Письмо из Парижа о генерале Моро[править]
Только с двумя человеками трудно познакомиться в Париже, и совсем по разным причинам: с одним для того, что он, будучи горд от природы, и, занимая первое место, считает необходимостью держать людей в некотором отдалении; а с другим для того, что он, уже по самой скромности не любя выставлять себя на показ, охотно следует благоразумию, которое советует ему вести жизнь уединенную. Всякий, кто знает новый Париж, догадается, что я говорю о Давиде Моро. Самый первый взор на сего отменного человека располагает душу в его пользу: трудно вообразить себе лицо приятнейшее; искренность и доброта на нем жирно написаны. Оно продолговато и не очень бело; нос прямой, глаза большие, черные и светлые; рот изображает ласковую кротость; губы полные; нижняя круглая часть лица нежна; голос тверд и приятен; рост средний; сложение крепкое; какая-то свободная ловкость во всех движениях, и вид спокойный, который и в самом живом разговоре не изменяется. Сей простой наружности совершенно ответствует и простая одежда его. Он не следует генералам, которые были с Бонапарте в Египте, и которые соединяют в своей наружности республиканскую простоту с консульской пышностью: богатое платье с остриженными, выпудреными волосами. Я видел Моро в блестящем собрании у военного министра Бертье: все другие генералы и чиновники были в парадных мундирах и в белых шелковых чулках; а Моро в темном фраке, с круглой шляпой в руке, в черных чулках и в башмаках с ленточками так, как я видал его дома или на вечеринках у госпожи Рекамье, и как он один бывает у самого консула в торжественные дни. Моро пудрится и носит маленькую косу с плетешками.
Разговор его также очень прост. Любя охоту, он любит и говорить о ней; а когда зайдет речь о войне, то рассуждает о своих кампаниях с таким же беспристрастием, как о чужих: скромно, основательно и спокойно. Слушая его с великим вниманием, я понимал, кажется тайну сего мудрого героя, который в тишине умеет наблюдать действия, умеет быть решительным вовремя. Он не отнимает у судьбы ее важного участия в случаях; приписывает также некоторые блестящие успехи свои и слабости неприятеля; но представляет вещи так ясно, в таком гармоническом соображении, что всякий вместе с ним видит необходимость следствий и перестает дивиться математической верности его кампаний. Личное знакомство с Моро изъясняет также, каким образом с огнем и мечем вступая в земли неприятельские, и притом имея в армии своей многих жестоких, корыстолюбивых генералов, он умел везде заслуживать любовь и почтение. В нынешнюю зиму Моро нередко видался с господином С*, австрийским полковником, который сражался с ним в Италии и в Германии, несколько раз бывал у него в главной квартире и знает хорошо все дела революционной войны. Они по нескольку часов дружески разговаривали о последних кампаниях, и весьма желательно чтобы господин С* описал для публики примечания достойные мысли сего великого генерала.
Но Моро, как я сказал, всего больше любит говорить об охоте, английских собаках своих, лошадях, прекрасном зверинце и проч. Он купил Гро-Буа, сельский дом графа Прованского; живет в нем большую часть года, травит зайцев и ловит рыбу. Сей замок (в 20 верстах от Парижа) со всех сторон окружен прекрасным лесом, который служит парком для хозяина. В доме остались еще многие картины славных французских живописцев. Обширные сады, пруды и каналы украшены резной работой Адама и Бушардона, представляющей звериную ловлю. Там Моро с некоторыми соседями и друзьями наслаждается приятностями и сельской и городской жизни, но других редко или никогда не принимает. Один англичанин, не имея надежды с ним познакомиться, несколько дней жил там в деревне, чтобы где-нибудь встретить его. Однажды видя человека, который в зеленом камзоле выскочил из лодки на берег, англичанин спросил: не может ли он ввести его в замок, и показать ему генерала Моро. Могу, отвечал ему сей человек с веселым видом: я сам Моро, к вашим услугам.
