Любовный быт пушкинской эпохи. В 2-х томах Т. 2.
М., «Васанта», 1994. (Пушкинская библиотека).
Анна Петровна Керн (1800—1879) вошла в историю русской поэзии, как вдохновительница лучшего создания нашей любовной лирики:
Я помню чудное мгновенье…
История отношений А. П. Керн к Пушкину рассказана ею в живых страницах ее воспоминаний, приводимых ниже (см. II-ой отдел). Об этом романе поэта можно судить и по сохранившимся, довольно многочисленным его письмам к Анне Петровне, представляющим характерные образцы легкой, шутливой и немного фривольной эпистолярной беседы (отрывки из них также приведены в воспоминаниях Анны Петровны). К сожалению, ответные письма А. П. Керн не сохранились. Мы располагаем лишь несколькими ее приписками в письме к Пушкину А. Г. Родзянки, которое и воспроизводим здесь целиком. Страницы воспоминаний А. П. Керн о Пушкине приведены полностью во втором отделе нашей книги.
За всеми деталями о жизни и личности этой подруги Пушкина отсылаем читателей к исчерпывающей биографии А. П. Керн, написанной Б. Л. Модзалевским по материалам Пушкинского Дома[1] и по рассказам ряда лиц, в том числе и внуков Керн (в серии «Друзья Пушкина» под общей редакцией М. О. Гершензона. Изд. М. В. Сабашниковых, М., 1924 г.).
Это была живая, увлекающаяся, красивая и простодушная женщина, озарившая яркой романической вспышкой годы пушкинского изгнания.
Виноват, сто раз пред грезами Анны Петровны виноват перед тобою, любезной и дорогой мой Александр Сергеевич, не отвечая три месяца на твое неожиданное и приятнейшее письмо, излагать причины моего молчания и не нужно, и излишнее, лень моя главною всему причиною, лень знает, что она никогда не переменится, хотя Анна Петровна ужасно как моет за это выражение мою грешную головушку; но невзирая на твое хорошее мнение о моих различных способностях, я становлюсь в тупик в некоторых вещах, и во-первых, в ответе к тебе. Но сделай милость, не давай воли своему воображению и не делай общею моей неодолимой лени; скромность моя и молчание в некоторых случаях должны стоять быть вместе обвинителями и защитниками ее. Я тебе похвалюсь, что благодаря этой же лени я постояннее всех Амадисов и Польских и Русских. Итак, одна трудность перемены и искренность своей привязанности составляют мою добродетель: следовательно, говорит Анна Петровна, не много стоит добродетель ваша, а она соблюдает молчание.
[Рукою Керн:] молчание — знак согласия.
[Рукою Родзянки:] и справедливо. Скажи пожалуй, что вздумалось тебе так клепать на меня? За какие проказы? за какие шалости? Но довольно, пора говорить о литературе, с тобою, нашим Корифеем.
[Рукою Керн:] Ей-Богу, он ничего не хочет и не намерен вам сказать! Насилу упросила! Если бы вы знали, чего мне это стоило! Самой безделки: придвинуть стул, дать перо и бумагу и сказать — пишите. Да спросите, сколько раз повторить это должно было.
[Рукою Родзянки:] Repetitia est mater studiorum[2]. Зачем не во всем требуют уроков, а еще более повторений? Жалуюсь тебе, как новому Оберону: отсутствующий, ты имеешь гораздо более влияния на ее, нежели я со всем моим присутствием. Письмо твое меня гораздо более поддерживает, нежели все мое красноречие.
[Рукою Керн:] Je vous proteste qu’il n’est pas dans mes fers[3].
[Рукою Родзянки:] А чья вина? Вот теперь вздумала мириться с Ермолаем Федоровичем: снова пришло остывшее давно желание иметь законных детей, и я пропал. Тогда можно было извиниться молодостью и неопытностью, а теперь чем? Ради бога, будь посредником.
[Рукою Керн:] Ей-богу, я этих строк не читала.
[Рукою Родзянки:] Но заставила их прочесть себе 10 раз.
[Рукою Керн:] Право, не 10, а 9, еще солгал.
[Рукою Родзянки:] Пусть так. Тем-то Анна Петровна и очаровательнее, что со всем умом и чувствительностию [светск.] образованной женщины, она изобилует такими детскими хитростями. Но прощай, люблю тебя и удивляюсь твоему гению и восклицаю:
О, Пушкин, мот и расточитель
Даров поэзии святой,
И молодежи удалой
Гиерофант и просветитель,
Любезный женщинам творец,
Певец Разбойников, Цыганов,
Безумцев, рыцарей, Русланов,
Скажи, чего ты не певец!
Моя поэма Чуйка скончалась на тех отрывках, что я тебе читал, а две новые сатиры пошлю в марте напечатать. Аркадий Родзянко.
[Рукою Керн:] Вчера он был вдохновен мною! и написал — Сатиру--на меня. Если позволите, я вам ее сообщу.
Стихи насчет известного примирения.
Соч. Арк. Родз. сию минуту.
Доверьте толки все рассудка
Была одна дурная шутка
Хвостов лирических певцов
Вы непритворно рассердились
Со мной нарочно согласились
И кто, кто? Я же в дураках.
И дельно; в век наш греховодной
Я вздумал нравственность читать,
И совершенство посевать
В душе к небесному холодной:
Что ж мне за все советы? — ах!
Жена, муж, оба с мировою
Смеются под нос надо мною
«Прощайте, будьте в дураках!»
А. К.
Эти стихи сочинены после благоразумнейших дружеских советов, и это было его желание, чтоб я их здесь переписала.