. 76. № 67. Л. 159):

Милостивый Государь Иннокентий Федорович,

Имею честь препроводить при сем к Вашему Превосходительству засвидетельствованную копию аттестата о службе бывшего Чиновника Особых поручений при Министре Внутренних Дел Действительного Статского Советника Федора Николаевича Анненского. Покорнейше прошу принять уверение в совершеннейшем моем почтении и преданности.

<подп.> В. Финне

Его Превосходительству

И. Ф. Анненскому

Наличие расхождения в именовании требуемого документа («указ об отставке» / «аттестат о службе»), на взгляд А. В. Орлова, свидетельствует косвенно о том, что инициатива истребования документа исходила не от самого И. Ф. Анненского, а от его жены. Ведь именно она, оформляя документы, утверждающие ее отца, В. В. Сливицкого, в потомственном дворянстве по Смоленской губернии, знала, что документ, послуживший основанием для этого, именовался «указом об отставке».

Публикуемое письмо представляет несомненный интерес, так как затрагивает весьма любопытный сюжет, связанный с отношением Анненского к сословно-генеалогической проблематике. Дело в том, что представители рода Анненских приобрели права потомственного дворянства за заслуги в гражданской службе деда И. Ф. Анненского Николая Ильича Анненского, получившего диплом на дворянское достоинство от 30 мая 1804 г. по чину коллежского советника, в который Н. И. Анненский был произведен 23 мая 1803 г. Описание и рисунок пожалованного ему герба впервые были опубликованы в самом начале XIX в. (см.: Общий гербовник дворянских родов Всероссийской Империи, начатый в 1797-м году. [СПб., Без даты.] Ч. VIII. Л. 15—15об. См. также: Дворянские роды, внесенные в Общий гербовник Всероссийской империи / Сост. граф Александр Бобринский. СПб.: Тип. M. M. Стасюлевича, 1890. Ч. II (От начала XVII столетия до 1885 года). С. 602). В архивном фонде департамента Герольдии Сената сохранилось «Дело о дворянстве рода Анненских (по чину)» (РГИА. Ф. 1343. Оп. 16. № 2132), из которого следует, что Николай Ильич Анненский своевременно заботился о том, чтобы все его сыновья и некоторые из дочерей получили свидетельства о дворянстве, необходимые для поступления в закрытые привилегированные учебные заведения. Для причисления любого из его потомков к названному роду требовалось лишь представить туда метрическое свидетельство о рождении и крещении в доказательство законного происхождения каждого из них. Для служилых, беспоместных потомственных дворян, к категории которых принадлежали Анненские, вовсе не было обязательным записываться в родословные книги какой-либо губернии (хотя формально право на то за ними признавалось в случае, если они сами этого пожелают). Но такого желания никто из Анненских до 1901 г. не проявлял и к этой процедуре не прибегал. Они предпочитали для утверждения в потомственном дворянстве своих детей, а позднее и внуков своего родоначальника получать свидетельства о дворянстве непосредственно из департамента Герольдии. При этом следует отметить, что его сын Ф. Н. Анненский не считал почему-то нужным оформлять таким же способом в департаменте Герольдии свидетельства о дворянстве на своих сыновей Николая и Иннокентия и дочерей: Наталью, Александру, Марию и Любовь.

Впервые в служебных документах И. Ф. Анненского информация о его дворянском происхождении появляется в 1905 г. (ранее формулировка «из дворян» применительно к И. Ф. Анненскому официально использовалась лишь в его кандидатском дипломе (ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. № 18333. Л. 2)), до этого времени в формулярных списках о его службе в графе, отвечающей на вопрос «из какого звания происходит», значилось: «сын Действительного Статского Советника». В соответствии с российским законодательством права потомственного дворянства были приобретены уже к середине 90-х гг. XIX в. самим И. Ф. Анненским (по чину действительного статского советника), но он по каким-то причинам не оформлял через департамент Герольдии утверждение себя в потомственном дворянстве. Но начиная с формулярного списка, составленного в сентябре 1905 г., в ту же графу к словам «сын Действительного Статского Советника» добавлялось «из потомственных дворян Смоленской губернии» (РГИА. Ф. 740. Оп. 3. № 1. Л. 1; ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 16874. Л. 105,127). Это добавление, очевидно, было связано с тем, что для внесения сына Валентина в Дворянскую родословную книгу Смоленской губернии потребовалось утвердить в дворянстве по Смоленской губернии и его отца. Определением Смоленского Дворянского Депутатского Собрания от 2 марта 1901 г. за № 36 и последовавшим за ним Указом Правительствующего Сената по Департаменту Герольдии от 19 декабря 1901 г. за № 4851 были вновь утверждены в дворянстве:

«III часть

2. АННЕНСКИЕ Иннокентий Федоров и сын его Валентин» (РГИА. Ф. 1343. Он. 51. № 661. Л. 491, алфавитный список).

¹ Анненский Федор Николаевич (1815—1880) — отец И. Ф. Анненского, заметный чиновник, служивший в различных ведомствах Российской Империи.

Позволю себе здесь, опираясь на основанное на серьезном документальном материале биографическое исследование А. В. Орлова, в котором наиболее точно и детально изложен жизненный путь отца И. Ф. Анненского, ввиду важности биографической информации о нем, крайне конспективно, без ссылок на архивохранилища изложить результаты разысканий. Исследователю удалось в процессе архивных поисков, связанных с документированием жизни и деятельности Ф. Н. Анненского, выяснить, что «его чиновничья карьера слагалась из следующих трех периодов:

первый петербургский период — с августа 1832 г. по апрель 1847 г. на службе и с мая 1847 г. по март 1849 г. в отставке (по прошению), а всего около 16 лет;

сибирский период — с марта 1849 г. по апрель 1860 г. — свыше 11 лет;

второй петербургский период — с мая 1860 г. по январь 1874 г., то есть по день окончательного увольнения от службы — около 14 лет» (Орлов. I. Л. 11).

Орловым было документально установлено, что Федор Николаевич Анненский родился 22 июля 1815 г. в Петербурге, при этом он был четвертым из пятерых, достигших совершеннолетия, сыновей в многодетной семье действительного статского советника Николая Ильича Анненского (1773—1845) и его супруги Александры Павловны, урожденной Соколовой (1784—1855). 17 сентября 1823 г. Федор Анненский был определен в число воспитанников Царскосельского благородного пансиона с содержанием на собственный счет, а в июле 1826 г. его по просьбе отца перевели из 2-го класса этого приготовительного пансиона в Царскосельский лицей с содержанием на казенный счет. Курс Царскосельского лицея Ф. Н. Анненский окончил 30 июня 1832 г. в VI выпуске с правом на чин IX класса, т. е. по I разряду, и избрал себе службу по департаменту Министерства юстиции, в котором прослужил вплоть до мая 1836 г., когда по прошению был переведен в Департамент уделов на штатную должность помощника секретаря Общего присутствия. Впрочем, прослужив в удельном ведомстве менее двух лет, Ф. Н. Анненский, в поисках более высокого жалования, опять же по собственному прошению, уволился оттуда и перешел с января 1838 г. на службу в Петербургскую казенную палату на должность Секретаря. Однако уже 6 июня 1840 г. он предпочел вернуться, по прошению, из финансового ведомства столичной губернии обратно в центральный аппарат ведомства юстиции — на открывшуюся вакансию Секретаря в Канцелярии Общего собрания первых трех департаментов Сената с прежним своим чином коллежского асессора.

Карьера Ф. Н. Анненского в Сенате протекала вполне успешно: в 1841 г. он утверждается Старшим секретарем, исправляет должность Обер-секретаря в 1-м департаменте в Общем собрании Сената, затем до января 1842 г. исправляет должность товарища (заместителя) Герольдмейстера, а в 1843 г. ему «повелено состоять» в должности Обер-секретаря 1-го департамента Сената. В 1846 г. состоявшего в должности Обер-секретаря Ф. Н. Анненского наградили за отличие чином статского советника.

Однако «по домашним обстоятельствам» он вышел в отставку, в которой находился с мая 1847 г. по март 1849 г., занимаясь в это время, вероятно, частной юридической практикой по гражданским делам.

К государственной службе (уже по ведомству Министерства внутренних дел) Ф. Н. Анненский вернулся в качестве Советника и Начальника Отделения Главного управления Западной Сибири в 1849 г., по предположению А. В. Орлова — по протекции одного из своих старших братьев, Александра Николаевича Анненского, действительного статского советника, занимавшего в это время должность Вице-директора Департамента общих дел Министерства внутренних дел. Назначение в Западную Сибирь он получил с 30 марта 1849 г., а фактически прибыл с семьей в Омск к 4 июня того же года.

В период службы Ф. Н. Анненского в Омске по поручению генерал-губернатора он ревизовал в 1852 г. Томскую казенную палату, был выдвинут по совместительству к своей основной должности на почетный пост директора Омского отделения Попечительного о тюрьмах Комитета в 1853 г., а в 1854 г. назначен Председательствующим директором того же отделения названного Комитета. В это время он был награжден орденом Анны 2-й степени (в 1854 г.), знаками отличия беспорочной службы за 15 и 20 лет; в 1856 г. состоялось внеочередное производство его «за отличие» в чин действительного статского советника, а в 1859 г. последовало пожалование ему ордена Станислава 2-й степени с императорской короной. Будучи с 1857 г. членом Совета Главного управления Западной Сибири, Ф. Н. Анненский принимал самое активное участие в работе созданного при Главном управлении в 1858 г. «Комитета об устройстве и улучшении быта помещичьих крестьян Западной Сибири», председателем которого его назначил генерал-губернатор генерал от инфантерии Г. X. Гасфорт. В связи с работой в этом Комитете Ф. Н. Анненский получил в 1861 г. серебряную медаль, для ношения в петлице на Александровской ленте «за участие в деле освобождения крестьян от крепостной зависимости по званию делопроизводителя Главного Управления Западной Сибири».

Приказом министра внутренних дел Ф. Н. Анненский с 28 марта 1859 г. получил назначение в Томск на должность Председателя Томского губернского правления, которую он совмещал с исполнением обязанностей Председателя Приказа общественного призрения Томской губернии. Это назначение считалось, с формальной точки зрения, повышением по службе, но оно его явно не устраивало, и, прослужив в Томске неполный год (в течение этого срока он трижды управлял Томской губернией, замещая отсутствовавшего гражданского губернатора), он, заручившись 2 февраля 1860 г. согласием генерал-губернатора на свое перемещение в столицу, но не имея официального перевода в Петербург и числясь формально в должности Председателя Томского губернского правления, со всем своим семейством тронулся за собственный счет в столицу.

Ф. Н. Анненский вернулся из Сибири в Петербург не позднее 19 мая 1860 г. и сразу же обратился с докладной запиской, адресованной непосредственно министру внутренних дел, в которой просил причислить его «впредь до усмотрения, к Министерству внутренних дел», «не имея возможности по семейным обстоятельствам своим продолжать службу в Сибири». К Министерству он был причислен «по прошению» с увольнением от должности Председателя Томского губернского правления с 28 мая 1860 г., но без содержания. Первым его официальным поручением в новом качестве было делегирование предписанием от 28 сентября 1860 г. министра С. С. Ланского от МВД в межведомственный Комитет, занимавшийся составлением проекта законоположения о судебных пошлинах, который был учрежден при II Отделении Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. Положение Ф. Н. Анненского по службе заметно упрочилось с 1861 г. при вступлении в должность нового министра внутренних дел Статс-секретаря П. А. Валуева. С 7 марта 1864 г. Анненскому дали штатную должность Чиновника Особых Поручений V класса при министре внутренних дел с окладом 2000 рублей в год и в апреле того же года наградили его орденом Владимира 3-й степени. Четыре без малого года Ф. Н. Анненский, живя и служа в С.-Петербурге после службы в Сибири, не получал никакого жалованья, а только эпизодические единовременные пособия, затем стал получать 2000 рублей в год, т. е. менее 167 рублей в месяц. На каждого из семи членов его семейства приходилось в среднем менее 24 рублей в месяц, т. е., примерно, три четверти той суммы, какую они имели в Томске. Средств для жизни в Петербурге семье Анненских явно недоставало. Чтобы выйти из безденежья, Федор Николаевич занялся вне службы частной коммерческой деятельностью, вести которую не умел, а потому безнадежно запутался в долгах.

В 1874 г. Ф. H. Анненского постигла служебная и жизненная катастрофа: его спекулятивная частная коммерческая деятельность стала несовместимой с пребыванием на государственной службе, он навлек на себя гнев министра внутренних дел генерал-адъютанта А. Е. Тимашева, приказавшего уволить его в отставку, так как он сильно был скомпрометирован жалобами на него некоторых кредиторов. В результате у Ф. Н. Анненского произошел апоплексический удар (мозговой инсульт) с обычными для этого заболевания явлениями центрального паралича. Стараниями старшего его сына — квалифицированного юриста Н. Ф. Анненского — удалось все же добиться, что увольнение Федора Николаевича было облечено в благовидную форму: «по прошению, ввиду болезни». Удалось исходатайствовать для Ф. Н. Анненского и «усиленную пенсию» в размере одной тысячи рублей в год (РГИА.Ф. 1284. Оп. 76. № 67, Л. 104—105, 110—111). Однако, поскольку Ф. Н. Анненский как несостоятельный должник состоял «под конкурсом» по гражданским искам, с него удерживалось 40 % из этой его пенсии в пользу кредиторов. В итоге оставалось 50 рублей в месяц на жизнь для самого больного Ф. Н. Анненского и для находившихся к 1874 г. на его иждивении четверых членов его семьи (жена, две младших дочери и сын Иннокентий), что составляло в среднем по 10 рублей в месяц на каждого из них. При дороговизне жизни в С.-Петербурге вообще и при затратах на лечение, с которыми была сопряжена болезнь главы семьи, — это означало, что семья влачила полунищенское существование.

Стоит заметить, что точная дата смерти Ф. Н. Анненского нуждалась в документировании. Ссылка А. В. Орлова (см.: Орлов. РЛ. С. 171) на известный эпиграфический источник (см.: Николай Михайлович Великий Князь. Петербургский некрополь. СПб.: Тип. M. M. Стасюлевича, 1912. Т. I: А-Г. С. 73) подвергалась сомнению в печати в связи с тем, что в этом издании 27 марта 1880 г. отмечена кончина Федора Ивановича Анненского (см.: Петрова М., Самойлов Д. Загадка Ганнибалова древа // Вопросы литературы. 1988. № 2. С. 188).

Предстояло отыскать документальные данные, подтверждающие, что в «Петербургском некрополе» перепутано отчество. В результате просмотра ряда газет, выходивших в С.-Петербурге, удалось обнаружить дважды опубликованное извещение в траурной рамке о кончине отца И. Ф. Анненского, текст которого приводится ниже:

Действительный статский советник Федор Николаевич Анненский скончался 27-го марта сего года, в 10 часов вечера. Панихиды будут в 12 ⁱ/₂ часов утра и в 7 ⁱ/₂ часов вечера. Вынос тела покойного последует в воскресенье, 30 марта в 10 часов утра, из квартиры покойного, в Поварском переулке, дом № 6, квар. № 6.

Извещение это (сначала меньшего, а второй раз более крупного формата) было опубликовано в следующем издании: НВ. 1880. № 1467. 29 марта (10 апр.). С. 4; № 1468. 30 марта (11 апр.). С. 1.

35. Л. Н. Майкову

Санкт-Петербург, 7.12.1894

7 Дек. 1894 г. Многоуважаемый Леонид Николаевич!

Посылаю Вам книгу Zima¹ «Figure u nasem narodnom pjesnictvu», которую Вы желали проглядеть: только что достал ее из тех книг, которые были у меня еще не разобраны². Книга может оставаться у Вас сколько угодно времени: едва ли она мне скоро понадобится.

Прошу Вас принять уверение в моем истинном почтении и преданности.

И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве Л. Н. Майкова (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 166. Оп. 3. № 87. Л. 1).

Приношу самую искреннюю благодарность А. В. Лаврову за предоставленные им копии текстов писем Анненского к Майкову (см. также текст 38).

Майков Леонид Николаевич (1839—1900) — историк литературы, фольклорист, один из крупнейших представителей российского академического литературоведения, с 1882 по 1890 г. — редактор ЖМНП, академик ИАН (с 1891 г.), в 1890-е гг. — вице-президент ИАН.

По признанию самого Анненского, именно Майков, «добрая душа», в самом начале 1880-х гг. «соблазнил меня на научные рецензии» (КО. С. 495). Впоследствии, разбирая для УК МНП подготовленный его учениками сборник статей «Памяти Леонида Николаевича Майкова» (СПб.: Тип. ИАН, 1902), Анненский особо отмечал его «руководственное влияние <…> на молодых ученых»: «Всем, кому судьба дала случай встречаться с покойным Леонидом Николаевичем Майковым и беседовать с ним по вопросам своей специальности, конечно, останется надолго памятным то участие, которое принимал этот ученый в содействии успехам работ самых разнообразных людей на почве истории русской литературы» (ИФА. П. С. 262). В заключение разбора Анненский высказывал пожелание рекомендовать эту книгу для приобретения в библиотеки средних учебных заведений особым циркуляром не только благодаря ее научно-литературным достоинствам, но и «в особое внимание к светлой памяти покойного исследователя, которому многим обязана и русская школа» (ИФА. II. С. 263).

¹ Зима (Zima) Лука (1830—1906) — хорватский филолог, фольклорист, стиховед.

Монография Зимы «Figure u nasem narodnim pjesnictvu s njihovam theorijam» (Zagreb, 1880), содержащая систематическое изложение материала о синтаксическо-грамматических фигурах поэтической речи, упоминалась Анненским и в его печатных работах; см., например: Анненский И. Из наблюдений над языком Ликофрона: О начальном звукоподобии // Commentationes philologicae: Сборник в честь Ивана Васильевича Помяловского, профессора С.-Петербургского университета, к тридцатилетней годовщине его ученой и педагогической деятельности от учеников и слушателей. СПб.: Тип. ИАН, 1897. С. 56; [Рец.] // ИФА. I. С. 27. Рец. на кн.: Учебник теории словесности. Теоретические положения, исторические сведения, разборы образцов. Выпуск I. Общая теория словесности. Теория прозы. — Предварительные сведения о поэзии. Составил М. Г. Павлович. С.-Пб. 1899.

Стоит отметить, что оценки Анненского вполне определенно перекликались с суждениями его учителя из упоминавшегося ранее литографированного курса лекций (ср.: История лирики и драмы: Лекции А. Н. Веселовского 1882—1883 гг., составленные студентом М. К. СПб.: Лит. Гробовой, [1883]. С. 28-30; перепеч.: Веселовский А. Н. Историческая поэтика/ Ред., вступ. статья и прим. В. М. Жирмунского. Л.: Гос. изд-во «Художественная литература», 1940. С. 415—417).

² Видимо, речь идет о той части библиотеки Анненского, которая не была приведена в порядок после возвращения Анненского в С.-Петербург из Киева.

36. С. Ф. Платонову

Санкт-Петербург, 28.12.1894

28 Дек. 94 г. Многоуважаемый Сергей Федорович!

Во вторник, 3-го Января наступающего года, несколько друзей собирается ко мне прослушать вновь переведенную мною на днях трагедию («Реса»¹). Мы с женой считали бы себя очень счастливыми видать Вас и Надежду Николаевну в нашем дружеском кругу, где вы встретите, вероятно, все знакомых². Я рассчитываю начать чтение в 9—9 ⁱ/₂ ч<асов> вечера.

Прошу Вас передать мой дружеский привет Надежде Николаевне³. Она, конечно, не обижается на Дину, что та до сих пор у ней не была: болезнь и старая дружба дают права на снисхождение.

Искренне преданный Вам
И. Аннен<ский>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве С. Ф. Платонова (РО РНБ. Ф. 585. № II/67. Л. 6-7).

Впервые письмо практически в полном объеме было опубликовано В. Е. Гитиным. См.: Гитин. С. 422.

¹ Речь идет о переводе трагедии, который был опубликован почти через два года: Анненский И. Рес, трагедия, приписываемая Еврипиду // ЖМНП. 1896. Ч. CCCVII. Сентябрь. Паг. 5. С. 128—145; Октябрь. Паг. 5. С. 1-3; ССКФ. 1896. СПб.: Тип. В. С. Балашева и К^о, 1896. Вып. III. С. 128—145; Вып. IV. С. 1-32. (Извлечено из ЖМНП за 1896 г.); Рес, трагедия, приписываемая Еврипиду / Перевел с греческого стихами и снабдил предисловием Иннокентий Анненский. (Перевод посвящается А. Н. Ткачеву). СПб.: Тип. В. С. Балашева и К^о, 1896. 77 с. (Извлечено из ЖМНП за 1896 г.).

Примерно через год после чтения эта трагедия была поставлена на сцене 8-й С.-Петербургской гимназии (см. тексты 39, 41-43). Уже после смерти Анненского «Рес» еще раз был воспроизведен в печати (Рес, трагедия Еврипида / Перевод И. Ф. Анненского; [Ред. и послесл. П. П. Соколова]. СПб.: Лештуковская паровая скоропечатня, [1909]. 31 с. (На правах рукописи)) при подготовке очередной ее гимназической постановки (см.: П-ъ Б. Греческая трагедия на гимназической сцене // НВ. 1910. № 12200. 27 февр. (12 марта). С. 13; Хроника: Представление «Реса» в СПБ-ой первой гимназии // Гермес. 1910. Т. VI. № 5 (51). 1 марта. С. 151—152. Без подписи).

² Круг приглашенных и тем более присутствовавших на чтениях установить не удалось. Во всяком случае, нужно заметить, что суждения Варнеке, характеризующие подобные чтения и круг их участников («Окончив новый перевод или самостоятельную статью, И. Ф. устраивал обычно у себя чтение. Стоя у конторки под цветущим кустом белых цветов, он на французскую манеру читал свои стихи, слегка пришепетывая, и живописно ронял на малиновое сукно те большие листы, на каких всегда писал своим крупным круглым почерком. Чтениям этим обычно предшествовал роскошный обед с дорогими винами. <…>

Почетными гостями на чтениях бывали профессора Ф. Ф. Зелинский, П. П. Митрофанов, акад. Ф. Е. Корш и проф. Ю. А. Кулаковский, когда живал в Петербурге по делам бесчисленных в те годы комиссий. Неизменно приглашался П. В. Деларов, иногда произносивший за столом очень красивые речи, из актеров — все исполнители „Ифигении“ во главе с Озаровским и его женой. Иногда появлялся С. А. Венгеров, живший в Царском… <…>

Из царскосельских нотаблей на чтениях бывал еще железнодорожный туз Варшавский» (ЛТ. С. 73-74)), имеют отношение к царскосельскому периоду жизни Анненского (если говорить более конкретно — к рубежу веков).

Ср. с суждениями А. А. Мухина, касающимися того же царскосельского периода: «Время от времени И. Ф. устраивал нам Педагогам Царскосельской гимназии. — А. Ч.> и своим многочисленным петербургским друзьям особый праздник: по мере окончания он читал свои переводы трагедий Еврипида. Я думаю, никто из посетителей не забудет на всю жизнь его красного кабинета в такие вечера: увешанный бесчисленным количеством фотографий памятников искусства, заставленный двухэтажными книжными полками, он был полон особого настроения: одухотворенного, артистически-изысканного. Задумчивый бюст Еврипида и гениально безобразная голова Сократа, казалось, тоже готовы были внимать, — один — своим стихам, другой — своим софизмам. Сам хозяин, изящнее и одушевленнее обыкновенного, своеобразно-красиво декламирует свои ямбы, в которые перелился родственный ему по духу „трагичнейший“ из греческих поэтов…» (Мухин Ар. И. Ф. Анненский: (Некролог) // Гермес. 1909. Т. V. № 20 (46). 15 дек. С. 611).

³ См. прим. 12 к тексту 33.

37. Н. Ф. Дубровину

Санкт-Петербург, 5.01.1895

Его Превосходительству,

Господину Непременному
Секретарю
ИМПЕРАТОРСКОЙ
Академии Наук

Прошение

Представляя при сем два экземпляра книги моей «Вакханки. Трагедия Эврипида. Стихотворный перевод, с соблюдением метров подлинника, в сопровождении греческого текста, и три экскурса для освещения трагедии, со стороны литературной, мифологической и психологической. С.-Петербург. 1894. С+172»¹, имею честь почтительно просить Ваше Превосходительство о допущении означенного произведения на ближайший конкурс для соискания Пушкинской премии².

Иннокентий Анненский

5-го Января 1895 г.

Вас<ильевский> Остр<ов> 9-я линия, д. 8

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве РАН (СПбФ АРАН. Ф. 9. Оп. 3. № 12. Л. 21) в составе дела «Об одиннадцатом присуждении премии имени А. С. Пушкина в 1895 году». Непременным секретарем ИАН с 1893 по 1904 г. был историк, генерал-лейтенант, экстраординарный академик ИАН с 1890 г. Николай Федорович Дубровин (1837—1904).

¹ Упомянутая книга — первый из опубликованных Анненским переводов драматических произведений Еврипида, который несколько позднее именовался «краеугольным камнем того величественного и знаменательного для истории русского театра здания, при завершении которого мы теперь присутствуем» (Варнеке Б. В. [Рец.] // ФО. 1901. Т. XX. Кн. 2. Паг. 2. С. 86-109. Подпись: — р -. Рец. на кн.: Меланиппа-философ. Трагедия Иннокентия Анненского. СПб., 1901).

К моменту подачи публикуемого письма-прошения в журналах труд Анненского был отмечен сочувственно лишь однажды: [Гуревич Л. Я.?] [Рец.] // Северный вестник. 1894. № 12. Декабрь. Паг. 2. С. 36. Без подписи. Рец. на кн.: Вакханки: Трагедия Еврипида / Перевод Иннокентия Анненского. СПб., 1894. Впоследствии было опубликовано еще несколько отзывов, в том числе сдержанных и достаточно критичных: [Рец.] // Ежемесячные литературные приложения к журналу «Нива». 1895. Январь. Стлб. 179—180. Без подписи. Рец. на кн.: Вакханки. Трагедия Эврипида. Стихотворный перевод с соблюдением метров подлинника, в сопровождении греческого текста и три экскурса для освещения трагедии со стороны литературной, мифологической и психической Иннокентия Анненского. СПб., 1894; [Рец.] // Наблюдатель. 1895. № 4. Паг. 2. С. 16-18. Без подписи. Рец. на кн.: Вакханки. Трагедия Эврипида. Перевод Иннокентия Анненского. СПб., 1894; Некрасов Б. [Рец.] // ФО. 1895. Т. VIII. Кн. 2. Паг. 2. С. 177—189. Рец. на кн.: Вакханки. Трагедия Эврипида: Стихотворный перевод с соблюдением метров подлинника, в сопровождении греческого текста и три экскурса для освещения трагедии со стороны литературной, мифологической и психической Иннокентия Анненского. СПб., 1894; Фрагмент рец.: Педагогический еженедельник. Ревель. 1895. № 35. 28 авг. С. 336.

² Пушкинские премии были учреждены в 1882 г. при Императорской Академии Наук на капитал в 20 000 руб., оставшийся от собранной по подписке суммы на сооружение памятника Пушкину в Москве в 1880 году. В соответствии с правилами 1895 года, премии присуждались Отделением русского языка и словесности ИАН: а) за ученые сочинения по истории народной словесности и народного языка, по истории русской литературы вообще в XVIII и XIX столетиях, а также по иностранной литературе, насколько последняя имела влияние на отечественную в означенном пространстве времени; б) такие произведения изящной словесности, в прозе или стихах, которые, при довольно значительном объеме, отличаются высшим художественным достоинством, и в) обстоятельные критические разборы выдающихся произведений по русской изящной литературе. Переводы в стихах замечательных поэтических произведений допускаются на конкурс наравне с оригинальными сочинениями. Периодичность присуждения Пушкинской премии — каждые два года, а ее размер — 1000 или 500 руб. (половинная премия).

Книга Анненского попала на разбор к известному филологу-классику П. В. Никитину, который в 1890—1897 гг. был ректором С.-Петербургского университета, а в 1898 г. был избран ординарным академиком ИАН (см. о нем подробнее прим. 2 к тексту 73).

Сохранившийся в архиве (СПбФ АРАН. Ф. 9. Оп. 3. № 12. Л. 22-43об.) обстоятельный отзыв Никитина, видного исследователя античной драмы, недавно был опубликован (см.: Никитин П. В. Разбор книги И. Анненского «Вакханки. Трагедия Эврипида. СПБ. 1894» // Басаргина Е. Ю. Вице-президент императорской академии наук П. В. Никитин. Из истории русской науки (1867—1916 гг.) / РАН; Институт истории естествознания и техники; С.-Петербургский филиал. СПб.: Изд-во «Нестор-История» СПб ИИ РАН, 2004. С. 401—415) и прокомментирован следующим образом: «Никитин подверг перевод суровой критике и указал в своем отзыве, что переводчик допускает значительные отступления от подлинника, не признает стилистических ограничений и пользуется выражениями, которые не свойственны трагическому стиху» (Там же. С. 413). Нельзя не отметить, впрочем, что по интонации и содержанию разбор этот, на мой взгляд, был сдержанно благожелательным, свидетельством чему является хотя бы вступление к нему:

«Книга г. Анненского весьма богата содержанием: кроме перевода одной из трагедий Еврипида она дает биографию трагика, общую характеристику свойств его поэзии, очерк Дионисовской мифологии и религии и наконец — психологический анализ трагедии „Вакханки“.

В этих отделах, составляющих предисловие и послесловие к переводу, автор очень живо, порой даже увлекательно, слогом бойким и одушевленным, хотя и несколько манерным, изложил большой запас сведений, почерпнутых из значительного числа пособий, а также некоторые собственные более или менее любопытные соображения. Благодаря главным образом этим отделам, книга может быть полезным пособием особенно для юных классиков, только что приступающих к изучению Еврипида.

Но центром книги, как выражается сам ее автор <Стр. VIII. — Прим. П. В. Никитина>, является стихотворный перевод „Вакханок“. Только перевод и может подлежать разбору, когда дело идет о присуждении премий имени А. С. Пушкина.

Г. Анненскому удалось счастливо преодолеть немало тех трудностей, с которыми соединено переложение на новый язык какой бы то ни было греческой трагедии, а особенно этой Еврипидовской. Зная греческий язык и изучив главные пособия, касающиеся избранного произведения, переводчик не мог, конечно, сделать грубых промахов в понимании подлинника. Но более или менее значительные отступления от подлинника встречаются в переводе нередко. Я сомневаюсь, чтобы Еврипид, если бы имел возможность высказать свое мнение, одобрил хотя бы одно из этих отступлений. Нет основания думать, что они допущены из желания превзойти оригинал. Большинство не следует объяснять и ошибочным пониманием подлинника, а скорее всего, как мне кажется, тем, что переводчик не вполне еще овладел стихотворною формой. Она не столько вдохновляет его, сколько мешает ему точно и полно выражать свое часто совершенно правильное понимание» (Никитин П. Разбор книги г. И. Анненского «Вакханки. Трагедия Эврипида. СПБ. 1894» // СПбФ АРАН. Ф. 9. Оп. 3. № 12. Л. 22-22об.).

В дальнейшем изложении рецензент сформулировал массу претензий в отношении точности передачи переводчиком еврипидовского текста, стилистических «огрехов» и ритмических несоответствий. Таким образом, признавая безусловные достоинства труда Анненского, Никитин главное внимание комиссии по присуждению премии А. С. Пушкина сконцентрировал на том, что он посчитал его «погрешностями», и заключительные суждения рецензента не способствовали премированию номинанта:

«Эти погрешности стихосложения не мешают, конечно, переводу г. Анненского, хотя он и не дает ничего нового, ничего самостоятельного для объяснения Еврипидовской трагедии, быть трудом почтенным и полезным и стоять выше многих переводов с греческого, явившихся у нас в последнее время, когда за это дело так часто берутся люди, не владеющие ни греческим языком, ни русским. Но так как, по правилам о премиях А. С. Пушкина, переводы поэтических произведений допускаются на конкурс наравне с оригинальными сочинениями, а от оригинальных произведений изящной словесности требуется для награждения премиями высшее художественное достоинство, то — надо думать — это требование имеет силу и в отношении к переводам.

Право судить о том, может ли быть признано такое художественное достоинство за переводом, отличающимся выше отмеченными свойствами, принадлежит не мне, а Отделению русского языка и словесности» (Там же. Л. 43-43об.).

В итоге Анненский в этом конкурсе лавров не снискал, не будучи удостоен даже почетного отзыва ИАН (ср. с суждением Варнеке по поводу перевода «Вакханок» Еврипида: «…совершенно напрасно не удостоенный той академической премии, на которую он был представлен» (ЛТ. С. 73)).

Документальных свидетельств того, что Анненский «был раздражен критикой Никитина, хотя и признал ее основательность» (Басаргина Е. Ю. Указ. соч. С. 143), мне разыскать не удалось.

38. Л. Н. Майкову

Санкт-Петербург, 1.02.1895

Глубокоуважаемый Леонид Николаевич!

Позвольте от души поблагодарить Вас за «Письма Аксаковых»¹: это, действительно, превосходная проза. Но для меня не менее интересны и поучительны страницы книги, написанные Вами²: Вы обладаете завидным уменьем сделать издаваемое Вами произведение выпуклым, почти скульптурным; под Вашим пером памятник, который принадлежит даже не литературе, а частной жизни — корреспонденция друзей, становится яркой и поучительной страницей нашей культурной истории, — и как ценны эти страницы!

Все собирался воспользоваться Вашим любезным приглашением³ и побывать у Вас в четверг вечером, — но вот три недели как не выхожу из дому после перенесенной мною angina flegmonosa⁴. Для педагогов горло особенно ценно, и оно-то у них и хрупко. Во всяком случае сохраняю за собой право воспользоваться Вашим добрым позволением при первой возможности, а покуда примите уверение в моей искреннейшей преданности и уважении.

И. Аннен<ский>

1 февраля 1895 г.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Л. Н. Майкова (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 166. Оп. 3. № 87. Л. 2-3).

Написано письмо на почтовой бумаге с черным обрезом по краям. Впервые опубликовано: Звезда. С. 166—167.

¹ Прозаик, театральный и литературный критик, мемуарист Сергей Тимофеевич Аксаков (1791—1859) и его сыновья, публицисты, литературные критики, поэты и общественные деятели Константин Сергеевич (1817—1860) и Иван Сергеевич (1823—1886) Аксаковы, разделяя основные общественные и нравственные концепции славянофильства, достаточно серьезно расходились в своих идейных и эстетических позициях.

Речь идет о следующем издании: Письма С. Т., К. С. и И. С. Аксаковых к И. С. Тургеневу / С введением и прим. Л. Майкова. М.: Университетская тип., 1894. 152 с.

Впервые этот труд публиковался в одном из московских журналов: Майков Л., акад. Письма С. Т., К. С. и И. С. Аксаковых к И. С. Тургеневу: (1851—1852 гг.) // Русское обозрение. 1894. Т. 28. Август. С. 449—488; Майков Л., акад. Письма С. Т., К. С. и И. С. Аксаковых к И. С. Тургеневу: (1853 г.) // Русское обозрение. 1894. Т. 29. Сентябрь. С. 5-38; Майков Л., акад. Письма С. Т., К. С. и И. С. Аксаковых к И. С. Тургеневу: (1853 г.) // Русское обозрение. 1894. Т. 29. Октябрь. С. 478—501; Майков Л., акад. Письма С. Т., К. С. и И. С. Аксаковых к И. С. Тургеневу: (1853—1855 г.) // Русское обозрение. 1894. Т. 30. Ноябрь. С. 7-30; Майков Л., акад. Письма С. Т., К. С. и И. С. Аксаковых к И. С. Тургеневу: (1855—1861 гг.) // Русское обозрение. 1894. Т. 30. Декабрь. С. 571—601).

Во вводных замечаниях к публикации Майков писал, что им публикуются письма Аксаковых, которые «сохранились в архиве Тургенева, но только в той их части, которая после его кончины перешла в собственность П. В. Анненкова, а ныне находится в распоряжении Г. А. Анненковой» (Русское обозрение. 1894. Т. 28. Август. С. 449).

Там же отмечалось, что «письма Аксаковых действительно представляют большой интерес в разных отношениях; печатаем их целиком, снабдив необходимыми объяснениями».

² Материал в работе Майкова, как это явствует из библиографического описания журнальной публикации, располагается в хронологическом порядке, причем историко-литературный комментарий к письмам Аксаковых соединен с конкретными текстами, а неозаглавленные введения к подборке писем каждого временного промежутка занимают в журнале следующие страницы: Август. С. 449—457; Сентябрь. С. 5-6; Ноябрь. С. 7-8; Декабрь. С. 571—572.

В частности, в первом из них, посвященном установлению отношений западника Тургенева с Аксаковыми, рассказывалось о восприятии Тургеневым славянофилов (И. В. Киреевского, Ю. Ф. Самарина, А. С. Хомякова, Аксаковых), характеризовались И. С. Аксаков и его стихотворения «Усталых сил я долго не жалел…» и «После 1848 года», которые, по словам Майкова, «вызвали „смущение и тревогу“ у родных» (С. 454), но сочувствие у Тургенева, цитировались письма И. Аксакова к родным, содержащие характеристику его брата К. Аксакова.

³ Очевидно, если не этим, то другим приглашением Майкова Анненский все же сумел воспользоваться (см. текст 51).

⁴ Флегмонозная ангина (лат.).

39. В. К. Ернштедту

Санкт-Петербург, январь 1896

Директор Восьмой С.-Петербургской Гимназии, свидетельствуя свое совершенное почтение, имеет честь просить глубокоуважаемого Виктора Карловича удостоить своим посещением ученический спектакль¹, который состоится в помещении гимназии (Вас<ильевский> остров, 9-ая линия, д. № 8) в пятницу, 2-го Февраля, и начнется в 8 часов вечера.

Дана будет трагедия Эврипида «Рес», в русском стихотворном переводе, при условиях современной сценической постановки, с хорами и оркестром.

Его Превосходительству В. К. Ернштедту.

Печатается впервые по тексту приглашения, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 40об.-41).

Впервые на наличие в архиве Ернштедта писем Анненского указывалось в следующей публикации: Архив Академии Наук СССР: Обозрение архивных материалов / АН СССР; Под ред. Г. А. Князева, Г. П. Блока и Т. И. Лысенко. М.; Л.: Изд-во Академии Наук СССР, 1959. Т. IV. С. 214. (Труды Архива; Вып. 16).

Письмо-приглашение представляет собой типографским способом отпечатанный текст (СПб.: Типо-лит. К. Биркенфельд), в который рукой Анненского вписаны набранные здесь курсивом слова.

Ернштедт Виктор Карлович (1854—1902) — российский филолог-классик, палеограф, профессор С.-Петербургского университета, с 1893 г. — адъюнкт ИАН, а с декабря 1898 г. — ординарный академик ИАН, автор многочисленных трудов в сфере греческой палеографии, в том числе следующих сочинений: «Об основах текста Андокида, Исея, Динарха, Антифонта и Ликурга» (СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1879), «Antiphontis orationes» (СПб., 1880), «Порфириевские отрывки из аттической комедии. Палеографические и филологические этюды» (СПб.: Тип. В. Безобразова и К^о, 1891), «Забытые греческие пословицы» (СПб., 1893). С 1891 г. до конца жизни Ернштедт был редактором отдела классической филологии ЖМНП, причем материалы, опубликованные в рамках этого отдела, выходили в свет в качестве ежеквартального отдельного издания под названием «Сборник статей по классической филологии».

Именно благодаря сотрудничеству с В. К. Ернштедтом в ЖМНП был опубликован основной корпус переведенных Анненским трагедий Еврипида. Первой по времени публикацией переводов Анненского в ЖМНП, кстати, и была публикация «Реса» (см. прим. 1 к тексту 36). Этот труд Анненского — единственный, который заслужил публичную высокую оценку Ернштедта, скрывшегося, очевидно, в связи со своим редакторским положением за криптонимом: Ернштедт В. К. Рес. ст. 855 M // ЖМНП. 1897. Ч. CCCXI. Май. Паг. 5. С. 60. Подпись: В. Е.; ССКФ. 1897. СПб.: Тип. В. С. Балашева и К^о, 1897. Вып. П. С. 60. (Извлечено из ЖМНП за 1897 г.); Jemstedt Victoris. Opuscula = Сборник статей по классической филологии Виктора Карловича Ернштедта. СПб.: Тип. М. А. Александрова, 1907. С. 148.

Знакомство Анненского с Ернштедтом, вероятно, состоялось еще во второй половине 1870-х гг. В 1875 г. Ернштедт окончил курс С.-Петербургского университета по историко-филологическому факультету со степенью кандидата, а с января 1877 г. по май 1880 г. он читал в университете лекции по греческой словесности.

Подробнее о Ернштедте и его трудах см.: Биографический словарь профессоров и преподавателей ИМПЕРАТОРСКОГО С.-Петербургского университета за истекшую третью четверть века его существования: 1869—1894. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1896. Т. 1. С. 247—249; Жебелев С. В. К. Ернштедт: (Некролог) // ЖМНП. 1902. Ч. СССХХХХIII. Октябрь. Паг. 4. С. 50-63; Церетели Г. Памяти В. К. Ернштедта // Записки классического отделения Императорского Русского Археологического Общества. 1903. Т. I. С. I—XI; Куклина И. В. В. К. Ернштедт: обзор научного рукописного наследия // Рукописное наследие русских византинистов в архивах Санкт-Петербурга / РАН; С.-Петербургский филиал Института русской истории; С.-Петербургский филиал АРАН; Под ред. И. П. Медведева. СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. С. 68-130.

¹ Речь идет о чрезвычайно важном для Анненского событии, которое, судя по списку приглашенных на спектакли (см. текст № 42), было им использовано, очевидно, не только в педагогических и культурно-просветительских целях.

Характеристика этой постановки была дана сыном Анненского (ВК. С. 252—253). Вспоминал о ней в печати и сам Анненский (И. А. «Рес» на гимназической сцене // Гермес. 1909. Т. IV. № 10 (36). 15 мая. С. 367—369). См. также: ЛТ. С. 136—137.

40. А. Ф. Кони

Санкт-Петербург, 17.01.1896

Глубокоуважаемый Анатолий Федорович!

С живейшим интересом прочел я первую статью Вашу о Д. А. Ровинском¹, которую Вы так любезно прислали Вашему искреннему почитателю.

Еще один венок на могилу², и еще один яркий урок живущим!

Характеристику, Вами написанную, я бы назвал «идеологическою»: личность Ровинского не господствует безраздельно на страницах Вашего очерка, она не рассматривается в увеличительное стекло, не пластается, не поднимается искусственно. Ровинский для Вас дорог как носитель и проводник известной «системы идей»³. А между тем мимоходом бросается свет и на очень любопытные явления общего характера: как, например, уживается в личности кабинетный труд с так называемой практической деятельностью⁴? Мне кажется даже, что для меня теперь выясняется и любовь Ровинского к карикатуре⁵, и некоторая «жестокость» его таланта⁶, и предпочтение, которое он отдавал портрету перед другими формами живописи, гравюре перед другими способами изображения…

Простите за эти небрежные строки, набросанные под непосредственным впечатлением Ваших страниц.

Искренно Вам преданный и глубоко Вас уважающий

И. Аннен<ский>

17 января 1895 г.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве А. Ф. Кони (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 134. Оп. 1. № 58. Л. 1-2).

Впервые опубликовано в КО (С. 446) без указания на неточность датировки и с одним непрочитанным словом.

Впервые на наличие в архиве А. Ф. Кони, поступившем после его смерти в Пушкинский Дом, двух писем И. Ф. Анненского (в настоящем издании тексты 40 и 118) указывалось в следующей публикации: [Зиссерман П. И.] Архив А. Ф. Кони // Памяти Анатолия Федоровича Кони. Л.; М.: Издательство «Книга», 1929. С. 125. (Труды Пушкинского Дома Академии наук СССР).

Кони Анатолий Федорович (1844—1927) — юрист, судебный и общественный деятель, сенатор, член Государственного Совета, писатель, литературный критик, мемуарист. С 7 декабря 1896 г. Кони являлся почетным членом ИАН, а с 8 января 1900 г. почетным академиком по разряду изящной словесности Отделения русского языка и словесности ИАН. См. о нем подробнее: Смолярчук В. И. А. Ф. Кони и его окружение: (Очерки). М.: Юридическая литература, 1990. 399 с.

Сведениями о времени и обстоятельствах знакомства Анненского с А. Ф. Кони не располагаю. Наиболее ранним документальным свидетельством установления отношений Анненского с Кони, которое мне удалось разыскать, является сохранившийся в фондах библиотеки Пушкинского Дома экземпляр переведенных Анненским «Вакханок» Еврипида с дарственной надписью:

Анатолию Федоровичу Кони, чародею русского слова, от написавшего эту книгу 6 января 1895 г.

(Лики творчества: (Каталог выставки) / БАН СССР; ИРЛИ (ПД) АН СССР; Сост. Г. В. Бахарева, Н. Н. Шаталина; Под ред. Т. И. Назаровской. Л., 1990. Вып. 1: Книги с автографами из фондов Библиотеки Пушкинского Дома. С. 15).

Тем же днем датировано и ответное письмо Кони, автограф которого сохранился в архиве Анненского:

<18>95.1.6. Глубокоуважаемый Иннокентий Феодорович,

Книга Ваша — с лестною и незаслуженною мною надписью — доставила мне величайшее удовольствие и составляет самый ценный новогодний подарок. Позвольте принести Вам мою глубочайшую благодарность за честь, мне оказанную, и за память обо мне. Сочувствие таких деятелей, как Вы, — придает сил и бодрости!

Искренне преданный Вам

А. Кони

Как уже констатировалось ранее (см.: ИФА. II. С. 125), датировал письмо Анненский ошибочно, по инерции в начале наступившего 1896 г. обозначив в качестве даты 1895 г. Предположения же комментатора КО об ознакомлении Анненского в январе 1895 г. с рукописным вариантом некрологического очерка («Так как публикуемое письмо датировано январем 1895 г., можно предположить, что Кони прислал Анненскому эту часть статьи в рукописи» (КО. С. 650)), герой которого скончался 11 июня 1895 г., на мой взгляд, не соответствуют действительности.

В своем отзыве о другом биографическом повествовании, принадлежащем «мастерскому перу А. Ф. Кони», Анненский, характеризуя очерк «Иван Федорович Горбунов», впервые опубликованный также в «Вестнике Европы» (1898. Т. 6. Кн. 11. Паг. 1. С. 5-63; Кн. 12, Паг. 1. С. 437—481), констатировал, что он «написан превосходно и для читателей настоящего издания особенно ценен, так как восполняет рассказы Горбунова прекрасно подобранными вариантами, обрисовкой личности рассказчика и одушевленным, умным комментарием не только к самым рассказам, но и к истории той эпохи, которую они, главным образом, в себе отпечатлели. Подобно другим литературным работам А. Ф. Кони, и настоящая занимается не только тем, что он знает, но и тем, что он любит, и в этом, может быть, главная причина успеха очерка» (рец. на кн.: Горбунов И. Ф. Сочинения: В 2-х т. / Под ред. и с предисл. А. Ф. Кони. СПб.: Изд. А. Ф. Маркса, [Б. г.] // ИФА. П. С. 123).

Несомненно, Анненский «подносил» свои сочинения Кони и впоследствии. См., в частности, прим. 1 к тексту 191, а также сохранившийся в библиотеке ИРЛИ (шифр 38 2/110) экземпляр речи «Пушкин и Царское Село» (СПб.: Тип. Братьев Шумахер, 1899) с дарственной надписью:

Анатолию Федоровичу Кони

в знак истинного уважения.

И. Анненский

13/I 1901

Позволю себе здесь также воспроизвести текст дарственной надписи на титульном листе «Царя Иксиона» (СПб.: Типо-лит. М. П. Фроловой, 1902); экземпляр издания с автографом хранится в собрании Н. Т. Ашимбаевой, и инскрипт любезно скопирован ею:

Анатолию Федоровичу Кони

от его искреннейшего почитателя.

И. Аннен<ский>

23 М<ая> 1902

Ц<арское> С<ело>

Свидетельством ответного внимания Кони к творчеству Анненского помимо писем является и помета на «академическом» труде последнего, автографе разбора перевода «Илиады» Гомера, выполненного Минским: «22 декабря 1909 г. возвращено г. Поч<етным> академиком А. Ф. Кони…» (СПбФ АРАН. Ф. 9. Оп. 3. № 13. Л. 148). См. также прим. 2 к тексту 106.

² Ровинский Дмитрий Александрович (1824—1895) — судебный деятель, коллекционер и искусствовед, автор трудов по истории русской и западноевропейской гравюры («Русские граверы и их произведения с 1564 г. до основания Академии художеств. Исследование Д. Ровинского» (М.: Изд. Гр. Уварова, 1870), «Русский гравер Чемесов: Гелиографические копии с его произведений, сделанные по способу Г. Скамони» (СПб.: Изд. Д. А. Ровинского, 1878), «Словарь русских гравированных портретов. Сост. Д. Ровинский» (СПб.: Тип. ИАН, 1872), «Подробный словарь русских гравированных портретов. Сост. Д. А. Ровинский» (СПб.: Тип. ИАН, 1886—1889. Т. 1-4), «Подробный словарь русских граверов XIV—XIX веков. Сост. Д. А. Ровинский» (СПб.: Тип. ИАН, 1895. Т. 1-2), «Полное собрание гравюр Рембрандта со всеми разницами в отпечатках: 1000 фототипий без ретуши: Атлас. Собрал и привел в порядок Д. А. Ровинский» (СПб.: Тип. ИАН, 1890. Т. 1-3)) и народного лубка («Русские народные картинки. Собрал и описал Д. А. Ровинский» (СПб.: Тип. ИАН, 1881. Кн. 1-5), «Русские народные картинки: Атлас. Собрал и описал Д. А. Ровинский» (СПб.: Тип. Экспедиции заготовления гос. бумаг, 1881—1893. Т. 1-4)), а также работ по иконографии («История русских школ иконописания до конца XVII века. Сочинение Д. Ровинского» (СПб.: Тип. II-го Отделения собственной Е. И. В. канцелярии, 1856), «Обозрение иконописания в России до конца XVIII века. Описание фейерверков и иллюминаций» (СПб.: Изд. А. С. Суворина, 1903)), член-корр. по Отделению русского языка и словесности ИАН с 4 декабря 1881 г., почетный член ИАН с 3 декабря 1883 г.

Открывается упомянутая Анненским работа (см.: Кони А. Ф. Дмитрий Александрович Ровинский: Очерк // Вестник Европы. 1896. Т. I. Кн 1. С. 129—175), прочитанная публично 23 декабря 1895 г. (см.: Заседание Юридического Общества в память Д. А. Ровинского // Журнал Юридического Общества при Императорском С.-Петербургском Университете. 1896. Кн. 2. Февраль. Паг. 4. С. 6-10), следующей характеристикой: «Ученый, глубокий знаток и работник в области искусства, опытный законовед и судебный практик, писатель и блестяще образованный человек, почетный член академии художеств и наук и заслуженный член высшего кассационного суда — Ровинский был не только во всех отношениях выдающимся, но и в высшей степени своеобразным, цельным и интересным человеком. В нем жила неутомимая жажда деятельности и живого труда, и он не зарыл в землю, как „раб ленивый и лукавый“, талант своих обширных знаний, проницательность ума и теплоту доброго сердца. Всю жизнь служа родине и искусству, он сложил свои трудовые руки лишь лицом к лицу со смертью…» (С. 130).

² К 1896 г. Кони был автором нескольких биографических работ некрологического характера, например, о Н. А. Буцковском, С. И. Зарудном, А. Д. Градовском, И. А. Гончарове.

³ В публикации, помещенной в № 1 «Вестника Европы», в центре внимания Кони — юрист-практик, сыгравший немалую роль в реформировании судебной системы Российской Империи. В связи с деятельностью героя публикации автор уделяет серьезное внимание и характеристике правовой системы России середины XIX в., и описанию уголовной практики, и анализу содержания и проблем судебной реформы, и характеристике ее активных участников (см. стр. 131—133, 135—136, 143—145).

В заключение статьи Кони формулирует то, что, с его точки зрения, было идейно определяющим началом деятельности Ровинского: «Освобождение крестьян, отмена телесных наказаний и учреждение нового суда осуществили заветные мечты Ровинского» (С. 174—175).

⁴ Это замечание Анненского интересно и в связи с тем, что сам он не раз характеризовался как «кабинетный, даже „кабинетнейший“, сросшийся со своим столом и книгами ученый» (ЛТ. С. 109).

⁵ Речь идет, очевидно, об уже упоминавшихся томах «Русских народных картинок», лубочные изображения которых Анненский был склонен считать сродными карикатуре.

⁶ Формула, отсылающая к суждениям Михайловского о Достоевском, очевидно, близким Анненскому и неоднократно сочувственно цитируемым им (см., в частности: ИФА. III. С. 151, 156).

41. С. Н. Сыромятникову

Санкт-Петербург, 3.02.1896

Суббота 3 февр. Многоуважаемый Сергей Николаевич!

Спешу выразить Вам мою живейшую признательность за посещение нашего скромного праздника¹. Мне это тем более дорого, что я знаю, с какой симпатией Вы относитесь к русским юношам, и как сочувствуете развитию в них художественного чувства². Я посылаю Вам моих «Вакханок»³. Мне кажется, что, пробежав эту книгу, Вы найдете несколько точек соприкосновения между нашими художественными миросозерцаниями.

Крепко жму вашу руку и постараюсь при первой возможности сделать это лично (если позволите).

Искренне Вам преданный читатель и почитатель

И. Аннен<ский>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве С. Н. Сыромятникова (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 655. № 17. Л. 1-1об.).

Фрагмент письма впервые был опубликован Лавровым и Тименчиком (ЛТ. С. 136).

Сыромятников Сергей Николаевич (1864—1933) — писатель, журналист, публицист, путешественник, общественный деятель, на рубеже веков один из организаторов Русского Собрания. Обучаясь с 1884 г. в С.-Петербургском университете, сначала на историко-филологическом, а с 1886 г. на юридическом факультете, Сыромятников был библиотекарем «Студенческого Научно-Литературного Общества» и по этой причине в 1887 г. в связи с событиями 1 марта был исключен из университета и выслан из столицы, но в следующем году был вновь принят в число студентов юридического факультета, который и закончил со степенью кандидата права. В конце 1880-х — начале 90-х гг. он был постоянным и весьма активным сотрудником Неофилологического общества при С.-Петербургском университете: так, например, в заседании 20 ноября 1887 г. им были прочитаны отрывки из собственного перевода скандинавской «Саги об Эйрике Красном» (см.: Романо-германское отделение Филологического общества при Императорском С.-Петербургском университете // ЖМНП. 1891. Ч. CCLXXVII. Октябрь. Паг. 5. С. 29), а его доклад, связанный с переводом Guta-saga и заслушанный в заседаниях 9 ноября и 9 декабря 1890 г., вызвал оживленную полемику (см.: Нео-Филологическое общество при Императорском С.-Петербургском университете, за 1890 год // ЖМНП. 1891. Ч. CCLXXVIII. Ноябрь. Паг. 4. С. 9-11, 17). — Напомню, что Анненский был членом этого общества с момента его основания (сначала Отделения романо-германской филологии Филологического общества). — Журналистскую деятельность Сыромятников начал в конце 1880-х гг. в «Неделе», с 1893 г. был постоянным сотрудником «Нового времени», где регулярно печатался под псевдонимом Сигма. К 1896 г. он был автором книг «Сага об Эйрике Красном (Eiriks saga Raudha)» (СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1890) и «Оттуда: Рассказы Сергея Норманского (Сигмы)» (СПб.: Изд. М. М. Ледерле и К^о, 1894).

¹ Речь идет о посещении Сыромятниковым одного из представлений трагедии «Рес» (скорее всего, состоявшегося 2 февратя).

² Ср. с автохарактеристикой Сыромятникова: «Убежденный противник грамматической греко-римской муштры для наших подростков, я искренне радуюсь всякой попытке познакомить русское общество с светлым духом вечносмеющейся Эллады» (Сыромятников С. Н. Литература: Об эллинской прелести // НВ. 1896. № 7306. 2(15) июля. С. 2-3. Подпись: Сигма).

³ Речь идет о книге Анненского, упомянутой в тексте 37.

Следует отметить, что единственное письмо Сыромятникова, сохранившееся в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 367. Л. 1-2), свидетельствует о том, что практика «книжных приношений» Анненского адресату, связанная, кроме всего прочего, очевидно, и с заинтересованностью в печатных откликах, имела место и впоследствии:

Б<ольшая> Адмиралтейская Набер<ежная> 4 Апр<еля> <19>00 Многоуважаемый Иннокентий Федорович,

Долгая и мучительная болезнь (карбункул на затылке) лишила меня возможности ранее поблагодарить Вас за любезную присылку мне Вашего прекрасного перевода «Ифигении-Жертвы». Я начал читать его в Обуховской больнице, где д<окто>р Троянов меня резал. Прочитав, скажу об нем несколько слов.

Разумеется, я очень рад, что Вы издаете полное собрание Эврипида, наиболее современного нам из греческих драматургов. Я буду приветствовать первый том в газете с радостью. Зачем только Вы вводите в переводе рифму? Я скорей ввел бы рифму в строфы etc., чтобы сделать музыкальную часть более звучной. Впрочем, у Вас, вероятно, есть веские основания.

Благодарю Вас еще раз за память и прошу верить моей Вам преданности

С. Сыромятников

Своеобразным отзвуком контактов Анненского с Сыромятниковым можно считать запись последнего в «Литературной тетради Валентина Кривича» (РГАЛИ. Ф. 5. Оп. 1. № 111. Л. 126):

И я люблю стихи.

15.XII.<19>12

Сигма

42. С. Н. Сыромятникову

Санкт-Петербург, 4.02.1896

4 февр. Многоуважаемый Сергей Николаевич!

К моему искреннему сожалению, у меня заняты сегодня назначенные Вами часы: я пригласил к себе наших молодых артистов на чашку шоколада¹. Благодарю Вас очень за приглашение².

Заеду как-нибудь à la bonne aventure³.

Примите мои искренние уверения в совершенном почтении и преданности, а также готовности Вам служить.

И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве С. Н. Сыромятникова (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 655. № 17. Л. 3).

¹ О круге приглашенных, думается, можно судить по перечню исполнителей, приведенном в тексте 43.

² Текст приглашения Сыромятникова в архиве Анненского не сохранился.

³ При удачном стечении обстоятельств (фр.).

43. С. Н. Сыромятникову

Санкт-Петербург, 7.02.1896

7 февр. Многоуважаемый Сергей Николаевич!

Сообщаю Вам несколько сведений о наших спектаклях, так как питаю надежду, что увижу в «Новом времени» Ваши замечания о новой попытке ставить классическую трагедию¹.

Пьеса переведена мною с греческого и нигде не напечатана². Самая пьеса дошла до нас под именем Эврипида, и есть основания думать, что это или одна из самых молодых его трагедий, или произведение кого-нибудь из его школы, из его подражателей.

При постановке на сцену пришлось трагедию несколько модернизировать: например, введен хор детей (троянских пастухов и подпасков).

Музыка новая³: она написана, за исключением хора à capella (в гипердорийской гамме), без всякого отношения к скудным остаткам классической музыки. Оркестр состоял из нынешних и бывших учеников гимназии, а также из приглашенных музыкантов императорских театров.

Хоры состояли исключительно из учеников гимназии, артистами были также только гимназисты: Гектор — Брайкевич⁴ (VIII кл.),

Pec — Свешников⁵ (VIII кл.),

Пастух — Панов⁶ (VIII кл.),

Одиссей — Барон Дризен⁷ (VIII кл.),

Диомед — Знаменский⁸ (VIII кл.), Эней гр. Гендриков⁹ (VIII кл.), Корифей — Захаров¹⁰ (VIII кл.), Возница — Осе¹¹ (VII кл.), Долон и Парис — Лопатин¹² (VII кл.), Афина Паллада и Киприда — Анненский Валентин (мой сын) (V кл.), Муза — Кондратьев¹³ (VII кл.).

На спектакле присутствовали: Министр Нар<одного> Просв<ещения> Гр. И. Д. Делянов¹⁴, Товарищ его Кн. М. С. Волконский¹⁵, Попечитель Окр<уга> M. H. Капустин¹⁶, его помощник Л. И* Лаврентьев¹⁷, гг. окружные испектора¹⁸, директора гимназий и реальных училищ, гг. делопроизводители Департ<амента> Нар<одного> Просв<ещения>.

Академики А. Н. Веселовский, В. К. Ернштедт; профессора — Д. К. Бобылев¹⁹, К. А. Поссе²⁰, Ф. Ф. Зелинский²¹, А. Н. Щукарев²², С. К. Булич. Из музыкального мира М. А. Балакирев²³, Н. А. Римский-Корсаков²⁴, С. М. Ляпунов²⁵, А. К. Глазунов²⁶, гг. Виттоль²⁷, Бернгард²⁸, Бессель²⁹ и много лиц из педагогического мира, а также родители учеников.

Декламации и игре учил артист В. П. Иванов-Василев³⁰, а вся декоративная часть исполнена учеником VIII кл. С. Пановым, который почти всех участвующих гримировал.

Ученики играли с большим удовольствием, и разучивание пьесы взяло немного времени. Почти все участвующие знают наизусть всю пьесу, и до сих пор они переговариваются друг с другом фразами из «Реса». Никто из участвующих не тяготился своей ролью, и особенно радовались и гордились маленькие хористы.

В общем публике пьеса понравилась.

На всякий случай посылаю Вам для просмотра самый текст «Реса».

Примите уверение в моем совершенном уважении и преданности.

Готовый к услугам Вашим

И. Аннен<ский>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве С. Н. Сыромятникова (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 655. № 17. Л. 5-7об.).

Впервые в полном объеме письмо опубликовано Лавровым и Тименчиком (ЛТ. С. 136—137).

¹ Думается, уместно здесь будет внести поправку в комментарий, сделанный к этому письму в первопубликации: «Статьи о постановке „Реса“ Сыромятников в „Новом времени“ не напечатал» (ЛТ. С. 137).

Работа Сыромятникова, специально посвященная описываемым спектаклям, все-таки была опубликована: Сыромятников С. Н. Русская молодежь и греческая драма // НВ. 1896. № 7174. 18 февр. (1 марта). С. 2. Подпись: Сигма. Более того, вскоре она была перепечатана в одном из педагогических изданий: Трагедия Эврипида «Рес» на ученической сцене // Педагогический еженедельник. Ревель. 1896. № 9. 26 февр. С. 96-98; № 10. 4 марта. С. 106—108. Без подписи.

² См. прим. 1 к тексту 36.

³ Увертюра, хоры и музыкальные антракты были написаны специально для спектакля композитором, впоследствии профессором С.-Петербургской консерватории Алексеем Алексеевичем Петровым (1859—1919), составителем «Элементарного руководства к инструментовке» (СПб.: Изд. Циммерман, 1900), «Краткого курса энциклопедии [музыкальных знаний]» (СПб.: Тип. С. Л. Кинда, 1910), музыкально-педагогического сочинения «Инструментовка: Описание объемов инструментов, употребляемых в современном симфоническом и военном оркестрах» (СПб.: Тип. С. Л. Кинда, 1910), автором переложений песенного фольклора (см., например: 20 народных песен Сибири. Для одного голоса с сопровождением фортепиано из собранных в 1890 г. в Иркутской губернии и Забайкальской области П. П. Протасовым. Переложил Алексей Петров. СПб.: Издание Песенной комиссии Императорского русского географического общества, 1902). См. о нем: Витол Я. Годы учения: (Из «Воспоминаний моей жизни») // Ленинградская консерватория в воспоминаниях: В 2-х кн. / [Под общ. ред. Г. Г. Тигранова]. 2-е изд., доп. Л.: Музыка, 1987. Кн. 1. С. 26. Именно он курировал преподавание музыки в 8-й С.-Петербургской гимназии (см.: И. А. «Рее» на гимназической сцене // Гермес. 1909. Т. IV. № 10 (36). 15 мая. С. 368; ВК. С. 252).

В архиве Анненского сохранилось письмо Петрова, посвященное музыкальной составляющей постановки «Реса» и проливающее свет на хронологические рамки подготовительной работы над спектаклем (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 355. Л. 1):

7 августа 1895 г. Locarno

Глубокоуважаемый Иннокентий Феодорович.

Музыку к трагедии «Рес»<,> за немногими мелочами и исключая монолог музы, кончаю. Не знаю<,> насколько удачно она вышла, но писал я с большой охотой. Монолог музы будет тоже окончен очень скоро, но уже по приезде в Россию, куда я направляю свои стопы завтра. В Петербурге буду числа 23 или 24 августа. Во всяком случае все у меня приготовлено так, что по приезде немедленно можно готовить пьесу к постановке. Пьеса переложена у меня в четыре руки и, когда привезу ее, можно будет сыграть ее с Карлом Васильевичем <К. В. Фохт, преподаватель математики и инспектор гимназии. — А. Ч.>, которому соблаговолите передать мой поклон. Глубокоуважающий Вас

А. Петров

⁴ Нужно оговориться, что о некоторых участниках спектакля биографические сведения, разысканные мною, минимальны и ограничиваются информацией, приведенной в «Памятной книжке С.-Петербургской восьмой гимназии, преобразованной из V прогимназии: 1874-XXV-1899» (СПб.: Типо-лит. К. Биркенфельда, 1900) (далее: Памятная книжка).

Так, в указанном издании (С. 33) Брайкевич Алекс<андр?> лишь упомянут среди выпускников 1896 г.

⁵ Свешников Виктор Гаврилович (1878-19??) согласно «Памятной книжке» (С. 33) после окончания гимназии в 1896 г. поступил в С.-Петербургский университет.

В сохранившемся в архиве университетском деле студента математического отделения физико-математического факультета Свешникова (ЦГИА СПб. Ф. 14. Он. 3. № 33352. 35 л.) отложились документы, из которых явствует, что родился он в Казани 7 июня 1878 г. в семье потомственного почетного гражданина Гавриила Васильевича Свешникова и его законной жены Ирины Степановны, два с половиной года учился в 1-й Казанской гимназии, один год — во 2-й С.-Петербургской гимназии, а последние четыре года — в 8-й С.-Петербургской гимназии.

Именно в этом деле (Л. 3-3об.) сохранился и подлинник его «Аттестата зрелости» с автографом директора И. Ф. Анненского.

⁶ Панов Сергей Иванович, которого Кривич называл «небезызвестным впоследствии художником» (ВК. С. 252—253), окончил гимназию также в 1896 г. (Памятная книжка. С. 33). В справочном издании (см.: Весь Петербург на 1909 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. [СПб.]: Издание А. С. Суворина, [1909]. Паг. 2. Стлб. 594) Панов, проживавший по адресу: Гатчинская, 17, был представлен именно как профессиональный художник. С его иллюстрациями было издано несколько книг (см., в частности: Крылов И. А. Полное собрание басен. С 63 рисунками художников С. И. Панова и Эженя Ломбера, портретом И. А. Крылова, видом его памятника и снимками с горельефа на пьедестале памятника. СПб., 1911; Изд. 2-е. СПб., 1913).

В архиве Анненского отложились типографским способом выполненные репродукции его иллюстраций «Рес» и «Пастух», связанные с декоративным оформлением постановки (см.: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 435), а также его недатированное письмо к В. И. Кривичу-Анненскому с соболезнованиями по поводу смерти И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 453. 11-12об.):

Дорогой друг Валентин Иннокентьевич!

Только сегодня дошла до меня горестная весть о кончине Иннокентия Федоровича. Позволь мне выразить тебе душевное мое соболезнованье. Будь добр засвидетельствовать многоуважаемой Дине Валентиновне мое глубочайшее почтение. Горько было мне прочитать это известие и не проводить даже в толпе друзей праха обожаемого мной человека, коего незаслуженной симпатией имел я честь и счастье пользоваться в течение стольких лет, когда-то юных и светлых. Мир праху Певца Эллады! Образ его, величественный, незабвенный, навсегда будет жить в моем сердце, пока и моя судьба не укажет последовать за ним. Крепко жму твою руку. Мой почтительный привет Твоей супруге.

Твой Сергей Панов

⁷ Остен-Дризен Борис Павлович фон дер (1876-?) после окончания гимназии в 1896 г. поступил на юридический факультет С.-Петербургского университета (Памятная книжка. С. 34) и в 1901 г. получил соответствующее свидетельство (см.: Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1901 год, составленный ординарным профессором П. А. Лавровым. С приложением речи экстраординарного профессора П. И. Броунова. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1902. Паг. 1. С. 154).

Из сохранившегося в архиве университетского дела студента юридического факультета барона фон дер Остен-Дризен (ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. № 33113. 48 л.) выясняется, что родился он в Варшаве 8 августа 1876 г. в семье «отставного Гвардии Капитана, Барона Павла Феодоровича Дризена, Лютеранского вероисповедания, и законной жены его Анны Алексеевны, Православного Исповедания», шесть лет учился в 5-й С.-Петербургской гимназии, а два последние года — в 8-й С.-Петербургской гимназии. Еще в студенческие годы он женился на Елене Михайловне Богаевской; из переписки по этому поводу ректора университета и попечителя учебного округа явствует, что отец его не жил с семьей с начала 1880-х гг. В конце 1900-х гг. Остен-Дризен проживал по адресу: Измайловский полк, 3 рота, 16 и служил помощником присяжного поверенного (см.: Весь Петербург на 1909 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. [СПб.]: Издание А. С. Суворина, [1909]. Паг. 2. Стлб. 584).

⁸ Знаменский Сергей Филимонович (1878-19??) был сыном протоиерея Исаакиевского Кафедрального Собора Филимона Александровича Знаменского и его законной жены Анны Константиновны. Он восемь лет учился в 8-й С.-Петербургской гимназии, в 1896 г. окончил ее с золотой медалью и поступил в С.-Петербургский университет (Памятная книжка. С. 33). Из сохранившейся в «Деле Императорского С.-Петербургского Университета о студенте Сергее Филимонове Знаменском» (ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. № 32816.44 л.) копии его метрического свидетельства выясняется, что родился он в С.-Петербурге 24 января 1878 г., а его восприемниками были: «Член Государственного Совета, Сенатор, Статс Секретарь Действительный Тайный Советник, Иван Давидович Делянов и вдова Священника Исаакиевского Собора, Елизавета Александровна Дьякова» (Л. 5).

Имя Знаменского указано в «Списке лиц, получивших выпускные свидетельства в 1900 году по историко-филологическому факультету» (см.: Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1900 год, составленный и. д. экстраординарного профессора Н. Я. Марром. С приложением речи ординарного профессора Л. В. Ходского. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1901. Паг. 1. С. 142). Еще в бытность студентом он проявил себя как способный исследователь: работа «Сергея Знаменского, студента VII семестра Историко-филологического факультета», озаглавленная «Историческое и политическое миросозерцание Токвиля», была удостоена золотой медали (см.: Годичный акт Императорского С.-Петербургского университета 8-го Февраля 1900 года: Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1899 год, составленный ординарным профессором Л. Е. Фаворским. С приложением речи ординарного профессора И. Н. Жданова. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1900. Паг. 2. С. 56-58). В течение двух лет после окончания Знаменский числился «оставленным при университете для приготовления к профессорскому званию» по кафедре всеобщей истории без стипендии (см.: Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1901 год, составленный ординарным профессором П. А. Лавровым. С приложением речи экстраординарного профессора П. И. Броунова. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1902. Паг. 1. С. 24; Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1902 год, составленный ординарным профессором П. П. Цитовичем. С приложением речи экстраординарного профессора В. В. Бартольда. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1902. Паг. 1. С. 32). Однако от академической карьеры он отказался и с начала XX в. преподавал историю в Екатерининской женской гимназии Ведомства Императрицы Марии, С.-Петербургском коммерческом училище, частной женской гимназии М. Н. Стоюниной; занимался и политической деятельностью, будучи близким к трудовикам. В период Февральской революции Знаменский, в ту пору прапорщик 1-го запасного пехотного полка, сыграл определенную роль (см.: Суханов Н. Н. Записки о революции: В 3-х т. / Предисл. и прим. А. А. Корникова. М.: Изд-во политической литературы, 1991. Т. 1. Кн. 1-2. С. 117, 356; Николаев А. Б. Государственная Дума в Февральской революции: Очерки истории = Duma politics during the February revolution: historical essays. Рязань, 2002. С. 62, 183, 184, 278. (Новейшая русская история: исследования и документы; Т. 2)). Позднее Знаменский был членом Исполкома Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов (см.: Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов в 1917 году: Протоколы, стенограммы, постановления общих собраний, собраний секций, заседаний Исполнительного комитета и фракций 27 февраля — 25 октября 1917 года. Л.: Наука, 1991. Т. 1. С. 611; М.: Росспэн, 2002. Т. 3. С. 303), в июне 1917 г. на 1-м съезде Советов был избран членом Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета от трудовиков и народных социалистов. На проходившем 21-23 июня 1917 г. 1-м съезде Трудовой народно-социалистической партии он был избран членом ЦК этой партии, а осенью того же года был избран от ТНСП членом Временного совета Российской республики (Предпарламента), созданного на Демократическом совещании 20 сентября 1917 г. в качестве представительного органа всех российских партий до созыва Учредительного собрания и распущенного Петроградским Временным Революционным Комитетом 25 октября (см.: Политические деятели России: 1917 г.: Биографический словарь / Гл. ред. П. Волобуeв. M.: Большая Российская Энциклопедия, 1993. С. 377—379). См. о нем также: Серков А. И. Русское масонство: 1731—2000: Энциклопедический словарь. М.: Росспэн, 2001. С. 348. После 1918 г. Знаменский, по некоторым сведениям, оказался на территории Дальневосточной Республики. Документированной информацией о его судьбе в последующие годы не располагаю.

Главные его печатные труды посвящены вполне исторической, но одновременно и самой злободневной проблематике (см., в частности: Знаменский С. Средняя школа за последние годы: Ученические волнения 1905—1906 г. и их значение: Общий очерк и материалы. СПб.: Тип. Б. М. Вольфа, 1909. 294 с).

⁹ Граф Гендриков Александр Дмитриевич (1875-19??), окончивший гимназию в 1896 г. и в том же году поступивший в С.-Петербургский университет (Памятная книжка. С. 33), был сыном генерал-майора, «состоящего для особых поручений при Командире Отдельного Корпуса Жандармов, числящегося по Армейской Кавалерии» графа Дмитрия Александровича Гендрикова и его законной жены Анны Фаветовны.

В сохранившемся в архиве университетском деле студента юридического факультета Гендрикова (ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. № 32759. 40 л.) отложились документы, из которых явствует, что родился он в С.-Петербурге 21 августа 1875 г., девять лет учился в С.-Петербургской филологической гимназии, два года — в 8-й С.-Петербургской гимназии.

Несмотря на не самые выдающиеся гимназические успехи, уже в 1900 г. он получил выпускное свидетельство по юридическому факультету (см.: Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1900 год, составленный и. д. экстраординарного профессора Н. Я. Марром. С приложением речи ординарного профессора Л. В. Ходского. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1901. Паг. 1. С. 145). В середине 1900-х гг. он служил в Канцелярии Комитета министров (см.: Весь Петербург на 1905 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. [СПб.]: Издание А. С. Суворина, [1905]. С. 248). В 1909 г. он проживал в доме № 16 по 9-й линии Васильевского острова и имел придворный чин камер-юнкера Высочайшего Двора.

В архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 455. Л. 31) сохранилась подписанная им траурная телеграмма, отправленная из Петербурга 2 декабря 1909 г. его сыну:

Просим принять выражения сердечного соболезнования тяжкой утрате. Сообщите <по адресу: Васильевский остров,> Кадетская <линия,> двадцать один <о> времени <и> месте погребения. Сюзор. Гендриков.

¹⁰ Захаров Николай в указанном издании (Памятная книжка. С. 33) числится среди выпускников 8-й гимназии 1896 г.

¹¹ Окс Виктор Борисович (1879—1954) — писатель, прозаик и драматург, театральный и литературный критик, мемуарист, автор воспоминаний о Ленине, Троцком, Сталине, Енукидзе, Красине, Литвинове, Зиновьеве и других большевистских деятелях, юрист, первым браком женатый на Л. В. Красиной. После окончания гимназии он поступил на юридический факультет С.-Петербургского университета, но не окончил курс обучения, будучи исключен в 1902 г. за участие в студенческих беспорядках. Активно занимаясь юридической практикой и неоднократно участвуя в политических процессах в качестве адвоката, он, по словам его дочери от второго брака, «не принадлежал ни к одной политической партии, но активно принимал участие в революционном движении. У него была конспиративная квартира на Кирочной, которая почти никогда не пустовала. Там укрывались Троцкий, Ленин, Енукидзе» (РГАЛИ. Ф. 1337. Собрание воспоминаний и дневников. Оп. 5. № 33, Л. 68). И все же, несмотря на свои «революционные заслуги», в начале 20-х гг. Окс, поначалу выехав за границу в качестве юрисконсульта советского торгпредства в Константинополе, в 1927 г. оказался в эмиграции во Франции.

Имя Анненского упоминалось в следующей его статье этого периода: Окс Виктор. Комиссаржевская: К 20-летию со дня смерти: 10-23 февраля 1910 г. // Числа. Париж. 1930. Кн. 1. С. 248. Сохранились свидетельства о том, что Окс выступал в Париже в 1929 г. с воспоминаниями об Анненском: Вечера «Чисел» // Числа. Париж. 1930. Кн. 1. С. 252. Без подписи. В сохранившемся в РГАЛИ машинописном варианте его воспоминаний, датированном началом 1950-х гг., Анненскому посвящена единственная фраза: «…действительным миром для меня был театр, а дом, гимназия, учителя и товарищи <…> все было точно в тумане, как будто не настоящее, а дурной сон. Разбудил меня от него приезд в Петербург И. Ф. Анненского, но об этом впереди» (РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 5. № 33. Л. 41). Никаких иных упоминаний об Анненском воспоминания Окса не содержат, хотя сохранившаяся в составе того же архивного дела автобиография Окса, вероятно, опирается на тот же круг душевных переживаний автора:

«Гимназию я окончил в 1897 году, 8-ую петербургскую, что на Васильевском Острове. Последние три года директором, классным наставником и преподавателем греческого языка был у нас Иннокентий Федорович Анненский, автор „Кипарисового Ларца“ и переводчик Эврипида. Его уроки, его „раскрытия“ греческого наследия перед теми из его учеников, кто хотел его слушать, а всего более его личность, наложили на мою юность, а от нее и на всю жизнь, неизгладимую и светлую печать. С первого дня, когда он вошел в класс, стройный, красивый и пленительно молодой (ему было всего 38 лет), он заявил: „Я ваш новый директор, классный наставник и учитель греческого. До директора вам дела нет, это администратор; как классный наставник, я постараюсь, чтобы вы забыли, что такая функция у меня имеется, а вот как учитель греческого я прошу всех внимательно следить за моими уроками недели две; потом пусть остаются те, кому интересно; прочим я буду ставить годовую тройку“.

Я был среди тех десяти мальчиков, которые „остались“. Мы прочли с Анненским все, что осталось от греков, до комедий Ме<н>андра включительно, которые только что, в 1896 году, были изданы в Берлине. Увы! Грамматика была несколько в пренебрежении. На выпускных экзаменах от Округа был наш прежний директор Яков Георгиевич Моор, ставший окружным инспектором. После блестяще переведенных страниц Фукидида и Эсхила à livre ouvert, Moop задал мне вопрос о какой-то глагольной форме. Я беспомощно посмотрел на Иннокентия Федоровича. Он обнял инспектора за плечи и с улыбкой сказал: „Мы с моими учениками прочли все, что Эллада нам оставила, но частоколов из аористов не строили“, и повел его к себе пить чай. Моя пятерка была спасена.

Да будет благословенна память Анненского, но надо сказать, что греческий язык я забыл совершенно, Гомера не могу читать. А вот латинский, который по старинке преподавал Фома Михайлович Корабевич, знаю, и до сих пор снимаю с полки Горация и Тацита для своего удовольствия» (Там же. Л. 49-50).

Следует отметить, что в архиве Анненского сохранилось стихотворное посвящение Окса, датированное ноябрем 1896 г. (печатается по машинописному тексту с рукописной правкой: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 433. Л. 1):

И. Ф. Анненскому

Мы — в век холодного сомненья,

Науки трезвой рождены,

И наши дни со дня рожденья

Ничтожной прозою полны.

Но ты неопытные взгляды

От скучной прозы оторвал

И мир возвышенной Эллады

Нам вдохновенно указал.

Храня в груди огонь искусства,

Ты нас любить его учил

И много правды, много чувства

В сердца открытые вложил.

Окс был также автором слов «Прощальной кантаты», преподнесенной Анненскому учениками (датирована тем же ноябрем 1896 г.; автор музыки — М. Варзугин) и сохранившейся в его архиве (стихотворный текст печатается по рукописи в разрисованной обложке: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 434. Л. 1-3об.):

Прощальная кантата

Наш привет прощальны

Шлем мы в этот час,

Чтоб в разлуке, дальний,

Не забыл ты нас.

Ты был нам учителем, другом<,>

И в нас ты любовь поселил<,>

С нами деляся досугом<,>

Любовью ты нас подарил.

Ты нас взлелеял наукой, искусством

Под сенью приветливых муз<>

Не будет нарушен разлукой

Наш долгий, надежный союз!

В качестве своего рода напоминания о постановке «Реса» в архиве Окса в рамках цитировавшегося дела (Л. 64) в разделе «Книги, им написанные и изданные до революции 1917 года» под рубрикой «Книги И. Ф. Анненского» содержится воспроизведение автографа дарственной надписи на экземпляре отдельного оттиска перевода «Реса»:

В. Б. Оксу. На добрую память. И. Анненский

Характерно, что в воспоминаниях 1909 г. о постановке «Реса» имя Окса было упомянуто Анненским в следующем контексте: «Нельзя не отметить, что некоторые из тогдашних воспитанников Восьмой гимназии, принимавшие особо близкое участие в спектакле, в течение тринадцати лет, протекших с того времени, уже проявили литературную деятельность. Пишущему эти строки известно трое таких: А. А. Кондратьев, В. Б. Окс и В. И. Анненский (Кривич)» (И. А. «Рес» на гимназической сцене // Гермес. 1909. Т. IV. № 10 (36). 15 мая. С. 369).

¹² Лопатин Сергей Георгиевич (1878—1937) после окончания гимназии в 1897 г. поступил на юридический факультет С.-Петербургского университета (Памятная книжка. С. 34) и в 1901 г. получил выпускное свидетельство (см.: Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1901 год, составленный ординарным профессором П. А. Лавровым. С приложением речи экстраординарного профессора Я. И. Броунова. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1902. Паг. 1. С. 155; в архиве сохранилось «Дело Императорского С.-Петербургского Университета о студенте Сергее Георгиеве Лопатине» (ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. № 33881. 43 л.)), после чего работал в государственных учреждениях, в частности, в департаменте Государственного казначейства. В университете Лопатин занимался и научной работой: его исследование, посвященное теме «Безыменные договоры», было удостоено почетного отзыва (см.: Годичный акт Императорского С.-Петербургского университета 8-го Февраля 1900 года: Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1899 год, составленный ординарным профессором А. Е. Фаворским. С приложением речи ординарного профессора И. Н. Жданова. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1900. Паг. 2. С. 85-86). Публиковались и его переводческие труды. См., в частности: Законы Франции, Австрии, Пруссии, Бадена, Гессена и Вюртемберга о водных товариществах / Отдел Земельных Улучшений Министерства Земледелия и Государственных Имуществ; Перевод С. Лопатина, под ред. Д. Флексора. СПб.: Типо-лит. «Якорь», 1904. 3, 159 с.

Судьба «Долона и Париса» после революции имела вполне трагическое завершение: «Лопатин Сергей Георгиевич, 1878 г. р., уроженец и житель г. Ленинград, русский, беспартийный, экономист завода Севкабель, проживал: Кировский пр., д. 26/28, кв. 118. Арестован 14 октября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 19 ноября 1937 г. приговорен по ст. 581а УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 24 ноября 1937 г.» (Ленинградский мартиролог: 1937—1938: Книга памяти жертв политических репрессий / [Отв. ред.: А. Я. Разумов]. СПб.: [Изд-во Российской национальной библиотеки], 1998. Т. 3: Ноябрь 1937. С. 247).

¹³ Кондратьев Александр Алексеевич (1876—1967) — русский поэт, прозаик, литературный критик, литературовед. После окончания юридического факультета С.-Петербургского университета служил в Министерстве путей сообщения, а с 1908 г. по конец 1917 г. был делопроизводителем в Канцелярии Государственной Думы. С 1919 г. жил в имении жены на хуторе под Ровно, в с. Дорогобуж, на территории, отошедшей в 1920 г. Польше, а с 1939 г. последовательно в Варшаве, под г. Хелм, под Веной, в Берлине, Белграде, Триесте, в Швейцарии, в США. См. о нем подробнее: Тименчик Р. Д. Кондратьев Александр Алексеевич // РП. Т. 3. С. 47-48. См. также: ВК. С. 254; Топоров В. Н. Неомифологизм в русской литературе XX века: Роман А. А. Кондратьева «На берегах Ярыни» = In neomitologismo nella letteratura russa dell’inizio del XX secolo: Il romanzo di A. A. Kondrat’ev Sulle rive della Jaryn'. Trento: Edizioni di Michael Yevzlin, 1990. С 10-14,22-23,138-143, 151—152, 166, 191, 212, 229, 323. (Eurasiatica; 16).

Анненский рецензировал одну из первых книг своего ученика (см.: Анненский И. [Рец.] // Перевал. 1907. № 4. С. 62-63. Рец. на кн.: Александр Кондратьев. Сатиресса. Мифологический роман. Книгоиздательство «Гриф». Москва. 1907 г.); тот посвятил ему одно из своих произведений. При первопубликации (см.: Кондратьев Ал. Фамирид: (Древнегреческий миф) // Понедельники газеты «Слово». 1906. № 13. 15 мая. С. 2) оно было снабжено посвящением «Посвящается И. Ф. Анненскому», а впоследствии (Кондратьев Ал. Фамирид // Золотое руно. 1908. № 1. С. 44; Кондратьев Ал. Фамирид // Кондратьев Ал. Улыбка Ашеры: Вторая книга рассказов. СПб.: Т-во Р. Голике и А. Вильборг, 1911. С. 88) посвящение приобретало следующий вид: «Посвящаю дорогому учителю, Иннокентию Федоровичу Анненскому» и «Дорогому учителю Иннокентию Федоровичу Анненскому». Анненский упоминал этот труд Кондратьева в предисловии к драме «Фамира-кифаред» (СТ. С. 474).

