Пленница из белого домика (Юшкевич)/ДО

Плѣнница изъ бѣлаго домика
авторъ Семенъ Соломоновичъ Юшкевичъ

Источникъ: Юшкевичъ С. С. Собраніе сочиненій. Томъ IV. Очерки дѣтства. — СПб.: «Знаніе», 1907. — С. 9.

Шалости и непослушаніе часто тяжело отзывались на насъ. Матери, хлопотливой и всегда огорченной женщины, мы не боялись, хотя она собственно въ сотрудничествѣ съ бабушкой и занималась нашимъ воспитаніемъ. Бабушка была милая, чувствительная старушка, и самая главная защитница наша отъ гнѣва отца и упрековъ матери. Въ зимніе вечера, длинные и таинственные, когда на дворѣ завывала буря и вѣтеръ бился въ окно, какъ живое существо, она, сидя на низенькой скамеечкѣ подлѣ печи, съ чулкомъ въ рукахъ, который вязала не глядя на спицы, разсказывала намъ чудесныя сказки безостановочно, часами. Огонь въ лампѣ таинственно подскакиваетъ, большой старый котъ нѣжно мурлыкаетъ у ея ногъ, трещитъ мебель, какъ бы перекликаясь, и мы сами становимся другими въ душѣ подъ вліяніемъ этихъ чудныхъ, кроткихъ сказокъ.

Воспитаніе же матери заключалось въ томъ, что въ каждую минуту, когда мы наслаждались, всегда она что-то требовала, что-то пророчила, сердилась, жалуясь на свое безсиліе справляться съ нами. Или начинала о томъ, что годы летятъ, пробѣжитъ скоро время и мы выростемъ легкомысленными людьми, никуда негодными, ни на что неспособными, и что непремѣнно будемъ нищими, такъ какъ время уже не такое, какъ прежде, и что теперь совсѣмъ другіе люди нужны. Мы, конечно, ничего не понимали въ ея словахъ, хотя они и ложились подчасъ на душу, — не понимали, чего она боялась, на что намекала, и думали о томъ только, какъ бы убѣжать отъ этихъ непріятностей на нашу любимую гору, гдѣ мы сейчасъ же обо всемъ дурномъ забывали. И только крѣпко чувствовали ея руку по вечерамъ, когда она, раздосадованная нашими шалостями, начинала жаловаться уставшему за день работы отцу.

Боже, эти вечера! Какъ страшно вспомнить о нихъ! Усталый, разсерженный за то, что его не жалѣютъ и надоѣдаютъ какими-то истоптанными башмаками, изношенной рубашкой, словомъ, тѣмъ, что не имѣло никакого отношенія къ его серьезнымъ заботамъ, отецъ страшно выходилъ изъ себя. Начиналась молчаливая пытка смотрѣнія. Какъ онъ смотрѣлъ на насъ! Что это былъ за взглядъ! Тяжелый, угрожающій и странно пронизывающій, онъ постепенно какъ-бы обволакивалъ меня во что-то мягкое, сѣрое, унылое, и не спѣша закупоривалъ уши, глаза, ротъ, такъ что становилось трудно дышать… Я не смѣлъ поднять головы. Его взглядъ парализовалъ меня, — я становился неподвижнымъ, точно связанный, и мнѣ кажется, что онъ могъ бы меня убить, и я бы не пошевельнулся. Мгновенія казались годами. Голова пуста. Въ сердцѣ нѣтъ даже боязни. Есть оцѣпенѣніе и безсильное, тщетное желаніе дико закричать изо всѣхъ силъ…

Наконецъ, отецъ, погрозивъ пальцемъ, уходилъ къ себѣ. Мать, довольная произведеннымъ дѣйствіемъ, также оставляла насъ, а мы съ Колей, послѣ момента ужаса, хмурые и огорченные, отправлялись въ дѣтскую.

— Когда же мы выростемъ? — бывало скажетъ Коля, ложась на кровать и кладя на мои колѣни ноги, — когда же, наконецъ, мы выростемъ?

Я не отвѣчалъ ему прямо и съ увлеченіемъ звалъ его уйти совсѣмъ на третью площадку нашей горы, построить тамъ хижину и поселиться въ ней навѣки.

— Никогда никто не догадается, — спѣшилъ я предупредить его возраженія, — и всѣ дома будутъ плакать о насъ. А папа непремѣнно раскается.

Постепенно нашъ разговоръ оживлялся. Коля не отвергалъ моего плана, а я, довольный, начиналъ описывать ему нашу будущую жизнь на площадкѣ съ такими подробностями и такъ раскрашивалъ ее своей фантазіей, что увлекалъ его за собой. Забывалъ и онъ о своихъ огорченіяхъ, только-что вызванныхъ суровой рукой отца, и въ эти минуты, когда онъ опять становился самимъ собой, смѣлымъ, мужественнымъ — я страшно любилъ его.

— Ну, забудемъ, — говорилъ онъ, намекая на только что происшедшее. — Поговоримъ о нашихъ дѣлахъ.

