За Русь Святую!
М.: Институт русской цивилизации, 2014.
ПОГРЕБЕНИЕ НИКОЛАЯ ИВАНОВИЧА ГРЕЧА[править]
Помнишь ли ты «Учебную книгу Российской словесности», которая служила для нас самым высшим и недосягаемого совершенства руководством при изучении истории и теории того языка, который теперь у нынешних писателей представляет по большой части вавилонскую смесь?[1] Не знаю, как ты, а я всегда вспоминаю с глубокою благодарностию и как глаз свой берегу ту самую книгу, которая познакомила меня со всеми родами нашей литературы, с Ломоносовым, Державиным, Карамзиным, Озеровым, Капнистом, Крыловым, Дмитриевым, Измайловым и с другими многочисленными и приснопамятными деятелями русского слова, ныне так легкомысленно осмеиваемыми неблагодарным потомством… Помнишь ли, в каком величии представлялся нам автор этой книги, так честно и добросовестно изучивший всю тогдашнюю литературу? Имя Греча [1] было для нас символом тех познаний, к которым неутомимо стремились мы, не замечаемые никем воспитанники старых семинарий. И этого-то Греча судил мне Бог узнать близко, встретить в нем непритворное, искреннее участие к моему убогому деланию и слышать благодарность за радение языку русскому. К сожалению, кабинетные занятия мои не дали мне возможность часто видеться с ним; но и те немногие часы, которыми дарил он меня, останутся навсегда в благодарной моей памяти…
Наконец, этот Нестор нашей литературы кончил земное свое странствование. 12 января, в 5¼ часов пополуночи, он почил от трудов и неприятностей последних дней своей многолетней жизни[2]. Грех было бы не отдать последнего долга честному труженику русской науки, не сказав ему христианского «прости», в надежде жизни будущей, — и я (17 числа) поспешил отправиться в Петропавловскую церковь, где стоял прах его в ожидании последнего путешествия к могиле. В числе лиц посетителей я увидел много лиц почетнейших, но, к удивлению, почти никто из литераторов, учившихся по его грамматике, и, как видно, не научившихся благодарности. Времени до начала обряда погребения оставалось еще довольно, и я незаметно погрузился в думы болезненно-грустные и печальные. Не то сжимало сердце мое скорбию, что предо мною стоял гроб искренне любимого и уважаемого человека: умереть надобно же когда-нибудь, а жизнь его перешла уже тот предел, за которым начинается труд и болезнь; не мысль о бренности и суете земной жизни человека занимала меня в эту минуту, а то, что Николай Иванович, сослуживший службу русскому, православному народу и, без сомнения, почитаемый от него принадлежащим к нашей Церкви, принесен в лютеранскую кирху и что не возгласят над ним наше до глубины души трогающее со святыми упокой, наше торжественное вечная память, что не соберется вокруг гроба его сонм пастырей Церкви и не запоет: покой, Господи, душу усопшаго раба Твоего. Вот что смущало меня и наполняло сердце мое скорбию! Ведь он — наш, славянин, чех по происхождению и православный по вере своих предков: как же это могло случиться, что он оставил то стадо, к которому принадлежал, тот крест, которым осеняли себя его деды, ту Церковь, веяние которой слышится еще в имени и отчестве его? И пробудились во мне исторические воспоминания о той борьбе, какую испытала древле-православная Чехия с католицизмом и которая стоила Гусу жизни на костре, — и понятно стало мне отпадение сынов Православия в лютеранизм, заслонивший собою в то время Церковь восточную, бессильно протягивавшую посинелые от оков руки свои к отрываемым от нее детям… Не раз говорил я об этом с покойным Николаем Ивановичем: но, сознавая всю справедливость слов моих, он упорно стоял на своем и уверял, что ему поздно уже оставлять исповедание, в котором родился. Странное заблуждение не его одного, а многих и многих подобных ему! Как будто для поворота с кривого пути на прямой может быть только одна минута в жизни! Как будто ошибка, которую мы разделяем, может оправдываться тем, что она сделана не нами и притом давно!..
И повезли нашего Николая Ивановича на Волково кладбище, где положат его и где будет лежать он до той минуты, когда труда архангела возбудит всех нас, лежащих в земле, и повелит явиться на страшный суд…
Есть сказание, что некоему благочестивому человеку, посещавшему безразлично все иноверческие церкви, явился ангел и предложил такой вопрос: «По какому обряду ты желал бы быть погребенным?» — «По восточному», — отвечал он. — «Ну, так помни же это», — сказал ангел и скрылся от него. В сем сказаньи тайна скрыта; впрочем, и тебе, и мне, и всякому православному христианину она понятна.
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Печатается по единственному изданию: Аскоченский В. И. [Без подп.] Погребение Николая Ивановича Греча. (Из письма к брату) // Домашняя беседа. — 1867. — Вып. 5. — С. 171—172.
[1] Н. И. Греч (3 (16) августа 1787 — 12 (25) января 1867) — издатель, публицист, писатель, филолог.
- ↑ Много раз рассуждали мы об этом с покойным Николаем Ивановичем. Особенно возмущало его неправильное употребление глаголов стать и встать, сплошь и рядом встречающееся в наших газетах и журналах: «он встал на колени; он встал на якорь; он встал около меня» и проч. Ну, есть ли в этом логический смысл? Стать и встать — две вещи совершенно розные. Чтобы стать, надо сначала идти и остановиться; а чтобы встать, надобно прежде лечь или сесть. Так, кажется? Вообще, редкие, весьма редкие из наших борзописцев знают твердо русскую грамоту.
- ↑ Николай Иванович скончался на 81 году от рождения.