Впоследствии Кондратьев опубликовал воспоминания об Анненском (см.: Кондратьев Ал. Иннокентий Федорович Анненский // За свободу! Варшава. 1927. № 208. И сент.; Перепеч.: Кондратьев Александр. Учитель Анненский / Публ. и прим. Н. А. Богомолова // Независимая газета. 1996. № 182. 28 сент. С. 8). Неоднократно имя Анненского упоминалось в других публикациях Кондратьева (см., например: Кондратьев А. А. [Рец.] // Волынское слово. Ровно. 1923. № 505. Подпись: Каппа. Рец. на кн.: Шаховской Д., кн. Стихи. Париж, 1923; Кондратьев Ал. Андре Шенье русской революции // Слово. Ревель. 1926. № 238. 15 авг. С. 6; Кондратьев Александр. Из литературных воспоминаний: М. А. Волошин // Молва. Варшава. 1932. № 131. 11 сент.; Кондратьев А. Из воспоминаний об Ф. Сологубе// Литературная Варшава. 1934. № 30. С. 3). См. также: Два письма А. А. Кондратьева к В. И. Иванову / Публ. Н. А. Богомолова // Новое литературное обозрение. 1994. № 10. (Историко-литературная серия. Вып. 1: Вячеслав Иванов: Материалы и публикации / Сост. Н. В. Котрелев). С. 107—113; Лавров А. В. Автобиографии А. А. Кондратьева // ПОЛУТРОПСЖ: К 70-летию Владимира Николаевича Топорова / РАН; Ин-т славяноведения. М.: Индрик, 1998. С. 770, 772, 774, 781—782, 783.

В архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 334) сохранилось семь писем Кондратьева 1908—1909 гг., общее представление о тоне которых может дать следующий текст (Л. 2), цитировавшийся в примечаниях к публикации «Иннокентий Анненский в неизданных воспоминаниях» (ЛТ. С. 124):

31 января 1908 г.

Дорогой Учитель, глубокоуважаемый Иннокентий Федорович!

Большое спасибо за Ваше доброе письмо ко мне с ценными историческими указаниями. Почтительно Вас прошу принять от меня экземпляр моей еще не вышедшей в свет книги. На переплете ее, как видите, не указано ни цены, ни места склада издания. Когда она выйдет в свет — мне самому не известно. Этих экземпляров у меня только два. Один — для меня; другой по праву принадлежит Вам. Ибо если я кому-либо обязан любовью своей к античному миру, то исключительно Вам.

Сердечно преданный и благодарный
Вам ученик Александр Кондратьев

Стоит отметить, что письма Анненского к Кондратьеву разыскать не удалось.

Последним по времени документом в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 455. Л. 19), связанным с именем Кондратьева, является траурная телеграмма, отправленная из Петербурга 1 декабря 1909 г. его сыну:

Душевно подавлен. Скорблю вместе с вами.

Кондратьев

¹⁴ Делянов Иван Давидович (1818—1897) — государственный деятель, член Государственного Совета, статс-секретарь, министр народного просвещения с 1882 по 1897 г., один из главных проводников в России классической системы гимназического образования.

По воспоминаниям В. Кривича, именно по инициативе Делянова в том же 1896 г. Анненский занял пост директора Царскосельской гимназии (ВК. С. 254; ЛТ. С. 86). Косвенным свидетельством этого является и сообщение Анненскому в письме от 25 сентября 1896 г. Великой Княгини Александры Петровны (в иночестве Анастасии) (1838—1900), до принятия православия Фредерики Вильгельмины принцессы Ольденбургской, основательницы и попечительницы Покровской женской гимназии ведомства МНП, председателем педагогического совета которой Анненский в качестве директора 8-й мужской гимназии был с 1895 г. и, несмотря на переезд в Царское Село, был оставлен в этой должности (по слову Александры — в должности директора):

Многоуважаемый Иннокентий Феодорович!

Я получила письмо от Графа Ивана Давыдовича Делянова с уведомлением, что он уважил мою просьбу и оставил Вас директором моей Гимназии.

В этом я вижу залог успеха дорогому мне делу, и я несомненно уверена, что Вы усугубите свои старания к достижению поставленной мною цели:

воспитывать в неуклонном духе Православия и при высоком, всестороннем образовании не воспитывать белоручек! <…>

Кстати, в справочнике «Весь Петербург на 1896 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга» ([СПб.]: Издание А. С. Суворина, [1896]. Паг. 2. Стлб. 11) Анненский аттестовался именно как директор 8-й мужской и Покровской Женской гимназий.

Впервые в печати о личных контактах Анненского с Деляновым упоминалось в опубликованных протоколах собраний преподавателей-филологов при Педагогическом Музее военно-учебных заведений: они названы в числе присутствовавших на собрании 25 февраля 1887 г., в котором слушался доклад Т. И. Филиппова «О преподавании церковно-славянской грамматики в средних учебных заведениях» (см.: Труды собраний преподавателей языков русского и иностранных: 1886—1887 учебный год / Педагогический Музей военно-учебных заведений. СПб.: Тип. M. M. Стасюлевича, 1888. С. 66).

¹⁵ Князь Волконский Михаил Сергеевич (1832—1909) — государственный деятель, попечитель С.-Петербургского учебного округа (1876—1882), с 1880 г. входил в состав Совета Министерства народного просвещения, с 1882 г. — товарищ министра, сенатор, член Государственного совета.

Волконский был, очевидно, неординарной личностью, совмещая в себе талант юриста (см.: Наказ судебным местам для приведения в действие Устава гражданского судопроизводства Итальянского королевства / Пер. кн. М. С. Волконского. СПб.: Тип. Гос. канцелярии, 1864) и стихотворца, многолетнего приятеля Н. А. Некрасова, автора посмертно изданной книги стихов (Волконский М. С., кн. Стихотворения. СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1911. (На правах рукописи)). Будучи сыном князя С. Г. Волконского, в конце жизни он опубликовал мемуары своих родителей: Записки Сергея Григорьевича Волконского (декабриста) / Изд. [и послесл.] М. С. Волконского. СПб., 1901; 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1902; Записки княгини Марии Николаевны Волконской / С предисл. и прилож. издателя князя М. С. Волконского. СПб.: Тип. Экспедиции изготовителя гос. бумаг, 1904; 2-е изд., доп. и удешевл. СПб.: Тип. А. Бенке, 1906.

¹⁶ Капустин Михаил Николаевич (1828—1899) — юрист, специалист по гражданскому и международному праву, по истории государства и права, автор первых в России систематических руководств по международному праву. В 1852—1870 гг. Капустин — профессор Московского университета, в 1870—1883 гг. — директор Демидовского лицея в Ярославле, с 1883 г. — попечитель Дерптского (Тартуского), а с 1891 г. по 17 апреля 1899 г. — С.-Петербургского учебного округа.

В качестве попечителя округа Капустин посещал и Царскосельскую гимназию в бытность Анненского ее директором. За их подписями была опубликована традиционная «верноподданническая» телеграмма: Капустин, Анненский. Телеграмма Его Императорскому Величеству Государю Императору [Николаю II] // Сведения об Императорской Николаевской гимназии в Царском Селе: 1896—1897 учебный год. СПб.: Паровая скоропечатня П. О. Яблонского, 1897. С. 7. См. также: ИФА. И. С. 310—311.

¹⁷ Лаврентьев Леонид Иванович (1837—1914) — юрист, закончивший в 1858 г. курс Московского университета по юридическому факультету, автор ряда публикаций на юридические темы в периодических изданиях (см., в частности: Лаврентьев Л. Отзыв Миттермайера о нашем проекте уголовного судопроизводства // Современная летопись. 1864. № 40. Ноябрь. С. 1-4; Лаврентьев Л. Библиографическая заметка: Гражданское право древнего Рима. Лекции Сергея Муромцева, профессора Московского университета. Москва. 1883 // MB. 1883. № 318. 16 ноября. С. 3), с конца 1860-х гг. вступивший на педагогическое поприще в качестве учителя московского Лицея Цесаревича Николая, заметный деятель народного образования, в 1881—1885 гг. — инспектор Московского учебного округа, впоследствии — помощник попечителя С.-Петербургского учебного округа до 30 июля 1899 г., с которым Анненскому приходилось встречаться неоднократно и в Царском Селе (см.: Краткий отчет об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896—1911): (Дополнение к краткому историческому очерку этой гимназии за первые XXV лет (1870—1895)). СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1912. С. 68-69, 75). См. также: Лаврентьев Л. И., Анненский И. Ф., Дурдин Н. А. Телеграмма Его Императорскому Величеству Государю Императору [Николаю II] // Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1898. № 11. С. 675.

См. о нем подробнее: М. Памяти Л. И. Лаврентьева // MB. 1914. № 221. 24 сент. (7 окт.). С. 4; Лаврентьев Л. И. // Исторический Вестник. 1914. Т.CXXXVIII.Ноябрь. С. 701. Без подписи.

В архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 338. Л. 1-2об.) сохранилось ответное письмо Лаврентьева на неразысканное приглашение Анненского, свидетельствующее о регулярности их контактов и дающее дополнительные штрихи к портрету адресата. Написано оно на официальном бланке помощника попечителя учебного округа, но его содержание позволяет предполагать, что их отношения, будучи вполне служебными, не были лишены элементов симпатии:

Декабря 8 1896 г.

Воскресенье

Глубокоуважаемый Иннокентий Федорович!

Очень рад, что Вы, слава Богу, поправляетесь, надо надеяться, что скоро и совсем выздоровеете. Про себя же этого я никак сказать не могу, у меня дело идет весьма медленно: день лучше, день хуже. Во всяком случае, по совету доктора и близких мне людей, всю эту неделю (до 15 декабря, воскр<есенья>) я, по всем вероятиям, просижу дома, притом на строжайшей диэте. Предполагаю первый раз выйти на воздух в воскресенье, 15-го дек<абря>, утром, к обедне.

Ввиду всего изложенного я должен отказать себе в удовольствии принять участие в предположенном у Вас на 14-е Декабря собрании гг. директоров гимназий, о чем, конечно, не могу не сожалеть. Если же Вы найдете возможность отложить это собрание до следующей субботы, то есть до 21-го декабря, то против этого я ровно ничего не имею и был бы, напротив, очень и очень рад повидать всех моих дорогих сослуживцев и товарищей еще до рождественских праздников.

К сему нелишним считаю присовокупить, что один из начальников средних учебных заведений, именно директор 3-го реального училища, Рихтер, упорно отклоняется от присутствия на наших собраниях, а по сему я и не находил бы нужным его приглашать. Но это только мое мнение. Я нисколько не предрешаю этого вопроса. Вы, как хозяин, имеете полное право пригласить его на это собрание, хотя оно и имеет несколько официальный характер.

При желании всего наилучшего <впредь? — А. Ч.>

с истинным почтением

покорнейший слуга

Л. Лаврентьев

В последние годы жизни Лаврентьев служил попечителем Западно-Сибирского учебного округа, среди его печатных трудов, затрагивающих педагогические вопросы, можно упомянуть следующие: Лаврентьев Л. И., попечитель Западносибирского учебного округа. Ответ на речь Скороходова, произнесенную 5-го марта 1910 года в заседании Государственной думы. Томск: Т-во «Печатня С. П. Яковлева», 1910. (На правах рукописи); Лаврентьев Л. И., попечитель Западносибирского учебного округа. Сибирская духовная академия. Томск: Т-во «Печатня С. П. Яковлева», 1914.

Вероятно, именно с переездом Лаврентьева в Томск был связан и перевод с 1 сентября 1899 г. Всеволода Лаврентьева из Царскосельской гимназии в Томскую гимназию (см.: Список учеников, выбывших из Императорской Николаевской Царскосельской гимназии до окончания курса с 8 сентября 1898 г. до 8 сентября 1899 года // Сведения об Императорской Николаевской гимназии в Царском Селе: 1898—1899 учебный год. СПб.: Лештуковская паровая скоропечатня П. О. Яблонского, 1900. С. 59).

¹⁸ Инспекторами С.-Петербургского учебного округа в начале 1896 г. были Я. Г. Мор, А. Д. Мохначев, А. В. Муромцев и Н. В. Санчурский (см.: Список лицам, состоящим на действительной службе по С.-Петербургскому учебному округу на 1895/6 год. [СПб.: Тип. К. Биркенфельда, 1895.] С. 4-5).

¹⁹ Бобылев Дмитрий Константинович (1842—1917) — физик, механик, профессор С.-Петербургского университета, член-корр. ИАН по разряду математическому физико-математического отделения с декабря 1896 г.

²⁰ Поссе Константин Александрович (1847—1928) — математик, выпускник С.-Петербургского университета, преподававший в Институте инженеров путей сообщения, на Высших Женских (Бестужевских) курсах и в Технологическом институте, экстраординарный (1883), а с 1886 г. — ординарный профессор С.-Петербургского университета, с 1916 г. почетный член ИАН.

²¹ Зелинский (Zielinski) Фаддей Францевич (1859—1944) — российско-польский ученый, профессор С.-Петербургского университета, переводчик.

Достаточно тесное взаимодействие Анненского и Зелинского, активных сотрудников С.-Петербургского отделения Общества классической филологии и педагогики, профессоров Историко-литературных и юридических высших женских курсов Н. П. Раева, прослеживается с середины 1890-х гг. вплоть до кончины Анненского. Их отношениям была присуща известная доля дружеской приязни и взаимного уважения, что нашло свое отражение, в частности, и в некрологической статье Зелинского «Иннокентий Федорович Анненский как филолог-классик» (Аполлон. 1910. № 4. Январь. Паг. 2. С. 1-9). Зелинскому были посвящены Анненским отдельный оттиск перевода еврипидовского «Ипполита» (Ипполит. Трагедия Еврипида / Пер. с греч. стихами и снабдил послесловием «Трагедии Ипполита и Федры» И. Ф. Анненский. СПб.: Сенатская тип., 1902. (Извлечено из ЖМНП за 1902 г.)) и стихотворение «Буддийская месса в Париже» («Колонны, желтыми увитые шелками…»). См. также дарственную надпись Анненского на подаренном Зелинскому экземпляре трагедии «Царь Иксион»: «Фаддею Францевичу Зелинскому в знак истинного уважения. И. Анненский. 6/III 1902. Ц. С.» (цит. по: Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана: Аннотированный каталог; Публикации. М.: Книга, 1989. С. 26). В начале 1909 г. именно Анненский был редактором юбилейного адреса, преподнесенного Зелинскому профессурой Высших женских историко-литературных и юридических курсов Н. П. Раева (см. письмо П. П. Митрофанова Анненскому от 28 января 1909 г.: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 353. Л. 20).

Каждый из них неоднократно высоко отзывался в печати о трудах своего коллеги, соратника в деле защиты идеалов «классицизма» (см.: Анненский И. Три школьных издания Софоклова «Эдипа-Царя» // ЖМНП. 1893. Ч. CCLXXXVII. Май. Паг. 2. С. 282—287; Зелинский Ф. Венец Амфитриты в балладе Вакхилида // ФО. 1898. Т. XIV. Кн. 1. Паг. 1. С. 7; Анненский И. [Ред.] // Перевал. 1907. № 7. С. 63. Рец. на кн.: Зелинский Ф., проф. Из жизни идей. СПб., 1907. Т. 3: Соперники христианства; Зелинский Ф. Из жизни идей. Изд. 2-е. СПб.: Тип. M. M. Стасюлевича, 1908. С. 46, 321—338; Зелинский Ф. Ф. Анненский Иннокентий Федорович // Новый энциклопедический словарь / Под общ. ред. К. К. Арсеньева. СПб.: Тип. Акц. Об-ва «Брокгауз-Ефрон», [1911]. Т. 2. Стлб. 921—922. Подпись: Ф. 3.; Зелинский Ф. Даная и Ифигения в трагической мифопее // Известия Российской Академии Наук: VI серия. 1918. № 10. 1 июня. С. 1006, 1007, 1025, 1027; № 11. 15 июня. С. 1127). Это не означало, впрочем, отсутствия в отношениях этих виднейших деятелей «славянского возрождения» античности конца XIX — начала XX в. полемического начала, которое особенно ярко проявилось в работе Зелинского над изданием Еврипида в серии «Памятники мировой литературы» (см.: Театр Еврипида: Драмы / Перевод со введ. и послесл. И. Ф. Анненского; Под ред. и с коммент. Ф. Ф. Зелинского. М.: Издание М. и С. Сабашниковых, 1916—1921. Т. 1-3). Всеобъемлющая и довольно безжалостная редакторская правка переводов Анненского — особый сюжет, вызвавший в конце 1910-х гг. довольно жесткую полемику, отголоски которой слышны и в современной науке (см.: Зелинский Ф. Предисловие редактора // Театр Еврипида: Драмы. М., 1917. Т. 2. C. VII—XXIII; Гельд Г. [Реп,] // Гермес. 1918. Январь-Июль. С. 3-4. Рец. на кн.: Театр Еврипида: Драмы. М., 1917. Т. 2; Усов Д. [Рец.] // Понедельник Власти народа. 1918. № 8. 2 (15) апр. С. 4. Рец. на кн.: Театр Еврипида: Драмы. М., 1917. Т. 2; Иванов-Разумник Р. В. О переводах вообще и о переводе Аристофана в частности // Литературный критик. 1936. № 8. С. 176. Подпись: Р. Новосельский; Федоров. С. 221—225; Гаспаров М. О переводимом, переводах и комментариях // Литературное обозрение. 1988. № 6. С. 46; Ярхо В. Н. Ф. Ф. Зелинский — переводчик Софокла // Софокл. Драмы / Изд. подг. М. Л. Гаспаров и В. Н. Ярхо. М: Наука, 1990. С. 517—518, 540; Гаспаров М. Л. Еврипид Иннокентия Анненского // Еврипид. Трагедии: В 2-х т.: Перевод Иннокентия Анненского / Изд. подгот. М. Л. Гаспаров, В. И. Ярхо. М.: Ладомир; Наука, 1999. Т. 1. С. 591—600; Басаргина Е. Ю. Вице-президент императорской академии наук П. В. Никитин. Из истории русской науки (1867—1916 гг.) / РАН; Институт истории естествознания и техники; С.-Петербургский филиал. СПб.: Изд-во «Нестор-История» СПб ИИ РАН, 2004. С. 143—144). Не пытаясь вступать в эту полемику, замечу лишь, что нельзя с полным доверием относиться к заявлению одного из составителей упомянутого выше собрания трагедий Еврипида, вышедшего в серии «Литературные памятники», что это «новое издание впервые дает полного Еврипида в подлинном переводе И. Ф. Анненского» (Ярхо В. Н. Примечания // Еврипид. Трагедии: В 2-х т.: Перевод Иннокентия Анненского / Изд. подгот. М. Л. Гаспаров, В. И. Ярхо. М.: Ладомир; Наука, 1999. Т. 1. С. 604). К сожалению, нужно констатировать, что «подлинный перевод И. Ф. Анненского» еврипидовских творений и после выхода в свет упомянутого двухтомника продолжает ожидать корректного и бережного издания.

В РГАЛИ (Ф. 6. Оп. 1. № 325. Л. 1-5об.) сохранились 4 письма Зелинского 1902—1909 гг., адресованные Анненскому. Поводом к написанию первого из них (Л. 1-1об.), датированного 9.10.1902, была, очевидно, присылка Зелинскому отдельного оттиска «Ипполита» Еврипида. Датированное по почтовому штемпелю 7.03.1906 послание Зелинского посвящено характеристике «Книги отражений» и содержит формулу (применительно к статье «Бальмонт-лирик»), вполне отражающую отношение Зелинского к творениям Анненского: «Скажу без гиперболы: я весь Ваш, или почти. Но я понимаю и Ваших антагонистов» (С. 2об.). Письма Зелинского 1908—1909 гг. так или иначе связаны с его преподавательской деятельностью на Высших женских (Бестужевских) курсах и посвящены, в частности, «распространению» переведенных Анненским «Вакханок» Еврипи-ъда среди слушательниц курсов.

Ответная корреспонденция Анненского не разыскана.

²² Щукарев Александр Николаевич (1861—1900) — историк, филолог-классик, археолог, педагог, преподававший древние языки в гимназиях Петербурга (Я. Г. Гуревича) и Царского Села (Николаевской мужской), профессор Высших женских курсов.

В архиве Анненского сохранился автограф его письма, которое, судя по упоминанию петербургских реалий, предположительно можно датировать 1894—1896 гг. (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 389. Л. 1-1об.):

Многоуважаемый Иннокентий Федорович!

Я все собирался заехать к Вам, чтобы переговорить по интересующему Вас делу, но сам сидел дома по предписанию врача. Было у меня собственно пустое — невральгические междуреберные боли, но эскулап уверяет, что если застудить, может быть, чего Боже упаси, плеврит. Теперь я выхожу. Вы писали мне, что заглянете ко мне на неделе, но у меня по вечерам на этой неделе раза 4 репетиции в Академии Художеств. Так что если бы Вы не оставили Вашего намерения, то у меня (кроме завтрашнего дня) свободно время только до 6½ часов. Но я бы и сам с удовольствием зашел к Вам<,> например, после уроков часа в 3 или когда Вам удобнее до 6½ часов (кроме завтрашнего дня). Будьте добры уведомить меня — и я к Вашим услугам.

Преданный Вам А. Щукарев

²³ Возможно, представители «музыкального мира», выдающиеся представители русской музыкальной культуры, так или иначе связанные с Императорской С.-Петербургской консерваторией, были приглашены автором музыки, их коллегой по консерватории А. А. Петровым, или по рекомендации последнего.

Балакирев Милий Алексеевич (1836/37-1910) — композитор, пианист, дирижер, музыкально-общественный деятель, исследователь и интерпретатор русской народной песни.

Анненский был внимателен по отношению к его музыкально-критическим суждениям, связанным с народной песней (см.: ИФА. III. С. 137, 141).

²⁴ Римский-Корсаков Николай Андреевич (1844—1908) — композитор, педагог, дирижер, музыкально-общественный деятель.

А. А. Петров, автор музыки к «Ресу», был одним из его учеников.

²⁵ Ляпунов Сергей Михайлович (1859—1927) — композитор, пианист, педагог, музыкально-общественный деятель, бывший в течение ряда лет помощником управляющего придворной певческой капеллы.

Анненский отзывался об изданиях записей русских песен, в одном из которых Ляпунов по поручению организованной в 1884 г. при Императорском Географическом Обществе Песенной Комиссии принимал самое деятельное участие (см.: Песни русского народа. Собраны в губерниях Вологодской, Вятской и Костромской в 1893 г. / Слова запис. Ф. М. Истоминым, напевы — С. М, Ляпуновым. СПб., 1899), как о «прекрасных сборниках» (см.: ИФА. I. С. 74).

²⁶ Глазунов Александр Константинович (1865—1936) — композитор, дирижер, педагог, музыкально-общественный деятель, директор С.-Петербургской (Петроградской, Ленинградской) консерватории в 1905—1928 гг.

²⁷ Витоль (Vitols) Иосиф (Язеп) Иванович (1863—1948) — российский композитор и музыкальный критик, постоянный сотрудник газеты «St. Petersburger Zeitung», латыш по национальности, один из основоположников латышской национальной музыки. В 1886 г. окончил С.-Петербургскую консерваторию по классу композиции Н. А. Римского-Корсакова, в 1886—1918 гг. преподавал там же, с 1901 г. профессор консерватории (среди его учеников С. С. Прокофьев, Н. Я. Мясковский, В. М. Беляев и др.). С 1918 г. Витоль — директор латышского оперного театра в Риге. Он был одним из основателей Латвийской консерватории в Риге (1919 г., до 1944 г. ректор и профессор с перерывом в 1935—1937 гг.).

²⁸ Бернгард Август Рудольфович (1852—1908) — музыкальный деятель, поэт-переводчик, выпускник юридического факультета С.-Петербургского университета, по окончании которого учился теории музыки в С.-Петербургской консерватории. Впоследствии он преподавал в С.-Петербургской консерватории гармонию и сольфеджио; потом был ее инспектором, а с 1898 по 1905 г. — директором консерватории. См. о нем подробнее: Некрологи // Русская музыкальная газета. 1908. № 28-29. 13-20 июля. Стлб. 593. Без подписи.

Бернгард переводил на немецкий язык вокальные сочинения русских композиторов, либретто опер (см., например: Римский-Корсаков Н. А. Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди: Опера в 4 действиях с прологом (в 7-ми картинах) / Либретто В. И. Вельского (по Пушкину); Нем. перевод А. Бернгард; С примеч. автора. СПб.: Изд. В. Бессель и К^о, [1900]. 462 с).

²⁹ Бессель Василий Васильевич (1843—1907) — музыкант, альтист, музыковед и музыкальный критик, журналист, редактор журналов «Музыкальный листок» (1872—1877), «Музыкальное обозрение» (1885—1888), нотоиздатель, основатель издательской фирмы В. Бессель и К°, музыкальный и общественный деятель, в течение ряда лет председатель «Русского общества музыкальных издателей и торговцев нотами и музыкальными инструментами».

³⁰ Речь идет, очевидно, об актере, в начале 1890-х гг. выполнявшем режиссерские обязанности в Василеостровском театре (см. подробнее: История русского драматического театра: В 7-ми т. М.: Искусство, 1982. Т. 6: 1882—1897. С. 285).

44. А. Ф. Кони

Санкт-Петербург, 26.02.1896

26 Февраля 1896 г. Глубокоуважаемый Анатолий Федорович!

Позвольте еще раз от души поблагодарить Вас за оттиски Ваших статей¹, чтение которых производит поистине освежающее впечатление. Благодарю Вас также за присылку Кавказского отчета². Позвольте поднести Вам мой маленький педагогический экскурс³. Во 2-ой части есть введение, представляющее до некоторой степени общий интерес⁴.

С истинным уважением и преданностью

Покорный слуга Ваш И. Аннен<ский>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве А. Ф. Кони (ГАРФ. Ф. 564. Оп. 1. № 1044. Л. 1).

Впервые опубликовано с неточностью в комментарии: ИФА. II. С. 124—125. См. также: ИФА. III. С. 289.

¹ Очевидно, поводом к написанию письма послужила досылка второй части упомянутой в прим. 1 к тексту 40 статьи Кони (см.: Кони А. Ф. Дмитрий Александрович Ровинский: Очерк // Вестник Европы. 1896. Т. I. Кн. 2. С. 607—660).

² Разыскать работу Кони, озаглавленную именно таким образом, не удалось.

Среди его работ, так или иначе связанных с Кавказом, можно отметить следующую: Кони А. Ф. О дискреционной власти суда по проекту уголовного уложения // Протокол заседания Кавказского Юридического Общества. Тифлис. 1895. Т. IV. С. 11-15.

Возможно, речь идет о труде, послужившем основой доклада Кони, сделанного в годичном заседании С.-Петербургского Юридического общества и опубликованного под названием «Большая юстиция» в газете «Новости и биржевая газета» в номере от 30 января 1896 г., который, по словам современного исследователя, посвящен «почти целиком Кавказу» (см.: Калоев Б. А. А. Ф. Кони о Кавказе // Этнографическое обозрение. 1997. № 3. С. 149—156).

³ Речь идет о следующем издании, которое восьмитысячным тиражом увидело свет в третьей декаде февраля 1896 г. (см.: Список изданий, вышедших в России с 24-го по 29-е февраля 1896 года // Правительственный вестник. 1896. № 121. 5 (17) июня. С. 4): Ксенофонт. Воспоминания о Сократе в избранных отрывках: С введением, примечаниями и 8 рисунками / Объяснил И. Ф. Анненский, директор С.-Петербургской 8-ой гимназии. СПб.: Типо-лит. И. А. Литвинова, 1896. Ч. 1: Текст. 60 с.; Ч. 2: Комментарий. 110 с., илл. (Иллюстрированное собрание греческих и римских классиков с объяснительными примечаниями, под редакцией Льва Георгиевского и Сергея Манштейна).

В архиве Анненского сохранилось письмо Л. А. Георгиевского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 313. Л. 1-1об.), в котором оговаривались условия и сроки издания этого труда Анненского:

7 ноября <18>95 г. Вторник Царское Село

Многоуважаемый Иннокентий Феодорович.

Заезжал к Вам третьего дня, чтобы передать Вам для подписи условия, которые мы всегда заключаем с нашими сотрудниками, приступая к печатанию их трудов… <…>

Я<,> нижеподписавшийся<,> сим предоставляю С. А. Манштейну и Л. А. Георгиевскому право собственности на все издания составленных мною введения и объяснительных примечаний к Воспоминаниям Ксенофонта о Сократе в избранных отрывках, с тем, чтобы они, Манштейн и Георгиевский, уплатили мне по 2 рубля с печатной страницы своего комментария за первые 4000 экземпляров и по 1 руб. с каждых следующих 4000 экз<емпляров>.

В настоящее время уже весь комментарий мною прочитан, так что мы надеемся, что к половине декабря удастся его отпечатать и к январю выпустить в свет.

Искренно Вас уважающий и преданный
Л. Георгиев<ский>

P. S. По получении от Вас подписанного условия немедленно мы пришлем Вам условия, подписанные нами.

Л. Г.

⁴ Речь идет о помещенном в качестве введения «Очерке древнегреческой философии» (Ч. 2. С. 3-51).

45. В. К. Ернштедту

Царское Село, 30.12.1896

30 декабря 1896 г. Глубокоуважаемый Виктор Карлович!

В субботу, 4-го января, около 9 часов вечера несколько человек знакомых соберутся ко мне прослушать вновь переведенную мною трагедию Еврипида «Геракл»¹. Внимание, которое Вы оказали моему «Ресу»², позволяет мне просить и Вас присоединиться к нашему небольшому обществу, где Вы, конечно, будете дорогим гостем. Подходящий поезд отправляется из Петербурга в Царское в 8 часов вечера. Обратный поезд идет из Царского в 1 ч. 10 ночи.

Я бы заехал к Вам на праздниках сам, но, к сожалению, перенесенный мною недавно плеврит заставляет меня сидеть дома.

Искренне Вам преданный и уважающий

И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 1-1об.). Написано на бланке без исходящего номера:

Директор

ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской гимназии.

Царское Село

¹ См. прим. 1 к тексту 50.

² Затруднительно определенно сказать, идет ли речь о чтении «Реса», состоявшемся 3 января 1895 г. (см. текст 36), или о представлении «Реса» в 8-й С.-Петербургской мужской гимназии (см. текст 39).

46. В. К. Ернштедту

Царское Село, 1.01.1897

1-ое Янв. 1897 Многоуважаемый Виктор Карлович!

Вследствие ухудшения, последовавшего в моем плеврите, наш вечер 4-го Января с чтением «Геракла» отлагается до конца Января. Извините, если мое приглашение, присланное вчера, заставило Вас изменить какое-нибудь бывшее у Вас предположение. Мне очень досадно за свой плеврит, который заставит меня, кажется, слечь.

Искренне Вам преданный и Вас уважающий

И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 2).

47. А. Ф. Бычкову

Царское Село, 11.02.1897

11 Февраля

`97

Милостивый Государь Афанасий Феодорович!

Имею честь почтительнейше уведомить ВАШЕ ВЫСОКОПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО, вследствие письма Вашего от 5-го Февраля за № 54¹, что, просмотрев присланный мне труд г. Минского² с рукописными поправками и вставками, я нахожу для себя возможным выполнить лестное поручение Отделения русского языка и словесности ИМПЕРАТОРСКОЙ Академии Наук и представлю разбор нового перевода «Илиады» в августе текущего года.

Прошу Вас принять уверение в моем совершенном почтении и преданности.

Вашего Высокопревосходительства покорнейший слуга

И. Анненский

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве РАН в рамках дела «О двенадцатом присуждении премии имени А. С. Пушкина в 1897 году» (СПбФ АРАН. Ф. 9. Оп. 3. № 13. Л. 146).

Написано на бланке без исходящего номера:

Директор

ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской гимназии.

Царское Село

Бычков Афанасий Федорович (1818—1899) — археограф, филолог, историк, член ИАН (с 1869 г.). После окончания в 1840 г. Московского университета работал в Археографической комиссии (в 1865—1873 гг. — правитель дел, с 1891 г. до конца жизни — председатель), с 1844 г. хранитель Отделения рукописей и старопечатных славянских книг Публичной библиотеки, в 1882—1899 гг. ее директор. С 1893 г. Бычков был председателем Отделения русского языка и словесности ИАН, и, очевидно, именно в этом качестве он и подписал письмо с предложением Анненскому отрецензировать одно из сочинений, представленных на конкурс по присуждению Пушкинской премии ИАН (см. коммент. к тексту 35).

Бычков был родным братом Ф. Ф. Бычкова, директора частной С.-Петербургской гимназии, в которой Анненский начинал свою педагогическую карьеру, и одним из тех, кому Анненский презентовал экземпляр переведенных им «Вакханок» Еврипида с дарственной надписью (сохранился в фондах РНБ, шифр 52/1086):

Его Высокопревосходительству Афанасию Феодоровичу Бычкову с чувствами истинного уважения и преданности от написавшего эту книгу 6 января 1895 г.

¹ Письмо в архиве И. Ф. Анненского не сохранилось.

² Минский (настоящая фамилия Виленкин) Николай Максимович (1855—1937) — поэт, переводчик, драматург, публицист.

Речь идет о его переводе «Илиады» полулегендарного древнегреческого поэта Гомера (Ὅμηρος). Изданный впервые в 1896 г., перевод этот «с рукописными исправлениями и добавлениями переводчика» был представлен им на двенадцатый конкурс по присуждению премий имени А. С. Пушкина ИАН.

Ко времени обращения Бычкова Анненский уже опубликовал рецензию на перевод Минского (см.: Анненский И. [Рец.] // ФО. 1896. Т. XI. Кн. 1. Паг. 2. С. 58-66. Рец. на кн.: Илиада Гомера. Перевод Н. Минского. М., 1896. — Дафнис и Хлоя. Древнегреческий роман Лонгуса. Перевод Д. С. Мережковского. СПб., 1896), довольно сдержанно оценивая его достоинства.

Почти всегда весьма критично отзывался Анненский о его «Илиаде» и в своих учено-комитетских работах (см.: ИФА. II. С. 314; ИФА. III. С. 18, 20), хотя и возражал против огульно негативных оценок творчества Минского в целом (см.: ИФА. II. С. 210, 213).

Возможно, кстати, что Анненский присутствовал на заседании Неофилологического общества 1 апреля 1896 г., когда Минский выступал с докладом «Идея Ильяды» (см.: Годичный акт Императорского С.-Петербургского университета 8-го Февраля 1897 года: Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1896 год, составленный и. д. ординарного профессора Н. И. Веселовским. С приложением речи ординарного профессора П. И. Георгиевского. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1897. Паг. 1. С. 58). С организацией этого чтения связаны сохранившиеся 2 письма Минского к А. Н. Веселовскому (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 45. Оп. 3. № 534), текст которых публикуется ниже:

8 марта <18>96 г.

Многоуважаемый Александр Николаевич.

Я желал бы прочесть в Неофилологическом обществе несколько отрывков из моего перевода Илиады, только что вышедшего в свет<,> с некоторым эстетическим освещением. Если это возможно, то я покорно просил бы дать мне возможность читать до 1 апреля, так как в апрельской книжке Сев<ерного> В<естника> появится моя статья «Идея Илиады». Чтение будет иметь характер не филологический, а эстетический, и поэтому я предлагаю прочитать этот реферат в Вашем обществе.

Примите уверение в моем совершенном почтении.

Н. Минский

Адрес: Троицкая, 9, редакция Северного Вестника (Л. 1).

29 марта <18>96 г.

Троицкая, 9

Многоуважаемый Александр Николаевич.

Ваше письмо получил, — буду в понедельник, ровно в 8 ч. Посылаю Вам свой перевод Илиады.

Искренне уважающий
Вас Н. Минский (Л. 2).

Вполне вероятно, что именно это «эстетическое» чтение могло вызвать у Анненского желание без промедления и публично выразить свое отношение к переводческим принципам и практике докладчика. В архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 306. Л. 1) сохранилось письмо А. Н. Веселовского, которое дает возможность предполагать, что на одном из заседаний Неофилологического общества при Императорском С.-Петербургском университете (судя по тому, что 22 апреля выпадает на понедельник, — в том же 1896 г.) планировался доклад Анненского, посвященный кроме всего прочего и переводам Минского:

9 Апр<еля> Многоуважаемый Иннокентий Федорович.

Ваш доклад (о переводах Минского и Мережковского) я решил перенести на 22 Апреля, в понедельник, потому что 15-го все переполнено докладами, ожидавшими очереди. <…>. По этому поводу я могу написать к Минскому <…>.

Ваш А. Веселовский

Документальных свидетельств того, что подобный реферат Анненского был прочитан в Неофилологическом обществе, пока обнаружить не удалось.

48. В. К. Ернштедту

Царское Село, 12.04.1897

Глубокоуважаемый Виктор Карлович!

Чтение «Геракла», которое Вы согласились почтить Вашим лестным вниманием¹, предположено в субботу на пасхальной неделе (19-го Апреля), вечером часов в 8-9. Я был бы счастлив, если бы Вы приехали. Поздравляю Вас с наступающим праздником².

Вам искренне преданный и уважающий
И. Аннен<ский>

12 Апреля

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 39). Написано на бланке без исходящего номера:

Директор

ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской гимназии.

Царское Село

¹ См. тексты 45 и 46.

² 13 апреля 1897 г. отмечалась Пасха.

49. A. H. Веселовскому

Царское Село, 12.04.1897

12 Апр<еля> Многоуважаемый Александр Николаевич.

Сейчас получил письмо Ваше¹. О моей готовности прочитать несколько слов о Майкове² в Нео-Фил<ологическом> Общ<естве>³ Вам сообщал, конечно, Р. О. Ланге⁴: я только с ним об этом и говорил. Если заседание может быть устроено в один из последних дней Фоминой (с четверга⁵), я к Вашим услугам⁶ (три первые вечера заняты у меня педагогическими делами). Во всяком случае не откажите черкнуть мне словечко, чтоб я имел время привести в порядок мои заметки⁷.

19 апреля, в субботу на пасхальной неделе ко мне собирается несколько знакомых, прослушать мой новый перевод «Геракла». Сохраняя память о том лестном внимании, которым Вы почтили «Реса»⁸, я позволяю себе просить и Вас, многоуважаемый Александр Николаевич, почтить своим посещением мою царскосельскую обитель. Мы собираемся вечером, часов в 8-9: поезда будут ходить по-летнему, т<о> е<сть> каждый час.

Поздравляю Вас с наступающим Праздником.

Вам искренне преданный и уважающий Вас
И. Аннен<ский>

Печатается впервые в полном объеме по тексту автографа, сохранившегося в архиве А. Н. Веселовского (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 45. Оп. 3. № 89. Л. 6-6об.).

Фрагмент письма был опубликован ранее (ИФА. II. С. 115—116).

Впервые на наличие в архиве Веселовского писем Анненского указывалось в следующей публикации: Виноградов Г. С. Архив А. Н. Веселовского: Краткий обзор // Бюллетени рукописного отдела / АН СССР; Институт литературы (ПД). М.; Л.: Изд-во Академии Наук СССР, 1947. Вып. I. С. 61. В известной публикации это письмо было предположительно датировано 1903 годом (см.: Лавров. С. 176).

Написано письмо на бланке без исходящего номера:

Директор

ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской гимназии.

Царское Село

¹ В архиве Анненского письмо не сохранилось.

² О произведениях Аполлона Николаевича Майкова (1821—1897) Анненский высказывался неоднократно.

Его доклад в Неофилологическом обществе составил впоследствии первую часть статьи о Майкове, опубликованной в журнале «Русская школа» (Анненский И. А. Н. Майков и педагогическое значение его поэзии // РШ. 1898. № 2. С. 40-61; № 3. С. 53-66). Анненский был инициатором введения наследия Майкова в программы учебного курса словесности, большое число упоминаний о его произведениях рассыпано в учено-комитетских трудах Анненского (см., в частности, отзыв о 7-м издании «Полного собрания сочинений» Майкова: ИФА. II. С. 114—117).

³ Неофилологическое общество при С.-Петербургском университете, в центре внимания которого были «вопросы, относящиеся до изучения литературы народной поэзии новых европейских, преимущественно романских и германских народов, а также их быта, искусства, истории и мифологии», приобрело самостоятельный статус в результате преобразования Романо-германского отделения Филологического общества при С.-Петербургском университете (см.: Годичный акт Императорского С.-Петербургского университета 8-го Февраля 1891 года: Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1890 г. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1891. С. 59).

Как уже говорилось ранее (см. коммент. к тексту 41), Анненский был членом этого общества с момента его организации (см.: Список гг. членов Нео-Филологического общества при Императорском С.-Петербургском университете // Записки Нео-Филологического общества (бывш. Отделения Филол. общества по Романо-Германской Филологии) при Императорском С.-Петербургском университете. СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1892. Вып. И. № 1. С. VI; Список гг. членов Нео-Филологического Общества при Императорском С.-Петербургском университете // Записки Нео-Филологического общества (бывш. Отделения Филол. Общ. по Романо-Германской Филологии) при Императорском С.-Петербургском университете. СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1894. Вып. III. № 1. С. III; Петров Д. К. Двадцать пять лет жизни Неофилологического общества: (1885—1910) // Записки Неофилологического общества при Императорском С.-Петербургском университете. 1910. Вып. IV. С. 5). Говоря о характере участия Анненского в деятельности общества, имеет смысл отметить, что в отчете Неофилологического общества за 1896 г. указывалось, что «членами Ревизионных Комиссий были <…> за 1896 г. В. К. Ернштедт, И. Ф. Анненский и Е. В. Балобанова» (см.: Годичный акт Императорского С.-Петербургского университета 8-го Февраля 1897 года: Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1896 год, составленный и. д. ординарного профессора Н. И. Веселовским. С приложением речи ординарного профессора П. И. Георгиевского. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1897. Паг. 1. С. 57).

⁴ Ланге Ричард Осипович (1858—1903) — филолог, специалист в области романо-германской филологии, педагог, преподаватель петербургских гимназий, директор петербургского Училища при реформатских церквах, приват-доцент С.-Петербургского Императорского университета, активный деятель Неофилологического общества и бессменный его казначей.

См. о нем подробнее: Ланге Ричард Осипович // Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского С.-Петербургского Университета за истекшую четверть века его существования: 1869—1894. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1898. Т. 1. С. 364. Без подписи.

⁵ То есть с 24 апреля.

⁶ Доклад Анненского о Майкове под заглавием «Аполлон Николаевич Майков» был прочитан в шестом заседании Неофилологического общества 1897 г., состоявшемся в понедельник 28 апреля (см.: Отчет о деятельности Неофилологического общества при Императорском С.-Петербургском университете за 1897 год // Годичный акт Императорского С.-Петербургского университета 8-го Февраля 1898 года: Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1897 год, составленный ординарным профессором В. К. Ернштедтом. С приложением речи ординарного профессора С. П. фон Глазенапа. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1898. Паг. 1. С. 46).

⁷ Ответное письмо Веселовского в архиве Анненского не сохранилось.

⁸ См. текст 43. Возможно, впрочем, что Веселовский присутствовал и на чтениях, которые упомянуты в тексте 36.

50. В. К. Ернштедту

Царское Село, 1.05.1897

1 Мая '97 Глубокоуважаемый Виктор Карлович!

Пересылаю Вам, согласно любезному согласию Вашему, своего «Геракла» для напечатания в редактируемом Вами отделе Журнала¹. Дробление для меня было бы менее желательно, но я думаю, что Вам придется к оному прибегнуть, потому что послесловия я еще не окончил и Вам не посылаю². Относительно французского слова Héraclès: по наведенной мною справке, его, действительно, у Decharme³ нет: Вы совершенно правы — он пишет везде: Hercule. Héraclès зато везде поставлено у известного Hinstin¹ в его Théâtre d’Euripide.

Трех «Гераклесов», к моему несчастью, не мог изменить⁵.

Преданный Вам и искренно уважающий

И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 3-3об.). Написано письмо на бланке без исходящего номера:

Директор

ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской гимназии.

Царское Село

¹ Речь идет об отделе классической филологии ЖМНП, который в рамках журнала был выделен в отдельную пагинацию.

Впервые перевод Анненского был опубликован именно Ернштедтом, и его публикация растянулась на три номера: Анненский И. Геракл. Трагедия Еврипида // ЖМНП. 1897. Ч. CCCXII. Июль. Паг. 5. С. 36-48; Август. Паг. 5. С. 49-96; Ч. CCCXIII. Сентябрь. Паг. 5. С. 97-98; ССКФ. 1897. СПб.: Тип. В. С. Балашева и К°, 1897. Вып. III. С. 36-98. (Извлечено из ЖМНП за 1897 г.).

² Послесловие Анненского следовало в журнале сразу вслед за переводом: Анненский И. Миф и трагедия Геракла: Послесловие // ЖМНП. 1897. Ч. CCCXIII. Сентябрь. Паг. 5. С. 99-132; ССКФ. 1897. СПб.: Тип. В. С. Балашева и К^о, 1897. Вып. III. С. 99-132. (Извлечено из ЖМНП за 1897 г.).

³ Дешарм (Decharme) Поль (1839—1905) — французский филолог-классик, профессор Парижского университета, автор ряда антиковедческих изданий (в числе которых можно выделить монографию «Mythologie de la Grèce antique / Par P. Decharme» (Paris: Garnier frères, 1879; 2 éd., rev. et cor. Paris: Gamier Frères, 1886).

Здесь речь идет о следующем его сочинении, на которое Анненский неоднократно ссылался в своих трудах: Euripide et l’esprit de son theater / Par Paul Decharme. Paris: Garnier frères, 1893. IV, 568 p., fig.

Ср. с суждением М. Л. Гаспарова: «В филологии XIX века противостояли две национальные школы, немецкая и французская (а третья, английская, смотрела на них свысока). Немецкая была более исследовательской, французская — более оценочной; немецкая старалась вписывать античную поэзию в контекст античной культуры, французская — в контекст культуры современного читателя. Анненскому-поэту была ближе, конечно, французская школа, Анненскому-филологу — немецкая. Он выходил из положения так, как делается часто: в основу работы молча клал французские книги (Патэна, Дешарма, Фаге), а ссылался чаще на немецкие (даже на случайные второстепенные диссертации). Разве что в статье о „Троянках“, недоработанной, он проговаривается и позволяет себе пышную цитату из старого Патэна» (Гаспаров М. Л. Еврипид Иннокентия Анненского // Еврипид. Трагедии: Пер. Иннокентия Анненского: В 2-х т. / РАН; Изд. подготовили М. Л. Гаспаров, В. Н. Ярхо. М.: Научно-издат. центр «Ладомир»; Наука, 1999. Т. 1. С. 597—598).

⁴ Энстен (Hinstin) Густав (1834—1894) — французский филолог-классик, преподаватель и профессор ряда французских учебных заведений (в Сент-Этьене, Лилле, Лионе, Монпелье, По и др.), переводчик.

Помимо упоминаемого Анненским труда (Theatre d’Euripide et fragments, traduction nouvelle, avec introduction, notices et notes, par G. Hinstin. Paris: Hachette, 1884. 2 vol.; 2 éd. Paris: Hachette, 1896) в числе его переводческих работ нужно отметить следующую работу: Chefs-d’oeuvre des orateurs attiques: prédécesseurs et contemporains de Démosthène, traduction nouvelle avec notices, arguments et notes, par G. Hinstin. Paris: Hachette, 1888.

⁵ В первопубликации перевода «Геракла» (ЖМНП. 1897. Ч. CCCXII. Июль. Паг. 5) в «Первом музыкальном антракте» были такие строки:

Антистрофа I

И буйных кентавров стада

По скалам и зарослям леса

Под меткой стрелой Гераклеса

К земле прилегли навсегда (С. 50).

Строфа II

Как были ужасны фракийские кони царя Диомеда,

Узды они знать не хотели и рыскали в поле:

Из челюстей жадных

Куски человечьего мяса

Торчали меж десен кровавых;

Но мощной рукою узду им надел Гераклес (С. 51).

Антистрофа II

На западной грани земельной есть сад, где поют Геспериды.

Там в зелени древа, склонившего тяжкие ветви,

Плоды золотые

Сверкают и прячутся в листьях;

И ствол обвивая, багровый

То древо бессменно дракон сторожил:

Убит он теперь Гераклесом,

И с дерева сняты плоды (С. 51).

Встречались, впрочем, «Гераклесы» и в других частях этой публикации:

Крик и стон

Тут поднялись: кричит старик и слуги,

А Гераклес безумною стопой

Полуокружия уж чертит у колонны (С. 75-76).

Тогда, вообразив, что это стены

Циклоповой работы, Гераклес

Свой дом буравить начинает, стены

Свои ломает; бешеных ударов

Не выдержали двери: через миг

Мегара и малютка с ней одною

Стрелой пронизаны лежат… (С. 76).

И это ты, великий Гераклес,

Подъявший столько тяжких испытаний!.. (С. 90).

В неизменном виде при всем видимом неудовольствии Анненского сохранились все эти «Гераклесы» и в последнем прижизненном переиздании перевода «Геракла» (см.: Театр Еврипида: Полный стихотворный перевод с греческого всех пьес и отрывков, дошедших до нас под этим именем: В 3-х т. / С двумя введениями, статьями об отдельных пьесах, объяснительным указателем и снимком с античного бюста Еврипида И. Ф. Анненского. СПб.: Тип. Книгоиздательского Т-ва «Просвещение», 1906. Т. 1. С. 366—367, 391, 392, 405).

51. Н. П. Барсукову

Царское Село, 7.06.1897

7 июня '97 Милостивый Государь Николай Платонович!

По праву кратковременного знакомства (я имел честь видеться с Вами у Л. Н. Майкова¹), позволяю себе обратиться к Вашему Превосходительству с следующею небольшою просьбою. Податель этого письма Евгений Иванович Гофман², окончивший курс нашего университета по историко-филологическому факультету, желал бы навести некоторые справки во вверенном Вам архиве (он занимается литературной деятельностью Капниста³) — не будете ли Вы столь любезны разрешить ему это сделать. Я счел бы себя весьма Вам обязанным, если бы Вы исполнили мою просьбу.

Прошу Вас принять уверения в моем совершенном почтении и преданности

Вашего Превосходительства покорнейший слуга
И. Анненск<ий>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве Н. П. Барсукова (РГАЛИ. Ф. 87. Оп. 1. № 70а. Л. 1-1об.). Написано на бланке без исходящего номера:

Директор

ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской гимназии.

Царское Село

Барсуков Николай Платоновым (1838—1906) — историк литературы и общественной мысли, археограф, библиограф, издатель (см. о нем подробнее: Осповат А. Л. Барсуков Николай Платонович // РП. Т. 1. С. 164—165).

Анненский не только был лично знаком с Барсуковым, но и хорошо знал его труды (см.: ИФА. IV. С. 18, 25) и высказывался против уничижительных суждений по их поводу (см.: ИФА. II. С. 210, 212—213).

Обращение Анненского к Барсукову обусловлено тем, что последний с 1883 г. до конца жизни служил начальником архива Министерства народного просвещения.

¹ См. коммент. к тексту 35.

² Гофман Евгений Иванович — педагог-филолог, историк литературы, служивший помощником классных наставников в 8-й С.-Петербургской гимназии в период директорства Анненского (см.: Список лицам, состоящим на действительной службе по С.-Петербургскому учебному округу на 1895/6 год. [СПб.: Тип. К. Биркенфельда, 1895.] С. 123).

В конце первого десятилетия XX в. Гофман исполнял обязанности директора коммерческих училищ в Сестрорецке и там же преподавал русскую словесность (см.: Учебно-воспитательный отчет коммерческих училищ в Сестрорецке за первые три года существования (с 5 сентября 1905 г. по 15 мая 1908 г.) / Сост. и. о. Директора Е. И. Гофман. СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1908. С. 18, 40, 92-96).

³ Капнист Василий Васильевич (1758—1823) — писатель, драматург, автор стихотворной комедии «Ябеда» (1798), столетие которой вызвало ряд историко-литературных публикаций.

Разыскать в их числе работу Е. И. Гофмана пока не удалось.

52. А. Ф. Бычкову

Царское Село, 20.08.1897

Милостивый Государь Афанасий Феодорович!

Во исполнение принятого мною на себя поручения, имею честь представить Вашему Высокопревосходительству разбор перевода «Илиады» Гомера, сделанного г. Минским. Разбор этот изложен на 42 страницах и заключается выводом, выраженным в 4 положениях¹.

Во избежание недоразумения при чтении моего разбора, позволю себе обратить внимание Ваше на то, что в тех случаях, когда мне казалось удобным иллюстрировать замечания свои примерами собственного ритмического перевода, я отмечал их знаком угловых скобок².

Если бы встретилась надобность, чтобы я сам прочел громко прилагаемые страницы, то я в полном распоряжении Вашего Высокопревосходительства и Второго отделения ИМПЕРАТОРСКОЙ Академии Наук.

С чувством истинного уважения и глубочайшей преданности имею честь быть Вашего Высокопревосходительства покорнейший слуга

Иннокентий Анненский

Царское Село

20/VIII '97

Его Высокопревосходительству А. Ф. Бычкову

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве РАН в рамках дела «О двенадцатом присуждении премии имени А. С. Пушкина в 1897 году» (СПбФ АРАН. Ф. 9. Оп. 3. № 13. Л. 147-147об.).

Написано на бланке без исходящего номера:

Директор

ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской гимназии.

Царское Село

¹ Речь идет о до сего времени ожидающем публикации в полном объеме тексте И. Ф. Анненского под заглавием «Илиада Гомера, перевод H. M. Минского. Москва. 1896 (с рукописными исправлениями и добавлениями переводчика)», датированном 1 августа 1897 г. и сохранившемся в СПбФ АРАН (Ф. 9. Оп. 3. № 13. Л. 146-169об.). Впервые в печати об этом докладе упоминал Варнеке в некрологе Анненского: «…И. Ф. Анненский много и усердно занимался Гомером, что пригодилось ему для составленной по поручению Академии Наук рецензии на перевод Илиады Минского. Работа эта осталась неопубликованной, а там, по словам автора, был дан им примерный перевод целого ряда отрывков из Илиады» (ЖМНП, не. 1910. Ч. XXVI. Март. Паг. 4. С. 41). Вскоре С. И. Соболевский, рецензируя переиздание перевода Минского, ввел в литературный оборот текст разбора Анненского (см.: Соболевский С. [Рец.] // ЖМНП, не. 1911. Ч. XXXII. Апрель. Паг. 2. С. 360. Рец. на кн.: Илиада Гомера. Перевод H. M. Минского. 2-е изд. СПб., 1909. 358 с.). Отдельные фрагменты разбора Анненского (в частности, отрывки из введения) воспроизводились в печати (см.: ИФА. IV. С. 217).

Публиковались ранее и упомянутые автором «положения», завершающие отзыв Анненского, которые не способствовали присуждению Минскому премии имени А. С. Пушкина:

«Вывод из замечаний моих на книгу г. Минского сводится к следующим положениям:

1. Переводчик недостаточно изучал текст и не пристально всматривался в него, вследствие чего им допущены некоторые ошибки и много неточностей, а самый перевод не стоит на высоте современного понимания гомеровского текста.

2. Переводчик заботился более о внешней точности, т<о> е<сть> передаче слов и оборотов, чем о передаче мыслей и образов поэмы.

3. Русская речь перевода далеко не везде правильна, слог не обладает ни выразительностью, ни лирической силой. Архаизмами переводчик пользуется весьма неискусно.

4. Звучность и красота стиха страдает от необычных грамматических и ритмических ударений» (ИФА. II. С. 149).

² Некоторые из них, представляющие собой перевод отдельных стихов «Илиады», были опубликованы (см.: ИФА II. С. 15-16). Позволю себе здесь воспроизвести ряд других переведенных Анненским строк (римскими цифрами обозначена песнь поэмы, а арабскими — стихи, в скобках — сокращенная отсылка к архивному адресу):

I, 499: На многоглавом Олимпе на самом верху восседал он (Л. 150).

II, 431: Досыта пищи вкушали они на пиру справедливом (Л. 151).

III, 180: Деверем был он бесстыднице, мне, — да был ли уж, полно? (Л. 151об.).

III, 214—215: То ль, до речей не охотник,

На ветер слов не бросал он, а то ли, что был он моложе (Л. 152).

IV, 351—352: Стоит нам, грекам,

На колеснице троянцев свирепого двинуть Арея (Л. 153).

IV, 359: Право, упреки не так уж чрезмерны мои и приказы (Л. 153об.).

IV, 366: На колесницы готовой с запряжкою конной стоял он (Л. 153).

IV, 411: Ареса мужеубийцы родная сестра и подруга (Л. 154).

XIII, 132—133 В давке свивалися гривы на гребнях сияющих шлемов,

Чуть наклонялися шлемы (Л. 157об.).

XIII, 396: Тучами пыль поднимали густую те гулкие ветры (Л. 157об.).

XIII, 805: Шлем вкруг висков у него сотрясался сияющей медью (Л. 158).

XIV, 285: Выси лесные под их сотрясались стопами (Л. 159).

XXIV, 127: Ласково гладя рукой и сыном назвав, говорила (Л. 160об.).

Подобный метод включения собственных переводов в разбор чужих Анненским применялся и впоследствии. См.: Разбор стихотворного перевода лирических стихотворений Горация, П. Ф. Порфирова. Сделанный И. Ф. Анненским. СПб.: Тип. ИАН, 1904. 54 с. (Отдельный оттиск из Отчета о XV присуждении Пушкинских премий), в состав которого входил перевод следующих текстов Горация: Од. I, 5: [Фрагмент] («Какой воробышек душистый и цветистый…»); Од. I, 13: [Фрагмент] («Если Лидия Телефа…»); Од. II, 1: [Фрагмент] («Но чтоб дары тебя, шалунью, не сманили…»); Од. II, 3: [Фрагмент] («Душою ровен будь, когда пришлося круто…»); Од. II, 14: [Фрагмент] («Струею Цекуба тобой затаенною…»); Од. III, 6: [Фрагмент] («И дважды, то Монэс, то Пакор подъятые…»); Од. III, 7 («Астерия плачет даром…»); Од. III, 9: [Фрагмент] («А что как былая любовь наяву…»); Од. III, 26 («Давно ль бойца страшились жены…»).

53. В. К. Ернштедту

Царское Село, 20.10.1897

20 окт. 1897 Многоуважаемый Виктор Карлович!

Позвольте от всей души поблагодарить Вас за любезное Ваше и лестное для меня приглашение поместить моих «Финикиянок»¹ в вверенном Вам журнале, и за ценный для меня отзыв такого знатока древности, как Вы, о моих трудах².

Если Вы позволите, то я дам в Журн<але> М<инистерства> Н<ародного> Пр<освещения> ту трагедию, над которой теперь работаю — «Иф<игению> Авл<идскую>»³. — Что касается до «Финикиянок», то я уже довольно давно отдал их в «Мир Божий»⁴: ведь они были готовы еще 28-го Января, а в конце лета я получил предложение редакции «М<ира> Б<ожьего>» дать им эту трагедию для первых книжек журнала.

Искренне преданный Вам и уважающий

И. Аннен<ский>

P. S. Относительно перевода «Иф<игении> Авл<идской>» покуда никому кроме Вас не известно, — и пусть это останется между нами.

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 4-5).

¹ Очевидно, приглашение Анненскому опубликовать перевод «Финикиянок» в ЖМНП последовало после того, как он был прочитан в заседании С.-Петербургского отделения Общества классической филологии и педагогики 15 октября 1897 г. (см.: Лютер Ф. А. Краткий отчет о деятельности Общества классической филологии и педагогики в С.-Петербурге за 1897/8 уч. год // ФО. 1898. Т. XV. Кн. 1. Паг. 1. С. 64. Без подписи).

² Не вполне ясно, идет ли речь об отзыве из несохранившегося письма Ернштедта или о его суждениях в упомянутом заседании Общества классической филологии и педагогики.

³ Эта драма Еврипида под заголовком «Ифигения-жертва» вскоре была опубликована Ернштедтом (см.: Анненский И. Ифигения жертва. Античная трагедия // ЖМНП. 1898. Ч. CCCXVI. Март. Паг. 5. С. 97-147; Ч. CCCXVII. Апрель. Паг. 5. С. 1-27; ССКФ. 1898. СПб.: Тип. В. С. Балашева и К^о, 1898. Вып. I. С. 97-147; Вып. II. С. 1-27. (Извлечено из ЖМНП за 1898 г.)).

⁴ «Мир Божий» — журнал демократического направления, издававшийся в С.-Петербурге с 1891 по 1906 г. (см. о нем подробнее: Скворцова Л. А. «Мир Божий» // Литературный процесс и русская журналистика конца XIX — начала XX века: 1890—1904: Социал-демократические и общедемократические издания / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького; Отв. ред. Б. А. Бялик. М.: Наука, 1981. С. 136—197).

Стоит отметить, что Анненский значился в числе сотрудников этого журнала, принадлежавшего «к лагерю наиболее оппозиционных органов печати» (Красный архив. 1926. № 5. С. 184), с конца 1890-х гг. до 1905 г. включительно, то есть в период ближайшего участия в редактировании издания А. И. Богдановича, мужа его двоюродной племянницы Т. А. Криль (Богданович), писательницы, переводчицы, корреспондентки Анненского и мемуаристки, оставившей о нем частично опубликованные воспоминания (см.: ЛТ. С. 78-85; впервые о них сообщалось в архивном обзоре: Записки отдела рукописей / Министерство культуры РСФСР; Гос. биб-ка СССР им. В. И. Ленина; Под ред. С. В. Житомирской и И. М. Кудрявцева. М., 1954. Вып. 16. С. 137).

Впрочем, характер его отношений с кругом лиц, близким к «Миру Божьему», никогда не был лишен элементов дисгармонии и полемики, что проявлялось в непосредственных отзывах (см.: Богданович А. И. [Рец.] // Мир Божий. 1902. № 1. Паг. 2. С. 76-77. Подпись: А. Б. Рец. на кн.: Меланиппа-философ. Трагедия Иннокентия Анненского. СПб., 1901; Батюшков Ф. Д. Театральные заметки: Драма Зудермана «Да здравствует жизнь» и постановка трагедии Еврипида «Ипполит» на сцене Александрийского театра // Мир Божий. 1902. № 11. Паг. 2. С. 20-24. Подпись: Ф. Бат-ов), а также нашло отражение в воспоминаниях мемуаристов. Рассказывая о чтениях, проходивших у Анненского, Варнеке указывал, что «на этих чтениях не появлялись ни Николай Федорович <Анненский>, ни близкие ему члены семьи критика „Мира Божьего“ Ангела Ивановича Богдановича. Он сам с семьей часто бывал у И. Ф., точно так же, как и Ф. Д. Батюшков, к которому И. Ф. относился как-то покровительственно, постоянно называя „князем Шаликовым на радикальной подкладке“, с чем не мог не согласиться всякий, кто знал его хорошо. Благодаря им сам И. Ф. и напечатал в „Мире Божьем“ сперва свой перевод „Финикиянок“ Эврипида, а затем публичную лекцию об античной трагедии» (ЛТ. С. 74).

О дате одного из таких посещений Царского Села Ф. Д. Батюшковым могут свидетельствовать, на мой взгляд, инскрипты Анненского на изданиях, подаренных им Батюшкову и хранящихся сейчас в фондах библиотеки ИРЛИ. Ниже последовательно приводятся практически идентичные тексты этих дарственных надписей на титульных листах «Вакханок» (шифр: НК.н: 12/4), отдельного оттиска «Геракла» (шифр: Бр. 168/17) и сброшюрованной вырезки «Финикиянок» из «Мира Божьего» (шифр: Бр. 168/5):

Федору Дмитриевичу Батюшкову

в знак истинного уважения

И. Аннен<ский> 10.V.98 Федору Дмитриевичу Батюшкову

в знак истинного уважения

И. Анненский 10/V 98 Ц<арское> С<ело> Федору Дмитриевичу Батюшкову

в знак истинного уважения

И. Анненский 10/V 98 Ц<арское> С<ело>

В воспоминаниях Т. А. Богданович акценты расставлены по-другому: «Особенно радовало меня, что у Ангела Ивановича очень скоро установилась большая близость с моими родными и не только с тетей и дядей, которых он искренне и горячо полюбил, но даже с Иннокентием Федоровичем, с которым у меня к этому времени установилась тесная близость, только усиливавшаяся с годами. К этому мне еще придется вернуться. Тут я отмечу только, что Иннокентий Федорович скоро понял и оценил Ангела Ивановича и охотно давал в его журнал свои переводы из Эврипида.

Сначала это меня даже несколько удивляло. Я видела, что, несмотря на горячую братскую любовь, оба брата, Николай Федорович и Иннокентий Федорович, остаются далеки друг от друга, и моему дяде совершенно чужды и даже непонятны интересы, которыми живет Иннокентий Федорович. Мне казалось, что по своему внутреннему складу Ангел Иванович должен был чувствовать себя ближе к Николаю Федоровичу, чем к Иннокентию Федоровичу. Но это была ошибка. Не говоря о другом поколении, к какому принадлежал Ангел Иванович, что делало для него понятнее интересы Иннокентия Федоровича, я только со временем поняла, что направление, какого он придерживался, значительно шире народничества и открывает большой простор мысли.

В то время я об этом не думала. Мне просто было приятно, что Иннокентий Федорович, которого я незадолго до этого стала по-настоящему понимать и ценить, встретил такую высокую оценку со стороны Ангела Ивановича» (Богданович Т. А. Повесть моей жизни // НИОР РГБ. Ф. 218. № 383. Л. 231).

Помимо упомянутых Варнеке произведений (см.: Финикиянки, трагедия Еврипида / Стихотворный перевод с греческого И. Ф. Анненского // Мир Божий. 1898. № 4. Паг. 1. С. 1-72 (не лишено, наверное, определенного интереса упоминание о том, что в том же номере была помещена и одна из первых публикаций Ленина: Паг. 2. С. 98-103. Без подписи. Рец. на кн.: Богданов А. Краткий курс экономической науки. М.: Изд. А. Муриновой, 1898); Анненский И. Античная трагедия: (Публичная лекция) // Мир Божий. 1902. № 11. Паг. 1. С. 1-41), Анненский напечатал в «Мире Божьем» свой перевод (Нетерпение толпы. Графа Виллье-де-Лиль-Адан (Пер. с франц. И. А.) // Мир Божий. 1902. № 5. Паг. 1. С. 219—224), упоминавшуюся рецензию на монографию Ж. Деникера и рецензию на посвященную Анненскому книгу (И. А. [Рец.] // Мир Божий. 1902. № 9. Паг. 2. С. 67-68. Рец. на кн.: Театр. Лекции Карла Боринского. Перевод с тремя дополнительными статьями и примечаниями приват-доцента С.-Петербургского университета Б. В. Варнеке. Спб. 1902).

Предисловие к «Финикиянкам», было снабжено следующим примечанием, подписанным «Ред.»: «„Финикиянки“ появляются первый раз на русском языке, насколько известно редакции, что, между прочим, в связи с желанием — познакомить читателей с греческой трагедией — и побудило редакцию дать место этому первоклассному произведению классической поэзии» (Мир Божий. 1902. № 11. Паг. 1. С. 2).

Сотрудничество Анненского в «Мире Божьем» затрагивалось в следующей публикации: Мыльцына И. В. Пропаганда научных знаний в журнале для самообразования: («Мир Божий» в 1892—1902 гг.) // Из истории русской журналистики начала века / Под ред. Б. И. Есина. М.: Изд-во Московского университета, 1984. С. 122—123.

54. А. Ф. Бычкову

Царское Село, 16.12.1897

16/XII '97 Милостивый Государь Афанасий Феодорович!

Вследствие письма от 13-го декабря¹ имею честь уведомить Ваше Высокопревосходительство, что я с живейшею признательностью получил золотую Пушкинскую медаль, присужденную мне ИМПЕРАТОРСКОЙ Академиею Наук². Позволяю себе прибавить, что я очень счастлив и горд этим почетным и изящным даром.

Прошу Вас принять уверение в моем совершенном почтении и преданности.

Вашего Высокопревосходительства покорнейший слуга

И. Аннен<ский>

Его Высокопр<евосходитель>ству

А. Ф. Бычкову

от Действит<ельного> Ст<атского>

Советн<ика> Анненского

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве РАН в рамках дела «О двенадцатом присуждении премии имени А. С. Пушкина в 1897 году» (СПбФ АРАН. Ф. 9. Оп. 3. № 13. Л. 198).

Написано на бланке без исходящего номера:

Директор

ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской гимназии.

Царское Село

¹ Письмо в архиве Анненского не сохранилось, однако отпуск этого сопроводительного послания от 13 декабря 1897 г. за № 318 отложился в том же архивном деле. См.: СПбФ АРАН. Ф. 9. Оп. 3. № 13. Л. 194.

² Пушкинской медалью награждались лица, приглашенные ИАН для участия в конкурсе на соискание Пушкинской премии в качестве рецензентов представленных трудов.

55. В. К. Ернштедту

Царское Село, конец декабря 1897

Ц. С.

К 1/I '98

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Поздравляю Вас с наступающим Новым Годом, и да принесет он Вам новые замыслы и новые силы, а нам, почитателям Вашим, Ваши новые труды.

Письмо Ваше прочитал с глубокой завистью¹. Увы! Я арестован дома и, вероятно, до половины января: у меня возобновились остатки прошлогоднего плеврита и, хотя ничего, кроме легкого недомогания, нет, и я могу работать со свежей головой, но два врача объявили мне, что маленькая простуда может грозить мне очень неприятными последствиями. Придется, видно, воспользоваться Вашим любезным приглашением не раньше второго январского заседания.

На днях закончил я первую гексаду Еврипида-трагика² — надо искать издателя: шестая пьеса — «Электра»³ (по Вейлевскому⁴ тексту), была начата еще очень давно, и я попробовал сохранить в ней лирические размеры, так как из всех Еврипидовских трагедий она ближе всех, по-моему, подходит к типу «музыкальной драмы»⁵, благодаря частой строфичности диалога и особенностям в пароде и последней части.

Вакхилида⁶ я еще не видал: мой книгопродавец еще не доставил мне экземпляра: на заседании, где о нем докладывал Ф. Фр. Зелинский⁷, я тоже не был. Твердо надеюсь, что ко второму январскому заседанию профеты Эпидаврийского оракула⁸ меня выпустят. А покуда, крепко жму Вашу руку и остаюсь

преданный Вам
И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 6-7об.).

¹ Письмо в архиве Анненского не сохранилось.

² К началу 1898 г. Анненским были опубликованы или находились в печати переводы следующих четырех еврипидовских драм (в алфавитном порядке): «Вакханки», «Геракл», «Ифигения-жертва», «Финикиянки» (а также приписываемого Еврипиду «Реса»). Если предположить, что именно «Электра» Еврипида была завершением «гексады», то пятой трагедией есть основания считать «Ифигению-жрицу» (см. прим. 2 к тексту 77).

Следует заметить, что опубликованный Анненским вариант первого «гексадного трилистника» (Театр Еврипида: Полный стихотворный перевод с греческого всех пьес и отрывков, дошедших до нас под этим именем: В 3-х т. / С двумя введениями, статьями об отдельных пьесах, объяснительным указателем и снимком с античного бюста Еврипида И. Ф. Анненского. СПб.: Тип. Книгоиздательского Т-ва «Просвещение», 1906) кардинально от него отличался и включал в сеоя «Алькесту», «Медею», «Ипполита», «Геракла», «Иона» и «Киклопа».

³ См. прим. 1 к тексту 60.

⁴ См. прим. 2 к тексту 61.

⁵ Анненский, в поэтической системе которого художественная категория «музыка» занимала одно из важнейших мест (см.: ИФА. IV. С. 323—324), уже в одной из первых своих работ, посвященных наследию Еврипида, в статье «Эврипид, поэт и мыслитель», поставил вопрос о характере его «музыкальности». Охарактеризовав роль музыки в общественной жизни древней Греции и уделив внимание ее развитию и особенностям, он писал: «Эврипид был поклонник новой музыки с ее стремлением освободиться от традиций и тоньше выражать личный мир человека. Мы находим в „Вакханках“ прославление флейты и бубна, символов новой музыки; и тот же трагик часто и искусно пользуется в своих пьесах монодиями. Монодии это — арии под аккомпанемент флейты; в них пение совершенно освобождается от тяжкой симметрии строф и антистроф, а флейта является как будто вторым голосом, только более чистым, гибким и, главное, свободным от грубой оболочки слова и в единственной роли усиливать выражение горя, радости и страсти. Музыка Тимотея, универсального музыканта, обратившего дифирамб (в последнее 20-тилетие 5-го века) в целую оперу, — нашла в Эврипиде горячего поклонника, и он пророчил смелому новатору, что сцена скоро будет у его ног. Музыкально-поэтические новизны самого Эврипида вызывали жестокие нападки комика Аристофана: причудливая смена ритмов, может быть, действительно более блестящая, чем художественная, — рулады флейты и в pendant к ним, в драме накопление эпитетов, восклицаний, обращений; повторение слов без достаточного поэтического основания, — все это отмечено карикатурой гениального комика, а позже осуждено Аристотелем и Аристоксеном. Но будущее оправдало Эврипида, и, может быть, его всего справедливее назвать отцом музыкальной драмы нашего века» (Анненский И. Эврипид, поэт и мыслитель // Вакханки. Трагедия Эврипида / Стихотворный перевод с соблюдением метров подлинника, в сопровождении греческого текста и три экскурса для освещения трагедии, со стороны литературной, мифологической и психической, Иннокентия Анненского, директора 8-ой С.-Петербургской гимназии. СПб.: Тип. ИАН, 1894. Паг. 1. С. XIV—XV).

Последнее суждение Анненского, для которого Еврипид был «музыкантом и живописцем и по таланту, и воспитанию» (Там же. С. XIX), кстати, вызвало возражение у одного из рецензентов: «…трудно без достаточного основания признать за Еврипидом то место в истории музыки, которое ему отводится…» (Некрасов Б. [Рец.] // ФО. 1895. Т. VIII. Кн. 2. Паг. 2. С. 178. Рец. на кн.: Вакханки. Трагедия Эврипида: Стихотворный перевод с соблюдением метров подлинника, в сопровождении греческого текста и три экскурса для освещения трагедии со стороны литературной, мифологической и психической Иннокентия Анненского. СПб., 1894).

Нельзя забывать, впрочем, что само понятие «музыкальной драмы» не могло в сознании Анненского не быть связано с теоретическими построениями Вагнера и его попытками реформирования музыкально-драматического искусства.

⁶ Вакхилид, Бакхилид (Βακχυλίδης) — древнегреческий поэт V в. до н. э.

Речь, очевидно, идет об издании Кениона (The poems of Bacchylides from a papyrus in the British Musem / Edited by F. G. Kenyan. London: Printed by order of the trustees of the British Museum, 1897. LIII, 246 p.), с текста которого Анненским и был выполнен перевод, упоминаемый далее.

В начале 1898 г. Анненский выполнил перевод вновь открытого стихотворения Вакхилида и вскоре опубликовал его (см.: Анненский И. «Юные жертвы или Фесей» Вакхилида // ЖМНП. 1898. Ч. CCCXVII. Май. Паг. 5. С. 54-57; ССКФ. 1898. СПб., 1898. Вып. 2. С. 54-57). Этот перевод получил высокую оценку в среде филологов-классиков (см., например: Краткий отчет о деятельности Общества классической филологии и педагогики в С.-Петербурге за 1897/98 учебный год // ФО. 1898. Т. XIII. Кн. 1. Паг. 1. С. 69. Без подписи; Яреш Ф. Л. О Бакхилиде и его вновь найденных поэтических произведениях: (Читано в К<иевском> О<тделении> О<бщества> Класс<ической> Фил<ологии> и Пед<агогики> в октябре 1898 г.) // Гимназия. 1898. T. CXIX. Вып. 5. С. 10; Эллинская культура в изложении Фр. Баумгартена, Фр. Поланда, Рих. Вагнера / Пер. М. И. Берг; Под ред. Ф. Ф. Зелинского. СПб.: Издание Брокгауз-Ефрон, 1906. Вып. V. С. 453; Гаспаров М. Примечания // Пиндар; Вакхилид. Оды; Фрагменты / АН СССР; Изд. подг. М. Л. Гаспаров. М.: Наука, 1980. С. 496).

⁷ Речь, очевидно, идет о выступлении Зелинского в заседании С.-Петербургского отделения Общества классической филологии и педагогики 17 декабря 1897 г.: «Ф. Фр. Зелинский ознакомил собрание с недавно публикованными Кенионом по папирусам Британского музея стихотворениями и отрывками стихотворений Вакхилида. Перечислив все содержимое в новом важном издании Кениона, докладчик подробнее остановился на некоторых эпиникиях, представляющих возможность сближения с соответствующими эпиникиями Пиндара, и на особом виде Вакхилидовой поэзии, образцы которого предложил назвать балладами» (Лютер Ф. А. Краткий отчет о деятельности Общества классической филологии и педагогики в С.-Петербурге за 1897/8 уч. год // ФО. 1898. Т. XV. Кн. 1. Паг. 1. С. 68. Без подписи).

Вскоре Зелинский делал доклад о произведениях Вакхилида (под заглавием «Новонайденные стихотворения Вакхилида. Характеристика их как поэтических произведений и культурно-исторических памятников») в заседании Неофилологического общества 19 января 1898 г. (см.: Годичный акт Императорского С.-Петербургского университета 8-го Февраля 1899 года: Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1898 год, составленный ординарным профессором В. Н. Латкиным. С приложением речи и. д. ординарного профессора С. Ф. Ольденбурга. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1899. Паг. 1. С. 59).

⁸ Речь идет о врачах: близ греческого города Эпидавра находилось святилище бога врачевания Асклепия.

О докторах-профетах (прорицателях) см. подробнее: Александровский Н. Раскопки Епидаврийского святилища Асклепия // ЖМНП. 1890. Ч. CCLXIX. Июнь. Паг. 5. С. 81-128; Латышев В. В. Очерк греческих древностей: 2-е изд., испр. СПб., 1899. Ч. 2: Богослужебные и сценические древности. С. 190—191.

Последнюю книгу Анненский рецензировал, давая ей в целом весьма высокую оценку. См.: И. А. [Рец.] // Исторический вестник. 1900. T. LXXIX. Март. С. 1161—1162. Рец. на кн.: Латышев В. В. Очерк греческих древностей: Ч. 2-я. Богослужебные и сценические древности. Изд. 2-е, испр. Спб. 1899.

56. В. К. Ернштедту

Царское Село, 24.01.1898

Ц. С.

24/I '98

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Вы меня очень огорчили теми строками Вашего письма, где Вы пишете, что у меня «могут быть основания не находить безусловно желательным то, что прежде представлялось желательным». Я не знаю, чем подал я повод к такому предположению. Я всегда считал за честь участвовать в журнале, состоящем под Вашею редакциею, и неизменно сохраню это чувство, основанное не только на уважении моем к Вам, но и на глубокой уверенности, что я не найду редакции, которая бы лучше и терпимее относилась к тому, что печатается в ее журнале¹.

«Ифигения»² находится почти в настоящую минуту в переписке: остановка произошла по следующему случаю. Ученики выпросили ее у меня для разучивания и взяли вместе с тем переписывать. Устроены были считки, но они дали столь плохие результаты (хотя оркестр уже разучил Глюковскую увертюру³), что, несмотря на искреннее желание щадить их молодое самолюбие, мне пришлось под разными предлогами снять пьесу с репертуара⁴. Я полагаю доставить «Ифигению», если позволите, в первых числах февраля.

Относительно заседания кружка⁵, к которому я имею честь и удовольствие быть причисленным, меня, очевидно, преследует упорная неудача. Я рассчитывал, по Вашим словам, что заседания бывают по субботам, и отдал пятницу своим педагогическим обязанностям. Грустно это и досадно в высшей степени!

Жена моя просит меня передать Вам ее искреннейший привет, а я крепко жму Вашу руку и прошу верить лучшим чувствам неизменно Вам преданного

И. Аннен<ского>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 8-9об.).

Публикуемое письмо Анненского, представляющее собой ответ на нижеследующее послание Ернштедта (печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 323. Л. 1-1об.), важно и как момент во внутреннем самоопределении автора письма, и как показатель его отношения к кругу журнала «Мир Божий» (см. прим. 4 к тексту 53):

С.-Петербург 23 Янв<аря> 98 Многоуважаемый Иннокентий Федорович.

Наше следующее собрание назначено на 30-ое Января, в пятницу, и при том на сей раз не у меня, а в музее археологическом в Университете. Начало, по обыкновению, в 7 ч. вечера. Программа:

1) Ἠίθεοι καὶ θησεύς Вакхилида.

2) Еще что-нибудь из Вакхилида. (Ода V переведена).

3) Пиндар Ол<импийская ода> XIV.

Если не ошибаюсь, Вы мне обещали в январе прислать Ваш перевод «Ифигении в Авлиде». Появление его в Журнале не помешало бы отдельному изданию вместе с другими пьесами Еврипида, Позволяю себе напомнить Вам об обещании, но, разумеется, не настаиваю; у Вас могут быть теперь основания находить не безусловно желательным то, что прежде представлялось желательным.

Итак, надеюсь, до свидания на будущей неделе. Прошу передать мой нижайший поклон глубокоуважаемой супруге Вашей Дине Валентиновне.

Душевно преданный Вам
В. Ернштедт

Очевидно, первым и несостоявшимся номером в программе собрания предполагался именно перевод Анненского из Вакхилида, впервые опубликованный в майском номере ЖМНП (см. прим. 2 к тексту 58). Перевод XIV Олимпийской оды Пиндара был помещен в том же номере журнала (см.: Майков Вал. Два эпиникия Пиндара: Олимпийский II эпиникий в честь Фирона Акрагантского, победившего в состязании на колесницах; Олимпийский XIV эпиникий Асопиху Орхоменцу, победителю на беге мальчиков // ЖМНП. 1898. Ч. CCCXVII. Май. Паг. 5. С. 63-66).

¹ Анненский по многим признакам не любил сотрудничать в изданиях, которыми руководили не близкие ему люди. В этом смысле показательно и суждение Б. В. Варнеке: «…у людей, далеких его сердцу, он не любил печататься» (Варнеке Б. В. И. Ф. Анненский: (Некролог) // ЖМНП, нc. 1910. Ч. XXVI. Март. Паг. 4. С. 43). Характерно, что после смерти Ернштедта в ЖМНП в отделе классической филологии был опубликован лишь один перевод и сопровождавшая его статья (Анненский И. Медея, трагедия Еврипида // ЖМНП. 1903. Ч. CCCXXXXVII. Май. Паг. 5. С. 218—240; Июнь. Паг. 5. С. 241—269; Ч. CCCXXXXVIII. Июль. Паг. 5. С. 302—316; Анненский И. Трагическая Медея // ЖМНП. 1903. Ч. CCCXXXXVIII. Август. Паг. 5. С. 358—367; Ч. CCCXXXXIX. Октябрь. Паг. 5. С. 479—480; Ч. CCCL. Ноябрь. Паг. 5. С. 481—514), причем договоренность о их принятии в печать, вероятно, была достигнута еще с основателем «Сборника статей по классической филологии».

Ср. со словами Ю. А. Кулаковского, отвечавшего 13 октября 1903 г. на неразысканное послание Анненского и процитировавшего его:

«Сегодня получил я октябрьскую книжку Ж<урнала> Н<ародного> Пр<освещения> и увидел, в какой хорошей компании оказалась Медея… <…>. Ваше короткое замечание „негде печататься“ я понял как скорбь о прекращении Филол<огического> Обозрения» (РГАЛИ. Ф. 6. Он. 1. № 337. Л. 3).

Речь у Анненского, конечно, шла не о «Филологическом обозрении», а об отделе классической филологии ЖМНП: новый редактор этого отдела С. А. Жебелев отказался от публикации переводов драматических произведений. В этом отношении показателен текст письма последнего к редактору ЖМНП (печатается по автографу текста, на существование которого любезно было указано Н. В. Котрелевым: РО ИРЛИ (ПД). Ф. 252. Радлов Э. Л. Оп. 2. № 539. Л. 24-24об.):

20 X 1906

Глубокоуважаемый Эрнест Львович,

Я принципиально не против помещения хороших переводов, особенно для тех вещей, которые по-русски не переведены. Этого нельзя сказать о «Лягушках» Аристофана — как раз эта пьеса существует в образцовом переводе Нейлисова. Затем я боюсь следующего: стоит поместить только один перевод, как они посыпятся точно из рога изобилия — и хорошие и худые (к несчастью, большинство наших педагогов-классиков дальше переводов уйти никак не могут — не то что в Германии). Был также и успех И. Ф. Анненского, который, ведь, Еврипида переводил нехудо, а мы его отвадили. Все это побуждает меня высказаться принципиально за отклонение перевода г. Цветкова. Но если бы Вы нашли нужным принять его, я бы, разумеется, ничего не сказал против. Одно только — переводу суждено порядочно пролежать, так как и материалу у меня достаточно, и обещаний дано более, чем достаточно.

Искренне Вам преданный
С. Жебелев

² См. прим. 3 к тексту 53.

³ Глюк (Gluck) Христоф Виллибальд (1714—1787) — немецкий композитор, один из виднейших представителей музыкального классицизма.

Здесь речь, очевидно, идет о фрагменте написанной им оперы-трагедии «Ифигения в Авлиде» (по Ж. Расину).

Рецензируя упоминающуюся в следующем примечании постановку «Ифигении» в Михайловском театре и негативно оценивая ее музыкальное оформление (музыка была специально написана для спектакля композитором П. П. Шенком), Цыбульский констатировал: «Быть может, лучше было воспользоваться в отрывках музыкою Глюка, чем заказывать новую музыку композитору, незнакомому ни с греческими размерами, ни с характером если уже не греческой музыки, то греческой поэзии вообще» (Цыбульский С. Хроника // Гермес. 1909. Т. V. № 16 (42). 15 окт. С. 499).

⁴ «Ифигения-жертва» — один из наиболее удачливых в сценическом отношении переводов Анненского. Здесь речь, очевидно, идет о готовившейся, но так и не осуществленной постановке этой драмы в Николаевской Царскосельской гимназии силами учеников.