Я уже зналъ, что это означало, и, предвкушая удовольствіе, ложился съ нимъ рядомъ, а онъ начиналъ разсказывать прелестную исторію, которой не было ни начала, ни конца, обаятельную исторію, служившую намъ утѣшеніемъ во всѣхъ нашихъ маленькихъ огорченіяхъ.

— Двѣнадцать карликовъ, ко мнѣ! — говорилъ Коля, легко ударяя въ ладоши, и я замиралъ отъ счастья.

Двѣнадцать карликовъ, одѣтые въ турецкія одежды, съ длинными бородами, съ парой срѣзанныхъ турецкихъ головъ за поясомъ и длинными перьями на бѣлыхъ чалмахъ, появлялись предъ нами и покорно ждали приказаній Коли.

— Двѣнадцать карликовъ, вѣрные мои слуги, переодѣньте насъ, — командовалъ Коля суровымъ, отрывистымъ голосомъ.

Въ одинъ мигъ мы превращались. Коля становился похожимъ на китайскаго богдыхана, съ которымъ мы были знакомы по картинкѣ изъ прелестной сказки «Соловей», — въ мантіи и съ короной на головѣ. Я былъ въ голубомъ бархатномъ костюмѣ, расшитомъ золотомъ, съ маленькой коронкой, приличествующей принцу.

— Теперь, — говорилъ Коля, обращаясь ко мнѣ, — вслушайся, какая чудесная музыка раздается подъ нами. Слышишь? Это поютъ люди въ заколдованномъ царствѣ. Но теперь еще не настало время освободить ихъ. Въ сегодняшнюю ночь мы не навѣстимъ ихъ, и къ бѣлому домику, что за моремъ, пройдемъ другой дорогой: черезъ лѣсъ и болота. На обратномъ пути полетимъ моремъ. Карлики, откройте въ полу дверь. Павка, дай руку…

Воображеніе мое чудесно работаетъ. Вотъ карлики взялись за кольцо, прикрѣпленное къ полу, рванули его, и образовалось широкое отверстіе. Чудесная нѣжная музыка, такъ щемившая сердце, послышалась ближе, и я, испытывая головокруженіе отъ невѣдомыхъ чувствъ, спускаюсь съ Колей въ пещеру. Карлики идутъ впереди и мы какъ-то не ходимъ, а плывемъ въ воздухѣ. Дорога прекрасная. Стѣны пещеры, — разсказываетъ Коля и я вижу, — выложены хрусталемъ и искрятся и переливаются волшебнымъ свѣтомъ: краснымъ, фіолетовымъ, зеленымъ… Карлики молча идутъ все скорѣе, скорѣе… Коля важно и увѣренно плыветъ, и лицо у него такое серьезное, что я начинаю пугаться. Оглянуться боюсь.

— Колечка, — шепчу я, — тебѣ не страшно?

— Глупенькій, — произноситъ онъ ласково, — я вѣдь съ тобой.

Отъ этихъ словъ меня охватываетъ блаженство. Мнѣ хочется прильнуть къ нему и крѣпко поцѣловать, сказать ему, что онъ храбрый, милый…

— Разсказывай, — шепчу я, — милый Коля, что было дальше.

— Начинается лѣсъ, — говоритъ онъ, и я вижу безконечный, дремучій лѣсъ, окруженный непроходимымъ болотомъ. Гдѣ-то вдалекѣ отъ насъ Коля указываетъ мнѣ на перевозчика и я замѣчаю маленькую лодочку, подлѣ которой стоитъ великанъ съ дубиной на плечахъ.

— Это онъ стережетъ плѣнницу въ бѣломъ домикѣ, — говоритъ Коля. — У заморскаго могущественнаго царя болѣе сотни лѣтъ единственный сынъ боленъ тяжелымъ недугомъ, отъ котораго можетъ излечить только кровь невинной принцессы. Много разъ этотъ могущественный царь посылалъ войско, чтобы похитить принцессу, но великанъ мой разбивалъ его войско на-голову. Когда-нибудь я поведу тебя смотрѣть, какъ страшенъ онъ, когда на него нападаютъ.

— Можно подойти къ нему поближе? — робко спрашиваю я, со страхомъ глядя на Колю.

— Теперь это невозможно. Онъ слишкомъ голоденъ и ужасно опасенъ. Двѣнадцать карликовъ, перенесите насъ черезъ болото.

Мгновеніе — и мы уже въ лѣсу; великанъ кажется маленькой мушкой. Мы идемъ, окруженные деревьями, и подъ нашими ногами трещатъ сухія вѣтви. Изъ-за огромнаго дуба выглядываетъ заяцъ, на котораго Коля указываетъ мнѣ.

— Эго мой самый лютый врагъ, — разсказываетъ онъ, — и единственный достойный соперникъ, съ которымъ бываетъ иногда пріятно бороться. Двѣнадцать медвѣдей, подаренныхъ ему бабушкой его, страшной колдуньей, такъ же вѣрно ему служатъ, какъ мнѣ карлики. Но плѣнница изъ бѣлаго домика душой принадлежитъ мнѣ, а не ему. Карлики, скройте насъ! — отдаетъ онъ приказаніе нашимъ слугамъ.

