Розанов В. В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники. Книга вторая
М.: Республика; СПб.: Росток, 2010.
ИЗ КНИГИ «ЧЁРНЫЙ ОГОНЬ»
[править]ПОЛИТИКА И ОШИБКИ ТОНА
[править]Совершилось самое горькое, самое печальное, что вообще можно было ожидать: рабочие на некоторых заводах, изготовляющих военные снаряды, объявили забастовку и прекратили работы; т. е. ставят нашу армию, которая ни на один день, ни на один даже час не может задержать стрельбу, — уже по той простой причине, что в нее стреляют, — под вражеский расстрел. Сегодняшнее объявление Управляющего Петроградским военным округом предупреждает, что этот отказ от необходимых для армии работ повлечет за собою самые грозные последствия для отказывающихся и бастующих. Нам хотелось бы всеми силами разума и сердца сказать рабочим, что они как можно скорее должны отказаться от своего решения и стать на работу. Нет сомнения, что эти забастовки находятся в связи с роспуском Г. Думы, — и являются как бы отомщением или угрозою за этот роспуск. Но здесь рабочие нарушают свой гражданский долг, ибо выступают арбитрами, судьями не подлежащих их суду и разбирательству авторитетов. И действие их так же оскорбительно, в сущности, для Думы, как и для правительства. Если рабочие суть арбитры, то и каждый частный человек и всякая приватная людская масса может выступить в такой же роли арбитра и судьи. Тогда все и всех могут судить, и получается не правильная гражданственность, а хаос и бессмыслица. Рабочие суть граждане: а долг гражданина во время войны всячески защищать и охранять свое отечество, и блюсти особенно строго те границы и формы, в которые поставлен каждый гражданин.
Оборачиваясь назад, к источнику этого несчастья, — надеемся самого кратковременного, — т. е. к временному перерыву занятий Г.-Думы, мы не связываем этот перерыв с образованием в Думе коалиционного большинства («блок»), как это высказывали в качестве частного своего мнения некоторые правые члены Думы, — а приписываем его неосторожному и неблагоразумному тону, каким сейчас же после образования своего заговорил этот блок. Когда выработалась его программа-минимум, то в газетах был употреблен термин, конечно, вышедший не от самых газет, а от членов этого блока, о том, следует ли эту программу «предьявить правительству как ультиматум», или просто частным образом осведомить его об этой программе, или даже ограничиться одним напечатанием ее в газетах. Однако, раз был произнесен термин «ультиматум», несомненно, в кулуарах и говорились слова в этом духе и тоне. Потому что иначе откуда взяли самый термин? Вот этот-то повышенный, меткий, требовательный, как бы «диктующий» тон политической силы, едва только родившейся, — и был, думается, причиною всего. И в таком тоне поистине не было нужды. Дума и министры, Дума и правительство — переговариваются, соглашаются, взвешивают предложения и ограничивают их; или отказывают в них — но в вежливой форме. Вежливость вообще [не] мешает всякой обоюдности. А парламент — это обоюдность. Откуда же парламент вдруг выступил, как Цезарь? И как Цезарь — победитель, хотя он еще никого не победил. Все это — молодость и молодой задор, и особенно печально, что он был допущен в минуты страшной борьбы за границы отечества, увы, давно перейденные. Несомненно, правительство показало бы себя и почти назвало бы себя трусом, если бы, обернувшись спиною, побежало перед этим тоном, сейчас сдалось бы, сейчас же уступило бы. Довольно естественная человеческая гордость диктовала ему другое поведение. И получилось то, что получилось. Дума пусть будет горда, может быть горда; но она должна помнить, или ей следовало не забывать, что всякий человек имеет право быть гордым, или держать себя соответственно. Кто не хочет быть унижен, не должен и унижать. Между тем термин: «нашу программу мы представим правительству как ультиматум», пусть он и не осуществился в полной мере, но все-таки для него были какие-то основания в думских разговорах — решительно был оскорбителен для правительства.
И все это напрасно и ни к чему не вело. Скромность есть мудрость не только частного человека, но и политических групп. Что в Думе образовалось коалиционное большинство — это решительно хорошо и обещает быть плодотворным. Лично не соглашаясь с некоторыми пунктами заявленной им программы, мы и о ней скажем, что она все-таки умеренна и приемлема к обсуждению. Ибо парламент ведь обсуждает и без обсуждения и борьбы не делает ни одного шага. Крайние элементы Думы пусть и боролись бы около этой программы справа и слева. Все это не худо, все это решительно хорошо — в будущем. Ведь и блок не надеялся же, «диктуя», осуществлять свою программу? Ему для этого не надо [не дано?] никаких средств. Все дело потеряно или «отложено в долгий ящик» из-за цезарианского тона, который не вызывался никакими обстоятельствами, и перед которым не могло же правительство побежать, как побитый воин. Оно еще не побито, и, увы, для Думы это доказало. Но непонятно, как историк П. Н. Милюков не обдумал этих подробностей делаемых шагов; удивительно, как вообще он, столько муштровавший свою партию, не дал ей «наказа» добиваться успеха, не закинув гордо голову кверху, а держа голову вполне вежливо и, учтиво, говоря со всеми с тем уважением, с каким он хотел бы, чтобы все относились к нему и к его партии. Увы, личный его недостаток, заносчивость, передалась и окружающим его. И все это возвращает нас к истине поговорки: «то же бы ты слово — да не так бы молвил».
КОММЕНТАРИИ
[править]«Черный огонь». С. 93-96. Статья написана в сентябре 1915 г. и не была напечатана.