Однако вскоре все-таки эта пьеса увидела свет сценической рампы: ее премьера с участием Д. М. Мусиной, А. И. Аркадьева и бывшей слушательницы Анненского на Высших женских курсах B. В. Пушкаревой-Котляревской состоялась 16 марта 1900 г. в С.-Петербурге на частной сцене Павловой и вызвала ряд откликов в периодической печати (см.: Хроника театра и искусства // Театр и искусство. 1900. № 11. 12 марта. С. 227. Без подписи; Театр и музыка // С.-Петербургские ведомости. 1900. № 76. 18 (31) марта. С. 3. Без подписи; Варнеке Б. Античные пьесы на современной сцене // Театр и искусство. 1900. № 26. 25 июня. С. 466). Думается, и отзыв Зелинского (Зелинский Ф. Ифигения: (Ифигения-жертва, трагедия Еерипида. Перевел с греческого стихами … Инн. Анненский) // Северный курьер. 1900. № 133. 16 (29) марта. С. 2), напечатанный через год после журнальной публикации «Ифигении», непосредственно связан с этой постановкой. См. также заметки В. Кривича и воспоминания Б. В. Варнеке, сыгравшего серьезную роль во всей этой истории, и комментарий к ним (ЛТ. С. 67, 71-72, 121, 127).

В 1909 г. эта драма была поставлена уже на казенной сцене (см. тексты 162 и 210). С февраля того же 1909 г. началась и гимназическая «жизнь» «Ифигении в Авлиде» в «отличном переводе И. Ф. Анненского»: ее фрагменты в сопровождении музыки Г. И. Новальсетти, служившего в свое время капельмейстером Лейб-Гвардии Егерского полка (см.: Новальсетти Г. Музыка к отрывку из Ифигении в Авлиде в переводе И. Ф. Анненского // Гермес. 1909. Т. IV. № 8 (34). 15 апр. С. 312—315; № 9 (35). 1 мая. C. 337—339; № 10 (36). 15 мая. С. 371), были представлены воспитанниками гимназии при римско-католической церкви Св. Екатерины, которой заведовал С. О. Цыбульский (см.: Виноградов Ф. А. Хроника // Гермес. 1909. Т. IV. № 5 (31). 1 марта. С. 163. Подпись: Ф. В.; Хроника // Гермес. 1909. Т. IV. № 8 (34). 15 апреля. С. 312. Без подписи). См. также: Виноградов Ф. Концерт античной греко-римской музыки, состоявшийся 14-го марта с. г. // Гермес. 1910. Т. VI. № 7 (53). 1 апр. С. 203; Ф. С. «Ифигения в Авлиде» в большом зале Консерватории // Гермес. 1913. Т. XII. № 3 (109). 1 февр. С. 69; Античный вечер // Гермес. 1917. Т. XX. № 8 (194). 15 апр. С. 158. Без подписи.

Из современных трудов, посвященных переводу этой пьесы и общим принципам переводческой работы Анненского над Еврипидом, нужно выделить следующие: Ярхо В. И. «Ифигения в Авлиде» Инн. Анненского (древнегреческая трагедия в стиле модерн) // Philologica. 2001/2002. T. 7. № 17/18. С. 89-144; Ярхо В. H. «Ифигения в Авлиде» в переводе Иннокентия Анненского: (Мотив жертвоприношения) // Классическая филология и индоевропейское языкознание/ Под ред. Н. Н. Казанского. СПб.: Наука, 2002. С. 495—510. (Colloquia classica et indogermanica; 3).

⁵ Очевидно, речь идет об университетском кружке филологов-классиков, руководимом Ернштедтом.

57. В. К. Ернштедту

Царское Село, 27.01.1898

27/I '98 Многоуважаемый Виктор Карлович!

Позвольте представить Вам мою «Ифигению»: она, вероятно, еще не опоздала для напечатания в мартовской книжке Вашего Журнала¹. Едва ли вся она, впрочем, уместится в одну книжку. Послесловием² я занят в настоящее время и думаю справиться с ним дней в двадцать — двадцать пять. Тогда, с позволения Вашего, его Вам и доставлю.

Истинно Вам преданный и уважающий
И. Аннен<ский>

P. S. Если Вы найдете нужным изменить жертву на Авлидскую или в Авлиде, я на это согласен³.

И. А.

Прилагается: Страниц III+85.

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 10). Написано на бланке без исходящего номера:

Директор

ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской гимназии.

Царское Село

¹ См. прим. 3 к тексту 53.

² См. прим. 1 к тексту 58.

³ Название трагедии «Ἰφιγένεια ἡ ἐν Αὐλίδι» Еврипида на русский язык буквально переводится как «Ифигения в Авлиде».

58. В. К. Ернштедту

Царское Село, 15.03.1898

Ц.С.

15/III '98

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Посылаю Вам послесловие (58 четвертушек)¹. Простите, что задержал, но дел было и есть так много, что не находишь времени и для такого любимого и сравнительно легкого труда, как писание статьи. Разделение трагедии и послесловия было бы очень неприятно, но в виду того, что я так опоздал, я бы не считал себя в праве претендовать или протестовать. Жаль, что так долго не удавалось повидаться: обо многом бы хотелось потолковать; постараюсь побывать у вас как-нибудь до Святой². Посылаю Вам, если позволите, для прочтения «Тесея»³ — он предназначался для кружка — состоящего под Вашим председательством, и в общество классической филологии⁴ попал только случайно, да лучше бы, кажется, и не попадал по многим причинам. Буду Вам очень признателен, если Вы скажете мне Ваше совершенно откровенное мнение о точности этого перевода⁵.

Искренне Вам преданный

И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 13-14об.).

¹ Эта работа Анненского вскоре была опубликована Ернштедтом: Анненский И. Посмертная «Ифигения» Еврипида // ЖМНП. 1898. Ч. CCCXVII. Май. Паг. 5. С. 67-83; ССКФ. 1898. СПб.: Тип. В. С. Балашева и К^о,1898. Вып. И. С. 67-83. (Извлечено из ЖМНП за 1898 г.).

² То есть до 30 марта.

³ Речь идет о переводе из Вакхилида, который вскоре был Ернштедтом опубликован: Анненский И. Юные жертвы или Фесей Вакхилида // ЖМНП. 1898. Ч. CCCXVII. Май. Паг. 5. С. 54-57; ССКФ. 1898. СПб.: Тип. В. С. Балашева и К^о,1898. Вып. II. С. 54-57. (Извлечено из ЖМНП за 1898 г.).

⁴ Очевидно, речь идет о чтении «Фесея» в заседании С.-Петербургского отделения Общества классической филологии и педагогики 11 марта 1898 г.: «И. Ф. Анненский прочел свой стихотворный перевод наилучше сохранившегося из найденных и публикованных Кенионом стихотворений под заглавием „Юные жертвы или Фесей“» (Лютер Ф. А. Краткий отчет о деятельности Общества классической филологии и педагогики в С.-Петербурге за 1897/8 уч. год // ФО. 1898. Т. XV. Кн. 1. Паг. 1. С. 69. Без подписи).

В том же заседании Зелинский прочитал реферат «о той же балладе Вакхилида» (Там же), впоследствии опубликованный и содержащий высокую оценку перевода Анненского (см.: Зелинский Ф. Венец Амфитриты в балладе Вакхилида // ФО. 1898. Т. XIV. Кн. 1. Паг. 1. С. 7). См. также прим. 6 к тексту 55.

⁵ В архиве Анненского сохранилось ответное письмо Ернштедта (печатается по автографу: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 323. Л. 2-3об.):

С.-Пб. 23 Марта 1898 Многоуважаемый Иннокентий Федорович.

Я пред Вами несколько виноват: побудил поторопиться с послесловием, а, получив его, отложил до следующего месяца. Получил я его немного поздно, другая статья уже была набрана. Но не это, собственно, склонило меня окончательно к отложению, а то обстоятельство, что отложить другую статью, Б. В. Фармаковского, оказалось еще более неудобным. Статья Фармаковского трактует о памятниках искусства, имеющих отношение к XVII стихотворению Вакхилида; той же темы коснулся Роберт в новейшей книжке Hermes’a. Фармаковский уехал и статью свою переделать, приняв во внимание работу Роберта, не может. Остается поторопиться печатанием, чтобы оправдать печатание статьи.

Надеюсь, Иннокентий Федорович, что Вы при таких условиях в претензии на меня не будете. Впрочем, нет худа без добра. Отложив послесловие, мы могли бы обратить его, для отдельных оттисков, в предисловие, с отдельною пагинацией римскими цифрами. Qu’en ditesvous? <Что Вы об этом скажете? (фр.)>

Очень Вам благодарен за сообщение Вашего перевода того же XVII стихотв<орения> Вакхилида. На мой взгляд, он отличается тою же свежестью и силой, что и другие Ваши переводы. Можно ли требовать «точности» от стихотворного перевода, тем более при помянутых сейчас свойствах его? По-моему, достаточно в этом отношении, если нигде не проявляется непонимание подлинника. Относительно целесообразности перемены во 2-ой строфе можно спорить. Все-таки вы ведь переводите, а не сочиняете!

Не согласитесь ли Вы пожаловать в Музей вечерком в среду на страстной? Если страстная для занятий языческой поэзией не годится, то мы можем, конечно, отложить следующее наше собрание до фоминой.

Душевно преданный Вам
В. Ернштедт

В начале письма Ернштедта речь идет о следующей работе: Фармаковский Б. Вакхилид и аттическое искусство V века: (К XVII стихотворению Вакхилида «Молодежь и Фисей») // ЖМНП. Ч. CCCXVI. Апрель. Паг. 5. С. 28-34; Ч. CCCXVII. Май. Паг. 5. С. 35-53. Публикация эта включала в себя и прозаический перевод упомянутого стихотворения Вакхилида (см.: С. 32-33). К статье было сделано следующее примечание: «[Считаем нелишним заметить, что статья Б. В. Фармаковского уже набиралась, и притом в отсутствии автора, когда в 1-ой книжке XXIII тома Hermes’a появилась статья проф. К. Роберта „Theseus und Meleagros bei Bakchylides“. Прим. ред.]» (С. 28).

Говоря о «перемене во 2-й строфе», Ернштедт, очевидно, имел в виду нарушение единства строфичности, свойственного подлиннику. Анненским различные части дифирамба Вакхилида переведены с использованием разных стихотворных размеров. Ср., в частности, начальные строки «Строфы I»

Волны грудью синей рассекая,

Море критское триэра пробегала.

А на ней к угрозам равнодушный

Плыл Фесей и светлые красою

Семь юниц, семь юных ионийцев… (С. 54)

и «Строфы II»:

И внял горделивой молитве Кронид

И сыну без меры могучий

И людям на диво почет он родит:

Он молнией брызнул из тучи,

И славою полный воспрянул герой,

Надменное сердце взыграло,

И мощную руку в эфир голубой

Воздел он, а речь зазвучала… (С. 56).

59. В. К. Ернштедту

Царское Село, 25.03.1898

Ц. С.
25/III '98

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Очень рад буду напечатать послесловие в отдельных оттисках в виде предисловия с отдельной римской пагинацией¹, и совершенно соглашаюсь с Вашими доводами относительно помещения моей статьи в майской, а не в апрельской книжке. Мне было очень приятно получить Ваш лестный отзыв о моем переводе из Вакхилида. Что касается единства строфичности², этот вопрос меня очень смущал, и Вы попали действительно на тот пункт, в котором я наиболее колеблюсь. Хотя в заседании общества я раздал экземпляры греческого текста и просил вчитаться в них ранее, чем слушать мой перевод, но возражений относительно правильности понимания текста не последовало. Что касается точности — тоже. Впрочем, Вы совершенно правы — как понимать точность в воспроизведении, которое преследует цели художественные?

В среду на страстной я должен исповедоваться, да и вообще почти всю неделю по два раза в день бывать в церкви (после вторника)³, и потому я был бы очень признателен Вам, если бы Вы нашли возможным отложить наше заседание до начала Фоминой недели⁴. Пропустить его было бы для меня потерей.

Весь Ваш преданный И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 11-12об.).

¹ Этот проект, предложенный Ернштедтом, по каким-то причинам не был реализован, и отдельный оттиск (см.: Ифигения-жертва, трагедия Еврипида / Перевел с греческого стихами и снабдил послесловием «Посмертная Ифигения Еврипида» Иннокентий Анненский. Перевод посвящается Ст. Ос. Цыбульскому. СПб.: Тип. В. С. Балашева и К^о, 1898. 94 с. (Извлечено из ЖМНП за 1898 г.)) хотя и был переверстан, но сохранил последовательность журнальной публикации.

² См. прим. 4 к тексту 58.

³ В качестве директора гимназии Анненский должен был посещать гимназическую церковь ex officio. См. подробнее воспоминания сына: Л Т. С. 14.

⁴ Фомина неделя в 1898 г. начиналась 13 апреля.

60. В. К. Ернштедту

Царское Село, 29.01.1899

29/I '99

Ц. С.

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Не желаете ли Вы, чтобы я прислал для Ж<урнала> М<инистерства> Н<ародного> Пр<освещения> стихотворный перевод «Электры» Еврипида?¹ Я все собирался заехать к Вам, чтобы об этом и еще кое о чем у Вас спросить — но работы и, главное, заботы столько², что не знаю, когда достанет у меня времени для такого отдохновения и удовольствия, как быть у Вас.

Очень рассчитывал видеть Вас в Общ<естве> Класс<ической> фил<ологии> и педаг<огики> на годичном собрании, где мною читался обширный доклад об «Ионе» и «Аполлониде» Леконта-де-Лиль³. Я знаю, что Вы занимались «Ионом»⁴, и мне было бы чрезвычайно интересно знать Ваш взгляд на этот характер.

В ожидании Вашего ответа насчет «Электры» остаюсь

искренне преданный Вам
И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 15-15об.).

¹ Вскоре упомянутый перевод был опубликован: Анненский И. Электра, трагедия Еврипида // ЖМНП. 1899. Ч. СССХХП. Апрель. Паг. 5. С. 11-48; Ч. CCCXXIII. Май. Паг. 5. С. 49-72; ССКФ. 1899. СПб.: Тип. В. С. Балашева и К^о, 1899. Вып. П. С. 11-72. (Извлечено из ЖМНП за 1899 г.).

В протокольном отчете указывалось, что, предваряя публикацию, в заседании 31 марта 1899 г. «И. Ф. Анненский прочел свой стихотворный перевод Электры Еврипида» (Лютер Ф. Краткий отчет о деятельности Общества классической филологии и педагогики за 1898-99, 1899—900, 1900—901 и 1901—902 учебные года // ЖМНП. 1904. Ч. CCCLI. Январь. Паг. 4. С. 9).

² В начале 1899 г. у Анненского появились новые служебные обязанности: именно в январе этого года он фактически приступил к деятельности в УК МНП и сделал там свои первые доклады (см.: ИФА. I).

В архиве Анненского, кстати, сохранилось официальное, от 23 декабря 1898 г. за № 1256, письмо председателя этой коллегии А. И. Георгиевского, извещавшего Анненского о назначении его членом ООУК МНП и определявшего круг его первоочередных забот (печатается по писарскому тексту на бланке УК МНП: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 397. Л. 1-1об.; адресовано «Его Прев<осходительст>ву И. Ф. Анненскому»):

Милостивый Государь Иннокентий Федорович!

Г. Министр Народного Просвещения изволил определить Ваше Превосходительство, вследствие моего представления, Членом Ученого Комитета Министерства, с 19-го сего декабря, с оставлением Вас в занимаемой Вами должности Директора ИМПЕРАТОРСКОЙ Николаевской Царскосельской гимназии и с производством Вам обычного вознаграждения за труды по Ученому Комитету по одной тысяче рублей в год, из сумм сего Комитета.

Сообщая Вам о вышеизложенном и препровождая к Вам при сем, для рассмотрения, дела и книги, частью возвращенные в Ученый Комитет нерассмотренными бывшим Членом сего Комитета Тайным Сов<етником> Некрасовым, частью же вновь поступившие в Ученый Комитет в последнее время, считаю необходимым присовокупить, что заседания Ученого Комитета происходят по понедельникам, с 1 часа 30 мин. дня, и что ближайшее заседание имеет быть 11-го января будущего 1899 года, а в заседании 18-го января предположено начать обсуждение изложенного в прилагаемой при сем брошюре дела об изменении учебного плана гимназий.

Примите, Милостивый Государь, уверение в совершенном моем почтении и преданности.

А. Георгиевский

³ Речь идет о годичном заседании Общества классической филологии и педагогики, состоявшемся 20 января 1899 г. В этом собрании «И. Ф. Анненский прочел доклад о трагедии „Ион“ Еврипида и составленной на тот же сюжет трагедии Леконта-де-Лиля „Аполлонид“» (Лютер Ф. Указ. соч. С. 6).

Вскоре доклад этот был опубликован, причем не в издании, редактировавшемся Ернштедтом: Анненский И. Ион и Аполлонид // ФО. 1899. Т. XVI. Кн. 1. Паг. 1. С. 17-44.

⁴ Прижизненно опубликованных работ Ернштедта об «Ионе» Еврипида разыскать не удалось, хотя в поле зрения и попал целый ряд посвященных еврипидовскому наследию публикаций и заметок, принадлежащих его перу (см., например: Ернштедт В. Греческая рукопись коптского письма: Отрывки из Андромахи Еврипида // ЖМНП. 1884. Ч. CCXXXIII. Май. Паг. 5. С. 28-33; Ернштедт В. К «Электре» Еврипида // ЖМНП. 1886. Ч. CCXLV. Июнь. Паг. 4. С. 125—137; Ернштедт В. Никита // ЖМНП. 1894. Ч. CCXCV. Октябрь. Паг. 4. С. 24. См. также: Куклина И. В. В. К. Ернштедт: обзор научного рукописного наследия // Рукописное наследие русских византинистов в архивах Санкт-Петербурга / РАН; С.-Петербургский филиал Института русской истории; С.-Петербургский филиал АРАН; Под ред. И. П. Медведева. СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. С 87-88, 99-100).

Впрочем, в одном из некрологов Ернштедта упоминалось о том, что в университете «как профессор греческой филологии <…> из авторов он чаще всего выбирал трагиков (особенно Еврипида)» (Жебелев С. В. К. Ернштедт: (Некролог) // ЖМНП. 1902. Ч. CCCXXXXIII. Октябрь. Паг. 4. С. 60). См., в частности, литографированное издание его курса лекций: Электра Эврипида: Лекции проф. Эрнштедта: 1884—1885 г. / Сост. Н. Шубин. СПб.: Лит. Гробовой, [1885]. 184 с. Возможно, и здесь речь идет именно об университетских чтениях Ернштедта.

61. В. К. Ернштедту

Царское Село, 5.02.1899

5/II '99

Ц. С.

Многоуважаемый Виктор Карлович!

При сем посылаю Вам «Электру» и, если позволите, для следующей, за напечатанием ее, книжки дошлю и послесловие¹. Переведена «Электра» по тексту рецензии Вейля² и довольно внимательно. Как размеры хоров, так и симметрия мною соблюдались, — первые, конечно, только по возможности. Вы знаете, как капризен русский стих.

Был бы очень, очень рад, если бы Ваше здоровье и занятия дозволили Вам побывать в Царском, и если бы я раньше об этом мог знать, я бы мог даже прочитать Вам свой реферат, чтобы выслушать Ваши для меня весьма ценные указания.

Жена передает Вам поклон и желает скорее поправиться. Она будет очень рада видеть Вас в Царском, особенно к обеду à la fortune du pot³.

Рукопись «Электры» на 65 страницах.

Вам искренне преданный
И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 16-17).

¹ Послесловие к «Электре» опубликовано не было. Материалы к этой статье, очевидно, были использованы Анненским в работе «Художественная обработка мифа об Оресте, убийце матери в трагедиях Эсхила, Софокла и Еврипида» (см. прим. 3 к тексту 65).

² Вейль (Weil) Анри (1818—1909) — лингвист, литературовед, один из виднейших представителей классической филологии XIX в. По окончании Лейпцигского университета он перебрался в Париж, принял французское подданство и преподавал во французских высших школах. С 1866 г. Вейль — член французской Académie des Inscriptions et Belles Lettres, a с 4 декабря 1882 г. — член-корр. ИАН по разряду классической филологии и археологии Историко-филологического отделения.

Анненский многократно ссылался в своих антиковедческих трудах на его авторитет (см., например: ИАД. С. 80-81, 105—106, 165, 171, 227—228, 351, 362—363, 376—377, 382, 384, 394), а однажды и рецензировал одну из его публикаций (Henri Weil. Papyrus récemment découverts). См.: Анненский И. [Рец.] // Гермес. 1909. Т. V. № 11-12 (37-38). Август. С. 379—380. Рец. на изд.: Revue des études Grecques. Tome XXII. 96-97, Janvier-Juin 1909. № 96. Эта работа, кстати, была выполнена по просьбе С. О. Цыбульского, сформулированной в письме к Анненскому от 15 августа 1909 г. (см.: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 380. Л. 5-6).

Здесь, очевидно, речь идет о следующем труде Вейля: «Euripides. Selections: Ευριπίδου Τραγῳδίαι ἑπτά = Sept tragédies d’Euripide / Texte grec, recension No uvelle, avec un commentaire critique et explicatif, une introduction et des No tices par Henri Weil» (2. éd. remaniée. Paris, Hachette, 1879. 805 p.), который включал в себя тексты трагедий: «Ἱππόλυτος», «Μήδεια», «Ἑκάβη», «Ἰφιγένεια ἡ ἐν Αὐλίδι», «Ἰφιγένεια ἡ ἐν Ταύροις», «Ἠλέκτρα», «Ὀρέστης».

Ссылок на труд Вейля, впрочем, в публикации перевода «Электры» не обнаружилось.

³ Чем Бог послал (фр.).

62. В. К. Ернштедту

Царское Село, 24.03.1899

24/III '99

Ц. С.

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Я просил бы распоряжения Вашего о том, чтобы мне было приготовлено 100 экземпляров в обложке, из них 50 на лучшей бумаге¹ (как было относительно «Геракла»)².

С истинным почтением

Преданный Вам И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 18).

¹ Речь, очевидно, идет о подготовке тиража следующего отдельного оттиска из ЖМНП: Электра, трагедия Эврипида / Перевел с греческого стихами Иннокентий Анненский. СПб.: Тип. «В. С. Балашев и К^о», 1899. 64 с. (Извлечено из ЖМНП за 1899 г.).

² См. отдельный оттиск перевода: Геракл, трагедия Еврипида / Перевел с греческого стихами и снабдил предисловием «Миф и трагедия Геракла» Иннокентий Анненский. Перевод посвящается О. П. Хмара-Барщевской. СПб.: Тип. В. С. Балашева и К^о, 1897. 97 с. (Извлечено из ЖМНП за 1897 г.).

63. Э. Л. Радлову

Царское Село, 11.05.1899

11 мая 1899 г. Многоуважаемый Эрнест Львович!

Мне очень нужно на несколько дней «Воспоминания Пущина»¹ (были напечатаны в «Атенеуме», кажется, в 1846 <г.>, но есть и отдельной книгой), книгу Грота² о Царскосельском Лицее и Гаевского³ (Пушкин в Лицее). Если Вы можете вручить что-нибудь из этих сочинений подательнице этого письма, моей жене Дине Валентиновне Анненской, то искренне обяжете Вашего

Искренне преданного
И. Аннен<ского>

P. S. Н. М. Каринский⁴ у меня не был, но буду очень рад, если он приедет. Хотя меня уже осаждают просьбами, но о Каринском я уже говорил с Управляющим Округом⁵ и встретил с его стороны сочувствие, и мне почему-то кажется, что мы сойдемся, если, разумеется, он берет уроки не на один год.

Ваш И. А.

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве Э. Л. Радлова (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 252. Оп. 2. № 58а. Л. 1-2). Написано на бланке без исходящего номера:

Директор

ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской гимназии.

Царское Село

Радлов Эрнест Львович (Леопольдович) (1854—1928) — философ, переводчик, литературовед, член-корр. РАН (с 1920 г.), многолетний член УК МНП, редактор ЖМНП, директор Публичной библиотеки. См. о нем подробнее: Грин Ц. И. Радлов Эрнест Львович (Леопольдович) // Сотрудники Российской национальной библиотеки — деятели науки и культуры: Биографический словарь. СПб.: Изд-во Российской национальной библиотеки, 1995. Т. 1. С. 433—439.

Анненский неоднократно отзывался в печати о его переводческих и философских трудах, причем его отклики были неизменно положительными: И. А. [Рец.] // ЖМНП. 1903. Ч. CCCXXXXIX. Сентябрь. Паг. 2. С. 188—189. Рец. на кн.: П. Таннери. Первые шаги древнегреческой науки. Перевод Н. Н. Полыновой, С. И. Церетели, Э. Л. Радлова и Г. Ф. Церетели с предисловием профессора А. И. Введенского. С.-Пб. 1902; Анненский И. [Рец.] // Гермес. 1908. Т.П. № 10 (16). 15 мая. С. 270—288. Рец. на кн.: Издание философского общества при Императорском С.-Петербургском университете. Этика Аристотеля. Перевод с греческого с приложением «Очерка истории греческой этики до Аристотеля» Э. Радлова. Спб. 1908; ИФА. II. С. 171—176; ИФА. IV. С. 140—146). Хотя переписка Анненского с Радловым не была интенсивной (см. тексты 75 и 89, писем последнего в архиве Анненского не сохранилось), отношения с ним Анненского не сводились к чисто служебным, и показателем известной степени его заинтересованности по отношению к адресату письма являлось наличие имени Радлова в списке тех немногих, кому был подарен один из авторских экземпляров «Второй книги отражений» в 1909 г. (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 419. Л. 1).

Отмечу здесь, что сын адресата письма, театральный деятель, режиссер, драматург Сергей Эрнестович Радлов (1892—1958) проявил себя как почитатель и пропагандист наследия Анненского (см., например: Радлов Сергей. О трагедиях Софокла в переводе Ф. Ф. Зелинского // Любовь к трем апельсинам. Журнал доктора Дапертутто. 1914. № 2. С. 56; Бюллетени литературы и жизни. 1913-14. № 18. Май-П. Паг. 2. С. 553; Радлов Сергей. Еврипид в русском переводе // Любовь к трем апельсинам. Журнал доктора Дапертутто. 1916. № 2-3. Весна и лето. С. 132—134; Радлов С. Э. [Рец.] // Жизнь искусства. 1922. № 42 (865). 24 окт. С. 6. Подпись: С. Р-в. Рец. на кн.: Элегии Феогнида из Мегары / Перевел Адр. Пиотровский. Пг., 1922).

Книжные просьбы Анненского непосредственно связаны с его работой над известной юбилейной речью (Анненский И. Пушкин и Царское Село: Речь, произнесенная директором Императорской Николаевской гимназии И. Ф. Анненским 27 мая на Пушкинском празднике в Императорском Китайском театре, в Царском Селе. СПб.: Тип. Братьев Шумахер, 1899. 39 с; Столетие со дня рождения А. С. Пушкина: В Царском Селе // Петербургский листок. 1899. № 143. 27 мая (8 июня). С. 2. Без подписи; Столетие со дня рождения А. С. Пушкина: В Царском Селе // Петербургский листок. 1899. № 144. 28 мая (9 июня). С. 2. Без подписи).

Очевидно, Радлов сумел выполнить какую-то часть просьбы: во всяком случае в речи обнаруживаются и ссылки на работы Пущина и Грота, и цитатные отсылки к главным из их упомянутых ниже публикаций (см.: КО. С. 307, 313, 314, 315, 318—319, 627—630).

Интерес Анненского к «царскосельско-пушкинской» проблематике не был чисто юбилейным, он объяснялся, в частности, и вполне понятными генеалогическими и биографическими обстоятельствами (см. прим. 7 к тексту 6 и прим. 2 к настоящему тексту).

¹ Пущин Иван Иванович (1798—1859) — приятель А. С. Пушкина, его однокашник по Царскосельскому лицею, адресат и персонаж ряда его стихотворений, декабрист. После окончания лицея Пущин прослужил некоторое время в гвардейской конной артиллерии и вскоре принял звание судьи московского надворного суда. Сразу после окончания лицея Пущин вступил в первое тайное общество, основанное в 1817 г., и был одним из деятельных его членов. Верховный уголовный суд 1826 г., признав его «виновным в участии в умысле на цареубийство одобрением выбора лица, к тому предназначенного, в участии управлением общества, в принятии членов и в отдаче поручений и, наконец, в том, что лично действовал в мятеже и возбуждал нижних чинов», — приговорил его к смертной казни, которая заменена была пожизненной каторгой. По прошествии 20 лет он был поселен сначала в Туринске, а потом в Ялуторовске. Возвращен из ссылки в 1856 г.

Пущин был автором упомянутых Анненским «Записок о дружеских связях с Пушкиным», изданных, впрочем, значительно позднее, чем указано автором письма (см.: Атеней. 1859. Ч. II. Март и апрель. С. 500—537). Отдельного издания пущинских «Записок о дружеских связях с Пушкиным» выявить не удалось.

См. также: Декабрист в Сибири: Письмо И. И. Пущина к директору Царскосельского Лицея Е. А. Энгельгарду / С предисл. Я. К. Грота // Русский архив. 1879. Кн. 3. С. 469—480.

² Речь идет о следующем труде языковеда, историка литературы, члена ИАН с 1856 г. Якова Карловича Грота (1812—1893): Пушкин, его лицейские товарищи и наставники: Несколько статей Я. Грота, с присоединением и других материалов. СПб.: Тип. ИАН, 1887. (СОРЯС ИАН. Т. 42. № 4); 2-е изд., доп., с прил. неизданного письма Пушкина / Под ред. проф. К. Я. Грота. СПб.: Тип. Министерства путей сообщения, 1899.

Лингвистические и литературоведческие работы Грота не однажды заслуживали высокой оценки Анненского в его учено-комитетских разборах.

Уместно напомнить, что отец И. Ф. Анненского Ф. Н. Анненский был лицейским однокурсником Грота (см.: Руденская М., Руденская С. «Наставникам за благо воздадим…»: Царскосельский-Александровский лицей 1811—1917; Пушкинский лицей — мемориальный музей; «В садах Лицея» — памятные места: Очерки. [Л.:] Лениздат, 1986. С. 301), и некоторые самопризнания последнего имеют не только автобиографическое значение, но и бросают отсвет на отношение к лицейской истории и первым лицеистам его однокашников: «При моем поступлении в лицей прошло только 15 лет с основания его, и только 9 лет со времени выпуска Пушкина. <…> Предания о первом курсе лицеистов чрезвычайно интересовали нас: с жадностью слушали мы всякий рассказ о старейших наших предшественниках и с любопытством расспрашивали их современников о подробностях первоначальной истории лицея. Мы поступили туда в первый год царствования императора Николая, в самые дни происходившей в Москве коронации. Декабрьское событие было у всех в свежей памяти…» (Грот Я. К. Указ. соч. С. 2, 3).

В своей книге Грот, курс которого «застал в лицее еще трех профессоров и двух гувернеров, бывших при нем с основания» (Там же. С. 55), вспоминал и о посещениях Пушкиным лицея, охарактеризовав при этом и душевную атмосферу одной из таких встреч: «Во время моего пребывания в лицее поэт два раза посетил его: в первый раз в 1828 году; тогда я был еще в младшем курсе и не видел его, так как он ходил только к старшим; второе его посещение было в 1831 г., когда он, женившись, проводил лето в Царском Селе. Никогда не забуду восторга, с каким мы его приняли. Как всегда водилось, когда приезжал кто-нибудь из наших „дедов“, мы его окружили всем курсом и гурьбой провожали по всему лицею. Обращение его с нами было совершенно простое, как с старыми знакомыми; на каждый вопрос он отвечал приветливо, с участием расспрашивал о нашем быте, показывал нам свою бывшую комнатку и передавал подробности о памятных ему местах. После мы не раз встречали его гуляющим в Царскосельском саду, то с женою, то с Жуковским, которого мы видели у себя около того же времени» (Там же. С. 60).

³ Раевский Виктор Павлович (1826—1888) — писатель, историк литературы, журналист, общественный деятель, библиофил. Окончив курс уже в Александровском лицее в середине 1840-х гг., он служил в комиссии прошений и Министерстве народного просвещения; впоследствии был присяжным поверенным и несколько лет членом совета присяжных поверенных округа С.-Петербургской судебной палаты. С середины XIX в. Гаевский активно печатался в ЖМНП, «С.-Петербургских Ведомостях» и других периодических изданиях.

К числу наиболее важных его пушкиноведческих трудов можно отнести следующие работы: Гаевский В. Празднование лицейских годовщин в пушкинское время (по поводу 50-летнего юбилея лицея, 19 октября 1861) // Отечественные записки. 1861. T. CXXXIX. Ноябрь. Паг. 2. С. 29-41); Гаевский В. П. О влиянии лицея на творчество Пушкина: Речь // В память пятидесятилетия кончины А. С. Пушкина. СПб.: Издание Императорского Александровского Лицея, 1887. С. 39-50; Гаевский В. Пушкин и Кривцов: (По неизданным материалам) // Вестник Европы. 1887. Т. VI. Кн. 12. С. 453—463; Гаевский В. Перстень Пушкина: По новейшим исследованиям // Вестник Европы. 1888. Т. I. Кн. 2. С. 521—537; Гаевский В. Заметки о Пушкине: I. Записка Пушкина к Жуковскому (1817—1820 г.); П. Новый, третий автограф «Моей Родословной» (3 дек. 1830 г.); III. О последних минутах Пушкина; IV. Типографские проказы // Вестник Европы. 1888. Т. П. Кн. 3. С. 431—444.

Здесь речь идет о следующей его публикации: Гаевский В. Пушкин в лицее и лицейские его стихотворения // Современник. 1863. T. XCVII. № VII. С. 129—177.

⁴ Каринский Николай Михайлович (1873—1935) — языковед, диалектолог, славист, палеограф, член-корр. РАН (с 1921 г.).

В соответствии с приказом управляющего С.-Петербургским учебным округом от 1 августа 1899 г. «окончивший курс наук С.-Петербургского университета по историко-филологическому факультету, с дипломом 1-й степени, Николай Каринский» был назначен «преподавателем русского языка и словесности Царскосельской гимназии, с 1-го июля 1899 г.» (Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1899. № 8. С. 356). С августа того же года Каринский, оставленный при университете для приготовления к профессорскому званию по кафедре русской словесности, был допущен к преподаванию русского языка и словесности в Ксенинском институте Ведомства императрицы Марии. Однако уже с 1 апреля 1900 г. его основным местом службы вплоть до 1906 г. стала Императорская Публичная библиотека, куда он был принят на должность секретаря (см.: Шилов Л. А. Каринский Николай Михайлович // Сотрудники Российской национальной библиотеки — деятели науки и культуры: Биографический словарь. СПб.: Изд-во Российской национальной библиотеки, 1995. Т. 1. С. 246—248).

Нужно отметить, что факт назначения Карийского преподавателем Царскосельской гимназии не был отмечен в издании «Краткий отчет об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896—1911): (Дополнение к краткому историческому очерку этой гимназии за первые XXV лет (1870—1895))» (СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1912).

⁵ Очевидно, речь идет о помощнике попечителя С.-Петербургского учебного округа Л. И. Лаврентьеве (см. прим. 18 к тексту 43): номера «Циркуляра по С.-Петербургскому учебному округу» с февраля по август 1899 г. подписаны им в качестве управляющего С.-Петербургским учебным округом.

64. В. К. Ернштедту

Царское Село, 25.10.1899

25/Х '99

Ц. С.

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Я до сих пор не знал, можно ли мне будет приехать в эту субботу¹, а потому не отвечал на Ваше любезное письмо². Очень благодарю Вас за приглашение участвовать в переводных собраниях³ и, кажется, буду в состоянии приехать и на первое.

Жена очень благодарит Вас за любезную память и ждет Вашего приезда в Царское.

Искренне преданный Вам
И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 19).

¹ 30 октября.

² Письмо в архиве Анненского не сохранилось.

³ См. прим. 5 к тексту 56.

65. В. К. Ернштедту

Царское Село, 25.11.1899

25/XI '99 Многоуважаемый Виктор Карлович!

Посылаю Вам своего «Ореста»¹, над которым я долго и пристально работал. Если Вы позволите, то я бы хотел посвятить его Вам², потому что считаю его более удачным, чем другие мои переводы; по крайней мере, относительно многих трудностей.

Послесловие его несколько объемисто, но сократить его более я не мог, и то пришлось многое выбросить. Оно является собственно аргументом и к «Электре», и к «Оресту» и, как Вы увидите, представляет совершенно самостоятельную работу по источникам³. На сколько бы книжек ни пожелали Вы растянуть печатание, и когда найдете возможным его начать, для меня это не имеет особого значения, и я представляю вопрос всецело Вашей редакторской и дружеской любезности.

Искренне преданный Вам
И. Аннен<ский>

P. S. Дина Вам очень кланяется.

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 20-20об.).

¹ Речь идет о следующем переводе, публикация которого растянулась на несколько месяцев: Анненский И. Орест, трагедия Еврипида // ЖМНП. 1900. Ч. CCCXXVII. Январь. Паг. 5. С. 19-48; Февраль. Паг. 5. С. 49-96; Ч. CCCXXVIII. Март. Паг. 5. С. 97-103; ССКФ. 1900. СПб.: Тип. В. С. Балашева и К^о, 1900. Вып. I. С. 19-103. (Извлечено из ЖМНП за 1900 г.).

² Посвящение это впервые было обозначено в отдельном оттиске перевода: Орест, трагедия Эврипида / Перевел с греческого стихами Иннокентий Анненский. (Посвящается Виктору Карловичу Эрнштедт). СПб.: Тип. «В. С. Балашев и К^о», 1900. 87 с. (Извлечено из ЖМНП за 1900 г.).

³ Речь идет о следующей статье: Анненский И. Художественная обработка мифа об Оресте, убийце матери в трагедиях Эсхила, Софокла и Еврипида // ЖМНП. 1900. Ч. СССХХХ. Июль. Паг. 5. С. 1-62; ССКФ. 1900. СПб.: Тип. «В. С. Балашев и К^о», 1900. Вып. III. С. 1-62. (Извлечено из ЖМНП за 1900 г.).

Отдельный оттиск этой работы был озаглавлен иначе: Миф об Оресте у Эсхила, Софокла и Еврипида. Этюд Иннокентия Анненского. СПб.: Тип. «В. С. Балашев и К^о», 1900. 72 с. (Извлечено из ЖМНП за 1900 г.).

В статье представлен сопоставительный анализ эсхиловской «Орестеи» с трагедиями Софокла и Еврипида, основанными на мифе об Оресте, о чем свидетельствует и ее рубрикация: «Введение. — Параллель между творчеством Эсхила и Еврипида» (С. 1-5), «„Агамемнон“» (С. 5-21), «„Хоэфоры“ и две „Электры“ в параллельном анализе» (С. 21-46), «„Евмениды“ и „Орест“» (С. 46-72).

Особо стоит отметить, что в статье помимо цитируемых собственных переводов «Электры» и «Ореста» Еврипида Анненский приводит и фрагменты перевода (по большей части прозаического) эсхиловских «Агамемнона» (С. 6, 8-13, 15-21), «Хоэфор» (С. 22-23, 25, 27, 31, 33-36, 40-41, 44-45), «Евменид» (С. 49-59).

66. А. В. Бородиной

Царское Село, 29.11.1899

29/XI '99

Ц. С.

Дорогая Анна Владимировна!

Благодарю Вас за память обо мне и поздравление к 26-му¹. Поручения Ваши исполняю и при этом объясняю нижеследующее: экземпляр катехизиса², который Вам посылается, размечен по указаниям батюшки³. Что касается до «Анабазиса» Ксенофонта⁴, то книжки, которые Вы получите, суть именно те, по которым Ст<епан> Осип<ович>⁵ проходит в классе, и читается текст подряд без пропусков^[2]. Сюда же присоединяется, согласно Вашему желанию, и полный текст означенного Ксенофонтова сочинения, только на что он нужен, я совсем не знаю.

Вы спрашиваете, как мне понравились карточки деток. Не совсем понравились: мне кажется, фотограф изобразил их старше и грубее, чем они есть на самом деле. NB. Это заключение не следует принимать к<а>к мимолетное замечание импрессиониста, а как фиксированное суждение наблюдателя.

Вы были совершенно правы, дорогая кузина, оценив мое письмо по его достоинству и дав мне за него дружеский реприманд⁶. Только отправив его, я сообразил, как оно было бестактно. Простите меня, и больше не будем об этом говорить. У нас зима, глубокая и такая серебряная, какой я никогда не видел. Знаете, на деревьях совсем не видно черноты: ветки стали толстые и искристые от инея; — свет голубых электрических звезд среди этих причудливых серебряных кораллов дает минутами волшебное впечатление. У нас нет таких звезд, как у Вас: наши не лучат, не теплятся, а только сверкают, но я люблю северные звезды: они мне почему-то напоминают глаза ребенка, который проснулся и притворяется спящим. Моя жизнь идет по-прежнему по двум руслам: педагогическому и литературному. Недавно отправил в редакцию огромную рукопись (10 печатных листов) — перевод еврипидовского «Ореста» и статью «Художественная обработка мифа об Оресте у Эсхила, Софокла и Еврипида»⁷. Нисколько не смущаюсь тем, что работаю исключительно для будущего, и все еще питаю твердую надежду в пять лет довести до конца свой полный перевод и художественный анализ Еврипида — первый на русском языке, чтоб заработать себе одну строчку в истории литературы — в этом все мои мечты. — Если у Вас будет какое-нибудь поручение или просто явится желание побеседовать со мною, я буду очень счастлив получить Ваше письмо. Мне доставляет удовольствие писать Вам, но еще большее получать Ваши письма.

Весь Ваш И. Анненский

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО РНБ. Ф. 24. Оп. 1. № 8. Л. 1-2об.).

Впервые опубликованное в КО (С. 446—447) письмо является самым ранним из сохранившихся писем Анненского к Бородиной.

Впервые на наличие в фондах РНБ писем Анненского, адресованных Бородиной, указывалось в следующем издании: Краткий отчет Рукописного Отдела за 1914—1938 гг. / Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина; Под ред. Т. К. Ухмыловой и В. Г. Геймана. Л., 1940. С. 180.

Бородина (урожд. Долженкова) Анна Владимировна (1858—1928) — одна из постоянных корреспонденток Анненского, возможно, его родственница (см. ниже формулу «mon cher cousin» — «мой дорогой кузен», впрочем, характер их родственных отношений пока определенно установить не удалось — только по отцовской линии у Анненского было 6 родных тетушек), жена инженера и ученого в области железнодорожного транспорта, одного из основоположников паровозостроения в России, в последние годы жизни руководителя одной из российских железных дорог Александра Парфеньевича Бородина (1848—1898), активного участника Русского технического общества, одного из основателей журнала «Инженер», издававшегося с 1882 г. в Киеве, а с 1889 г. его главного редактора и издателя. В печати отмечалось, что в своей редакционно-издательской деятельности он «обрел преданную и неутомимую сотрудницу в лице своей супруги Анны Владимировны» (Абрагамсон А. Первое двадцатилетие журнала «Инженер» // Инженер. Киев. 1907. № 1. С. 2). После смерти своего мужа она продолжала финансировать издание этого журнала и на протяжении почти десяти лет была его официальным издателем: лишь с 1907 г. заботы по изданию журнала взяло на себя Киевское отделение Императорского Русского технического общества: «…установившаяся в течение 25-ти лет местною профессиональною деятельностью и жизнью членов редакции „Инженера“ фактическая связь журнала с Обществом и получает с текущего года формальное освящение переходом роли издателя от А. В. Бородиной к Киевскому Отделению Императорского Русского Технического Общества» (Там же. С. 3). Ее участие в филантропической и благотворительной деятельности было отмечено киевской прессой (см., например: Общее собрание членов Общества подаяния помощи больным детям // Киевлянин. 1893. № 327. 26 ноября. С. 2. Без подписи).

В Киеве А. В. Бородина жила в собственном доме по адресу: ул. Фундуклеевская, д. 21. В «Записной книжке 1898 г.» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 14. Л. 131) рукой Анненского записан также следующий — очевидно, летний — адрес Бородиной: «Ю.-Зап. Железная дорога. Ст. Христиновка. Село Заячково. Анна Владимировна Бородина».

В мемуарных заметках H. H. Пунина, сына врача Императорской Николаевской Царскосельской гимназии H. M. Пунина, подружившегося в начале XX в. с ее сыном, сжато характеризовался их семейный уклад: «Семья Бородиных была зажиточной (у них был дом в Киеве) и несколько чопорной семьей; мне было трудно сидеть у них за чайным столом. Бородины были домами знакомы с Анненскими и с семьей Хмара-Барщевских» (ЛТ. С. 120).

Считаю уместным отметить здесь, что отдельный оттиск известной работы Анненского (Анненский И. Ф. Античный миф в современной французской поэзии. СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1908. 39 с. (Извлечено из журнала Гермес за 1908 г.: № VII; VIII; IX; X)) вышел с обозначенным на ненумерованной третьей странице посвящением:

Анне Владимировне Бородиной Автор.

Публикуемый текст не является первым письмом, адресованным ей (предыдущие не разысканы), и представляет собой ответ на приведенное ниже (одно из двух сохранившихся в архиве Анненского) письмо Бородиной (печатается по автографу: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 302. Л. 1-2об.):

16-го Ноября

1899 г.

Дорогой Иннокентий Федорович.

Вы ставите меня в самое невозможное положение, выражая желание, чтобы я Вас ни о чем не спрашивала, в ту самую минуту, когда я собираюсь обратиться к Вам с несколькими вопросами. По счастью для меня и по несчастью для Вас в конце Вашего письма я нашла оговорку, которой Вы снимаете с меня это запрещение, и намерена воспользоваться ею. Я говорю, «по несчастью для Вас», потому что благодаря этой оговорке Вы не получите от меня желаемого письма, а если я выдумаю спросить у Вас объяснение некоторых ощущений импрессиониста, Вы не в состоянии будете ответить мне с обещанной «солидностью, приличной Вашему положению».

Мои вопросы касаются пока учения моего Саши: напишите мне пожалуйста, что у Вас читают по-гречески в четвертом классе — Анабазис Ксенофонта? Если да, то попросите от моего имени Вашего сына купить и выслать мне эту книгу, но не только ту, которая читается в гимназии, но и несокращенную. Второй вопрос и просьба вместе с тем: нельзя ли попросить законоучителя, чтобы он отметил по учебнику, что именно пропускается в катехизисе. Я знаю, что учат далеко не весь текст, и хотела бы избавить Сашу от этого лишнего труда. Вместе с этими книгами прошу Валентина Иннокентиевича прислать мне синтаксис Кирпичникова, который я забыла захватить с собой. Александр Иванович Лыкошкин рассчитается с Вашим сыном, а я скажу сердечное спасибо Вам обоим за эту услугу.

Я совсем не хмурилась, читая Ваше письмо, а, напротив, внутренне улыбнулась: ведь все мои друзья пишут мне очень сериозные письма, а Вы написали иначе, и это вышло очень кстати. Только, пожалуйста, не подражайте импрессионистам, они передают исключительно впечатления минуты, без всякой связи с окружающим, и потому мне всегда казалось, что их создания грешат отсутствием глубины и скоро забываются. Вы же человек очень наблюдательный и потому Вам не следует быть импрессионистом.

Как видите, я очень старательно избегаю всяких описаний и объяснений, но не могу не сказать Вам, что кроме голубого неба и голубых гор тут есть еще нудные звезды, которые нигде так ярко не горят, как здесь. Но ни небо, ни горы, ни звезды не будят во мне упреков, а совсем другое чувство, о котором я не люблю говорить, потому что не люблю вообще <1 нрзб.> слов.

Теперь мне хотелось бы знать, какое новое несовершенство Вы во мне откроете: сначала мне досталось за женскую логику, потом оказалось, что я говорю не думая, и даже предполагается, что я пишу не думая. Что же будет дальше?

Ну пора оставить Вас в покое, mon cher cousin.

Передайте, пожалуйста, мой поклон Дине Валентиновне. Остались ли довольны карточкой моих девочек и можете ли теперь сказать, которая из них Вам больше нравится?

Сердечно уважающая Вас А. Бородина

¹ Речь идет о поздравлении по поводу именин И. Ф. Анненского, которые отмечались именно 26 ноября, в день памяти святого Иннокентия Иркутского (1680 или 1682—1731), епископа Иркутского и Нерчинского (в миру Ивана Кульчицкого, уроженца Черниговской губернии).

Ср. с фрагментом письма П. П. Митрофанова от 24 ноября (7 декабря) 1901 г.: «Я знаю, дорогой Иннокентий Федорович, как любите Вы в день своих имянин увидеться с вашими друзьями и знакомыми, дальними и ближними, далекими и близкими» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 353. Л. 5).

² В 1899 г. в Царскосельской гимназии в учебном обиходе употреблялись следующие учебники и учебные пособия по гимназической дисциплине «Закон Божий»: «2) Чельцова Объяснение веры, молитв и заповедей. <…> 6) Филарета Пространный катехизис. <…> 8) Смирнова Изложение христианской веры» (Сведения об Императорской Николаевской гимназии в Царском Селе: 1898—1899 учебный год. СПб.: Лештуковская паровая скоропечатня П. О. Яблонского, 1900. С. 61).

³ Речь, очевидно, идет о протоиерее Александре Васильевиче Рождественском (185? —1913), который, окончив в 1877 г. С.-Петербургскую духовную академию со степенью кандидата богословия, с 1878 по 1907 г. служил в Царскосельской мужской гимназии законоучителем, то есть преподавателем Закона Божия (см. о нем подробнее: Там же. С. 38; Краткий отчет об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896—1911): (Дополнение к краткому историческому очерку этой гимназии за первые XXV лет (1870—1895)). СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1912. С. 25; Рождественский Вс. Страницы жизни: Из литературных воспоминаний. 2-е изд., доп. М.: Современник, 1974. С. 20-21, 37-38, 43, 50, 52-57. (Б-ка «О времени и о себе»); Федотова О. А. Мой брат // О Всеволоде Рождественском: Воспоминания. Письма. Документы / Сост. В. Б. Азаров, Н. В. Рождественская. Л.: Лениздат, 1986. С. 18). Одновременно он состоял законоучителем и в некоторых других учебных заведениях Царского Села, в частности, в Народном училище, Городском училище и Мариинской женской гимназии.

В архиве сохранилось стандартное в значительной степени обращение И. Ф. Анненского к руководству учебного округа, связанное со служебной судьбой Рождественского (печатается по писарскому тексту на гимназическом бланке, подписанному Анненским: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 17761. Л. 74-74об.):

М. Н. П.

САНКТПЕТЕРБУРГСКИЙ

УЧЕБНЫЙ ОКРУГ

ИМПЕРАТОРСКАЯ

НИКОЛАЕВСКАЯ ГИМНАЗИЯ

в г. Царском Селе

13 июля 1902 г.

№ 770

Его Превосходительству

Господину Управляющему

С.-Петербургским Учебным Округом

На основании п. г. § 43 ВЫСОЧАЙШЕ утвержденного 30 июля 1871 г. устава Гимназий и прогимназий, имею честь почтительнейше ходатайствовать перед ВАШИМ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВОМ об оставлении на пять лет законоучителя вверенной мне гимназии протоиерея Рождественского, по выслуге им 26 сего июля 25 лет в должности преподавателя Орловской Духовной Семинарии, а затем с 6 марта 1878 года в настоящей должности. К сему имею честь присовокупить, что протоиерей Рождественский, служа в Императорской Николаевской Гимназии с 1878 года, безукоризненно-добросовестным исполнением своих обязанностей, глубоко-нравственным влиянием на учеников, любовью к детям и искусством преподавать в классах всегда был в высшей степени полезен для гимназии и до сих пор, отличаясь добрым здоровьем, может служить образцом точнейшей исполнительности и добросовестнейшего трудолюбия. Кроме своих преподавательских обязанностей протоиерей Рождественский с успехом исполняет обязанности настоятеля церкви при вверенной мне гимназии.

Директор И. Аннен<ский>

И. д. письмоводителя Г. Васильев

⁴ Ксенофонт (Ξενόφων) (около 430—355 или 354 до н. э.) — древнегреческий писатель, историк, афинский военный и политический деятель, ученик Сократа, излагавший его учение.

Некоторые из его произведений (в том числе «Απομνημονεύματα Σωκράτους» и «Κύρου Ανάβασις», рассказ об отступлении греков из Персии) входили в состав гимназической программы (см.: Циркулярное предложение № 20085 от 1 августа 1900 г. начальствам учебных округов о введении в гимназиях и прогимназиях новых учебных планов по древним языкам // Сборник распоряжений по Министерству Народного Просвещения. СПб.: Паровая Скоропечатня «Восток», M. M. Гутзац, 1904. Т. 14: 1899—1900. Стлб. 1315—1329) вплоть до практически полного устранения греческого языка из гимназического курса в 1901 г. (см.: ИФА. II. С. 219) и употреблялись в качестве учебных пособий в Царскосельской гимназии (см.: Сведения об Императорской Николаевской гимназии в Царском Селе: 1898—1899 учебный год. СПб.: Лештуковская паровая скоропечатня П. О. Яблонского, 1900. С. 63).

Анненским было подготовлено к учебному использованию одно из сочинений Ксенофонта: Ксенофонт. Воспоминания о Сократе в избранных отрывках: В 2-х ч. С введением, примечаниями и 8 рисунками / Объяснил И. Ф. Анненский, директор С.-Петербургской 8-ой гимназии. СПб.: Типо-лит. И. А. Литвинова, 1896; 2-е изд. СПб.: Типо-лит. И. А. Литвинова, 1900; 3-е изд., без перемен. СПб.: Синодальная тип., 1909. (Иллюстрированное собрание греческих и римских классиков с объяснительными примечаниями, под редакцией Льва Георгиевского и Сергея Манштейна).

Здесь речь идет, вероятнее всего, также об изданных в рамках «Иллюстрированного собрания греческих и римских классиков с объяснительными примечаниями, под редакцией Льва Георгиевского и Сергея Манштейна» книгах, выдержавших к 1897 г. уже четыре практически неизменных издания, первое из которых увидело свет в 1890 г.: Ксенофонт. Анабазис: Кн. I: В 2-х ч.: С введением, прим., 46 рис. и картой Малой Азии / Объяснил Л. А. Георгиевский; Ксенофонт. Анабазис: Кн. II: В 2-х ч.: С введением, прим., 30 рис. и картой Малой Азии / Объяснил Л. А. Георгиевский. Царское Село, 1890.

⁵ Цибульский Степан Осипович (1858 — не ранее 1930) — филолог-классик, педагог, служивший с 1890 по 1903 г. учителем древних языков в Николаевской Царскосельской гимназии, впоследствии — заведующий гимназией при римско-католической церкви Св. Екатерины, журналист, редактор журнала «Гермес», в котором Анненский продуктивно сотрудничал, один из наиболее активных деятелей С.-Петербургского Общества классической филологии и педагогики.

Анненский высоко оценивал эрудицию и педагогические новации Цыбульского (см., например: Сведения об Императорской Николаевской гимназии в Царском Селе: 1898—1899 учебный год. СПб., 1900. С. 2-3), публично высказывал ему «искреннюю благодарность» за «неизменное сочувствие» своим еврипидовским занятиям (см.: Театр Еврипида: Полный стихотворный перевод с греческого всех пьес и отрывков, дошедших до нас под этим именем: В 3-х т. / С двумя введениями, статьями об отдельных пьесах, объяснит, указателем и снимком с античного бюста Еврипида. СПб.: Тип. Книгоиздательского Т-ва «Просвещение», 1906. Т. I. С. VII). Отдельный оттиск перевода «Ифигении-жертвы» Еврипида (СПб.: Тип. В. С. Балашева и К^о, 1898. 94 с.) содержит указание, что этот «перевод посвящается Ст. Ос. Цыбульскому». В свою очередь Цыбульский, автор (совместно с Малеиным) некрологической заметки, посвященной Анненскому (Гермес. 1909. Т. V. № 19 (45). 1 дек. С. 595), неоднократно и вполне сочувственно упоминал в своих сочинениях его филологические работы (см., например: Новые издания учебников для начального обучения латинскому языку // Гермес. 1909. Т. V. № 14 (40). 15 сент. С. 432; Хроника // Гермес. 1909. T. V. № 16 (42). 15 окт. С. 498—499; Вопросы и ответы // Гермес. 1912. Т. XI. № 13. 1 сент. С. 346; № 14. 15 сент. С. 367; [Рец.] // Гермес. 1916. Т. XVIII. № 7-8 (173—174). Апрель. С. 143. Рец. на кн.: Гливенко И. И. Хрестоматия по всеобщей литературе. Пг.; Киев, 1905. Ч. 1; Античная поэзия и древние мифы в музыкальной иллюстрации английских композиторов // Гермес. 1917. Т. XX. № 8 (194). 15 апр. С. 153), а некоторым из них он посвятил специальные статьи и заметки (см.: «Театр Еврипида» // С.-Петербургские ведомости. 1907. № 18. 24 янв. (6 февр.). С. 2; [Рец.] // Исторический вестник. 1917. T. CXLVII. Февраль. С. 532—533. Рец. на кн.: Театр Еврипида: Драмы / Перевод И. Анненского. М., 1916. Т. I).

См. также: ЛТ. С. 87, 137; ИФА. I. С. 15; ИФА. II. C. 179, 186; ИФА. III. С. 162, 164; ИФА. IV. С. 298, 301.

В качестве директора гимназии Анненскому доводилось не раз официально обращаться к окружному начальству по поводу официальных ходатайств и заявлений Цыбульского. Так, например, в деле 1901 г. «Николаевская Царскосельская гимназия: сведения об учениках и педагогах» (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 9143) сохранилось написанное на служебном бланке гимназии «Ходатайство о заграничном отпуске» от 17 марта 1901 г. за № 158 (Л. 8), писарской текст которого подписан Анненским:

Его Превосходительству

Господину Попечителю

С.-Петербургского Учебного Округа

Преподаватель древних языков вверенной мне гимназии Коллежский Советник Степан Цыбульский обратился ко мне с просьбою об исходатайствовании ему на предстоящее каникулярное время отпуска за границу.

Не встречая со своей стороны препятствий к удовлетворению просьбы г. Цыбульского, имею честь представить о сем на благоусмотрение Вашего Превосходительства.

Директор И. Аннен<ский>

И. д. письмоводителя В. Соколов

В архиве Анненского сохранились 4 письма Цыбульского 1907—1909 гг. (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 380. 8 л.), первое из которых связано с инициированными Анненским (но нереализованными) попытками издать на немецком языке неназванное сочинение (речь идет, очевидно, об анонсированной им книге «Еврипид и его время», ее русский текст под заглавием «Афины V века» сохранился в архиве Анненского (см. прим. 3 к тексту 123)):

2 августа 1907 г.

Ваше Превосходительство
Глубокоуважаемый

Иннокентий Феодорович.

Мне в высшей степени <…> досадно, что Ваше интереснейшее письмо не застало меня уже в Лейпциге, фирма Кёлера прислала мне его в Бреславль… <…>

Конечно, я немедленно написал представителю фирмы и изложил все дело, объяснив причем, кто автор труда, издание которого предлагается Кёлеру. Я упомянул, что рукописи Вы пришлете ему из Царского Села.

Думаю, ответ будет сегодня или завтра.

Адрес фирмы:

К. F. Koehler

Barsortiment

Leipzig

Täubchenweg, 21.

Если находите удобным, пошлите сейчас же рукопись в Лейпциг, сославшись в письме на меня. Или, быть может, позволите это сделать мне, когда вернусь в Петербург. Буду же я дома в субботу или в воскресенье (т<о> е<сть> 11 или 12 августа).

Все Ваши друзья и <поклонники? — А. Ч.> Вашего таланта очень обрадуются, увидев Ваши труды на общеевропейском языке. Если бы с Koehler’ом дело не вышло, можно будет обратиться к другому издателю. У меня есть в Лейпциге знакомый, который может все устроить. <…>

Преданный Вам
Ваш слуга Ст. Цыбульский (Л. 1-2об.).

Несомненно, представляют интерес и другие письма Цыбульского, в которых затрагиваются и стиховедческая проблематика, и редакционные дела журнала «Гермес», и постановка «Ифигении-жертвы» на сцене Михайловского театра, и хлопоты, связанные с рекламной кампанией по поводу выхода в свет журнала «Аполлон» (в «Гермесе» начиная с № 14 (40) от 15 сентября 1909 г. публиковалось объявление об открытии подписки на «новый иллюстрированный ежемесячник „Аполлон“»).

К сожалению, письма Анненского, адресованные Цыбульскому, разыскать не удалось.

⁶ От фр. la réprimande — выговор, упрек.

⁷ См. прим. 3 к тексту 65.

⁸ Речь идет о сыне Бородиной Александре Александровиче Бородине (1885—1925), окончившем Царскосельскую гимназию в 1904 г. с золотой медалью (см.: Краткий отчет об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896—1911): (Дополнение к краткому историческому очерку этой гимназии за первые XXV лет (1870—1895)). СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1912. С. 94), с 21 июля 1910 г. преподавателе русского языка и словесности той же гимназии (Там же. С. 26).

Остается сожалеть, что не сохранилось его воспоминаний об Анненском: по словам H. H. Пунина, «Саша Бородин кое-что рассказывал мне об Анненском, но то, что он рассказывал, или, может быть, то, что я запомнил из его рассказов, относилось к бытовым мелочам, вроде, например, того, что Анненский любил крепкий чай с одной, обязательно одной каплей сливок. Рассказывая об Анненском, Бородин имитировал его неповторимую интонацию, точнее, его манеру говорить» (ЛТ. С. 120).

67. В. К. Ернштедту

Царское Село, 23.12.1899

23/XII '99

Ц. С.

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Корректуру¹, исправив, посылаю Вам: для корректуры имею всегда время, силы и охоту. Простите, что пришлось кое-что если не исправить, то передвинуть. Впрочем, если бы трудно было изменить, то можно оставить так. Оттисков (конечно, всего сразу и с особой нумерацией) хотел бы иметь 100, из них 50 на лучшей бумаге.

Прошу Вас передать мое истинное почтение Вашей супруге².

Искренне преданный Вам
И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 21-21об.).

¹ Речь, очевидно, идет о корректуре перевода «Ореста» Еврипида.

² Лидия Ивановна Ернштедт (урожд. Деллеви).

См. о ней подробнее: Куклина И. В. В. К. Ернштедт: обзор научного рукописного наследия // Рукописное наследие русских византинистов в архивах Санкт-Петербурга / РАН; С.-Петербургский филиал Института русской истории; С.-Петербургский филиал АРАН; Под ред. И. П. Медведева. СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. С. 118, 122.

68. А. В. Бородиной

Царское Село, вторая половина августа 1900

Дорогая Анна Владимировна!

Я с большой радостью прочел вчера Ваше письмо¹. Я люблю Ваши письма. Они, точно Ваши глаза — грустно-ласковые. Прочитаешь письмо, — такое оно серьезное, определенное, а между тем что-то в нем светится, точно звезда, та звезда, которую математик никогда не отнимет у поэта. Я люблю в Ваших письмах, как в Ваших глазах, даже ту занавесь, которую в них всегда чувствуешь: «дальше не ходи, дальше не старайся даже угадывать». Кузина, милая, согласитесь, что моя параллель (звезды, однако, настраивают меня математически) между письмами, глазами и звездами справедлива во многом. Но если даже я ошибаюсь, Бога ради не складывайте губ в презрительное и строгое: «quelle platitude!»², потому что я чувствую то, что пишу.

Я оценил Ваше письмо особенно потому, что оно дошло до меня в очень тяжелое лично для меня время. Вы не можете себе представить, что приходится теперь переживать. Вы знаете, напр<имер>, что мы официально обязываемся выгонять всех, не явившихся в класс к началу занятий, через три дня после начала, без уважительной причины³. Вы знаете, что я должен отказать в приеме 50 человекам, из которых человек 20 (!) я обнадежил. Ну… бросим это. Словом, я получил Ваше письмо после тяжелого и долгого объяснения с Сониным⁴, из которого я вынес чувство холодного презрения к самому себе, — кажется, это было самое определенное из вынесенных мною чувств…

Вы понимаете, отчего Ваше письмо, хотя оно и говорит немного об учебных планах, — но своей иной атмосферой, своим нежным ароматом женской души было таким бальзамом для моего сердца.

Если Вы читали когда-нибудь пародии Добролюбова⁵, то, может быть, примените ко мне, по этому случаю, его знаменитое

Мы сознали: в грязной луже

Мы давно стоим,

И чем далее, тем хуже

Все себя грязним⁶.

Вы спросите меня: «Зачем Вы не уйдете?» О, сколько я думал об этом… Сколько я об этом мечтал… Может быть, это было бы и не так трудно… Но знаете, как Вы думаете серьезно? Имеет ли нравственное право убежденный защитник классицизма бросить его знамя в такой момент, когда оно со всех сторон окружено злыми неприятелями⁷? Бежать не будет стыдно? И вот мое сердце, моя мысль, моя воля, весь я разрываюсь между двумя решениями. Речь не о том, что легче, от чего сердце дольше будет исходить кровью, вопрос о том, что благороднее? что менее подло? чтоб выразиться точнее, какое уж благородство в службе!

Я исписал уже целый лист и не написал ничего в ответ на Ваши вопросы. Все, что Вам надо знать относительно Саши⁸ и его ученья, будет в точности Вам сообщено со всеми переменами в учебном плане, которые должны скоро последовать⁹; если нужно, то и книги, конечно, вышлются. Вы спрашиваете о Дине. Я в Царском один и, вероятно, до октября. Она в настоящую минуту, вероятно, у себя в Сливицком с нашим любимым внуком¹⁰, который заболел бронхитом. Из Сливицкого она поедет в Каменец¹¹ (Смоленская губ<ерния>. Почтово-телеграфная станция Волочек, Платону Петровичу Хмара-Барщевскому, для передачи…). Потом, вероятно, она опять вернется в Сливицкое, где строит дом (Смоленской губ<ернии> город Белый, такой-то в Сливицком)¹². Чисел и сроков для переездов она, конечно, и сама определить не может, особенно теперь, с больным ребенком на руках. Но письмо не пропадет. Валентин¹³ мой в Каменце, очень веселится — он всегда умеет создать себе атмосферу веселости. Вы спрашивали еще обо мне. Я совершил поездку по Волге, до Астрахани; было страшно жарко: температура доходила до 30° в тени. Два дня я пролежал на пароходе в какой-то сквернейшей астраханской лихорадке. Тем не менее я, что называется, освежился. Ничего не делал. Одну ночь вспоминаю с удовольствием, это, когда мы плыли из Царицына в Астрахань. Это было волшебное небо, полная луна, золотая, а другая в воде серебряная; даль серебряная, вода, небо, блеск, тишина… Звезды, как у нас бывают только зимой, большие, яркие. После Волги был неделю в Смоленской губ<ернии>, потом две недели в Финляндии, любовался Иматрой, Сайменским озером¹⁴. Теперь любуюсь гимназией и собой в качестве ее директора.

Напишите мне, пожалуйста, и поцелуйте за меня Ваших детей.

Простите за мое бессвязное письмо. На прощанье хотите стихи? Не мои, а переведенные мною из Sully-Prudhomme¹⁵.

L’idéal

Прозрачна высь. Своим доспехом медным

Средь ярких звезд и ласковых планет

Горит луна. А здесь, на поле бледном,

Я полон грез о той, которой нет.

Я полон грез о той, чья за туманом

Незрима нам алмазная слеза,

Но чьим лучом, земле обетованным,

Иных людей насытятся глаза.

Когда бледней и чище звезд эфира

Она взойдет средь чуждых ей светил,

Пусть кто-нибудь из чад последних мира

Расскажет ей, что я ее любил.¹⁶

Вы не любите стихов, я знаю. Но я Вам пишу эти, потому что Вы любите звезды. Кроме того, поэзия Прюдомма так астральна, что она должна Вам нравиться.

Простите, кончаю, дайте руку!

Ваш И. Анненский

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО РНБ. Ф. 24. Оп. 1. № 8. Л. 7-7об.).

Отдельные фрагменты письма публиковались Е. Р. Малкиной (Литературный современник. 1940. № 5-6. С. 210) и А. В. Федоровым (Анненский Иннокентий. Стихотворения и трагедии / Вступ. статья, подг. текста и прим. А. В. Федорова. Л.: Советский писатель, 1959. С. 9). Впервые опубликовано в полном объеме в КО: С. 447—449. Датирован текст в соответствии с карандашной пометой Бородиной.

¹ Письмо в архиве Анненского не сохранилось.

² Какая безвкусица (фр.).

³ Вероятно, речь идет об одном из циркулярных писем попечителя С.-Петербургского учебного округа.

⁴ Сонин Николай Яковлевич (1849—1915) — педагог, математик, окончивший последовательно Московскую 4-ю гимназию и Московский университет по физико-математическому факультету. В 1871 г. он защитил в университете диссертацию на степень магистра чистой математики, а в 1874 г. был удостоен степени доктора математики. С 1872 г. Сонин состоял на службе в Варшавском университете, сначала в должности приват-доцента, а впоследствии (с 1877 г.) экстраординарного и (с 1879 г.) ординарного профессора. В 1891 г. ученый был избран членом-корреспондентом И АН, а с 1 мая 1893 г. — ординарным академиком И АН.

Сонин был заметным деятелем народного образования России, с 30 июля 1899 г. (см.: Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1899. № 9. С, 365) по 20 июня 1901 г. — попечителем С.-Петербургского учебного округа (в этом качестве он не раз присутствовал в Николаевской Царскосельской гимназии, см., в частности: Сведения об Императорской Николаевской гимназии в Царском Селе: 1898—1899 учебный год. СПб.: Лештуковская паровая скоропечатня П. О. Яблонского, 1900. С. 1). 20 июня 1901 г. Именным Высочайшим указом, данным Правительствующему Сенату, было определено: «Попечителю С.-Петербургского учебного округа и ординарному академику Императорской Академии наук, доктору чистой математики, тайному советнику Сонину — Всемилостивейше повелеваем быть членом совета министра народного просвещения и председателем ученого комитета министерства народного просвещения, с оставлением его ординарным академиком» (ЖМНП. 1901. Ч. CCCXXXVII. Сентябрь. Паг. 1. С. 3). В этом качестве Сонин и продолжат служить по ведомству Министерства народного просвещения до своей кончины.

Очевидно, отношения между Сониным и Анненским никогда не выходили за рамки чисто служебных. В упоминавшемся уже деле «Николаевская Царскосельская гимназия: сведения об учениках и педагогах» (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 9143) сохранилось немало чисто официальных обращений Анненского к Сонину; некоторые из них, представляющие биографический интерес, приводятся в настоящем издании (см. текст 76, прим. 2 к тексту 71, коммент. к тексту 78). Несколько служебных писем Анненского к Сонину периода совместной службы в Ученом Комитете также воспроизведены в настоящем издании (см. тексты 84, 99). Впрочем, нужно отметить, что Сонин был поименован Анненским среди достаточно узкого круга лиц, кому он планировал послать — и, вероятно, послал — авторский экземпляр «Второй книги отражений» (см. запись Анненского, озаглавленную архивистами «Список личных знакомых для распределения авторских экземпляров „Второй книги отражений“»: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 419. Л. 1).

⁵ Речь идет о поэтических произведениях критика, публициста Николая Александровича Добролюбова (1836—1861) из цикла «Мотивы современной русской поэзии», часть которых впервые была опубликована в «Свистке» (сатирическом приложении к «Современнику»).

⁶ Неточная цитата из первой строфы стихотворения Добролюбова «Современный хор: (Посвящается всем знающим дело)», впервые опубликованного под псевдонимом Конрад Лилиеншвагер в первом выпуске «Свистка» (Современник. 1859. № 1. С. 212—213).

Цитата приведена, видимо, по памяти: у Добролюбова и в перво-публикации, и в посмертном издании (см.: Сочинения Н. А. Добролюбова: В 4-х т. СПб.: Тип. В. Безобразова и К^о, 1862. Т. 4. С. 355) первая строка выглядит иначе: «Слава нам! В поганой луже…». Вне всякого сомнения, для понимания смысла ссылки Анненского важен полный текст стихотворения (цит. по: Добролюбов Н. А. Полное собрание стихотворений / Вступ. статья, подгот. текста и прим. Б. Я. Бухштаба. Л.: Советский писатель, 1969. С. 139—140):

Слава нам! В поганой луже

Мы давно стоим,

И чем далее, тем хуже

Все себя грязним!

Слава нам! Без ослепленья

На себя мы зрим

И о нашем положеньи

Громко мы кричим.

Сознаем мы откровенно,

Как мы все грязны,

Как вонючи, как презренны

И для всех смешны.

Слава нам! В грехах сознанье

Мы творим, смеясь,

И слезами покаянья

Мы разводим грязь.

Гордо, весело и прямо

Всем мы говорим:

«Знаем мы, чем пахнет яма,

В коей мы стоим…»

Друг на друге растираем

Мы вонючий ил,

И друг друга мы ругаем,

Сколько хватит сил.

Справедливо мы гордимся

Подвигом таким

И уж больше не стыдимся,

Что в грязи стоим.

Смело мы теперь смеемся

Сами над собой

И без страха окунемся

В грязь — хоть с головой…

⁷ Речь идет, очевидно, о расстановке сил в высочайше учрежденной комиссии по вопросу об улучшениях в средней общеобразовательной школе, созванной министром народного просвещения Боголеповым в соответствии с циркуляром от 8 июля 1899 г. и работавшей с 7 января 1900 г. по 7 марта 1901 г.

Именно защите классической системы образования и были посвящены основные усилия Анненского, выступившего с несколькими талантливо-полемическими докладами. Так, на одном из первых заседаний комиссии 10 января Анненский произнес речь, в которой были четко разграничены два потенциально возможных варианта развития системы образования «Школа типа гуманитарного имеет в основе своей филологию, а реальная — естественные науки, сообразно с этим две идеальных цели. Школа гуманитарная стремится методически приобщить учащихся к общечеловеческой культуре, поскольку она связана с исконной нашей сущностью, т. е. с философией, творчеством и практической моралью, заставляя учащихся самостоятельной умственной работой усваивать их элементы из единственных и определительных для нашей культуры образов и положений.

Реальная школа ставит себе целью методическое приобщение подрастающего поколения к общечеловеческой культуре путем постепенного введения его в область эмпирической работы над природой. Для гуманитарной школы человек homo, откуда humanus, для реальной он ἅνθρωπος, откуда слово антропология.

Эти два принципа представляются исключающими друг друга. Один из них может только искусственно развиваться за счет другого» (Доклад директора Императорской Царскосельской гимназии И. Ф. Анненского // Труды Высочайше учрежденной комиссии по вопросу об улучшениях в средней общеобразовательной школе / М<инистерство> Н<ародного> П<росвещения>. СПб.: Тип. С.-Петербургской тюрьмы, 1900. Вып. VI: Приложения к журналам комиссии. С. 88-89. (На правах рукописи).

См. также: Доклад директора Императорской Царскосельской гимназии И. Ф. Анненского. О проекте новой школы [профессора П. Г. Виноградова] // Труды Высочайше учрежденной комиссии по вопросу об улучшениях в средней общеобразовательной школе / М<инистерство> Н<ародного> П<росвещения>. СПб.: Тип. В. Ф. Киршбаума, 1900. Вып. VII: Приложения к журналам комиссии. Паг. 1. С. 201—208. (На правах рукописи); И. А. [Рец.] // РШ. 1901. № 1. Паг. 2. С. 4-5. Рец. на кн.: Павел Капнист, граф. Классицизм, как необходимая основа гимназического образования. М., 1900. Вып. II: Исторический очерк развития среднего образования в Германии.

⁸ См. прим. 9 к тексту 66.

⁹ В связи с работой комиссии по вопросу об улучшениях в средней общеобразовательной школе резко активизировалась работа МНП по пересмотру учебных планов и программ гимназических курсов (см., в частности, прим. 4 к тексту 64). Завершилась эта работа изданием «Циркулярного предложения начальствам учебных округов относительно преобразования средней школы» № 16263 от 23 июля 1901 г., содержащего «Конспект учебного плана для средней школы» и «Таблицы распределения уроков для различных типов средней школы» (см.: Сборник распоряжений по Министерству Народного Просвещения. СПб.: Паровая Скоропечатня «Восток», M. M. Гутзац, 1904. Т. 15: 1901—1903. Стлб. 311—314, 2045—2066).

¹⁰ Речь идет о Валентине Платоновиче Хмара-Барщевском (1895—1944), которому Анненским были посвящены стихотворения «Вербная неделя» и «Завещание» (СТ. С. 91, 182). А. В. Орлов, основываясь на собственных воспоминаниях и сведениях, сообщенных дочерью любимого внука Анненского Н. В. Томбаевой, так охарактеризовал его жизненный путь: «Он после кратковременной службы в старой армии работал в народном хозяйстве, затем с 1926 по 1933 год служил командиром в инженерных войсках Красной Армии под Москвой, был демобилизован вследствие болезни, работал в системе Метростроя, получил инвалидность и был снят с военного учета. С началом Великой Отечественной войны он пошел в народное ополчение, но через месяц его отчислили, ввиду резкого ухудшения состояния его здоровья. В августе 1941 года он вместе с женой Наталией Владимировной, работавшей на авиационном заводе, был эвакуирован в Казань. Там он и умер от рака и похоронен на кладбище поселка Лесные Моркваши в 20 км от Казани» (Орлов. I. Л. 115).

¹¹ Село Каменец, в настоящее время входящее в Нахимовский сельский округ Холм-Жирковского района Смоленской области (ср.: Оцуп Николай. Океан времени: Стихотворения; Дневник в стихах; Статьи и воспоминания о писателях / Вступ. статья, сост. и подгот. текста Л. Аллена; Коммент. Р. Тименчика. 2-е изд. СПб.: Logos, 1994. С. 601), расположено на левом берегу Днепра. Своим названием оно обязано большому камню, лежащему в реке. Село принадлежало воеводе И. И. Бровцыну (с 1681 г.), после прекращения его рода — полковнику В. Л. Голенищеву-Кутузову. Когда последний умер, село перешло к Лесли. Согласно справочнику «Список населенных мест Смоленской Губернии» (СПб.: Изд. Статистического Комитета Министерства Внутренних Дел, 1904) в Каменецкой волости Вельского уезда под № 1034 и 1035 значились: «Каменец село дворов 28, жителей: м. 59, ж. 81; Каменец вл. ус. дворов 6, жителей: м. 14, ж. 9; Каменец вл. ус. дворов 2, жителей: м. 2, ж. 1».

Как уже говорилось ранее (см. прим. 5 к тексту 21), именно село Каменец было административным центром 3-го участка Вельского уезда Смоленской губернии, земским начальником которого служил П. П. Хмара-Барщевский. В его личном деле (РГИА. Ф. 1291. Оп. 122. № 48), разысканном А. В. Орловым, содержится информация о его чиновном росте за выслугу лет в этой должности (в 1895 г. его произвели в коллежские секретари, в 1899 г. — в титулярные советники, в 1901 г. — в коллежские асессоры, в 1904 г. — в надворные советники) и указание на состав его семьи («Женат на дочери капитан-лейтенанта Ольге Петровне Лесли. <…> Имеет детей: усыновленную дочь Ольгу, род. 1 октября 1893 г., сына Валентина, род. 15 апреля 1895 г., и сына Петра, род. 4 июня 1899 г. Жена и дети вероисповедания православного и находятся при нем» (цит. по: Орлов. I. Л. 172)).

Именно здесь располагалось имение О. П. Хмара-Барщевской «при с. Каменце и дер. Кучине, Баранове, Семенкове и Горбылях» площадью 1029 десятин (хотя в формулярном списке ее второго мужа и указывалось, что у жены его нет ни родовых, ни благоприобретенных имений), неоднократно назначавшееся в торги, очевидно, в связи с неуплатой процентов по банковской ссуде. Процедура эта продолжалась в течение довольно длительного времени (см., например, извещения Правления С.-Петербургско-Тульского поземельного банка: Правительственный вестник, 1897. № 207. 20 сент. (2 окт.). С. 6; 1905. № 58. 13 (26) марта. С. 8; 1906. № 64. 19 марта (1 апр.). С 7).

Вероятно, с попытками смягчить эту проблему связана сохранившаяся в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 286. Л. 1-2) его записка, написанная на визитной карточке (текст, вписанный от руки, выделен курсивом) и адресованная заметному финансовому деятелю, председателю Правления С.-Петербургско-Тульского Поземельного банка Александру Федоровичу Масловскому (1844—1915), не чуждому между прочим педагогической проблематике (см.: Масловский А. Ф. Русская общеобразовательная школа: Мысли отца семейства по поводу предстоящей реформы средней школы. СПб.: Государственная тип., 1900):

Иннокентий Феодорович Анненский

просит глубокоуважаемого Александра Федоровича уделить несколько минут внимания его пасынку Платону

Царское Село <Зачеркнуто: Московское шоссе д. Эбермана. — А. Ч.>

Петровичу Хмара-Барщевскому.

Его Превосходительству Александру Федоровичу Масловскому

от И. Анненского

Судя по зачеркнутым элементам визитной карточки, датировать эту записку можно концом сентября — началом октября 1908 г.

Открытые в том же 1908 г. в Каменце Кредитное товарищество и Общество сельского хозяйства, активное участие в которых принимала невестка Анненского (см. прим. 4 к тексту 137), имели к 1913 г. оборот в 10 тыс. руб.

¹² См. прим. 7 к тексту 14.

¹³ Речь идет, очевидно, о каникулярном отдыхе Валентина Иннокентьевича Анненского, который к лету 1900 г. завершил первый год обучения на юридическом факультете С.-Петербургского университета.

Впрочем, сын Анненского, как удалось установить А. В. Орлову, не только «веселился» в Каменце. В университетском личном деле В. И. Анненского (ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. № 36342) отложились документы, свидетельствующие о его болезни во время каникулярного отдыха с 10 августа по 28 сентября 1900 г. ревматическим воспалением радужной оболочки левого глаза (iritis serosorheumatica).

Тем же летним временем 1900 г. датировал исследователь начало хлопот сына Анненского о внесении его в дворянскую родословную книгу Смоленской губернии: «Об этом свидетельствует переписка, отложившаяся в его студенческом личном деле. Так, уже 6 ноября того же года в Правление Имп. С.-Петербургского Университета поступило из Смоленского Дворянского Депутатского Собрания отношение от 2-го ноября 1900 г. № 903 с просьбой прислать подлинное метрическое свидетельство о рождении и крещении Валентина Иннокентьевича Анненского, т. к. документ этот необходим для внесения означенного лица в дворянскую родословную книгу Смоленской губернии, по миновании надобности будет возвращен. А год спустя Валентин Анненский подал прошение Инспектору студентов о выдаче ему свидетельства о благонадежности для представления в Смоленское Двор. Деп. Собр. для занесения его в дворянскую родословную книгу Смоленской губернии. Затем Канцелярия университета получила обратно метрическое Свидетельство о рождении и крещении Валентина Анненского за № 926 при сопроводительном отношении Смоленского Двор. Деп. Собр. от 30 января 1902 г. № 75. (Там же лл. 21, 25 и 35)» (Орлов. I. Л. 175).

Завершились же хлопоты Анненских о внесении Валентина в Дворянскую родословную книгу Смоленской губернии (в III ее часть) в 1901 г. (см. коммент. к тексту 34).

¹⁴ Тема «Анненский и Финляндия» впервые была внятно обозначена в следующей публикации: Финский альбом: Из русской поэзии начала XIX — начала XX века / Сост. и автор «Вместо комментариев» Т. С. Тихменева. Juvàskylâ, 1998. С. 80-81, 309—310.

¹⁵ Сюлли-Прюдом (Sully-Prudhomme), наст, имя Рене-Франсуа-Арман Прюдом (1839—1907) — французский поэт, один из наиболее ярких представителей так называемой «парнасской школы», лауреат Нобелевской премии в области литературы 1901 г.

Анненский перевел несколько его стихотворений (СТ. С. 264—269). Библиографическое описание переводов Анненского из Сюлли-Прюдома см.: ИФА. VI.

¹⁶ Впервые этот перевод из первой поэтической книги Сюлли-Прюдома «Stances et poèmes» (Paris: A. Faure, 1865) под заглавием «Идеал» был опубликован с минимальными разночтениями в составе дебютного стихотворного сборника Анненского «Тихие песни» (СПб., 1904), причем именно этим текстом открывался раздел «Парнасцы и Проклятые».

О неразрывной связи этого перевода с оригинальным творчеством Анненского лучше всего написал О. Ронен (см.: Ронен О. Иносказания // Звезда. 2005. № 5. С. 229—230).

69. В. К. Ернштедту

Царское Село, 10.10.1900

10/Х 1900

Ц. С.

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Я с большим удовольствием поручаю «Алькесту»¹ Вашему дружескому вниманию.

τῇ σῇ πέποιθα χειρί δεξιᾷ μόνῃ ².

Пишу «Алькеста», а не «Алькестида» по аналогии «Мнесарх» из «Мнесархид»³ и кроме того из экономии слогов.

«Алькеста» моя совсем готова, теперь переписываю ее и совместно пишу послесловие⁴, чтобы иметь право сказать:

κόσμος γ᾽ ἕτοιμος, ῷ σφε σονθάψει… γραφεύς

Истинно Вам преданный И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 22-22об.).

¹ Речь идет, очевидно, о переводе трагедии Еврипида, над которым Анненский завершал работу. «Поручение», вероятно, можно рассматривать как предложение ее опубликовать.

Вскоре этот перевод был опубликован Ернштедтом: Анненский И. Алькеста, драма Еврипида // ЖМНП. 1901. Ч. CCCXXXIV. Март. Паг. 5. С. 108—164; ССКФ. 1901. СПб.: Тип. В. С. Балашева и К^о, 1901. Вып. I. С. 108—164. (Извлечено из ЖМНП за 1901 г.).

Отдельный оттиск публикации посвящен Е. М. Мухиной, жене сослуживца Анненского по Царскосельской гимназии: Алькеста, драма Еврипида / Перевел с греческого стихами и снабдил предисловием «Поэтическая концепция Алькесты Еврипида» Иннокентий Анненский. Перевод посвящается Е. М. Мухиной. СПб.: Тип. «В. С. Балашев и К^о», 1901. 93 с. (Извлечено из ЖМНП за 1901 г.).

² Только твоей деснице я доверяю (древнегр.). В переводе И. Ф. Анненского: «Тебе хочу с рук на руки отдать» (ЖМНП. 1901. Ч. CCCXXXIV. Март. Паг. 5. С. 161). Цитируется стих 1115 из «Алькесты», реплика Геракла, возвращающего отнятую им у демона смерти героиню Адмету (за указание на источники приводимых в письме цитат приношу самую искреннюю благодарность В. В. Зельченко, которому принадлежит также их буквальный перевод). Цитата сверена по изд.: Euripides. Tragôdien: Griechisch und Deutsch von Dietrich Ebener. Berlin: Akademie-Verlag, 1975. Bd. II: Alkestis; Hippolytos; Hekabe; Andromache. S. 86.