Мы становимся невидимыми, но я все-таки со страху оглядываюсь и держу Колю крѣпко за руку. Заяцъ, потерявъ слѣды, вдругъ выскочилъ на дорогу, сталъ ее обнюхивать и, не находя насъ, скрылся въ чащѣ деревьевъ. Вотъ и конецъ лѣса… Передъ нами широкая, безбрежная равнина, поросшая высокой и густой травой. Воздухъ не прозрачный, а голубоватый, и птицы, летающія въ немъ, тоже голубыя. Я вскрикиваю отъ восторга. Въ лѣвой сторонѣ, совсѣмъ уже близко, лежитъ та цѣпь горъ, которая видна съ нашей площадки, и Коля указываетъ мнѣ на таинственный бѣлый домикъ.

— Всѣ опасности благополучно пройдены, — говоритъ онъ, — карлики, вы мнѣ больше не нужны. Ступайте и ждите, пока я не позову васъ. Павка, — обращается онъ ко мнѣ, — пойдемъ, плѣнница изъ бѣлаго домика ждетъ насъ.

Мы подходимъ ближе. Какъ красивъ этотъ бѣлый домикъ! Тѣ же самыя очертанія, что видны съ нашей горы, такой же миніатюрный, съ башенками по бокамъ и совершенно круглыми окнами. Зеленыя желѣзныя рѣшетки съ позолоченными остріями своихъ прутьевъ окружаютъ садъ, бѣлый домикъ и прудъ въ сторонѣ. Нѣсколько фонтановъ, разбросанныхъ по саду, высоко выбрасываютъ снопы воды, которые при паденіи разбиваются на сверкающую пыль и рябятъ спокойную воду въ прудѣ.

— Плѣнница идетъ! — возвѣщаетъ Коля, и я нѣмѣю отъ восторга.

Изъ бѣлаго домика, медленно спускаясь по лѣстницѣ, ведущей въ садъ, легкая, какъ воздухъ, идетъ дѣвушка, та самая, о которой я столько мечталъ, сидя на площадкѣ нашей горы. Какъ она красива! Въ какія нѣжныя одежды окутана ея фигура! Какъ мило она встрѣчаетъ насъ и ведетъ къ своему столу, такая ясная, прозрачная. О, какъ я преданъ ей! Мнѣ хочется видѣть ее въ опасности, чтобы съ радостью пожертвовать для нея своей кровью. Мнѣ хочется пасть передъ нею ницъ и съ гордостью ждать ея повелѣній. Этотъ садъ, этотъ прудъ, эти веселые, брызжущіе фонтаны, — какъ я люблю васъ. Но, Боже, въ эту минуту, когда я такъ полонъ прекрасныхъ чувствъ — крикъ объ опасности отрезвляетъ меня. Коля стоитъ нахмурившись, маленькая плѣнница въ смятеніи и ужасѣ.

— Темнѣетъ, — говоритъ Коля, — небо покрывается тучами. Солнце исчезаетъ. Глубокая ночь. Прекрасная дѣвушка, не плачьте, я спасу васъ! Павка, какой громъ! Карлики, ко мнѣ! Ахъ, поздно, поздно! Огромная птица спускается. Прекрасная дѣвушка, я спасу васъ. Гдѣ вы? Горе! Колдунъ унесъ ее!

Коля ломаетъ руки. Я стою ни живъ, ни мертвъ и готовъ разрыдаться. Карлики, всѣ двѣнадцать, стоятъ передъ Колей, дрожа предъ его гнѣвомъ, и ломаютъ руки въ отчаяніи.

— Вы мнѣ отвѣтите за нее! — кричитъ Коля громовымъ голосомъ. — Завтра ночью она должна быть дома! Слышите?..

Исторія кончена. Я въ изнеможеніи сажусь, протираю глаза и гляжу на Колю. Съ совсѣмъ прояснившимся лицомъ, милый, и улыбаясь, онъ смотритъ на меня, а я гляжу на него, какъ на божество.

— О, какъ хорошо, — шепчу я, — поведи меня еще разъ туда. Ты спасешь ее, правда, спасешь?

— Глупенькій, — говоритъ онъ, — но вѣдь это только сказка.

— Да, да, сказка, но спаси ее, милый Коля, — ее нужно спасти!

Онъ опять смѣется, ласково, нѣжно, а я засыпаю и всю ночь брежу прекрасной дѣвушкой изъ бѣлаго домика. Я люблю ее…

И теперь, много лѣтъ спустя, я въ иныя ночи, когда переношусь мыслями въ свое дѣтство, съ тѣмъ же восторгомъ, съ тѣмъ же любопытствомъ, съ тѣми же прекрасными чувствами, вспоминаю о маленькой плѣнницѣ изъ бѣлаго домика, которую тогда безжалостно унесъ колдунъ.

О, милые, ушедшіе, невозвратные годы! Какъ вы были чисты, какъ вы были благородны!..