Впрочем Моро живет хорошо и с великим вкусом; стол у него прекрасный, но не так богат винами, как у многих парижских богачей. Он принимает гостей с великой лаской, старается угостить их и сам беспрестанно бегает, чтобы им все подавали скорее и лучше. Такое угощение напоминает добродушную старину и называется здесь уже мещанским! Дом его в Париже есть один из великолепных. В прошедшую зиму он дал прекрасный бал, несколько ужинов и концертов для самых лучших людей в городе: генералов, чиновников, литераторов, художников, иностранцев; только не звал ни консулов, ни министров. На сих балах и концертах блистала своими талантами миловидная и любезная госпожа Моро, которой никто лучше не танцует и не играет на фортепиано в Париже. Сия похвала очень велика ибо здесь молодые люди танцуют с удивительным совершенством, так, что сам Вестрис, которого зовут иногда на балы, уступает им в приятности. Он думает, к несчастью, и на сих балах пленять глаза хитростями и мудростями; а господа Тренис, Дюпате и другие прелестники модного света, зная свою выгоду, хотят только летать Зефирами и побеждают его. На фортепиано здесь многие дамы виртуозы, и могут идти наряду с лучшими артистами. Госпожа Моро принадлежит к числу их. К тому же она не привязывается к сочинениям одного композитора, как другие: играет не только сонаты Клементиевы, Штейбольтовы, но и Моцартовы. Арфа в руках ее также пленяет слух. Госпожа Моро еще прекрасно рисует и даже пишет маслеными красками; шьет с великим искусством, и таким образом может назваться мастерицей во всем, что служит к украшению женской любезности. Сии таланты делаются в ней еще приятнее от умного разговора и пленительного обхождения. Самый вкус в нарядах отличает ее от других здешних красавиц.
Сии счастливые супруги имеют сына, удивительно похожего на доброго и любезного отца. Как мило видеть его играющего с ребенком подле нежной матери! Так надлежало бы Жерару изобразить Моро на картине, чтобы дать о нем полную идею. Впрочем сей живописец представил его весьма выразительно: во весь рост, с обыкновенным спокойным видом, в простом синем кафтане, с одним шарфом главнокомандующего. Между его картиной и Давидовой ужасной карикатурой (на которой Бонапарте, с распущенной мантией, скачет верхом по крутизне в Сен-Бернарда) такая же разница, как между физиогномией и характером сих двух героев.
Хотя Моро есть самый любимейший из французских генералов (ибо вся армия божится только его именем) и хотя он имел множество случаев обогатиться, однако ж совсем не так богат, как Мюра, Лан, Массена и другие. Моро, без совета друзей своих, предсказавших ему судьбу его по заключении мира, теперь не имел бы средств жить порядочно. Всякому главнокомандующему французскому генералу давалось 6 миллионов ливров для кампаний; у Моро осталось 4 миллиона: друзья уговорили его взять их себе. Но он, следуя движению великодушия, отдал половину офицерам своего штаба; другие же 2 миллиона составляют все нынешнее богатство его, которым наслаждаясь, сей генерал мог бы по своему характеру назваться совершенно счастливым, если бы оскорбленное честолюбие привязанных к нему людей не тревожило его спокойствия. Они весьма неблагоразумно хотят славою Моро затмевать воинскую славу Бонапарте, и столь же неблагоразумно думают рано или поздно возвести его на первую степень, для которой он не имеет ни довольно способностей, ни довольно властолюбия. По крайней мере наблюдателю беспристрастному кажется, что человек столь прямой, добродушный и скромный, хотящий быть единственно тем, что он есть — искусным генералом — не может счастливо управлять трудными делами государственными, особливо в то время, когда Франция не имеет еще никакого решительного правления, и когда одна смелая рука самовластия хранит наружный порядок в народе, приученном долговременной анархией к необузданности и уважающем только силу.
Письмо из Парижа о генерале Моро: (Из нем. журн.) / [Пер. Н. М. Карамзина] // Вестн. Европы. — 1803. — Ч. 10, N 16. — С. 243-250.