³ По поводу русской транскрипции имени героини и названия трагедии Еврипида «Ἄλκηστνς» см. прим. 3 к тесту 78.

Речь идет об имени отца Еврипида, который в его анонимной «Βίος» был поименован как Мнесархид (Μνησαρχίδης). а в «Лексиконе Суда» (Λεξικό Σούδας) — как Мнесарх (Μνήσαρχος) или Мнесархид (Μνησαρχίδης). Именно сокращенным вариантом имени пользовался Анненский, озаглавливая свои переводы. См., например: «Ипполит, трагедия Еврипида, сына Мнесарха», «Медея, трагедия Еврипида, сына Мнесарха» (ЖМНП. 1902. Ч. СССХХХХ. Март. Паг. 5. С. 139; 1903. Ч. CCCXXXXVII. Май. Паг. 5. С. 218).

⁴ Впоследствии эта работа также была опубликована, причем в ЖМНП она предшествовала трагедии: Анненский И. Поэтическая концепция «Алькесты» Еврипида // ЖМНП. 1901. Ч. CCCXXXIII. Февраль. Паг. 5. С. 73-96; Ч. CCCXXXIV. Март. Паг. 5. С. 97-107; ССКФ. 1901. СПб.: Тип. «В. С. Балашев и К^о», 1901. Вып. I. С. 73-107. (Извлечено из ЖМНП за 1901 г.).

⁵ Готов убор, в котором ее схоронит сочинитель (древнегр.). Приводится измененный стих 149 из «Алькесты», реплика служанки, отвечающей корифею хора на вопрос, обряжают ли уже Алькестиду (в переводе И. Ф. Анненского: «Как? иль на смерть ее сбирают там…»). Анненский заменил слово πόσις (супруг, муж) на слово γραφεύς (писатель, сочинитель). Еврипидовский стих переведен им так: «Уж и наряд готов, в чем муж схоронит» (ЖМНП. 1901. Ч. CCCXXXIV. Март. Паг. 5. С. 117). Цитата сверена по указанному в прим. 2 немецкому изданию Еврипида (S. 30).

70. В. К. Ернштедту

Царское Село, 17.10.1900

17 окт. 1900 г.

Ц. С.

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Не может ли кому-нибудь из Ваших молодых эллинистов¹, например, Лео², Бизюкину³, — быть на пользу объявление, которое мне только что сообщено⁴? Переписываю его с полной точностью.

Lehrer

der alten Sprachen fur eine Privatschule sofort gesucht. Gage 1800 Rbl. Offerten unter «Lehrer» empfângt die Buchhandlung von Ferd. Besthorn in Mitau⁵.

Душевно Вам преданный
И. Аннен<ский>

P. S. Я бы не затруднял Вас этим вопросом, но я не знаю адреса Лео⁶.

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 23-23об.).

¹ Очевидно, речь идет о членах организованного Ернштедтом кружка филологов-классиков, основой которого были студенты и магистранты классического разряда историко-филологического факультета С.-Петербургского университета.

² Лео Бруно Густавович (1877-19??) — германский подданный, родившийся в С.-Петербурге 29 мая 1877 г. в семье учителя музыки Густава Эдуарда Лео и его жены Эленоры Генриетты (урожд. Грёнмарк). Он окончил курс 8-й С.-Петербургской гимназии в 1895 г. (его аттестат зрелости подписан директором гимназии И. Ф. Анненским) и в том же году был принят в число студентов историко-филологического факультета С.-Петербургского университета (см. подробнее «Дело Императорского С.-Петербургского университета о студенте Бруно Густавове Лео»: ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. № 31859. 61 л.). Лео дважды упоминался как получивший выпускное свидетельство по историко-филологическому факультету (см.: Годичный акт Императорского С.-Петербургского университета 8-го Февраля 1900 года: Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1899 год, составленный ординарным профессором А. Е. Фаворским. С приложением речи ординарного профессора И. Н. Жданова. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1900. Паг. 1. С. 125; Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1900 год, составленный и. д. ординарного профессора Н. Я. Марром. С приложением речи ординарного профессора Л. В. Ходского. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1901. Паг. 1. С. 142). По 1 сентября 1903 г. Лео был со стипендией 600 руб. в год оставлен при университете для приготовления к профессорскому званию (см.: Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1900 год, составленный и. д. ординарного профессора Н. Я. Марром. С приложением речи ординарного профессора Л. В. Ходского. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1901. Паг. 1. С. 24; Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1902 год, составленный ординарным профессором П. П. Цитовичем. С приложением речи экстраординарного профессора В. В. Бартолъда. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1903. Паг. 1. С. 31).

В 1903 г. Лео был принят в С.-Петербургское Общество классической филологии и педагогики (см.: Зоргенфрей Г. Краткий отчет о деятельности Общества классической филологии и педагогики за вторую половину 1902-го и за 1903-й год // ЖМНП. 1904. Ч. CCCLV. Октябрь. Паг. 4. С. 78).

В справочном издании «Список лиц, состоящих на службе в С.-Петербургском Учебном Округ) к 1 февраля 1914 года» (СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1914. С. 93) значится, что на указанную дату Лео служил учителем латинского языка и истории в 9-й С.-Петербургской гимназии Императора Петра Великого, а до этого с 4 июля 1902 г. по 1 января 1905 г. служил по ведомству Министерства народного просвещения, с 16 мая 1906 г. по 1 июля 1909 г. — в рамках ведомства Министерства торговли и промышленности, а с 1 августа 1913 г. вернулся на службу по ведомству МНП.

³ Бизюкин Николай Дмитриевич (1875-19??) — потомственный дворянин, сын гвардии поручика Дмитрия Николаевича Бизюкина и его законной жены Анны Георгиевны, родившийся 27 июня 1875 г. в Опочецком уезде Псковской губернии; также окончил курс 8-й С.-Петербургской гимназии в 1895 г. (и его аттестат зрелости подписан И. Ф. Анненским) и в том же году был принят в число студентов «исторического отдела» историко-филологического факультета С.-Петербургского университета (см. подробнее «Дело Императорского С.-Петербургского университета о студенте Николае Дмитриеве Бизюкине»: ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. № 31816. 36 л.), а в процессе обучения стал студентом классического разряда.

С опечаткой в фамилии («Бирюкин») он был упомянут среди лиц, получивших выпускные свидетельства по историко-филологическому факультету в 1900 г. (см.: Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1900 год, составленный и. д. ординарного профессора Н. Я. Марром. С приложением речи ординарного профессора Л. В. Ходского. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1901. Паг. 1. С. 142).

⁴ Источник сообщения установить не удалось.

⁵ Срочно требуется учитель древних языков для частной школы. Жалованье 1800 рублей. Предложения под титлом «Учитель» принимает книжный магазин Ферд. Бестхорна в Митаве (нем.). Бестихорн Фердинанд — издатель, владелец книжного магазина в Митаве (сегодня Елгава).

⁶ Домашние адреса Бизюкина (Васильевский остров, 9 линия, д. 36, кв. 11) и Лео (Васильевский остров, 13 линия, д. 54, кв. 23), действительно, обнаружились в «Записных книжках» Ернштедта (см.: СПбФ АРАН. Ф. 733. Он. 1. № 24. Л. 274, 758об.).

71. В. К. Ернштедту

Царское Село, 12.12.1900

12/XII 1900

Ц. С.

Многоуважаемый Виктор Карлович!

17-го декабря (воскресенье) я читаю в кругу нескольких друзей «Алькесту» у себя, в Царском¹. Я был бы очень счастлив, если бы Вы пожаловали к нам в этот вечер, на поезде, к<ото>рый выходит из Петербурга в 8 ч. вечера. Чтение не задержит долго. Поезд обратно идет в 11 ч. 40'.

В нашей гимназии было несколько случаев скарлатинных заболеваний и, в виду того, что она находится в Царском Селе, ее пришлось распустить. Но трижды очищенное здание, а тем менее моя квартира не являют, по заявлению (официальному) санитарного врача², ни малейшей опасности для моих гостей.

Искренне Вам преданный
И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Он. 2. № 15. Л. 24-24об.).

¹ Не удалось найти ни документального подтверждения того, что чтение состоялось, ни списка приглашенных лиц.

² Очевидно, речь идет о В. П. Соколове (см. подробнее прим. 1 к тексту 197).

Зимой 1900/1901 года в Царскосельской гимназии эти случи не были последними: см. официальный рапорт Анненского «Донесение о заболевании скарлатиной и производстве дезинфекции» на официальном бланке гимназии (печатается по писарскому тексту с автографами Анненского и исправлявшего должность письмоводителя гимназии: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 9143. Л. 2):

М. Н. П.

САНКТПЕТЕРБУРГСКИЙ

УЧЕБНЫЙ ОКРУГ

ИМПЕРАТОРСКАЯ

НИКОЛАЕВСКАЯ ГИМНАЗИЯ

в г. Царском Селе

26 февраля 1901 г.

№ 119

Его Превосходительству

Господину Попечителю

С. Петербургского Учебного Округа

Санитарный врач Царскосельского Дворцового Управления доктор Соколов 24-го сего февраля сообщил, что приходящий ученик IV класса вверенной мне гимназии Александр Воронов заболел скарлатиной.

Донося об этом ВАШЕМУ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ, имею честь присовокупить, что, по моему распоряжению и согласно данной мне Вами словесной общей инструкции, 25-го сего февраля была произведена под наблюдением гимназического врача дезинфекция IV класса сожжением формалиновых лепешек.

Директор И. Аннен<ский>

И. д. письмоводителя В. Соколов

72. А. В. Бородиной

Царское Село, 7.01.1901

7/I 1901

Ц. С.

Дорогая Анна Владимировна!

Простите, что так давно не исполнил Вашего поручения¹, — и теперь его исполняю в половину, п<отому> ч<то> программа того математического отдела (кажется, геометрии), о котором Вы просили, еще не вернулась в нашу канцелярию. Этот вечер, когда я Вам пишу, — последний праздничный вечер. Завтра опять — гимназия, и постылое и тягостное дело, которому я себя закрепостил. Не хочу Вас разжалобливать изображением разных моих злоключений, хотя очень ценю то теплое участие, которое всегда встречал в Ваших словах, письмах и глазах. Не знаю, долго ли мне придется быть директором гимназии, т<ак> к<ак> за последнее время мои отношения со всем моим начальством стали очень деликатными². Клею, насколько могу, коробку моей служебной карьеры, но я не отличаюсь «умными руками», и дело валится у меня из рук. Как назло, если бы Вы только знали, как у меня работает теперь голова; сколько я пишу, перевожу, творю malgré tout³. Недавно отослал в редакцию перевод «Алькесты» и большую статью об этой драме⁴. Кроме того, занялся подбором всех своих лирических стихотворений и стихотворных переводов, которые думаю издать особой книжкой⁵. Перевожу теперь еврипидовского «Гипполита»⁶ (то же содержание, что в «Федре» Расина⁷) — он считается еврипидовским chef-d’oeuvre. Как и подобает классику, я с наивным эгоизмом говорю, однако, только о себе… Дайте же поглядеть на Вас, поздравить Вас с Новым Годом и от всего сердца пожелать Вам… чего? … Солнца, побольше солнца с его светом, теплом, улыбками, тенями, с его медленным и светлым движением, его игрою, капризами и светлым следом на померкшем вечернем небе. Желаю Вам, дорогая кузина, солнца в жизни, — в нем все.

Где Вы будете жить? Вы были в нерешимости на этот счет. Решили что-нибудь? — Дина очень Вам кланяется; ей теперь гораздо лучше, она выезжает, немного пополнела, et elle se soigne très anxieusement⁸. Даст Бог, вся ее усталость и тревоги загладятся. Она Вам очень благодарна за память об ней и поздравления. Кажется, впрочем, она еще недавно писала Вам. Все боится за Валентина по поводу студенческих беспорядков, которые, по-видимому, никогда не кончатся⁹. Ну, до свидания или письма, кузина. Вспоминайте иногда об искренно любящем Вас и преданном И. Ан<ненском>.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО РНБ. Ф. 24. Оп. 1. № 8. Л. 8-9об.).

Отдельные фрагменты письма публиковались Е. Р. Малкиной (Литературный современник. 1940. № 5-6. С. 211) и А. В. Федоровым (Анненский Иннокентий. Стихотворения и трагедии / Вступ. статья, подг. текста и прим. А. В. Федорова. Л.: Советский писатель, 1959. С. 23). Впервые опубликовано в полном объеме: КО. С. 449—450.

¹ Очевидно, поручения Бородиной были связаны с предполагавшимся учением сына в Царскосельской гимназии.

² Несмотря на все служебные проблемы, Анненский благополучно прослужил директором гимназии очередное пятилетие (с 25 августа 1899 г. по 24 августа 1904 г.) и приказом управлявшего Министерством народного просвещения от 20 июля 1904 г. за № 22273 был оставлен на службе еще на пять лет (см.: Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1904. № 9. С. 528).

³ Несмотря ни на что (фр.).

⁴ Ср. с текстами 69 и 73.

⁵ Первое свидетельство работы Анненского над книгой стихов, которая под названием «Тихие песни» увидела свет в 1904 г.

В начале 1903 г. в автобиографической заметке Анненский констатировал: «…в качестве результата долголетних занятий поэзией, особенно французской (начиная с Леконта-де-Лиля), изготовлен сборник стихотворений с предисловием „Что такое поэзия?“» (цит. по: Венгеров. Т. VI. С. 343. Без подписи).

⁶ Этот перевод был опубликован в следующем году: Анненский И. Ипполит, трагедия Еврипида // ЖМНП. 1902. Ч. СССХХХХ. Март. Паг. 5. С. 139—167; Апрель. Паг. 5. С. 168—196; Ч. CCCXXXXI. Май. Паг. 5. С. 197—226; ССКФ. Год XXX. СПб.: Сенатская тип., 1902. Вып. I. C. 139—167; Вып. II. C. 168—226. (Извлечено из ЖМНП за 1902 г.); Ипполит, трагедия Еврипида / Перевел с греческого стихами и снабдил послесловием «Трагедии Ипполита и Федры» Иннокентий Анненский. (Посвящается Ф. Ф. Зелинскому). СПб.: Сенатская тип., 1902. 87 с. (Извлечено из ЖМНП за 1902 г.).

См. также текст 77.

⁷ Расин (Racine) Жан (1639—1699) — французский драматург, один виднейших представителей классицизма.

По поводу его наследия и, в частности, трагедии «Федра» Анненский неоднократно высказывался в своих учено-комитетских трудах (см., например: ИФА. I. С. 12, 146, 148, 149, 222; ИФА. II. С. 46, 293; ИФА. III. С. 190,192-193, 200, 252; ИФА. IV. С. 48-49, 240, 241, 308).

⁸ И чрезвычайно печется о своем здоровье (фр.).

⁹ Студенческие волнения в С.-Петербургском университете на рубеже веков начались с протестов столичных студентов против правительственных «Временных правил» о студентах, предусматривавших отдачу в солдаты «за участие в беспорядках», в феврале 1899 г. и вскоре переросли во всеобщую политическую забастовку студентов университетов Российской империи. Зимой 1901 г. и зимой 1902 г. состоялись 2-я и 3-я всеобщие студенческие забастовки, в каждой из которых принимало участие более 30 тысяч человек. См. подробнее: Гусятников П. С. Революционное студенческое движение в России 1899—1907. M.: Мысль, 1971. С. 25-94; Олесич Н. Господин студент Императорского С.-Петербургского университета. [СПб.:] Изд-во С.-Петербургского университета, 1998. С. 122—147.

73. В. К. Ернштедту

Царское Село, 9.01.1901

9/I 1901

Ц. С.

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Посылаю Вам «Алькесту» и предисловие к ней¹. Когда я писал статью, то имел в виду именно предисловие, а не послесловие. Но я предоставляю Вам, если, по редакционным соображениям, статью удобнее напечатать после перевода, сделать, как найдете нужным. Сокращать статью мне бы не хотелось, потому что ее план тщательно мною был обдуман.

Искренне Вам преданный
И. Аннен<ский>

P. S. В сборнике Никитина² непременно буду участвовать заметкой «О трагическом очищении страстей»³.

И. А.

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 25-25об.).

¹ Речь, вероятно, идет об окончательном варианте подготовленной Анненским публикации (см. тексты 69, 71, 72).

² Никитин Петр Васильевич (1849—1916) — филогог-классик, археолог, профессор, впоследствии ректор С.-Петербургского университета, многолетний сотрудник ИАН (адъюнкт по Историко-филологическому отделению (классическая филология и археология) с 1888 г., экстраординарный академик 1892 г., ординарный академик 1898 г., вице-президент с 1900 по 1916 г.).

К числу его наиболее заметных трудов 1870-80-х гг., посвященных древнегреческой литературе, нужно отнести следующие работы (соответственно его магистерская и докторская диссертации): «Об основах для критики текста эолических стихотворений Феокрита: Исследование» (Киев: Тип. С. Т. Еремеева, 1876), «К истории афинских драматических состязаний» (СПб.: Тип. В. Безобразова и К^о, 1882. (Записки Историко-филологического факультета Императорского С.-Петербургского университета; Т. 11)).

См. о нем подробнее: Басаргина Е. Ю. Вице-президент императорской академии наук П. В. Никитин. Из истории русской науки (1867—1916 гг.) / РАН; Институт истории естествознания и техники; С.-Петербургский филиал. СПб.: Изд-во «Нестор-История» СПб ИИ РАН, 2004. 467 с.

Здесь, вероятно, Анненский отвечает на следующее недатированное обращение, циркулярно разосланное российским филологам-классикам редакционной коллегией предполагаемого сборника (печатается по отпечатанному типографским способом тексту, сохранившемуся в архиве Ернштедта: СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 1. № 63. Л. 1-1об.):

1-го июля 1901 года исполнится 30 лет службы Петра Васильевича Никитина делу русского просвещения. За это время многие успели познакомиться с Петром Васильевичем как с превосходным профессором и товарищем, все русские филологи могли оценить его, как отличного знатока греческой филологии. Ввиду этого обращаемся ко всем, готовым выразить Петру Васильевичу в указанном смысле свое сочувствие, с предложением принять участие в сборнике статей в честь его. Предполагается посвятить юбиляру 2-ой и 3-ий выпуски «Сборника статей по классической филологии», которые будут напечатаны в Отделе классической филологии «Журнала министерства народного просвещения» в 1901 году (апрель-сентябрь). Статьи и заметки просим присылать на имя В. К. Ернштедта (Спб., Вас. Остр., Николаевская набережная, 1) не позже 1-го мая 1901 г., а если возможно — раньше. Поднесение сборника могло бы состояться 1-го октября или около того времени, о чем участвующие будут извещены своевременно. К сказанному считаем нужным присовокупить следующее:

1) Так как, вероятно, на наше приглашение откликнется не малое число ученых, желательно, чтобы объем каждой статьи не превышал ½ листа печатного.

2) Так как статьи будут печататься в «Отделе классической филологии», необходимо, чтобы они по содержанию своему имели более или менее близкое отношение к греко-римскому миру.

3) Так как издание «Сборника статей в честь П. В. Никитина, бывшего профессора Имп. Спб. Университета и историко-филологических институтов в Нежине и С.-Петербурге» в виде отдельной книги будет сопряжено с издержками, желательно, чтоб по меньшей мере известное число участвующих отказалось от получения гонорара. Согласных отказаться от гонорара просим прислать, вместе со статьею, доверенность на имя В. К. Ернштедта. О расходовании суммы всем, пожертвовавшим гонораром, оудет своевременно прислан отчет, с поименованием всех жертвователей. <…>

Г. Зенгер, бывший профессор Нежинского историко-филологического института и Варшавского университета.

В. Ернштедт, профессор Спб. Университета.

С. Жебелев, приват-доцент Спб. Университета.

В течение апреля-сентября 1901 г. ни одна из работ Анненского в Отделе классической филологии ЖМНП опубликована не была, и, таким образом, проект издания сборника в честь Никитина был реализован без участия И. Ф. Анненского (см.: Commentationes Nikitinianae = Сборник статей по классической филологии в честь Петра Васильевича Никитина по поводу тридцатилетия служения его русскому просвещению: 1871—1901. СПб.: Тип. «В. С. Балашев и К^о», 1901. 6, 364 с. (Извлечено из ЖМНП за 1901 г.)).

³ Такой статьи Анненский не опубликовал, в его архиве нет озаглавленных подобным образом текстов, но, как уже указывалось в другой работе (см.: ИФА. I. С. 231), «катартической» проблематики Анненский коснулся в предисловии к «Медее» Еврипида.

См. также: ИАД.

74. В. К. Ернштедту

Царское Село, 23.01.1901

23/I 1901

Ц. С.

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Полное заглавие книг Буркгардта: Griechische Kultur-geschichte von Jakob Burckhardt, herausgegeben von Jakob Oeri. Zweite Auflage. Berlin & Stuttgart. Verlag von W. Spemann. 2 Bde.¹ (год на книгах не означен).

За поправку ошибки о lucus a non lucendo² очень Вас благодарю — разумеется, это только моя ошибка, никакого основания и оправдания не имеющая.

Относительно юмора очень бы было мне любопытно узнать Вашу точку зрения. Я довольно много читал и думал по вопросу о юморе и составил себе по этому поводу более или менее определенную точку зрения³, которую думаю когда-нибудь развить подробнее и специально в применении к Еврипиду⁴. Вы читали Lazarus’a «Das Leben der Seele»⁵?

Очень грустно мне было прочитать, что я отношением к Виламовицу⁶ подал повод думать, будто смотрю на него как на «источник», тем более, что я как раз с выводами его «Isyllos»⁷ во многом не согласен.

Вижу теперь ясно, что сопоставление «Алькесты» с его реконструкцией «Еоеае»⁸ вышло в самом деле грубо не методичным. Надо бы было это как-нибудь смягчить.

Утешаюсь во всяком случае тем, что кое-что из написанного мною по поводу «Алькесты» Вам понравилось; не знаю только, что именно? Вполне уверен также, что, если бы Вы сочли мою «Концепцию» за вещь trop peunourrie⁹, Вы бы сказали мне это прямо. В области мысли есть только одна обидная — для меня, по крайней мере, — вещь, это — снисхождение¹⁰.

Если бы Вы нашли возможным немножко коснуться дружеским пером до моей статьи, то мое безусловное доверие к Вашей авторитетной осторожности приняло бы поправки Ваши только с признательностью.

Преданный Вам И. Аннен<ский>

P. S. Как здоровье Ваших детей¹¹?

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 26-27об.).

Впервые опубликовано: Звезда. С. 167—168.

Письмо представляет собой ответ на несохранившееся письмо Ернштедта по поводу присланного предисловия к «Алькесте».

¹ Буркхардт (Burckhardt) Якоб Кристоф (1818—1897) — швейцарский историк и археолог, культуролог, мыслитель, на протяжении нескольких десятилетий интеллектуально близкий Ницше.

Упомянутый Анненским труд «История греческой культуры» (всего вышло четыре тома), в котором нарисована весьма мрачная картина влияния греческого полиса на свободное развитие духовного и творческого потенциала личности, а воссозданный образ античного мира вполне сознательно противопоставлен его идеализации, присущей в той или иной мере работам многих исследователей XIX в., был подготовлен к печати после смерти автора базельским профессором греческой и латинской филологии Якобом Эри (1844—1908) и в 1898 г. издан Вильгельмом Шпеманом (1844—1910).

О близости такой трактовки античной культуры позиции Ницше (имея в виду формулы, подобные следующей: «Лишь куда западает луч мифа, там жизнь греков светится; в остальном она мрачна») Ан-ненский говорил в «Лекциях по античной литературе»: «Для Буркгардта искусство древней Эллады, как и для Ницше, определялось исключительно мифом» (ИАД. С. 28, 331).

Единственная отсылка к этому труду Буркхардта в печатном варианте предисловия Анненского связана с мотивом бога или героя на службе у смертного: Анненский И. Поэтическая концепция «Алькесты» Еврипида // ЖМНП. 1901. Ч. CCCXXXIII. Февраль. Паг. 5. С. 87.

² «Роща» от «не светит» (лат.). Пример нелепой этимологии по «противоложности», приводимой Квинтилианом в «Обучении оратора» («De institutione oratoria», I, 6).

He представляется возможным установить, в чем заключалась упомянутая ошибка.

В печатном варианте предисловия обнаруживаем следующую констатацию: «В „Пире“ Платона Сократ, прикрываясь фиктивным именем мантеянки Диотимы, говорит об Эроте, как случайном сыне Бедности и Стремления, что этот бог вовсе не должен быть нежен и прекрасен, как этого хотят иные (поэты, намек на Агафона): он рисуется философу загрубелым, загоревшим, босым, бездомным и спящим на земле. Кроме логических оснований для этого варианта мифа, Платон устами Диотимы-Сократа несомненно проявил здесь наклонность к особой форме юмора, положим, внешнего: чувствуется квинтилиановский lucus a non lucendo» (Там же. С. 88-89).

³ В поэтической системе Анненского, если понимать ее как комплекс художественно-философских категорий, являющийся основой мировоззрения поэта, его эстетики и воплощенный в преображенном виде в основных символах-мифах его поэзии, одним из важнейших понятий является «юмор». В этой категории у Анненского, поэта и мыслителя экзистенциального склада, отразились представления о трагической сущности человека и его взаимоотношений с миром, напряженных коллизиях между идеальным и реальным: «Нас окружают и, вероятно, составляют два мира: мир вешей и мир идей. Эти миры бесконечно далеки один от другого, и в творении один только человек является их высоко-юмористическим (в философском смысле) и логически-непримиримым соединением» (КО. С. 217).

О «юмористическом» начале в творчестве и эстетике Анненского см. подробнее: Иванов Вячеслав. О поэзии И. Ф. Анненского // Аполлон. 1910. № 4. Январь. Паг. 2. С. 22; Чулков Георгий. Траурный эстетизм // Аполлон. 1910. № 4. Январь. Паг. 2. С. 9; Булдеев Александр. И. Ф. Анненский как поэт // Жатва. 1912. Кн. III. С. 216—217; Медведев Павел. Памяти Иннокентия Анненского // Новая студия. 1912. № 13. 1 дек. С. 4; Маковский Сергей. Иннокентий Анненский: (по личным воспоминаниям) // Веретено: Лит. худож. альманах. Берлин, 1922. Кн. 1. С. 238—246; Адамович Г. Памяти Анненского // Цех поэтов. Берлин, 1923. Кн. II—III. С. 95; Versdichtung der russischen Symbolisten / Hrsg. vonj. Holthusen und Dm. Tschizewskij. Wiesbaden, 1959. S. 108; Conrad Barbara. I. F. Annenskijs poetische Reflexionen. Munchen: Wilhelm Fink Verlag, 1976. (Forum Slavicum / Hrsg. von D. Tschizewskij; Bd. 39). S. 151—171; Колобаева Л. А. Ирония в лирике Иннокентия Анненского // Научные доклады высшей школы: Филологические науки. 1977. № 6. С. 21-29; Червяков А. И. «Юмор» в поэтической системе И. Ф. Анненского // Проблемы развития русской литературы XI—XX веков: Тез. научн. конф. молодых ученых и специалистов 18-19 апреля 1990 года / АН СССР; ИРЛИ (ПД). Л., 1990. С. 33-34; Пономарева Г. М. «Книги отражений» И. Анненского и критика А. Григорьева // Иннокентий Анненский и русская культура XX века: Сб. научн. тр. / Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме; Сост. и научн. ред. Г. Т. Савельевой. СПб.: Арсис, 1996. С. 88-92; ИФА. IV. С. 259, 262—263.

⁴ В обсуждаемой статье, говоря о характере юмора Еврипида, Анненский концентрировал внимание читателей в первую очередь на контрасте как воплощении его сути.

См., например, следующее его суждение: «Глубокий юмор от сближения столь разнородных лиц, как Аид и Адмет, как нельзя более подходит и к самому характеру творчества такого тонкого мистификатора, как Еврипид» (С. 89). Отмечая, что «фантазия Еврипида с любовью останавливается на контрастах» (С. 90), Анненский указывал на образы и ситуации еврипидовских трагедий, где проявился «юмористический контраст, где проявление одной какой-либо черты в данном лице делает его резко отличным от общепринятого представления о его типе или положении» (С. 91). См. также стр. 97.

⁵ Лацарус (Lazarus) Мориц (1824—1903) — немецкий философ, психолог, один из основателей так называемой «психологии народов».

Речь идет о его известной монографии «Жизнь души»: «Das Leben der Seele in Monographien iiber Erscheinungen und Gesetze von Prof. Dr. M. Lazarus» (2 Bde. Berlin: Schindler, 1856—1857; 2. Aufl. 2 Bde. Berlin: F. Dummler, 1876—1878; 3 Aufl. Berlin: 1883—1897). Анненскому были особенно близки взгляды на юмор, сформулированные в главе этой книги «Юмор как психологический феномен» (3. Aufl. Bd. l. S. 230—320).

Конспективные выписки, порой переведенные Анненским на русский язык, порой сделанные на языке оригинала, из этой главы (без указания на источник) были опубликованы и прокомментированы как авторский текст Анненского (Анненский И. Заметки о Гоголе, Достоевском, Толстом / Публ. Н. Т. Ашимбаевой // Известия АН СССР. Серия лит-ры и языка. 1981. Т. 40. № 4. С. 379, 380, 383—385; Ашимбаева Наталья. Достоевский: Контекст творчества и времени: Сборник статей / Лит. мемориальный музей Ф. М. Достоевского. СПб.: Серебряный век, 2005. С. 257, 259, 260—263. (Биб-ка альманаха «Достоевский и мировая культура»)).

Стоит отметить все же, что генетически и типологически категория «юмора» у Анненского связана не только с идеями Лацаруса, но и с концепциями Ап. Григорьева, Ницше, Фолькельта и Бергсона.

⁶ Виламовиц-Мёлендорф (Wilamowitz-Moellendorff) Ульрих фон (1848—1931) — немецкий филолог, переводчик, один из крупнейших представителей классической филологии конца XIX — начала XX в.

Анненский неоднократно ссылался в своих трудах на авторитет известного знатока Еврипида Виламовица, что и позднее иногда вызывало упреки в зависимости от последнего (см., например: Зелинский Ф. Объяснительные примечания // Театр Еврипида: Драмы / Перевод с введениями и послесловиями И. Ф. Анненского; Под ред. и с коммент. Ф. Ф. Зелинского. М.: Издание М. и С. Сабашниковых, 1917. Т. II. С. 456,462-466, 501, 503—506, 510—514. (Памятники мировой литературы: Античные писатели)). Ср. с более поздним суждением одного из бакинских учеников Вяч. И. Иванова: «В чисто филологической части своих работ Анненский находился под сильным влиянием Виламовица-Мелендорфа, и в критике текста почти не проявлял самостоятельности» (Яблонко Б. П. И. Ф. Анненский: (К тридцатилетию со дня смерти). Баку: Изд. Наркомпроса Азербайджанской ССР, 1940. С. 21).

⁷ Речь идет о его исследовании «Isyllos von Epidauros» (в серии: Philologische Untersuchungen / Hrsg. von A. Kiessling und U. von Wilamowitz-Moellendorff. Berlin: Weidmann, 1886. Heft 9. VII, 201 S.), которое Анненский цитирует на стр. 82-85 своей статьи.

Опирался на этот труд Анненский и в своих «Лекциях по античной литературе» (см.: ИАД. С. 143, 376).

⁸ Анненский говорит об эпизоде приписываемой Гесиоду поэмы «Каталог женщин» (другое название — «Эойя» («Ἠοῖαι»)), восстановленном, по его словам, «в более чем вероятном виде» (С. 82) Виламовицем в упомянутой работе.

Перевод «реконструкции» Виламовица помещен в статье Анненского «Поэтическая концепция „Алькесты“ Еврипида» (С. 83-84).

Сопоставлению этого эпизода с «Алькестой» Еврипида посвящены стр. 85-86 предисловия Анненского.

⁹ Не очень содержательную (фр.).

¹⁰ Одно из высказываний Анненского, которое дает возможность согласиться со словами Кривича о «чрезвычайно гордом и самолюбивом» характере отца (ВК. С. 255).

¹¹ У В. К. и Л. И. Ернштедт было пятеро детей, в их числе были и оставившие заметный след в истории отечественной науки и культуры Елена Викторовна (1889—1942), впоследствии археолог, историк искусств, сотрудница Эрмитажа и Института истории материальной культуры АН СССР и Петр Викторович (1890—1966) Ернштедт, впоследствии филолог-востоковед, член-корр. АН СССР.

Е. В. Ернштедт была одним из представителей библиотечной «классической группы Высших женских курсов» (проф. Ф. Ф. Зелинский и три слушательницы), которая обратилась к Анненскому с «просьбою оказать посильную помощь в ее стремлениях пожертвованием тех Ваших трудов, которые Вы сочтете возможным предоставить в ее распоряжение» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 362. Л. 1-1об.).

О здоровье кого из детей Ернштедта беспокоился Анненский, определенно выяснить не удалось.

75. Э. Л. Радлову

Царское Село, 5.04.1901

5 апр. 1901 Многоуважаемый Эрнест Львович!

С большим удовольствием соглашаюсь на то, чтобы рецензии мои на книги г. Белявского¹ не были напечатаны во вверенном Вам журнале². Цель их будет вполне достигнута, если они будут сообщены Бел<явск>ому для надлежащих исправлений. Мне кажется при этом, что для авторитетности Ученого Комитета было бы полезнее, если бы инициатива оставления этих рецензий не напечатанными исходила от меня (в глазах Белявского). Не могу при этом не обратить внимание на одно обстоятельство, для меня лично весьма приятное. Я полагаю, что г. Белявский уже фактом, что рецензии огласки не получили, будет успокоен и избавит меня от необходимости разбирать его ответ на мою критику³. Книги так плохи, что не стоят и одного, тем паче двух разборов.

С истинным почтением и преданностью

Вас глубокоуважающий

И. Анненск<ий>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Э. Л. Радлова (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 252. Оп. 2. № 58а. Л. З-Зоб.). Впервые опубликовано: ИФА. IV. С. 142—143. Написано на бланке без исходящего номера:

Директор

ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской гимназии.

Царское Село

Нужно учитывать, что адресат письма был одновременно и сослуживцем Анненского по Основному отделу Ученого комитета МНП, и редактором ЖМНП, в рамках отдела которого, озаглавленного «Наша учебная литература», публиковались официальные отзывы членов УК.

¹ Белявский Егор Васильевич (1838—1903) — филолог-педагог, преподаватель русского языка и словесности ряда средних учебных заведений, в конце XIX — первых годах XX в. — директор Рижской мужской гимназии, составитель учебных пособий по словесности, мемуарист, автор «Педагогических воспоминаний», в которых он коснулся, не называя имени Анненского, своих учено-комитетских проблем (см.: Вестник воспитания. 1904. № 9. Декабрь. Паг. 1. С. 74-77; Белявский Е. В. Педагогические воспоминания: 1861—1902 гг. М.: Издание ред. журнала «Вестник воспитания», 1905. С. 43, 216—221), в последний год жизни — член Совета Главного управления по делам печати.

Здесь речь идет о прочитанных в заседаниях ООУК МНП 8 и 15 января 1901 г. отзывах Анненского о следующих его книгах: Теория словесности. Руководство при разборе образцов словесности и при упражнениях учеников. Е. Белявского. 8-е изд. М.: Издание книжного магазина В. В. Думнова, 1900; Этимология древнего церковнославянского и русского языка, сближенная с этимологией языков греческого и латинского. Е. Белявского. 5-е изд., вновь переем. М.: Издание книжного магазина В. В. Думнова, 1900.

О взаимоотношениях Анненского с Белявским и о дальнейших отзывах его о трудах последнего см. подробнее: ИФА. II. С. 14-20, 61-65, 232—237, 313—315; ИФА. III. С. 274.

² Отзывы членов УК МНП о представленной на рассмотрение комитета литературе печатались в ЖМНП в разделе «Наша учебная литература» в случаях, когда УК принимал соответствующее решение.

О том, что публикация рецензий Анненского на книги Белявского в ЖМНП планировалась, свидетельствует наличие в архивном деле вклеенных наборных гранок рецензии на «Этимологию» Белявского (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 94. Л. 20-21).

³ Тот факт, что ни одна из упомянутых рецензий Анненского все же не была опубликована, не избавил его от объяснений по поводу записки Белявского от 1.01.1902, адресованной на имя товарища министра народного просвещения И. В. Мещанинова (см.: ИФА, И. С. 92-102).

76. Н. Я. Сонину

Царское Село, 16.05.1901

Его Превосходительству

Господину Попечителю

С.-Петербургского Учебного Округа

Имею честь донести Вашему Превосходительству, что Его Высокопревосходительство Г. Министр Народного Просвещения¹, вызвав меня к себе, 14-го сего мая изволил словесно приказать мне, чтобы четыре абитуриента вверенной мне гимназии: (Кириллов², Миролюбов³, Полонский⁴ и Рождественский⁵), которые получили на устном испытании по математике балл 1 (единицу), были подвергнуты вторичному испытанию из этого предмета до каникул, в случае если другие устные экзамены ими будут сданы удовлетворительно⁶.

Директор И. Анненск<ий>

И. д. письмоводителя В. Соколов

Печатается впервые по писарскому тексту, сохранившемуся в фонде С.-Петербургского учебного округа МНП (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 9143. Л. 20) и подписанному рукой Анненского.

Это послание, имеющее чисто служебный характер и озаглавленное «О допущении к вторичному испытанию 4-х абитуриентов по математике до каникул», представляет собой один из рапортов И. Ф. Анненского, написанных на гимназическом бланке:

М. Н. П.

САНКТПЕТЕРБУРГСКИЙ

УЧЕБНЫЙ ОКРУГ

ИМПЕРАТОРСКАЯ

НИКОЛАЕВСКАЯ ГИМНАЗИЯ

в г. Царском Селе

16 мая 1901 г.

№ 374

В Управлении С.-Петербургского Учебного Округа оно было зарегистрировано 18 мая 1901 г. под входящим № 6587. Сонин адресовал рапорт окружному инспектору «А. В. Муромцеву для сведения. 20 мая 1901 № 5884», последний оставил на рапорте следующую помету: «Читал. А. Муромцев. 22 Мая 1901».

Помещение этого документа в собрании писем Анненского объясняется его значительной биографической ценностью. Рапорт является свидетельством об уровне служебных контактов Анненского, а также проливает свет на уровень постановки учебного дела в Царскосельской гимназии (в том числе характеризуя степень независимости педагогов — среди получивших единицу был сын законоучителя гимназии) и механизмы начальственного влияния министерского руководства.

¹ Министром народного просвещения с 24 марта 1901 г. по 11 апреля 1902 г. был генерал-адъютант, генерал от инфантерии, бывший военный министр Петр Семенович Ванновский (1822—1904), фигура весьма колоритная.

Характеристика российских министров народного просвещения конца XIX — начала XX вв., данная В. Кривичем в своих воспоминаниях, вряд ли опирается на его жизненный опыт, но, вероятно, восходит к суждениям и оценкам самого Анненского: «На смену Делянову приходит бравый генерал Глазов, потом престарелый Ванновский. <…> Генералы были похожи друг на друга тем, что оба одинаково ничего не понимали в вопросах народного просвещения. Но Глазов не понимает откровенно „по-солдатски“, а не лишенный хитрецы Ванновский — притворяется понимающим. От Глазова даже с фотографии густо несет беспросветной ограниченностью. Ванновский в мягкой престарелости своей поддерживается только массажем, для чего его привычный, б<ывший> ротный фельдшер-массажист получает назначение чиновником особых поручений при М<инист>ре и, в качестве служебных занятий, трет своего шефа в нужные часы, вливая в члены его <высоко>превосходительства необходимую отечеству государственную бодрость…» (ЛТ. С. 87). Подробнее о Ванновском см.: Зайончковский П. А. Самодержавие и русская армия на рубеже XIX—XX столетий: 1881—1903. М.: Мысль, 1973. С. 38-39, 60-67.

² Сведения об упомянутых гимназистах, приводимые в нижеследующих примечаниях, отражены в сохранившемся в том же архивном деле (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 9143) «Общем списке лиц, желающих подвергнуться испытанию зрелости при Императорской Николаевской Царскосельской гимназии». Далее они приводятся с указанием соответствующего листа этого дела.

В соответствии с этим документом Кириллов Сергей, сын купца, родился 1 сентября 1881 г. в Павловске и учился в Императорской Николаевской Царскосельской гимназии с приготовительным классом в течение 11 лет, «из коих 1 год в VIII классе» (Л. 89об.).

³ Миролюбов Сергей, согласно упомянутому «Списку», родился 24 мая 1882 г. в Петрозаводске, а в Императорской Николаевской

Царскосельской гимназии учился с приготовительным классом в течение 10 лет. По происхождению он был сыном диакона (Л. 90об.).

⁴ Полонский Витольд Альфонсович (1880—1919), родившийся 6 февраля в Красноярске, был сыном дворянина, учился до VI класса в Смоленской гимназии, а с VI класса в Императорской Николаевской Царскосельской гимназии в течение 3 лет (Л. 92об.).

После окончания курса гимназии Полонский получил театральное образование, окончив драматические курсы Московского театрального училища. С 1907 по 1916 г. он с успехом выступал на сцене московского Малого театра. Прославился он, впрочем, не как актер драматического театра: ему было суждено стать одной из самых ярких звезд дореволюционного российского кинематографа. Начиная с 1915 г. Полонский снялся более чем в 10 картинах, играя преимущественно роли героев-любовников.

⁵ О старшем сыне законоучителя Царскосельской гимназии Платоне Александровиче Рождественском в известной публикации (ЛТ. С. 132) сообщается, что по окончании гимназии он был студентом Военно-медицинской академии, а даты его жизни обозначены следующим образом: «(1883—1911?)».

В упомянутом же «Списке» указано, что он «род. 3 июня 1882 г. в Царском Селе, сын протоиерея, учился в Императорской Николаевской Царскосельской гимназии с приготовительным классом в течение 10 лет, из коих 1 год в VIII классе» (Л. 93об.).

⁶ Все упомянутые Анненским гимназисты в 1901 г. благополучно завершили курс обучения, сдали экзамены на аттестат зрелости (в том числе и переэкзаменовку по математике) и числятся среди выпускников XXVI выпуска Императорской Николаевской Царскосельской гимназии 1900-1 г. (см.: Краткий отчет об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896—1911): (Дополнение к краткому историческому очерку этой гимназии за первые XXV лет (1870—1895)). СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1912. С. 93).

77. В. К. Ернштедту

Царское Село, 28.09.1901

28 сент.

1901

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Найдете ли Вы возможным поместить в Ж<урнале> М<инистерства> Н<ародного> Пр<освещения> «Гипполита»¹? Он у меня уже более полугода лежит в портфеле, готовый к печати, а между тем, пока не напечатана одна трагедия, не хочется переводить других. За ним на очереди тоже готовая «Иф<игения->жрица»²; той уже, пожалуй, года три будет.

Преданный Вам
И. Аннен<ский>

P. S. Не откажите черкнуть словечко в ответ³.

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 29). Написано на бланке без исходящего номера:

Директор

ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской гимназии.

Царское Село

В архиве сохранился конверт, на котором типографским способом отпечатан текст:

От Директора Императорской

Николаевской Царскосельской Гимназии

Рукой Анненского на конверте с почтовым штемпелем от 29 сентября 1901 г. обозначен следующий адрес:

С.-Петербург

Его Превосходительству

Виктору Карловичу Ернштедт

Николаевская Набережная Васильевского ост.

дом Императорской Академии Наук (Л. 30).

¹ См. прим. 6 к тексту 72.

² Впервые выполненный Анненским перевод «Ифигении-жрицы» под заглавием «Ифигения Таврическая: Ифигения-жрица» был опубликован уже после его смерти (см.: Театр Еврипида: Драмы / Перевод со введениями и послесловиями И. Ф. Анненского; Под ред. и с коммент. Ф. Ф. Зелинского. М.: Издание М. и С. Сабашниковых, 1921. Т. III. С. 125—165. (Памятники мировой литературы: Античные писатели)).

Это замечание Анненского заставляет усомниться в безусловной справедливости утверждения Ф. Ф. Зелинского: «Ифигения Таврическая — последняя трагедия Еврипида, переведенная покойным И. Ф.» (Зелинский Ф. Объяснительные примечания // Театр Еврипида: Драмы / Перевод с введениями и послесловиями И. Ф. Анненского; Под ред. и с коммент. Ф. Ф. Зелинского. М.: Издание М. и С. Сабашниковых, 1921. Т. III. С. 98. (Памятники мировой литературы: Античные писатели)) и восходящего к нему комментария к словам О. А. Рождественской-Федотовой («…он <И. Ф. Анненский. — А. Ч.> однажды пригласил маму <Анну Александровну Рождественскую (урожд. Казанскую, во втором браке Мацеевскую). — А. Ч.> к себе на квартиру послушать его перевод „Ифигении в Тавриде“»): «Видимо, в данном случае допущена неточность <…> „Ифигения в Тавриде“ (у Анненского „Ифигения-жрица“) была последней переведенной им трагедией Еврипида…» (ЛТ. С. 77, 132). Таким образом, упомянутые мемуаристкой события вполне могли быть реальными.

Ср. также с констатацией в автобиографической заметке Анненского, датированной началом 1903 г.: «Изготовлены для печати: <…> Переводы трагедий Еврипида „Ифигения-жрица“, „Гераклиды“, „Андромаха“ и „Медея“, со статьями» (цит. по: Венгеров. Т. VI. С. 343. Без подписи).

³ Ответное письмо Ернштедта (см. коммент. к тексту 78) в архиве Анненского не сохранилось.

78. В. К. Ернштедту

Царское Село, 30.09.1901

Ц. С.

30 сент. 1901

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Я готов уничтожить Г в имени Гипполита, хотя теоретически не могу с Вами согласиться. По-моему, имена античной драмы должны отобщаться от тех, которые употребляются в просторечии. Это прежде всего. А затем есть ли хоть один письменный язык, где бы имя Фесеева сына начиналось с spiritus lenis¹? Относительно «Алькесты» я пользовался сокращенным именем (ср<авни> Мнесарх² из Мнесархид), и французское имя было не при чем³. — Ждать 4 месяца мне грустно, но да послужит мне утешением название знаменитой картины Кнауса Ich kann warten⁴!

Как Ваше здоровье? Я слышал от Э. Л. Радлова⁵, что у Вас дома больные, и потому не решаюсь беспокоить Вас личным навещанием.

Преданный Вам
И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 28-28об.).

Письмо представляет собой ответ на несохранившееся письмо Ернштедта по поводу переведенного Анненским «Ипполита» Еврипида (см. текст 77).

Написано оно на почтовой бумаге с видами Парижа (Trocadéro).

Следует напомнить, что в «Книгах отражений» в рамках отдела «Основные даты жизни и творчества И. Ф. Анненского» под 1901 г. указывалось: «1 июля — 15 сентября <--> Заграничная командировка» (см.: КО. С. 671).

На самом же деле речь должна идти о заграничном отпуске сроком три с половиной месяца, о котором Анненский ходатайствовал весной того же года. По истечении очередного десятилетнего срока службы он обратился 14 марта 1901 г. за № 149 к Н. Я. Сонину с «Ходатайством о заграничном отпуске» (печатается по писарскому тексту на гимназическом бланке, подписанному Анненским и исправляющим должность письмоводителем гимназии: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 9143. Л. 6):

Его Превосходительству

Господину Попечителю

С.-Петербургского Учебного Округа

Имею честь почтительнейше просить ВАШЕ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО об исходатайствовании мне на предстоящее каникулярное время отпуска за границу.

Директор И. Анненск<ий>

И. д. письмоводителя В. Соколов

Получив соответствующее согласие высшего министерского начальства, Анненский обращается к попечителю округа 1 мая 1901 г. с еще одним заявлением за № 284 («Ходатайство о заграничном отпуске сверх каникулярного времени на один месяц» печатается по писарскому тексту на гимназическом бланке, подписанному теми же лицами: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 9143. Л. 18):

Его Превосходительству

Господину Попечителю

С.-Петербургского Учебного Округа

14 марта сего года я имел честь войти к ВАШЕМУ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ с представлением об исходатайствовании мне на предстоящее каникулярное время отпуска за границу, каковое ходатайство, как уведомил меня г. Помощник Попечителя предложением от 9 апреля сего года за № 3858, Временно Управляющим Министерством, г. Товарищем Министра утверждено.

Ныне же вследствие настоятельной и удостоверенной врачами необходимости для меня воспользоваться летним временем на заграничных минеральных водах для поправления здоровья, имею честь почтительнейше просить ВАШЕ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО об исходатайствовании мне заграничного отпуска сверх каникулярного времени на один месяц, т<о> е<сть> по 16 сентября сего года.

Медицинское свидетельство, выданное мне профессором г. Штанге и врачами г. Косачем и Прутенским от 29 апреля сего года за № 21, при сем имею честь представить.

Директор И. Анненск<ий>

И. д. письмоводителя В. Соколов

Это ходатайство Анненского было удовлетворено, и он отбыл в отпуск: с начала июня по середину сентября вся исходящая из Николаевской Царскосельской гимназии официальная корреспонденция была подписана исправляющим должность директора И. М. Травчетовым (см.: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 9143. Л. 23-57).

Точный маршрут заграничной поездки Анненского 1901 г. установить пока не удалось, хотя в литературе таковой и обозначался без ссылок на конкретные документы: «1 июля — 15 сентября 1901 — Анненский совершает заграничную командировку, во время которой посещает Италию, Францию (Париж), Австрию (Вену)» (Петрова Г. В. Творчество Иннокентия Анненского: Учебное пособие / Новгородский государственный университет им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2002. С. 109).

¹ Тонкое придыхание (лат.). Речь идет о непроизносимом знаке тонкого придыхания в древнегреческом письме [῾], с которого начинается имя заглавного героя трагедии: Ἱππόλυτος.

² См. прим. 3 к тексту 69.

³ Упреки в филологической «галломании» и, в частности, во «французском следе» в поименовании героини в адрес Анненского раздавались неоднократно и в самое разное время. Ср., например: «Это имя, как и название трагедии, правильнее было бы передать по-русски „Алкестида“…» (Ярхо В. П. Драматургия Еврипида и конец античной героической трагедии // Еврипид. Трагедии: В 2-х т.: Перевод Иннокентия Анненского / РАН; Изд. подгот. М. Л. Гаспаров, В. Н. Ярхо. М.: Ладомир; Наука, 1999. Т. 1. С. 567. (Литературные памятники)).

⁴ Я могу подождать (нем.). Кнаус (Knaus) Людвиг (1829—1910) — немецкий художник, о котором в начале 1903 г. Анненский отзывался как об одном «из симпатичнейших художников 19-го века», отметив при этом: «Русским он известен по удивительной (по экспрессии) картине „Ich kann warten“ (в Третьяковской галлерее). Но и другие жанры его не раз воспроизводились в наших иллюстрированных изданиях или выставлялись в виде эстампов, напр<имер>, „Самодовольный гражданин всего мира“, „Похороны“, „В смертельном ужасе“. Менее известен у нас Кнаус последних лет с его интереснейшими мифологическими идиллиями» (см.: ИФА. II. С. 247—251).

Очевидно, в письме Ернштедт сообщил, что публикация «Ипполита» возможна только через этот временной промежуток.

В течение ноября 1901 г. — февраля 1902 г. в отделе классической филологии ЖМНП были опубликованы следующие труды: «Exegetica» Georgius’a Schmid’a, «О долях овола» А. В. Никитского, «Свадьба Пелея и Фетиды: Поэма Катулла» Б. В. Никольского, «О двух тирринфских амфорах» Н. И. Романова, «Заметка по поводу статьи Е. М. Придика „Гностический амулет неизвестного происхождения“» Д. В. Айналова, «Заметки к первой книге „Сильв“ Стация» Г. Э. Зенгера, «„Промифии“ в сицилийской комедии» Ернштедта, «Легенда о близнецах Ромуле и Реме» И. В. Нетушила.

³ Разговор с Радловым состоялся, вероятно, 24 сентября в заседании Основного Отдела Ученого Комитета МНП.

79. В. К. Ернштедту

Царское Село, 4.11.1901

4/XI 1901

Ц. С.

Многоуважаемый Виктор Карлович!

«Ипполит» ожидает своей очереди совершенно готовый. Когда могу я его прислать и могу ли сопроводить небольшим послесловием, имеющим в виду установить правильную (более или менее) точку зрения на это кардинальное произведение Еврипида? Я смотрю на эту пьесу, как на вещь глубоко религиозную¹. Между тем за последнее время, под влиянием готовившейся постановки перевода Мережковского² на Александрийскую сцену, в артистическом и отчасти в литературном мире она, кажется, понимается в смысле апологии другой стороны жизни. Как ни мало я рассчитываю на распространение своих работ, но все же не могу отказаться от желания бороться с предрассудками в области, близкой моему сердцу.

В настоящую минуту я работаю над одной вещью, лишь косвенно относящейся к Еврипиду³, и до декабря ничем другим заняться не могу, но к январю я бы мог дослать Вам и послесловие.

Перевод будет немедленно выслан по первому Вашему требованию.

Напишите откровенно: если Вы досылки послесловия не хотите, я согласен на печатание «Ипполита» без всяких «преди» и «после».

Преданный Вам
И. Аннен<ский>

P. S. Получили ли Вы мой ответ на Ваше письмо⁴? Я ответил без промедления.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 31-32). Письмо написано на почтовой бумаге с видами Парижа (Arc de Triomphe).

Впервые опубликовано: Звезда. С. 168.

¹ Видимо, речь идет не просто о религиозном, но о протохристи-анском характере трагедии.

Впоследствии, завершая анализ этой трагедии Еврипида и цитируя Мф. 22, 25-30 (см.: КО. С. 396), переводчик так характеризовал автора «Ипполита» и его произведение: «…философ сцены, который создал, т<о> е<сть> пережил и Федру, и Ипполита, и в самом деле был одним из тех немногих эллинов, которые „уготовали путь Господеви“, — только ему грезилось не сентиментальное христианство житий, а мечта и философский идеализм Евангелия. <…>

Уж не это ли высокое представление о небесной жизни, как некое предчувствие, в тумане встает перед нами из трагической гекатомбы „Ипполита“?» (КО. С. 396—397).

Ср. с характеристикой Ипполита в «Лекциях по античной литературе» (ИАД. С. 43; см. прим. 2 к тексту 102).

² Мережковский Дмитрий Сергеевич (1866—1941) — поэт, прозаик, переводчик, литературный критик, публицист, общественный деятель, по определению Анненского, «очень почтенный писатель, высокодаровитый» (текст 128 в настоящем издании).

Здесь речь идет о постановке «Ипполита» в переводе Мережковского, премьера которой состоялась осенью 1902 г.

О переводческом соперничестве Анненского и Мережковского, ставшем предметом довольно оживленного публичного обсуждения, и об их отношениях (первое печатное упоминание об их, пусть и неявных, контактах содержится в следующей публикации: Список членов Исторического общества // Историческое обозрение: Сборник Исторического Общества при Императорском С.-Петербургском университете за 1890 г. СПб.: Тип. M. M. Стасюлевича, 1890. Т. 1. Паг. 2. С. 59, 63), см.: ИФА. I. С. 111—113; ИФА. IV. С. 215—225.

Отношения эти быстро приобрели характер стойкого взаимного раздражения и полного неприятия, особенно ярко проявившегося в период театральных постановок еврипидовских «Ифигении в Авлиде» в переводе Анненского и «Ипполита» в переводе Мережковского, свидетельством чему являются не только некоторые письма Анненского к Ернштедту (см. также текст 86), но и письмо Митрофанова от 9 ноября 1902 г., где приведены слова Анненского о Мережковском, который «имел право дурачить публику» и «выйти перед нею зеленым ослом» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 353. Л. 7об.), и воспоминания Варнеке (ЛТ. С. 72). В своей публикации, анонсирующей эту постановку Александрийского театра, Анненский был куда более сдержанным (см.: Анненский И. «Ипполит» // С.-Петербургские ведомости. 1902. № 281. 14 (27) окт. С. 2).

Причиной этой сдержанности, отчасти послужило может быть то, что в процессе подготовительной работы над спектаклем Анненскому все же удалось в некоторой мере повлиять на характер трактовки «Ипполита», свидетельством чему является письмо актера, выступавшего в заглавной роли (печатается по автографу: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 392. Л. 1-1об.):

Кирочная, 32, кв. 62

Глубокоуважаемый

Иннокентий Федорович!

Я очень признателен Вам за любезно присланный труд Ваш «Ипполит». Как знакомство с самим переводом Вашим, так и объяснительная статья сослужили мне весьма серьезную службу при усвоении идеи и красот дивного творения греческого поэта. Тем более кстати получил я Вашу книжку, что кругом меня раздается весьма разноголосный хор суждений и толкований пьесы, а, к моему счастию, у Вас я встретил — поддержку тому толкованию, которое усвоил я относительно образа Ипполита. — Я был бы очень счастлив, если бы Вы пожаловали на генеральную репетицию. О дне и часе я сочту долгом Вас известить, если Вы этого пожелаете.

Примите выражение моей искренней благодарности за Вашу любезность.

Уважающий Вас
Юр. Юрьев

6 октября < 1902 г.>

³ Речь идет о трагедии «Царь Иксион» (см. прим. 2 к тексту 80), о связи которой с еврипидовским «Иксионом» сам Анненский говорил во вводной заметке «Вместо предисловия» (см.: СТ. С. 348).

⁴ Речь идет, очевидно, о несохранившемся письме.

80. В. К. Ернштедту

Царское Село, 28.11.1901

28/XI 1901

Ц. С.

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Одновременно с этим письмом направляю Вам «Ипполита». Мою «Меланиппу»¹ Вы, вероятно, уже получили. В ноябре я занимался уже не ею, а другим, давно снившимся мне мифом — об «Иксионе»². Моя работа уже вполне закончена: это не трагедия в строгом смысле слова, вопреки 18-й гл<аве> «Поэтики» Аристотеля³, а драматическая сказка. Боюсь, что мой «сверхчеловек»⁴ гораздо более «человек», чем он бы этого хотел. Книги Nestle⁵ еще не читал, но выписал.

Искренне Вам преданный
И. Аннен<ский>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 33-33об.).

Впервые опубликовано: Звезда. С. 168—169.

Письмо представляет собой ответ на следующее письмо Ернштедта (печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 323. Л. 4-4об.):

Многоуважаемый Иннокентий Федорович.

Простите, что не отвечал пока на Ваше любезное письмо от 4-го ноября. Получил я его, отправляясь на лекцию, а у меня почти всегда так выходит: если не тотчас ответил, то ответишь — Бог знает когда.

Если у Вас «Ипполит» совсем готов, то пришлите его. Помещу его, разумеется, при первой возможности. Любопытно будет и «послесловие», судя по Вашим намекам. Ваши «преди» и «после» для меня лично даже интереснее Ваших переводов.

О том, чем Вы заняты «до декабря», догадываюсь на основании сообщений некоторых общих знакомых, — впрочем, отчасти на основании данных даже не из вторых рук. Говорят, что Вы пишете или написали «Меланиппу». Так ли?

Новую книгу: Euripides, der Dichter der griechischen Aufklàrung, W. Nestle — Вы, вероятно, уже знаете.

Преданный Вам
В. Ернштедт

28 ноября

1901

¹ Речь идет о первом из опубликованных оригинальных драматических произведений Анненского: Меланиппа-философ. Трагедия Иннокентия Анненского. СПб.: Типо-лит. М. П. Фроловой, 1901. 81 с.

Экземпляр «Меланиппы» с дарственной надписью Анненского Ернштедту мне отыскать не удалось.

² Речь идет о работе над трагедией, которая была опубликована в начале следующего года с цензурным дозволением от 22 декабря 1901 г.: Анненский И. Ф. Царь Иксион: Трагедия в пяти действиях с музыкальными антрактами. СПб.: Типо-Литография М. П. Фроловой, 1902. 90 с.

³ В 18-й главе «Поэтики» Аристотеля содержится жанровая классификация трагедии (см.: Аристотель. Поэтика / Пер. М. Л. Гаспарова // Аристотель. Сочинения: В 4-х т. / АН СССР; Институт философии. М.: Мысль, 1984. Т. 4. С. 665—666. (Философское наследие; Т. 90)), причем Аристотелем упомянута и трагедия об Иксионе: «Видов трагедии — четыре <…>: [трагедия] сплетенная, в которой все есть перелом и узнавание; [трагедия] страданий, как об Аянте и об Иксионе; [трагедия] характеров, как „Фтиотиянки“ и „Пелей“; [трагедия] чудесного, как „Форкиды“, „Прометей“, все [действие которых происходит] в Аиде» (Там же. С. 665).

Ср. с суждением Анненского из предваряющей трагедию заметки «Вместо предисловия»: «Для древнего мира Иксион был одним из прототипов нечестия и вероломства, тем не менее, благодаря необычности и особой дерзости его преступлений, все три греческих трагика V века сделали его предметом своих трагедий, и Аристотель (Poet. с. 18) говорит о патетичности самого сюжета» (СТ. С. 347).

⁴ Называя Иксиона «сверхчеловеком» эллинского мира, Анненский вполне сознательно отсылает к Ницше (о ницшеанских подтекстах «Царя Иксиона» писали многие критики и исследователи, см., например: Setchkarev Vsevolod. Studies in the Life and Work of In-No kentij Annenskij. The Hague: Mouton & Co, 1963. P. 183. (Slavistic Printings and Reprintings / Ed. by С H. Van Schooneveld; Vol. XXXVI); Лукницкий. Т. II. С. 13; Шелогурова Г. Н. Эллинская трагедия русского поэта // Анненский И. Ф. Драматические произведения; Античная трагедия (Публичная лекция) / Сост., подгот. текста и коммент. статья Г. Н. Шелогуровой. М.: Лабиринт, 2000, С. 301. (Античное наследие)).

⁵ Нестле (Nestle) Вильгельм (1865—1959) — историк литературы, философии, религиовед.

Среди его еврипидоведческих исследований следует выделить следующие: Untersuchungen iiber die philosophischen Quellen des Euripides // Philologus. Leipzig, 1899—1901. S.VIII, [557]-655, [1]. (Supplementband); Euripides, der Dichter der griechischen Aufklarung. Stuttgart: W. Kohlhammer, 1901. 594 S. Именно о последнем сочинении и идет речь в письме.

Любопытно в этом отношении и свидетельство Варнеке: «Узнав о появлении интересной работы по Еврипиду, И. Ф. Анненский не прежде успокаивался, чем доставал эту книгу, уходя целиком в ее чтение. Так, я живо помню, с каким жаром глотал он в полном значении этого слова книгу Нестле, с каждой страницей все меньше соглашаясь с ее автором. О ней он делал доклад в обществе классической филологии, оставшийся почему-то не напечатанным» (Варнеке Б. В. И. Ф. Анненский: (Некролог) // ЖМНП, нc. 1910. Ч. XXVI. Март. Паг. 4. С. 40).

Упомянутый Варнеке разбор, озаглавленный «Рационализм Еврипида (по поводу некоторых новых книг)» и прочитанный в заседании Общества классической филологии и педагогики 20 ноября 1902 г., сохранился в архиве Анненского под архивным наименованием «Рецензия о книге Нестле» (см.: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 111. 45 л.).

Следует заметить, что изложение этого разбора, содержащее и цитатные вкрапления из доклада Анненского, все же было напечатано: Зоргенфрей Г. Краткий отчет о деятельности Общества классической филологии и педагогики за вторую половину 1902-го и за 1903-й год // ЖМНП. 1904. Ч. CCCLV. Октябрь. Паг. 4. С. 75-76.

81. П. И. Вейнбергу

Царское Село, 16.12.1901

Петерб<ур>г Мойка

ресторан у Красного Моста
Юбилейный обед
Петру Исаевичу Вейнбергу
<из> Царского Села

16/ХII 1901

Приветствую досточтимого юбиляра как заслуженного поэта, журналиста и педагога и шлю лучшие пожелания ему и его близким.

Иннокентий Анненский

Печатается по тексту телеграммы, сохранившейся в архиве П. И. Вейнберга (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 62. Оп. 3. № 548. Л. 262).

Впервые на наличие в архиве Вейнберга телеграммы Анненского указывалось в следующей публикации: Малова Н. И., Панченко Н. Т. Обзор историко-литературных архивных материалов XVIII—XX вв., поступивших в Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР за 1962—1965 гг. // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1970 год / АН СССР; ИРЛИ (ПД). Л.: Наука, 1971. С. 116.

Впервые опубликована: ИФА. I. С. 77.

Вейнберг Петр Исаевич (1831—1908) — поэт, переводчик, историк литературы, журналист, общественный деятель (см. о нем подробнее: Левин Ю. Д. Вейнберг Петр Исаевич // РП. Т. 1. С. 402—403). Анненский был знаком с Вейнбергом еще в 1880-е гг. (см.: ИФА. I. С. 56). Последний в 1900-е гг. был одним из наиболее деятельных членов Неофилологического общества при С.-Петербургском университете. Сюжет, связанный с председательством Вейнберга в заседании этого общества, на котором 15 ноября 1904 г. был заслушан доклад Анненского «Эстетический момент новой русской поэзии», был введен в научный оборот в следующей публикации: Лавров. О взаимоотношениях Анненского и Вейнберга см. также воспоминания В. Кривича (ЛТ. С. 103—104, 143—144). Хочется отметить, что учено-комитетские отзывы Анненского о переводческих и составительских трудах Вейнберга были вполне благоприятны (см.: ИФА. I. С. 74, 77-78; ИФА. III. С. 48-49; ИФА. IV. С. 154).

Телеграмма Анненского, очевидно, непосредственно связана с юбилейными торжествами по поводу 50-летия литературной деятельности Вейнберга.

82. В. К. Ернштедту

Царское Село, 5.02.1902

5 Февраля 1902

Ц. С.

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Я понемножку поправляюсь от своего осложненного гриппа, но все еще слаб и глазами, и головой¹. Если мое участие в корректуре² не необходимо, то я бы от него охотно отказался.

Искренне преданный Вам
И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 34).

¹ Вероятно, именно болезнью Анненского был обусловлен тот факт, что в заседании Общества классической филологии и педагогики 23 января 1902 г. «прочитан был Борисом Вас. Варнеке стихотворный перевод еврипидова Ипполита, составленный И. Ф. Анненским» (Лютер Ф. Краткий отчет о деятельности Общества классической филологии и педагогики за 1898-99, 1899—900, 1900—901 и 1901—902 учебные года // ЖМНП. 1904. Ч. CCCLI. Январь. Паг. 4. С. 35).

² Речь идет о корректуре публикации перевода еврипидовского «Ипполита».

83. И. А. Шляпкину

Царское Село, февраль 1902

Дорогой Илья Александрович.

Я уже два раза разбирал книжки г-на Житецкого¹, которые он ныне представил на Петровскую премию²; оставляю себе «Теорию сочинения», к<ото>рая разбиралась до меня³, и еще рукописное сочинение в двух толстых тетрадях, некоей г-жи Дьяконовой⁴, тоже конкурентки на Петровск<ую> премию. Окончательный срок представления отчета уже нашей Комиссии 15 марта. Значит, к этому времени мы должны изготовить свои разборы и сговориться⁵. Может быть, Вы поделитесь с А. Г. Филоновым⁶. Во всяком случае, вероятно, облегчат Вашу работу и прилагаемые мною разборы⁷, довольно подробные.

Я все это время провел в скучной и тяжелой болезни, а теперь туго поправляюсь. Протоколов Комитета и докладов пересылаю Вам по четыре тех и других. Берегите их, пожалуйста, пуще зеницы ока.

Преданный Вам товарищ
И. Аннен<ский>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. А. Шляпкина (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 341. Оп. 1. № 672. Л. З-Зоб.). Впервые опубликовано: ИФА. II. С. 135. Написано на бланке без исходящего номера:

Директор

ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской гимназии.

Царское Село

¹ Житецкий Павел Игнатьевич (1836/1837-1911) — российский филолог, автор серьезных научных трудов, посвященных украинскому языку и словесности (Очерк звуковой истории малорусского наречия. Киев: Университетская тип., 1876; Очерк литературной истории малорусского наречия в XVII и XVIII в. Киев: Изд. «Киевской старины», 1889. Ч. 1: Очерк литературной истории малорусского наречия в XVII веке с приложением словаря книжной малорусской речи по рукописи XVII века; Мысли о народных малорусских думах. Киев: Изд. ред. журнала «Киевская старина», 1893), педагог, преподаватель средних учебных заведений в Киеве, приват-доцент С.-Петербургского университета, с 1898 г. — член-корр. ИАН. Составленные им учебные пособия рецензировались Анненским неоднократно.

Анненский был лично знаком с Житецким: в течение почти двадцати лет вплоть до 1892/93 учебного года последний преподавал русскую словесность в киевской Коллегии Павла Галагана, в которой Анненский директорствовал в 1891—1893 гг. (см.: Отчет о состоянии коллегии Павла Галагана с 1-го октября 1890 года по 1-е октября 1894 года. Киев: Тип. И. И. Чоколова, 1894. С. 1-3), причем их отношения не были безоблачными. Некоторые хранящиеся в архиве П. И. и И. П. Житецких материалы об Анненском как директоре Коллегии были опубликованы (см.: Гитин. С. 416—419).

Здесь речь идет о рецензиях Анненского на книги Житецкого «Теория поэзии» и «Очерки из истории поэзии. (Пособие для изучения теории поэтических произведений)» (см.: ИФА. I. С. 12-25; 117—124; ИФА. II. С. 36-37, 38-39); некоторые из этих рецензий были опубликованы анонимно в ЖМНП, но «судя по слогу» атрибутированы одним из киевлян (см.: Флеров А. П. [Рец.] // Филологические записки. 1901. Вып. VI. С. 5. Рец. на кн.: Житецкий П. Теория поэзии. Киев, 1898).

² Речь идет о премиях, учрежденных в ознаменование 200-летия со дня рождения Петра I Алексеевича Великого (1672—1725), присуждавшихся Ученым комитетом ежегодно с 1874 г.

Подробнее см.: Положение о премиях Императора Петра Великого за лучшие учебные руководства и пособия для средних и низших учебных заведений ведомства Министерства Народного Просвещения и за книги для народного чтения (Утверждено г. Управлявшим Министерством Народного Просвещения 4 августа 1873 г.) // Первое дополнение к каталогу учебных руководств и пособий, рекомендованных, одобренных и допущенных для употребления в средних учебных заведениях ведомства министерства народного просвещения (С 1 января 1899 по 1 января 1900 года) / Издано по распоряжению Министерства Народного Просвещения. СПб.: Тип. «В. С. Балашев и К^о», 1900. С. 31-35; Георгиевский А. И. К истории ученого комитета министерства народного просвещения // ЖМНП. 1900. Ч. СССХХХН. Декабрь. Паг. 3. С. 74-85.

В 1902 г. Анненский был председателем особой комиссии УК по присуждению этой премии по разряду гимназий в следующей номинации: «группа „русский язык с словесностью и логика“, с предпочтительным правом на премию за сочинение по логике». В состав комиссии входили также член Особого отдела УК МНП А. Г. Филонов и адресат письма, служивший членом Основного отдела УК МНП (см.: От ученого комитета министерства народного просвещения: Двадцать третье присуждение премий Императора Петра Великого, учрежденных при министерстве народного просвещения // ЖМНП. 1902. Ч. CCCXXXXI. Июнь. Паг. 1. С. 128—129).

³ Речь идет о книге Житецкого «Теория сочинения с хрестоматией» (3-е изд. Киев, 1900). Помимо ее разбора Анненский составил также итоговый «Отзыв о нижепоименованных сочинениях П. И. Житецкого в их совокупности: 1) Теория сочинения с хрестоматией П. Житецкого. 3-е изд. Киев, 1900; 2) Теория поэзии П. Житецкого. 2-е изд. Киев, 1900; 3) Очерки из истории поэзии (пособие для изучения теории поэтических сочинений) П. Житецкого. 2-е изд. Киев, 1900», в заключении которого содержался вывод о том, что «комиссия не может не счесть их достойными малой Петровской премии» (ЖМНП. 1902. Ч. CCCXXXXI. Июнь. Паг. 1. С. 132).

Тексты этих разборов см.: ИФА. II. С. 133—140.

⁴ Дьяконова Пелагея Ивановна — педагог-филолог, составительница учебных пособий по русскому языку (см., в частности: Краткая русская грамматика. Этимология и синтаксис. Руководство для младших классов средних учебных заведений / Сост. П. И. Дьяконова, препод. Самарской женской гимназии. Казань: Тип. В. М. Ключникова, 1902; 2-е изд., вновь переем. СПб.: Тип. M. M. Стасюлевича, 1904).

Автограф рецензии Анненского, озаглавленной «О рукописном „Учебнике русской грамматики“ П.Дьяконовой», сохранился в РГИА (Ф. 734. Оп. 4. № 3. Л. 405-407об.). Премировано это сочинение Дьяконовой Ученым комитетом МНП не было.

⁵ Очевидно, именно с необходимостью «сговориться» связана опубликованная (ИФА. И. С. 135) телеграмма Анненского, сохранившаяся в архиве Шляпкина (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 341. Оп. 1. № 672. Л. 7):

Петерб<ур>г

В<асильевский> Остров
12 лин<ия>
Илье Алекс<андровичу>
Шляпкину
<из> Царского Села

13/3 1902 г.

Вызван завтра <в> министерство. Прошу пожаловать ко мне <в> пятницу <15/3 в> тот же час.

Анненский

В заседании О ОУК доклад о результатах присуждения премий Императора Петра Великого был прочитан 1 апреля 1902 г. (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 97. Л. 266, 269, 270).

Тем же годом датирована еще одна телеграмма Анненского, сохранившаяся в архиве И. А. Шляпкина (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 341. Оп. 1. № 672. Л. 6):

Финл<яндия> Белоостров

Илье Александ<ровичу>
Шляпкину
<из> Царского Села
Срочное

31 - 18/5 1902

Простите, не здоров, приехать не могу.

Анненский

⁶ Филонов Андрей Григорьевич (1831—1908) — педагог, окончивший курс Главного педагогического института и преподававший в целом ряде учебных заведений России (Новочеркасская гимназия, Мариинский институт, Морской кадетский корпус, Смольный институт). С 1873 г. Филонов занимал административные должности: сначала служил инспектором одной из С.-Петербургских прогимназий, а с 1883 г. — директором Новгородской мужской гимназии, впоследствии был многолетним членом УК МНП, его особого отдела по рассмотрению книг для народа.

Филонов — заметный историк литературы, автор целого ряда учебных пособий по словесности и других работ литературно-педагогического характера; о некоторых из них Анненский делал доклады в ООУК МНП (см.: ИФА. II. С. 275—276; ИФА. IV. С. 136—139, 184—188).

⁷ Речь идет, очевидно, об упоминавшихся отзывах Анненского (см.: [Рец.] // ЖМНП. 1899. Ч. CCCXXIII. Июнь. Паг. 3. С. 13-16. Без подписи. Рец. на кн.: Теория поэзии. П. Житецкого. Киев. 1898; [Рец.] // ЖМНП. 1899. Ч. CCCXXIII. Июнь. Паг. 3. С. 13-16. Без подписи. Рец. на кн.: Очерки из истории поэзии. (Пособие для изучения теории поэтических произведений). П. Житецкого. Киев. 1898).

84. Н. Я. Сонину

Царское Село, 11.02.1902

11/II 1902

Милостивый Государь

Николай Яковлевич!

Имею честь доложить Вашему Превосходительству, что еще не вполне оправился от перенесенного мною осложненного гриппа, а посему и согласно предписанию врачей не решаюсь выехать ранее будущей недели, так что мне придется пропустить сегодняшнее заседание Ученого Комитета. При сем имею честь препроводить через Канцелярию Ученого Комитета три доклада: о сочинениях Гоголя, Майкова и о письмах Гоголя².

С истинным почтением и полной преданностью

Ваш покорнейший слуга И. Аннен<ский>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве УК МНП (РГИА. Ф. 734. Оп. 4. № 66. Л. 13).

Впервые опубликовано: ИФА. П. С. 105.

В том же архивном деле сохранилось письмо жены Анненского к Сонину, в котором содержалось хронологически первое известие о болезни мужа (РГИА. Ф. 734. Оп. 4. № 66. Л. 11-11об.):

Многоуважаемый Николай Яковлевич!

Муж мой, Иннокентий Федорович Анненский, поручил мне уведомить Вас, что он, вот уже несколько дней, болен тяжелой формой гриппа, который держит его в постели, а потому сегодня и по вероятности в следующий понедельник не будет в заседании Ученого Комитета.

Примите уверение в моем совершенном почтении и преданности.

Дина Анненская

Понедельник 28 января

Последнее январское заседание ООУК 1902 г., на котором присутствовал Анненский, состоялось 21 января. Согласно «Журналу основного отдела УК МНП за 1902 г.» его не было на заседаниях 28 января, 4 и 11 февраля, хотя на первых двух из них его разборы заслушивались (см.: ИФА. II. С. 80-91, 327—328).

Писем Сонина, председателя УК МНП, в архиве Анненского не сохранилось, хотя служебная переписка между ними, связанная с их учено-комитетской деятельностью, несомненно велась. Так, например, в «Материалах совещаний при Ученом Комитете по реформе средней школы 1903 г.» сохранился черновой машинописный текст письма, адресованного Анненскому и датированного 2 октября 1903 г., с рукописными вставками и правкой (РГИА. Ф. 734. Оп. 5. № 71. Л. ЗЗ-ЗЗоб.):

Председатель

Ученого Комитета

Министерства Народного Просвещения

№ 2206

Милостивый Государь Иннокентий Федорович!

Признав необходимым образовать при Ученом Комитете, под председательством Вашего превосходительства, особую комиссию из Членов И. А. Шляпкина и В. В. Сиповского, для рассмотрения переданных в Ученый Комитет Департаментом Народного Просвещения, при отношении от 31 августа с. г., за № 26521, вопросов о применимости 1) к частным учебным заведениям — ст. ст. 1472 и 1694 т. XI, ч. I Св. Зак., уст. учен. учр. и учебн. зав., изд. 1893 г., и 2) как к частным, так и к правительственным средним учебным заведениям — французской системы испытаний оканчивающих в них курс, имею честь препроводить при сем, для соображений комиссии, вышеозначенное отношение Департамента, с одним приложением, а равно и ст. V-ую журнала Ученого Комитета 27 мая 1902 г. по вопросу о предоставлении содержимому в СПБ. ст. сов. Шрекником частному мужскому училищу 2-го разряда прав правительственных учебных заведений того же разряда.

Имеющее последовать заключение комиссии прошу Вас, М. Г., представить мне для внесения в Ученый Комитет.

Примите уверение в совершенном почтении и преданности.

Н. Сонин

См. также отпуски других служебных писем Сонина, адресованных Анненскому: РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 207. Л. 90-90об.; Оп. 4. № 3. Л. 479-479об.

² Речь идет о разборе следующих изданий: Сочинения Н. В. Гоголя. Редакция Н. С. Тихонравова. С биографией Н. В. Гоголя, составленной В. И. Шенроком, двумя портретами Гоголя, гравированными на стали Ф. А. Брокгаузом в Лейпциге и тремя собственноручными рисунками Гоголя: В 12-ти т. (6-ти кн.). СПб.: Изд. А. Ф. Маркса. 1901; Полное собрание сочинений А. Н. Майкова: В 4-х т. 7-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд. А. Ф. Маркса, 1901; Письма Н. В. Гоголя. Редакция В. И. Шенрока: В 4-х т. СПб.: Изд. А. Ф. Маркса, [б. д.]

Тексты этих разборов, прочитанных в заседании ООУК МНП 18 февраля 1902 г., были опубликованы (см. соответственно: ИФА.И. С. 103—107, 114—117, 118—121).

85. В. К. Ернштедту

Царское Село, 28.04.1902

28/IV 1902

Ц. С.

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Не будете ли Вы так любезны ответить мне, могу ли я рассчитывать на помещение в Журнале М<инистерства> Н<ародного> Пр<освещения> послесловия к «Ипполиту»: оно состоит из 31-го полулиста (страничных) и заключает в себе эстетический разбор под заглавием «Трагедии Ипполита и Федры»¹. В случае утвердительного с Вашей стороны ответа, послесловие будет Вам отправлено в самом непродолжительном времени. Я поднимаю этот вопрос, потому что мне показалось, что «Ипполита» Вы печатали с меньшим удовольствием, чем остальные мои переводы, и что может быть Вы считаете, что он и то слишком растянулся.

Искренне Вам преданный
И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 35-35об.).

¹ Речь идет о следующей статье: Анненский И. Трагедии Ипполита и Федры // ЖМНП. 1902. Ч. CCCXXXXII. Август. Паг. 5. С. 350—368; ССКФ. Год XXX. С.-Пб.: Сенатская тип., 1902. Вып. III. С. 350—368. (Извлечено из ЖМНП за 1902 г.).

Включение ее в состав наиболее авторитетного издания критических сочинений Анненского (под измененным заглавием «Трагедия Ипполита и Федры») было мотивировано тем, что это «одна из наиболее характерных статей об Еврипиде, а вместе с тем и наиболее близкая по структуре к общим принципам критической прозы Анненского» (КО. С. 577).

86. В. К. Ернштедту

Царское Село, 1.05.1902

1 Мая 1902

Ц. С.

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Посылаю Вам мое послесловие. Если можно, то не откажите не разлучать его с текстом «Ипполита», п<отому> ч<то> мне бы хотелось иметь оттиски с новой (переверстанной) нумерацией и, по некоторым соображениям, поскорее. Дело в том, что я бы очень хотел помешать своим послесловием какой бы то ни было театральной постановке «Ипполита», к<ото>рый, по моему мнению, пьеса не дня современного театра¹. Все ее высокое художественное значение погибло бы на сцене, особенно на русской, благодаря невозможности, сколько-нибудь соответственно идее Еврипида, передать кормилицу, Ипполита и Артемиду². Впрочем, мой разбор лучше объяснит Вам мой взгляд на аттического «Ипполита».

Очень извиняюсь перед Вами за причиненное корректурами беспокойство. Но зачем Вы тогда задали мне такой соблазнительный вопрос на письме? Теперь буду тверже против соблазнов и прошу Вас заранее не отказать мне в присылке корректуры.

«Иксион» мой едва ли когда-нибудь увидит сцену, да, может быть, и к лучшему³. Не знаю, для кого я печатаю, но не писать прямо-таки не могу. Скучно было бы жить…

Простите за непрошенное признание.

Искренне Вам преданный
И. Аннен<ский>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 36-37).

Впервые опубликовано: Звезда. С. 169.

Письмо представляет собой ответ на следующее письмо Ернштедта (печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 323. Л. 5-5об.):

Многоуважаемый Иннокентий Федорович.

О Вашем послесловии к «Ипполиту» нам с Вами говорить нечего. Пришлите послесловие, и оно при первой возможности будет напечатано; но подождать Вам, конечно, придется, раз оно не поспеет к окончанию самого «Ипполита».

Покорно благодарю за «Царя Иксиона». Чрезвычайно интересно было бы увидеть, какое впечатление, при хорошей постановке, могло бы на среднего человека (притом не классика и не поэта Вашего толка) произвести Ваше «новое вино в старых мехах».

Из чего Вы заключили о «меньшем удовольствии», с каким я, будто бы, напечатал «Ипполита»? Впрочем, Вы отчасти правы; только это обусловливается тем, что Вы не принимали участия в чтении корректур. Пришлось поупражняться м<ежду> пр<очим> в постановке знаков препинания, коих в Ваших рукописях маловато…

Преданный
Вам В. Ернштедт

30 Апр<еля>

1902

Об отношении редактора классического отдела ЖМНП к работе над корректурой предназначенных к публикации материалов см. фрагмент несколько более раннего письма В. К. Ернштедта к Э. Л. Радлову от 23 июня / 6 июля 1900 г.: «Мне не только, я думаю, теперь держать корректуру вредно, но у меня непреодолимое отвращение против всякой подобной работы» (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 252. Оп. 2. № 539. Л. 14об.).

¹ Не сумев «помешать» постановке, но отчасти повлияв на сценическую трактовку «Ипполита» (см. прим. 2 к тексту 79), в первых строках своей публикации, анонсирующей спектакль, Анненский пытался сконцентрировать внимание читателя-зрителя именно на различии древнегреческого и современного театра:

«Та старая трагедия, которую сегодня мы увидим на Александрийской сцене, в блестящей постановке и талантливом исполнении, была сыграна впервые больше, чем 23 века тому назад, в центре тогдашнего цивилизованного мира, под темно-синим мартовским небом Афин и на глазах двадцати тысяч зрителей, чутких к красоте божественной эллинской речи и жадных до вида мук, если они говорили о славе…

Представление трагедии менее всего походило на обычную жизнь. Перед амфитеатром, — может быть, на особом помосте, — с рассчитанной, строго определенной плавностью, двигались неестественно высокие и могучие фигуры, контуры которых терялись среди пурпурных или затканных складок полугреческой одежды. На них были белые или розовые маски с большими треугольными лбами, и голоса их звучали ярко и мерно.

Трагедию не только играли, как играем мы ее теперь, ставя вымысел на психологическую почву, ее декламировали, пели и танцовали.

У нас теперь актеры говорят только то, что в данный момент, по замыслу поэта, должны говорить изображаемые ими лица. Не так было у греков! Сквозь темный и четырехугольный рупор маски мог проходить и жадный трепет общественной или философской мысли, и политический намек. Истина добывалась не только объективно столкновением интересов или страстей: она выяснялась и диалектически, обменом иногда очень длинных речей, в которых образованный зритель мог оценить их риторическую стройность и которые напоминали ему иногда состязательный процесс. Но этот недраматический элемент не был чем-то чуждым пьесе: в нем звучала та же чуткая душа поэта, которая проявлялась и в лицах.

23 века, лежащие между нами и „Ипполитом“, переделали в людях не только их театральные вкусы, но и их душевный строй. Вы увидите сегодня любовь без поэзии и романтической тайны, любовь, как больное желание, грех и смерть; жизнь, которая развернется перед вами, написана в мажорных тонах, без этого вечно наростающего ужаса неизбежной агонии. Слава, которую мы привыкли считать утехой самолюбия, явится, как загробная цель, как связь человека с будущим и оправдание нашего бытия. Наконец, мы увидим муки не только безмерные и роковые, но и нравственно необходимые, а потому и прекрасные в своем ужасе» (Анненский И. «Ипполит» // С.-Петербургские ведомости. 1902. № 281. 14 (27) окт. С. 2).

