Пантелеймон Романов
ПОРЯДОК[править]
Источник: Пантелеймон Романов. Избранные произведения.
Изд-во «Художественная литература», Москва, 1988.
Среди немногих пассажиров в вагоне ехал рабочий, который перед каждой станцией просил сидевшего с ним на одной лавке румяного студента посмотреть за вещами, а сам исчезал и после второго звонка опять появлялся, на ходу утирая ребром ладони рот.
— Это прямо сил никаких нет, — не берет, да и только, — сказал он.
— Что не берет? — спросил студент.
— Не пьянею отчего-то. На каждой станции прикладываюсь, и хоть бы что… Вот наказал бог!
— А разве хорошо, когда пьяный?
— Какой там — хорошо, когда все нутро выворачивает.
— А зачем же нужно-то?
— Да домой еду, — ответил рабочий. — Вот шесть гривен как не бывало, а у меня в голове даже не шумит. Что ни рюмка — то гривенник. Теперь уж бутылку начать придется, вот еще рубь двадцать.
— Рад, что ли, что домой едешь? — спросил опять студент.
— Какой там — рад… жена больная лежит, а тут корову покупать надо, денег нету. А ведь у нас народ какой… ежели ты, скажем, человек работящий, хороший и все такое, а домой приехал трезвый, тихо, спокойно, со станции пришел пешочком, то тебе грош цена, никакого уважения, и смотреть на тебя никто не хочет. А ежели ты нализался до положения, гостинцев кому нужно и кому не нужно привез, да сам на извозчике приехал, тебе — почет и всякое уважение.
— За что ж тут почет-то? — спросил студент.
— А вот спроси!.. Потому что темнота. Что глупей этого: денег и так мало, жена больная, а тут извольте пить да потом песни орать во все горло, как по деревне поедешь, да сквернословить. Хорошо это или нет? Человек я тихий, водки не люблю, безобразия тоже никакого не выношу, а что сделаешь?.. Все потому, что темнота окаянная.
— Что ж сделаешь — порядок, — сказал мужичок в новеньких лапотках, сидевший напротив.
Поезд остановился у станции. Рабочий высунулся в окно и посмотрел на платформу. Из вагона вылезали двое рабочих, оба пьяные. Один поддерживал другого. Они тащили волоком свои мешки по платформе и горланили песни.
— Вишь, вон, — сказал рабочий, кивнув в их сторону, — кому везет… Они, может, и выпили-то всего на грош с половиной, а шуму — не оберешься, от всех почтение: коли" пьяны, значит, хорошо заработали. А тут вот два целковых ухлопаешь, а толку нет.
— А может, напускают на себя? — сказал мужичок.
— Черт их знает! Может, и это. И отчего не берет, скажи, пожалуйста? — сказал опять рабочий, пожав плечами. — Уж без закуски пью, а все ничего толку. Только жгет нутро, пропади она пропадом, а больше ничего. Мать честная, скоро слезать!.. — прибавил он. — Намедни приехал трезвый, и пошли разговоры… К жене потом кумушки ее приходили и все расспрашивали, ай меня с работы прогнали, ай я не люблю ее и бросать хочу. И чего только ни наплели…
— Это, конечно, — сказал мужичок в лапотках, — всякому будет думаться: домой с работы человек приехал и трезвый — что-нибудь не так. Поди объясняй потом, а на тебя все будут посматривать да про себя думать. Порядок не нами заведен — не нами и кончится.
— Может, для компании, старина, со мной выпьешь, а то одному уж очень противно, ей-богу. Главное дело, еще утро, добрые люди только на работу поднимаются, а тут изволь…
— Это можно, — сказал мужичок. — Я с молодых лет тоже плоховат на вино был, но с годами втянулся, теперь — ничего.
И он, запрокинув бороду вверх, стал, моргая и глядя в потолок, пить из горлышка.
Рабочий смотрел на него, как смотрит врач, давший больному микстуру.
— Ну, что? — спросил он, принимая бутылку.
Мужичок погладил живот и сказал:
— Взяло…
— Поди ж ты… На кого, значит, как… А у меня только и толку, что потом всего наизнанку выворачивает. Доктора говорили мне у нас в больнице, что катар у меня, и ни капли мне пить нельзя.
— Здоровому человеку, конечно, ничего, — сказал старичок, — а вот больному — тяжко.
— Прямо мука-мученская, — сказал рабочий, покачав головой и посмотрев на бутылку, которую он все держал в руках. — Вот сейчас до самого дома травиться буду. Ведь дохну прямо. Этак еще раза три домой съездил — и готов. А как приеду, значит, первое дело — родню поить. Самому беспременно пьяным надо быть. Потом пойдем по всем кумовьям, там надо пить тоже как следует.
— Как же можно, на смерть обидишь, — сказал старичок и сам уже попросил: — Дай-ка еще глоточек, мне уж немножко осталось, сейчас дойдет.
Рабочий сначала сам, запрокинув голову, отпил несколько глотков, потом, утерев с отвращением рот, передал бутылку старичку.
Старичок пил, а он продолжал:
— И откуда эта темнота окаянная? Скажи, пожалуйста, от попов и от религии отреклись, от этих порядков никак не отмотаешься. Вот сейчас меня, к примеру, взять: заработал деньжонок, домой бы приехал, по хозяйству бы справил что-нибудь, корову, глядишь, купил бы, а вот чертовщины всякой везу. Одной колбасы полпуда! Ведь это с ума сойтить надо! Да водки этой, пропади она пропадом, сколько. А сам драный хожу. Ой, мать честная, уж приехали? Что пил, что не пил… Ах, провалиться тебе, даже в голове ни чуточки не замутилось! Тьфу!
— Нет, я, кажись, слава богу, дошел, — сказал мужичок, — и на чужой счет и немного выпил, а вышло в препорцию.
Они собрали свои мешки и, когда поезд остановился, пошли выходить. Студент подошел к окну и стал смотреть на платформу.
Вдруг он увидел, что рабочий, поддерживаемый мужичком, шел, шатаясь по платформе, волоча мешок по земле, размахивая свободной рукой и пьяным голосом орал песни. Потом закричал:
— Извозчик! Подавай, с-сукин сын, ехать хочу! Чего собрались, туды вашу мать?! — крикнул он на стоявших и смотревших на него мужиков. — Ну, смотрите, не запрещаю!
Те посторонились и молча смотрели. А один: высокий с черной курчавой бородой сказал:
— Дошел, хорош. Ах сукин сын, — прямо земля не держит, — молодей! Чей-то такой?
— Семена Фролова из слободки.
— Здорово живет. Ах, сукин сын, погляди, что выделывает!
— Вот это не даром отец с матерью растили. Сейчас приедет домой — и себе удовольствие и другим радость. А тут гнешь-гнешь спину… Тьфу!