² Характеризуя образный ряд предстоящего спектакля, Анненский писал:

«На сцене будет не одна категория существ, как у нас, а целых три: боги, герои и люди. Первую представляют Афродита и Артемида: они вечно юны и им „легко жить“, потому что они чужды страданий, греха и смерти; жизнь для них — художественная забава, а наши муки — страницы романа.

Люди — кормилица, вестник — еще безыменные существа, так как имя в античной трагедии — это уже слава. Страдания их не интересны, и не нужны, они — фон трагедии.

Наконец, герои — Ипполит, Федра и Фесей — составляют избранную расу.

Герои это — смертное поколение богов, существа, в которых фантазия греков кристаллизовала всю борьбу, все труды и все муки, создавшие для людей, т. е. греков, их города, торговлю, искусство и военную славу; это — любимые дети фантазии, и одни имена их возвышают людей, как бы приближая их к блаженному миру богов.

В жилах героев есть два вида крови: божественный и человеческий. Первый влечет их к независимости и заставляет считать себя достойными счастья, хотя бы не в виде грубого обладания им, а в виде славы, равняющей их с богами, во втором, человеческом, растворены зерна греха и страстей и яд смерти. Трагедия героев, таким образом, лежит в самой их природе; они должны страдать, а муки должны возвышать их, как интегральная часть их славы» (Там же).

³ Возможно, это суждение было обусловлено известием, полученным от Б. В. Варнеке.

Говорить об этом позволяет сохранившаяся в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 402. Л. 1-2), написанная неустановленным лицом (скорее всего — Б. В. Варнеке) копия «Протокола 14-го заседания комиссии по присуждению премий, установленных при Литературно-Артистическом Обществе на сезон 1902—1903 г., 24 апреля 1902 г.». В числе вопросов, заслушанных на этом заседании (на нем присутствовали члены комиссии «В. П. Буренин, кн. Д. П. Голицын, А. Р. Кугель и кандидат в члены комиссии Б. В. Варнеке», а председательствовал в отсутствие А. С. Суворина Голицын), седьмым был следующий:

«Б. В. Варнеке ознакомил докладом с трагедией И. Ф. Анненского „Царь Иксион“, прочитав попутно 1, 3 и 5 ее акты. В виду того, что доклад свой г. Варнеке делал без ведома и разрешения автора, не представившего пьесы на премию, комиссия совершенно уклонилась от вопроса о ее премировании и постановила большинством 3 голосов против одного: а) благодарить докладчика за ознакомление с крайне интересной пьесой, являющейся предвозвестником нового течения в области русской драмы и b) признать ее, несмотря на чарующую прелесть полного музыки стиха, крайне любопытную архитектонику драмы и глубину трагического настроения, не доступной для понимания многочисленной аудитории и поэтому не совсем удачной для театральной постановки» (Л. 2).

О безуспешных попытках (в которых активное участие принимал Б. В. Варнеке) поставить «Царя Иксиона» на сцене одного из С.-Петербургских частных театров в 1903 г. см.: ЛТ. С. 129—130.

87. В. К. Ернштедту

Царское Село, 2.05.1902

2/V 1902

Ц. С.

Многоуважаемый Виктор Карлович!

Корректуры я до сих пор не получил, потому, если Вы прикажете мне ее прислать, буду Вам очень признателен.

Под словом «не разлучать» я подразумевал непосредственное следование, т<о> е<сть> думал, что послесловие может быть напечатано в июне, но ultra posse¹…

Две Ваших поправки я заметил², но не потому, чтобы счел их неудачными: наоборот, они заставили меня пожалеть, что я ранее их не придумал.

Во всяком случае, внимательно вчитавшись в текст «Ипполита» — уж не знаю в который раз, — я заметил несколько мест, которые вышли у меня грубее, чем у «великого мистификатора»³, — эти места в отдельных оттисках, конечно, придется изменить⁴.

Искренне Вам преданный
И. Аннен<ский>

P. S. Вообще перевод «Ипполита» меня мало удовлетворяет — лучше всего обработан мой «Орест».

И. А.

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве В. К. Ернштедта (СПбФ АРАН. Ф. 733. Оп. 2. № 15. Л. 38-38об.).

¹ Сверх возможного (лат.). Анненский оставил без продолжения одно из крылатых латинских выражений «Ultra posse nemo obligator», означающее «никто не может быть обязанным сверх своих возможностей» и восходящее к тезису латинского юриста Цельса, сформулированного в «Corpus juris»: «Impossibilium nulla obligatio est» («Невозможное не может быть долгом»).

Очевидно, Ернштедт в несохранившемся письме сообщил о реальных сроках публикации послесловия (Анненский И. Трагедии Ипполита и Федры // ЖМНП. 1902. Ч. CCCXXXII. Август. Паг. 5. С. 350—368), которое было напечатано через два месяца после окончания обнародования перевода.

² Поправки Ернштедта выявить не удалось.

³ Ср. с суждением М. Л. Гаспарова: «Если что в Еврипиде рискует не понравиться современному читателю, то это объясняется его „причудливостью“, за которую Анненский называет его „великим мистификатором“» (Гаспаров М. Л. Еврипид Анненского // Еврипид. Трагедии: В 2-х т.: Перевод Иннокентия Анненского / РАН; Изд. подгот. М. Л. Гаспаров, В. Н. Ярхо. М.: Ладомир; Наука, 1999. Т. 1. С. 597. (Литературные памятники)).

⁴ Итоговое издание «Ипполита» в переводе Анненского (см.: Театр Еврипида: Полный стихотворный перевод с греческого всех пьес и отрывков, дошедших до нас под этим именем: В 3-х т. / С двумя введениями, статьями об отдельных пьесах, объяснительным указателем и снимком с античного бюста Еврипида И. Ф. Анненского. СПб.: Тип. Книгоиздательского Т-ва «Просвещение», 1906. Т. 1. С. 265—328) содержит ряд разночтений с журнальной публикацией (Анненский И. Ипполит, трагедия Еврипида //ЖМНП. 1902. Ч. СССХХХХ. Март. Паг. 5. С. 139—167; Апрель. Паг. 5. С. 168—196; Ч. CCCXXXXI. Май. Паг. 5. С. 197—226), важнейшие из которых приводятся ниже (в левом столбце приводится журнальный вариант, в правом — вариант «Театра Еврипида»):

Да разве ж все, Кто любит иль любви готов отдаться За то повинны казни? Странный приз… (С. 181)	Да разве ж всех, Кто любит иль любви готов отдаться За это и казнить? Да польза ж в чем? (С. 286)
Но эти ризы слов Расшитые… зачем они? Ведь сердцу ж Лишь Ипполит теперь бы был отраден (С. 183).	Но эти ризы слов Узорные… зачем они? Ведь сердцу ж Лишь Ипполита речь была б отрадна (С. 288).
Аполлону кровавые Груды множим мы у Алфея Из быков, в Пифийских храмах (С. 185).	Аполлону кровавые Мечем туши мы близ Алфея Бычьи туши, в Пифийских храмах (С. 290).
Дитя мое — ты ж не нарушишь клятвы? (С. 189)	Дитя мое — ты ж клялся, вспомни только… (С. 294)
О, как этой хитрою сетью Опутана я безнадежно! (С. 192)	О, как этим цепким объятьем Опутана я безнадежно! (С. 296)
Как умер он? Или железо мужа Иной жены ему отмстило честь? (С. 213)	Как умер он? Иль мужа оскорбленной Его настиг удар, дополнив наш? (С. 315)

88. А. В. Бородиной

Царское Село, 14.06.1902

14/VI 1902

Ц. С.

Дорогая Анна Владимировна,

Вчера я кончил мою новую трагедию и, как Вы желали, тотчас пишу Вам о ней. Ее названье — «Лаодамия»¹.

Не буду рассказывать самого мифа, а передам содержание по действиям.

Действие происходит в Филаке, в Фессалии, в лесистой горной местности, под осень. Оно начинается днем: по синему небу плавают густо-белые разорванные облака. Ветер. Тянутся в Африку птицы, стадами. На сцене никого. На орхестру группами приходят женщины. Это грустная и тревожная толпа: девушки, невесты, молодые жены, вдовы, старухи. Преобладают серые и лиловые тона одежды. В мелосах, которыми они открывают действие, чувствуется то мечта, то воспоминание, связанное с мыслью о женихах, мужьях — живых и мертвых. Вот уже четыре луны прошло с тех пор, как царь Иолай, только что женившийся на Лаодамйи, внезапно, с брачного пира, уехал в Трою и увез с собою женихов и мужей всех этих женщин: они приходят к царице, вместе с нею ждут они новостей и жалеют свою молодую царицу. Но вот из дворца показывается сначала старая кормилица, потом сама Лаодамия, высокая тонкая блондинка, с белыми косами и в белом: в ней что-то мечтательно-девическое. Следует обмен строф с хором, потом разговор с кормилицей. Лаодамия вспоминает о прошлом и о своем слишком коротком счастье:

День был как сон… Но трепетной руки

Мне ласково не тронул царь… Вуаля

Он с розовых ланит моих не поднял

И яркий шлем надел…

Мои цветы

На мягкие ковры упали грустно…²

Но будущее представляется ей светлым. Она уверена, что сумеет сделать мужа счастливым.

Бывало, мать печальную не раз

Я ласками смеяться заставляла:

Улыбку я сумею и царю

На строгие уста его, как кистью,

Перевести горячим поцелуем.

Я арфой в нем желанье разбужу

На белые полюбоваться руки,

И зеркалом мне будет он, когда

Душистые свивать начну я волны

И белые…³

Царица заканчивает, призывая женщин к союзу — никогда не знать другой любви кроме «одного Гименея», будет ли он счастлив, или нет:

Один

Пускай огонь священный Гименея

Сжигает нас, покуда, догорев,

Под пеплом мы его не станем, девы,

Старухами седыми…⁴

Она просит перелетных птиц лететь в Трою и нести туда желания их, покинутых жен, и чтобы эти желания защитили сердца мужей, которые там бьются с врагами⁵. Следует три песни. Первая — бубна, вторая — флейты, третья — арфы⁶. Между тем на дороге показывается облако, приходит вестник: он приносит весть о смерти Иолая — все остальные живы. Муж Лаодамии умер следующим образом: Гадатель предсказал, что герой, который первый выйдет на Троянский берег, будет убит. Иолай, веря в свою звезду, посмеялся над Гадателем и вышел первый. Он увлек за собою и других, и был убит обманом в единоборстве. Хотя рассказ совпадает некоторыми чертами с тем сном, который Лаодамия рассказывала в начале драмы⁷, но царица еще цепляется умом за возможность ошибки, обмана. Она закидывает вестника сомнениями, мольбами, упреками, вопросами: вместе с тем жадно вслушивается она в его второй рассказ. В душе ее происходит сложная борьба разных чувств, и эта борьба кажется вестнику желанием его обидеть, а женщинам — сумасшествием. Когда старуха-кормилица заикается было о трауре, Лаод<амия> останавливает ее: нет, известия слишком смутны, чтобы на них основываться. Она просит никого не следовать за нею и запирается в своей спальне⁸. Хор в первом антракте жалеет безумную:

Если умрет человек,

Душа на могиле

Пламенем синим мерцает,

Но у безумного нет

Света в душе —

Холодно там и темно,

И одни только тени,

Как ночью черные тучи,

Плывут и дымятся.⁹

Между тем кормилица подглядела и в наивном рассказе передает хору, чем занималась царица в уединении: она не молилась и не гадала, она будто играла: перед ней была восковая статуя мужа, с которой Лаодамия что-то говорила, которой она тихо пела, сыпала цветы, которую она, точно ребенка, одевала в разные одежды. Потом она легла и, кажется, грезит: долго не сводила она влюбленных глаз с своей странной игрушки¹⁰.

Но вот из дома выходит и сама Лаодамия, одетая все так же, только волосы ее развиты. Ей тяжело от солнца; сознание действительности давит ее вопросами, сомнениями: крылья мечты тают да солнце, как восковые крылья «надменного царя»¹¹ (т<о> е<сть> Икара).

«Неужели ваша правда, люди, — спрашивает она, — только в муках?»¹² Увидев ее более спокойною, кормилица и хор начинают уговаривать ее примириться с неизбежным и сделать для мужа траурное возлияние — иначе она берет на душу тяжкий грех.

Кормилица.

А если царь

Пред медными дверьми твоих молений

И жертвы ждет… И тяжело ему,

Как путнику усталому, который

Не вымолит ночлега?..¹³

Но Лаодамия просит дать ей еще эту ночь. Ум ее темен. Но она умеет желать, сердце говорит ей о чуде, в ее груди горит желанье самого Иолая — ей кажется, что он не только жив, но что он придет к ней, и брак их, так грубо прерванный, продолжится. Она уходит в чертог молиться, умоляя женщин, чтоб и они молились о чуде и, главное, желали его¹⁴. Она зовет тени, просит их скорее погасить этот насмешливый и пустой свод.

Дайте слышать,

Чего не слышит ухо, и глазам

Неясное, откройте сердцу, тени…¹⁵

Вот начало второго музыкального антракта, которым хор встречает тихо наступающую звездную ночь:

Замолкли колеса светила.

Холодная пала роса,

И синяя ночь распустила

Над миром свои паруса.

Далекие, нежные волны

Обвиты ее пеленой,

И к югу волна за волной

Уносит крылатые челны.

Но флот ее царственный тих:

Во мраке триэры слилися,

И только на мачтах у них,

Как факелы, звезды зажглися.

А в полночь, прорвав пелену,

Всех ярче звезда загорится:

На щит золотую луну

В эфире поднимет Царица.¹⁶

Третье действие открывается новым появлением Лаодамии: она не может молиться, она звала ночь и тени, а теперь ей страшно; страшно не только от мрака, но и от тревожного сознания, что около нее что-то решается:

Я чувствую: глаза судьбы

На мне остановились…¹⁷

На сцену, куда не светит луна, скрывшаяся за тучей, приходят два путника.

Один из них оказывается Гермесом, другой Иолаем (или Дрогаесилаем, как его назвали за то, что он первый вступил на Троянскую землю). Трагизм сцены заключается в том, что в душе Лаодамии борются в ее продолжении ряд сомнений: она хочет себя уверить, что это настоящий Иолай, только раненый, с повязанной головой, а не мертвый и не тень его, и не обман. Она уводит мужа в дом, и удивляется при в том, как у нее прибавились силы: она совсем не чувствует его прикосновенья, хотя царь и опирается об ее плечо. На царе лиловый хитон, который ей снился в виде лиловых цветов на бесконечном поле. Протесилай вымолил себе три часа для свидания с женой, и теперь Гермес отсчитывает их ударами, оставаясь на карауле у дома. В это время он ведет разговор с женщинами. Трудно передать содержание разговора: в него вложен мною весь мир религиозных представлений древней Эллады, как я себе представляю его идеальную сторону¹⁸. Боюсь, что немногие поймут значение слов Гермеса, хотя они и свободны от всякого мифологического балласта: да и едва ли мне удалось выразить с достаточной силой то, что просилось на бумагу. Но вот Гермес отбил три удара. «Лунный брак» кончился, уже чуть брезжит рассвет. Лаод<амия> с мужем выходят из дворца. Гермес открывает ей тайну — она обнимала мертвого… С трудом удается Протесилаю выжать из себя последние слова. Петух уж прокричал. Еще несколько минут, и мертвый рассеется в воздухе. Пришельцы исчезают. Лаодамия тоже уходит, и пока хор поет о смутном и колеблющемся настроении, которое порождается в нем болезненной смесью света с тьмой и белого с черным в портике, Лаодамия решается испытать последнее средство; только это делается за сценой и становится известным лишь в 4-м действии. Закутав в лиловую пелену статую мужа и положив ее на постель, царица одевается вакханкой и молит Диониса оживить ей мужа. На сцену между тем выбегает с первыми лучами утра мальчик-раб. По обыкновению, он принес царице воды и цветов, но дверь оказалась запертой. Долго стоял он и хорошо, что догадался наконец заглянуть в щелку. Что же увидел он? Чашу с вином, увитый жезл

И не одну царицу на постели.¹⁹

Он позвал рабынь, весть об этом ужасе и сраме облетела в один миг и дом, и город. Хор в сомнении, что это значит, — но вот на сцену в трауре приходит Акаст, отец Лаодамии. Он только что приехал, и в городе его ждал целый град новостей. Вся Филака в волнении. Вельможи делят себе престол покойного. Царицу открыто порицают. Вестник, обиженный недоверием, переходит из дома в дом и смутьянит. Только что, наконец, разнеслась и преувеличенная словами рабынь весть о новом тайном браке, который заключен царицей. Акаст в негодовании, ужасе и отчаянии. Ядовитые и злобные укоры сыплются и на хор, и на кормилицу, а особенно на дочь, которая все еще спит в объятьях нового мужа. Наскоро царь распоряжается наложить траур, он велит также приготовить костер для жертвы мертвому. С горечью просит он у его тени прощения за свою преступную дочь, которой факел Гименея милей разорванных одежд и медной чаши. Желчный старик не хочет слышать никаких уверений и объяснений: на горе появившееся солнце не дает хору права произнести имя того таинственного пришельца, которого приводил Гермес ночью, — женщины боятся этим оскорбить святыню. Между тем из дому выбегает заплаканная старуха: она говорит, что она, кормилица, заслужила казни — царица потеряла рассудок и кружится в безумной пляске. По сцене с воплями и гимном проходит, направляясь к костру, погребальная процессия. Вопли ее мешаются с вакхическими возгласами Царицы за сценой. Она выходит, наконец: сначала, на минуту, охватывает ее стыд, но потом сила Диониса опять уносит Лаодамию к волшебным грезам. Она молит «синеглазого мужа Ариадны»²⁰ соединить на своем блаженном острове два сердца:

Живое с мертвым:

Как солнце с тьмою,

В душистой роще

Слила дриада

В отрадный сумрак…²¹

Разговор ее с отцом полон трагического юмора²². Грубый и желчный ум старика, как солнечный свет, разграничивает вещи и сливает все тени — всякая вещь имеет для него свое имя и свое неизменное место. То, что дочь говорит о своем лунном таинственном браке, он понимает буквально и осыпает ее укорами, которые как-то скользят по Лаодамии — она еще закутана сладким туманом божественной грезы. Но вот тот же мальчик-раб, который пустил о ней такую чреватую последствиями сплетню, желая угодить царю, приносит статую Иолая, завернутую в лиловые пеленки: ее нашли на ложе царицы. Царь в бешенстве, мальчишка не попал в цель: Акаст уверен, что его хотят морочить: любовника царицы подменили куклой. Между тем Лаодамия, когда ее тайна так грубо и неожиданно соприкоснулась с солнцем, с любопытной толпой и безудержной речью Акаста, внезапно как бы освобождается от своей грезы и от власти над собой чар Диониса. Когда Акаст грозит рабам тюрьмой и пыткой, Лаод<амия> заступается за них — ведь рабы отданы под ее защиту богами. Но она не знает, долго ли будет видеть свет и сумеет ли она защитить слабых, и вот царица молит Гермеса, чтобы этот бог, который уже явил одно чудо, заступился теперь и за ее честь, и за ее рабов, и дал ей знак. Налетает порыв ветра (Гермес — бог бури). Мальчишка от страха роняет статую и убегает, а ветер разматывает со статуи ее лиловые пеленки… Акаст дивится изображению царя… Нежные мольбы дочери, которая просит вернуть ей «ее мечту», вернуть вдове, «нетронутой ничьим прикосновеньем»²³, третьего из ее мужей (настоящий и призрачный Иолай были первым и вторым), трогают сухое сердце. В рассудок царя невольно пробивается луч истины. Он отдает дочери статую, а она припала к его фаросу и плачет. Он еще гладит ее волосы и тихо просит ее и уговаривает смириться:

…Что ж делать? Нам

Ведь не одним терпеть… Ты черный жребий

Полюбишь свой, как к старости привык

Бессильной я, дитя… и бестолковой.

Поди к себе и черное надень

И волосы свои, мою отраду,

Железу дай скосить.

Потом печаль

Отрадную разделим мы.

С молитвой

И тихими слезами обовьешь

Ты полотном немое изваянье

И медною властителей почтив

Полнощных чашей, яркому огню

Последнее отдашь… Не надо мертвых

Мучительной мечтою огорчать

И их покой тревожить…²⁴

Лаодамия уходит. Она возвращается остриженной и в черных лохмотьях. Шествие направляется со статуей, изготовленной для сожжения, к костру. Лаод<амия> несет чашу и по щекам ее текут слезы. Чувства хора делятся: одно полухорие славит «печаль, которая дышит примиреньем». Другая часть женщин мучится сомнениями: поющим грезятся «взмахи рук и ланиты, полные смерти»²⁵.

Между тем за сценой происходит смятение. Оно отзывается на восклицаниях хора… Вот доносятся уже ясные крики, голоса, слова. Там кого-то спасают, раскидывают костер. На сцену выходит Акаст с обгоревшими волосами, опаленным лицом и сразу постаревший до неузнаваемости. Лаодамия бросилась в костер…

…Молча… молча,

Как черная овца, она в огонь,

За мужем кинулась…²⁶

Последний разговор и почти циническое отчаяние старика страшны²⁷ (так мне кажется по крайней мере). Трагедия оканчивается следующими стихами хора, который под их пение покидает орхестру.

Строфа

Если нить у слепой развилась,

Ей не свиться, как раньше, вовеки…

Но на белый и нежный атлас

Вы зачем же струитесь из глаз

По ланитам, горячие реки?

Если старцам мечта тяжела,

Точно бремя лесистое Эты, —

Лунной ночью ты сердцу мила,

О мечты золотая игла,

А безумье прославят поэты.²⁸

До свидания или письма. Отзовитесь.

Ваш И. Ан<ненский>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО РНБ. Ф. 24. Оп. 1. № 8. Л. 10-19об.).

Впервые опубликовано в полном объеме с рядом корректурных недочетов в КО: С. 449—450.

¹ Трагедия «Лаодамия», посвященная сыну, В. И. Анненскому-Кривичу, впервые увидела свет лишь в 1906 г.: Анненский И. Ф. Лаодамия: Лирическая трагедия в 4-х действиях и с музыкальными антрактами // Сборник «Северная речь»: Анненский И. Ф. Лаодамия. Загуляев П. М. Волки. Кривич. Ночью. Пашка. Стихотворения. Полезнев Д. Счастливый брак. Коковцев Д., Никто, Гумилев Н. С. Стихотворения. СПб.: Издание редакции «Северной Речи»; Тип. Ц. Крайз, 1906. С. 137—208.

В силу того, что в архиве Анненского не сохранилось ни автографа «Лаодамии», ни авторизованных списков этой трагедии, письмо это является одним из немногих источников для установления канонического текста трагедии и текстологического анализа публикации (первые попытки обозначить эту проблему см.: Зельченко В. В. К тексту «Лаодамии» // Древний мир и мы: Классическое наследие в Европе и России. СПб.: Алетейя, 2003. [Вып.] 3. С. 317—322).

Датировка 6 октября 1906 г. дарственной надписи А. А. Блоку на вырезке из «Северной Речи» (см.: Блок Александр. Собрание сочинений: В 8-ми т. М.; Л.: ГИХЛ, 1963. Т. 8: Письма 1899—1921 / Подг. текста и прим. М. И. Дикман. С. 579; Литературное наследство / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького. М.: Наука, 1981. Т. 92. Кн. 2. С. 318) дала возможность комментатору КО утверждать, что в этот день «Анненский посылает Блоку свою только что вышедшую трагедию „Лаодамия“» (КО. С. 657). Впрочем, даже время публикации рецензий на сборник «Северная Речь» показывает, что книга эта была известна читателям уже летом 1906 г. (см.: Брюсов В. Я. [Рец.] // Весы. 1906. № 6. С. 64. Подпись: Аврелий. Рец. на кн.: Сборник Северная речь (Волки, драма П. Загуляева. — Ночью, очерк Кривича. — Счастливый брак, рассказ Д. Полознева. — Лаодамия, трагедия И. Анненского. — Стихи Кривича, Н. Гумилева, Д. Коковцева и Никто). СПб., 1906; Евгеньев-Максимов В. Е. Писатели-Царскоселы // Царскосельская жизнь. 1906. № 1. 18 авг. С. 4. Подпись: М. Рец. на кн.: Северная речь. СПб., 1906; Василевский Л. М. [Рец.] // Образование. 1906. Т. XV. № 9. Паг. 2. С. 94. Подпись: Л. Вас-ий. Рец. на кн.: Маяк: Литературно-публицистический сборник. Изд. А. Лугового; «Северная речь». Сборник), а письмо Н. С. Гумилева от 8 мая 1906 г., адресованное В. Я. Брюсову, позволяет констатировать, что она увидела свет в конце апреля — начале мая 1906 г. (см.: Переписка с Н. С. Гумилевым (1906—1920) / Вступ. статья и коммент. Р. Д. Тименчика и Р. Л. Щербакова; Публ. Р. Л. Щербакова // Валерий Брюсов и его корреспонденты / РАН; ИМЛИ им. А. М. Горького. М: Наука, 1994. Кн. 2 / Отв. ред. Н. А. Трифонов. С. 411, 413. (Литературное наследство; Т. 98)).

Сюжет, положенный в основу этой лирической трагедии, был востребован в славянских литературах в начале XX в., о чем Анненский писал и в предисловии к драме. Через некоторое время после публикации «Лаодамии» в одной из рецензий Анненский вернулся к этой теме, отстаивая собственный приоритет: «Мотив Лаодамии, которому Ф. Фр. Зелинский посвятил блестящую статью „Античная Ленора“, как-то особенно интересовал славянских писателей за эти последние годы. Ранее „Античной Леноры“ вышла в свет написанная в Эсхиловских тонах драма покойного Ст. Выспянского на мотив мифа Лаодамии; другая, уже русская трагедия, в связи с попыткой угадать концепцию Еврипида, была написана мною, и, кажется, ранее „Античной Леноры“, хотя и напечатана позже ее (в сборнике „Северная речь“). Наконец, после „Античной Леноры“ и под ее несомненным влиянием появилась драма Ф. Сологуба „Дар мудрых пчел“» (Анненский И. [Рец.] // Гермес. 1908. Т. III. № 19 (25). 1 дек. С. 494. Рец. на кн.: Из жизни идей: Научно-популярные статьи проф. С.-Петербургского университета Ф. Зелинского. Изд. второе, исправленное и дополненное. С.-Петербург. 1908).

Нужно отметить, что проблема освоения Анненским, Брюсовым и Сологубом этого сюжета привлекала особое внимание литературоведов. См., в частности: Дукор И. Проблемы драматургии символизма // Литературное наследство. М.: Журнально-газетное объединение, 1937. Т. 27-28. С. 117, 120, 123, 124—139, 147—150, 154, 166; Setschkareff Vsevolod. Laodamia in Polen und Russland: (Studien zum Verhàltnis des Symbolismus zur Antike) // Zeitschrift fur slawische Philologie. Heidelberg, 1958. Bd. XXVII. Heft 1. S. 1-32; Слард Лена. Античная Ленора в XX веке: К вопросу об античном наследии в русском символизме // Hungaro-Slavica. Budapest, 1978. С. 327, 328, 331—335, 336; Denisoff N. La guerre de Troie dans la theatre simboliste russe: Annensky, Brjusov, Sologub // Revue des Etudes Slaves. Paris, 1978. Vol. 51. P. 65-69; Силард Лена. Античная Ленора в XX веке // Studia Slavica. Budapest, 1982. Vol. XXVIII. С. 320—329; Страшкова O. K. Три интерпретации мифа // Брюсовские чтения 1980 года: Сб. статей / Ереванский гос. пед. ин-т русского и иностр. языков им. В. Я. Брюсова. Ереван, 1983. С. 77-90; Андреасян Н. Г. Драматургия B. Я. Брюсова: (Предшественники и современники) // Брюсовские чтения 1983 года: (Сб. статей) / Ереванский гос. пед. ин-т русского и иностр. языков им. В. Я. Брюсова. Ереван: Советакан грох, 1983. C. 131—133; Любимова М. Ю. Драматургия Федора Сологуба и кризис символистского театра // Русский театр и драматургия начала XX века: Сб. научн. тр. Л., 1984. С. 68-76; Федоров. С. 231—232; Пустыгина Н. Г. Драматургия Федора Сологуба 1906—1909 гг.: (Статья вторая) // Ученые записки Тартуского гос. ун-та. Тарту, 1986. Вып. 683: Труды по русской и славянской филологии: Литература и публицистика: Проблема взаимодействия. С. 97-98; Шелогурова Г. Н. Об интерпретации мифа в литературе русского символизма // Из истории русского реализма конца XIX—XX века / Под ред. А. Г. Соколова. М.: Издательство Московского ун-та, 1986. С. 122—135; Герасимов Ю. К. Драматургия символизма // История русской драматургии: Вторая половина XIX — начало XX века: до 1917 г. / АН СССР; ИРЛИ (ПД). Л.: Наука, 1987. С. 559—562, 592, 593, 596—598, 605; Хрусталева О. О. Античный миф в драматургии русских символистов: Автореферат дисс канд. искусствоведения. Л., 1988. С. 3-5, 9-13, 16-23; Андреасян Н. Г. Драматургия В. Я. Брюсова: (1907—1917 годов) // Русский театр и драматургия 1907—1917 годов: Сб. научн. трудов. Л., 1988. С. 22, 28-29; Венцлова Томас. Тень и статуя: К сопоставительному анализу творчества Федора Сологуба и Иннокентия Анненского // Studia litteraria polono slavica: 1. Srèbrny wek w literaturze rosyjskiej. Warszawa, 1993. S. 15-27; Бугров Борис. Двойное бытие: Драматургия в теории и художественной практике русского символизма // Дар мудрых пчел: Пьесы русских символистов: В 2-х кн. М.: Московский рабочий, 1996. Кн. 1. С. 23-36.

В архиве Анненского сохранилось письмо одного из переводчиков упоминавшейся трагедии Выспянского — историка литературы, журналиста, библиографа, библиотечного деятеля Владимира Николаевича Тукалевского (1881—1936), напрямую связанное с публикацией «Лаодамии» в сборнике «Северная речь» (печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 370. Л. 1-1об.):

Милостивый Государь Иннокентий Федорович,

Простите — я очень извиняюсь, что затрудняю Вас своей справкой. Мне бы хотелось знать, когда и кем был издан сборник «Северная Речь», в котором помещена Ваша пьеса «Лаодамия» — о чем я прочел указание на обложке Вашей «Книги отражений». Я спрашивал во всех крупных магазинах, — справок об этом сборнике мне дать не могли, так как и самой книги у них не имеется. В публичной библиотеке мне ответили, что книга находится «в чтении».

Возможно, что сборник был издан в провинции — тогда я просил бы Вас сообщить мне адрес издателя.

Еще раз извиняюсь — что приходится беспокоить Вас — но я хотел бы ознакомиться с Вашей «Лаодамией», не только потому, что вообще интересуюсь мифом о Протесил<ае> и Лаодамии, но и потому что мной переведена на русск<ий> язык (правда, еще не напечатана) трагедия Выспянского — трактующая тот же миф.

Еше раз прошу, не поставить себе в труд ответить мне по адресу: С.-Петербург, Поварской пер., д. № 5, кв. 10, Владимиру Николаевичу Тукалевскому.

С истинным к Вам уважением
Влад. Тукалев<ский>

Спб. 24.IX.909.

² Действие первое, явление второе. Цитата сверена по первопубликации трагедии (см.: Сборник «Северная речь». С. 152) и по почти полностью совпадающему с ним самому авторитетному научному изданию текста (СТ. С. 424). Отмечу наличие в печатном издании в процитированном фрагменте некоторых корректурных отличий в размещении стихотворных строк.

Далее в примечаниях ссылки даются лишь на последнее издание, кроме тех случаев, когда в этих публикациях есть разночтения.

³ Действие первое, явление второе (С. 423). В опубликованном тексте седьмая из этих строк читается иначе: «На нежные полюбоваться руки…».

⁴ Действие первое, явление второе (С. 424). В опубликованном тексте третья из этих строк читается иначе: «Сжигает вас, покуда, догорев…».

⁵ Речь идет о следующих строках (С. 424):

Вы ж, белые и быстрые, эфир

Рассекшие крылами… вас молю…

Желания мои и этих горьких

Несите в даль эфирную, туда

На берега Троянские… от меди

Безжалостной пусть оградят сердца

Суровые… и нежные… и наши

⁶ См.: С. 424—426.

⁷ Речь идет о следующих строках (С. 421):

Я видела, что будто босиком

Я по траве иду… Такой Филака

Не видела, и в Иолке нет такой.

Густая и высокая, цветами

Лиловыми поросшая, она

Мне резала босые ноги. Свод

Над головой алел, как от пожара,

День или ночь, понять, на небесах —

Я не могла… И не было кругом

Ни дерева, ни птицы и ни тени…

Лишь человек высокий — кто он был,

Не знала я, — мне долго шлем свой тяжкий

На белые надеть старался косы

И путал их, взбивая… С головой

Я уходила в каску, было душно

И страшно мне, и кожей пахла медь.

Хотела я кричать, сопротивляться,

Но голоса не издавала грудь

И мягкие мои не гнулись руки,

И только слез горячие ручьи,

Когда проснулась я, со щек катились.

⁸ См.: С. 435—436.

⁹ Действие первое, явление четвертое (С. 436—437). В публикации после строки «…Душа на могиле» напечатана строка «В темную ночь».

¹⁰ Действие второе, явление пятое (С. 438—439).

¹¹ Речь идет о следующих строках (Действие второе, явление шестое) (С. 440):

(К солнцу)

О светило

Жестокое и жаркое! Зачем

Мои мечты ты топишь, точно крылья

Надменного царя?.. Тот нежный бог,

Их навевая сердцу, улыбался…

Иль боги лгут? Или недуг один

Рождает в нас надежду и желанье?..

Отмечу, что в первопубликации (Сборник «Северная речь». С. 169) начало этого фрагмента монолога пунктуационно было оформлено иначе: после слова «светило» стоит восклицательный знак, а после слова «жаркое» — запятая.

¹² Действие второе, явление шестое (С. 440):

Эфир… пустой эфир, и так тяжел…

Иль ваша правда, люди, только в муках?

¹³ Действие второе, явление шестое (С. 440). В опубликованном тексте во второй строке после слова «дверьми» стоит тире.

¹⁴ Действие второе, явление шестое (С. 441):

Пусть для вас

Безумною останусь я и грешной,

Я брака жду сегодня… в эту ночь,

Иль смерти… я не знаю. Ум мой темен,

Но Иолай придет — он обещал…

Солнце закатывается… последние бледные сумерки.

О жены, о невесты… все желайте!

Вы, вдовы, слез подруги, все со мной

Зовите ночь желаньем… Крылья бога

Меня сейчас обвеяли… Он жив…

В моей груди горит е_г_о желанье…

О тени… вас зову я… всею вас

Зову я кровью сердца… и биеньем

Зову вас сердца каждым… Этот свод

Скорее погасите…

Отмечу, что в первопубликации ремарки Анненским последовательно заключались в круглые скобки, в том числе и в процитированном фрагменте (см.: Сборник «Северная речь». С. 171).

¹⁵ Действие второе, явление шестое (С. 441).

¹⁶ Действие второе, явление шестое (С. 442). В опубликованном тексте есть пунктуационные разночтения, корректурные отличия, слово «прорвав» заменено на «порвав». В ином виде напечатана и последняя строка: «…Над миром поднимет царица».

¹⁷ Действие третье, явление седьмое (С. 445).

¹⁸ Действие третье, явление девятое (С. 449—452). Речь в первую очередь идет, очевидно, преимущественно о репликах, вложенных в уста Гермеса, «пасущего мертвых», насыщенных не только мифологическим содержанием, но и бросающих блики на представление Анненского о Царскосельском парке:

О женщина, что значат ваши слезы

Пред муками богов? Слыхала ль ты

Когда о Прометее? Поколенья

Сменялись тридцать раз — и в тридцать раз,

Чем тридцать, больше, роща риз зеленых

Переменить успела, а титан

Прикованный висел, и коршун печень

Выклевывал ему, но что ни день,

Она для клюва кровью набухала…

А Иксион бессмертный?.. А Сизиф?..

А Тантал?.. — все они еще страдают…

Увы, жена… Я видел столько мук,

Что жалости не стало б места в сердце.

Утешится вдова или умрет,

Что значит лист — опавший иль на ветке

До времени живой, дрожащий лист? (С. 450—451)

Корифей

О бог, ужель страданья наши точно

Для вас игра?

А жертвы? А мольбы?

Гермес

Они нужны, но вам… Свободны боги,

И этот мир, о женщины, для нас

Раскрытая страница книги, только…

Корифей

Живете ж вы, небесные, тогда,

О Гермий, чем? Пирами и любовью?

Гермес

О нет! Пиры нам скучны, как и вам,

Иль тем из вас, кто мудр, а пир Эрота

Нас тешит очень редко…

На пиру

За свитком мы. Нам интересен пестрый

И шумный мир. Он ноты нам дает

Для музыки и краски для картины:

В нем атомы второго бытия…

И каждый миг, и каждый камень в поле,

И каждая угасшая душа,

Когда свою она мне шепчет повесть,

Мне расширяет мир… И вечно нов

Бессмертному он будет…

А потом,

Когда веков минует тьма и стану

Я мраморным и позабытым богом,

Не пощажен дождями, где-нибудь

На севере, у варваров, в аллее

Запущенной и темной, иногда

В ночь белую или июльский полдень,

Сон отряхнув с померкших глаз, цветку

Я улыбнусь или влюбленной деве,

Иль вдохновлю поэта красотой

Задумчивой забвенья… (С. 451—452).

В первопубликации (см.: Сборник «Северная речь». С. 183) начальная строка одной из них выглядит по-иному:

Они нужны, но вам — свободны боги.

¹⁹ Действие четвертое, явление двенадцатое (С. 458).

²⁰ Действие четвертое, явление шестнадцатое (С. 463).

Ио! Ио! Эван! Эвоэ!

О, златокудрый, о, бог,

Дважды рожденный!

Тебе влюбленных

Объятье сладко.

О, Дионис,

О, синеглазый…

Муж Ариадны.

²¹ Действие четвертое, явление семнадцатое (С. 466). Этим строкам трагедии предшествуют следующие:

О Дионис!.. Своей рабыне,

Которой смерти

Презренны ковы,

Очарованье

Ты ниспошли.

На дальней Ниссе,

В лазурном море

Обетованной,

Где в кинамонах

Пестреют птицы,

Два сердца, боже,

Соедини.

²² Действие четвертое, явление семнадцатое (С. 464—466). «Юмористическое» начало и здесь основано в первую очередь на контрасте. См. фрагмент диалога (С. 465—466):

Лаодамия

Горе! Горе!

Акаст

Не горестен наряд твой…

Где твой муж?

Лаодамия

У Гермия спроси, старик…

Акаст

А с кем же

Ласкалась ты?

Лаодамия

О, горький брак! Увы!

Акаст

Да горький и преступный…

Но счастливец? Ужель бежал?

Лаодамия

Меж нежных рук моих

Как мертвый он лежал, ребенок, долго,

И я согреть лобзаньем не могла

Его ланит…

<…>

Акаст

Ловок

Подвох ее… А… может быть, пьяна:

Глаза горят, и щеки раскраснелись.

В первопубликации (Сборник «Северная речь». С. 200) сравнительный оборот «как мертвый» был выделен запятыми.

²³ Действие четвертое, явление восемнадцатое (С. 469):

Лаодамия

О, нет, молю тебя

Я всем, что здесь святого есть… Отрады

Моей не тронь последней…

Если мать

Когда-нибудь мою благословлял ты

И надо мной, отец, когда-нибудь

С улыбкою склонялся, детский сон

Лелея мой. Молю: оставь со мною

Последнего из трех мужей.

Вдове,

Не тронутой ничьим прикосновеньем,

Оставь мечту…

²⁴ Действие четвертое, явление восемнадцатое (С. 470). В опубликованном тексте трагедии в состав этого фрагмента, содержащего некоторые пунктуационные и корректурные отличия, включены ремарки.

²⁵ Действие четвертое, явление девятнадцатое (С. 470—471). Речь идет о следующих строках:

Первое полухорие

Тихой отрады полна,

Грудь не дрожит от рыданий,

И за волною волна

В ней улеглася страданий…

Бога ль, немого луча ль

Сердце мелодию слышит,

Благословенна печаль,

Если прощением дышит.

Второе полухорие

Нет, задушить не могу

В сердце я странной тревоги:

Там, у костра, на лугу

Что-то готовят нам боги:

Взмахи мне чудятся рук,

Полные смерти ланиты.

Нити безумья и мук

В узел таинственный свиты.

²⁶ Действие четвертое, явление двадцатое (С. 472). В опубликованном тексте две последние строки читаются иначе: «… она в костер || За мужем прыгнула…».

²⁷ Действие четвертое, явление двадцатое (С. 473). Речь, очевидно, идет о последнем монологе Акаста:

Акаст

Да, женщина! Не надо ран моих

Тебе щадить… И сладки мне укоры,

Коль что-нибудь отрадное еще

Под солнцем быть Акасту может… Спросят,

Зачем за ней я не ушел? Кому

Еще нужна сухая трость и этот

Согнувшийся старик? Увы!

Могилы я боюсь, чем ближе к черной…

А муки что? Умеют уверять

Они еще сердца: от жизни будто

Остался след… и в пепле сером… Вы,

О граждане Филаки… Этот дом

И царство все сейчас возьмете… Ветки

От дерева усохшего искать

Не будете, я знаю… Но позвольте

Оплакать мне усопшую… в ее

Оставленном чертоге… Пусть отрадой

Последнею терзаюсь я, что жив

Над памятью сгоревшего ребенка.

²⁸ Действие четвертое, явление двадцатое (С. 473). Опубликованный текст отличается в пунктуационном отношении, обозначение «Строфа» в нем снято, одно из слов («безумье») не выделено курсивом, а 6-я строка сверху читается по-другому: «Если дума плечам тяжела…»

«Бремя лесистое Эты» — отслылка к мифу о смерти Геракла и о принятии его в сонм олимпийских богов (см.: ИФА. II. С. 55, 60).

89. Э. Л. Радлову

Царское Село, 1.08.1902

Многоуважаемый Эрнест Львович!

Согласно Вашему любезному обещанию я рассчитываю не на 50 обычных, а на 100 оттисков моей книжки, напечатанной в классич<еском> отд<еле> вверенного Вам журнала¹, — «Ипполит»².

Искренне Вам преданный
И. Анне<нский>

1/VIII 1902 Ц. С.

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве Э. Л. Радлова (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 252. Оп. 2. № 58а. Л. 4).

¹ Обращает на себя внимание, что впервые подобная просьба Анненского в эпистолярных источниках обращена не к Ернштедту, а непосредственно к редактору ЖМНП, что было обусловлено тяжелой болезнью редактора классического отдела ЖМНП, заставившей его — казалось, на время — отойти от дел и приведшей к смерти в Силламягах в августе 1902 г.

² Речь идет о следующем издании: Ипполит, трагедия Еврипида / Перевел с греческого стихами и снабдил послесловием «Трагедии Ипполита и Федры» Иннокентий Анненский. (Посвящается Ф. Ф. Зелинскому). СПб.: Сенатская тип., 1902. 87 с. (Извлечено из ЖМНП за 1902 г.).

Напоминание об обещании увеличения тиража отдельного оттиска «Ипполита» (если быть точным — изготовления обычного для сотрудничества Анненского с Ернштедтом количества экземпляров), кроме всего прочего, возможно, было напрямую связано со сверхзадачей Анненского помешать или по крайней мере внести коррективы в предполагавшуюся постановку этой трагедии Еврипида в переводе Мережковского на сцене Александрийского театра.

90. С. А. Венгерову

Царское Село, 16.01.1903

16/I 1903

Ц. С.

Многоуважаемый Семен Афанасьевич!

Согласно Вашему циркулярному письму¹ я написал Вам прилагаемые при сем краткие сведения о себе и своих сочинениях². Полагаю, что, так как я не являюсь профессиональным литератором, то помещенного мною в записке вполне достаточно.

Искренне преданный
И. Аннен<ский>

P. S. Для Selbstanzeige, к сожалению, у меня не было времени. Книги мои, какие у меня в настоящее время есть под рукой, Вам посылаю.

И. А.

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в составе собрания С. А. Венгерова (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 377. Собр. 1. № 160. Л. 6-6об.).

В правом верхнем углу письма помета С. А. Венгерова «И. Анненский».

¹ Речь идет о печатавшемся в составе «Критико-биографического словаря русских писателей и ученых» циркуляре, с которым Венгеров обращался и лично к тем писателям и ученым, адрес которых был ему известен (цит. по: Венгеров С. А. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых (от начала русской образованности до наших дней). СПб.: Типо-лит. И. А. Ефрона, 1892. Т. III. С. 8-9 ненум.):

Милостивый Государь!

Честь имею обратиться к Вам с покорнейшею просьбою не отказать мне в присылке биографических и библиографических о себе сведений для «Критико-биографического Словаря русских писателей и ученых». Крайне меня обяжете, доставивши эти сведения через месяц по получении настоящего циркуляра.

Согласно программе, легшей в основу Словаря, было бы желательно получить от Вас ответ на следующее вопросы:

Биография: 1) Имя и отчество. 2) Год, месяц и число рождения. 3) Место рождения. 4) Кто были родители. 5) Вероисповедание. 6) Краткая история рода. Главным образом: были ли в роде выдающиеся в каком-либо отношении люди? 7) Ход воспитания и образования. Под какими умственными и общественными влияниями оно происходило. 8) Начало и ход деятельности. 9) Замечательные события жизни.

Библиография: 1) Перечень всего написанного или переведенного, с точным обозначением: а) если речь идет о книге: года, места, формата и количества страниц, b) если о журнальной или газетной статье — года, No и названия периодического издания, где она появилась. Об этой точности особенно настойчиво просим, потому что она избавляет от множества крайне затруднительных, а иногда и бесплодных поисков. 2) Перечень известных Вам рецензий и отзывов о произведениях Ваших, тоже (если помните, конечно) с точным обозначением No и года периодического издания, где эти отзывы появились. Очень важно было бы получить указания на отзывы, находящиеся в книгах, — учебниках, курсах, обзорах и т. д. Такие отзывы никем не регистрируются и потому без специальных указаний не могут быть найдены. 3) Не были ли (где, когда и кем) переведены на иностранные языки произведения Ваши? 4) Не появились ли где-нибудь биографические сведения о Вас (если появились, то в какой книге или в каком No периодического издания). 5) Псевдонимы.

Всего удобнее было бы получить от Вас ответ на все вышепоставленные вопросы в форме небольшой автобиографии, которую можно было бы целиком поместить в словаре. По отношению к гг. ученым присоединяем еще очень важную просьбу сделать краткое резюме тех выводов, к которым они пришли в своих научных разысканиях. Вполне точно схватить и формулировать чужую мысль очень трудно и сплошь да рядом ученые претендуют на «извращение» своих мыслей даже со стороны лиц, в добросовестности которых не может быть никаких сомнений. И вот во избежание этого мы и просим дать нам то, что у немцев называется и широко применяется во всех научных изданиях Selbstanzeige и Selbstanalysis, т. е. сжатое изложение сущности исследования, не вдаваясь, конечно, при этом в оценку, что уже составляет задачу редакции.

В заключение обращаемся с просьбою прислать нам на время те из Ваших произведений (в особенности брошюры), которые трудно найти в обыкновенных библиотеках, а также оттиски статей Ваших, и статей об Вас. Все это, конечно, можно найти в Публичной Библиотеке, но не все из лиц, принимающих, кроме нас, участие в «Крит. биогр. словаре», живут в Петербурге и для них иметь под рукою все сочинения разбираемого автора представляло бы значительное удобство. По миновании надобности присланное будет Вам возвращено с благодарностью.

Ответ прошу Вас адресовать: С.-Петербург, Серпуховская 2, Семену Афанасьевичу Венгерову.

² Автобиографические материалы Анненского начала 1903 г., посланные Венгерову, были вскоре опубликованы ([Анненский И. Ф.] [Автобиография] // Венгеров. Т. VI. С. 341—343. Без подписи) и сочувственно отмечены в анонимной рецензии: [Ред.] // ЖМНП. 1904. Ч. CCCLV. Сентябрь. Паг. 2. С. 242. Без подписи.

Автограф этой автобиографии, подписанный криптонимом «И. А.», сохранился в собрании С. А. Венгерова (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 377. Собр. 1. № 160. Л. 1-Зоб.), а его первый лист недавно был воспроизведен факсимильно (см.: Русская интеллигенция: Автобиографии и биобиблиографические документы в собрании С. А. Венгерова: Аннотированный указатель: В 2-х т. / РАН; ИРЛИ (ПД). СПб.: Наука, 2001. Т. 1: А-Л / Под ред. В. А. Мыслякова. С. 67).

91. А. А. Шахматову

Царское Село, 5.02.1903

5/II 1903.

Ц. С.

Многоуважаемый Алексей Александрович,

я проглядел тетради Соснина¹. Видимо, юноша способный: есть ум и, главное, сноровка. Не знаю, как по математике, но полагаю, что по древним языкам и по русскому подготовиться к осени для поступления в 6-й класс он может. Пришлите его ко мне, если можно, на второй неделе поста, в среду² часам к 10 утра: мои товарищи и я, мы посмотрим и посудим, как в данном случае всего практичнее поступить. Если день, намеченный мною, неудобен, то пусть он приедет в пятницу^[3] в такое же время, или даже раньше. Ознакомившись подробнее с положением дела, я тоже на второй неделе Вам напишу³, а покуда крепко жму Вашу руку.

Искренне Вам преданный и уважающий Вас

И. Анненск<ий>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве А. А. Шахматова (СПбФ АРАН. Ф. 134. Оп. 3. № 49. Л. 1-1об.).

Впервые на наличие в архиве Шахматова письма Анненского указывалось в следующей публикации: Архив Академии Наук СССР: Обозрение архивных материалов / АН СССР; Под ред. Г. А. Князева. Л.: Изд. АН СССР, 1933. С. 148. (Труды Архива; Вып. 1).

Шахматов Алексей Александрович (1864—1920) — филолог, языковед, историк древнерусской литературы и культуры, автор исследований по истории русского летописания и истории русского литературного языка. Выпускник Московского университета 1887 г., Шахматов с 1890 г. преподавал там же в качестве приват-доцента. В ноябре 1894 г. он был избран адъюнктом ИАН по Отделению русского языка и словесности, в мае 1897 г. — экстраординарным, а в декабре 1899 г. — ординарным академиком ИАН. С 1899 г. Шахматов служил директором 1-го отделения Библиотеки ИАН, а после смерти Веселовского был председателем ОРЯС ИАН (1906—1920).

Публикуемый текст представляет собой ответ на следующее письмо Шахматова (печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 384. Л. 1-1об.):

Многоуважаемый Иннокентий Федорович.

Не в первый раз обращаюсь к Вам с просьбами. Вы всегда любезно относитесь к ним, и это дает мне решимость еще раз побеспокоить Вас и просить Вас помощи и совета.

Дело в следующем. В декабре 1901 года к Президенту Академии Наук обратился крестьянин Череповецкого уезда Василий Соснин (ему было тогда двадцать лет) с просьбою дать ему образование. К письму Соснина были приложены его стихи. Письмо и стихи были рассмотрены Вторым Отделением Академии. Члены Отделения нашли, что Соснин обнаружил в своих стихах дарование, по их ходатайству Библиотека Академии Наук приняла Соснина в число служащих… <…>

И вот моя просьба, которая будет, конечно, поддержана Вторым Отделением и Президентом Академии: примите Соснина в гимназию. Дайте ему возможность попасть в университет. Как ни смелой покажется Вам моя надежда, но я думаю, что его можно было бы принять осенью с большими, конечно, натяжками в VI класс. Понимаю, что он к VI классу не подготовлен, но не сомневаюсь в том, что к концу учебного года он догнал бы своих товарищей, если бы Вы указали ему, что именно ему надо сделать в течение настоящего полугодия. Расходы на содержание Соснина в гимназии Академия примет на себя. Соснин по первому требованию Вашему мог бы явиться к Вам.

Мне кажется, что Вы в делах, касающихся образования, стоите всегда выше формальностей. Вот почему я решаюсь обратить свою просьбу именно к Вам.

Искренне уважающий и преданный
А. Шахматов

3 февраля 1903

Мой адрес: В<асильевский> О<стров> Академия Наук

О контактах Анненского с Шахматовым в несколько более позднее время см.: Извлечение из протокола заседания Комиссии по вопросу о русском правописании, состоящей под председательством Августейшего Президента Императорской Академии Наук, 12 апреля 1904 г. // Правительственный вестник. 1904. № 101. 30 апр. (13 мая). С. 3; Чернышев В. И. Ф. Ф. Фортунатов и А. А. Шахматов — реформаторы русского правописания: (По материалам архива Академии Наук СССР и личным воспоминаниям) // А. А. Шахматов: 1864—1920: Сборник статей и материалов / АН СССР; Под ред. акад. С. П. Обнорского. М.; Л.: Изд-во Академии Наук СССР, 1947. С. 174—175. (Труды комиссии по истории Академии Наук СССР; Вып. 3); Чернышев В. И. Избранные труды: В 2-х т. / Сост. А. М. Иорданский, В. Г. Костомаров, И. Ф. Протченко. М.: Просвещение, 1970. Т. 2: Язык и стиль писателей; Диалектология; Правописание и методика письма; Personalia. С. 565—566.

¹ Биографическими сведениями о нем не располагаю.

Не удалось установить, сумел ли Анненский исполнить просьбу Шахматова в полном объеме: в списках учеников, окончивших курс учения в гимназии, где он директорствовал (см.: Краткий отчет об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896—1911): (Дополнение к краткому историческому очерку этой гимназии за первые XXV лет (1870—1895)). СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1912), Соснин не значится.

Однако интенция и тон этих писем позволяют, безусловно, признать справедливость слов Кривича, констатировавшего, что «вообще помогать юности <…> было в порядке педагогических навыков отца», и приводившего по памяти его слова: «Если мы по негодяйству нашему не можем до сих пор давать образование всем без исключения детям, то хоть особо талантливым мы обязаны во всяком случае открыть широкие двери» (ЛТ. С. 90).

² 26 февраля.

³ В архиве Шахматова письмо не сохранилось, что, возможно, обусловлено тем, что Соснин так и не побывал у Анненского. Во всяком случае, нужно констатировать, что документальных свидетельств о посещении Анненского Сосниным разыскать не удалось.

92. А. Н. Веселовскому Царское Село,

25.02.1903

25/II 1903

Ц. С.

Милостивый Государь Александр Николаевич,

При этом письме имею честь представить Вашему Превосходительству разбор переводов П. Ф. Порфирова¹ к сроку, который Вы изволили мне назначить². Я сократил рецензию, насколько мог, но все же она — в 100 страниц. Если бы я должен был дать какие-нибудь по своей рецензии объяснения, или сократить ее, или прочесть в заседании, то, разумеется, я к Вашим услугам. С истинным почтением и преданностью

Ваш покорнейший слуга
И. Анненск<ий>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в составе дела «О пятнадцатом присуждении премии А. С. Пушкина в 1903 году» (СПбФ АРАН. Ф. 9. Оп. 3. № 16. Л. 76).

¹ Порфиров Петр Федорович (1870—1903) — поэт, автор отдельно изданной поэмы «Первая любовь» (СПб.: Тип. С.-Петербургского акц. общ. печатного дела «Издатель», 1899. 30 с.) и посмертно изданного сборника поэтических произведений (см.: Порфиров П. Ф. Стихотворения: 1888—1903: Посмертное изд. с портр. и факс. автора и биогр. очерком А. А. Коринфского. СПб.: Тип. М. И. Акинфиева, 1908. L, 251 с., 1 л. портр.), переводчик.

Доброжелательное отношение Анненского к переводам Порфирова обозначилось еще в 1898 г.: упоминая в связи с характеристикой Горация переводы Фета, он приветствовал «начало нового перевода, предпринятого с большим успехом г-м Порфировым. С.-Петербург, 1898» (КО. С. 293).

Разбор, на основании которого книга "Лирические стихотворения Квинта Горация Флакка: Перевод П. Ф. Порфировая (2-е изд., испр. СПб., 1902) была в рамках пятнадцатого присуждения премий имени А. С. Пушкина ИАН удостоена почетного отзыва, опубликован в полном объеме (см.: Разбор стихотворного перевода лирических стихотворений Горация, П. Ф. Порфирова, сделанный И. Ф. Анненским // СОРЯС ИАН. 1904. T. LXXVIII. № 1. С. 127—180; Отд. отт.: СПб.: Тип. ИАН, 1904. 54 с).

² Документов ИАН, подписанных А. Н. Веселовским и связанных с приглашением Анненского к участию в конкурсе на премию А. С. Пушкина в 1903 г. в качестве рецензента труда Порфирова, в архиве Анненского выявить не удалось.

93. А. В. Бородиной

Царское Село, 18.06.1903

Ц. С.

18/VI 1903

Дорогая Анна Владимировна,

Сколько раз я начинал Вам писать и решал, что писать не стоит; не стоит не потому, что не хотелось бы думать о Вас, глядеть на Вас через разделяющий нас туман; а по тысяче других причин, о которых, может быть, лучше Вам не слушать, а мне не говорить. Я право не знаю, не бросить ли уж и это письмо… Нет, буду объективен, насколько могу.

Лето у нас какое-то трогательно ласковое, бывают дожди, бывают даже грозы, но зато какие мягкие, какие солнечные улыбки! Даже зелень еще не запылилась, даже наших старых грабов не трогает еще червяк: знаете, на балкон к нам глядит старый мшистый граб: влюблен старик и заботится о своей наружности. Надолго ли? В Царском еще живет Ел<ена> Серг<еевна>¹. Мы несколько раз с ней виделись, она все в сфере разных министров и других gros bonnets², но все-таки нет-нет мы с ней и поговорим. И знаете, мне в сущности хочется ее видеть, п<отому> ч<то>, разговаривая с ней, я думаю о Вас, вспоминаю Вас в Вашей большой комнате на диване. Кажется, ничего нет в этом воспоминании даже и особенно романтического, madame étant toujours si raide³, a вот подите же. Зачем человек всегда видит то, чего нет, чего не должно быть, чего не может быть?

Теперь вечер, на небе краски заката. Слушайте, я докончу письмо стихами.

Еще один…⁴

И грозен был, и пылок День,

И знамя нес он голубое…

Но ночь пришла, и тихо тень

Берет усталого без боя…

Как мало их! Еще один

В лучах слабеющей надежды

Уходит с поля Паладин:

От золотой его одежды

Осталась бурая кайма…

Да горький чад воспоминанья,

Как обгорелого письма

Неповторимое признанье.

Ваш И. Ан<ненский>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО РНБ. Ф. 24. Оп. 1. № 8. Л. 20-21об.). Впервые опубликовано: Звезда. С. 169—170.

⁵ Левицкая (урожд. Полевая) Елена Сергеевна (1868—1915) — педагог, заметный деятель народного образования, близкая знакомая Анненского, одна из его почитательниц, по определению его сына, одна из «жен-мироносиц», неоднозначное отношение Анненского к которой вполне ясно выявилось и в других посвященных ей строках:

К портрету

Тоска глядеть, как сходит глянец с благ,

И знать, что все ж вконец не опротивят,

Но горе тем, кто слышит, как в словах

Заигранные клавиши фальшивят.

Родная внучка выдающегося русского литератора, критика, историка и журналиста первой половины XIX в. Н. А. Полевого, она была дочерью генерал-майора Сергея Николаевича Полевого и Елены Дмитриевны (урожд. Блаватской). Образование получила в Смольном институте, завершив курс обучения в нем в 1885 г. (см.: Список воспитанниц Императорского воспитательного общества благородных девиц. Выпуски 1776—1914 гг. Издание официальное. Петроград, 1914. С. 619), а впоследствии сдала экзамен на звание домашней наставницы. Ее брак с петербургским врачом-терапевтом Иваном Николаевичем Левицким (род. 1863) был расторгнут в декабре 1902 г.

Первая в России частная «новая» школа для совместного интернатного обучения и воспитания мальчиков и девочек (с небольшим числом учащихся и очень высокой платой за обучение) была открыта Левицкой 14 сентября 1900 г. в Царском Селе. Впервые в России в этой школе была предпринята попытка воплощения в жизнь идеи о гармоничном развитии детей на природе, в органичном сочетании умственного, физического, трудового и нравственного воспитания. Анненский был председателем организационного совета этого элитарного учебного учреждения и патронировал его деятельность сначала в качестве руководителя главного учебного заведения Царского Села, а потом и в качестве окружного инспектора С.-Петербургского учебного округа (стоит отметить, что это курирование, да и педагогическая деятельность самой Левицкой до некоторого времени оценивались руководством УК МНП весьма негативно, и по этому поводу в адрес Анненского Сониным были высказаны весьма неприятные слова; см.: РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 105. Л. 440об.). В заседании Попечительского Совета С.-Петербургского учебного округа 31 мая 1904 г. при обсуждении ходатайства Левицкой о разрешении в 1904/5 учебном году открыть в своей школе V класс Анненский вполне определенно высказался в ее поддержку, следующим образом мотивировав свою позицию (печатается по тексту отпуска направленного управляющему Министерством народного просвещения официального машинописного письма управляющего С.-Петербургским учебным округом за № 8439 от 15 июня 1904 г. с устранением правки В. А. Латышева: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 9227. Л. 141об., 146): «На предложение высказаться по данному вопросу первым отозвался Директор Царскосельской гимназии И. Ф. Анненский. Он присутствовал на экзаменах по латинскому языку в III и IV классах и вынес благоприятное впечатление: под руководством преподавательницы С.-Петербургских высших женских курсов В. Петуховой учащиеся усвоили вполне достаточные познания. Что касается совместного обучения детей обоего пола, то никаких неудобств от этого не происходит; скорее наоборот, именно благодаря этому обстоятельству у девочек отсутствует жеманство, у мальчиков — грубость. Но при кратковременности опыта и незначительном числе учащихся (в IV классе, например, всего 1 ученик и 2 ученицы) школа г-жи Левицкой не представляет еще достаточно данных для принципиального решения вопроса о совместном обучении. В виду важности сказанного вопроса, желательно произвести опыт в более широких размерах, а г-жа Левицкая — именно такое лицо, которому можно доверить это трудное дело. Это женщина, обладающая умом, энергией и педагогическим тактом совершенно исключительными. Дело воспитания она ведет весьма умело; дети у нее все время находятся под неусыпным надзором. При таких условиях нет оснований опасаться каких-либо неблагоприятных результатов, тем более что состав учащихся весьма удачен. Все это говорит в пользу удовлетворения ходатайства г-жи Левицкой». В самом конце 1906 г. суждения Анненского еще раз были использованы в качестве аргумента для повышения статуса школы (цит. по автографу Анненского с устранением правки В. А. Латышева: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 9227. Л. 170-170об.): «Учебное заведение г-жи Левицкой в учебном и воспитательном отношениях поставлено вполне удовлетворительно. Как классное преподавание, так и надзор за приготовлением уроков находятся в руках лиц правоспособных и хорошо относящихся к своему делу. Курс старших классов поставлен в общем несколько выше, чем в мужской гимназии, особенно в виду того, что Советом преподавателей школы по тщательном и всестороннем обсуждении вопроса о продолжительности среднеучебного курса таковой решено было для Школы Левицкой распределить не на 8, а на 7 лет. За школой Левицкой в течение трех последних лет был установлен со стороны округа особый надзор, который проявлялся в назначении для присутствов<ания> на экзаменах старших классов особых депутатов. Отчетами этих лиц установлена серьезность постановки учебного дела в школе и близость курса ее к мужской гимназии.

В виду вышеизложенных обстоятельств я с своей стороны признавал бы справедливым, чтобы Школе Левицкой были предоставлены права для учащихся в мужской гимназии на выработанных в Министерстве основаниях».

Надо отметить, что поддержка принципа совместного обучения Анненским была вполне принципиальной, нельзя говорить о каком-то «лоббировании» интересов конкретно Левицкой. Анненскому доводилось в связи с обсуждением проблем совместного обучения оппонировать и иные выступления своих коллег по УК МНП. Так, например, в заседании ООУК 28 апреля 1908 г. в прениях по докладу И. И. Холодняка «по поводу ходатайства г-жи Вяземской о присвоении прав открываемой ею в г. Москве гимназии для детей обоего пола и об утверждении учебного плана предметов преподавания» Анненский отметил: «Как бы то ни было, вопрос о совместном обучении придется в скором времени поставить и всесторонне обсудить. Вполне определившееся за последнее время стремление женщин к уравнению в образовании с мужчинами приводит к необходимости разрешить этот вопрос. А развившаяся и все усиливающаяся частная инициатива не замедлит открыть широкое поле и для практического осуществления идеи совместного обучения» (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 119. Л. 671).

Среди материалов, отложившихся в цитировавшемся деле «Школа Левицкой в Царском Селе для детей обоего пола», сохранились и другие тексты, написанные рукой Анненского (см., в частности: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 9227. Л. 176—177, 192-192об.). См. также: Орлов А. Ольга Дмитриевна Форш — моя учительница в Царском Селе // Ольга Форш в воспоминаниях современников / Сост. Г. Е. Тамарченко. Л.: Советский писатель, 1974. С. 45-48.

В книге, подготовленной к печати самой Левицкой, отмечалась заметная роль Анненского в получении школой прав казенных учебных заведений: «В течение 1906 года был разработан организационным комитетом Школы Левицкой, под председательством покойного И. Ф. Анненского, окончательный проект учебного плана с курсом в 7,5 лет, считая в том числе 7 лет нормального курса и ⅓ года конденсированного повторения» (Орлов В. Краткий очерк возникновения и развития Школы // [Левицкая Е. С.] Школа Левицкой: (1900—1911). СПб.: [Тип. А. С. Суворина], 1911. С. 14. Без подписи). Именно это событие было необходимым условием того, что «20 июня 1907 года Школа получила права для учащихся, и таким образом состоялось последнее определяющее Школу формальное постановление, коим курс учебного заведения определился, в согласии с выработанными предположениями, в 7,5 лет. В частности же молодые люди получали, по окончании полного курса, право поступления в университет и льготу по воинской повинности, а девицы при тех же условиях получали свидетельство о выдержании испытания в знании полного курса мужской гимназии» (Там же. С. 14).

Стоит особо подчеркнуть, что учебный план школы Левицкой являлся «результатом сложной работы целого ряда организационных собраний педагогического персонала, происходивших в течение 1905-7 годов под председательством И. Ф. Анненского» (Орлов В. Учебный план Школы Левицкой // Школа Левицкой с правами мужских гимназий для учащихся: Царское Село: Учебный план и программы предметов курса. СПб.: Т-во Художественной Печати, 1909. С. VI). Особенно ярко влияние Анненского проявилось в содержании программ учебных дисциплин, прежде всего программы по русскому языку (см.: Школа Левицкой с правами мужских гимназий для учащихся: Царское Село: Учебный план и программы предметов курса. СПб.: Т-во Художественной Печати, 1909. С. 23-24, 34-36, 48-52, 65-70, 83-84). В частности, школа Левицкой была одним из немногих средних учебных заведений, в котором был реализован учено-комитетский проект Анненского о введении в учебный обиход средней школы серьезного курса исторической поэтики (см. в указанном издании программу «Теория поэзии»: С. 68-70).

Через некоторое время после смерти Анненского его памяти в проспекте школы Левицкой были посвящены теплые и прочувствованные строки: «Незабвенна будет для Школы память того, кто был восприемником ее первых дней, кто бескорыстно отдавал свои силы на создание учебного ее строя до того самого дня, когда преждевременная смерть отняла его у Школы. Покойный И. Ф. Анненский, только он один, с его изящной духовной организацией, мог восприять идею совместного воспитания с тем живым сочувствием, которое доступно по отношению к новой мысли лишь исключительным натурам, и содействовать ее проведению в жизнь. Сам поэт, он в сердце человека видел красоту и понимал высокую радость незаметного для массы педагогического труда» (Орлов В. Краткий очерк возникновения и развития Школы // [Левицкая Е. С.] Школа Левицкой: (1900—1911). СПб.: [Тип. А. С. Суворина], 1911. С. 15. Без подписи).

Изложение основного содержания речи Анненского на акте в школе Левицкой, посвященном первому выпуску (в 1908 г. из стен школы было выпущено всего 4 человека, одним из которых был сын адресата Владимир Бородин — этим фактом, очевидно, и обусловлено ее знакомство с Левицкой), а также цитата из нее напечатаны в заметке «Акт в школе Левицкой»: «…окружной инспектор и председатель организационного совета И. Ф. Анненский в мастерски произнесенной речи говорил о системе и принципах, принятых в школе и схожих во многом с французской école normale. „С благоговейным чувством благодарности, сказал И. Ф. в конце своей речи, должны мы вспомнить в этот день нашего Монарха, благодаря Высочайшим повелениям коего могла устроиться наша школа“» (Царскосельское дело. 1909. № 1. 2 янв. С. 2; Перепеч.: Статьи и заметки о школе Левицкой: (Приложение к проспекту 1911 года). СПб.: Тип. А. Суворина, 1912. С. 70). Именно эта речь Анненского в главных своих положениях лежала в основе текста, составленного руководителем школы (см.: «Затем И. Ф. Анненский (теперь уже покойный) ознакомил присутствующих с историей Школы в своей речи, часть которой послужила у нас материалом для настоящего очерка» (Орлов В. Краткий очерк возникновения и развития Школы // [Левицкая Е. С.] Школа Левицкой: (1900—1911). СПб.: [Тип. А. С. Суворина], 1911. С. 13. Без подписи)). В состав процитированной публикации вошли заключительные слова его выступления: «Не праздничная размягченность чувств, а лишь вдумчивое отношение к законченному первому периоду в жизни Школы заставляет меня уже лично от себя прибавить к сказанному следующее: Мы никогда не унывали, и наша история шла счастливо — ровно настолько, чтобы дать необходимый искус осуществляемой мысли. Мы многим должны быть благодарны, но я не знаю ни одного имени, к которому могло бы относиться сегодня не только наше осуждение, но даже наш упрек» (Там же. С. 16).

² Шишек (фр.). Высокое покровительство было одним из важнейших факторов, позволявших Левицкой преодолевать сопротивление чиновников от образования ее педагогическим новациям.

Здесь, надо полагать, речь идет о министре народного просвещения Г. Э. Зенгере (см. подробнее коммент. к тексту 100), который 23 июля 1903 г. по ходатайству Левицкой в связи с вероятным превращением ее школы в учебное заведение II разряда, где законом не допускалось совместного обучения, испросил «Высочайшее соизволение» на предоставление ей права продолжать совместное обучение в трех тогда существовавших классах и начать в 4-м классе (см. подробнее: Орлов В. Краткий очерк возникновения и развития Школы // [Левицкая Е. С.] Школа Левицкой: (1900—1911). СПб.: [Тип. А. С. Суворина], 1911. С. 11-12. Без подписи).

Характерно, что решающую роль в судьбе школы Левицкой сыграло посещение ее 2 июня 1905 г. императрицей Александрой Федоровной, присутствовавшей на уроках и внеклассных занятиях.

³ Дама, всегда такая твердая (фр.).

⁴ Стихотворение «Еще один» впервые опубликовано в «Тихих песнях» (СПб., 1904) с некоторыми разночтениями:

И пылок был, и грозен День,

И в знамя верил голубое,

Но ночь пришла, и нежно тень

Берет усталого без боя.

Как мало их! Еще один

В лучах слабеющей Надежды

Уходит гордый паладин:

От золотой его одежды

Осталась бурая кайма,

Да горький чад воспоминанья…

. . . . . . . . . . . . .

Как обгорелого письма

Неповторимое признанье.

94. А. Н. Веселовскому

Царское Село, 30.09.1903

30 сентября 1903 г.

Милостивый Государь Александр Николаевич!

Согласно желанию Вашего Превосходительства прилагаю к возвращаемому мною ныне подробному отчету о книге Порфирова краткое заключение¹ в связи с присужденным ей 27-го сентября почетным отзывом Второго отделения ИМПЕРАТОРСКОЙ Академии Наук².

Примите уверение в совершенном почтении и преданности

Вашего покорнейшего слуги
И. Аннен<ского>

Его Пр<евосходитель>ству

А. Н. Веселовскому

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в деле «О пятнадцатом присуждении премии А. С. Пушкина в 1903 году» (СПбФ АРАН. Ф. 9. Оп. 3. № 16. Л. 77). Написано на бланке:

Директор

ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской гимназии.

Царское Село

Рукой Анненского вписан лишь текст, выделенный курсивом: письмо, графически оформленное, вероятно, письмоводителем гимназии, — официальный ответ, зарегистрированный за № 1215, по-видимому, на несохранившееся в архиве письмо Веселовского или его устное пожелание.

¹ Этот текст, представляющий собой автограф Анненского, также сохранился в СПбФ АРАН (Ф. 9. Оп. 3. № 16. Л. 79-80).

Вскоре это «краткое заключение» в составе отчета Веселовского (ср.: Лавров. С. 177) было опубликовано (см.: [Ред.] // Отчет о пятнадцатом присуждении премий имени А. С. Пушкина, читанный в публичном заседании 19 октября 1903 года ординарным академиком А. Н. Веселовским. СПб.: Тип. ИАН, [1903]. С. 16-17. Без подписи; Сборник Отделения русского языка и словесности Императорской Академии Наук. СПб.: Тип. ИАН, 1904. T. LXXVIII. № 1: Пятнадцатое присуждение премий имени А. С. Пушкина 1903 года: Отчет и рецензии I—IX. С. 17-18. Без подписи. Рец. на кн.: Лирические стихотворения Квинта Горация Флакка. Перевод П. Ф. Порфирова. Изд. второе, исправленное. С.-Петербург. 1902).

² Заседания «Пушкинской» комиссии ОРЯС ИАН по присуждению премий состоялись в 1903 г. 27 сентября и 4 октября.

95. А. Н. Веселовскому

Царское Село, 4.10.1903

Александру

Николаевичу Веселовскому
Петерб<ург> срочная
Правление Императорской
Академии наук
<из> Царского Села

4/Х 9 ч. 57 м. пополуд<ни>

Имею честь известить Ваше Превосходительство, что вследствие экстренного служебного дела¹ я не могу присутствовать сегодня в заседании комиссии².

Анненский

Печатается впервые по тексту телеграммы, сохранившейся в деле «О пятнадцатом присуждении премии А. С. Пушкина в 1903 году» (СПбФ АРАН. Ф. 9. Оп. 3. № 16. Л. 160).

¹ Не удалось выяснить, о каком служебном деле идет речь.

² См. прим. 2 к тексту 94.

96. Ф. А. Брауну

Царское Село, 26.10.1903

26/Х 1903

Ц. С.

Многоуважаемый Федор Александрович,

Я никак не могу в настоящее время, т<о> е<сть> до Рождества читать реферата, но в январском заседании, если позволите, с удовольствием прочту в Нео-Филологическом Общ<естве> сообщение «О<б> Э<стетическом> М<оменте>»¹.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 279. Л. 1).

Впервые этот незаконченный черновой фрагмент письма, являющегося первым по времени свидетельством организационной и творческой подготовки Анненским доклада, ставшего основой статьи «Бальмонт-лирик» (см.: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 126. Л. 1), был опубликован в одном из томов, посвященных учено-комитетским трудам Анненского: ИФА. III. С. 116—117.

Браун Федор Александрович (1862—1942) — историк литературы, лингвист, германист, профессор С.-Петербургского университета, один из наиболее деятельных участников Неофилологического общества при С.-Петербургском университете, а после смерти Веселовского — его председатель, в послереволюционное время — профессор Лейпцигского университета.

О его личных и «околослужебных» (в УК МНП и в Неофилологическом обществе) контактах с Анненским см. подробнее: ИФА. III. С. 116—117; ИФА. IV. С. 359—364.

Письмо Анненского представляет собой ответ на несохранившееся в его архиве приглашение руководства Неофилологического общества выступить с докладом.

Приглашение это было основано на разговоре Анненского с Веселовским 27 сентября 1903 г. (см. прим. 2 к тексту 110). Ср. с суждением В. И. Анненского-Кривича по поводу статьи «Бальмонт-лирик»: «Вещь эта <…> была <…> прочитана в качестве доклада в функционировавшем при университете Неофилологическом о<бщест>ве, — по просьбе бюро последнего» (Лавров. С. 177).

Единственное разысканное мною в архивах письмо Брауна к Анненскому — текст, посвященный проектируемой последним программе гимназического курса «Теория поэзии» (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 214. Л. 58-60об.). Фрагменты этого датированного 16 марта 1906 г. письма, в котором программе Анненского была дана высокая оценка, воспроизводились в печати: ИФА. III. С. 260; ИФА. IV. С. 359—360.

¹ Надеждам Анненского на скорое оформление материала не суждено было сбыться. В начале 1904 г. он очень серьезно заболел (см. тексты 97-99), и конкретная работа над указанным сообщением ушла на второй план.

Доклад «Об эстетическом моменте новой русской поэзии» впервые был прочитан лишь 15 ноября 1904 г. (см.: Заседания обществ: Поэзия Бальмонта // Новости и биржевая газета. 1904. № 319. 18 ноября (1 дек.). С. 2. Без подписи; Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1904 год, составленный и. д. экстраординарного профессора П. К. Коковцовым. С приложением речи и. д. ординарного профессора А. X. Гольмстена. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1905. Паг. 1. С. 130).

97. К. Я. Гроту

Царское Село, 4.01.1904

4-е Янв. 1904 г.

Ц. С.

Многоуважаемый Константин Яковлевич!

В настоящее время вследствие воспаления сустава в правом плече я лишен возможности писать¹, и потому не могу с уверенностью обещать воспользоваться лестным Вашим предложением принять участие в сборнике В. И. Ламанского². Во всяком случае сохраню за собой, если позволите, право известить Вас окончательно о моем участии в конце января, когда выяснится, позволят ли мне обстоятельства написать что-нибудь для сборника³.

Искренне Вам преданный — За моего больного мужа И. Ф. Анненского

Д. Анненская

Печатается по тексту автографа, написанного рукой Д. В. Анненской и сохранившегося в архиве К. Я. Грота (СПбФ АРАН. Ф. 281. Оп. 2. № 11. Л. 1-2).

Впервые опубликовано: ИФА. I. С. 51.

В архиве (Л. 3) сохранился и конверт, в котором было отправлено это «заказное» письмо. Он был отмечен почтовым штемпелем от 5.01.1904 и был адресован

Его Превосходительству Константину Яковлевичу Гроту Петербург Васильевский Остров Тучков переулок д. 17-й

Грот Константин Яковлевич (1853—1934) — второй сын Я. К. Грота, филолог-славист, архивист, педагог, профессор Варшавского университета (1883—1899), с 1905 г. — заведующий общим архивом Министерства Императорского Двора, член-корр. ИАН по Отделению русского языка и словесности с 10 декабря 1911 г., автор многочисленных балкановедческих и славистических трудов, а также редактор, составитель и комментатор трудов, связанных с именем его отца, брата Н. Я. Грота и других членов семьи.

Окончив в 1873 г. с золотой медалью С.-Петербургскую Ларинскую гимназию, Грот поступил на историко-филологический факультет С.-Петербургского университета, который и окончил в 1876 г. со степенью кандидата. Среди наиболее повлиявших на него профессоров он сам выделял Срезневского, Ламанского и В. Г. Васильевского. Очевидно, именно во второй половине 1870-х гг. и состоялось знакомство Анненского с Гротом, который был оставлен при университете для приготовления к профессорскому званию. Его магистерская диссертация «Моравия и мадьяры с половины IX до начала X в.» была защищена им и издана в 1881 г. В 1883 г., незадолго до своего отъезда в Варшаву в качестве экстраординарного профессора университета, Грот, как и Анненский, был одним из участников «Сборника статей по славяноведению, составленного и изданного учениками В. И. Ламанского по случаю двадцатипятилетия его ученой и профессорской деятельности» (СПб.: Тип. ИАН, 1883), в котором он поместил статью «Новые труды по истории Венгрии» (С. 57-98). В некрологе Ламанского (см.: Грот К. Владимир Иванович Ламанский (ум. 19 ноября 1914 г.) // Исторический вестник. 1915. T. CXXXIX. Январь. С. 222; Грот К. Владимир Иванович Ламанский (ум. 19 ноября 1914 г.). Пг.: [Тип. Т-ва А. С. Суворина «Новое время»], 1915. С. 17) Грот упоминает среди учеников покойного, участвовавших в «Сборнике», и Анненского.

Об одном из трудов, редактировавшихся адресатом письма (см.: Труды Я. К. Грота: II. Филологические разыскания 1852—1892 / Изданы под редакц. проф. К. Я. Грота. С.-Пб., 1899), Анненский делал доклад в заседании ООУК МНП 4 октября 1899 г., высоко оценив его научные достоинства (см.: РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 87. Л. 360—361).

¹ Характеру этой болезни Анненского посвящен фрагмент воспоминаний В. Кривича: «Зимой 1904 г. ко всем, т<ак> с<казать>, обычным хворостям отца прибавилось еще — нечто совершенно странное: у него начались мучительные боли в плечевом суставе левой руки. Самые разнородные специалисты не только не могли оказать никакой мало-мальски существенной пользы, но даже толком не могли определить болезнь. Придумывались самые небывалые способы лечения — напр<имер>, я помню особый аппарат, кот<орый> был, между прочим, для лечения руки заказан. Это был громадный футляр из толстого папье-маше, обнимавший часть груди и спины, плечо до шеи и руку почти до кисти, а внизу он был соединен с керосиновой лампой значительной силы. С этим средневековым приспособлением отец должен был сидеть ежедневно довольно долгое время, — но инквизиторский инструмент пользы приносил мало.

Был сделан рентгеновский снимок — и на нем, где-то в области болевого центра оказалось обозначенным темное пятнышко. Явилось предположение туберкулеза кости. Но и это предположение тоже кой-кем оспаривалось.

В конце концов было решено лечение Сакскими грязями…» (ЛТ. С. 100).

² Это письмо является ответом на приводимое ниже послание (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 405. Л. 1-1об.), представляющее собой отпечатанный типографским способом текст с рукописными вставками и приписками (ниже они выделены курсивом):

СПб. 28/XII 903

Милостивый государь

Иннокентий Федорович

Осенью 1904 г. исполнится полвека учено-литературной деятельности нашего знаменитого ученого слависта, заслуженного профессора и академика Владимира Ивановича Ламанского. Группа его учеников еще весной нынешнего года решила ознаменовать этот юбилей изданием Сборника статей, ему посвященных — подобного изданному лет 20 назад в его честь (в 1883 г.) и на тех же основаниях. <Каждый автор оплачивает расходы по изданию пропорционально размерам статьи своей. — Прим. составителей циркулярного письма.>

Напоминая об этом решении, лица, принявшие на себя хлопоты по составлению и редактированию Сборника, позволяют себе просить Вас принять участие в задуманном Сборнике и доставить Вашу статью по возможности скоро и во всяком случае не позднее 5 апреля 1904 г. Если же Ваша статья уже готова или будет готова ранее означенного срока, соблаговолите прислать ее без промедления, в виду необходимости начать заблаговременно печатание, могущее невольно замедлиться из-за рассылки корректур иногородним авторам и условий летнего каникулярного отдыха.

Редакция будущего Сборника вместе с тем покорнейше просит Вас не отказать теперь же ответить на предложенные ниже вопросы, и этот листок с ответами, оторвав, прислать по следующему адресу, по которому следует присылать и самые статьи: С.-Петербург, В. О., Тучков пер., д. № 17, Константину Яковлевичу Гроту.

Позвольте рассчитывать на Ваше ценное участие, как и в Сборнике 1883 г. В свое время Вы вероятно уже слышали о нашем предприятии от Г. М. Князева.

Искренно Уважающий
Вас К. Грот

Пятидесятилетие научно-педагогической деятельности Ламанского было отмечено выходом в свет ряда объемных сборников научных трудов. См., в частности: Сборник статей, посвященных почитателями академику и заслуженному профессору В. И. Ламанскому по случаю пятидесятилетия его ученой деятельности: В 2-х ч. СПб.: Тип. ИАН, 1907—1908. IV, IV, 1479 с.

Здесь речь идет о другом проекте, реализованном в 1905 г. при самом активном участии Грота: Новый сборник статей по славяноведению: Составленный и изданный учениками В. И. Ламанского при участии их учеников по случаю 50-летия его учено-литературной деятельности: С приложением портрета В. И. Ламанского, библиографии его трудов, четырех портретных групп участников Сборника и двух таблиц к статье «О древнейших знаках письма». СПб.: Тип. Министерства Путей Сообщения (Т-ва И. Н. Кушнерев и К^о), 1905.

Разыскать ответы Анненского на циркулярный вопросник, который лежал в основе библиографической публикации, включенной в состав «Нового сборника» (см. прим. 3 к тексту 109), пока не удалось.

³ См. письмо С. Л. Пташицкому (текст 109).

98. А. Н. Веселовскому

Царское Село, 5.02.1904

5/II 1904

Ц. С.

Милостивый Государь Александр Николаевич,

Позвольте принести Вашему превосходительству живейшую благодарность за присланную мне Пушкинскую медаль¹: она составляет приятнейшую и самую почетную награду для человека, который прилежит занятиям словесностью.

Извиняюсь за небрежность письма: воспаление плечевого сустава, перешедшее в торпидное состояние, еле позволяет мне держать перо.

Примите уверение в совершенном почтении и преданности.

Ваш покорнейший слуга
И. Аннен<ский>

Его Превосходительству

А. Н. Веселовскому

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в деле «О пятнадцатом присуждении премии А. С. Пушкина в 1903 году» (СПбФ АРАН. Ф. 9. Оп. 3. № 16. Л. 78-78об.).

Письмо представляет собой ответ на сохранившееся в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 407. Л. 2-2об.) официальное сопроводительное послание, подписанное Веселовским и содержащее просьбу о соответствующем уведомлении:

М. Н. П.

ИМПЕРАТОРСКАЯ

Академия Наук.

Отделение русского языка и словесности

от председательствующего

2 февраля 1904 г.

№ 22

С приложением одной золотой

Пушкинской медали

Его Превосход<итель>ству

И. Ф. Анненскому

Милостивый Государь Иннокентий Федорович.

В дополнение к письму моему от 18-го октября минувшего года за № 621, имею честь препроводить Вашему Превосходительству при сем золотую Пушкинскую медаль, о получении коей покорнейше прошу Вас почтить Отделение своим уведомлением.

Примите, Милостивый Государь, уверение в истинном почтении и совершенной преданности.

А. Веселовский

Упомянутая в приведенном письме корреспонденция также сохранилась в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 407. Л. 1-1об.). Она также представляет собой написанный на официальном бланке писарской текст, завершающийся автографом Веселовского:

M. H. П.

ИМПЕРАТОРСКАЯ

Академия Наук.

Отделение русского языка и словесности

от председательствующего

18 октября 1903 г.

№ 621

Его Превосход<итель>ству

И. Ф. Анненскому

Милостивый Государь Иннокентий Федорович.

Имею честь уведомить Ваше Превосходительство, что Отделение русского языка и словесности ИМПЕРАТОРСКОЙ Академии Наук, желая выразить Вам свою искреннюю признательность за исполненный Вами по его особому поручению критический разбор допущенного к XV соисканию премий имени А. С. Пушкина сочинения П. Порфирова. Перевод в стихах — Лирические стихотворения Квинта Горация Флакка. Издание 2-ое (С.-Петербург, 1902), — постановило выдать Вам установленную Пушкинскую золотую медаль, которая будет Вам доставлена Отделением, по изготовлении на Санкт-Петербургском Монетном Дворе.

Покорнейше прошу Вас, Милостивый Государь, принять уверение в отличном моем почтении и совершенной преданности.

А. Веселовский

¹ См. прим. 2 к тексту 54.

99. Н. Я. Сонину

Царское Село, 15.02.1904

15 февраля 1904

Ц. С.

Милостивый Государь Николай Яковлевич,

профессор хирургии Е. В. Павлов¹, к которому я ездил в пятницу с пользующим меня врачом², констатировал у меня очень серьезные последствия воспаления плеча: он определил фибринозное сращение (анкилоз) сустава, которое он ставит в связь с моим давнишним плевритом. Может быть, еще удастся избежать операции вылущивания, но в настоящее время, до грязевого лечения³, мне необходимо, по его мнению, месяц ежедневно держать плечо по четыре часа под горячей золой, вообще в сухом тепле. Я занимаю Ваше внимание этими деталями, чтобы мотивировать перед Вашим Превосходительством вынужденную несчастьем необходимость для меня не присутствовать в заседаниях Ученого Комитета в течение нескольких недель⁴. Доклады надеюсь сдавать исправно⁵. Извините, что пишу так скверно. Я не хотел диктовать этого письма. Примите уверение в совершенном почтении и преданности

Вашего покорнейшего слуги
И. Аннен<ского>

Его Превосходительству Н. Я. Сонину

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве УК МНП (РГИА. Ф. 734. Оп. 4. № 66. Л. 7-8). Впервые опубликовано: ИФА. II. С. 26.

¹ Павлов Евгений Васильевич (1845—1916) — доктор медицины, известный хирург, руководивший на протяжении 1870-90-х гг. рядом лечебных учреждений, автор многочисленных трудов по различным аспектам медицины, тайный советник, с 1896 г. — в звании лейб-хирурга.

В справочном издании 1905 года о нем сообщалось, что он был председателем Попечительного Комитета Елисаветинской клинической больницы для малолетних детей, членом Главного управления Российского Общества Красного Креста, состоял сверх штата при Императорской Главной Квартире (см.: Адрес-календарь: Общая роспись начальствующих и прочих должностных лиц по всем управлениям в Российской Империи на 1905 год. СПб.: Сенатская тип., 1905. Ч. I. Стлб. 46).

² Неустановленное лицо. Врачом Царскосельской мужской гимназии с 1 мая 1902 г. по 22 января 1905 г. служил по представлению Анненского «старший врач Лейб-Гвардии 4 Стрелкового ИМПЕРАТОРСКОЙ Фамилии баталиона» Петр Алексеевич Косач. Не исключено, впрочем, что лечащим врачом Анненского был бывший врач гимназии С. К. Прутенский (см. прим. 5 к тексту 102).

³ О том, что поездка Анненского летом 1904 г. в Крым была обусловлена необходимостью грязевого лечения в связи с болезнью плечевого сустава, писал и В. Кривич (ЛТ. С. 101).

⁴ Согласно «Журналу основного отдела УК МНП за 1904 г.» (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 105) Анненский не присутствовал на заседаниях ООУК 16, 23 февраля, 1 и 8 марта.

⁵ На упомянутых в прим. 4 заседаниях были заслушаны 7 докладов Анненского. Тексты некоторых из них были опубликованы (ИФА. III. С. 25-30), информацию о неопубликованных см.: ИФА. III. С. 271—272.

100. Г. Э. Зенгеру

Царское Село, 18.04.1904

18/IV 1904

Ц. С.

Многоуважаемый Григорий Эдуардович,

Я с редким удовольствием прочитал Ваши артистические переводы¹, из которых мне были знакомы не все².

Ваша книга, помимо ее филологического интереса, заставляет мысль обращаться к великой идее человечества; она заставляет нас в том, что мертво для других, провидеть бессмертие и любить не только символ, но и залог будущего духовного единения людей.

Я искренно благодарю Вас за присылку мне Вашей изящной и прекрасной книги и прошу Вас впредь верить лучшим чувствам

Вам преданного И. Анненск<ого>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве Г. Э. Зенгера (СПбФ АРАН. Ф. 504. Оп. 4. № 10. С. 1-1об.).

Впервые опубликовано: ИФА. II. С. 312.

Впервые на наличие в архиве Зенгера письма Анненского указывалось в следующей публикации: Архив Академии Наук СССР: Обозрение архивных материалов / АН СССР; Под ред. Г. А. Князева, Г. П. Блока и Т. И. Лысенко. М.; Л.: Изд-во Академии Наук СССР, 1959. Т. IV. С. 213. (Труды Архива; Вып. 16).

Зенгер Григорий Эдуардович (1853—1919) — филолог-классик, профессор Варшавского университета, видный деятель народного образования, попечитель Варшавского учебного округа, министр народного просвещения (сначала управляющий министерством) с 11 апреля 1902 г. по 23 января 1904 г., член-корр. ИАН (с 1907 г.).

Некоторые сведения о Зенгере и его взаимоотношениях с Анненским, начало которым, видимо, было положено в конце 1870-х гг., когда они учились на историко-филологическом факультете С.-Петербургского университета, содержатся в следующей публикации: ЛТ. С. 67, 76, 87, 131. В 1900—1901 гг. они вместе работали в составе Комиссии по вопросу об улучшениях в средней общеобразовательной школе (см.: ИФА. II. С. 312—313). В качестве министра народного просвещения Зенгер побывал на торжественном акте в Николаевской Царскосельской гимназии 8 сентября 1902 г. (см.: Высочайшие благодарности // Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1902. № 11. Ноябрь. С. 529).

Текст доклада Анненского, озаглавленного «Мнение по вопросу о выработке некоторых предположений в связи с расширением в наступающем же учебном году курса русской словесности в выпускных классах гимназий и реальных училищ» и прочитанного в заседании ООУК 5 августа 1903 г., послужил основой циркуляра Зенгера о предполагаемом расширении курса русской словесности в VIII классе гимназии и VII дополнительном классе реальных училищ, который был опубликован в официальных изданиях учебных округов МНП (см.: Циркулярное предложение министра народного просвещения Г. Э. Зенгера начальствам учебных округов о расширении курса русской словесности в гимназиях и реальных училищах (Ноября 4, № 34203) // Циркуляр по Московскому учебному округу. 1903. № 11. С. 726—737; Циркуляр по Западно-Сибирскому учебному округу. 1903. № 11-12. С. 521—523; Циркуляр по управлению Кавказским учебным округом. 1903. № 12. С. 1003—1018; Циркуляр по Харьковскому учебному округу. 1903. № 12. С. 15-27; Циркуляр по Варшавскому учебному округу. 1904. № 1. С. 22-32; Циркуляр по Одесскому учебному округу. 1904. № 3. С. 184—197; Сборник распоряжений по Министерству Народного Просвещения. СПб.: Паровая Скоропечатня «Восток», М. М. Гутзац, 1904. Т. 15: 1901—1903. Стлб. 1877—1891). Текст автографа доклада Анненского был воспроизведен и прокомментирован в следующем издании: ИФА. II. С. 297—319.

В архиве Анненского сохранились документы, свидетельствующие о том, что Зенгер, будучи руководителем министерства, не раз обращался к нему через голову его непосредственного начальства с официальными поручениями.

См., в частности, отношение министра по вопросу об устройстве воспитательных пансионов (печатается по машинописному тексту на служебном бланке с автографом Зенгера, выделенным ниже курсивом: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 406. Л. 2-3):

Конфиденциально

МИНИСТР

НАРОДНОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ

ИМПЕРАТОРСКАЯ

15 октября 1903 г.

№ 446

Его Превосходительству

И. Ф. Анненскому

Милостивый Государь Иннокентий Федорович.

В ВЫСОЧАЙШЕМ рескрипте, данном на мое имя в 10-ый день Июня 1902 года, ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ благоугодно было подтвердить требование, чтобы в школе, с образованием юношества, соединялось воспитание его в духе веры, преданности Престолу и Отечеству и уважения к семье, а также забота о том, чтобы, наряду с умственным и физическим развитием молодежи, шло приучение ее с ранних лет к порядку и дисциплине. Вместе с тем ЕГО ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО соизволил указать, что для достижения указанной цели следует позаботиться о том, чтобы постепенно в столицах и губернских городах были устраиваемы при средних учебных заведениях воспитательные пансионы со строгим подбором для воспитательного дела наилучших людей.

Министерство Народного Просвещения, озабочиваясь исполнением ВЫСОЧАЙШЕЙ воли, предположило учредить на первых порах по одному воспитательному пансиону при средних учебных заведениях в С.-Петербурге, Москве, Нижнем Новгороде, Саратове и Тамбове; для всесторонней же разработки вопроса о той организации пансионов, при которой достижение указанных в ВЫСОЧАЙШЕМ рескрипте задач представлялось бы наиболее обеспеченным, Министерство образовало особую комиссию под председательством Члена Совета Министра Народного Просвещения, Тайного Советника Хругцова, которая недавно и закончила свои труды.

Зная, что Вы с особенным интересом относитесь к вопросам воспитания юношества, я просил бы Вас ознакомиться с препровождаемым при сем обзором деятельности упомянутой комиссии и сводом замечаний по содержанию сего обзора, сделанных в Министерстве, и затем сообщить мне Ваши ближайшие соображения по делу об устройстве воспитательных пансионов при средних учебных заведениях.

Примите уверение в совершенном моем почтении и преданности.

Г. Зенгер

Неразысканный пока ответ Анненского последовал вскоре, и, откликаясь на него, Зенгер подписал следующее благодарственное послание (Там же. Л. 1):

МИНИСТР

НАРОДНОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ

ИМПЕРАТОРСКАЯ

3 декабря 1903 г. № 37863

Его Превосходительству

И. Ф. Анненскому

Милостивый Государь Иннокентий Федорович.

Получив при письме Вашего Превосходительства от 3 минувшего Ноября за № 1340 отзыв на проект комиссии по вопросу об устройстве воспитательных пансионов при средних учебных заведениях, считаю долгом принести Вам искреннюю мою благодарность за сообщение означенного отзыва.

Примите уверение в совершенном почтении и преданности.

Г. Зенгер

¹ Речь идет о следующем издании: Метрические переложения на латинский язык. Григория Зенгера = Interpretationen poeticam latinam: Archetypis XXVII apposuit Gregorius Saenger. СПб.: Тип. ИАН 1904. 82 с. Книга содержала посвящение «Елене Николаевне Зенгер: В память пятнадцатилетия 1889—1904» и включала в себя переводы с церковнославянского, древнегреческого, русского, английского, польского, французского, немецкого и итальянского языков.

Очевидно, именно это издание упоминалось В. Кривичем в одном из планов своих воспоминаний: «Министр Зенгер после ухода своего присылает оттиски отцу» (ЛТ. С. 67).

В состав книги Зенгером включены тексты следующих произведений, фрагментов и параллельно их переводы на латинский язык: I. «Псалом 1» на церковнославянском языке (С. 2-3), II. «Молитва Господня» на древнегреческом языке (С. 4-5), III. «Поэту» Пушкина (С. 6-7), IV. «Фонтан» Тютчева (С. 8-9), V. «Три пальмы» Лермонтова (С. 10-15), VI. «The destruction of Sennacherib» Байрона (С. 16-19), VII. «Alpuhara (Konrad Wallenrod, IV)» Мицкевича (С. 20-27), VIII. «Анчар» Пушкина (С. 28-31), IX. «Oh! n’insultes jamais une femme qui tombe!..» Гюго (С. 32-33), X. «Сумерки» Тютчева (С. 34-35), XI. «…Бывают тягостные ночи…» Отрывок стихотворения «Журналист, читатель и писатель» Лермонтова (С. 36-39), XII. «Зачем кружится ветр в овраге…» Отрывок из «Родословной моего героя» Пушкина (С. 40-43), XIII. «Слышу ли голос твой…» Лермонтова (С. 44-45), XIV. «Туча» Пушкина (С. 46-47), XV—XXI. «Двустишия» Шиллера на немецком языке (С. 48-51), XXII. «Welchen Leser ich wünsche?» Гёте (С. 50-51), XXIII. «Нива» Майкова (С. 52-55), XXIV. «Inferno, III, 1-12» Данте (С. 56-57), XXV. «На перевод Илиады» Пушкина (С. 58-59), XXVI. «Tote Sprachen» Гёте (С. 58-59), XXVII. «Пророк» Пушкина (С. 60-63).

² Информация о первопубликациях переводов Зенгера содержится в «Примечаниях» к изданию (С. 65-80). Вряд ли Анненскому были известны до получения книги переводы, которые были опубликованы в Варшаве отдельным изданием на правах рукописи в 1892 и 1893 гг. (№ II, VI, VIII), а также в газете «Варшавский дневник» в 1891 и 1892 гг. (№ V, XI). Значительная же часть из числа опубликованных текстов была напечатана в «Филологическом обозрении» (№ I, III, IX—X, XII—XIII, XV—XXI), ЖМНП (№ IV, VII, XIV, XXVII), в котором активно сотрудничал и Анненский, а также в «Варшавских университетских известиях» (№ XXIII). Остальные тексты, вероятно, впервые были опубликованы именно в подаренном Анненскому издании.

111. И. М. Гревсу

Царское Село, 27.05.1904

27/V 1904 Ц. С. Многоуважаемый Иван Михайлович,

Мне очень трудно ответить на Ваш вопрос¹ с полной определенностью. В нынешнем V классе параллель, но я не могу определить теперь, сохранится ли таковая и в будущем году. Восьмой класс обещает быть переполненным и определиться туда весьма трудно.

Вообще ранее июня ничего определенного я сказать не могу.

Запрос о тех двух молодых людях, о которых Вы мне пишете, я уже получил: вероятно, речь идет о внуках г-жи Корниловой², Васильевых³: семья была тоже мне прекрасно рекомендована: кроме Вашей ценной для меня рекомендации (если речь идет о тех двух юношах, о которых я думаю), мне писал о них брат мой Николай Федорович⁴ со слов их родственника и нашего общего знакомца⁵.

Полагаю во всяком случае, что, если со стороны гимназии препятствий не встретится (это, конечно, первое), и родственники юношей будут жить в Царском Селе, то мы как-нибудь найдем для них местечко в классах.

Искренне Вам преданный и уважающий Вас
И. Аннен<ский>

P. S. Для оформления надо прислать на мое имя (т<о> е<сть> директора вообще) прошение (особой формы не полагается) о желании поместить (вероятно, приходящими) таких-то туда-то с просьбой вытребовать сведения и документы из такой-то гимназии. Я бы советовал сделать это тогда, когда выяснится, что семья будет жить в Царском, — ведь у нас отыскать квартиру не так-то легко. Срок подачи (присылки) прошения безразличен. Я уеду в отпуск, но дело от этого не изменится.

И. А.

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. М. Гревса (СПбФ АРАН. Ф. 726. Оп. 2. № 9. Л. 1-2об.). Написано письмо на бланке без исходящего номера:

Директор

ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской гимназии.

Царское Село

Впервые на наличие в архиве Гревса письма Анненского указывалось в следующей публикации: Архив Академии Наук СССР: Обозрение архивных материалов / АН СССР; Под ред. Г. А. Князева, Г. П. Блока и Т. И. Лысенко. М; Л.: Изд-во Академии Наук СССР, 1959. Т. IV. С. 179. (Труды Архива; Вып. 16).

Гревс Иван Михайлович (1860—1941) — историк, культуролог, краевед, педагог и общественный деятель, мемуарист. По окончании в 1879 г. С.-Петербургской Ларинской гимназии он поступил на историко-филологический факультет С.-Петербургского университета, курс обучения на котором завершил в 1883 г., в 1880-е гг. был одним из наиболее активных деятелей Студенческого научного общества (см.: Гревс Ив. В годы юности: За культуру // Былое. 1918. № 12. Кн. 6. Июнь. С. 42-88; Гревс Ив. В годы юности: За культуру: Отрывок второй: После студенчества; Наше братство // Былое. 1921. № 16. С. 137—166; перепечат.: Человек с открытым сердцем: Автобиографическое и эпистолярное наследство Ивана Михайловича Гревса (1860—1941) / Автор-составитель О. Б. Вахромеева. СПб., 2004. С. 149—196). Гревс был профессором Высших Женских Бестужевских курсов (с 1892 г.) и С.-Петербургского университета (с 1903 г.).

Судя по перечню лиц, фигурирующих в воспоминаниях Гревса, его знакомство с Анненским относится, очевидно, именно к 1880-м гг., хотя имя последнего в тексте опубликованных мемуаров Гревса не встречается.

¹ Писем Гревса в архиве Анненского не сохранилось.

² Корнилова Елизавета Николаевна — жена Александра Александровича Корнилова (1834—1891), помощника редактора журнала «Морской сборник», управляющего канцелярией Одесского, а в 1882—1891 гг. Варшавского генерал-губернатора, мать историка А. А. Корнилова (см. прим. 5), один из близких друзей которого давал следующую характеристику семейной атмосферы Корниловых. «Он вырос в ладной многодетной семье с несколькими младшими сестрами, о развитии души которых радел братски, почти отечески. Он искренне проникнут был патриархальными традициями теплых, крепких домашних привязанностей. Я позже близко узнал его мать Елизавету Николаевну, которую в настоящем смысле можно назвать превосходным человеком, полным благородства, широты ума и редкого бескорыстия. Она тоже полюбила наш кружок и долго активно входила в его интересы» (Человек с открытым сердцем: Автобиографическое и эпистолярное наследство Ивана Михайловича Гревса (1860—1941) / Автор-составитель О. Б. Вахромеева. СПб., 2004. С. 181). О том, что ее внуки все же стали в 1904 г. учащимися Николаевской Царскосельской гимназии, свидетельствует то, что она была одним из около 60 «подписантов» письма, адресованного в сентябре 1905 г. министру народного просвещения (а в копии — и попечителю учебного округа) с просьбой не смещать Анненского с поста директора (печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10284. Л. 74-74об.):

Ваше Высокопревосходительство!

В виду упорно циркулирующих слухов об увольнении директора Царскосельской мужской гимназии Иннокентия Феодоровича Анненского мы, родители учеников упомянутой гимназии почтительнейше ходатайствуем пред Вашим Высокопревосходительством в том случае, если слухи об увольнении Иннокентия Феодоровича справедливы, содействовать отмене представления попечителя учебного округа о лишении гимназии нашего города директора, истинно педагогическая деятельность которого снискала себе всеобщее уважение.

Царское Село, 28 сентября 1905 г.

Среди подписей под этим документом есть и следующие: «Столичный мировой судья Статский Советник Юлий Антоновский» (Л. 74об.), «Ординарный профессор СПб. Университета В. Латышев», «Жена Статского Советника Анна Ивановна Гумилева» (Л. 75), «Вдова Тайного советника Елизавета Николаевна Корнилова» (Л. 75об.).

³ Речь идет, очевидно, о детях одной из дочерей Корниловых, Варвары Александровны, в замужестве Васильевой, которая умерла в 1900 г. в Люблине. Оставивший воспоминания о своей последней встрече с больной «страшной неизлечимой болезнью» сестрой старший ее брат констатировал: «Варя была страстная мать и постоянно проявляла это. Я помню, как однажды они ехали из Варшавы в Ново-Александрию, и третий сын ее, Шура, мальчик лет 10-12, спал в вагоне. Ему вдруг приснилось, что он потерял шапку, и он выскочил на ходу из вагона. Поезд в это время подходил уже к Ново-Александрии, и Варя бросилась за ним. Она равно любила всех детей, но была строга с ними. У нее было три девочки и три мальчика, и бабушка взяла на себя заботу о их воспитании после смерти матери» (Корнилов А. А. Воспоминания / Публ. М. Сорокиной // Минувшее: Исторический альманах. Paris: Atheneum, 1991. Вып. 11. С. 81).

Очевидно, значащийся среди выпускников Николаевской Царскосельской мужской гимназии 1905 г. Александр Евгеньевич Васильев (см.: Краткий отчет об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896—1911): (Дополнение к краткому историческому очерку этой гимназии за первые XXV лет (1870—1895)). СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1912. С. 95) и гимназист Михаил Евгеньевич Васильев, подвергшийся в конце 1905 г. уголовным преследованиям в связи с его «революционной» деятельностью (см. подробнее коммент. к тексту 119), и являлись внуками Корниловой.

Некоторые сведения об одном из них можно почерпнуть из сохранившегося в ЦГИА СПб дела «Царскосельская Николаевская мужская гимназия. Переписка и сведения о преподавателях и учениках и список учеников, получивших аттестаты об окончании образования в 1905 г.» (Ф. 139. Оп. 1. № 10284). Из документов следует, что сын профессора Александр Васильев родился 13 января 1887 г. в Варшаве, до VIII класса учился в Варшавской 1-й гимназии, а с VIII класса в Николаевской Царскосельской гимназии в течение одного года. В списке учеников, получивших аттестаты зрелости, указано, что поведения он был отличного, в графе «интерес к учению» было отмечено его особое влечение к русской словесности, средний же балл аттестата составил 4⁶/₁₁.

По окончании гимназии он стал студентом С.-Петербургского университета (см. его университетское дело: ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. № 44089).

⁴ Письмо в архиве Анненского не сохранилось.

⁵ Речь идет об Александре Александровиче Корнилове (1862—1925), историке, выпускнике 1886 г. историко-филологического факультета С.-Петербургского университета, публицисте, писателе, государственном и общественном деятеле, одном из виднейших руководителей конституционно-демократической партии.

В опубликованных фрагментах «Воспоминаний» Корнилова описываются обстоятельства его знакомства с Н. Ф. Анненским в 1895 г. и дается яркая характеристика последнего (см.: Корнилов А. А. Указ. соч. С. 51, 54-55). Любопытным и понуждающим к генеалогическим разысканиям представляется замечание мемуариста (С. 51) о том, что Анненский «приходился дальним родственником жене моей», Наталье Антиповне, урожденной Федоровой (1866—1906), имевшей томские корни.

102. А. В. Бородиной

Царское Село, 15.06.1904

15/VI 1904

Ц. С.

Дорогая Анна Владимировна!

Я уже начал было беспокоиться о Вас, когда получил вчера Ваше письмо¹. Слава Богу, что Вы хоть немножко вздохнули в тепле, да еще с музыкой в сердце — и какой? написанной для нашего волненья…

Вы пишете, что только смутно чувствуете, а не можете формулировать, что именно прекрасно в полноте захваченной Вашим сердцем музыки. Я не думаю вообще, чтобы слова, покуда по крайней мере, могли исчерпать различие между отдельными музыкальными восприятиями. Можно говорить только об объективном различии, но субъективный момент музыки до сих пор измеряется лишь элементарными или произвольными метафорами. — То, что до сих пор я знаю вагнеровского², мне кажется более сродным моей душе, чем музыка Бетховена³, а почему я и сам не знаю. Может быть, потому, что вечность не представляется мне более звездным небом гармонии: мне кажется, что там есть и черные провалы, и синие выси, и беспокойные облака, и страдания, хотя бы только не бессмысленные. Может быть, потому, что душа не отделяется для меня более китайской стеной от природы: это уже более не фетиш. Может быть, потому, что душа стала для меня гораздо сложнее, и в том чувстве, которое казалось моему отцу цельным и элементарным, я вижу шлак бессознательной души, пестрящий ею и низводящий с эфирных высот в цепкую засасывающую тину. Может быть, потому, что я потерял Бога и беспокойно, почти безнадежно ищу оправдания для того, что мне кажется справедливым и прекрасным. Может быть, просто потому, что я несчастен и одинок…

Простите, милая кузина, что я, подобно душе в музыке, ушел с почвы того дружеского разговора, на которой имел твердое намерение держаться… Есть слова, которые манят, как малахиты тины, и в которых: пропадаешь… Для меня такое слово «музыка»⁴…

У нас отвратительная погода, дождь сменяется с капризными улыбками солнца… Я сдал гимназию и собрался отдыхать. Но странное дело. Чем больше я отдыхаю, тем более чувствую себя утомленным. Сегодня меня выслушивал Прутенский⁵ и нашел шумы в сердце, перебоев нет, тоны чисты, но что-то там сжалось, где-то свистит. Дина ходит за мной и дает то одно, то другое лекарство… Я ничего не делаю, только стихи иногда во мне делаются, по обыкновению болезненно и трудно, иногда почти с отчаяньем. Я говорю «делаются»… Знаете Вы такой момент, когда уже нельзя не проглотить. Так и с моими стихами. Вот Вам одна пьеса.

Не мерещится ль вам иногда,

Когда сумерки ходят по дому,

Тут же, возле иная среда,

Где живут, но совсем по-другому.

С тенью тень там так мягко слилась.

Там бывает такая минута,

Что лучами незримыми глаз

Мы уходим друг в друга как будто.

И движеньем спугнуть этот миг

Или словом боишься нарушить:

Точно подле кто ухом приник,

Заставляя далекое слушать…

Но едва запылает свеча,

Чуткий мир уступает без боя.

Лишь из глаз по наклонам луча

Тени в пламя бегут голубое.⁶

Ваш И. А.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РО РНБ. Ф. 24. Оп. 1. № 8. Л. 22-24об.).

Впервые письмо опубликовано с рядом неточностей: Подольская. 1972. С. 466—467. С теми же неточностями перепеч.: КО. С. 457—458.

¹ Письмо в архиве Анненского не сохранилось.

² Вагнер (Wagner) Рихард (1813—1883) — немецкий музыкальный деятель, композитор, драматург, дирижер, реформатор музыкального театра, музыковед и музыкальный критик, теоретик искусства.

Его музыкально-поэтическому наследию, которое воспринималось Анненским как вершинное достижение германского мифа, посвящено немало замечаний Анненского (см., например, в настоящем издании тексты 146, 148, 172, 173). Предметом теоретического осмысления и сопоставительного анализа с еврипидовской драмой наследие Вагнера выступало в «Лекциях по античной трагедии»:

«„Зигфрид“ отделен от нас едва полувеком, но целых 23 столетия тому назад был поставлен на сцену „Ипполит“. Между героями этих драм — греческой и немецкой, — однако, много сходства в основной поэтической концепции. Оба они обвеяны дыханием леса, оба божественные охотники, оба мистические любимцы: один — цветовенчанной Артемиды, другой — Зиглинды-матери, Зиглинды-музыки.

В страстности у обоих есть что-то отвлеченное, в характере — категорическое, и оба они жертвы коварства.

Но надо ли доказывать, что в музыкальной драме Вагнера, несмотря на влияние Шопенгауэра, еще всецело царит сказка? Здесь и забудущее питье, и борьба с драконом, и три загадки, и птичий язык, и заповедное кольцо, и меч-кладенец.

Северный миф, поскольку его природа определилась музыкальной драмой Вагнера, не побывал в городе; он точно бы и не проходил через трепет сомнений и сквозь осложнения культурной и общественной жизни. Точно бы непосредственно от звериной сказки перешла легенда в мир не только отвлеченной, но и философской мысли. Из лесного бреда и прямо к Шопенгауэру.

Совсем не то было с греческой трагедией, как мы уже видели это и ранее.

Ипполит не только любимец Артемиды и игрушка богов, но он и искатель истины. В его речах мы за сто верст от сказки. Это не только человек своего времени, и слова его отражают не одну избранную афинскую среду эпохи Пелопоннесских войн, с волновавшими ее тогда вопросами орфизма, ценности политических честолюбий, судьбы женщины и т. п. Но это до некоторой степени и человек будущего. Ипполит как бы смотрит вперед, он ищет нас, это наш брат, наша проекция в прошлом, и иногда нам кажется, что Ипполит уже читал Евангелие.

Сила вагнеровского изображения заключается, конечно, в самой музыке: его музыка разгорается, она пылает, она разливается огнем; в ней шипит железо, раздуваются меха; она поет за птицу, ползет жабой, свищет за дракона, зевает, плачет, грозит. Но вместе с тем в ней, в этой музыке, есть и что-то исключительно — хотя и великолепно, ослепительно — эпическое.

Самые Leitmotiv’ы, разве они не являются лишь гениально-выразительными эпическими характеристиками?

Сила вагнеровского творчества была не в красоте человеческого чувства, не в гибкости мысли, не в переливах настроений, а в супра-натуральной, стихийно-абсолютной музыкальности. <…>

Как бы то ни было, драма греков несравненно ближе нам, чем музыка Вагнера, в смысле того мира, того комплекса мыслей и чувств, которые она изображает. Не естественное состояние сближает людей (как раз наоборот, в сказке homo homini lupus), а культура» (ИАД. С. 42-44).

Уже в самом начале XX в. в критике были намечены линии преемственности между Вагнером и Анненским, точнее, воплощение в творчестве последнего чаяний Вагнера: «Царицей в мире поэтических грез Рихарда Вагнера была идея „общего произведения искусства, в котором, как в стройном аккорде, каждое искусство составляет отдельный звук“. Осуществление этой грезы Вагнер видел в будущем, это мечта, это — das Kunstwerk der Zukunft <Произведение искусства будущего (нем.)>.

После появления трагедий И. Ф. Анненского и особенно последней трагедии Царя Иксиона, где поэт, сознательно порвавший с вековыми традициями, оказывается не столько „новым Еврипидом“, сколько представителем собственной, может быть не менее великой, индивидуальности, мы смело скажем, что в наши дни мечты Вагнера осуществляются, превращаясь из Kunstwerk der Zukunft в Kunstwerk der Gegenwart <Произведение искусства современности>» (Соколов П. Царь Иксион // MB. 1902. № 118. 1 (14) мая. С. 4).

«Вагнерианство» Анненского, которое проявилось и в поэтической форме (см., в частности, стихотворение «О нет, не стан»), обращало на себя внимание позднейших исследователей: Порфирьева А. Русская символистская трагедия и мифологический театр Вагнера: (Драматургия Вячеслава Иванова) // Проблемы музыкального романтизма: Сборник научн. трудов / Министерство культуры РСФСР; Ленинградский гос. ин-т театра, музыки и кинематографии им. Н. К. Черкасова. Л., 1987. С. 41, 50-51; Гозенпуд А. Рихард Вагнер и русская культура: Исследование / Ленинградский гос. ин-т театра, музыки и кинематографии им. Н. К. Черкасова. Л.: Советский композитор, 1990. С. 259; Кац Борис. Отзвуки Вагнера в русской поэзии: Заметки к теме // Музыкальная академия. 1994. № 3. С. 135, 137.

О вагнеровском репертуаре, который мог слышать Анненский в России к 1904 г., см. подробнее: Гозенпуд А. Указ. соч. С. 187—189, 196—197, 205—207, 216—244.

³ Бетховен (Beethoven) Людвиг ван (1770—1827) — композитор, один из крупнейших представителей и завершитель венской классической школы, создатель героико-драматического типа симфонизма.

Анненский, безусловно, интересовался не только музыкой Бетховена, но и литературой, в которой его наследие интерпретировалось (см., в частности, прим. 3-6 к тексту 174).

⁴ Художественная категория «музыка», «музыкальность» — одна из важнейших в поэтическом мировоззрении Анненского, один из самых значимых элементов его поэтической системы.

В различных аспектах и с различных позиций проблема «музыкальности» Анненского затрагивалась в целом ряде публикаций (см., в частности: Иванов Вячеслав. О поэзии И. Ф. Анненского // Аполлон. 1910. № 4. Январь. Паг. 2. С. 23-24; Булдеев Александр. И. Ф. Анненский как поэт // Жатва. 1912. Вып. III. С. 214—215; Смирнов А. А. [Рец.] // Жатва. 1913. Кн. V. С. 296—298. Подпись: А. Альвинг. Рец. на кн.: Анненский Иннокений. Фамира-Кифаред: Вакхическая драма. М., 1913; Ховин Виктор. Поэзия талых сумерек: (И. Анненский) // Очарованный странник: Альманах интуитивной критики и поэзии. М., 1914. Кн. 4. С. 8-9; Майгур (Сурмин) П. И. Фамира-кифаред // Утро России. 1916. № 313. 9 ноября. С. 5. Подпись: Майгур; Бальмонт К. Поэт внутренней музыки: (Иннокентий Анненский) // Утро России. 1916. № 337. 3 дек. С. 7; Гизетти А. Поэт мировой дисгармонии: (Инн. Фед. Анненский) // Петроград. Пг.; М.: Петроград, 1923. С. 47-48, 66; Булич Вера. Алмазные слова: (Лирика Ин. Анненского) // Журнал содружества. Viipuri. 1935. № 6 (30) Июнь. С. 2-3, 8-9; Таиров А. Я. В поисках стиля // Театр и драматургия. 1936. № 4. С. 202; Евгеньев А. Стихотворения Иннокентия Анненского // Литературное обозрение. 1939. № 14. 20 июля. С. 31-34; Малкина Е. Иннокентий Анненский // Литературный современник. 1940. № 5-6. С. 212—213; Гинзбург Лидия. О лирике. 2-е изд., доп. Л.: Сов. писатель, 1974. С. 324—325; Федоров Ф. П. О художественной системе лирики И. Ф. Анненского: («Старая шарманка») // Вопросы сюжетосложения: Сб. статей. Рига: Звайгзне, 1976. Вып. 4. С. 116—117; Подольская И. И. Иннокентий Анненский — критик (КО. С. 537—538); Федоров А. В. Стиль и композиция прозы Анненского (КО. С. 560—561, 568); Мыльникова И. А. Статьи Вяч. Иванова о Скрябине // Памятники культуры. Новые открытия: Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1983. Л.: Наука, 1985. С. 89; Червяков А. «Музыка» в поэтической системе И. Ф. Анненского // Творчество писателя и литературный процесс: (Русская литература начала XX века. Советская литература 20-х годов): Межвуз. сборник научн. трудов / Ивановский гос. ун-т; Отв. ред. П. В. Куприяновский. Иваново, 1986. С. 99-110; Аникин А. Е. Чудо смерти и чудо музыки: (О возможных истоках и параллелях некоторых мотивов поэзии Ахматовой) // Russian Literature. Amsterdam, 1991. Vol. XXX. P. 292—294; Козубовская Г. П. Проблема мифологизма в русской поэзии конца XIX — начала XX веков. Самара; Барнаул, 1995. С. 82-86; Овсянникова С. В. Анна Ахматова и ее современники о поэтическом слухе и голосе // Литературные отношения русских писателей конца XIX — начала XX в.: Межвузов, сборник научн. трудов. M., 1995. С. 214; Пильд Леа. И. Ф. Анненский — интерпретатор И. С. Тургенева // Блоковский сборник / Каф. русской лит-ры Тартуского ун-та. Tartu, 1996. Вып. XIII. С. 72; Гервер Л. Л. Музыка и музыкальная мифология в творчестве русских поэтов: (Первые десятилетия XX века). М.: Индрик, 2001. С. 12, 57, 69, 79, 91-93).

⁵ Прутенский Севир Кириллович — доктор Императорской Николаевской Царскосельской гимназии с 24 апреля 1887 г. по 1 мая 1902 г., окончивший в 1873 г. Императорскую медицинскую академию (см.: Сведения об Императорской Николаевской гимназии в Царском Селе: 1898—1899 учебный год. СПб.: Лештуковская паровая скоропечатня П. О. Яблонского, 1900. С. 43; Краткий отчет об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896—1911): (Дополнение к краткому историческому очерку этой гимназии за первые XXV лет (1870—1895)). СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1912. С. 30).

В делах, отложившихся в архиве гимназии, сохранились три документа И. Ф. Анненского 1902 г., связанные с именем С. К. Прутенского.

Один из них — обращение к попечителю учебного округа от 25 апреля 1902 г. за № 327 по поводу ходатайства Прутенского об увольнении от должности врача Николаевской Царскосельской гимназии с 1 мая 1902 г. вследствие его перевода дивизионным врачом в г. Ревель (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 17761. Л. 39-39об.). В том же деле (Л. 56) сохранилось и предложение Анненского от 25 мая 1902 г. за № 550 удовлетворить ходатайство Прутенского о принятии «казеннокоштным пансионером» Николаевской Царскосельской гимназии находящегося на иждивении Прутенского «племянника его Петра Борисова, ученика IV класса, в виду тяжкой болезни его отца, страдающего параличом и не имеющего никакой возможности содержать сына и платить за обучение его». 4 июня 1902 г. за № 647 Анненский извещал руководителя С.-Петербургского учебного округа о занятии одной из открывшихся вакансий казеннокоштных пансионеров Николаевской Царскосельской гимназии племянником Прутенского (Л. 66-66об.).

Очевидно, к лету 1904 г. Прутенский уже возвратился в Царское Село.

⁶ Впервые это стихотворение было опубликовано под заглавием «Свечу внесли»: Ник. Т-о. Свечу внесли // Литературное приложение газеты «Слово». 1906. № 9. 2 апр. С. 3.

В составе «Кипарисового ларца» оно было озаглавлено «Свечку внесли» и напечатано с разночтениями по беловому автографу, сохранившемуся в архиве Анненского (см.: СТ. С. 86, 569).

103. В. И. Анненскому

Саки, 20.07.1904

20 июля

Саки

Милый мой Валюша,

Тебе пишу первые мои строки после болезни¹. Слаб еще, как куренок, двигаюсь, как испорченный «мороженщик»², однако, кажется, выздоравливаю. Благодарю тебя, моего милого и неоцененного, за твои письма³. Если в моей грязной и тяжелой хворобе были минуты чистые и легкие, так это, когда мама читала мне твои письма: мама при этом плакала, а я умилялся, как ты нас любишь. Жить здесь мне очень хорошо, но мечтаю уехать поскорее, надоел вид из окна.

Любящий тебя папа
И. А.

P. S. Поцелуй Наташу⁴, которой пишу сегодня же несколько слов.

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 275. Л. 3-3об.).

¹ Рассказывая о поездке отца в Крым летом 1904 г., В. Кривич уделил в своих воспоминаниях буквально несколько слов периоду его проживания в Саках; «Здесь, пока лечили руку, — пришла новая беда: отец заболел дизентерией и притом в очень тяжелой форме, а попутно, кажется, опять сделалось какое-то обострение и в плече. В условиях Сакской жизни оставаться было невозможно, и отца в почти безнадежном состоянии перевезли в Ялту…» (ЛТ. С. 101).

² Вероятно, речь идет о механической игрушке.

³ Письма В. Кривича в архиве Анненского не сохранились.

⁴ Анненская (урожд. фон Штейн, во втором браке Хмара-Барщевская) Наталья Владимировна (1885—1975) — первая жена В. Кривича, с которой он официально состоял в браке в 1905—1915 гг., сестра С. В. фон Штейна.

Впоследствии, в 1916 г. она стала женой любимого внука Анненского, Валентина Платоновича Хмара-Барщевского. В их браке родились дочь Наталья (1916) и сын Иннокентий. После смерти мужа в эвакуации (см. прим. 10 к тексту 68) Н. В. Хмара-Барщевская вернулась в 1945 г. вместе с дочерью Наталией Валентиновной (в замужестве Томбаевой) из-под Казани в Москву, где и прожила оставшуюся часть жизни.

Среди печатных отзывов о ней хочется выделить следующие слова, в которых, вероятно, отразилось в значительной степени отношение к своей невестке О. П. Хмара-Барщевской: «В сборнике „Жемчуга“ Гумилев посвятил последнему <В. Кривичу — А. Ч.> одно стихотворение. Другое было посвящено Наталье Анненской, жене Кривича, чье имя и прелесть напоминали Наташу Ростову. Словно солнечный луч, она освещала сумрачный дом Анненского» (Оцуп Николай. Николай Гумилев: Жизнь и творчество / Пер. с франц. Луи Аллена при участии Сергея Носова. СПб.: Изд-во «Logos», 1995. С. 34. (Судьбы. Оценки. Воспоминания)).

Ср. также с сопоставительной характеристикой жен Кривича, которую дает в своих мемуарах внучатая племянница И. Ф. Анненского: «Первая его жена, тетя Наташа, брюнетка с яркими черными глазами и с темным пушком над губой, по-моему, была совершенно очаровательна. Она ушла от дяди Вали к его племяннику, Валентину Хмара-Барщевскому. Леночке было далеко до блестящей тети Наташи. Она была полной ее противоположностью, хрупкая блондинка с голубыми глазами, немножко простенькая, но приятная» (Пащенко Т. А. Мои воспоминания // Пащенко Т. А., Позднева О. Л. В минувшем веке: Два детства. СПб.: Формика, 2002. С. 46).

Письмо Анненского, адресованное Н. В. фон Штейн, разыскать не удалось.

104. В. И. Анненскому

Саки, 1.08.1904

1 авг<уста>

Саки

Милый Валюша.

Пишу тебе за маму, которая суетилась вчера своей поездкой в Евпаторию (20 верст отсюда, на море), а сегодня будто немножко устала. Вчера получили мы твои стихи, и говорю тебе со всей откровенностью, что ни одно из твоих произведений не нравилось мне настолько, как эта грациозная, льющаяся как серебряная струйка песня¹. Ты мне ее потом, пожалуйста, перепиши. — Мое здоровье очень еще неважно². Пленки не прекращаются, хотя поноса уже нет. Сил мало, краски не возвращаются: словом, торжество далеко не полное. Ем я мало, аппетита нет. Скверно, что не выбраться из постылых Сак. Между тем мама в восторге от Евпаторийского моря и пляжа и приехала вчера, точно пьяная, от восхищения, и такая свежая и помолодевшая, что ее было не узнать. Теперь спорим, оставаться ли здесь или ехать в Евпаторию, до южного берега. Сегодня меня доктора везут для пробы за 5 верст на берег моря.

До письма. Целую и люблю тебя и Наташу. Поклоны всем нашим.

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 275. Л. 4-4об.).

¹ Уверенно утверждать, о каком стихотворении Кривича здесь идет речь, я бы не решился.

² См. прим. 1 к тексту 103.

105. Е. М. Мухиной

Саки, 1.08.1904

1 августа 1904

Саки

Дорогая Екатерина Максимовна,

Я очень рад, что приобрел уже настолько сил, что могу поблагодарить Вас за Ваше доброе участие к ниспосланному мне memento mori¹. Я еще и до сих пор не вполне уверен, что опасность миновала, так как болезненный процесс, по-видимому, далеко не миновал еще.

Своим спасением я обязан не только уходу, но самоотвержению Дины Валентиновны. Будь я на руках людей не близких мне, я бы, наверное, умер.

Кроме мучительных воспоминаний, болезнь оставила мне и интересные. Я пережил дивный день действительно великолепного бреда, который, в отличие от обычной нескладицы снов, отличался у меня удивительной стройностью сочетаний и ритмичностью. Между прочим, все мои даже беглые мысли являлись в ритмах и богатейших рифмах, и странно, что это шло периодами: сначала один размер, потом другой, легкость в подборе сочетаний была прямо феноменальная, хотя, конечно, их содержание было верх банальности. Но вот мучительная ночь была, это — чеховская, когда я узнал о смерти этого писателя². Всю ночь меня преследовали картины окрестностей Таганрога (которых я никогда не видал). Туманная низина, болотные испарения, мокрые черные кусты, и будто рождается душа поэта, и будто она отказывается от бытия, хочет, чтобы ее оставили не быть… Тяжкая была ночь…

Ну, простите. Поклонитесь от меня Арк<адию> Андр<еевичу>³. Я очень, очень рад, что мы еще послужим вместе — меня оставили на пятилетие⁴.

Преданный Вам И. Аннен<ский>

P. S. Дина Валентиновна Вам обоим кланяется, а не отвечает, п<отому> ч<то> делаю это я, и она не хочет лишить больного этого удовольствия.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 1-2об.).

Впервые опубликовано: Подольская. 1973. С. 49. Перепеч. с потерей указания на наличие постскриптума: КО. С. 458.

Мухина (урожд. Клеменц) Екатерина Максимовна (Максимилиановна) (186? −1942?) — жена сослуживца Анненского А. А. Мухина (см. прим. 3), на протяжении целого ряда лет принадлежавшая к кругу наиболее духовно близких Анненскому лиц. Ей было посвящено датированное 26 ноября 1900 г. стихотворение «Падает снег…», семантически важно и посвящение ей отдельного оттиска перевода одной из трагедий Еврипида (см.: Алькеста, драма Еврипида / Перевел с греческого стихами и снабдил предисловием «Поэтическая концепция Алькесты Еврипида» Иннокентий Анненский. Перевод посвящается Е. М. Мухиной. СПб.: Тип. «В. С. Балашев и К°», 1901. 93 с. (Извлечено из ЖМНП за 1901 г.)). См. также написанное по-французски и единственный раз напечатанное стихотворение (воспроизводится по: Посмертные стихи Иннокентия Анненского / Под ред. Валентина Кривича. Пб.: Картонный домик, 1923. С. 17):

Poésie dernière

Dédiée à Madame С. M.

Quand des brumes d’automne un noir surgit néfaste,

De vos sombre Soleils le voile étrange et chaste,

Tissu mystique et pur de roses, d’ambre et d’or

Sur un cœur qui souffre faites descendre alors.

Je veux l’azur de Rêve, et le Réel me froisse,

Comme un soudard vainqueur, si fier sous sa cuirasse…

Blessé je traine encore trop las pour me guérir…

Dans vos rayons, Soleils, si je pouvais mourir.

Une nuit blanche

Samedi

Le 7-me 8-bre, 1900

Tscarskoie Sélo

Мухина, свободно владевшая французским языком, занималась педагогической деятельностью, в частности, в 1900—1901 учебном году она преподавала французский язык в Царскосельском училище М. А. Никитиной (см.: Очерк возникновения и деятельности Царскосельской женской гимназии М. Н. П.: 1904—1911. СПб.: Тип. В. Я. Мильштейна, 1911. С. 111).

Характер отношений между Анненским и Мухиной — тема особая. В Царском Селе в начале 1900-х гг. ходили слухи об их «романе», что нашло отражение в замечаниях О. А. Федотовой-Рождественской («Рассказала я о сплетнях, которые ходили по городу, — касающих<ся> его отношений к Екатерине М. Клеменс. Я ее помню хорошо, т<ак> к<ак> одно время брала у нее уроки франц<узского> яз<ыка>. Красивая, очень смуглая, мы ее звали „римлянка“; занималась я в ее библиотеке, меня поражало обилие книг, должно быть семья была очень культурная…» (ЛТ. С. 77)), в высказываниях Г. В. Адамовича, записанных Ю. П. Иваском («У него <С. К. Маковского. — А. Ч.> письмо от г-жи Якоби (ум<ерла> в Америке, недавно). Якоби была в гимназии — ее учительница г-жа Мухина, возлюбленная Анненского, что „все знали“ в школе» (Проект «Акмеизм» / Вступ. статья, подгот. текста и коммент. Н. А. Богомолова) // Новое литературное обозрение. 2002. № 58. С. 164) и в суждениях Ахматовой (см. далее). Ср. с оценками первопубликатора писем:

«Историю отношений Анненского с Мухиной пока можно представить себе лишь в самых общих чертах — по письмам и стихам. Так, стихотворение „Tràumerei“ (одно из немногих датированных Анненским) написано в вологодском поезде в ночь с 16 на 17 мая 1906 г. А через день, 19 мая, поэт отправил Мухиной уже из Вологды письмо, которое трудно определить иначе, как любовное, хотя о любви в нем не говорится ни слова <см. в настоящем издании текст 122.-- А. Ч.>.

Отношения Анненского с Мухиной, по-видимому, были сложными. И дело здесь не только во внешних обстоятельствах. Внутренне одинокий и осознающий трагизм своего одиночества, Анненский напряженно искал выхода из него. Однако безысходность была в прекрасном, но бесплотном мире идей, слишком опосредствованно связанном с миром реальным, окружавшим поэта, в дисгармоничности самого Анненского, с безумной завистью и страхом смотревшего на проходившую стороной жизнь» (Известия АН СССР. Серия лит-ры и языка. 1973. Т. 31. Вып. 5. С. 465).

После смерти Анненского Мухина самым бережным образом хранила все, что связано было с ним (автографы стихотворений, письма и т. д.), и в качестве хранителя части его наследия привлекала внимание исследователей и почитателей Анненского. В их числе был и патриарх анненсковедения А. В. Федоров (см.: СТ. С. 577). Некоторые фрагменты записей П. Н. Лукницкого, интересные и сами по себе, дают возможность предполагать, что существует или существовал неопубликованный текст воспоминаний Мухиной об Анненском:

«30.11.1925

Вечером я был у Мухиных. <…> Они все-таки, несмотря на всю внешнюю литературность, типичные царскоселы. Екатерина Максимовна с большой охотой обещала мне рассказать об И. Анненском. У нее есть около 60 писем Анненского. О Валентине Кривиче она отзывалась очень неблагоприятно, сказала, что не хочет ему ничего давать, что жалеет и о тех мелочах, которые она ему сообщила. Считает его неумным и бездарным. Обещала мне дать прочесть несколько писем И. Ф. Анненского и посвятить воспоминаниям о нем отдельный вечер, на праздниках.

Только пришел домой, мне позвонила АА, и я ей доставил удовольствие сообщением о том, как меня хорошо приняли Мухины и как обещали рассказать мне об И. Анненском» (Лукницкий. Т. I. С. 285).

«17.01.1926

<…>

Вчера я был у Мухиных. Записал кое-что об Анненском, читал сегодня АА. Мухины сказали мне, что были бы очень рады, если б Ахматова пришла к ним: „Уж мы бы ей все рассказали и показали об Анненском, а она бы тоже сделала нам хорошее — почитала стихи“. (Я рассказал вчера Мухиным, что АА занимается Анненским.) Я передал это АА, и она с озорным смехом ответила: „Почитаю, почитаю — им можно!“ (т. е. „только бы они об Анненском рассказали“).

А на днях, когда я собирался идти к Мухиным спрашивать их об Анненском, АА сказала мне: „Счастливый!.. Как я вам завидую!“» (Лукницкий. Т. II. С. 10).

«31.05.1926

21-го АА у Мухиных была недолго. Ей казалось неудобным при Аркадии Андреевиче расспрашивать Екатерину Максимовну об Анненском, и чувствовалась фальшь во фразах Екатерины Максимовны, которые она кстати и некстати вставляла в разговор — фразах типа: „Иннокентий Федорович меня и А_р_к_а_д_и_я А_н_д_р_е_е_в_и_ч_а очень любил“, „Мы с А_р_к_а_д_и_е_м А_н_д_р_е_е_в_и_ч_е_м очень ценили Анненского“, „Я и Аркадий Андреевич…“ Зачем такое соединение? Известно, что для Анненского существовала именно Екатерина Максимовна, и совершенно посторонним человеком ему представлялся Аркадий Андреевич Мухин.

Поэтому, чувствуя эту неловкость и не расспрашивая ни о чем, АА вела очень отдаленный разговор. Целью своего посещения Мухиных АА поставила установление дат стихотворений Анненского. Мухина обещала АА летом обязательно сделать это. АА вполне удовлетворена, потому что ей важно, чтобы эти даты были установлены вообще, а не чтоб они были установлены для нее, т. е. чтобы имелись у нее. Мнение АА о Мухиной — очень хорошее: АА была просто удивлена культурностью ее, тем вниманием, с каким она следит за современной литературой, она — человек другого поколения, тонкими наблюдениями, которые сказались в двух-трех случайных замечаниях во время разговора. Мухина полна желания отдать имеющиеся у нее материалы по Анненскому любому, кто занялся бы Анненским с достаточными знаниями и любовью (только не Кривичу, конечно, ибо о нем Мухина говорит с пренебрежением)» (Там же. С. 172).

См. также: Переписка А. А. Ахматовой и П. Н. Лукницкого: 1925—1962 / Публ. Т. М. Двинятиной // Н. Гумилев; А. Ахматова: По материалам историко-литературной коллекции П. Лукницкого / РАН; ИРЛИ (ПД); Отв. ред. А. И. Павловский. СПб.: Наука, 2005. С. 253—254.

Считаю необходимым здесь констатировать также, что первый из процитированных пассажей невольно концентрирует внимание на серьезном расхождении между количеством писем к Мухиным, поступивших в архив Анненского и печатаемых в настоящем издания (их тридцать шесть), и их числом («около 60»), о котором, очевидно со слов Мухиной, говорит Лукницкий. Возникает вопрос о том, не была ли часть дошедших до Мухиных и сохранившихся писем по каким-то причинам уже в конце 20-х — начале 40-х гг. XX в. отделена от собрания, оказавшегося в РГАЛИ.

Главный хранитель РГАЛИ H. H. Штевнина на мой запрос об источнике поступления в архив дела № 2 второй описи фонда И. Ф. Анненского сообщила: «Письма И. Ф. Анненского к Е. М. Мухиной поступили в ГЛМ 10 мая 1941 года от Мухиной Екатерины Максимовны, проживавшей по адресу: г. Ленинград, Васильевский остров, 12 линия, д. 13, кв. 7. В РГАЛИ эти документы поступили из ГЛМ в июне 1941 года». В таком случае, учитывая трагические обстоятельства ухода Мухиных из жизни в первую блокадную зиму, о судьбе этой «отсортированной» корреспонденции приходится только сожалеть или надеяться, что рукописи на самом деле не горят.

¹ Речь идет, очевидно, о несохранившемся письме Мухиной по поводу болезни Анненского. Нужно отметить, что в архиве Анненского сохранилось лишь два ее письма, относящиеся к последнему году его жизни. Позволю себе привести здесь более раннее ее послание от 27 марта 1909 г. (печатается по тексту автографа: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 354. Л. 1-2):

Дорогой Иннокентий Феодорович

Очень грустно мне, что не могу похристосоваться с Вами — в церкви, как в прежние счастливые годы! Вчера вечером во время службы на меня наплыли воспоминания и было так больно и так сладко… За два часа я пережила многое-многое. Боже мой, как я любила страстную неделю в Царском, как радостно всегда ждала Праздника, верила и в чудо и в воскресенье! а тут ничего не жду и на душе страшно тяжело: «Ни луча кругом, ни луча во мне!» От всего сердца поздравляю Вас, дорогой Иннокентий Феодорович, с Праздником и желаю Вам здоровья, радости и как можно больше свободного времени для работы и творчества. Я надеюсь, что Вы создадите еще очень многое. Жду Вас непременно на третий день, т<о> е<сть> 31-го во вторник. Будет музыка, Нина Петровна обещала петь. Приезжайте к обеду, все соберутся к 5½ часам. Очень, очень буду обижена, если Вы ответите мне отказом. Я тогда скажу C’est bien, c’est bien, так, как никогда не говорила…

Мне очень, очень хочется Вас видеть и поговорить с Вами…

Душевно преданная Вам
Е. Мухина

27-го Марта

² А. П. Чехов умер 2 июля (по старому стилю) 1904 г. на курорте Баденвайлер в Германии, где он лечился около месяца.

В российской печати первые печатные известия о его смерти появились в газетах от 3 июля (см., например: Энгельгардт Николай. Памяти А. П. Чехова // НВ. 1904. № 10178. 3 (16) июля. С. 3; А. П. Чехов: (Некролог) // Там же. С. 3-4. Без подписи; А. П. Чехов: (Некролог) // Русские ведомости. 1904. № 183. 3 июля. С. 2-3. Без подписи; А. П. Чехов // Петербургская газета. 1904. № 181. 3 июля. С. 4. Без подписи; Некролог: f А. П. Чехов // Новости и биржевая газета. 1904. № 181. 3 (16) июля. С. 2. Без подписи; Памяти А. П. Чехова // Русские ведомости. 1904. № 183. 3 июля. С. 3. Без подписи).

В числе первых откликов на смерть Чехова было письмо его лечащего врача Шверера, написанное в редакцию «Нового времени» и опубликованное в номере от 3 июля, в котором отдавалась дань мужеству и стойкости умирающего: «Несмотря на все энергичные меры, подкожные впрыскивания камфары, вдыхание кислорода и проч. Чехов скончался <…> Он переносил свою тяжелую болезнь как герой, со стоическим изумительным спокойствием ожидал смерти».

Далее в периодике последовал вал откликов и некрологических статей, посвященных Чехову.

Когда Анненский узнал о смерти Чехова, документально установить не удалось.

³ Мухин Аркадий Андреевич (1867—1942?) — педагог-филолог, преподаватель греческого языка, а также русского языка и словесности Николаевской Царскосельской гимназии с 1891 по 1906 г., секретарь педагогического совета этой гимназии, впоследствии директор С.-Петербургской Ларинской гимназии. И при советской власти он продолжал заниматься педагогической деятельностью, был заведующим одной из ленинградских средних школ (см., в частности: Весь Ленинград: Адресная и справочная книга на 1931 год. [Л.:] Издание Ленинградского Облисполкома и Ленинградского Совета, [1931]. С. 322).

Мухин — автор некрологической заметки, посвященной Анненскому и содержащей немало ценной биографической информации (см.: Мухин Ар. И. Ф. Анненский: (Некролог) // Гермес. 1909. Т. V. № 20 (46). 15 дек. С. 608—612). Подробнее о нем см.: ЛТ. С. 132—133; ИФА. II. С. 303.

Он был адресатом стихотворной надписи Анненского на «Сочинениях» А. Н. Островского «Не самодуров и не тлю…» (СТ. С. 207), которая впервые была опубликована в 1959 г.

⁴ Естественно, приказ о том, что он «оставляется на службе на пять лет с 25 авг. 1904 г.», был доведен до Анненского до его официальной публикации (см.: Приказ г. управлявшего министерством народного просвещения (от 20 июля 1904 г. за № 22273) // Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1904. № 9. Сентябрь. С. 528).

В деле возглавляемой И. Ф. Анненским гимназии за 1904 г. (ЦГИА СПб. Ф. 139. № 10013) отложились некоторые документы из переписки, связанной с неразысканным его прошением по поводу его оставления на службе на очередной пятилетний срок.

В частности, в деле (Л. 21) сохранился писарской отпуск обращения управляющего С.-Петербургским округом В. А. Латышева к «Господину Управляющему Министерством Народного Просвещения» от 2 июля 1904 г. за № 9399 «Об оставлении на службе директора Царскосельской мужской гимназии на дальнейший срок»:

Директор Императорской Николаевской Царскосельской гимназии Д. Ст. Сов. Анненский обратился ко мне с прошением об оставлении его на службе на дальнейший срок в виду выслуживаемого им к 25 Августа сего года 25-летнего срока по учебной части в ведомстве Министерства Нар. Пр.

Признавая полезной службу г. Анненского и его самого полезным продолжать оную, я имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство об оставлении его на службе еще на пять лет с 25. Авг. 1904 г.

При сем представляется в копии формулярный список о службе г. Анненского.

Там же (Л. 61) сохранилась и копия «предложения» управляющего Министерством народного просвещения генерал-лейтенанта Глазова, адресованного «Господину Попечителю С.-Петербургского учебного округа» от 20 июля 1904 г. за № 22273:

Уведомляю Ваше Превосходительство, что Директор ИМПЕРАТОРСКОЙ Николаевской Царскосельской гимназии Действительный Статский Советник Анненский оставляется на службе на пять лет, с 25 августа 1904 года.

Исправляющим дела Директора гимназии И. Травчетовым было отмечено возвращение этого «предложения» в округ «по снятии с оного копии» 9 августа 1904 г.

106. А. Ф. Кони

Ялта, 1.09.1904

Диктует И. Ф. Анненский

Глубокоуважаемый Анатолий Федорович!

Только вчера сын привез мне сюда, в Ялту, где я выношу третью болезнь в этом сезоне — плеврит, и лежу привинченный к постели слабостью и докторами¹, — Ваше любезное и лестное для меня приветствие², которое меня очень тронуло и вместе с тем обрадовало.

Хочу жить, чтоб получать такие милые письма от людей, близких мне по духу, и которыми я горжусь наравне со всей Россией.

Живу в Ялте, куда перед смертью все стремился Чехов³. Неужели, многоуважаемый Анатолий Федорович, Вы не дадите нам художественного анализа творчества покойного поэта⁴? Его нежные матовые краски ждут того, чтоб Вы их очертили Вашим тонким критическим пером.

Неизменно преданный Вам
И. Аннен<ский>

1 Сент. 1904 г.

Ялта

Дарсановская улица

дом д<окто>ра

С. Я. Елпатьевского⁵

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве А. Ф. Кони (ГАРФ. Ф. 564. Оп. 1. № 1044. Л. 2-3).

Написано письмо рукой Над. В. Анненской, очевидно, под диктовку Анненского. Его рукописные вставки в текст набраны курсивом.

Фрагмент письма впервые опубликован: ИФА. IV. С. 84. Впервые в полном объеме опубликовано: Звезда. С. 170—171.

¹ Ялтинскому периоду болезни Анненского уделен фрагмент воспоминаний В. Кривича:

«…отца в почти безнадежном состоянии перевезли в Ялту, где и взяли квартиру в доме доктора (и писателя) С. Я. Елп<атьевского> на Дарсановской горе.

Очень долгое время отец был буквально между жизнью и смертью, и, как уверяли многие врачи, только исключительно уход матери, буквально не отходившей в течение нескольких недель от его постели, спас отца от смерти. <…>

Потом болезнь стала как будто бы несколько отпускать, потом снова последовало резкое ухудшение. Болезнь словно дразнила и дергала изнуренное тело отца.

Осенью я уехал в Ялту, а за эти два дня моего пути в болезни отца произошел окончательный перелом, и первые слова, кот<орые> я услышал по приезде, это были о том, что опасность окончательно миновала.

Отца я буквально почти не узнал, до какой степени болезнь высосала его.

Это был совсем какой-то другой человек. В особенности жалок он был, когда его, закутанного, в кресле выносили на балкон. На ярком солнце балкона сидел какой-то мертвенно-худой и мертвенно-бледный юноша, — да, он именно казался юношей, — наголо выстриженный и с непривычной, тоже какой-то юной бородой.

Тут в тишине, почти ничего не говорящий от слабости, обложенный подушками, почти целый день сидел отец, устремив глаза в дымную пелену моря, а мы сидели рядом и все еще не могли поверить, глядя на его мертвенно-бледное, исхудавшее чужое лицо, казавшееся еще более мертвенным на белом фоне подушки и при ярком солнце, что опасность уже миновала.

Но врачи — С. Я. Елпатьевский и Аль<т>шуллер, продолжавшие ежедневно посещать его, уже стали говорить громко, они уже подходили к креслу отца со спокойными лицами и шуткой на губах, а чудодейственное крымское солнце быстро и неуклонно делало свое животворящее дело, наливая свежей силой и новой кровью исхудавшее тело.

Вот уже в желтых руках появился карандаш, а там, смотришь, Арефа уже прилаживает к креслу какой-то столик для писанья… А еще немного спустя отец еще слабым, но уже так знакомо вибрирующим голосом читает нам новые стихотворения» (ЛТ. С. 101).

Очевидно, именно в это время и состоялась единственная встреча Анненского с Буниным, о которой последний рассказывал Г. Адамовичу:

« — Сидел на террасе с пледом на ногах, читал что-то французское. Кажется, кроме „здравствуйте“ и „до свидания“, мы ничего друг другу и не сказали… Вы что, действительно думаете, что это был замечательный поэт, или так, больше оригинальничаете?» (Адамович Георгий. Бунин: Воспоминания // Новый журнал. Нью-Йорк. 1971. Кн. 105. С. 126. Перепеч.: Адамович Г. В. Бунин: Воспоминания / Публ. А. Бабореко // Знамя. 1988. № 4. С. 185). Отмечу здесь, кстати, досадную неточность, допущенную в серьезном издании (см.: Бунин И. А. Письма 1885—1904 годов / Под общ. ред. О. Н. Михайлова; Подгот. текстов и коммент. С. Н. Морозова, Л. Г. Голубевой, И. А. Костомаровой. М.: ИМЛИ РАН, 2003. С. 230, 557): согласно комментарию к письму Ю. А. Бунину от 9 декабря 1896 г. Бунин и И. Ф. Анненский, которого авторы примечания смешали с его старшим братом, познакомились 7 декабря 1896 г. на юбилее К. М. Станюковича.

Подчеркну также тот факт, что Анненский болезнью был лишен не только здоровья и сил, но и значительной части финансовых средств. Весной следующего года он вынужден был обратиться к руководству учебного округа со следующим официальным «Ходатайством о разрешении получить единовременное пособие директору гимназии» от 18 марта за № 259 (печатается по писарскому тексту, написанному на гимназическом бланке и сохранившемуся в ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10284. Л. 9):

Его ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ

Господину Попечителю

С.-Петербургского Учебного Округа

В виду весьма значительных расходов, которые легли особенно тяжким бременем на меня вследствие продолжительного лечения моей болезни в Крыму, я имею честь почтительнейше ходатайствовать перед ВАШИМ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВОМ о разрешении мне получить из специальных средств вверенной мне гимназии триста руб. (300) в единовременное пособие, с отнесением 150 р. на специальные средства пансиона и 150 р. на специальные средства гимназии. К сему имею честь присовокупить, что по отделу I-му специальных средств по вверенной мне гимназии к 18 сего марта состоит 7353 р. 48 к., а по отделу II-му 3885 р. 84 к.

Директор И. Аннен<ский>

Резолюции руководителя округа на этом ходатайстве, впрочем, не способствовали скорому получению искомых средств. 20 марта 1905 г. на ходатайстве было отмечено «повременить», следом за этой резолюцией последовала следующая: «по докл<аду> 19 мая поврем<енить> еще». Лишь 5 августа 1905 г. на этом ходатайстве появилось указание «разрешить».

² Письмо в архиве Анненского не сохранилось.

Имена А. Ф. Кони, И. Ф. Анненского и В. И. Кривича-Анненского помимо упомянутого пассажа связаны записью Кони в «Литературной тетради Валентина Кривича» (РГАЛИ. Ф. 5. Оп. 1. № 111. Л. 16):

С подлинным верно

старый почитатель

И. Ф. Анненского

А. Кони

Санаторий 7.VIII.

<1>923.

³ См., например, публикацию «К кончине Чехова» в «Петербургской газете» (1904. № 182. 4 июля. С. 2), в рамках которой была помещена и следующая заметка:

«Ялта, 2 июля. Впечатление известия о смерти в Германии Антона Чехова произвело в Ялте удручающее впечатление. Чехов поправлялся, чувствовал себя прекрасно, собирался возвратиться на ялтинскую дачу в начале осени и мечтал о новых работах».

⁴ Единственной монографической работой А. Ф. Кони, посвященной личности и наследию Чехова, были его воспоминания, которые впервые увидели свет уже в середине 1920-х гг. в издании, вышедшем к двадцатилетию смерти писателя (см.: Кони А. Ф. А. П. Чехов: Отрывочные воспоминания // Чехов А. П. Затерянные произведения. Неизданные письма. Воспоминания. Библиография / Под ред. М. Д. Беляева и А. С. Долинина. Л.: Атеней, 1925. С. 199—216. (Труды Пушкинского Дома при РАН); перепеч: Кони А. Ф. Воспоминания о Чехове. Л.: Атеней, 1925. 28 с).

⁵ Елпатьевский Сергей Яковлевич (1854—1933) — прозаик, публицист, мемуарист, врач, общественный деятель, близкий к кругу «Русского богатства»; хороший знакомый Н. Ф. Анненского, он оставил о нем воспоминания, позволившие высказать весьма любопытные генеалогические предположения (см.: Елпатьевский С. Николай Федорович Анненский: Воспоминания // Русское богатство. 1912. № 10. С. 374; Елпатьевский С. Литературные воспоминания: (Близкие тени, ч. II): Л. Н. Толстой. — П. Ф. Якубович. — Д. Н. Мамин-Сибиряк — Н. Ф. Анненский. — В. М. Соболевский. [М.:] Книгоиздательство Писателей в Москве, [1912]. С. НО; Петрова М., Самойлов Д. Загадка Ганнибалова древа // Вопросы литературы. 1988. № 2. С. 187—192).

В мемуарах Елпатьевского в связи с ялтинским периодом его жизни содержится упоминание фамилии Анненского (см.: Елпатьевский С. Я. Воспоминания за 50 лет. Л.: Прибой, 1929. С. 292), однако из контекста не вполне понятно, не о старшем ли брате И. Ф. Анненского, Николае Федоровиче, идет речь.

107. Е. М. Мухиной и А. А. Мухину

Ялта, 16.09.1904

16 сент. 1904

Ялта

Дорогие мои Екатерина Максимовна и Аркадий Андреевич.

Уже не контрабандою, а со «святости письменного стола» пишу я Вам это письмо¹. Я поправляюсь, и на этот раз, кажется, уже без зародыша нового недуга. Температура выравнялась, и если бы не два мои полюса — ноги и голова, то я был бы близок к прежнему состоянию. Только Вы теперь меня бы, пожалуй, не узнали: еще в Саках я имел глупость в несколько особенно тяжелых дней поседеть, а здесь, в Ялте, меня гладко выстригли, что не придает особой выразительности моим чертам. Но довольно о себе… Иван Матвеевич² все спрашивает у меня в письмах: то насчет назначения новых преподавателей, то о докторе. Но я заочно боюсь входить в дела. Пугает меня, признаюсь, и вступление в школьный обиход в Царском самолично: не то чтобы я разленился, но голова у меня какая-то смутная, и каждую лестницу мне надо еще брать приступом. Вот он эгоизм праздности: не хотел писать о себе, а о чем пишу?..

Жадно слежу за войной³. Никогда не читал так много газет и не думал о политике (признак некоторого оскудения интересов). Не знаю, как Вы оба… а я желал бы мира, пускай бы хоть на самых тяжелых условиях: мир нужен, чтоб готовиться к войне; нельзя делать два дела зараз — и воевать, и готовиться… А что выйдет из нашего упорства и культивирования мало сродной нам злости? Флота нет, Порт-Артур все равно что взят…⁴ Разве не ужасно это чисто весеннее таяние его доблестного гарнизона? Таяние роковое, и где славы больше, чем пользы? Сплющить Ояму⁵ — Линевичу⁶ с Куропаткиным⁷ — удастся ли? Да и не слишком ли мало одной доблести и порядка, чтобы сразу одолеть эту дьявольскую амальгаму из техники, хищности и отчаянья? Кто во всей Европе сомневается, что мы наконец раздавим желтых, и что мы в результате непобедимы? Хотя можно ли быть уверенным, что мы в сущности не готовим ослаблением Японии новой колонии для англичан?.. Ну, да это все Бог весть, а теперь готовиться, готовиться и готовиться. По-моему, с этой точки зрения мир был бы вызван именно заботами о национальной чести, если понимать ее не в узком смысле рыцарской или, вернее, юнкерской щекотливости, а в смысле серьезной и стойкой самооценки.

Государство не мотылек, и оно живет не по нашим часам: единицы времени у него больше — движение его медленнее, а его честь не спасается ни порывом, ни мужеством отчаянья, а лишь холодным и мудрым политическим расчетом. И Леонид⁸ в свое время был политиком: он не только умирал, но и задерживал персов…

Однако пора и кончить. Крепко жму Вашу руку, Аркадий Андреевич, и целую Ваши ручки, Екатерина Максимовна.

Ваш любящий и преданный
И. Ан<ненский>

Дина очень Вам обоим кланяется и благодарит за поздравление. Она так устала, что в ней сказывается теперь реакция.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 3-5об.).

Фрагмент письма впервые был опубликован: Федоров. С. 29. Впервые в полном объеме опубликовано: Звезда. С. 171—172.

¹ Видимо, предшествующее письмо (письма?), адресованное Мухиным, было написано не рукой Анненского, а продиктовано им (ср. текст 106).

Среди писем Анненского, сохраненных Мухиной и оказавшихся впоследствии в его архиве в РГАЛИ, диктованных нет.

² Травчетов Иван Матвеевич (1855-19??), педагог, деятель народного образования, окончивший в 1879 г. физико-математический факультет Императорского С.-Петербургского университета, автор учебных пособий по математике (см., например: Иррациональные числа и длина окружности: Для учеников старших классов гимназий и реальных училищ и поступающих в высшие учебные заведения / И. М. Травчетов, препод, математики в 5-й С.-Петербургской гимназии. СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1895. 38 с), с 1 июля 1901 г. по 1 января 1907 г. служил по приглашению Анненского в Николаевской Царскосельской гимназии преподавателем математики и инспектором гимназии, неоднократно в период отпусков и болезней Анненского замещая его в качестве руководителя гимназии.

В 1904 г. он исполнял обязанности директора гимназии с середины июня до второй половины октября: крайние даты исходящих из гимназии документов, направленных в округ и подписанных им как «и. д. директора» — 18 июня и 18 октября 1904 г. (см.: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10013. Л. 32, 111).

О том, что Травчетов при этом в середине первого десятилетия XX в. не был на лучшем счету у руководства округа, свидетельствуют маргиналии на подписанном И. Ф. Анненским стандартном «Ходатайстве об оставлении на 5 лет г. Травчетова по выслуге им 18 ноября с. г. 25-ти лет по учебной службе M. H. Пр.», которое, несмотря на некоторые заминки и канцелярскую волокиту, все же было удовлетворено (печатается по машинописному тексту на гимназическом бланке: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10284. Л. 80):

М. Н. П.

САНКТПЕТЕРБУРГСКИЙ

УЧЕБНЫЙ ОКРУГ

ИМПЕРАТОРСКАЯ

НИКОЛАЕВСКАЯ ГИМНАЗИЯ

в г. Царском Селе

29 октября 1905 г.

№ 1215

Его Превосходительству

Господину Попечителю

С.-Петербургского Учебного Округа

На основании п. г. § 43 ВЫСОЧАЙШЕ утвержденного 30 июля 1871 года устава гимназий и прогимназий, имею честь почтительнейше ходатайствовать перед ВАШИМ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВОМ об оставлении на пять лет инспектора вверенной мне гимназии Статского Советника Травчетова, по выслуге им 18 ноября сего года 25 лет по учебной службе M. H. Пр. в должностях преподавателя и инспектора. К сему имею честь присовокупить, что г. Травчетов, служа в ИМПЕРАТОРСКОЙ Николаевской Гимназии, безукоризненно-добросовестным исполнением своих обязанностей, глубоконравственным влиянием на учеников, любовью к детям и искусством преподавать в классах всегда был в высшей степени полезен для гимназии и до сих пор отличался добрым здоровьем, может служить образцом точнейшей исполнительности и добросовестнейшего трудолюбия. Кроме своих инспекторских и учительских обязанностей г. Травчетов с успехом исполняет обязанности классного наставника. С особенною похвалою считаю своим долгом отозваться о деятельности г. Травчетова по ближайшему заведыванию пансионом.

Директор И. Аннен<ский>

И. д. письмоводителя С. Терех<овский>

Через некоторое время после отставки Анненского с поста директора Травчетов был переведен на должность директора С.-Петербургского низшего химического училища (см.: Список лиц, состоящих на службе в С.-Петербургском учебном округе к 1 Января 1908 года. СПб.: Тип. В. Ф. Ревитцера, 1908. С. 361) и «неожиданно» для него был уволен в отставку 1 декабря 1912 г. (см. дело Канцелярии Попечителя С.-Петербургского учебного округа «О назначении усиленной пенсии б. директору СПб низшего химико-технического училища ст. сов. Ивану Травчетову»: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 16727). Сохранились документальные свидетельства и об обстоятельствах, сопровождавших его служебное перемещение 1907 г.: 13 января 1907 г. полицмейстер дворцовых зданий сообщал начальнику Царскосельского дворцового управления о «предполагающемся на этот день шествии с красными и черными флагами гимназистов николаевской гимназии, о намерении устроить забастовку для протеста по поводу перевода инспектора классов Травчетова и о намерении требовать выбора старост; для чего усиливается наружный надзор около здания гимназии и составляется наряд в полиции из свободных чинов» (Яковлев В. И. (Хранитель Детскосельских Дворцов-Музеев). Охрана царской резиденции. [Л.]: Управление Дворцами-Музеями при Л. О. Главнауки; Тип. «Красное Знамя», 1926. С. 91).

Согласно упомянутому архивному делу, у него было 2 сына и 4 дочери. Сыновья его Александр Иванович и Михаил Иванович (1889—1941) Травчетовы окончили Царскосельскую гимназию в 1906 и 1908 гг. соответственно с золотой и серебряной медалью. О младшем из них, поэте, почитателе Анненского, переводчике Беранже, Анри де Ренье, Кальдерона, Лопе де Беги, Байрона, Камоэнса, после окончания историко-филологического факультета С.-Петербургского университета преподававшего словесность в средних учебных заведениях Петрограда-Ленинграда, опубликованы воспоминания (см.: Дубровская С. И. Поэт, ученик И. Анненского / Публ. подгот. З. Афанасьева // Вперед. Пушкин. 1977. № 33 (5486). 17 марта. С. 3), включающие фрагменты одного из его стихотворений, посвященного Анненскому:

Здесь Иннокентий Анненский, часами

Глядя на озеро, запечатлел

Безгранность мысли — и деревья сами,

Наверно, помнят, как он здесь сидел.

Цвели мечты в густой сирени парка,

Здесь возникал «Фамира-Кифаред»…

Да, это сад, где каждой ветви арка

Таит в себе бессмертный духа бред.

Писем И. М. Травчетова в архиве Анненского не сохранилось.

³ Русско-японская война 1904—1905 гг. началась 26 января, когда японский флот без объявления войны атаковал российскую порт-артурскую эскадру, и завершилась унизительным для России Портсмутским мирным договором, в соответствии с которым Российская империя помимо территориальных потерь несла и большие морально-политические издержки.

⁴ Порт-Артурская эскадра была практически уничтожена летом 1904 г. в ходе неудачных попыток прорваться во Владивосток, а сам Порт-Артур был осажден уже в июле 1904 г.

⁵ Ояма Ивао (1842—1916) — японский военный и государственный деятель, маршал, из древнего самурайского рода. С 1885 г. Ояма — военный министр Японии. Во время японо-китайской войны 1894-95 гг. командующий 2-й армией, а после войны член тайного Совета при императоре. Во время русско-японской войны — главнокомандующий японскими сухопутными войсками в Манчжурии.

⁶ Линевич (Леневич) Николай Петрович (1838/9-1908) — военный и государственный деятель, генерал от инфантерии (1903), генерал-адъютант (1905). Участник русско-турецкой войны 1877—1878 гг. С 1895 г. командующий войсками Южно-Уссурийского отдела. Командующий (в 1900—1901 гг.) союзными войсками, взявшими штурмом Пекин в период подавления Ихэтуаньского восстания. С 1903 г. командующий войсками Приамурского военного округа и генерал-губернатор Приамурья. В начале русско-японской войны (до середины марта 1904 г.) временно командовал Манчжурской армией, а с октября 1904 г. по март 1905 г. — 1-й Манчжурской армией; с 3 марта 1905 г. главнокомандующий вооруженными силами на Дальнем Востоке.

⁷ Куропаткин Алексей Николаевич (1848—1925) — видный военный и государственный деятель, генерал-лейтенант, генерал от инфантерии, генерал-адъютант; военный министр (1898—1904), главнокомандующий в Манчжурии в русско-японскую войну (1904—1905), командующий Северным фронтом в Первую мировую войну, с 1916 г. туркестанский генерал-губернатор. Военный писатель, он был соавтором четырехтомного труда под общим названием «Отчет генерал-адъютанта Куропаткина», который увидел свет в 1906 г. См. также: Русско-японская война. Из дневников А. Н. Куропаткина и Н. П. Линевича. Л., 1925. После февральской революции Куропаткин был отстранен от всех государственных должностей и поселился в родовой деревне.

⁸ Леонид (Λεωνίδας) Первый (508—480 г. до н. э.) — спартанский царь (с 488 по 480 г. до н. э.), под руководством которого объединенные отряды из различных городов Греции оказали ожесточенное сопротивление войскам персидского царя Ксеркса в Фермопилах и ценою собственной жизни на несколько дней задержали их.

108. Э. А. Старку

Царское Село, 26.10.1904

26/Х 1904

Ц. С.

Милостивый Государь Эдуард Александрович,

С удовольствием приму посильное участие в серьезном театральном органе и прошу Вас поставить мое имя среди сотрудников журнала «Театральная Россия»¹.

В Петербурге я бываю довольно редко, но в одном из ближайших приездов постараюсь повидаться с Вами. Это будет мне тем более приятно, что имя и работы Ваши мне давно известны по «С.-Петерб<ургским> Вед<омостям>»².

Искренне Вам преданный
И. Аннен<ский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве Э. А. Старка (РГАЛИ. Ф. 871. Оп. 1. № 4. Л. 1-1об.).

Старк Эдуард Александрович (псевдоним Зигфрид) (1874—1942) — журналист, искусствовед, театральный и музыкальный критик. См. о нем подробнее: Герасимов Ю. К. Театральный критик Э. Старк // Театр и драматургия: Труды Ленинград, гос. ин-та театра, музыки и кинематографии. Л., 1971. Вып. 3. С. 317—332.

Письмо Анненского представляет собой ответ на следующее послание Старка (печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского: РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 368. Л. 1-1об.):

24-го октября 1904

Милостивый Государь

Иннокентий Федорович,

Позвольте заинтересовать Вас следующим делом.

С конца ноября с<его> г<ода> будет выходить в Петербурге новый театральный журнал под названием «Театральная Россия». Редактором-издателем является И. М. Кнорозовский. Его ближайшим помощником и вместе с тем заведующим театральным отделом — Ваш покорный слуга, имя которого Вам, возможно, известно по «С.-Петербург<ским> ведомостям».

Журнал основывается на началах самого строгого, самого беспристрастного отношения к искусству и ставит себе задачей возможно широко разрабатывать все вопросы, имеющие отношение к театру и освещать все явления в этой области. Само собой разумеется, что тон журнала должен быть в высшей степени приличным и никакому уличному хулиганству доступа в наше издание не будет.

Привожу список сотрудников, уже изъявивших свое полное согласие работать в журнале:

А. В. Половцов, А. В. Амфитеатров (из Рима), П. П. Гнедич, A. Л. Волынский, Ю. М. Юрьев, Ю. Э. Озаровский, В. В. Быховский, К. И. Арабажин, Д. В. Философов, А. М. Федоров, А. И. Косоротов, Л. Е. Габрилович, Ф. Н. Фальковский, О. И. Дымов, А. А. Измайлов, B. О. Трахтенберг, П. П. Гайдебуров, Н. Ф. Арбенин.

Для нас было бы крайне драгоценно, если бы и Вы согласились принять участие в нашем журнале и разрешили поставить Вас в список сотрудников.

Если Вас все это интересует, то просил бы дать мне ответ по адресу: Спб. Фонарный пер. д. 9, кв. 52. Эдуарду Александровичу Старк.

С истинным уважением
Э. Старк (Зигфрид)

P. S. A если Вы бываете в Петербурге, то было бы желательно увидеться с Вами и переговорить.

¹ Анненский был поименован в числе сотрудников журнала «Театральная Россия», выходившего в свет в 1904—1905 гг., в рекламных публикациях и в первых номерах издания, но не удалось выявить ни одной его публикации в этом периодическом издании.

Краткая характеристика этого журнала содержится в одном из наиболее серьезных трудов, посвященных русской журналистике начала XX в.: Иокар Л. Н. Театральные журналы // Русская литература и журналистика начала XX века: 1905—1917: Буржуазно-либеральные и модернистские издания / Отв. ред. Б. А. Бялик. М.: Наука, 1984. С. 322—323.

² Старк был с 1902 г. постоянным сотрудником «С.-Петербургских ведомостей» более 12 лет, ведя в газете собственную рубрику «Эскизы», в рамках которой публиковал преимущественно театральные рецензии.

Стоит напомнить, что уже в период сотрудничества Старка в этой газете Анненский опубликовав там же свою статью, посвященную театральной проблематике: Анненский И. «Ипполит» // С.-Петербургские ведомости. 1902. № 281. 14 (27) окт. С. 2.

109. С. Л. Пташицкому

Царское Село, 6.11.1904

6/XI 1904

Ц. С.

Многоуважаемый Станислав Львович,

я недавно вернулся с юга, где меня задержала тяжелая болезнь, — и еще не успел ответить Константину Яковлевичу Гроту¹ по поводу участия моего в сборнике Вл<адимира> Ив<ановича> Ламанского². Я не знаю, каков должен быть характер работы. У меня есть перевод (стихами) Еврипидовского «Киклопа»³. Если он может подойти к Сборнику, я с удовольствием его пошлю, куда и когда назначите. Писать что-нибудь сызнова я бы в настоящее время затруднился, п<отому> ч<то> еще не совсем оправился, а дел по Гимназии и Ученому Комитету очень много⁴.

Не откажите черкнуть мне слово: 1) подойдет ли «Киклоп»; 2) надо ли мне, помимо этого письма, писать еще К. Я. Гроту, пред к<от>рым чувствую себя очень виноватым, — или содержание этого письма может быть сделано ему известно⁵?

Весь Ваш
И. Аннен<ский>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве К. Я. Грота (СПбФ АРАН. Ф. 281. Оп. 2. № 11. Л. 4-5).

Рукой Грота на письме сделана карандашная помета: «Пташицкому».

Впервые опубликовано: ИФА. I. С. 51.

Пташицкий Станислав Львович (1853—1933) — историк, славяновед, архивист, выпускник историко-филологического факультета С.-Петербургского университета 1878 г., после окончания которого служил переводчиком при Сенате. В 1884 г. Пташицкий был назначен начальником архива литовской метрики при Сенате, с 1894 г. последовательно приват-доцент и профессор С.-Петербургского университета, впоследствии профессор Варшавского университета, после революции 1917 г. жил в Польше, был директором библиотек Католического университета в Люблине и Виленского университета. Главные научные труды Пташицкого посвящены польской истории и литературе, истории литовской Руси и истории взаимоотношений Польши и России.

¹ См. текст 97 и коммент. к нему.

² Речь идет об издании, которое увидело свет в следующем году: Новый сборник статей по славяноведению: Составленный и изданный учениками В. И. Ламанского при участии их учеников по случаю 50-летия его учено-литературной деятельности: С приложением портрета В. И. Ламанского, библиографии его трудов, четырех портретных групп участников Сборника и двух таблиц к статье «О древнейших знаках письма». СПб.: Тип. Министерства Путей Сообщения (Т-ва И. Н. Кушнерев и К^о), 1905.

³ Помимо того, что Анненский опоздал с представлением материала (см. прим. 2 к тексту 97), предложенный им труд, вероятно, не устраивал редакцию предполагавшегося сборника и по содержанию: трудно счесть перевод «Киклопа» славяноведческим трудом.

Анненсковеды не могут не сожалеть о том, что Анненский не оказался в числе авторов предполагавшегося издания, поскольку в состав сборника статей в качестве приложения были включены «Библиографические перечни ученых и учено-литературных трудов учеников В. И. Ламанского и их учеников» (Паг. 3. С. V-LXI), восходящие к ответам участников сборника на циркулярно разосланный вопросник (см. прим. 2 к тексту 97). К несчастью, авторизованной библиографии Анненского, не участвовавшего в «Новом сборнике», в нем помещено не было.

В этом же издании в «Библиографии учено-литературных трудов В. И. Ламанского и материалов для его биографии, сост. П. Д. Драгановым» впервые было описано изложение Ламанским студенческого медального сочинения Анненского: под № 176 там значится «Отзыв о сочинении Николая <Так. — А. Ч.> Анненского: Язык Галицкой Руси на основании песен Галицкой и Угорской Руси, собр. Я. Ф. Головацким» (Паг. 2. С. XXVI).

⁴ Последнее летнее заседание ООУК 1904 г., на котором присутствовал Анненский, состоялось 21 июня. Следующие девять заседаний (20 июля, 23 и 30 августа, 6, 13, 20 и 27 сентября, 4 и 11 октября) им были пропущены. Впервые после длительного перерыва его присутствие было отмечено в «Журнале заседаний основного отдела Ученого Комитета МНП» 18 октября, впрочем, его доклады рассматривались в отсутствие автора уже начиная с заседания 27 сентября (тексты некоторых из них, а также перечень его учено-комитетских работ конца 1904 г. см.: ИФА. III. С. 75-96, 273—275).

⁵ В архиве Анненского писем Пташицкого не сохранилось. Судя по тому, что публикуемое письмо обнаружилось в архиве Грота, Пташицкий передал его ответственному за составление предполагавшегося сборника.

110. А. Н. Веселовскому

Царское Село, 17.11.1904

17/XI 1904

Ц. С.

Многоуважаемый Александр Николаевич,

Я не сумею выразить Вам, насколько я сожалею, что должен был читать свой реферат в Нео-Филологическом обществе в Ваше отсутствие¹. Если бы я знал об отсутствии ранее, я бы взял свое сообщение обратно или попросил бы отложить его. — Дело в том, что, если Вы припомните, Вы сами выразили желание (после заседания Пушкинской комиссии²), чтобы я развил и обосновал высказанное мною, как Вам казалось, парадоксальное мнение о нашей литературной бесстильности³. Болезнь помешала мне исполнить желание Ваше в прошлом году; но как только я получил возможность заняться чем-либо, кроме текущих дел, я занялся рефератом об эстетическом моменте новой русской поэзии. Целью моей было обратить внимание на интересность новых попыток повысить наше чувство речи⁴, т<о> е<сть> попыток внести в русское сознание более широкий взгляд на слово как на возбудителя, а не только выразителя мысли. С этой целью я собрал ряд данных, по которым слушатели могли бы выяснить себе некоторую часть этого вопроса, помимо моих утверждений. Я имел в виду осветить и то положение, что наше я, удачно или неудачно, поэтично или задорно, но во всяком случае полнее, чем прежде, отображается в новой поэзии и при этом не только в его логически оправданном или хотя бы формулированном моменте, но и в стихийно-бессознательном. Наконец, в сообщении моем развивались основные положения эстетической критики⁵. Примеры я брал из поэзии Бальмонта⁶, как наиболее яркой и характерной, по-моему, для нового русского направления, а притом и более уже определившейся: самый полемизм и парадоксальность некоторых из стихотворений этого поэта дают почувствовать, каким трудным путем должна идти прививка к нашему слову эстетических критериев. Наконец, я обратил внимание и на то, что стихотворное слово эмансипировалось в нашем сознании гораздо менее, чем прозаически-художественное. В последних словах моих заключалась нарочитая просьба не считать моего совершенно теоретического доклада панегириком какому бы то ни было направлению⁷. Я имел в виду только содействовать обмену мыслей, тем более, что и Вы, дорогой учитель, вызвали меня на диспут. Чтение мое не достигло этой последней цели и закончилось довольно печально. Председательствовавший у нас П. И. Вейнберг⁸ в заключительном слове после ритуального комплимента высказал о докладе моем мнение, для меня совершенно неожиданное. Г<осподин> Вейнберг нашел возможным одобрить меня за то, что я серьезно отнесся к поэту, к которому «мы» относимся лишь иронически. — Я до сих пор думал, что в научном обществе можно говорить только о том, к чему относишься серьезно, и что такого отношения референту в заслугу не поставляют. Г<осподин> Вейнберг высказал далее свой взгляд на Бальмонта с аллюзией на то, что я ставлю его выше Пушкина, и позволил себе назвать меня «адвокатом» Бальмонта⁹.

Я имел в виду (не знаю, насколько мне это удалось) написать доклад научного характера, и во всяком случае могу быть спокоен за то, что он был вполне серьезен, потому что ни с каким другим я в свою alma mater и по приглашению Александра Николаевича Веселовского и не позволил бы себе явиться. Но г<осподин> Председательствовавший изобразил мой доклад в заключительном слове своем в виде несколько странном и тотчас после этого объявил заседание закрытым. Тогда я увидел себя вынужденным попросить его возобновить заседание и, поблагодарив председателя за комплимент, как любезность, разъяснил слушателям, разумеется в нескольких словах, что, к сожалению, не был понят даже председателем собрания.

Я счел своим долгом написать Вам об этом не потому, чтобы просил о каком-либо разбирательстве. — Никакого инцидента не было, так как я его прервал в корне и спас все видимости. Но кому же, как не Вам, выразить мне, насколько меня огорчило обвинение меня в адвокатстве. Мне до последней степени неприятна мысль о каком бы то ни было искании популярности, тем более в священных для меня вопросах эстетики, — и я считал себя вполне обеспеченным от подозрений, а тем паче от обвинения, в ненаучном трактовании предмета сообщения теми двумя обстоятельствами, что я читаю в Ученом Обществе и под Вашим председательством.

Целью настоящего письма моего было также поставить Вас в ближайшую известность о том, что, отзываясь на Ваше приглашение говорить о поэтическом стиле, я вовсе не говорил того, что было приписано мне лицом, сидевшим на Вашем месте, и что вслед за ним могут приписать мне газетные писатели.

Искренне преданный Вам
И. Аннен<ский>.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве А. Н. Веселовского (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 45. Оп. 3. № 89. Л. 1-Зоб.).

Впервые опубликовано: Лавров. С. 177—179. Им же введен в научный оборот и текст ответного письма Веселовского (Лавров. С. 179—180):

14 дек<абря 1904 г.> Многоуважаемый Иннокентий Федорович,

лишь на прошлой неделе я мог приняться за чтение лекций, инфлуэнца, бросившаяся на грудь и горло, не только потрепала меня, но и лишила сил и возможности заниматься чем-нибудь серьезным. В этих-то обстоятельствах застало и, признаться, обеспокоило меня Ваше письмо.

О Вашем докладе и последовавшем диспуте рассказал мне вкратце мой сын — студент; несколько дней спустя посетил меня Ф. А. Браун, но и из его сообщений я не мог понять сути дела; впрочем, Федор Александрович и не интересуется нарочито вопросом, который нам с Вами близок. О Вейнберге, которого я еще не видел, я давно знал, что он (как и покойный Пыпин) безусловный противник того поэтического движения, которое у нас окрещено кличкой декадентства; когда года два тому назад Гофштеттер читал в нашем обществе на ту же тему, Вейнберг решительно встал на отрицательную точку зрения — не по отношению к реферату, а к самому явлению. Этим объясняется, на мой взгляд, его оппозиция Вам.

Я никогда не позволил бы себе усомниться в серьезности и научности Вашего реферата, но для меня очевидно, что теоретическая его часть заслонилась для слушателей и оппонентов фактической — именем Бальмонта. Может быть, сами Вы в этом несколько виноваты: если б Вы шире поставили вопрос о всюду ощущаемой органической потребности «повысить наше чувство речи» (= Ваше выражение) и попытках, делаемых в этом направлении, победа осталась бы на Вашей стороне; соответствующие русские явления стали бы в общий строй, может быть, в последних рядах, ибо я убежден, что в нашем спросе на «обновление» и «повышение» надо сделать большой вычет в пользу европейских влияний. Вы сами говорите о «прививке».

Быть может, мы когда<-нибудь> вернемся с Вами к этому вопросу в одном из собраний нашего общества.

Ваш А. Веселовский

Сюжет, связанный с выступлением Анненского с докладом «Об эстетическом моменте», достаточно освещен в научной и мемуарной литературе. Кроме публикации Лаврова, содержащей наиболее полное и выверенное его изложение, следует упомянуть и мемуары Кривича и комментарии к ним (ЛТ. С. 103—104, 143—144). Однако нельзя не отметить и элементы некоторой его «мифологизации». В связи с этим любопытны суждения П. Перцова: «Странная фигура в самом деле был этот поэт: пожилых лет, директор царскосельской гимназии, впоследствии член совета министра народного просвещения, действительный статский, может быть тайный советник, всю жизнь служивший по ведомству просвещения, член ученого комитета, и в то же время сугубо „декадентский“ поэт, писавший (долгое время почти втайне) стихи более странные и неожиданные для своего времени, чем стихи Сологуба, да странные нередко и на наш „обстрелянный“ взгляд, — величайший поклонник тогда еще мало известного Бальмонта, устроивший однажды вечер в его честь во „вверенной“ ему гимназии. Другого такого директора и действительного статского советника наверное не было более на святой Руси!» (Перцов П. Тощая «Жатва» // НВ. 1916. № 14511. 30 июля (12 авг.). С. 13; ИФА. III. С. 163—164).

Несомненный интерес представляет и запись П. Н. Лукницкого, воспроизводящая восприятие этого сюжета А. А. Ахматовой:

«6.11.1927

<…>

1902 или 1903 г. И. Анненский читал в университете доклад о К. Бальмонте. Доклад этот был крайне неудачен. Старые университетские профессора тогда еще не прияли модерниста К. Бальмонта. Анненский был разруган ими до последнего предела. Тем более, что доклад Анненского мог быть уязвим и по своим формальным качествам.

АА помнит, как к ним в Царское Село пришел с этого доклада крайне возбужденный С. В. Штейн и рассказывал о неудаче И. Анненского. Рассказывая мне этот случай, АА добавила, что это — одно из самых ранних ее „литературных впечатлений“. Потом сказала, что читая в „Фамире Кифаред“ то место, где Анненский говорит: „И сладость неудачи…“, — она всегда почему-то вспоминает этот случай с его докладом в университете» (Лукницкий. Т. II. С. 308—309).

¹ Веселовский отсутствовал в заседании Неофилологического общества из-за болезни.

² Речь идет о заседании Комиссии ОРЯС ИАН по присуждению премий имени А. С. Пушкина, состоявшемся 27 сентября 1903 г., в котором Анненским был прочитан отзыв о труде «Лирические стихотворения Квинта Горация Флакка: Перевод П. Ф. Порфирова» (2-е изд., испр. СПб., 1902).

Вскоре после этого заседания Анненский впервые сообщил о готовности прочитать обсуждаемый в письме доклад (см. текст 96 и коммент. к нему).

³ Речь, очевидно, идет о следующем тезисе Анненского, сформулированном в упомянутом в предыдущем примечании докладе:

«Гораций сам был не только поэтом, но и переводчиком: он перелицовывал и стилизировал и ямбы Архилоха, и гимны Алкея, являясь поэтом так сказать вторичной формации, стилистом par excellence. Надо ли говорить, что мы, русские, в строгом смысле слова, не имеем поэтического стиля. Своеобразная история нашей умственной жизни не дала русской поэзии выработаться в искусство. Стиль классический дал на нашей почве одно крупное произведение — „Илиаду“ в переводе Гнедича. Что-нибудь вроде верленовского „Art poétique“ по-русски трудно себе даже представить» (Разбор стихотворного перевода лирических стихотворений Горация, П. Ф. Порфирова. Сделанный И. Ф. Анненским. СПб.: Тип. Императорской Академии Наук, 1904. С. 3. (Отдельный оттиск из Отчета о XV присуждении Пушкинских премий)).

⁴ «Чувство речи» — категория, восходящая к теориям немецкой психологической школы в языкознании. Понимание этой категории достаточно подробно изложено Анненским в его работах 1880-90-х гг. Относя чувство речи к важнейшим свойствам человека («В душе каждого нормального человека мы можем наблюдать ряд типических способностей или чувств: таково чувство речи (Sprachgefühl), чувство правды (совесть), чувство красоты» (Анненский И. Педагогические письма: И. (Я. Г. Гуревичу): К вопросу об эстетическом элементе в образовании // РШ. 1892. № 11. С. 69)), он давал ему следующую характеристику:

«Сила, которая заставляет человека, помимо сознания, правильно напасть на слово, на форму, есть языковое чутье. В языке нашем не выработалось выражения, которое бы точно соответствовало слову Sprachgefühl, и мы должны или повторять немецкий термин, или довольствоваться его дубовыми переводами — языковое чутье, чувство речи. Это чутье ставит нас обладателями или, точнее, бессознательными воспроизводителями целой массы словесных форм — нет возможности определить числа и бесконечных оттенков в формах и оборотах, которые могут явиться в нашей речи, особенно если принять, что каждая форма и каждое слово с новым оттенком смысла есть особое слово и особая форма. В смысле языкового чутья каждый человек обладает своим языком, и только общение, с одной стороны, литература и теория — с другой (условные правила грамматики и стиля) сглаживают это бесконечное разнообразие. Среда устанавливает как бы центральное языковое чутье.

Sprachgefühl человека есть сила, подлежащая развитию… <…> Языковое чутье — сила в высокой степени драгоценная, потому что она открывает нам возможность творчества, с одной стороны, и понимания творчества — с другой. Эту силу можно сравнить с совестью и чувством красоты по ее образующему значению для всей духовной жизни человека. <…>

Условия, способствующие развитию и обострению языкового чутья, имеют объективную и субъективную сторону. Объективная сторона — это достоинства речи в окружающей человека среде и родная поэзия в ее действии на человека. Субъективная — это восприимчивость и чуткость к поэтической, национально-художественной стихии в речи. Высшею степенью языкового чутья всегда обладали поэты: вспомним при этом из области нашей родной поэзии, что Крылов, Пушкин, Аксаков, Тургенев воспитали свое чувство речи не на иноязычных грамматиках, а на общении с народом, в речи и поэзии которого хранится живой источник творчества» (Анненский И. Образовательное значение родного языка // РШ. 1890. № 1. С. 26-28).

В докладе Анненского вопросы стиля новой русской поэзии и развития Sprachgefühl (ср. с суждениями о поэзии Майкова: КО. С. 295—297) связывались воедино: «Но я говорю здесь о стиле лишь в широком смысле этого слова, т. е. о повышенном чувстве речи и признании законности ее эстетических критериев, как об элементе общественного сознания» (КО. С. 96).

⁵ См.: КО. С. 99-103, 111.

⁶ Бальмонт Константин Дмитриевич (1867—1942) — поэт, переводчик, литературный критик, очеркист.

О взаимном внимании Анненского и Бальмонта см. подробнее: ИФА. И. С. 184.

Позволю себе здесь несколько пополнить библиографический перечень публикаций (ИФА. II. С. 184—185), в которых так или иначе затрагиваются различные аспекты проблемы «Анненский и Бальмонт»: Камерный театр // Вестник театра. 1919. № 45. 9-14 дек. С. 13. Без подписи; Колпакчи Л. Камерный театр: Спектакль памяти Анненского // Вестник театра. 1919. № 47. 23-28 дек. С. 9-10. Подпись: Лев К.; Kosny Witold. Innokentij Annenskijs «Iz Bal’monta»: Anmerkungen zu einem parodistischen Text des russischen Symbolismus // Russian Literature. 1995. Vol. 37. № 4. S. 505—522.

⁷ Этот пассаж в состав статьи «Бальмонт-лирик» не вошел.

⁸ О Вейнберге и характере его отношений с Анненским см. текст 81 и коммент. к нему.

⁹ Ср. фрагмент воспоминаний В. Кривича: «Помню я, с каким высокомерием, а иногда и возмущенным недоумением обращался время от времени характерный библейский профиль председательствовавшего в сторону докладчика, с такой очевидностью посягавшего на священнейшие устои русской письменности. <…>

…когда Вейнберг упомянул, что „во всяком Случае Бальмонт в лице И. Ф. приобрел блестящего (или талантливого — уж не помню) адвоката“, то отец сейчас же вернул ему его неподходящее заключение, сказав с улыбкой, что „если в моем лице Бальмонт приобрел адвоката, то в лице П. И. он имеет зато еще более блестящего прокурора“» (ЛТ. С. 104).

111. В. А. Латышеву

Царское Село, 16.02.1905

16/III 905

Ц. С.

Многоуважаемый Василий Алексеевич,

Я не тотчас ответил на письмо Вашего Превосходительства¹, потому что проверял, насколько точны дошедшие до Вас слухи об ученике Голенищеве² (VIII кл<асса>).

Живет ученик Г<оленищев->К<утузов> с матерью³, братом-студентом⁴ и сестрой⁵. Семью эту я знаю: брат его студент (из самых умеренных) близок с моим сыном и бывает у меня в доме. Семья очень хорошая, и мать в ближайшем родстве с петербургским Генерал-губернатором Треповым⁶, отец был предводителем дворянства⁷; средств очень мало.

Ученик Г<оленищев->К<утузов> — мальчик добрый и благородный, но ветряный; очень любит удовольствия, особенно танцы. Шалить способен очень, смутьянить нет. Вожаком никогда не был и по натуре не может сделаться — двух мнений о нем между его руководителями нет.

Товарищи в доме его бывают, но какого-либо собрания не могло бы быть, потому что в доме есть барышня, очень выдержанная.

Адрес сообщен Вам его неверный.

Г<оленищев->К<утузов> занимается музыкой: не собирались ли как-нибудь балалаечники, мандолинисты или что-нибудь под<обное>?

В общем настроение учеников спокойное, и покуда никакого отклонения от нормальной жизни школы у нас не было.

Примите уверение в совершенном почтении и преданности

Покорнейшего слуги Вашего
И. Аннен<ского>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в фонде Попечителя С.-Петербургского учебного округа в рамках дела «Переписка о беспорядках в средне-учебных заведениях С.-Петербургского учебного округа (часть 2-я)» (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 17912. Л. 48-49об.).

Отсылку к этому письму и краткое изложение его содержания можно обнаружить в следующей работе: Тименчик Роман. Анна Ахматова и Сергей Штейн // Балтийско-русский сборник. Stanford: Dept. of Slavic Languages and Literatures, Stanford University, 2004. Кн. I / Под ред. Бориса иРавдина и Лазаря Флейшмана. С. 102—110. (Stanford Slavic Studies. Vol. 27).

Написано это конфиденциальное служебное письмо на бланке без исходящего номера:

Директор

ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской гимназии.

Царское Село

Латышев Василий Алексеевич (1850—1912) — педагог-математик, автор ряда учебно-методических трудов (см., например: Объяснительный курс арифметики: Для старших классов средних учебных заведений. В. Латышева. СПб.: [Тип. А. М. Котомина], 1877. Ч. I; Записки по методике геометрии, составленные Латышевым, преподавателем СПБ Учительского института. [СПб.]: Лит. И. О. Иванова, 1878; Учебник арифметики: (В объеме курса младших классов гимназии) / Сост. В. Латышев, редактор журнала «Русский начальный учитель». СПб.: Тип В. С. Балашева, 1882; Краткое изложение чтений по арифметике и геометрии на Педагогических курсах в Курске. В. А. Латышева. Курск: Тип. Курского губернского земства, 1902), заметный деятель народного образования, редактор-издатель журнала «Русский народный учитель», общественный деятель, глава Общества взаимопомощи учителей начальных школ. По окончании физико-математического факультета С.-Петербургского университета в 1872 г. он преподавал математику в столичных гимназиях и методику преподавания математики в С.-Петербургском учительском институте и земской учительской школе. На рубеже веков Латышев был директором народных училищ С.-Петербургской губернии, а с 1904 по 1909 г. — помощником попечителя С.-Петербургского учебного округа, заведуя одновременно окружной гимназией; в конце своей административно-педагогической карьеры состоял членом Совета министра народного просвещения. Следует отметить, что должность помощника попечителя С.-Петербургского учебного округа он исправлял при сановных попечителях — камергере П. П. Извольском, камергере графе А. А. Бобринском и камергере графе А. А. Мусине-Пушкине и нередко замещал их в качестве управляющего учебным округом. Роль Латышева в служебной судьбе Анненского была заметной, именно его усилиями в период первой русской революции Анненский не подвергся самым серьезным служебным репрессиям; Латышев был одним из немногих его образовательных начальников, проводивших его в последний путь (см.: Кончина И. Ф. Анненского // Царскосельское дело. 1909. № 49. 4 дек. С. 1-2. Без подписи; Похороны И. Ф. Анненского // Речь. 1909. № 334. 5 (18) дек. С. 6. Без подписи).

Следует заметить, что перед автором примечаний к публикуемому посланию не стояла задача всестороннего освещения такой масштабной проблемы, как «И. Ф. Анненский и первая русская революция», и особенно сугубо «фактологических» ее аспектов. Другое дело, что реалии, затронутые в письме, все же требуют, кроме обращения к целому ряду первоисточников, отложившихся в архивных делах С.-Петербургского учебного округа, хотя бы минимального комментария к общественной обстановке в России той поры.

Очевидно, что события, которые затрагивались в переписке Латышева и Анненского, самым непосредственным образом связаны с приближавшимися «сороковинами» по жертвам так называемого «Кровавого воскресенья». «Революционная» активность учащейся молодежи нарастала, и, очевидно, информация о готовящихся демаршах гимназистов с подачи ведомства Царскосельского полицмейстера доходила и до окружного образовательного начальства, что и вызвало обращение Латышева. Несмотря на попытки «умиротворения», стремление Анненского «не выносить сор из избы», ситуация в гимназии обострялась; в ближайший после написания публикуемого текста день произошло событие, о котором впоследствии вспоминал один из его участников, в то время гимназист VI класса, Н. Н. Лунин: «В сороковой день расстрела 9-го января была отправлена к директору делегация с просьбой отслужить панихиду в гимназической церкви; в числе депутатов был и я. Ан<ненский> принял нас с холодной брезгливостью и, разумеется, отказал. Я долго потом не мог простить ему этой холодной брезгливости. В ответ на его отказ мы на каждом приеме пели хором: „вечная память“» (ЛТ. С. 132).

В соответствии с циркулярным распоряжением Попечителя учебного округа о представлении ежедневных донесений о событиях и настроениях учащихся во всех учебных заведениях округа в тот же день Анненский был вынужден подать следующий рапорт, помеченный в управлении С.-Петербургского учебного округа входящим № 42 от 23 февраля (публикуется по тексту автографа Анненского: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 17912. Л. 46-47об.):

Его Превосходительству

Г. Попечителю С.-Петербургского

Учебного Округа

Директора ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской Царскосельской
гимназии И. Анненского

Рапорт

По дошедшим до меня сведениям вчера в Царском Селе получены были из Петербурга новые прокламации к гимназистам, требующие от них поддержки для их пострадавших собратьев. Сегодня, 17-го февраля в конце большой перемены ко мне на квартиру явилось несколько учеников трех старших классов с просьбою разрешить им отслужить в гимназической церкви панихиду по жертвам уличных беспорядков 9-го января.

Уместность просьбы они обосновывали на том, что мною разрешена была по просьбе учеников же панихида по павшим воинам в годовщину объявления войны.

Я, разумеется, ответил категорическим отказом, объяснив ученикам, что нельзя проводить параллель между двумя панихидами, из коих панихида по павшим воинам определялась прошлогодним манифестом, т<о> е<сть> государственным актом; затем, что панихида по жертвам войны является одной из многих, ей подобных, — ничего же подобного нельзя сказать о панихиде, которой просят ученики теперь. Я объяснил ученикам также следующее: в гимназии собирается совещание родителей и педагогов — все просьбы учеников должны сообщаться ими каждым своим родителям. Вчера как раз было родительское собрание; кроме вопросов, стоящих на повестке, присутствовавшие родители могли предлагать и свои — однако никакого вопроса о 40-м дне по жертвам 9-го января не было — следовательно, я должен заметить им, ученикам, что они не откровенны со своими родителями, а это весьма печально и плохо их рекомендует.

Ученики держали себя очень хорошо, и когда я кончил разговор и отпустил их, все вежливо поклонились. Однако в ближайшую перемену в коридоре, из которого я не уходил, — было очень шумно и, видимо, что среди учеников были недовольные мною.

Давать дальнейший ход делу я считаю в настоящее, по крайней мере, время нежелательным. Об изложенном имею честь донести Вашему Превосходительству.

И. Анненский

17 февраля 1905 г. 3 часа дня

Панихида по павшим в русско-японской войне, упоминавшаяся в рапорте Анненского, очевидно, была проведена в Царскосельской гимназии 27 января 1905 г.: именно в этот день в 1904 г. Манифестом Николая II официально была объявлена война Японии в связи с развертыванием ее флотом военных действий.

Нужно отметить, что «шум», о котором говорится в рапорте Анненского, был не вполне обычным. А. В. Орлов, вероятно, со слов своего отца, свидетельствовал: «…нам известны нарративные свидетельства участников происходившего 17 февраля 1905 года в тот час в коридоре гимназии: там звучали краткие речи старшеклассников, гневно осуждавших кровавую расправу и призывавших почтить память убитых, а затем раздалось пение „вечной памяти“. Это директор Анненский предпочел скрыть от своего начальства, чтобы не повредить в глазах последнего ученикам гимназии. Фактически ведь гимназисты, вместо панихиды, в которой им было отказано, провели краткий, но внушительный митинг в память жертв 9 января» (Орлов. II. Л. 39).

На следующий день директор гимназии Анненский попытался в своем рапорте № 170 еще более смягчить ситуацию и вывести из-под удара своих учеников (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10235. Л. 97-98):

Его Превосходительству

Господину Попечителю

С.-Петербургского Учебного Округа

Директора ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской Царскосельской
гимназии И. Анненского

Рапорт

Сегодня, 18-го февраля, учебное время прошло без всяких приключений. В течение второго урока я побывал в каждом из трех старших классов гимназии и, в дополнение к разъясненному мною ученикам на их просьбу вчера, пояснил, что меня весьма огорчило, что они обратились ко мне с неуместным своим заявлением, как оказалось, без ведома родителей; я просил их каждого чистосердечно переговорить по этому поводу с своими родителями. Кроме того я им сказал, что, как бы ни была просьба неуместна, я серьезным проступком обращение ее ко мне как руководителю и начальнику не считаю, — но что я безусловно недоволен шумом, происшедшим в ближайшую перемену и ставлю его на счет ученикам, которые ко мне приходили: если люди просят, так они должны готовиться к двум ответам — утвердительному и отрицательному, и оба принять сдержанно.

Сегодня настроение учеников смущенное: они как бы сознают свою вину (а иные «ошибку»). Седьмой класс, где я — классным наставником, объяснил мне, что все они поголовно возмущены происшедшим и что из них, как оказывается, был у меня только один, да и тот, по-видимому, случайно; класс даже не знал о происходящем.

На четвертом уроке гимназию посетил Г. Окружной Инспектор А. Д. Мохначев, он был на уроке русского языка в 1-м отделении VI класса у преподавателя А. А. Мухина.

В половине 5-го урока была отслужена в присутствии наличных учеников и служебного персонала панихида по Императоре Николае Первом, согласно местному правилу, существующему на этот день с основания Гимназии.

Об изложенном имею честь донести Вашему Превосходительству.

И. Анненск<ий>

18 февраля 1905 г. 3 часа пополудни.

Обращает на себя внимание тот факт, что в этом рапорте Анненский во избежание недоразумений особо акцентирует внимание окружного начальства на характере отслуженного в гимназической церкви в день смерти императора Николая I, 18 февраля, богослужения, очевидно, во избежание кривотолков по поводу панихиды по жертвам 9 января.

¹ Письмо Латышева, вызвавшее ответное публикуемое письмо Анненского, ни в архиве последнего, ни в делопроизводственных документах Царскосельской гимназии разыскать не удалось.

² Голенищев-Кутузов Георгий (Юрий) Викторович (1885-19??) числится среди выпускников Императорской Николаевской Царскосельской гимназии 1904—1905 гг. (см.: Краткий отчет об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896—1911): (Дополнение к краткому историческому очерку этой гимназии за первые XXV лет (1870—1895)). СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1912. С. 96).

В числе его однокашников, одновременно с ним закончивших гимназию, были Всеволод Венгеров, Павел Зенкевич, Александр Васильев, Анатолий Кулаковский, Михаил Павлов, Сергей Дешевов (в этом классе в 1903—1904 учебном году учился и Н. С. Гумилев). Фантазийное отражение воспоминаний одного из них, П. Б. Зенкевича, впоследствии дирижера, актера и переводчика, о событиях 1905 г. см.: Мандельштам Е. Э. Воспоминания / Публикация Е. П. Зенкевич // Новый мир. 1995. № 10. С. 159. Списки учащихся VII—VIII классов Царскосельской Николаевской гимназии в 1903—1905 гг., установленные по архивным документам П. Н. Лукницким, не так давно были опубликованы (см.: Гимназические документы Н. С. Гумилева / Публ. А. И. Павловского // Н. Гумилев; А. Ахматова: По материалам историко-литературной коллекции П.Лукницкого / РАН; ИРЛИ (ПД); Отв. ред. А. И. Павловский. СПб.: Наука, 2005. С. 56-58).

Некоторые биографические сведения о Г. В. Голенищеве-Кутузове содержатся в сохранившемся в ЦГИА СПб деле «Царскосельская Николаевская мужская гимназия. Переписка и сведения о преподавателях и учениках и список учеников, получивших аттестаты об окончании образования в 1905 г.» (Ф. 139. Оп. 1. № 10284). В списке выпускников указано, что сын отставного поручика Георгий Голенищев-Кутузов родился 2 марта 1885 г. в Люцинском уезде Витебской губернии, с I по VIII класса учился в Николаевской Царскосельской гимназии. Поведения он был отличного, его «интерес к учению» был охарактеризован следующим образом: «средний по всем предметам», средний балл его аттестата составил 3 ¹¹/12.

³ Речь идет о Елизавете Васильевне Голенищевой-Кутузовой. В копии метрического свидетельства старшего ее сына, сохранившейся в его университетском деле (см. след. прим.), отмечено, что она была «лютеранского вероисповедания» (Л. 4).

⁴ Голенищев-Кутузов Владимир Викторович (1879—1934) — в то время студент Арабо-Персидско-Турецко-Татарского разряда факультета восточных языков С.-Петербургского университета, курс которого он завершил в 1907 г. (см. его университетское дело: ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. № 37845. 32 л.), впоследствии дипломат, секретарь российского консульства в Битоли (Сербия), предмет первой и несчастливой любви ученицы Мариинской Царскосельской гимназии Анны Андреевны Горенко (см. ее письма, адресованные С. В. фон Штейну, женой которого была ее родная сестра, И. А. Горенко: Стихи и письма: Анна Ахматова. Н. Гумилев / Публ., сост., примеч. и вступ. слово Э. Г. Герштейн // Новый мир. 1986. № 9. С. 200—206).

Ср. с констатацией Р. Д. Тименчика: «…мысли ее в то время были заняты другим выпускником царскосельской гимназии — Владимиром Голенищевым-Кутузовым, с которым судьба ее впоследствии развела (он работал по ведомству Министерства иностранных дел, служил в консульстве в Персии и умер в Париже в 1934 году)» (Тименчик Роман. «Остров искусства»: Биографическая новелла в документах // Дружба народов. 1989. № 6. С. 247).

И он был учеником Анненского, курс Императорской Николаевской Царскосельской гимназии был закончен им в 1900 г. (см.: Краткий отчет об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896—1911): (Дополнение к краткому историческому очерку этой гимназии за первые XXV лет (1870—1895)). СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1912. С. 92). Его аттестат зрелости, отложившийся в упоминавшемся университетском деле и подписанный И. Ф. Анненским, открывается следующей констатацией (текст, вписанный от руки в типографский бланк, выделен подчеркнутым курсивом):

Дан сей Голенищеву-Кутузову Владимиру православного вероисповедания сыну дворянина, родившемуся в г. Режице Витебской губ., двадцать второго июня, тысяча восемьсот семьдесят девятого года. обучавшемуся с пятого класса в Императорской Николаевской Царскосельской Гимназии в течение 5 лет… (Л. 2)

Подробнее о нем см.: Тименчик Роман. Анна Ахматова и Сергей Штейн // Балтийско-русский сборник. Stanford: Dept. of Slavic Languages and Literatures, Stanford University, 2004. Кн. I / Под ред. Бориса Равдина и Лазаря Флейшмана. С. 103, 109. (Stanford Slavic Studies. Vol. 27).

⁵ Речь идет о Ольге Викторовне Голенищевой-Кутузовой, родившейся 14 мая 1883 г. (см.: ЦГИА СПБ. Ф. 14. Оп. 3. № 37845. Л. 3). В 1921 г. именно она, в то время сестра милосердия Детскосельского Бригадного лазарета, была расстреляна Петрогубчека за «связь с заграничной организацией „Белый крест“» по тому же делу «Петроградской Боевой организации» (оно же «дело Таганцева»), в связи с которым был казнен Н. С. Гумилев (см. подробнее: Тименчик Роман. Указ. соч. С. 103, 109; Миронов Георгий. Заговор, которого не было… М.: ТЕРРА-Книжный клуб; ТЕРРА-Спорт, 2001. С. 125—126. (Уголовные тайны)). В «документальной повести» Г. Миронова, впрочем, обозначена другая дата ее рождения — 1889 г., никак не подтвержденная документально.

⁶ Трепов Дмитрий Федорович (1855—1906) — государственный и полицейский деятель, после окончания Пажеского корпуса служил в лейб-гвардии, московский обер-полицмейстер (1896—1904), с 1900 г. — генерал-майор, петербургский генерал-губернатор (с 11 января 1905 г.) с очень широкими полномочиями, товарищ министра (с апреля 1905 г.), заведующий полицией и командующий Отдельным корпусом жандармов, затем министр внутренних дел, сыгравший заметную роль в подавлении Октябрьской всероссийской политической стачки; в октябре 1905 г. Трепов был назначен Дворцовым комендантом Петергофа, руководителем охраны Николая П.

Характер родственных связей Трепова с Е. В. Голенищевой-Кутузовой установить пока не удалось. Следует, впрочем, отметить, что в метрическом свидетельстве о рождении ее сына Владимира, данном «от Режицкого Градского Причта, Полоцкой Епархии, Уездного города Режицы, Рождество-Богородицкой Соборной церкви» 22 сентября 1879 г., в качестве «воспреемника» указан отец Д. Ф. Трепова «Генерал-Адъютант Феодор Феодорович Трепов» (Л. 4).

⁷ Голенищев-Кутузов Виктор Федорович (1840—1897) был люцинским уездным (Витебской губернии) предводителем дворянства. Ныне эта территория — в составе Латвии, а центр уезда Люцин именуется Лудза.

В цитировавшейся метрике старшего сына он аттестовался следующим образом: «Непременный Член Дриссенского уездного по крестьянским делам Присутствия».

112. А. Н. Веселовскому

Царское Село, 22.03.1905

22/III 1905

Ц. С.

Многоуважаемый Александр Николаевич,

Сейчас я переговорил с некоторыми сослуживцами: комиссия соберется 30-го апреля в ½ 3-го для того, чтобы проэкзаменовать г-жу Покорскую¹. Так как это делается по исключению, то не будете ли Вы так добры попросить ее никому об этом не говорить, дабы избежать прилива экзаменующихся из Петербурга и необходимости сознаться, что мы поступили против правил.

С нетерпением жду Вашего оттиска², так как не только читаю, но штудирую все, что выходит из-под Вашего пера; вопросы же сравнительной поэтики мне, по некоторым обстоятельствам, теперь особенно интересны³.

Весь Ваш И. Аннен<ский>

Печатается впервые в полном объеме по тексту автографа, сохранившегося в архиве А. Н. Веселовского (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 45. Оп. 3. № 89. Л. 5-5об.).

Фрагмент письма был впервые опубликован: Лавров. С. 176.

¹ Неустановленное лицо.

В справочном издании (см.: Краткий отчет об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896—1911): (Дополнение к краткому историческому очерку этой гимназии за первые XXV лет (1870—1895)). СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1912) в числе посторонних лиц, получивших свидетельства зрелости, а также лиц, прошедших дополнительные испытания, Покорская не упоминалась.

Речь здесь идет, вероятно, о проведении дополнительного испытания, дающего право на присвоение звания домашней наставницы или домашней учительницы.

² Речь идет, очевидно, о работе Веселовского «Петрарка в поэтической исповеди Canzoniere», которая начала публиковаться в одном из московских журналов на рубеже февраля и марта 1905 г. (см.: Научное слово. Кн. III. С. 5-48; Кн. V. С. 24-47; Кн. VI. С. 12-40). Отдельный оттиск ее (Веселовский А. Н. Петрарка в поэтической исповеди Canzoniere: 1304—1904. M.: Типо-лит. т-ва И. Н. Кушнерева и К^о, 1905. 98 с.) был отпечатан в количестве 100 экземпляров (с указанием на цензурное дозволение от 16 марта 1905 г.).

³ Вопросы исторической поэтики находились в центре внимания Анненского в начале 1905 г. в силу того, что именно тогда он был председателем особой комиссии УК МНП, занимавшейся разработкой проекта программы гимназического курса русского языка и словесности, причем он был автором проекта гимназического курса «Теории поэзии» (см. подробнее: ИФА. III. С. 249—252, 259—260).

На непосредственную связь этого проекта Анненского (часто без упоминания его имени) с теоретическими построениями Веселовского указывалось неоднократно уже вскоре после его опубликования (см.: ИФА. III. С. 260; ИФА. IV. С. 34, 364). См. также одно из несколько более поздних суждений: «Интересным разделом проекта является курс теории словесности, носящий здесь название теории поэзии. Тот же академический максимализм мы находим и в этом разделе курса. Он представляет собой сжатую схему исторической поэтики А. Н. Веселовского» (Мотольская Д. К. Исторический обзор методики преподавания литературы в дореволюционной школе // Ученые записки / Ленинградский гос. пед. ин-т им. А. И. Герцена; Гос. научно-исслед. ин-т научной педагогики (ГИНП). Л., 1936. Т. II: Факультет языка и лит-ры и секция методики языка и лит-ры ГИНП. Вып. I / Отв. ред. проф. В. А. Десницкий. С. 97).

113. Е. M. Мухиной

Царское Село, 16.06.1905

16/VI 1905

Ц. С.

Дорогая Екатерина Максимовна,

Как жаль, что мы не можем поделиться с Вами нашим палящим солнцем — все эти дни у нас стоят тропические жары и только сегодня что-то нахмурилось. Вчера я возвращался из Петербурга с поездом 11 ч. 30 м ночи, и был без пальто — это я-то!

Письмо Ваше доставило мне большое удовольствие, хотя оно и невеселое. Впрочем, веселые дни будут у Вас и этим летом, будут наверно, — тем более, что Вы проведете его в стране эстетической радости, а Ваша душа «как арфа — многострунна»¹.

Венеция-Венеция²! Мне, кажется, довольно повторить это слово, и я вижу, — но уже не залитые синим небом плиты, а вижу вечерние огни Венеции… Знаете, мне хотелось бы теперь не венецианских картин — Бог с ней даже с этой поднимаемой на воздух дамой Тициана³ — а нервных венецианских скрипок… и огней, огней… с того берега, и с острых черных гондол, которые ночью воображаешь себе не черными… Черная вода канала, белая рубашка гондольера и на поворотах безвестных canaletti⁴, среди этих — не поймешь: дворцов или притонов — гортанные крики лодочников. Я бы хотел Венеции вечером, ночью: невидной, безвестной, прошлой… Дождик идет! Хорошо! Иди, дождик! Люди спят. Спите, люди! А ты, моя барка, плыви тихо, тихо, и ты, тяжело дышащий человек, не спрашивай, куда меня везти… Не все ли равно?.. А… Вот и у нас дождик. Вы не должны более нам завидовать, милая Екатерина Максимовна.

Но обратимся к прозе… Жизнь моя идет очень правильно… Пью Виши⁵, гуляю, езжу в Публичную библиотеку и доканчиваю статью о «Киклопе»⁶. Жил все последнее время в сфере красоты, которую даже Гораций понимал скорее как археолог, чем как лирик⁷, — это таинственная область сатировской драмы, не дожившей даже до нашей эры. Все, что я мог бы написать далее, касалось бы этой драмы, а потому — довольно. Часто думаю о Вас —

Поклон Вашим.

Ваш И. Анн<енский>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 13-14об.). Судя по надписи на сохранившемся в деле конверте (Л. 15), письмо адресовано в Италию: «Италия. Флоренция. Е. М. Мухиной. Italia. Firenze. Hotel Helvezia<.> Signora С. Mucchin». Почтовый штемпель указывает, что письмо было отправлено из Царского Села 17 июня 1905 г.

Фрагмент письма впервые опубликован: Эдельман. С. 25-26.

¹ Ср. у А. К. Толстого:

Не ветер, вея с высоты,

Листов коснулся ночью лунной;

Моей души коснулась ты —

Она тревожна, как листы,

Она, как гусли, многострунна…

Характерно, что еще в конце 1880-х г. Анненский цитировал эти строки, приводя их в качестве одного из примеров «замечательно хороших» сравнений «мастера поэтической речи» также в несколько измененном виде:

Душа тревожна, как листы,

Она, как гусли, многострунна.

(Анненский И. Сочинения гр. А. К. Толстого, как педагогический материал // Воспитание и обучение. 1887. № 8. С. 189, 190).

² О «венецианстве» Анненского см. подробнее: ИФА. III. С. 162—166.

³ Речь идет, по-видимому, о полотне Тициана «Взятие Богоматери на небо».

⁴ Канальчиков (ит.).

⁵ Вероятно, минеральная вода.

⁶ Речь идет о статье «„Киклоп“ и драма сатиров», которая впервые была опубликована в составе I тома «Театра Еврипида», завершая его (см.: Театр Еврипида: Полный стихотворный перевод с греческого всех пьес и отрывков, дошедших до нас под этим именем: В 3-х т. / С двумя введениями, статьями об отдельных пьесах, объяснительным указателем и снимком с античного бюста Еврипида И. Ф. Анненского. СПб.: Тип. Книгоиздательского Т-ва «Просвещение», 1906. Т. 1. С. 593—628).

⁷ В поименованной статье Анненский, ссылаясь на отдельные стихи «Послания к Пизонам» (De arte poëtica) Горация, так описывал отношение последнего к главным героям сатировской драмы:

«В эпосе Гомера еще нет сатиров, но уже Гесиод чернит их род „негодным и беспутным“.

Эта моральная оценка, по-видимому, удержалась надолго.

Только в эстетизме Горация мы находим ясно выраженным понимание „божественной прелести“ сатиров. Для Горация сквозь сластолюбие сатиров, их страсть к пересмеиваньям и наивную трусость ясно проступали в этом типе и божественное веяние леса, и радостная незлобивость бессмертных. Вот отчего поэт не позволял Пизонам ставить на одну доску старого Вакхова кормильца с персонажами комедий вроде Дава или бесстыжей Пифиады. Модернизируя старых сатиров, Гораций учил, что „Фавны вышли из лесов и что им должны быть равно чужды как вежливость форума, так и грубость закоулка“» (С. 597).

Речь идет о следующих строках Горация (цит. в переводе М. Гаспарова по изданию: Гораций Квинт Флакк. Оды. Эподы. Сатиры. Послания. М.: Художественная литература, 1970. С. 389. (Б-ка античной литературы. Рим)):

Впрочем, даже самих сатиров, насмешников едких,

Так надлежит представлять, так смешивать важность и легкость,

Чтобы герой или бог, являясь меж ними на сцене,

Где он за час до того блистал в багрянице и злате,

Не опускался в своих речах до убогих притонов

И не витал в облаках, не чуя земли под ногами.

Легких стихов болтовни трагедия будет гнушаться:

Взоры потупив, она проскользнет меж резвых сатиров,

Словно под праздничный день матрона в обрядовой пляске.

Я бы, Пизоны, не стал писать в сатировских драмах

Только простые слова, в которых ни веса, ни блеска,

Я бы не стал избегать трагических красок настолько,

Чтобы нельзя уже было понять, говорит ли плутовка

Пифия, дерзкой рукой у Симона выудив деньги,

Или же верный Силен, кормилец и страж Диониса.

Я б из обычнейших слов сложил небывалую песню,

Так, чтоб казалась легка, но чтоб всякий потел да пыхтел бы,

Взявшись такую сложить: великую силу и важность

Можно и скромным словам придать расстановкой и связью,

Фавнам, покинувшим лес, поверьте, совсем не пристало

Так изъясняться, как тем, кто вырос на улицах Рима:

То услаждая себя стишком слащавым и звонким,

То громыхая в ушах похабною грязною бранью.

То и другое претит тому, у кого за душою

Званье, и род, и доход; и он в похвале не сойдется

С тем, кто привычен жевать горох да лузгать орехи.

114. М. А. Андреянову

Царское Село, 21.06.1905

21/VI 1905

Ц. С.

Многоуважаемый Михаил Александрович.

Я нездоров и не могу сегодня быть в заседании¹. Может быть, Вы возьмете на себя труд сказать об этом лицу, которое будет председательствовать в заседании основного отдела; посылаю при этом 5 докладов² — все могут быть заслушаны без меня, так как никаких недоразумений не заключают, в том числе и дело по письму министра³ к Н<иколаю> Я<ковлевичу> (о правах Почетного Попечителя Коллегии⁵).

Искренне Вам преданный И. Аннен<кий>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве УК МНП (РГИА. Ф. 734. Оп. 4. № 66. Л. 4-4об.). Впервые опубликовано: ИФА. III. С. 144.

Андреянов Михаил Александрович (1850—1918) — педагог-историк, преподаватель целого ряда средних учебных заведений (в том числе Николаевской Царскосельской гимназии (с 1872 по 1878 г.) и гимназии при Историко-филологическом институте), популяризатор исторических знаний (см.: Описание коллекций Педагогического музея военно-учебных заведений / Сост. М. А. Андреянов. СПб., 1891; Андреянов М. А. Полтавская битва. СПб.: Изд. Педагогического музея военно-учебных заведений, 1893. (Чтение для солдат и народа); Андреянов М. А. Краткий очерк истории папства в средние века и развития оппозиции против католической церкви. СПб.: Тип. В. Безобразова и К^о,1899; Андреянов М. А. Франция: Исторический очерк с эпохи галльских поселений до последнего времени. СПб.: Изд. Постоянной комиссии народных чтений, 1910), заметный деятель народного образования, служивший делопроизводителем V класса, правителем дел УК МНП (именно в этом качестве к нему и обращается Анненский), с 13 января 1906 г. директор Департамента народного просвещения, член Совета министра народного просвещения в конце 1900-х гг. Его административный опыт был в очередной раз востребован в эпоху между революциями 1917 г.: в это время он был назначен членом Совета министра народного просвещения, а 11 июля 1917 г. — состоящим при министре народного просвещения с правом подписи бумаг. Окончательно от службы по ведомству МНП он был уволен сразу же после захвата власти большевиками (ЖМНП. 1917. Ч. LXXII. Ноябрь-декабрь. Паг. 1. С. 30). См. о нем подробнее: Пятидесятилетие Петроградского Историко-филологического института: 1867—1917: Биографический словарь лиц, окончивших курс института. Пг.: Научное Дело, 1917. Ч. I. Вып. I—XXIII (1871—1893)/ Изд. под ред. В. В. Латышева. С. 3-8.

Анненский был знаком с Андреяновым по крайней мере с самого начала 1890-х гг.: оба они были членами Исторического общества (см.: Список членов Исторического общества // Историческое обозрение: Сборник Исторического Общества при Императорском С.-Петербургском университете за 1890 г. СПб.: Тип. М. М. Стасю-левича, 1890. Т. 1. Паг. 2. С. 59). Продолжалось их внеслужебное общение и впоследствии (см. текст 206).

¹ Заседания УК МНП проходили по понедельникам, и именно 21 июня в «Журнале заседаний ООУК МНП» было отмечено отсутствие Анненского. Его отзывов в этом заседании ООУК заслушано не было.

По болезни отсутствовал Анненский и в заседаниях ООУК в конце мая 1905 г., о чем свидетельствует (помимо журнала заседаний ООУК МНП) сохранившаяся в архиве Шляпкина (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 341. Оп. 1. № 672. Л. 8) телеграмма Анненского, текст которой впервые воспроизводится в настоящем издании:

Шляпкину

П<етер>б<ур>г
В<асильевский> О<стров>
<из> Царского Села

20 V 1905

Простите, не могу приехать, действительно не здоров.

Анненский

² В заседании ООУК 12 июля 1905 г. в присутствии Анненского были прочитаны четыре его доклада: «Мнение по поводу ходатайства отставного Генерал-Майора А. Д. Кашкина о разрешении ему открыть в С.-Петербурге среднее учебное заведение (гимназию и реальное училище) с правами правительственных учебных заведений», «Мнение по делу об изменении существующего ныне порядка приема в 1-ый класс мужских гимназий», «Мнение по делу о преобразовании трехклассного училища при финской евангелически-лютеранской церкви Св. Марии в С.-Петербурге в восьмиклассное учебное заведение, общее для лиц обоего пола, с предоставлением ему прав правительственных гимназий и реальных училищ» и «Мнение по поводу ходатайства Почетного Попечителя Коллегии Павла Галагана в Киеве, гр. С. К. Ламздорф-Галагана о предоставлении ему прав учредителя означенной коллегии» (см.: РГИА. Ф. 734. Оп. 3. № 109. Л. 502-502об., 507об.-508, 510—511).

21 июля в заседании ООУК было заслушано еще семь докладов Анненского (см.: ИФА. III. С. 143—146,и281-282), но уверенно утверждать, какой именно из них был подготовлен к заседанию 21 июня, я бы не решился.

³ Министром народного просвещения (сначала управляющим министерством) с 10 апреля 1904 г. по 18 октября 1905 г. был генерал В. Г. Глазов.

⁴ Н. Я. Сонину.

⁵ Речь идет о киевской Коллегии Павла Галагана, где Анненский директорствовал в 1891—1893 гг.

Ее почетным попечителем после смерти Екатерины Васильевны Галаган (1826—1896) и Константина Николаевича Ламздорф-Галагана (1841—1900) стал старший сын последнего, гласный городской думы Киева, граф, в придворном звании камер-пажа, Сергей Константинович Ламздорф-Галаган.

Памятуя о достаточно драматичных обстоятельствах ухода Анненского с поста директора Коллегии в 1893 г. и о «холодном отношении к Анненскому со стороны попечителей Коллегии Павла Галагана» (ЛТ. С. 136), нельзя не упомянуть о том, что после смерти его, 2 декабря 1909 г. в адрес управления С.-Петербургского учебного округа «с просьбой передать семье» все же была направлена из Киева телеграмма следующего содержания (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 455. Л. 46):

Помолившись об упокоении души безвременно скончавшегося бывшего директора коллегии Иннокентия Федоровича, просим принять выражение нашего горячего сочувствия в постигшем семью неутешном горе.

Директор, педагогический персонал, воспитанники коллегии.

115. E. M. Мухиной

Царское Село, 5.07.1905

5/VI 1905

Ц. С.

Дорогая Екатерина Максимовна,

Не знаю, застанет ли Вас в Интерлакене это письмо, — так Вы носитесь теперь по всему югу. А между тем письмо Ваше я только сегодня получил¹, написал же во Флоренцию очень давно²… Я был болен, но теперь, кажется, здоров, насколько умею быть здоровым. Только сердце слабо работает… Пишу понемножку и все Еврипида, все Еврипида, ничего кроме Еврипида. Огромную написал статью о сатировской драме³, и теперь 1-й том может хоть завтра идти в печать. Между тем к издателю⁴, — а таковой нашелся с первого абцуга — я еще не собрался и съездить, — больше двух недель, что я ни шагу из дому, — и все полеживаю.

Грустно и совестно мне, что на Ваше такое интересное и богатое красками письмо отвечаю Вам таким скучным, точно «водяная капель»… помните у Достоевского «звонко и мерно падающая с залавка в лохань»⁵. Такова и моя жизнь… Только еще и ритма у нее нет, как у этой капели. Она идет толчками, как телега под моросящим холодным дождем, среди облетающих деревьев и по скованному морозом чернозему… Толконуло и ничего… вперед, а куда вперед?.. Нет, не буду сегодня вдаваться в картинность… Вчера был у нас Алекс<андр> Григ<орьевич>⁶. Знаете Вы, что он в конце этого месяца уезжает в Рим до весны, т<о> е<сть> сначала проедет в Сорренто, где будет купаться, а потом поселится в вечном городе на всю зиму: обстановку распродает. Уж и не знаю, завидовать ли ему? Ведь, может быть, все эти красоты только до тех пор и хороши, пока они праздничные, а будни-то ведь, пожалуй, везде серые. Впрочем, не знаю…

В болезни я перечитал, знаете кого? Морис Барреса⁷… И сделалось даже страшно за себя… Давно ли я его читал, а ведь это были уже совсем не те слова, которые я читал еще пять лет тому назад⁸. Что сталось с эготизмом, который меня еще так недавно увлекал? Такой блеклый и тусклый стал этот идеал свободного проявления человеческой личности!.. Как будто все дело в том, что захотел, как Бальмонт, сделаться альбатросом⁹, и делайся им…

Не лучше и с методом иезуитов¹⁰ (uno nomine libri¹¹)… Какая нелепость! да разве метод, созданный для великой цели, может быть от нее отнят, и быть еще после этого чем-нибудь, кроме насмешки над усилиями влюбленной в него мысли?.. Самый стиль М. Барреса стал мне тяжел, как напоминание о прошлых ошибках… и о том, что сегодня должно оказаться такой же ошибкой, какой было и вчера… Он не цветист, этот язык, но в нем что-то одуряющее и бесформенное, как в запахе белого гелиотропа… Газеты полны теперь воспоминаниями о Чехове и его оценкой или, точнее, переоценкой¹². Даже «Мир Божий»¹³, уж на что, кажется, Иван Непомнящий из пересыльной тюрьмы, и тот вспоминает… Любите ли Вы Чехова?.. О, конечно, любите… Его нельзя не любить, но что сказать о времени, которое готово назвать Чехова чуть-что не великим¹⁴? Я перечел опять Чехова… И неужто же, точно, русской литературе надо было вязнуть в болотах Достоевского и рубить с Толстым вековые деревья, чтобы стать обладательницей этого палисадника… Ах, цветочки! Ну да, цветочки… А небо? Небо?! Будто Чехов его выдумал. Деткам-то как хорошо играть… песочек, раковинки, ручеечек, бюстик… Сядешь на скамейку — а ведь, действительно, недурно… Что это там вдали?.. Гроза!.. Ах, как это красиво… Что за артист!.. Какая душа!.. Тс… только не душа — души нет… выморочная, бедная душа, ощипанная маргаритка вместо души… Я чувствую, что больше никогда не примусь за Чехова. Это сухой ум, и он хотел убить в нас Достоевского — я не люблю Чехова и статью о «Трех сестрах»¹⁵, вернее всего, сожгу…

Господи, и чьим только не был он другом¹⁶: и Маркса¹⁷, и Короленки¹⁸, и Максима Горького¹⁹, и Щеглова²⁰, и Гнедича²¹, и Елпатьевского²², и актрис²³, и архиереев²⁴, и Батюшкова²⁵… Всем угодил — ласковое теля… И все это теперь об нем чирикает, вспоминает и плачет, а что же Чехов создал?.. Где у него хотя бы гаршинский палец ноги²⁶?.. Что он любил, кроме парного молока и мармелада? Нет… нет, надо быть справедливым… У него есть одна заслуга… Он показал силу нашей разговорной речи, как стихии чисто и даже строго литературной. Это большая заслуга, но не написал ли он, чего доброго, уж слишком много, чтобы вложить настроение в нашу прозу до биллиардных терминов и телеграфных ошибок включительно… Читайте Достоевского, любите Достоевского, — если можете, а не можете, браните Достоевского, но читайте по-русски его и по возможности только его…

Простите мне ненужную желчность этих страниц… Боюсь их перечитывать, боюсь их посылать… Никогда не говорите мне об этом письме, пожалуйста.

Ну прощайте, дорогая… Екатерина Максимовна… Поклон Вашим. Вы знаете, что Анна Влад<имировна> Бородина смотрит тоже на Тунское озеро из Беатенберга²⁷?

Ваш И. А.

Павел Павлович уехал²⁸. Он был здесь с братом²⁹, к<ото>рый у нас всех пленил.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 6-9об.).

Впервые опубликовано с некоторыми корректурными погрешностями: Подольская. 1973. С. 49-51. Перепеч. с неоговоренной потерей постскриптума: КО. С. 458—460.

И в первопубликации, и в последующих перепечатках письмо ошибочно датировалось 5 июня 1905 г. в соответствии с пометой в автографе. Содержание письма требует внесения поправки в описку Анненского: газетные публикации, посвященные А. П. Чехову, были приурочены, безусловно, к годовщине его смерти (см. прим. 2 к тексту 105).

Датировку позволяет прояснить и сохранившийся в архиве Анненского конверт, в котором было отправлено письмо. На нем рукой Анненского написан следующий адрес: «Suisse. Interlacken<.> Hotel Simplon chambre № 35<.> M-me Catherine de Mouckine» (Л. 10). Почтовый же штемпель указывает, что письмо было отправлено из Царского Села 5 июля 1905 г.

¹ Письмо в архиве Анненского не сохранилось.

² См. текст 113.

³ См. прим. 5 к тексту ИЗ.

⁴ Первым по времени свидетельством установления контактов с издательством, выпустившим в свет первый том «Театра Еврипида» (см. то же прим. 5 к тексту 113), являются следующие сохранившиеся в архиве Анненского письма (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 360), написанные на одинаковом бланке и датированные соответственно 19 и 29 сентября 1905 г. (текст, набранный подчеркнутым курсивом, представляет собой отпечаток штампа):

Книгоиздательское Т-во «Просвещение» Главное представительство для России «Библиографического Института» (Мейер) в Лейпциге и Вене

Редакция С.-Петербург 19 г. Невский, 50

Г-ну И. Ф. Анненскому

Многоуважаемый

Иннокентий Федорович.

Мы пред Вами бесконечно виноваты, что замедлили сообщить о смете будущего издания Вашего труда, — перевода соч<инений> Эврипида. Причиной тому крайне спешный выпуск некоторых из наших изданий, лишавший нас возможности заняться составлением сметы для Вашего издания.

Мы немедленно приступим к составлению этой сметы и надеемся, что не позже, как через неделю, сумеем доставить ее Вам. Примите уверение

в глубоком уважении и преданности

За книгоиздательское Т-во «Просвещение» Л. Лурье (Л. 1).

Г-ну И. Ф. Анненскому

Многоуважаемый

Иннокентий Федорович.

Мы были бы крайне признательны, если бы Вы нашли возможность в бытность свою в Петербурге заглянуть к нам. Мы набросали предварительную смету, но для издания в малом формате. Так как Вы говорили, что Вам желательней было бы издать Ваш труд в большом формате, то нам желательно было бы точно установить формат, выбрать шрифты и уж, сообразно с этим, составить окончательную смету.

Примите уверение

в глубоком уважении и преданности

За книгоиздательское Т-во «Просвещение» Л. Лурье (Л. 2).

Имеет смысл здесь отметить, что писем Анненского, адресатом которых является книгоиздательское Товарищество «Просвещение» или его сотрудники, разыскать не удалось.

⁵ Цитата из «Господина Прохарчина» Достоевского, впервые приведена Анненским в его статье «Что такое поэзия?» (см.: КО. С. 204), которую, на мой взгляд, не будет ошибкой датировать 1902 г., поскольку в своей автобиографии, датированной январем 1903 г., Анненский констатировал: «…в качестве результата долголетних занятий поэзией, особенно французской (начиная с Леконта де Лиля), изготовлен сборник стихотворений с предисловием „Что такое поэзия?“» (Анненский И. Ф. [Автобиография] // Венгеров. Т. VI. С. 341—343. Без подписи). Ср.: КО. С. 606.

См. также вторую часть диптиха Анненского «Достоевский до катастрофы»: КО. С. 25.

⁶ Шалыгин Александр Григорьевич (1855—191?) — близкий приятель Анненского еще с университетских времен, преподаватель русского языка и словесности ряда С.-Петербургских учебных заведений (Училища при евангелическо-лютеранской церкви Св. Анны, Императорского Училища правоведения, Николаевского сиротского института), составитель учебных пособий по словесности. О нем, его трудах и отношениях с Анненским см. подробнее: ИФА. И. С. 209, 211; ИФА. III. С. 289; ИФА. IV. С. 26-44, 130, 369. См. также прим. 8 к тексту 30.

Именно летом 1905 г. (30 июня) Шалыгин был приказом по Министерству юстиции уволен от преподавания русского языка и словесности в Императорском училище правоведения с назначением пенсии. В середине 1915 г. Шалыгин проживал в Царском Селе по адресу: Кузьминская ул., Свято-Троицкая санатория.

В архиве Анненского сохранились письма Шалыгина, датированные 1892—1894 гг. (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 380. 8 л.). Письма Анненского, адресованные Шалыгину, к сожалению, разыскать не удалось.

⁷ Баррес (Barres) Морис (1862—1923) — французский писатель, прозаик, публицист, журналист, политик.

К числу наиболее известных его произведений относятся роман «Враг законов» (L’ennemi des lois. Paris: G. Charpentier et E. Fasquelle, 1894. 302 p. (Bibliothèque-Charpentier)) и две трилогии: «Культ „Я“» (Le Culte du Moi) и «Роман национальной энергии» (Le Roman de l'énergie nationale), последнюю составили романы «Потерявшие почву» (Les Déracinés. Paris, E. Fasquelle, 1897. 493 p.), «Обращение к солдату» (L’Appel au soldat. Paris: E. Fasquelle, 1900. XI, 552 p.), «Их лица» (Leurs figures. Paris: F. Juven, [1902]. [II], 301 p.). Агитационно-публицистическое начало во многом определяло художественные особенности романов Барреса, в которых он проповедовал неограниченный индивидуализм, необходимость борьбы за сильную личность, с вполне поэтической страстью отстаивал шовинистические политические позиции (ср. замечание Анненского о «журнализме» «последней формации Барреса» (КО. С. 95)). Отчасти эти свойства были присущи и книгам Барреса, в которых отразились его впечатления от поездок в Грецию, Испанию, Италию (см., в частности, его книги: Du sang, de la volupté et de la mort. Paris: G. Charpentier et E. Fasquelle, 1894. 326 p. (Bibliothèque-Charpentier)); Amori et dolori sacrum: La Mort de Venise. Paris: F. Juven, 1902. 313 p.; Le voyage de Sparte. Paris: F. Juven, 1906. 300 p.).

⁸ Судя по контексту, речь идет о первой трилогии Барреса, в состав которой вошли романы «Под взглядом варваров» (Sous l’oeil des barbares. Paris: A. Lemerre, 1888. 205 p.), «Свободный человек» (Un Homme libre. Paris: Perrin, 1889. 297 p.) и «Сад Береники» (Le Jardin de Bérénice. Paris: Perrin, 1891. 296 p.).

⁹ Речь идет о стихотворении Бальмонта «Альбатрос» (1899), впервые опубликованном в его сборнике «Горящие здания: Лирика современной души» (М., 1900):

Над пустыней ночною морей альбатрос одинокий,

Разрезая ударами крыльев соленый туман,

Любовался, как царством своим, этой бездной широкой,

И, едва колыхаясь, качался под ним Океан.

И порой омрачаясь, далеко, на небе холодном,

Одиноко плыла, одиноко горела Луна.

О, блаженство быть сильным и гордым и вечно свободным!

Одиночество! Мир тебе! Море, покой, тишина!

¹⁰ Баррес затрагивал религиозно-философские, религиозно-политические и оккультно-спиритуалистические вопросы не только в своих художественных произведениях, они были и предметом его мемуарно-публицистических и политических печатных выступлений (см., например: Un Rénovateur de l’occultisme. Stanislas de Guaïta (1861—1898): Souvenirs / Par Maurice Barrés. Paris: Chamuel, 1898; Enquête sur l'état actuel en France des rapports entre le catholicisme et le protestantisme / Par Maurice Barrés. [S. 1.], 1899).

¹¹ Буквально: книги с одинаковым названием (лат.); здесь: вещи одного толка.

¹² См., например: Свободин. Мечта Чехова; Баранцевич Каз. На лоне природы с А. П. Чеховым; Тихонов Влад. Из личных воспоминаний об А. П. Чехове; Измайлов А. А. П. Чехов // Биржевые ведомости. Утр. вып. 1905. № 8904. 2 (15) июля. С. 2; Чествование памяти А. П. Чехова в Москве // С.-Петербургские ведомости. 1905. № 161. 5 (18) июля. С. 1. Без подписи.

¹³ О журнале «Мир Божий» и сотрудничестве в нем Анненского см. прим. 4 к тексту 53. В 1902 г. официальным редактором журнала стал Ф. Д. Батюшков (см. прим. 25).

Собственно мемуарных повествований, посвященных Чехову, публиковалось в журнале не так уж и много. См.: Ладыженский Вл. В сумерки: Из воспоминаний об А. П. Чехове / Мир Божий. 1905. № 4. Паг. 1. С. 188—196; Тихонов Влад. Антон Павлович Чехов: Воспоминания и письма // Мир Божий. 1905. № 8. Паг. 1. С. 1-21. Однако и в некоторых журнальных публикациях Батюшкова (см. прим. 25) содержались мемуарные вкрапления.

Нельзя не заметить, что отношения между Анненским и кругом «Мира Божьего» не были лишены элементов жесткой полемичности, и некоторые публичные высказывания Богдановича без труда проецировались и на деятельность Анненского и не могли вызывать у него добрых чувств. Так, например, рецензируя один из трудов Зелинского и говоря о значении классицизма, Богданович позволил себе заявить следующее: «…когда эту античность нам навязывают насильно и с усердием не по разуму, по поводу и без повода силятся заслонить ею весь мир, то вовсе не нужны „verba вожакорум“, чтобы „и крестом, и пестом“ отбиваться от такой назойливости. И, может быть, именно жрецы античности, в роде Зелинского, больше всего повредили правильному отношению современного общества к античности своею нетерпимостью, нежеланием считаться с запросами и задачами этой современности и своим гробокопательством. Черепок, отрывок пергамента с отрывком стиха, добытый из чрева крокодила, приводит их в неумеренный восторг, из-за которого они не видят и не ходят видеть, во что выродилась эта самая античность. Не девой прекрасной с вечно румяными перстами, а бабой-Ягой, костяной ногой, без малого тридцать лет сидела она кикиморой в нашей школе, гробовой плитой давила все живое, а господа филологи танцовали dance macabre на костях ими убиенных, их же имена Ты, Господи, веси. И этого мы не забыли, и не можем забыть, и если господа филологи пожинают ныне горькие плоды от своих трудов неправедных, то тут не „сеничкин яд“, не „фальсификаторы общественного мнения“ повинны, а они сами, и только они» (Богданович А. [Рец.] // Мир Божий. 1905. № 3. Паг. 2. С. 100—101. Рец. на кн.: Проф. Ф. Зелинский. Из жизни идей. Научно-популярные статьи. Спб. 1905). И даже понимание искренности признаний автора рецензии в любви к античному миру, пусть и по основаниям, не близким Анненскому (ср.: «Мы любим античность, мы в восторге от ее искусства, литературы и жизнерадостного духа, которым и поныне веет от ее идей и героев» (Там же. С. 100)), вряд ли позволяло благосклонно воспринимать формулы, высказанные по поводу филолога-классика, который «с истинно-вагнеровскою радостью тешится над каждым червяком, которого ему удалось выкопать в мусоре классической древности» (Там же. С. 99).

Особенно могла задеть Анненского публикация в следующем номере «Мира Божьего», в которой слова неназванного, но процитированного Анненского были вырваны из контекста (см.: ИФА. П. С. 301), и им было придано сугубо охранительное и ретроградное значение. Разбирая труд одного из педагогов, содержащий анализ текста циркуляра министра народного просвещения Зенгера, в основе которого лежал текст доклада Анненского (см.: Дорофеев Георгий. К вопросу о реформе средней школы: (По поводу Циркуляра Мин. Нар. Пр. 4 ноября 1903 года) // Русский филологический вестник. 1904. T. LII. № 3-4. Паг. 2. С. 2-8, 20-22, 31, 53-54, 65-66), научный обозреватель журнала позволил себе высказать суждения, которые могли восприниматься Анненским как носящие характер личного выпада против него (думается, Богдановичи не могли не знать, кто был фактическим автором упоминаемого циркуляра):

«Как видит читатель, почтенный педагог не резкий обличитель, и все же он не считает целесообразным полное исключение из школы циркуляром министерства народного просвещения произведений Л. Толстого и Ф. Достоевского, как „творений неумолимо строгих и мучительно зорких судей нашей совести“. Видимо, излишняя „зоркость судей нашей совести“ не нравится чиновникам министерства, составлявшим этот отныне знаменитый циркуляр» (Агафонов В. Педагогические мечтания и действительность // Мир Божий. 1905. № 4. Паг. 2. С. 66).

Думается, и эти обстоятельства сыграли свою роль в том, что в объявлении о подписке на журнал «Мир Божий» на 1906 г. (см.: Мир Божий. 1905. № 12. С. ненум.) имя И. Ф. Анненского в перечне сотрудников издания не упоминается.

¹⁴ См., например, оценки А. Измайлова из статьи, упомянутой в прим. 12: «…выполненная им работа критики русской жизни по напряжению, глубине и широте захвата совершенно аналогична делу Салтыкова, бичевавшего скорпионами русский грех, делу Гоголя, осудившего дореформенную Россию с ее мраком и бесправием, делу Толстого, вскрывшего фальшь, лицемерие и условность существующего уклада. Чехов делал свою работу тихо и безгневно, но итоги его деятельности в этом идейном смысле огромны».

¹⁵ Статья «Драма настроения» («Три сестры»), впервые опубликованная в «Книге отражений», вскоре после выхода в свет воспринималась как одна из тончайших интерпретаций пьесы Чехова (см., например: [Рец.] // Ежемесячные лит. и популярно-науч. приложения к журналу «Нива» на 1906 г. Сентябрь. Стлб. 135. Без подписи. Рец. на кн.: Анненский И. Ф. Книга отражений. СПб., 1906; Соболев Ю. За девять лет // Путь. 1913. № 7. Июль. С. 31; Соболев Юрий. О Чехове: I. Творческий путь Чехова (Опыт исследования). И. Указатель литературы за десять лет. М.: Тип. В. М. Саблина, 1915. С. 50).

¹⁶ Подобные обвинения в отсутствии четких ориентиров, в слабости «идеализма», некоторой «беспринципности» Чехова, понимаемой как отсутствие прозрачной общественно-политической позиции, проявляющееся и в сфере чисто человеческого общения, были характерны в первую очередь для народнической критики (см.: ИФА. IV. С. 84-88). При этом, формулируя перечень «друзей» Чехова, Анненский, очевидно, вполне сознательно делал акцент именно на принципиальной несовместимости людей, соединенных здесь именем Чехова.

¹⁷ Маркс Адольф Федорович (1838—1904) — глава крупной петербургской книгоиздательской фирмы, выпускавшей художественную литературу, книги по естествознанию, искусству, географии, а также большеформатные подарочные издания. Маркс был основателем первого в России массового иллюстрированного журнала «Нива», распространявшегося по подписке с бесплатным приложением собраний сочинений лучших отечественных и зарубежных писателей.

После смерти Чехова Маркс вынужден был оправдываться в связи с невыгодными, как многим казалось, условиями заключенного между ним и Чеховым договора на продажу Марксу в полную литературную собственность всех сочинений последнего. О деловых и личных отношениях Маркса с А. П. Чеховым, условиях договора, полемике в периодике вокруг него, а также об издании марксовского собрания сочинений Чехова см. подробнее: Видуэцкая И. П. А. П. Чехов и его издатель А. Ф. Маркс / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького. М.: Наука, 1977. 167 с.

¹⁸ Короленко Владимир Галактионович (1853—1921) — писатель, литературный критик, общественный деятель, принадлежавший к кругу людей, интеллектуально и идеологически близких старшему брату Анненского, Николаю Федоровичу, и оставивший о последнем предельно искренние и прочувствованные воспоминания (см.: Короленко Вл. О Николае Федоровиче Анненском // Русское богатство. 1912. № 8. С. IV—IX), которые впоследствии многократно тиражировались.

В архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 335) сохранились два письма Короленко, содержащие просьбы различного характера. Одно из них по сути является сопроводительным, так как Короленко переадресовал Анненскому фрагмент письма (см. в указанном деле л. 2-2об.), о котором и пишет:

18 апр<еля> <19>05

Полтава

Дорогой Иннокентий Федорович.

Имею к Вам просьбу, за исполнение которой был бы очень признателен. Сущность ее Вы узнаете из приложенного при этом письме листочка. Автор — мой знакомый румынский педагог-классик А. Фрунза, родом из нашей Бессарабии. Ему нужно знать, что есть в русской литературе по классической филологии. Разумеется — если затруднит Вас исполнение его просьбы во всей полноте, то он будет очень благодарен и за те указания, которые Вы можете дать и без особенных справок.

Крепко жму Вашу руку. С праздником!

Вл. Короленко

Адрес сего вопрошателя:

Dlui A. Frunza (Professor)

Jassy Romania

Другое письмо Короленко (л. 3) посвящено судьбе одного из его земляков, филолога-преподавателя, составителя учебного пособия по русскому языку (см.: Методическая грамматика русского языка для средних учебных заведений и самообразования: В 2-х ч. / Сост. препод. М. М. Панебратцев. Могилев-Подольский: Тип. А. Пикайзена, 1909):

Многоуважаемый Иннокентий Федорович.

Михаил Михайлович Панебратцев — тот самый полтавский учитель, о котором я уже Вам говорил. Основа его злоключений: Киевский округ хотел перевести его в Умань. Он уперся. Тогда округ, осердившись, — не утвердил его учителем даже в частной гимназии. Итак — для Умани годится, для частного уч<ебного> заведения не годится!

Буду глубоко признателен, если Вы окажете ему внимание и дадите руководящие в лабиринте ведомства советы. Крепко жму Вашу руку.

Искренне уважающий Вас
Вл. Короленко

10 мая 1907

П<етер>бург

Троицкая 11/22

К середине 1905 г. Короленко был автором следующей мемуарной работы, посвященной Чехову: Короленко Вл. Памяти Антона Павловича Чехова // Русское богатство. 1904. № 7. С. 212—223.

¹⁹ Максим Горький (Алексей Максимович Пешков) (1868—1936) был одним из важнейших персонажей «Книги отражений» (КО. С. 71-81).

Статья «Драма на дне», высокую оценку которой, будучи заинтересованным читателем произведений Анненского (см.: Летопись жизни и творчества А. М. Горького / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького. М.: Изд-во Академии Наук СССР, 1958. Вып. 2: 1908—1916. С. 53; Летопись жизни и творчества А. М. Горького / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького. М.: Наука, 1959. Вып. 3. С. 564; Горький М. [Письмо к А. Я. Цинговатову от 15 марта 1927 г.] // Литературное наследство. M.: Изд-во Академии Наук СССР, 1963. Т. 70: Горький и советские писатели: Неизданная переписка. С. 627—628; Архив А. М. Горького / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького. М: Наука, 1966. Т. XI: Переписка А. М. Горького с И. А. Груздевым / Тексты и прим. подгот. В. С. Барахов и др. С. 158—159; Личная библиотека А. М. Горького в Москве: Описание / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького; Музей А. М. Горького. М.: Наука, 1981. Кн. 1. С. 144), давал сам Горький, комментировалась в критике, филологической науке и искусствоведении неоднократно и с совершенно различных позиций (см.: ИФА. II. С. 241—242).

Горький проявлял интерес и к постановке Таировым «Фамиры-кифареда» в Камерном театре: «На репетицию вакхической драмы Иннокентия Анненского „Фамира-Кифаред“ приезжал Максим Горький, заинтересовавшийся постановкой пьесы. Ему объяснения по поводу постановки давал А. Я. Таиров…» (Камерный театр // Время: Вечерняя газета. 1916. № 770. 1 (14) ноября. С. 3. Без подписи). См. также заметку, в которой отмечался факт присутствия Горького на генеральной репетиции «Фамиры» 7 ноября 1916 г. (Хроника // Театр. 1916. № 1932. 8 ноября. С. 8. Без подписи). В публикациях 1930-40-х гг. приводились, впрочем, вполне уничижительные горьковские оценки этого спектакля (см.: Бялик Б. Горький в борьбе с театральной реакцией // Театр. 1937. № 2. Май. С. 22; Бялик Б. Эстетические взгляды Горького. Л.: Гос. изд-во «Худож. литература», 1938. С. 111; Бялик Б. Горький и театр // Советский театр: К тридцатилетию Советского государства / Под общей ред. М. С. Григорьева. М.: Всероссийское театральное общество, 1947. С. 179).

Здесь, возможно, Анненский имеет в виду следующий его известный мемуарный труд, впервые увидевший свет в 1905 г.: Горький Максим. А. П. Чехов: Отрывки из воспоминаний // Нижегородский сборник. СПб.: Издание товарищества «Знание», 1905. С. 3-16.

²⁰ Щеглов Иван — псевдоним прозаика, автора романов, повестей и очерков, драматурга и популяризатора народного театра Ивана Леонтьевича Леонтьева (1855—1911), близкого приятеля А. П. Чехова.

Их знакомство состоялось 9 декабря 1887 г. в С.-Петербурге (см. запись в дневнике Щеглова, датированную 8-15 декабря 1887 г.: «Путаюсь с Антоном Чеховым. В среду 9 декабря познакомился с ним в гостинице „Москва“ и проговорили до 1 часу ночи — и с тех пор пошло» (Из дневника И. Л. Щеглова (Леонтьева) / Публ. Н. Г. Розенблюма // Литературное наследство. М.: Изд. АН СССР, 1960. Т. 68: Чехов. С. 480).

Здесь, вероятно, речь может идти о следующей его мемуарной работе: Щеглов Ив. Из воспоминаний об Антоне Чехове // Ежемесячные лит. и популярно-научн. приложения к журналу «Нива» на 1905 г. Май. Стлб. 227—258; Июнь. Стлб. 389—424.

²¹ Гнедич Петр Петрович (1855—1925) — писатель, переводчик, историк искусства, драматург, мемуарист (см.: Гнедич П. П. Книга жизни: Воспоминания: 1855—1918 / Ред. В. Ф. Боцяновского; Предисл. Гайк Адонца. [Л.:] Прибой, 1929).

Чехову в этой книге уделяется внимание на стр. 82,112, 195, 200, 235—236, 240, 243—244, 295.

²² Наиболее полный вариант мемуаров Елпатьевского о Чехове увидел свет позднее: Елпатьевский С. Антон Павлович Чехов // Елпатьевский С. «Близкие тени»: Воспоминания о Г. И. Успенском, Н. К. Михайловском, А. П. Чехове, Н. Г. Гарине-Михайловском. [СПб.:] Изд. Т-ва «Общественная Польза», [1909]. [Ч. 1]. С. 65-95.

Впервые его мемуарное повествование о Чехове было опубликовано вскоре после кончины последнего (см.: Елпатъевский С. Воспоминания о Чехове // Русские ведомости. 1904. № 221. 10 авг. С. 2-3).

Возможно, именно эта работа Елпатьевского попала в поле зрения Анненского еще в августе-сентябре 1904 г., когда он лечился у Елпатьевского (см. текст 106), и вспомнилась ему через год.

²³ В петербургской газете «Новости и биржевая газета» в конце августа 1904 г. публиковался цикл интервью, посвященный взаимоотношениям актеров с Чеховым (см.: Артисты о Чехове: Воспоминания, встречи и впечатления: Г. Г. Ге // Новости и биржевая газета. 1904. № 232. 23 авг. (5 сент.). С. 2; Артисты о Чехове: Воспоминания, встречи и впечатления: П. Д. Ленский // Там же. 1904. № 233. 24 авг. (6 сент.). С. 2; Львов Л. Артисты о Чехове: Воспоминания, встречи и впечатления: Ю. М. Юрьев; Р. Б. Аполлонский // Там же. 1904. № 234. 25 авг. (7 сент.). С. 2; Львов Л. Артисты о Чехове: Воспоминания, встречи и впечатления: А. П. Шувалова // Там же. 1904. № 236. 27 авг. (9 сент.). С. 2; Львов Л. Артисты о Чехове: В. А. Мичурина // Там же. 1904. № 239. 30 авг. (12 сент.). С. 2; Львов Л. Артисты о Чехове: Л. Б. Яворская // Там же. 1904. № 239. 30 авг. (12 сент.). С. 2).

Возможно, именно эти публикации и имел в виду Анненский, упоминая «актрис».

²⁴ См., например: Катаев В. Б. О прототипе чеховского архиерея // Проблемы теории и истории литературы: Сборник статей, посвященный памяти проф. А. Н. Соколова. М.: Изд-во Московского университета, 1971. С. 373—376; Kuziceva A. P. Об истоках рассказа «Архиерей» // Anton P. Cechov: Philosophische und religiose Dimensjonen im Leben und im Werk. Vortràge des Zweiten Internationalen Cechov-Symposiums: Badenweiler, 20.-24. Oktober 1994 / Hrsg. von

Vladimir В. Kataev, Rolf-Dieter Kluge, Réginenohejl. Munchen: О. Sagner, 1997. S. 435—442. (Die Welt der Slaven; Bd. 1).

²⁵ Батюшков Федор Дмитриевич (1857—1920) — филолог, историк литературы, литературный и театральный критик, редактор журнала «Мир Божий» в 1904—1906 гг., профессор С.-Петербургского университета.

Анненский, несомненно, не мог по меньшей мере не просматривать следующих его работ, опубликованных после смерти Чехова и посвященных его наследию или затрагивающих «околочеховскую» проблематику: Батюшков Ф. Предсмертный завет Антона П. Чехова: ум. 2-го июля 1904 г. // Мир Божий. 1904. № 8. Паг. 2. С. 1-12; Батюшков Ф. [Ред.] // Мир Божий. 1905. № 3. Паг. 2. С. 91-92. Рец. на кн.: Сборник товарищества «Знание» за 1904 г. Книга третья. 1905; Батюшков Ф. Театральные заметки: Метерлинк и Чехов в исполнении артистов московского художественного театра // Мир Божий. 1905. № 7. Паг. 2. С. 13-30. Не исключено, что Анненскому было известно, что Батюшков приступил к написанию работы, появившейся в печати через год: Батюшков Ф. Д. А. П. Чехов, по воспоминаниям о нем и письмам: (Опыт характеристики) // На памятник А. П. Чехову: Стихи и проза. СПб.: Тип. т-ва «Общественная Польза», 1906. С. 1-38.

²⁶ Речь идет о рассказе В. М. Гаршина «Трус: (Из записной книжки)», впервые опубликованном в «Отечественных записках» (1879. № 3. Ч. CCXLIII. № 3. Март. Паг. 1. С. 145—164). Анненский концентрирует внимание адресата на следующих строках этого произведения, в сюжетной канве которого нашло яркое отражение гаршинское восприятие проблемы жизни и смерти (цит. по первопубликации: С. 162): «В последний раз я беру в руки и рассматриваю начатую работу. Она оборвалась и лежит мертвая, недоношенная, бессмысленная. Вместо того чтобы кончать ее, ты идешь, с тысячами тебе подобных, на край света, потому что истории понадобились твои физические силы. Об умственных — забудь: они никому не нужны. Что до того, что многие годы ты воспитывал их, готовился куда-то применить их? Ты — палец от ноги!» Впоследствии завершающая часть этого фрагмента подверглась Гаршиным правке (ср: «Огромному, неведомому тебе организму, которого ты составляешь ничтожную часть, захотелось отрезать тебя и бросить. И что можешь сделать против такого желания ты,

… ты — палец от ноги?..»).

²⁷ Беатенберг, населенный пункт в Бернском кантоне, располагающийся на возвышенной террасе у Тунского озера, уже в XIX в. был признан одной из лучших по климатическим условиям лечебных станций Швейцарии с замечательным видом на бернские Альпы.

Беатенберг находится в 5 км от Интерлакена, также расположенного на берегу Тунского озера.

²⁸ Митрофанов Павел Павлович (1873—1917) — историк, филолог, выпускник С.-Петербургского университета по историко-филологическому факультету 1896 г., один из крупнейших исследователей истории Австрии, профессор всеобщей истории С.-Петербургского историко-филологического института.

В качестве магистранта С.-Петербургского университета, оставленного при университете для приготовления к профессорскому званию, он был по представлению Анненского принят на должность преподавателя русского языка Николаевской Царскосельской гимназии 1 октября 1898 г. (см.: Сведения об Императорской Николаевской гимназии в Царском Селе: 1898—1899 учебный год. СПб.: Лештуковская паровая скоропечатня П. О. Яблонского, 1900. С. 5-6) и прослужил там формально по 1 августа 1901 г. С 1 июля 1901 г. по 1 июля 1903 г. он был командирован за границу (см.: Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1901 год, составленный ординарным профессором П. А. Лавровым. С приложением речи экстраординарного профессора П. И. Броунова. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1902. Паг. 1. С. 24), а через некоторое время его командировка «с содержанием в 1500 руб. из средств Министерства Н. Пр.» была продлена еще на год (см.: Отчет о состоянии и деятельности Императорского С.-Петербургского университета за 1902 год, составленный ординарным профессором П. П. Цитовичем. С приложением речи экстраординарного профессора В. В. Бартольда. СПб.: Тип. и Лит. Б. М. Вольфа, 1902. Паг. 1. С. 32). К периоду его командировки относятся несколько сохранившихся в архиве Анненского писем (отмечу здесь, что Митрофанов был одним из самых плодовитых его корреспондентов — в фонде отложилось 20 документов на 39 листах), интересных и самих по себе, и проливающих свет на характер их отношений, а также содержащих цитатные вкрапления из неразысканных писем Анненского. См. в качестве примера уже цитировавшееся письмо (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 353. Л. 7-8об.):

9/22 XI 1902,
Dresden. Zuttichaustr.

Я очень люблю получать Ваши письма, дорогой Иннокентий Федорович; скажу откровенно, более, чем чьи бы то ни было. Я не говорю уже о том, что привязан к Вам искренне, как к человеку, и питаю к Вам глубокое уважение, как к поэту, ученому и гуманному педагогу, и что поэтому мне радостно и лестно переписываться с Вами; но, кроме того, тут влияет еще один чисто эгоистический мотив: я всегда узнаю что-нибудь новое из Ваших писем, и они всегда заставляют меня думать. Вы, по своему обыкновению, лишь вскользь бросаете хорошую мысль, а я, тоже по своему обыкновению, в силу наклонности моей к «философии момента», обобщаю ее, прожариваю и перевариваю, затем же… попросту граблю Вас. Говорю это по поводу замечания Вашего, что классики предлагают лишь какие-то корни, тогда как люди с ослиными копытами сулят сразу древо жизни и, прибавлю от себя, чуть ли не другое райское древо познания добра и зла, обещая людям, что они станут, как боги. Расписанная на 20 страницах, мысль эта имела колоссальный успех в заседании одного здешнего педагогического общества, куда я был приглашен прочесть реферат. Но все, что было годного, шло от Вас, о мой дорогой учитель, и я благодарю Вас от души; все вспоминаю при этом Дину Валентиновну, к<ото>рая с таким основанием утверждала, что все мы бессовестно Вас обкрадываем; «но царь зверей то снес, не оскорбясь нимало», и вспомните мудрый ответ Сидонской вдовы, что крохами пользоваться может всякий. Даже у такого жида, каким в то время был Христос, дрогнуло сердце.

Зато с другой Вашей мыслью о том, что Г-н Мережковский имел право дурачить публику и «выйти перед нею зеленым ослом», я в корне не согласен; здесь я говорю pro domo mea, т. к., к сожалению, я и сам только публика. Последняя никуда не годится — спору нет, но, дорогой патрон, примите во внимание одно маленькое и очень грязненькое обстоятельство — она за этот вечер заплатила свои трудовые деньги, и поэтому она имеет право требовать, чтобы пошлости не потворствовали. В сто раз было бы лучше, если бы она любила «Ипполита» (конечно, не в переводе Г-на Мережковского), но она хочет слышать о том, как «три богини спорить стали, на горе, в вечерний час», а не о том, что «Πολλὴ μὲν ἐν βροτοῖσι κοὐκ ἀνώνυμος, θεὰ κέκλημαι Κύπρνς οὐρανοῦ τ᾽ ἔσω» (не знаю, верно ли я цитирую на память, а то из посторонних книг у меня только и есть, что Библия, да Гомер, которых я чем больше читаю, тем больше люблю). Да! Свинью Вы все равно не сделаете человеком, так дайте же ей, по крайней мере, валяться в грязи: ведь в этом ее счастье, а лишать кого-нибудь счастья — куда как грешно!

О личной моей жизни почти нечего и сказать. Наслаждаюсь Божьим солнышком и хорошим — пока — здоровьем. Все почти время уделяю науке, этому «сладчайшему из самообманов», как Вы удивительно верно выражаетесь. <…>

Будьте здоровы, дорогой Иннокентий Федорович, чуть ли не готов пожелать Вам грустного настроения, чтобы опять получить такое чудное письмо; но, главное, повторяю, ради Бога, не хворайте. У Дины Валентиновны почтительнейше жму ручки и прямо говорю, что рад, если она хоть раз да вспомнит обо мне.

Всем сердцем Ваш

П. Митрофа<нов>

В письме цитируются два первых стиха еврипидовского «Ипполита», вложенные в уста Афродиты (указано В. В. Зельченко). В переводе И. Ф. Анненского: «Полна земля молвой о нас, и ярок || И в небесах Киприды дивный блеск» (Театр Еврипида: Полный стихотворный перевод с греческого всех пьес и отрывков, дошедших до нас под этим именем: В 3-х т. / С двумя введениями, статьями об отдельных пьесах, объяснительным указателем и снимком с античного бюста Еврипида И. Ф. Анненского. СПб.: Тип. Книгоиздательского Т-ва «Просвещение», 1906. Т. 1. С. 267). Цитата сверена по изд.: Euripides. Tragôdien: Griechisch und Deutsch von Dietrich Ebener. Berlin: Akademie-Verlag, 1975. Bd. H: Alkestis; Hippolytos; Hekabe; Andromache. S. 108).

Вернувшись в Россию, Митрофанов продолжил учительскую деятельность: с февраля по август 1904 г. преподавал историю в 1-й С.-Петербургской мужской гимназии, с октября 1904 г. — в училище при евангелистско-лютеранской церкви Святой Анны, с ноября этого же года был допущен к чтению лекций по кафедре всеобщей истории в звании приват-доцента в С.-Петербургском университете, а с сентября 1906 г. — преподавал русский язык и историю в гимназии А. X. Юргенсона. Став в 1908 г. профессором Высших женских историко-литературных и юридических курсов Н. П. Раева, Митрофанов приложил максимум усилий для привлечения Анненского к профессорско-преподавательской деятельности на курсах. Вероятно, он был и одним из немногих близких Анненскому людей, кто был посвящен в детали его отставки; см. фрагменты писем Митрофанова соответственно от 10 сентября 1909 г. из Брюсселя и от 14 октября 1909 г. из Парижа:

Грустно мне было читать, дорогой друг, что такой человек, как Вы, воистину лучший из лучших и для столь многих незаменимый учитель имеет <…> материальные затруднения, да еще после нескольких десятков лет службы. Надо быть такими консерваторами, государственниками и лоялистами, как мы с Вами, чтобы понять всю горечь такого эпилога… (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 353. Л. 33-33об.).

Грустно мне было, дорогой мой друг, узнать из милого письма Дины Валентиновны, что Вам пришлось перенести такую ужасающую передрягу: воистину на бедного Макара все шишки валятся. Если бы я когда и верил в <…> справедливость, Ваша судьба сделала бы меня неверующим (Там же. Л. 35).

Анненский посвятил Митрофанову статью «Искусство мысли: Достоевский в художественной идеологии» (см. подробнее прим. 6 к тексту 171), а уже после его смерти Митрофанов сделал ответный шаг, выпустив в свет отдельный оттиск одного из своих трудов (см.: Митрофанов П. П., проф. Л. Н. Толстой: Из годового отчета Училища Св. Анны за 1911 г. СПб.: Тип. Кюгельген, Глич Ко., 1911) со следующим посвящением, помещенным на отдельной ненумерованной странице:

Посвящается памяти незабвенного учителя и друга Иннокентия Федоровича Анненского

Данью памяти Анненского являлась и его монографическая статья (см.: Митрофанов И. П. Иннокентий Анненский // Русская литература XX века: 1890—1910 / Под ред. проф. С. А. Венгерова. М.: Изд. Т-ва «Мир», 1915. Т. II. Кн. 6. Ч. 2. С. 281—296), включавшая в себя, помимо компактной характеристики его жизненного пути и литературного наследия, немало интереснейших мемуарных вкраплений, касающихся различных сторон деятельности Анненского.

Об искренней дружбе между Анненским и Митрофановым писал в некрологе последнего один из их бывших сослуживцев по Царскосельской гимназии: Цибульский С. О. П. П. Митрофанов: (Некролог) // Гермес. 1917. Т. XX. № 6 (192). 15 марта. С. 120. Подпись: Ред.

²⁹ Митрофанов Вадим Павлович (1871-19??) — брат П. П. Митрофанова, в течение девяти лет обучавшийся в 3-й С.-Петербургской гимназии, курс которой завершил в 1892 г. В том же году Вадим Митрофанов был принят в число студентов математического разряда физико-математического факультета С.-Петербургского университета, который и окончил в 1897 г. Из документов, отложившихся в «Деле Императорского С.-Петербургского университета о студенте Вадиме Павлове Митрофанове» (ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. № 28944. 48 л.), следует, что он родился 3 ноября 1871 г. в Саратове в семье коллежского секретаря Павла Ивановича Митрофанова и его жены Софии Ивановны.

Очевидно, педагогическая карьера не привлекала его, и он нашел применение своим знаниям и умениям в другой сфере. В начале 1910-х гг. В. П. Митрофанов числился столоначальником в таможенно-тарифном отделении отдела промышленности Министерства торговли и промышленности (см.: Весь Петербург на 1913 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. [СПб.]: Издание А. С. Суворина, [1913]. Паг. 1. С. 231; Паг. 2. С. 418). В том же справочном издании указан его домашний адрес в С.-Петербурге: Ковенский, 13. По этому же адресу проживал и его младший брат.

116. А. В. Бородиной

Царское Село, 14.07.1905

14 июля 1905
Ц. С.

Дорогая Анна Владимировна,

Лето быстро идет к концу; для нас оно идет так себе, скорее дурно, по крайней мере для меня, так как я довольно долго был болен. Дина Вам писала уже, конечно, о нашем режиме и прогулках¹, которым перестали удивляться гимназисты и городовые. Лето у нас стоит теплое, но дождливое, а жизнь, про которую впрочем нельзя сказать стоит, так как дней прибавляется, — движется довольно регулярно. Никуда я не съездил и очень мало покуда сделал. Есть, однако, у меня и хорошая новость. Я нашел издателя для Еврипида, и с августа мы приступаем к печатанию. Издает Товарищество Просвещение на очень скромных условиях: их печатанье и распространение, расходы по которым и уплачиваются прежде всего, — все остальное делится пополам². Нет опасности, чтобы Еврипид прославил меня, но еще меньше, кажется, может быть опасения, что он развратит меня приливом богатства…

Часто-часто за последнее время останавливал я свои мысли на Вас, дорогая Анна Владимировна, и чувствовал, что мне недостает Вас: в разговорах именно с Вами мне не раз приходили мысли, которые потом я обдумывал для своих сочинений, и никогда не утомляло меня — как утомляет почти все на свете — сидеть под огромным абажуром, — и я только жалел, что стрелка идет слишком быстро. Вы не думаете, не правда ли, что я рисуюсь перед Вами? Нет, нет и нет! Я совершенно убежден, что работал бы лучше, если бы Вы были теперь в Царском. — Вы переживаете лето, богатое впечатлениями, и смотрите на красивую панораму³. Наша летняя картина бедна красками, но зато в ней есть особая трогательность. «Забвенность» Царскосельских парков точно немножко кокетничает даже в тихий вечер с своим утомленным наблюдателем. Царское теперь просто — пустыня, и в тех местах, где можно бы было, кажется, ожидать особого движения, напр<имер>, у памятника Пушкина, царит какая-то жуткая тишина; редкие прохожие, чахлые белобрысые детишки — все это точно боится говорить даже. Все открыто, выметено, парадно даже, если хотите, — и во всем какая-то «забвенность», какое-то жуткое отчуждение. Мне почему-то кажется, что нигде не чувствовал бы я себя теперь так хорошо, как здесь. Боже, как бы Вы это поняли, и зачем Вы не здесь! Поклон всем Вашим.

Ваш И. Аннен<ский>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО РНБ. Ф. 24. Оп. 1. № 8. Л. 25-27об.).

Впервые опубликовано с рядом корректурных и лексических неточностей: КО. С. 461—462.

¹ Письмо Д. В. Анненской разыскать не удалось.

² Эти предварительно согласованные условия издательство попыталось закрепить в качестве договора в двух письмах, адресованных Анненскому и датированных 17 ноября 1906 г. (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. № 360). Оговорюсь, что второе из них дефектно, а текст, выделенный ниже подчеркнутым курсивом, представляет собой отпечаток штампа:

Книгоиздательское Т-во «Просвещение» С.-Петербург 7 рота

Г-ну И. Ф. Анненскому

Царское Село

Многоуважаемый

Иннокентий Федорович.

Настоящим имеем честь уведомить Вас, что расходы по изданию 1-го тома, будучи разверстаны на все количество имеющих поступить в продажу экземпляров этого тома, составляют по 2 (два) рубля 8 коп. на каждый экземпляр, но, как мы уже условились с Вами, для круглого счета, мы будем считать Вам стоимость каждого экземпляра этого тома в два (2) рубля.

Цена за I том, с Вашего согласия, назначена нами в 6 руб., таким образом каждый экземпляр поступает к нам на склад (за скидкою 50 %) за три рубля.

Из числа экземпляров, назначенных нами для бесплатной рассылки для рецензий, мы препроводили Вам 30 экземпляров.

Будьте любезны подтвердить нам получение настоящего извещения.

Примите уверение в глубоком уважении

книгоиздательское Т-во «Просвещение» Л. С. Цетлин (Л. 3).

Г-ну И. Ф. Анненскому

Царское Село

Многоуважаемый

Иннокентий Федорович.

Так как в настоящее время мы заканчиваем уже печатанием 1-ый том «Театра Еврипида», то считаем нужным подтвердить те условия, на каких мы согласились принять участие в этом издании.

1) Мы принимаем на себя все расходы (набор, печать, бумага, брошюровка и т. п.) по изданию 3-х томов Вашего труда «Театр Еврипида». Вы обязуетесь доставить нам рукопись для набора в совершенно подготовленном к печати виде, так чтобы авторская корректура (правка ее) не занимала у типографии более 5 часов на каждый печатный лист в 40 000 букв.

2) Цена книги определяется с обоюдного нашего согласия.

3) По отпечатании каждого тома все количество отпечатанных экземпляров поступае<т> <Часть текста утрачена. — А. Ч.> на склад со скидкою 50 % с номинальной цены. <Часть текста утрачена. — А. Ч.>

4) Деньги, вырученные от продажи книг, идут на покрытие наших расходов по этому изданию <Часть текста утрачена. — А. Ч.> прибыль, имеющая получиться по погашению всех расходов, делится между нами и Вами поровну.

5) Настоящие условия имеют силу в течение 5-ти лет со дня поступления каждого тома к нам на склад, после какового срока между нами должно быть заключено новое со<гла>шение.

Покорнейше просим Вас, многоуважаемый Иннокентий Федорович, подтвердить нам Ваше согласие на все вышеуказанные условия.

Примите уверение

в глубоком уважении и искренней преданности книгоиздательское Т-во «Просвещение» Л. С. Цетлин (Л. 4-4об.).

Очевидно, эти письма, в которых закреплялись не самые выгодные в материальном отношении условия издания, вызвали немало вопросов и у Анненского, и у выступившего в качестве его литературного агента Цыбульского, свидетельством чему является вскоре полученное Анненским послание, написанное на бланке книгоиздательского товарищества «Просвещение» и содержащее очередную просьбу подтвердить прежде согласованные условия:

20.XI.1906 г.

Г-ну И. Ф. Анненскому
Царское Село

Многоуважаемый

Иннокентий Федорович.

Степан Осипович Цыбульский безусловно ошибся в своем подсчете. Доказательством этому служит тот факт, что он ничем не возражал против дележа пополам между издательством и Вами имеющейся получиться от издания чистой прибыли, но говорил, что Вас, вероятно, будет смущать сравнительно высокий (50 %) комиссионный процент. Ошибка же в его подсчете заключается в том, что он всю имеющуюся получиться от издания чистую прибыль (1 рубль с каждого экземпляра) подсчитал в Вашу пользу. А между тем деление пополам чистой прибыли является одним из тех основных условий, про которые шла речь как со Степаном Осиповичем, так и с Вами лично, и в начале наших переговоров об издании, и в самое последнее время.

Точно так же, надеемся, нам удалось убедить и Вас, многоуважаемый Иннокентий Федорович, и Степана Осиповича, что мы решительно не имеем никакой возможности принять на склад издание со скидкой меньше, чем в 50 %.

Конечно, мы прекрасно понимаем, что гонорар, который Вы имеете получить по распродаже издания, ничтожен в сравнении с затраченным Вами трудом, но это объясняется тем, что самый характер издания, рассчитанный на ограниченный круг покупателей, заставил нас печатать его в небольшом количестве экземпляров, на которые и пришлось разложить весьма значительные первоначальные расходы (набор, корректура), которые являются неизменными, как бы мало или велико ни было количество печатающихся экземпляров.

Но будем надеяться, что наше издание пойдет настолько хорошо, что в близком будущем потребуется перепечатать его вторым изданием, и тогда, конечно, будут вознаграждены и Ваши труды, и наши затраты.

Ответы на наши письма от 17 с. м. просим Вас адресовать на имя фирмы.

Вместе с тем просим Вас прислать нам проспект содержания всех трех томов; он нам нужен для составления объявления на обложках наших изданий.

Примите уверение

в совершенном уважении и искренней преданности за книгоиздательское Т-во «Просвещение» Л. Лурье (Л. 5-5об.).

Ответных писем Анненского, адресованных руководителям книгоиздательского товарищества «Просвещение», разыскать не удалось.

³ См. прим. 27 к тексту 115.

117. А. В. Бородиной

Царское Село, 2.08.1905

2/VIII 1905

Ц. С.

Дорогая Анна Владимировна,

Как давно я собирался ответить на Ваше милое и сочувственное письмо¹, — но все не приходит минута, когда бы я был бодрее и тем исполнил бы Ваше желание не допускать в себе душевной усталости. Да, эта минута что-то не приходит. А вот уж и лето на исходе. Меньше, чем через неделю, берусь за лямку. Сказать, что весной я еще был почти уверен, что к ней не вернусь².

Помните, у гоголевского чиновника украли его шинель, и тогда его «капот» выглядит еще плачевнее. Вот и я похож теперь на Акакия Акакиевича с моими несбывшимися надеждами. Поработать за это лето, впрочем, я успел. Написал еще очерк — о «Прохарчине» Достоевского³ и огромную статью для «Еврипида» о сатировской драме⁴. Теперь привожу в порядок 1-ый том, который на днях начнет печататься.

Относительно «Клары Милич» и прочих статей по русской литературе решил объединить их в одну книгу, и вот Вам ее проспект⁵.

И. Ф. Анненский «Книга отражений».

Проблема гоголевского юмора. — Достоевский до катастрофы. — Умирающий Тургенев. — Три социальных драмы. — Драма настроения. — Бальмонт-лирик.

Теперь отдельные главы переписываются. Навертывается и издатель⁶.

Вот и все обо мне, — если не заглядывать глубоко, что и не рекомендуется в виду очень смутного состояния пишущего эти строки.

Очень мне жаль, что ничего не могу Вам сказать об Imber’e⁷, которого никогда не читал. — «Les grands initiés»⁸ тоже только собирался прочесть… Но меня очень интересует «голова Еврипида», о которой Вы пишете⁹… Откуда Вы ее достали? Парижская она или Брауншвейгского музея, или с двойной Гермы (вместе с Софоклом¹⁰). Разрешите мои сомнения. Простите, что не пишу <о> себе больше. Твердо хочу сегодня не вдаваться в лиризм… Будем, если не веселы, то хотя бодры. Вот Вам однако одно из моих лирических стихотворений.

(Расе)¹¹

Статуя мира

Средь золоченых бань и обелисков славы

Есть в парке статуя, — а вкруг густые травы.

У девы тирса нет, она не бьет в тимпан

И беломраморный ее не любит Пан;

Одни туманы к ней холодные ласкались, —

И раны черные от влажных губ остались.

Но дева красотой по-прежнему горда,

И трав вокруг нее не косят никогда.

Не знаю почему, но это изваянье

Над сердцем странное имеет обаянье.

Люблю поруганность и этот жалкий нос,

И ноги сжатые, и грубый узел кос…

Особенно, когда холодный дождик сеет,

И нагота ее беспомощно белеет.

О, дайте вечность мне, и вечность я отдам

За равнодушие к обидам и годам.

И. А.

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде И. Ф. Анненского (РО РНБ. Ф. 24. Оп. 1. № 8. Л. 28-30об.).

Впервые опубликовано с рядом корректурных неточностей и неразобранным словом: КО. С. 462—463.

¹ Упомянутое письмо Бородиной в архиве Анненского не сохранилось.

² Полагаю, что речь идет о событиях, разворачивавшихся в апреле-июле 1905 г. в связи с публикацией в газете «Право» (1905. № 14. 10 апр. С. 1113) радикального «Заявления учащихся С.-Петербургских средних учебных заведений», под которым стояли подписи нескольких сотен учащихся столичных женских и мужских средних учебных заведений, причем «удельный вес» подписей царскосельских гимназистов (их было, по заявлению редакции, 111) был наибольшим среди учащихся других учебных заведений. Опубликование «Заявления» вызвало, очевидно, незамедлительную, хотя и довольно сдержанную реакцию, и в адрес руководителей всех учебных заведений, учащиеся которых были упомянуты в нем (среди них женские гимназии Стоюниной и Субботиной, частные гимназии Гуревича и кн. Оболенской, гимназия Человеколюбивого Общества, казенные С.-Петербургские 5-я, 7-я, 8-я, 12-я гимназии и ряд других учебных заведений, включая Царскосельскую гимназию), из округа было направлено циркулярное письмо за № 5933, черновой вариант которого, помеченный 12/14 апреля, отложился в архивном деле (печатается по автографу: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10236. Л. 221):

В № 14 газеты «Право» на стр. 1113 помещено «Заявление учащихся С.-Петерб. ср. уч. зав.», подписанное по заявлению редакции учащимися, на что обращаю Ваше внимание как на непосредственное выражение настроения учащихся во вверенном Вам уч. завед.

Однако информация об этом «Заявлении» вскоре была доведена до министра народного просвещения, и 29 апреля 1905 г. Глазов обратился к Попечителю С.-Петербургского учебного округа Извольскому с официальным поручением: «…я прошу Ваше Превосходительство произвести тщательное расследование по настоящему делу, поскольку оно касается учебных заведений вверенного Вам округа, и о последующем мне донести» (Там же. Л. 266об.).

На подобное распоряжение Извольский не мог не отреагировать, и уже 7 мая 1905 г. помечено официальное извещение за № 7117, обращенное к без вины «провинившимся» администраторам и подписанное Правителем Канцелярии Попечителя С.-Петербургского учебного округа (Там же. Л. 281):

По приказанию Его Превосходительства Г. Попечителя Округа сим имею честь известить нижепоименованных Гг. Директоров и Начальниц учебных заведений, что они приглашаются пожаловать во вторник 10 сего мая в 8 час. вечера в помещение Канцелярии Округа (Загородный просп., 49) по делам службы.

В чтении покорнейше прошу расписаться.

На этом же листе, а также на его обороте адресаты обращения или заменяющие их лица поставили подпись, свидетельствовавшую об ознакомлении с документом, и лишь по поводу директора Царскосельской гимназии Правителем Канцелярии учебного округа сделана помета: «И. Ф. Анненскому мною лично сообщено по телефону. 10/V».

Документов, отражающих характер и содержание обсуждения вопроса на этом совещании, разыскать пока не удалось, но вряд ли можно сомневаться, что окружным начальством было высказано немало претензий в адрес руководителей конкретных средних учебных заведений. Итоговая позиция Попечителя С.-Петербургского учебного округа, выработанная в ходе исполнения поручения министра, была сформулирована все же в таких выражениях, которые позволили избежать и административных, и административно-педагогических репрессий, о чем свидетельствует отношение министра к Извольскому от 27 июля 1905 г. за № 144460 (печатается по машинописному тексту на официальном бланке, подписанном Глазовым: Там же. Л. 312—312об.):

<…> Г. Попечитель С.-Петербургского учебного округа сообщил, что, полагая, в видах педагогических, воздержаться от расследования по означенному делу, он находит необходимым бороться с явлениями, подобными тем, которые имели место в данном случае, всемерным усилением нравственно-воспитательного воздействия школы.

Вследствие сего я прошу Ваше Превосходительство обратить внимание директоров тех учебных заведений, ученики коих принимали участие в упомянутом выше «заявлении», на необходимость принятия мер к усилению нравственного воздействия на учащихся.

Министр Народного Просвещения

Генерал-Лейтенант

Глазов

Нужно заметить, что и по возвращении из отпуска в августе 1905 г. И. Ф. Анненский получил несколько «служебных уколов» со стороны окружного начальства. См., например, резолюцию Извольского, помеченную 3 сентября («Согласен с постановлением Совета: о Паллюлоне ходатайствовать, просьбу Туркулла отклонить») на публикуемом ниже отношении Анненского в учебный округ, озаглавленном «С представлением выписки из протокола относительно Паллюлона и Туркулла, с возвращением его бумаг» (печатается по машинописному тексту на бланке гимназии: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10284. Л. 63-63об.):

М. Н. П.

САНКТПЕТЕРБУРГСКИЙ

УЧЕБНЫЙ ОКРУГ

ИМПЕРАТОРСКАЯ

НИКОЛАЕВСКАЯ ГИМНАЗИЯ

в г. Царском Селе

31 августа 1905 г.

№ 978

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ

Господину Попечителю

С.-Петербургского Учебного Округа

Представляя при сем выписку из протокола заседания Педагогического Совета вверенной мне гимназии от 24 сего августа относительно Ив. Туркулла и А. Паллюлона, имею честь почтительнейше донести, что, присоединяясь к постановлению Совета, поскольку оно касается Поллюлона, я не могу согласиться с большинством относительно Туркулла, на следующих основаниях.

1. Кондуит этого юноши свидетельствует о том, что поведение его в Люблинской гимназии было безукоризненным (две пятерки в четвертях) до события, подавшего повод к его исключению, исключение же Туркулла объясняется явлением массового характера, причем ничто не дает нам права предполагать, чтобы Туркулл проявил в нем злую волю: вернее думать, что он был вынужден поступить, как его товарищи.

2. Что касается до возраста, то, как Туркулл уже был в гимназии, и, если бы не был исключен, то имел бы право состоять в ней и ныне учеником V класса, то я считаю данное затруднение чисто формальным.

3. Успехи Туркулла в Люблинской гимназии были в первые две четверти прошлого года слабы, но так как, предполагая поступить в настоящем году в Царскосельскую гимназию, он должен бы был по правилам подвергнуться испытаниям, то, может быть, на дурные отметки по успехам еще нельзя смотреть как на нечто, препятствующее приему.

В виду всех этих обстоятельств, я, присоединяясь к меньшинству Педагогического Совета, полагал бы подвергнуть Туркулла испытанию для зачисления в V класс и, в случае успешного выдержания такового, принять в гимназию и пансион.

Директор И. Аннен<ский>

И. д. письмоводителя С. Терех<овский>

³ См.: КО. С. 24-35. «Следы» работы над этой статьей см. в письме Мухиной от 5 июля 1905 г. (текст 115 и прим. 5 к нему).

⁴ См. прим. 5 к тексту ИЗ.

⁵ Структура и содержание опубликованной «Книги отражений» (СПб., 1906) полностью совпадают с эти проспектом.

⁶ В выходных данных «Книги отражений» указано, что она вышла под маркой «Изд. Бр. Башмаковых», хотя в письме к издателю «Второй книги отражений» Анненский писал, что ее издал Думнов (см. текст 183).

⁷ Имбер (Imber) Нафтали Херц (1856—1909) — поэт, писавший на иврите, идише и английском языке, автор гимна современного Государства Израиль, сионистский деятель, философ, мистик, исследователь и популяризатор каббалы и еврейского вероучения, ценитель буддизма, оккультист, живший в США с 1892 до 1909 г. и умерший в Нью-Йорке.

Именно в этот период он был организатором первых в США клубов по изучению каббалы, редактором-издателем и главным автором ежемесячного журнала «Uriel», посвященного каббалистике, в двух выпусках которого им были опубликованы в числе прочих статьи «Что такое Каббала?», «Музыка в мистике», «Любовь к Богу». Среди его фольклористических и историко-педагогических трудов можно отметить следующие: Treasures of ancient Jerusalem. Unpublished legends and folklore of the ancient Hebrews / By Naphtali Herz Imber. [Б. м.], [1898]; Education and the Talmud / By Naphtali Herz Imber // United States. Bureau of Education. Report of the Commissioner of Education made to the Secretary of the Interior for the year … with accompanying papers. 1894/1895. Washington: Government Printing Office, 1896. Vol. 2. P. 1795—1820; Jehovah’s Ten commandments, or, An episode of the battles of Jehovah / By Naphtali Herz Imber. San Jose: A. C. Eaton, 1897; The letters of Rabbi Akiba, or, The Jewish primer as it was used in the public schools two thousand years ago. Washington: Government Printing Office, 1897.

⁸ Великие посвященные (фр). Речь идет о следующем сочинении: Les Grands initiés, esquisse de l’histoire secrète des religions: Rama, Krishna, Hermès, Moïse, Orphée, Pythagore, Platon, Jésus / Par Edouard Schuré. Paris: Perrin, 1889. XXXII, 554 p.

Шюре (Schuré) Эдуард (1841—1929) — французский поэт, прозаик, драматург, эссеист, мистический философ, теософ, литературно-эстетические интересы которого в значительной мере соприкасались с интеллектуальными предпочтениями Анненского (см., например: Le Drame musical / Par Edouard Schuré. No uvelle édition, augmentée d’une étude sur Parsifal… Paris: E. Perrin et C^ie, 1886. 2 vol. I. La Musique et la poésie dans leur développement historique; II. Richard Wagner, son œuvre et son idée; La Légende de Krishna et les origines du Brahmanisme / Par Edouard Schuré. [SA.], 1888 (Extrait de «La Revue des Deux-mondes», 15 mai 1888); Les grandes Légendes de France / Par Edouard Schuré. Les légendes de l’Alsace. La Grande-Chartreuse. Le Mont-Saint-Michel et son histoire. Les légendes^de la Bretagne et le génie celtique. Paris: Perrin et C^ie, 1892; Schuré Edouard. La Légende de l’Alsace. Paris: G. Charpentier, 1884; Schuré E. Précurseurs et Révoltés: Shelley — Nietzsche — Ada Negri — Ibsen — Maeterlinck — Wilhelmine Schroeder — Devrient — Gobineau — Gustave Moreau. Paris: Perrin et C^le, 1908; Souvenirs sur Richard Wagner: La première de Tristan et Iseult / Vax Edouard Schuré. Paris: Perrin, 1900).

Анненский был вдумчивым читателем его трудов, что нашло отражение и в его учено-комитетских работах (см., в частности: ИФА. IV. С. 258—259).

⁹ По предположениям комментатора КО (С. 653), основанным отчасти на воспоминаниях М. А. Волошина, речь здесь может идти о «бюсте Еврипида, который впоследствии принадлежал Анненскому».

На мой взгляд, судя по контексту, речь идет не о конкретном бюсте (скульптурном изображении), а о воспроизведении одного из трех наиболее известных скульптурных изображений Еврипида, в котором Анненский мог быть остро заинтересован в преддверии выхода в свет стартового тома «Театра Еврипида».

¹⁰ Софокл (Σοφοκλέους) (497 или 495—406 до н. э.) — древнегреческий драматург, политический деятель.

Трагедии Софокла Анненский анализировал в целом ряде работ (см. прим. 3 к текстам 33 и 64, а также следующее издание: ИАД).

¹¹ Впервые со значительными разночтениями это стихотворение было опубликовано в составе «Кипарисового ларца» (М.: Гриф, 1910). См. подробнее: СТ. С. 122, 572—573.

118. А. Ф. Кони

Царское Село, 1.10.1905

1/Х 1905

Ц. С.

Глубокоуважаемый Анатолий Федорович!

Только сейчас узнал я из газет о Вашем юбилее¹: мы, провинциалы, всегда запаздываем.

Примите же мое запоздалое, но оттого не менее искреннее поздравление, а к поздравлению позвольте прибавить несколько слов.

Есть у меня имена — их немного, и среди них Ваше, — что стоит мне написать или сказать которое-нибудь из них, и тотчас возникает у меня желание поделиться с его носителем возникающими в связи с этим именем мыслями.

Тяжелый цеп истории принялся не в шутку колотить по нашим снопам, которые казались нам такими золотыми и поэтическими. Полетели во все стороны зерна Истины, но при этом нас слепят и целые тучи трухи и мякины.

Учите нас, дорогой Анатолий Федорович, отличать эти зерна истины. Вам, литературному критику и общественному деятелю, предлежит тяжелая, но и благодарная деятельность. На Вас, которому русская душа открывалась не только в прозрениях поэтов², но и в жизни, в круге своих правовых идей и мистических мечтаний, в задушевной речи русских людей³, лучших русских людей, с которыми Вы были близки⁴, и в «мире отверженных»⁵, искалеченных, протестующих, падших и возрождаемых, устремлены наши ожидания.

Твердо верю в то, что Вы скажете нам и о Чехове⁶, и о Горьком⁷, и о скольких еще, где столькие русские читатели не научились видеть «зерен истины» и жатвы будущего.

Искренне Вам преданный
И. Аннен<ский>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве А. Ф. Кони (РО ИРЛИ (ПД). Ф. 134. Оп. 1. № 58. Л. 3-4). Впервые напечатано: КО. С. 463—464.

¹ Речь идет об отмечавшемся 40-летии общественной, служебной и литературной деятельности Кони (см. подробнее: КО. С. 653).

Практически во всех петербургских газетах были помещены публикации, посвященные этому событию. См., в частности: Чествование А. Ф. Кони // С.-Петербургские ведомости. 1905.1 окт. Без подписи.

² См., например, его пушкиноведческие работы: Общественные взгляды А. С. Пушкина: Речь почетного члена Императорской Академии Наук сенатора А. Ф. Кони в торжественном собрании Императорской Академии Наук 26-го мая 1899 г. СПб.: Тип. ИАН, 1900; Страничка из жизни А. С. Пушкина: Сообщение почетного академика А. Ф. Кони в торжественном годовом заседании Императорской Академии Наук 29 декабря 1904 г. СПб.: Тип. ИАН, 1900.

³ Речь может идти об уже упоминавшейся в коммент. к тексту 40 работе, в конце первого десятилетия XX в. выпущенной отдельным изданием: Кони А. Ф. Иван Федорович Горбунов: Очерк. СПб.: Изд. Т-ва Р. Голике и А. Вильборг, 1908.

⁴ Некоторые мемуарные повествования Кони о деятелях русской культуры и о крупнейших правоведах и государственных деятелях собраны в 5-7 томах его известного собрания сочинений: Кони А. Ф. Собрание сочинений: В 8-ми т. / Под общ. ред. В. Г. Базанова и др. М.: Юридическая литература, 1966—1969.

⁵ Проблема «мира отверженных» (и, в частности, «босячества») затрагивалась Кони в его работах неоднократно (см. в качестве примера: Кони А. Ф. Федор Петрович Гааз: Биографический очерк. СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1897; Кони Анатолий. Задачи трудовой помощи: Письмо к редактору // Трудовая помощь. 1897. № 1. Ноябрь. С. 44-56).

⁶ См. прим. 4 к тексту 106.

⁷ Вскоре после получения этого письма А. Ф. Кони была произнесена в заседании кружка им. Я. П. Полонского речь о Горьком, которая была опубликована несколько позднее, в «Отчете Совета литературно-художественного кружка им. Я. П. Полонского за 1905—1906 и 1907—1908 гг.» (СПб., 1908).

О весьма критических оценках творчества Горького, высказанных в этой речи, и об общих концептуальных подходах Кони к его раннему наследию см. подробнее: Голубев В. Письма М. Горького к А. Ф. Кони // М. Горький: Материалы и исследования / АН СССР; Институт литературы. М.; Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1936. [Вып.] II / Под ред. С. Д. Балухатого и В. А. Десницкого. С. 298—299. (Литературный архив).

119. П. П. Извольскому

Царское Село, 9.11.1905

9/XI 1905

Ц. С.

Милостивый государь Петр Петрович,

Имею честь доложить вашему превосходительству следующий случай, о котором сейчас сообщили мне четыре ученика VIII класса вверенной мне гимназии.

Они гуляли по Екатерининскому парку и, проходя около дворца, услышали несколько выстрелов в кустах; вслед за этим перед ними неожиданно появились двое военных в сопровождении двух егерей и лесника — все были, по словам их, с ружьями.

Ученики утверждают, что не узнали в старшем из военных Великого Князя Владимира Александровича¹.

Его Высочество обратился к тому из гимназистов, который был впереди (приходящий Шишло²), со словами: «Разве вы меня не узнаете?» А затем Великий Князь добавил: «Шапки долой, дураки!» Ученики, по их утверждению, тотчас же обнажили головы, а Его Высочество изволил проследовать далее. Следом к воспитаннику Шишло подошел агент охранного отделения и спросил его фамилию. Шишло себя назвал.

Не знаю, будет ли этот случай иметь последствия и какие — извне, но гимназистам я посоветовал о нем не рассказывать. Не могу приехать к Вашему Превосходительству сейчас же сам, так как меня осаждают родители пансионеров, съехавшиеся по моим телеграммам³, да и пансион я сегодня оставить не решаюсь⁴, но, разумеется, буду извещать Вас тотчас же, если бы случай имел последствия извне или извнутри⁵. Сам считаю более целесообразным никаких шагов не делать; ученики действительно не узнали Великого Князя.

Прошу Вас принять уверение в совершенном почтении и преданности

Вашего покорнейшего слуги
И. Анненского

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в фонде Попечителя С.-Петербургского учебного округа в рамках дела «О волнениях среди учащихся средних учебных заведений» (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10236. Л. 102-103об.).

Написано на бланке без исходящего номера:

Директор

ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской гимназии.

Царское Село

Впервые опубликовано с корректурными недочетами по машинописной копии, предоставленной А. В. Орловым: ЛТ. С. 138.

Извольский Петр Петрович (1863—1928) — государственный и религиозный деятель, служивший сначала по ведомству Министерств иностранных и внутренних дел, а позднее последовательно — инспектором Киевского учебного округа, попечителем Рижского и С.-Петербургского учебных округов. В качестве руководителя учебного округа он посещал и Николаевскую Царскосельскую гимназию: в справочном издании отмечено его присутствие на торжественном акте гимназии 8 сентября 1904 г. (см.: Краткий отчет об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896—1911): (Дополнение к краткому историческому очерку этой гимназии за первые XXV лет (1870—1895)). СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1912. С. 72). Его судьба в самый острый период первой русской революции была решена Именным Высочайшим указом императора, данным Правительствующему Сенату 19 ноября 1905 г.: «…попечителю С.-Петербургского учебного округа, в звании камергера Двора Нашего, действительному статскому советнику Извольскому — Всемилостивейше повелеваем быть товарищ<ем> министра народного просвещения» (ЖМНП., нс. 1906. Ч. I. Январь. Паг. 1. С. 1). Впрочем, народным образованием Извольский руководил недолго, и уже в следующем году он был назначен обер-прокурором Священного Синода (1906—1909), а впоследствии был членом Государственного Совета (1912—1916). «Непотопляемый» Извольский, очевидно со слов Анненского, был назван Кривичем «увертливым» (см.: ЛТ. С. 67).

После революции 1917 г. он эмигрировал, в эмиграции принял сан священника, и в 1923 г. протоиерей Петр Извольский был назначен благочинным Бельгийско-Голландского благочиннического округа. См. о нем подробнее: Федорченко В. Императорский Дом; Выдающиеся сановники: Энциклопедия биографий: В 2-х т. Красноярск; М.: Бонус; Олма-Пресс, 2001. Т. I. С. 504. (Российская империя в лицах).

Нужно отметить, что публикуемое письмо Анненского по тону и доверительному характеру несколько отличается от его официальных рапортов, которые он должен был писать руководству учебного округа по случаю экстраординарных событий в гимназии в октябре-декабре 1905 г. Я счел вполне уместным привести ниже тексты и этих донесений, представляющих, несомненно, значительный интерес, причем не только биографического характера.

Октябрьская всероссийская политическая стачка, в которой к середине октября участвовало около 2 миллионов человек, породила очередной всплеск общественно-политической активности гимназистов, что вызвало циркулярное обращение попечителя С.-Петербургского учебного округа Извольского к «Г. г. Начальникам средних учебных заведений г. С.-Петербурга» от 14 октября 1905 г. за № 16378 (печатается по машинописному тексту на официальном бланке, отложившемуся в деле «О попытках учащихся в устройстве митингов и борьба педагогов с подобными проявлениями учащихся»: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10238. Л. 1):

В виду временной приостановки занятий в средних учебных заведениях и бывших попыток воспользоваться освободившимися помещениями для устройства сходок, прошу гг. Начальствующих никого, кроме лиц, живущих в здании учебного заведения, отнюдь не допускать в помещение оного в продолжение всего времени приостановления занятий.

На следующий день из округа в адрес «Царское Село Дир. Анненскому» была отправлена телеграмма следующего содержания (печатается по тексту, отложившемуся в деле «Переписка, касающаяся забастовок в средних учебных заведениях»: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10240. Л. 9):

Прошу сообщить<,> как идут дела <в > гимназии.

Анненский отреагировал немедленно, отправив помощнику попечителя В. А. Латышеву телеграмму следующего содержания (Там же. Л. 12):

Сегодня<, в> субботу <ввиду> забастовки мною были на один день прекращены уроки<.> Завтра собираю родителей<.> Подробное донесение отправлено.

Анненский

Упомянутое в телеграмме донесение — рапорт Анненского за № 1123 от 15 октября 1905 г., с которым он вынужден был обратиться в округ, недавно было опубликовано под заглавием «Объяснительная записка И. Ф. Анненского попечителю С.-Петербургского учебного округа» в качестве одного из приложений к следующему труду: Мец А. Г. Осип Мандельштам и его время: Анализ текстов. СПб.: Гиперион, 2005. С. 210—211. Ниже этот текст воспроизводится по сохранившемуся в архиве машинописному тексту, напечатанному на служебном гимназическом бланке (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10236. Л. 24-24об.):

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ

Господину Попечителю

С.-Петербургского Учебного Округа

До четвертого урока в пятницу, 14 октября все в гимназии было вполне благополучно, хотя приподнятое настроение учеников было и раньше. По получении газет (запоздавших в этот день) дело изменилось: ученики двух седьмых классов обратились одни на уроке, другие в перемену к преподавателям вежливо с просьбой походатайствовать за них перед директором, чтобы он освободил их от занятий в виду того, что положение дел так их волнует, что, все равно, работать они не могут. Хотя на просьбу я и ответил отказом, но никакого волнения это не вызвало: все мирно разошлись, и пансионеры вечером спокойно занимались.

Вечером собрался Педагогический Совет (тщетно я ранее два часа звонил в телефон, чтобы попросить указаний Вашего Превосходительства) — было решено, из опасения столкновения в гимназии желающих учиться с лентяями и забастовщиками, а также химической обструкции — <1)> в субботу уроков не давать, вывесить об этом объявление на дверях и открыть двери, дабы все желающие ученики могли свободно входить в гимназию, где с половины 9-го собрался педагогический персонал; 2) созвать на воскресенье родительское собрание учеников трех старших классов.

Часть учеников (человек 50) собралась сначала перед гимназией без всякой манифестации и шума — здесь были, главным образом, пришедшие в классы, а также и некоторые пансионеры. Затем, уходя из гимназии, ученики стали группироваться около двух женских гимназий, соблюдая при этом тишину и приличие; здесь были, по-видимому, некоторые пришедшие прямо из дому и не подходившие ранее к нашей гимназии. Полицмейстер уговаривал учеников разойтись, что и было сделано, но лишь после того, как отдельные ученики из группы пробрались в женские гимназии, где по просьбе их занятия были прекращены.

Давать дальнейший ход делу я считаю, в настоящее, по крайней мере, время нежелательным. Об изложенном имею честь донести Вашему Превосходительству.

Директор И. Анненс<кий>

И. о. письмоводителя С. Тер<еховский>

Подчеркивания в тексте этого рапорта, зафиксированного в Управлении С.-Петербургского учебного округа за № 1859 16 октября 1905 г, сделаны Извольским и отмечены курсивом, помимо подчеркиваний в тексте в первом случае поставлен перед цифрой вопросительный знак, а во втором — на поля вынесено последовательное сочетание вопросительного и восклицательного знака.

Карандашные подчеркивания и пометы (на полях около второй и последней подчеркнутой фразы — знак NB!) были сделаны попечителем и в тексте рапорта Анненского от 29 октября 1905 г. за № 1216 (печатается по машинописному тексту, напечатанному на служебном гимназическом бланке и сохранившемуся в составе того же дела: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10236. Л. 63-63об.):

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ

Господину Попечителю

С.-Петербургского Учебного Округа

Во вторник 25 сего октября после молитвы, происходившей в присутствии Педагогического Совета и учащихся, мною была произнесена ученикам речь о значении манифеста 17-го октября. Речь выслушана была с полным вниманием. Затем один из учеников тоже сказал несколько слов, не испросив предварительно на то моего разрешения, каковое обстоятельство при случае и было мною в присутствии VIII класса поставлено ему на вид, как некорректность. Самые занятия с 9-ти час. 10 мин. 25 октября (вторник) до настоящего времени (утро субботы 29 октября) идут правильно. Беспорядков не было. Мною было разрешаемо дважды и Педагогическим Советом один раз, сегодня в субботу между ½ 3-го и пансионерским обедом (4 часа) ученикам старших 4-х классов собираться для обсуждения волнующих их вопросов местного гимназического характера. Обсуждения происходили в присутствии члена педагогического совета всякий раз по их приглашению. Наиболее волнует учащихся вопрос о том, не будут ли их бить на улицах. Вследствие этого мною зарегистрированы все случаи, которые могли подать повод к возникновению такого опасения (случаев оказалось мало), и я официально снесся по этому поводу с полицмейстером и исправником. Некоторые родители выразили мне неудовольствие по поводу того, что ученикам дозволено собираться после уроков в гимназии.

Поэтому, а также для выяснения местных условий возбужденности среди учеников завтра в воскресение собирается в зале городовой ратуши, с надлежащего разрешения, собрание родителей и членов педагогического совета, причем приглашенные будут впускаться по повесткам. Независимо от этого, вчера Педагогический Совет приступил к обсуждению того, какие меры было бы желательно принять в гимназии, чтобы строй ее не стоял в остром противоречии с новыми условиями русской жизни.

Об изложенном имею честь донести ВАШЕМУ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ.

Директор И. Анненс<кий>

Об итогах этого собрания Анненский, откликаясь на неразысканное письмо попечителя округа, доложил Извольскому в рапорте от 31 октября 1905 г. за № 1218 (печатается по машинописному тексту, напечатанному на служебном гимназическом бланке и сохранившемуся в составе дела «Мероприятия к прекращению волнений среди учеников средних учебных заведений»: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10241. Л. 88):

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ

Господину Попечителю
С.-Петербургского Учебного Округа

РАПОРТ

В воскресенье 30 сего октября, согласно желанию группы учеников, заявивших, что, по их мнению, собрания учеников в гимназии, ни в том виде, как они были разрешены мною на прошлой неделе, ни в каком другом нежелательны и не допустимы, созвано было родительское собрание с участием лиц учебного персонала гимназии. В виду предполагаемой многолюдности собрания городом уступлена была для него зала ратуши. На собрании<,> во<->1<-х>, установлено было из слов присутствовавшего в нем полицмейстера, что в Царском Селе нельзя ожидать какой-либо опасности для учеников на улицах и что с этой стороны нет данных для приостановки занятий в гимназии; во<->2<-х>, после оживленного обмена мнений большинством 83 голосов против 21 решено было, что собрания учеников в гимназии для обсуждения их гимназических дел допустимы, но всякий раз в присутствии одного из членов педагогического совета, причем отдельные дозволения ученикам собираться решено предоставить компетенции директора.

Об изложенном, на основании предложения от 29 сего октября за № 17075, имею честь почтительнейше донести ВАШЕМУ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ.

Директор И. Анненс<кий>

Впрочем, дозволенные этим совещанием ученические собрания почти сразу же стали приобретать общественно-политический характер, и уже 3 ноября в гимназии произошли события, вызвавшие прекращение занятий, о чем Анненский телеграфировал 4 ноября (текст телеграммы в Управление С.-Петербургского учебного округа с входящим № 19512 от 4 ноября печатается по архивному источнику: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10236. Л. 85):

СПб Господину Попечителю
Петербургского Учебного Округа

Сегодня вынужден был химической обструкцией прервать занятия в гимназии. Воскресенье собираю экстренно родительское совещание. Подробное донесение следует.

Директор Царскосельской гимназии Анненский

4 ноября 1905 г. датировано и упомянутое в телеграмме машинописное «донесение» Анненского, напечатанное на служебном гимназическом бланке с исходящим № 1237 (печатается по архивному источнику: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10236. Л. 87-87об.):

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ

Господину Попечителю

С.-Петербургского Учебного Округа

3-го сего ноября, с моего разрешения, ученики старших четырех классов собрались после уроков в присутствии одного из членов педагогического совета для обсуждения своих гимназических дел. Хотя мне и было сказано перед этим, что главной целью настоящего собрания являлась необходимость обсудить недоразумение, возникшее между учениками и одним из преподавателей, — но на деле оказалось иначе: вожаки собрания подняли вопрос о забастовке на политической почве. Так как вопрос этот выходил из программы и намеченной мною компетенции ученических собраний, то до 30 учеников, преимущественно VIII класса, демонстративно ушли из залы. Оставшиеся же постановили большинством 106 голосов против 19 (баллотировка была открытая) устроить забастовку на политической почве, подкрепив свое решение мотивами, известными из последних нумеров газет и заключающими в себе требование Совета рабочих делегатов. Тотчас же<,> но, разумеется, тщетно пытался я разъяснить пансионерам всю бестактность и легкомыслие их заявления и решения. Вечером собрался Педагогический Совет, который постановил уроков не прекращать, а, собравшись in corpore на молитву, прочитать затем учащимся старших четырех классов свое решение (копия прилагается). Ученики разошлись по классам<,> и урок начался. Младшие были все, а из старших пошла в классы лишь некоторая часть<,> менее всего в шестом классе <был франц<узский> урок, учителя же ожидали из Петерб<урга>. — <Примечание-автограф И. Ф. Анненского.> — едва пятая часть числа учащихся; больше половины собравшихся в V, VII и VIII классах, что же касается VII, то у них, по расписанию, не полагалось первого урока. Забастовщики, погорланив в корридоре минуты 3, но без драки, не врываясь в классы и не мешая урокам, ушли, но<,> к сожалению<,> химическая обструкция костным маслом и цианистым кали дала себя знать, и я должен был распустить и старших<,> и младших с половины урока. С восьмым классом я однако довел свой урок греческого языка до конца. В субботу придется уничтожить следы обструкции, направленной, главным образом, на восьмой класс. В воскресенье соберется экстренное совещание родителей и членов Педагогического Совета. Случаев на улице, поскольку мне известно, не было: дело в том, что, боясь за возбужденное состояние некоторой части учеников, а также принимая во внимание присутствие в Царском Селе Большого Двора и соответственный этому подъем чувств у населения, и без того не жалующего учеников, — Педагогический Совет еще вчера постановил известить полицмейстера о возможности забастовки и принять меры для ограждения детей от возможных неприятностей на улице. Забастовщики разошлись без всякой манифестации. Когда же были мною отпущены ученики VIII класса, имевшие урок, то дабы они не подверглись на улице оскорблениям со стороны забастовщиков, я просил членов Педагогического Совета, насколько возможно, следовать из гимназии вместе с ними.

Об изложенном имею честь донести ВАШЕМУ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ.

Директор И. Анненс<кий>

Упомянутая копия решения педагогического совета, приложенная к рапорту (Там же. Л. 88) имеет следующее содержание:

Педагогический Совет Царскосельской Гимназии выражает ученикам V, VI, двум VII и VIII кл<ассов> свое глубокое сожаление по поводу того, что ученики этих классов вчера злоупотребили доверием директора, который, разрешая собрание, действовал на основании постановления педагогического совета и родительского собрания. Решение, к которому пришли вчера ученики, Совет считает поэтому неправильным и постановляет продолжать занятия, имея в виду подвергнуть этот вопрос дальнейшему обсуждению в ближайшем родительском собрании. Подлинное подписали: директор И. Анненский, инспектор И. Травчетов, законоучитель пр. А. Рождественский и преподаватели: Н. Розенберг, Н. Горбунов, Е. Суше-де-ла-Дюбоассиер, Д. Судовский, В. Адамов, М. Згоржельский, В. Орлов, Р. Геппенер и секретарь педагогического совета А. Мухин. Директор И. Анненс<кий>

Информация о событиях 4 ноября 1905 г., происходивших в Царскосельской гимназии, была доведена до сведения попечителя округа и из другого источника (см. «Записку о происшествии», датированную тем же днем и подписанную заместителем начальника Царскосельского Дворцового Управления полковником Тулинским: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10241. Л. 87-87об.).

6 ноября 1905 г. состоялось очередное совещание педагогического персонала гимназии и родителей учащихся, посвященное обсуждению этих событий; машинописный текст протокола этого собрания, подписанный Анненским, был направлен в округ (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10241. Л. 102—104). Фрагменты его со ссылкой на разыскания А. В. Орлова были введены в научный оборот А. В. Федоровым:

«Как явствует из сохранившегося протокола, Анненский, открывая собрание, сообщил об инциденте и при этом заявил, что „считает всех учеников гимназии благородными независимо от взглядов, заблуждений и даже проступков и полагает этот взгляд лично для себя обязательным“. И далее: „На вопрос одного из родителей, считает ли г-н директор благородными и тех, которые произвели обструкцию, г-н директор ответил утвердительно; означенные слова г-на директора занесены в протокол по настоянию присутствовавшего на собрании г-на Меньшикова“.

При обсуждении собранием происшедшей в гимназии забастовки и обструкции часть присутствовавших родителей резко осуждала учеников за вмешательство в политику и особенно за забастовку <…> Другая часть родителей протестовала против квалификации устроенной учениками обструкции как преступления, указывая на нежелательность репрессивных мер как могущих вызвать еще большие волнения <…> Директор заявил, что он лично убежден в нецелесообразности репрессивных мер. Педагогический совет, удалившись в отдельную комнату, отклонил большинством голосов требование о принятии на себя расследования дела об обструкции. Об этом решении г-н директор сообщил собранию, заявив также при этом протест против обвинения педагогического персонала гимназии в потворстве движению среди учеников. Подлинник протокола подписали: И. Анненский, Юлий Антоновский, Е. Д. Максимов» (Федоров. С. 37-38).

Об этом собрании и событиях, ему предшествующих, оставил воспоминания один из родителей учеников гимназии Д. И. Рихтер, известный статистик и географ: "Дело было в 1905 или 06 году, когда еще родительских комитетов не существовало, а создавались в Ц<арско>-С<ельской> муж<ской> гимназии совещания родителей; собирал эти совещания покойный директор гимназии И. Ф. Анненский, человек весьма порядочный, гуманный и более интересовавшийся классическим миром, чем современной жизнью. Совещание было собрано, чтобы сговориться педагогам и родителям «успокоить» молодежь. Волнения эти выражались в процессиях юных питомцев гимназии по городу, «снятиях» с занятий учениц женских гимназий и, наконец, т<ак> н<азываемой> «химической обструкцией», при чем в помещении гимназии и квартире Анненского была напущена такая вонь, что занятия пришлось приостановить, а Анненскому на время переселиться на другую квартиру.

Собрание родителей отнеслось к этим проделкам юношества очень строго<:> расходившиеся «папеньки» и «маменьки» не щадили красноречия, ругая своих «сынков», причем каждый и каждая из них были уверены, что эти «мерзавцы» не их «сынки». Так помню, маменька гимназиста, состряпавшего вонючую жидкость (я знал это от покойного Мити, кстати сказать<,> бросившего склянку с жидкостью в квартиру Анненского)<,> ругая мне молодежь<,> заметила, что ее «Коленька» (или что-то в этом роде) и ваш «Митя» тут не причем… Жидкость, по исследовании покойным Л. Ю. Явейном, оказалась только вонючей, но безвредной, т<ак> ч<то> в общем дело оказалось не особенно зловредным. И так «родители» до того расходились, что требовали тщательного расследования и примерного наказания; Меньшиков был среди этих суровых членов совещания; против говорило нас всего несколько человек. Директор — И. Ф. Анненский, как человек гуманный, старался успокоить расходившихся родителей и сказал примерно следующее: «Юношество в общей массе всегда думает благородно и если иногда и прибегает к каким-нибудь нехорошим средствам, то по недоразумению и притом имея „благородную цель“ в виду. Я более всего пострадал от этой „химической обструкции“, но думаю<,> вопрос выяснен, желательно разъяснить юношеству, что их приемы не хороши<,> и на этом покончить со всем делом».

На эту разумную речь директора Меньшиков возразил репликой:

— Вы, И. Ф., говорите, что юношество поступает «благородно», даже и когда производит эту ужасную «химическую обструкцию» и выживает вас из вашей квартиры?

— Да, ответил И. Ф., и даже тогда.

— Хорошо — прошу слова г. Директора занести в протокол.

Я не утерпел и заметил: «Это нечто вроде доноса, а потому, если предложение Меньшикова будет исполнено, прибавить в протоколе, что слова И. Ф. занесены по предложению М. О. Меньшикова»" (цит. по машинописному тексту: Рихтер Д. И. Дневник (22 апреля — 31 дек. 1918 г.) // НИОР РГБ. Ф. 218. К. 1071. № 31. Л. 52-53). Этот эпизод нашел отражение и в некрологической статье: Рихтер Д. Памяти гуманного директора гимназии // Речь. 1909. № 331. 2(15) дек. С. 2.

Высказывание Анненского по памяти воспроизводил и преподаватель Царскосельского реального училища, впоследствии один из крупнейших некрасоведов: «Дети могут ошибаться, но в своих поступках они всегда руководствуются благородными побуждениями. За благородные побуждения наказывать нельзя. Я по крайней мере ни в коем случае на это не пойду» (Евгеньев-Максимов В. Из прошлых лет // Звезда. 1941. № 4. С. 170).

Особых опасений Анненского не могло не вызывать состояние дел в пансионе: если на так называемых «приходящих» учащихся еще могли оказать воздействие родители, то пансионеры были вне зоны непосредственного родительского влияния. 8 ноября Анненский циркулярно направил их родителям письмо следующего содержания (печатается по машинописной копии на служебном бланке гимназии за исходящим № 1248, приложенной к рапорту от 17 ноября 1905 г.: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10241. Л. 109):

Милостивый Государь.

Г. Директор по постановлению Педагогического Совета гимназии от 8 ноября имеет честь уведомить Вас, Милостивый Государь, что 3 ноября пансионеры 5, 6, 7 и 8 классов, выйдя на прогулку после обеда, явились только к 8 час<ам> вечера, без разрешения пропустив вечерние занятия. Из объяснения видно было, что они были на сходке у неизвестного лица. 3 ноября после уроков на сходке всех учеников, приходящих и пансионеров, 5, 6, 7 и 8 кл<ассов> постановили забастовку на следующий день. 4 ноября после молитвы по классам произведена была химическая обструкция в такой сильной степени, что занятия были прекращены.

Пансионеры открыто заявляют нежелание учиться. Состояние пансионеров возбужденное. Желательно немедленное родительское воздействие.

Ситуация еще более обострилась в середине ноября, когда против одного из учеников Царскосельской гимназии (см. прим. 3 к тексту 101) было возбуждено уголовное преследование, о чем сообщала и пресса:

«С.-Петербург. 15 января. Уже около месяца, как сидит в царскосельской тюрьме в одиночном заключении гимназист местной гимназии Михаил Васильев, обвиняемый по 129 статье в пропаганде среди войск царскосельского гарнизона. Обстоятельства, сопровождавшие этот факт, таковы, что предание их суду общественного мнения является крайне желательным.

14 ноября в 7 часов утра к нему на квартиру явилась полиция в весьма большом количестве и, перевернув все вверх дном (был выпущен пух из подушек и кажется матрацов), обнаружила в конце концов 29-30 экземпляров „Северного Голоса“ № 3 и кажется несколько экземпляров „Под розгой“. Естественно, что полиция не удовлетворилась подобной находкой (легальная, по крайней мере в момент выпуска, газета и брошюра, продававшаяся между прочим в Царском Селе на вокзале) и настойчиво требовала выдачи какого-то мифического склада оружия, страшно напугав при этом бабушку обвиняемого.

При этом была подкинута прокламация „К солдатам от матросов“ („Молва 15 января 1906 г.“)» (Хроника // Голос средне-учебных заведений. 1906. № 3. 8 февр. С. 3. Без подписи).

Подробнее об этой истории см. газетные публикации: В царскосельской тюрьме: <Письма> // Молва. 1906. № 15. 15 (28) янв. С. 6. Подписи: Гимназист VII класса и гимназист VI класса; Ученик VII класса Н. Антоновский; Вниманию родителей Царского Села // Русь. 1906. № 4. 20 янв. (2 февр.). С. 2. Без подписи; Письма в редакцию // Там же. С. 2; К разгрому средней школы // Русь. 1906. № 6. 22 янв. (4 февр.). С. 2. Без подписи; Письма в редакцию: Директор Я. Мор // Русь. 1906. № 7. 23 янв. (5 февр.). С. 3; Костин И. Дети-узники // Русь. 1906. № 9. 25 янв. (7 февр.). С. 3. Подпись: Ив.; Костин И. Политика в гимназиях // Русь. 1906. No И. 27 янв. (9 февр.). С. 3-4. В последней из упомянутых статей сообщалось, что «защитником по делу М. Васильева приглашен присяжный поверенный Н. Д. Соколов», человек, близкий к Анненским и Богдановичам.

Здесь нельзя не отметить, что значительную часть пансионеров Царскосельской гимназии составляли «ученики-поляки», по слову B. Кривича (ЛТ. С. 67).

Однако лояльное отношение Анненского к процедурам принятия на обучение в Царскосельскую гимназию исключенных из гимназий Царства Польского и Западного Края учеников (см.: ЛТ. C. 87) воспринималось окружным начальством как своего рода «полонофильская» позиция и вызывало особое раздражение окружного начальства. Об этом свидетельствует и отложившийся в рамках дела «Царскосельская Николаевская мужская гимназия. Переписка и сведения о преподавателях и учениках и список учеников, получивших аттестаты об окончании образования в 1905 г.» (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10284. Л. 14) рукописный документ, относящийся к весне 1905 г. и содержащий перечень учеников 8 класса Царскосельской гимназии, разбитый на два столбца под заголовками «Чужие» и «Свои». Завершалась эта «аналитическая» записка следующей констатацией: «Из 52 учеников VIII класса только 25 своих, остальные 27 приняты <нрзб>, из них Ив VIII класс, преимущественно из Царства Польского. Всего <из> Ц<арства> П<ольского> и Зап<адного> Кр<ая> 20».

Очевидно, в первой половине ноября Анненский получил жесткие указания со стороны руководства учебного округа прибегнуть к административным мерам в отношении наиболее активных участников волнений.

17 ноября 1905 г. он направил в округ машинописный рапорт (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10241. Л. 110), в котором изложил суть принятых им решений:

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ

Господину Попечителю

С.-Петербургского Учебного Округа

Директора ИМПЕРАТОРСКОЙ

Николаевской Царскосельской
гимназии И. Анненского

РАПОРТ

Вследствие запроса Канцелярии СПб. Учебного Округа от 15 сего ноября за № 17941 имею честь почтительнейше донести ВАШЕМУ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ, что временно до 8 января 1906 года и на основании переговоров со мною вызванных мною родителей пансионеров старших классов (4 ноября в гимназии была забастовка и химическая обструкция, старшие классы пансиона участвовали. Прошу безотлагательно пожаловать <в> гимназию или прислать доверенное лицо с письмом) уволены в отпуск следующие пансионеры вверенной мне гимназии: V кл<асса> Киркор Мечислав, VII кл<асса> Мацеевский Иван, VII кл<асса> Гуковский Ростислав, VIII кл<асса> Семенов Иван, VIII кл<асса> Валевский Станислав, V кл<асса> Юревич Войцех, Филеховский Вацлав, Лисовский Иероним, VIII кл<асса> Высоцкий Петр, VII кл<асса> Паллюлен Антон, VIII кл<асса> Меллерович Тадеуш, VII кл<асса> Кисельницкий Евстафий, Чеховский Тадеуш, Антонович Дмитрий, Черенин Виктор, VIII кл<асса> Пржецлавский Адам, Быстрам Фаддей, VI кл<асса> граф Канкрин Владимир, V кл<асса> Мартьянов Аркадий. Прилагается копия с циркулярного письма, посланного родителям пансионеров дополнительно к телеграмме.

Директор И. Анненс<кий>

Характерно, что на полях рапорта напротив списка уволенных в отпуск пансионеров — выразительная маргиналия руководителя учебного округа: «Где находится эта гимназия — в Царском Селе или в Царстве Польском?».

Несмотря на предпринятые административные и воспитательные меры воздействия, «революционные» интенции гимназистов, приобретавшие преимущественно «обструкционные» формы, все же преодолеть не удалось, и 3 декабря Анненский получил от и. д. полицмейстера Царского Села подполковника Новикова отправленную 2 декабря «копию протокола дознания о произведенной гимназистом 7-го класса Евгением Филипповичем обструкции в квартире отца его» (см.: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10241. Л. 160—161). Копия письма полицмейстера и протокола дознания, как и копия ответного отношения Анненского от 3 декабря 1905 г. за исходящим № 1353, были направлены в учебный округ и отложились в том же архивном деле (печатается по машинописной копии, заверенной подписью Анненского: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10241. Л. 162):

Его Высокоблагородию

Господину Полицмейстеру

города Царского Села

Имею честь покорнейше просить Ваше Высокоблагородие не отказать сообщить мне в дополнение к препровожденному Вами протоколу при отношении от 2 сего декабря за № 11746, будет ли означенный протокол направлен к Городскому Судье<,> а также выяснить фамилии учеников вверенной мне гимназии, присутствовавших при производстве химической обструкции учеником Филипповичем, так как указанные в протоколе ученики: Антонов проживает в С.-Петербурге, и ученика Синникова в гимназии не состоит, а есть ученики: Сенигов<,> Санников и Антоновский. Подписали Директор И. Анненский и и. д. письмоводителя С. Тереховский.

С теми же «обструкционными» мотивами связан и рапорт Анненского В. А. Латышеву от 3 декабря за № 1354, который управляющим округом (Извольский оставил пост попечителя 19 ноября 1905 г.) был преобразован в донесение министру народного просвещения; в финальной части донесения сообщалось о возбуждении уголовных преследований в отношении учеников гимназии Филипповича, Н. Антоновского и М. Васильева (печатается по машинописному тексту с устраненной правкой Латышева: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10241. Л. 164-164об.):

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ

Господину Управляющему
С.-Петербургским Учебным Округом

РАПОРТ

Начиная с половины этой недели после долгого перерыва стало замечаться довольно сильное брожение среди учеников 5, 6 и двух седьмых классов, особенно же среди учеников первого отделения седьмого класса. Двое из них в четверг, 1-го сего декабря, в конце большой перемены открыто ходили по классам, читая заявление учеников Ларинской гимназии<,> и призывали к забастовке. Вечером того же дня я собрал экстренное совещание родителей первого отделения 7-го класса; сошлась едва половина, и то больше матери. Так как в пятницу первого урока в 1-м отд<елении> 7-го класса, по расписанию, не бывает, то мы с инспектором и просили родителей не пускать детей в гимназию ранее, чем к 10 часам, в виду того, что по городу шли усиленные слухи о том, что готовится химическая обструкция и именно среди учеников 1-го отдел<ения> 7-го класса. На завтра<,> в пятницу я распорядился, чтобы были приняты меры к недопущению зловонного вещества в гимназию: с этой целью помощники классных наставников дежурили в швейцарской и на лестнице, а я сам в коридоре у входной двери. Ученики первого отд<еления> 7-го класса<,> не впущенные в гимназию до ½ 10-го (их собралось человек 17-18)<,> были весь день в сильном возбуждении и после уроков принесли мне резолюцию, где высказывалось негодование против моих приемов, которые они называли «провокаторскими». Я ответил их делегатам, что бумагу от них принимаю, как документ для характеристики поведения класса, но приказал им тотчас же удалиться из моего кабинета. Вечером собрался педагогический совет, который заседал до глубокой ночи, но не пришел ни к какому решению и постановил собраться еще раз в это воскресенье вечером. Сегодня молитва и уроки (первые два) прошли благополучно. Сейчас получил полицейский протокол, копию которого, а также моего отношения к г. Полицмейстеру прилагаю. Слухи о готовящейся обструкции оказались таким образом не лишенными основания.

Об изложенном имею честь донести ВАШЕМУ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ.

Директор И. Анне<нский>

Говоря о «заявлении учеников Ларинской гимназии», Анненский, очевидно, имеет в виду выработанное в результате «сходки» ее воспитанников 29 ноября 1905 г. следующее постановление (Хроника // Голос средне-учебных заведений. 1906. № 2. 29 янв. С. 19. Без подписи):

«Мы, учащиеся Ларинской гимназии, в виду того, что царское правительство, желая вырвать из средне-учебных заведений лучшие революционные силы и тем ослабить освободительное движение среди учащихся, закрывает некоторые классы и даже целые учебные заведения, исключая многих учащихся, решили бастовать до тех пор, пока репрессии не прекратятся и исключенные товарищи не будут приняты обратно. Решили также призвать товарищей, сочувствующих освободительному движению, присоединиться к нашей забастовке и тем окончательно завоевать свою гарантию. Вполне естественно, что общими силами только можно достигнуть своей цели. Просим также педагогический совет выйти нам на встречу и присоединиться к нашему протесту. Гимназия должна быть открыта для сходок и рефератов».

В последний месяц службы Анненского директором бурных событий в гимназии не происходило, и он официально писал в округ преимущественно именно по поводу Филипповича. Таков рапорт от 12 декабря за № 1401 (печатается по машинописному тексту на служебном гимназическом бланке: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10241. Л. 179):

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ

Господину Управляющему

С.-Петербургским Учебным Округом

По делу об устройстве на частной квартире, под видом научных опытов, химической обструкции учеником VIII класса Филипповичем и его товарищами покуда новых фактов не получено. Кажется, дело не дойдет до суда, т<ак> к<ак> частные лица, потерпевшие от пролития зловонной жидкости, отказались от вчинения дела. Впрочем<,> официально я об этом еще не извещен.

Вчера, в воскресенье, Педагогический Совет в экстренном заседании постановил назначить в 4-х старших классах на этой неделе репетиции, расписание которых уже продиктовано сегодня ученикам. К посещению репетиций допущены и ученики<>> временно оставленные дома. В младших классах занятия идут правильно. Преподаватели на местах.

Об изложенном имею честь донести ВАШЕМУ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ с препровождением выписки из постановления Педагогического Совета о репетициях, согласно п. 1 циркуляра от 27 ноября 1905 г. за № 18585.

Директор И. Анне<нский>

Полицейские мероприятия по поводу этих событий и в частности арест «обструкционеров» вызвали еще два донесения Анненского в округ. На первом из них за № 1408 от 14 декабря 1905 г., содержащем указание «С приложением копии с отношения Полицмейстера города Царского Села о разлитии химической обструкции в доме Дерингера», Латышев наложил резолюцию «Спешно. Донести Мин<истру>. 19/XII» (печатается по машинописному тексту на служебном бланке гимназии: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10241. Л. 188):

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ

Господину Управляющему

С.-Петербургским Учебным Округом

Вследствие предложения от 7 сего декабря за № 19235 и в дополнение к рапорту от 12 сего за № 1401 имею честь почтительнейше при сем представить ВАШЕМУ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ копию с отношения Полицмейстера города Царского Села от 13 сего декабря за No __по делу об устройстве на частной квартире химической обструкции учеником VIII класса Филипповичем и его товарищами.

Директор И. Анне<нский>

Последний документ, исходивший от Анненского-директора и отложившийся в обильно цитированном деле, — рапорт за № 1423 от 17 декабря 1905 г. (печатается по машинописному тексту на служебном бланке гимназии: ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. № 10241. Л. 198):

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ

Господину Управляющему

С.-Петербургским Учебным Округом

Имею честь почтительнейше при сем представить ВАШЕМУ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ копию постановления Педагогического Совета вверенной мне гимназии от 17 сего декабря, а также копию письма отца ученика VII класса Антоновского от 17 сего декабря относительно ареста его сына.

Директор И. Анне<нский>

¹ Владимир Александрович (1847—1909) — великий князь, третий сын императора Александра II, генерал от инфантерии, генерал-адъютант, член Государственного совета, сенатор. Он принимал участие в деятельности Императорской Академии художеств, с 1869 г. был товарищем президента, а с 1876 г. президентом ее; с 1884 по 1905 г. был главнокомандующим войсками гвардии и С.-Петербургского военного округа. Существенные черты его личности обозначены в следующем сочинении: Зайончковский П. А. Самодержавие и русская армия на рубеже XIX-ХХ столетий: 1881—1903. М.: Мысль, 1973. С. 55-59.

Первая встреча Анненского с Владимиром Александровичем состоялась, вероятно, вскоре после назначения Анненского директором Императорской Николаевской гимназии и была отнесена к числу «наиболее значительных дней в жизни гимназии в 1896—1897 учебном году»:

«28-го ноября директор имел счастие представляться Его Императорскому Высочеству Великому Князю Владимиру Александровичу в Собственном Его Высочества Дворце в Царском Селе. Великий Князь удостоил И. Ф. Анненского довольно продолжительной беседы в кабинете. При этом Его Высочество изволил милостиво расспрашивать его о прежней службе и о том, в каком состоянии нашел он ныне вверенную ему гимназию: а именно о числе воспитанников и о числе пансионеров, об учебно-воспитательном составе, положении здоровья учащихся, а также о гимназическом хоре и оркестре. Затем Его Императорское Высочество изволил дать милостивый и лестный отзыв о Царскосельской гимназии, а также изволил похвалить хор и оркестр из учеников Царскосельской гимназии» (Сведения об Императорской Николаевской Гимназии в Царском Селе: 1896—1897 учебный год. СПб.: Паровая Скоропечатня П. О. Яблонского, 1897. С. 34).

Владимир Александрович неоднократно бывал в Николаевской гимназии в бытность Анненским ее директором (см., например: Сведения об Императорской Николаевской гимназии в Царском Селе: 1898—1899 учебный год. СПб.: Лештуковская паровая скоропечатня П. О. Яблонского, 1900. С. 1, 3, 31, 37). Тот же источник сообщает о том, что личные контакты Анненского с великим князем продолжались и впоследствии: «22-го сентября Директор гимназии и почетный попечитель имели счастье представляться Его Императорскому Высочеству Великому Князю Владимиру Александровичу в собственном Его Высочества Дворце в Царском Селе, при чем удостоились принести Его Высочеству от имени гимназии глубочайшую признательность за то, что он осчастливил гимназию своим посещением. Беседа Великого Князя с представлявшимися продолжалась около получаса, и в заключение Его Высочество изволил в высокомилостивых словах отозваться о воспитанниках Императорской Николаевской царскосельской гимназии» (С. 31-32).

Анненский и Владимир Александрович обменивались ритуальными телеграммами по случаю торжественных событий гимназии. См., например, тексты, датированные 8 сентября 1897 г. (цит. по: Сведения об Императорской Николаевской гимназии в Царском Селе: 1896—1897 учебный год. СПб.: Паровая скоропечатня П. О. Яблонского, 1897. С. 8):

"В тот же день директором гимназии была отправлена Его Императорскому Высочеству Великому Князю Владимиру Александровичу телеграмма следующего содержания:

Брест-Литовск. Его Императорскому Высочеству
Великому Князю
Владимиру Александровичу.

Императорская Николаевская Царскосельская Гимназия, с непрестанной признательностью памятуя о Милостивом внимании, которым Вашему Императорскому Высочеству благоугодно было ее осчастливить, приемлет смелость в день своей двадцать седьмой годовщины принести Вашему Императорскому Высочеству выражения своей всецелой преданности.

Директор Анненский

В тот же день директор гимназии удостоился получить следующий ответ:

Сердечно тронут вниманием ко мне, желаю гимназии многих лет честной и плодотворной деятельности.

Владимир".

См. также: Анненский И. Ф., Дурдин Н. А. Телеграмма Великому Князю Владимиру Александровичу // Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1898. № 11. С. 675—676; Краткий отчет об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896—1911): (Дополнение к краткому историческому очерку этой гимназии за первые XXV лет (1870—1895)). СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1912. С. 72.

² Сын статского советника Шишло Венедикт (1886-19??) поименован среди выпускников XXXI выпуска Императорской Николаевской Царскосельской гимназии 1905-6 г. (см.: Там же. С. 96). См. также: Гимназические документы Н. С. Гумилева / Публ. А. И. Павловского // Н. Гумилев; А. Ахматова: По материалам историко-литературной коллекции П. Лукницкого / РАН; ИРЛИ(ПД); Отв. ред. А. И. Павловский. СПб.: Наука, 2005. С. 57. Н. С. Гумилев был одним из его одноклассников.

³ Речь, вероятно, идет об оповещении, которое Анненский разослал родителям воспитанников Николаевской Царскосельской гимназии (цит. по: В учебных заведениях: В царскосельской гимназии // Русь. 1905. № 18. 13 (26) ноября. С. 4. Без подписи):

«Занятия во всех классах Императорской Николаевской царскосельской гимназии возобновляются 11 ноября с 9 час. утра. Педагогический совет и гимназия, принимая во внимание постановление родительского собрания от 6 ноября, а также вновь выяснившиеся обстоятельства дела, уведомили родителей воспитанников-пансионеров старших классов о совершившемся 4 ноября в гимназии беспорядке и просили родителей о безотлагательном прибытии их самих или их доверенных лиц в видах нравственного воздействия их на пансионеров, а равно обсуждения совместно с директором и инспектором о положении пансионного дела».

См. также рапорты Анненского, приведенные в коммент. к настоящему тексту.

⁴ О событиях, происходивших в Царскосельской гимназии в середине октября — начале ноября 1905 г., сохранилось и «свидетельство» радикальной печати, в котором акценты были расставлены по-иному: «Революционное брожение проникло и в местные школы. На речь директора, прославлявшего конституцию, ученики смело ответили, что конституция дана не самодержавием, а вырвана у него непреклонной волею революции, а единственной гарантией конституции является боевая готовность восставшего народа. После этого стены гимназии огласились звуками рабочей „Марсельезы“. Собравшись на сходку, ученики вынесли следующую характерную резолюцию:

„Хотя под напором революционного пролетариата самодержавие пошло на уступки и возвестило народу действительные гражданские права, т. е. свободу слова, совести, собраний, союзов и неприкосновенность личности, тем не менее, вслед за возвещенными свободами широким потоком пролилась народная кровь.

Теперь, когда весь революционный пролетариат, в лице Совета Рабочих Депутатов решил общую политическую забастовку, мы, как дети народа и солидарные с ним, объявляем политическую забастовку, и пусть нашим лозунгом будет: Долой смертную казнь! Долой военные суды! Долой военное положение в Царстве Польском и всей России“. Так заговорили чуткие юноши, почти дети. Как же реагировало на это начальство? Преступные педагоги и воспитатели, они на немедленно собранном экстренном совете решили занятия продолжать во что бы то ни стало и предупредить обо всем полицию! Когда директор Анненский, на основании постановления совета, приказал приступить к занятиям, ученики ответили дружной „Марсельезой“ и стали выходить из гимназии. У подъезда их ждал полицмейстер, „предложивший“ им разойтись. Гимназисты с достоинством ответили, что на основании постановления сходки они расходятся без демонстрации. По окончании второй забастовки, г. Анненский, сообразив, что старые средства борьбы негодны, пошел на скользкий путь провокации. В поисках подстрекателей, мутящих и терроризирующих баранов, он напал на пансион. Распустивши крамольников, он благородно поставил на тайную баллотировку вопрос о праве сходок, рассчитывая, что благоразумная масса, находясь вне сферы влияния „террористов“, выскажется в желательном для него духе. Но крамола обуяла всех — большинством 108 против 25 ученики постановили не отказываться от драгоценного добытого борьбой права, и на 16 число назначена общая сходка» (По России: Царское Село // Начало. 1905. № 5.18 ноября (1 дек.). С. 4. Без подписи).

Ср. с ретроспективными оценками ученика Царскосельской гимназии Н. Оцупа: «…при Анненском в классах устраивались митинги, гимназисты распивали водку под партами, издевались над учителями, и умнейший русский лирик должен был, чуть-чуть шепелявя и вызывая этим насмешки учеников, просить и убеждать их, без всякого успеха, конечно» (Оцуп Николай. Океан времени: Стихотворения; Дневник в стихах; Статьи и воспоминания о писателях / Вступ. статья, сост. и подгот. текста Л. Аллена; Коммент. Р. Тименчика. 2-е изд. СПб.: Изд-во «Logos», 1995. С. 504. (Лит-ра русского зарубежья)). См. также фрагмент мемуарно-беллетристического очерка Д. Кленовского «Поэты царскосельской гимназии» (ЛТ. С. 131).

Другой взгляд на эти события (и, пожалуй, более объективный) нашел отражение в воспоминаниях сына и в суждениях исследователей наследия Анненского (см., в частности: ЛТ. С. 90-93, 131—132, 138—139; Федоров. С. 37-38).

⁵ Этот эпизод обсуждался в семье Анненского, нашел он отражение и в воспоминаниях В. Кривича:

«Иногда очень помогала отцу его исключительная находчивость и уменье повернуть вопрос в самую неожиданную сторону. <…> Однажды — это было, кажется, в неспокойный 1905 г. — несколькими пансионерами был совершен „криминальный проступок“: гуляя в парке, они… не поклонились встретившемуся им в<еликому> кн<язю> Влад<имиру> А<лександрови>чу. Случай по тем временам действительно неприятный: юноши могли очень пострадать, а инцидент — разгореться в „событие“ со всякими нежелательными последствиями. Обстановка была такова: днем, в дообеденное (но в „послезавтрака“) время в<еликий> кн<язь> с несколькими гостями изволил… стрелять в общественном парке ворон!..

Вечером к отцу прибыл для разговоров по этому поводу какой-то чин двора Вл<адимира> Алекс<андровича>.

Выслушав заявление и возмущение „чина“, отец спокойно и в тон ему вполне согласил<ся> с тем, что по существу поступок воспитанников совершенно недопустимый.

— Но… не допускаете ли вы мысли, — сказал отец после некоторой паузы, — что в основе здесь было не невнимание и уж во всяком случае не демонстративная дерзость, этого я не допускаю, а именно как раз наоборот: проявление своего рода деликатности… что это был, по мысли учеников, поступок — тактичный.

— ??

Чин крякнул и недоуменно воззрился на отца.

— Да, да… — убежденно продолжал отец. — Я не был дома, я еще только слышал про этот случай в самых общих чертах, но лично положительно склоняюсь к этой мысли. Не кажется ли вам, что его высочество, м<ожет> б<ыть>, даже вовсе не хотел, чтобы на него обращали в этот момент внимание.

Шпора чина нервно зазвенела под креслом: дело принимало совсем неожиданный оборот.

— Его высоч<ество> после завтрака вышел с гостями в Екатер<ининский> парк прогуляться, ну, м<ожет> б<ыть>, несколько увлекся, — отец сделал маленькое ударение на словах „после завтрака“. — Хотя парк и общественный, но ведь великий князь не мог не чувствовать себя здесь дома. Ну, молодые люди поняли это по-своему и, т<ак> ск<азать>, „отвели глаза“…

Иными словами говоря, отец совершенно ясно дал понять чину, что его вы<сочество> с гостями был „под сильной мухой“, ибо только этим можно объяснить высочайшую пальбу днем в людных местах парка…

Уж не помню дальнейшего разговора, как мне рассказывал его отец, но помню, что „чин“ довольно быстро откланялся, сказав что-то о том, что он постарается выяснить дело и, если будет нужно, уведомить отца. Конечно, никакого уведомления не последовало, а случай никаких серьезных последствий не имел. А ведь он мог быть развернут в очень неприятную историю» (ЛТ. С. 90-91).

И на самом деле документально установить сколько-нибудь серьезные дисциплинарные последствия описываемых событий для гимназистов не удалось.

120. Е. М. Мухиной

Царское Село, 29.12.1905

29/XII 1905

Ц. С.

Дорогая Екатерина Максимовна,

Посылаю Вам¹ книги и журн<алы>. Мы в разгроме². Заколачивают ящики, снимают портреты — Дина в большой суете и больна: она просит Вас не звать нас 3-го, так как это будет, пожалуй, la fleur de la débâcle³. Я приду к Вам как-нибудь вечером просто так посидеть без всяких обедов.

Весь Ваш И. Ан<ненский>

P. S. Я не могу Вам сказать, насколько Ваше участие меня трогает — оно мне светит.

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 2. № 5. Л. 16-16об.).

¹ Мухины до переезда в начале 1906 г. в С.-Петербург жили в Царском Селе неподалеку от Анненских по следующему адресу: ул. Малая, д. Сергеева (см.: Весь Петербург на 1906 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. [СПб.]: Издание А. С. Суворина, [1906]. Паг. 3. С. 454).

² Речь идет о подготовке к переезду, связанному с перемещением Анненского с поста директора гимназии, что вызывало и необходимость оставить казенную квартиру в помещении гимназии. Очевидно, об этом перемещении Анненскому стало известно еще до выхода официального предписания окружного начальства о сдаче гимназии.

Тем же 29 декабря 1905 г. датировано предписание Я. Г. Мору принять на себя директорство Царскосельской гимназией, что он и исполнил в кратчайшие сроки. Уже 4 января 1906 г. он рапортовал В. А. Латышеву (печатается по машинописному тексту, напечатанному на служебном бланке гимназии за № 4: ЦГИА СПб. Ф. 139. № 10284. Л. 103):

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ

Господину Управляющему

С.-Петербургским Учебным Округом

Вследствие предписания ВАШЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВА от 29 декабря 1905 года за № 20287 я принял ИМПЕРАТОРСКУЮ Николаевскую Царскосельскую Гимназию от Директора оной Действительного Статского Советника И. Ф. Анненского 2-го сего января и с сего же числа вступил в Управление означенною Гимназиею.

О чем имею честь почтительнейше донести ВАШЕМУ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ.

За Директора Я. Мор

Официально же служебное перемещение Анненского с должности директора гимназии на должность инспектора С.-Петербургского учебного округа было оформлено с 5 января 1906 г. высочайшим приказом по гражданскому ведомству от 21 января того же года за № 4 (см.: Высочайшие приказы // Правительственный вестник. 1906. № 21. 26 янв. (8 февр.). С. 2; ЖМНП, не. 1906. Ч. II. Март. Паг. 1. С. 5-6; Циркуляр по С.-Петербургскому учебному округу. 1906. № 3. Март. С. 100—101).

³ Самый разгар переполоха (фр.).

---

1. Т<о> е<сть> конверт, разумеется, а не блондин. <Прим. И. Ф. Анненского.>
2. Сколько успеет прочесть Саша⁸, это все равно. <Прим. И. Ф. Анненского.>
3. Тоже на второй неделе. <Прим. И. Ф. Анненского.>